Страница:
Алекс Зимгаевский, он же - Зим
Мы лежали на гребне древней морены, сползавшей с оборванных утёсов Хребта. Когда-то на Хребте лежал ледник, который можно было представить себе в виде спрута. Его тело, массивное и голубое, многометровым одеялом окутывало острые пики, а щупальца, серые от сорванных со скал камней и песка, протянулись сюда, на тундровую равнину. Принесённые ледником валуны и гравий образовали длинные невысокие увалы - морены. Сейчас их поверхность с доисторических времён была изрыта ямами и оврагами, оставшимися после таяния льда. А ещё они неравномерно заросли высокими кустами кедрового стланика - их куртины были разбросаны по сухой ягельной тундре метрах в ста - ста пятидесяти друг от друга, что делало их идеальным местом для засад. Мы с Егором решили - пастушки погоняют бойцов по болотам и кочкам, имитируя беспорядочную суету испуганных и усталых людей, а решающий бой мы дадим здесь - на сухой морене, будучи отдохнувшими и имея полную свободу манёвра. Сейчас я наблюдал за врагом первый раз, для того, чтобы попытаться реально оценить противостоящие нам силы.
Судя по сигналам от пастушков, наши враги двигались через соседнюю гряду и с минуты на минуту должны были перевалить её гребень.
В качестве сигналов ламуты использовали крики кедровки, один из самых распространённых звуков в этих местах. Только подавали они их с равными интервалами и конец завершали высокой трелью. Сами ламуты утверждали, что так кедровка кричит только глубокой осенью, поэтому они безошибочно могли отличить свои сигналы от криков настоящих кедровок, которыми здесь также кишели все кусты. Должен сказать, что я лично, проживший в этих местах около десяти лет, этого различия расслышать не мог и полностью полагался на своих союзников.
Кусты на соседнем гребне замерли. Так всё живое замирает или затаивается, когда к нему подходит раненый мишка или волчья стая. А затем я краем глаза увидел, как на другом его конце что-то большое и бесформенное перекатилось от куста к кусту.
Пока я пытался зафиксировать взглядом это передвижение, похожие пятна замелькали на широком фронте - я определил его как сто пятьдесят метров - и все исчезли из виду, скрывшись в отдельных кустах стланика. Как будто кто-то качнул подёрнутую ряской поверхность воды - что-то изменилось, но так мгновенно и так неуловимо, что разум отказывается признать перемены происходящего.
Я мысленно присвистнул.
Бойцы (теперь уж я не называл их бандитами) двигались широким фронтом, держа друг между другом дистанцию около двадцати метров, и через более или менее открытые места они переходили, используя метод индейской цепочки. Пока ты замечал одного из них, остальные выполняли свой, до этого согласованный, манёвр и приближались к тебе ближе. В первый момент я подумал, уж не недооценил ли я их в своих силлогизмах, затем решил, что вряд ли - просто парней так учили. И шёл всего первый день их поиска в тундре, ещё пока не болят ноги и не кружится голова от перепрыгивания по бесчисленным кочкам и валунам, лицо не горит от ожогов комариных укусов, а всё тело не чешется от ползающей под одеждой мошки.
И тут я увидел одного из бойцов совсем рядом.
Вернее, сперва я его услышал. Несмотря на то что двигался он так, что между мной и им находилась полоса кустов кедрача, я услыхал его шаги метров за сто, ещё один маленький плюсик в нашу пользу, они не умеют ходить бесшумно.
Затем ветви соседнего куста, в двадцати метрах от меня, шевельнулись, и практически в упор на меня уставилось лицо человека, вымазанное зелёной краской.
Я лежал не моргая. Как говорили мне зоологи, работавшие в окрестностях метеостанции «Архаим», и как это многократно проверял я, будучи охотником, большая часть млекопитающих не реагирует на предмет, если он не шевелится. Человек здесь является исключением, но только частичным. Люди, так же, как горные козлы и бараны, изначально были дневными существами, и поэтому именно с помощью зрения получают большую часть информации от мира.
Я смотрел на человека через переплетение ветвей и хвои, причём над землёй торчала только маленькая часть моей головы. А тот, другой, просто повернул голову в мою сторону, вероятнее всего потому, что оттуда, из-за моей спины, с гор, потянуло струйкой свежего ветра.
А оно ой как было томуприятно!
Это был совсем ещё молодой человек, лет двадцати трёх - двадцати пяти, сероглазый и широконосый, с глубоко посаженными глазами, которые в обычное время выражали наглость и ощущение превосходства над всеми слабейшими. Парней с таким выражением полно возле пивных ларьков на окраинах промышленных центров. «Парень из нашего города», прошу любить и жаловать! Хлопец с Донбасса, чья мамо уехала в Москву двадцать лет назад по лимиту. Парень из Уральска, давший себе клятву, что никогда не будет мартеновцем и не сдохнет в цеху от сердечной недостаточности, как его дед и отец. Сын швеи из Иванова, сбежавший из общежития семейного типа, где прожил двадцать лет из двадцати, - прочь, прочь из него, дайте мне автомат, вещмешок и каску, в защитную окрашенную краску, - только заберите меня отсюда!
В уголках глаз, возле рта, над ушами и на губах прямо на его лице расположилось несколько десятков комаров и мошек. При попытке их согнать он неминуемо нарушил бы свой чудный камуфляж, что не приветствовалось Наставлением и какими-нибудь уставами. И, вынужденный терпеть эту муку, преодолевая её со стойкостью римлянина, боец отключался практически от всего вокруг, не замечая даже гораздо более очевидных вещей, чем спрятавшийся в двадцати метрах от него в зарослях противник. Он не отреагировал даже на отбежавшего из-под соседнего куста бурундука, даже не скосил на него глаз, хотя бурундук громко и возмущённо заверещал: вероятно, где-то под корнями того куста были спрятаны остатки его осенних запасов.
Верхняя часть головы бойца была замотана банданой цвета хаки, а всё его мясистое лицо, с толстыми чувственными губами и типично славянским носом картошкой, выражало одно большое общее недоумение - ну за что мне такая мука, мама? Но ни на секунду не стоило забывать, что этот паренёк с молодым и по-детски недоумённым лицом должен был, не задумываясь, прикончить нас при первой же встрече. А что ещё гораздо более вероятно - пытать нас, пока мы бы не умерли под пытками - ведь выдавать нам всё равно было бы нечего. А я, по практике общения с подобными башкосеками, знал, что нет никого хуже таких бесхитростных крестьянских детей, выполняющих «п-п-пры-кк-кас-с-с». Этот будет снимать кожу со спины полосами или повесит вниз головой над костром и только будет приговаривать: «Ну ишшо помолчи трохи, я тоби ишшо не так припэку».
Простота, лишённая мысли, - она не только хуже воровства. Она, пожалуй что, хуже всего на свете…
Однако молодость и убранство бойца наводили на некоторые размышления. Наёмные «быки» редко бывают такими молодыми и работают так слаженно. Ну, возможно, тут мы имеем дело с кем-то из «молодых да ранних», - подумал я, но первую мысль не выбросил, а, скорее, отложил в загашник.
Другое моё наблюдение только что подтвердилось. Боец не замечал вокруг себя практически ничего, так как был, наподобие Юлия Цезаря, занят одновременно несколькими вещами: куда поставить ногу так, чтобы она не провалилась в дырку с торфяной жижей между кочек, как сбалансировать своё тело на искривлённой поверхности земли, столь не похожей на родной ему асфальт бетонных джунглей. А поверхность тундры очень живо напоминала анекдот про верблюда: «А ты скажи, верблюд, почему у тебя такая кривая шея?» - «А ты покажи, что у меня прямое». Нужно было вести переговоры по рации - у рта бойца настороженной змеёй торчал микрофон переговорного устройства, и, помимо всего этого, ему приходилось терпеть комаров и мошек.
Впоследствии пастушата мне рассказали, что раза три эти бойцы проходили мимо наших затаившихся разведчиков буквально в паре метров. А ведь ламуты не были закамуфлированы, и даже не у каждого из них костюм имел в прошлом цвет хаки…
Наконец глядевший прямо сквозь меня детина повернулся и показал спину.
Спина его тоже меня порадовала. Её украшал огромный тактический рюкзак, вмещавший, судя по всему, всё необходимое на любой случай - от многолетнего автономного существования в тылу чеченских партизан до набора причиндалов для деятельности в условиях ядерной зимы. Да, много мудаков видела здешняя тундра… Теперь здесь и такие ходят…
Кусты вздрогнули - и гора груза исчезла в зарослях.
Мы расположились у небольшого озерка и развели микроскопический костерок, только для чая. Неожиданно в кустах затрещала кедровка. Я мгновенно перекатился за ближайший куст. Ещё перед привалом я отметил его как укрытие. Солнце уже село, и заставить кедровку закричать мог только проходивший рядом с её ночным убежищем хищник - лисица, росомаха или медведь. Или человек.
Но Егор не тронулся с места.
– Однако, Илья идёт, - сказал он. - Громко идёт. Тащит что-то.
Из кустов выкатился Илья. Он действительно пыхтел, как медведь, и волок за собой огромный колбасообразный брезентовый мешок.
«Никак языка взял», - с ужасом подумал я. Сейчас язык нам был ни к чему - исчезновение товарища тут же поставит на уши весь этот «железный легион», и они поймут - охотятся здесь не только они. Охота ведётся и на них тоже. А нашей задачей было создать такую ситуацию, чтобы они поняли это в самый последний момент - перед тем, как пуля или нож отправят каждогоиз них в края вечной охоты.
Но в мешке был не человек.
Там находилось восемь кевларовых шлемов, столько же бронежилетов третьей (по-моему) степени защиты, запасные батареи для рации (очень меня это порадовало - не знаете вы, сиз-голуби, сколько времени вы будете топтать эту тундру - электричества здесь взять неоткуда), спутниковый телефон (вероятнее всего, запасной), армейские свитера х/б, восемь гранат с российской маркировкой и коробка запалов к ним. А вдоль всей упаковки лежал длинный, крокодилообразный предмет в клеёночном непромокаемом чехле. Я расстегнул водонепроницаемую молнию и ощутил руками блаженную тяжесть пулемёта.
– Вот оно как, батенька… РПК. Ручной пулемёт Калашникова.
– Да уж, - хмуро сказал Витька, - на хрена им в этих краях пулемёт?
– На такое же хрена, на какое им лёгкие автоматы под пистолетный патрон. Я думаю, что по нашим следам отрядили просто какое-то подразделение с оборудованием для экстремальных условий. Прямо со штатным вооружением.
– Облегчаются, - сказал Илья. - Всё с себя поскидали. Даже место не запомнили.
– Нет, Илюха, место они как раз запомнили. Просто запоминают они не так, как ты, - заценил один хребтик, другой, рядом стоящую листвянку, прошёл сто метров - ещё засечку сделал… Они запоминают всё на ДжиПиЭс - с коробочкой такой над местом постоят - и всё, запомнили.
– Да, - согласился, блестя длинными чёрными раскосыми глазами, пастушок, - стоял там старший с коробочкой…
– Илюха, а что за оружие у них - не понял? Ты их всех видал, нет?
– Оружие? - Илюха почесал голову, и из волос выпал огромный шевелящийся ком мошки. Ламут не обратил на него совершенно никакого внимания. - С оружием так. На груди у них висит что-то короткое, замотанное в тряпки, - автоматы, но очень маленькие.
Действительно, у наблюдавшегося мною амбала на груди висел какой-то замотанный в тряпки предмет, и из него торчал короткий чёрный ствол с мушкой - на первый взгляд какое-то подобие знаменитого автомата спецназа и террористов «MP-5». Но меня интересовало другое.
– Двое с «Тиграми» идут. Оптика, все дела, - продолжил пастушок. - Вот, вроде, и всё.
Под «Тиграми» он понимал СВД - основную снайперскую армейскую винтовку, известную в гражданском обиходе как охотничий карабин «Тигр».
– Молодец, - похвалил Илью Егор. - Всё кончится - один «Тигр» тебе отдам. Ты как, устал? Отдохнёшь?
– Да не. Там Олег один остался. А одному - тяжело.
– А вдвоём - нет? - поинтересовался я.
– Вдвоём - нет, - убеждённо ответил пастушок. - Вдвоём весело…
Судя по сигналам от пастушков, наши враги двигались через соседнюю гряду и с минуты на минуту должны были перевалить её гребень.
В качестве сигналов ламуты использовали крики кедровки, один из самых распространённых звуков в этих местах. Только подавали они их с равными интервалами и конец завершали высокой трелью. Сами ламуты утверждали, что так кедровка кричит только глубокой осенью, поэтому они безошибочно могли отличить свои сигналы от криков настоящих кедровок, которыми здесь также кишели все кусты. Должен сказать, что я лично, проживший в этих местах около десяти лет, этого различия расслышать не мог и полностью полагался на своих союзников.
Кусты на соседнем гребне замерли. Так всё живое замирает или затаивается, когда к нему подходит раненый мишка или волчья стая. А затем я краем глаза увидел, как на другом его конце что-то большое и бесформенное перекатилось от куста к кусту.
Пока я пытался зафиксировать взглядом это передвижение, похожие пятна замелькали на широком фронте - я определил его как сто пятьдесят метров - и все исчезли из виду, скрывшись в отдельных кустах стланика. Как будто кто-то качнул подёрнутую ряской поверхность воды - что-то изменилось, но так мгновенно и так неуловимо, что разум отказывается признать перемены происходящего.
Я мысленно присвистнул.
Бойцы (теперь уж я не называл их бандитами) двигались широким фронтом, держа друг между другом дистанцию около двадцати метров, и через более или менее открытые места они переходили, используя метод индейской цепочки. Пока ты замечал одного из них, остальные выполняли свой, до этого согласованный, манёвр и приближались к тебе ближе. В первый момент я подумал, уж не недооценил ли я их в своих силлогизмах, затем решил, что вряд ли - просто парней так учили. И шёл всего первый день их поиска в тундре, ещё пока не болят ноги и не кружится голова от перепрыгивания по бесчисленным кочкам и валунам, лицо не горит от ожогов комариных укусов, а всё тело не чешется от ползающей под одеждой мошки.
И тут я увидел одного из бойцов совсем рядом.
Вернее, сперва я его услышал. Несмотря на то что двигался он так, что между мной и им находилась полоса кустов кедрача, я услыхал его шаги метров за сто, ещё один маленький плюсик в нашу пользу, они не умеют ходить бесшумно.
Затем ветви соседнего куста, в двадцати метрах от меня, шевельнулись, и практически в упор на меня уставилось лицо человека, вымазанное зелёной краской.
Я лежал не моргая. Как говорили мне зоологи, работавшие в окрестностях метеостанции «Архаим», и как это многократно проверял я, будучи охотником, большая часть млекопитающих не реагирует на предмет, если он не шевелится. Человек здесь является исключением, но только частичным. Люди, так же, как горные козлы и бараны, изначально были дневными существами, и поэтому именно с помощью зрения получают большую часть информации от мира.
Я смотрел на человека через переплетение ветвей и хвои, причём над землёй торчала только маленькая часть моей головы. А тот, другой, просто повернул голову в мою сторону, вероятнее всего потому, что оттуда, из-за моей спины, с гор, потянуло струйкой свежего ветра.
А оно ой как было томуприятно!
Это был совсем ещё молодой человек, лет двадцати трёх - двадцати пяти, сероглазый и широконосый, с глубоко посаженными глазами, которые в обычное время выражали наглость и ощущение превосходства над всеми слабейшими. Парней с таким выражением полно возле пивных ларьков на окраинах промышленных центров. «Парень из нашего города», прошу любить и жаловать! Хлопец с Донбасса, чья мамо уехала в Москву двадцать лет назад по лимиту. Парень из Уральска, давший себе клятву, что никогда не будет мартеновцем и не сдохнет в цеху от сердечной недостаточности, как его дед и отец. Сын швеи из Иванова, сбежавший из общежития семейного типа, где прожил двадцать лет из двадцати, - прочь, прочь из него, дайте мне автомат, вещмешок и каску, в защитную окрашенную краску, - только заберите меня отсюда!
В уголках глаз, возле рта, над ушами и на губах прямо на его лице расположилось несколько десятков комаров и мошек. При попытке их согнать он неминуемо нарушил бы свой чудный камуфляж, что не приветствовалось Наставлением и какими-нибудь уставами. И, вынужденный терпеть эту муку, преодолевая её со стойкостью римлянина, боец отключался практически от всего вокруг, не замечая даже гораздо более очевидных вещей, чем спрятавшийся в двадцати метрах от него в зарослях противник. Он не отреагировал даже на отбежавшего из-под соседнего куста бурундука, даже не скосил на него глаз, хотя бурундук громко и возмущённо заверещал: вероятно, где-то под корнями того куста были спрятаны остатки его осенних запасов.
Верхняя часть головы бойца была замотана банданой цвета хаки, а всё его мясистое лицо, с толстыми чувственными губами и типично славянским носом картошкой, выражало одно большое общее недоумение - ну за что мне такая мука, мама? Но ни на секунду не стоило забывать, что этот паренёк с молодым и по-детски недоумённым лицом должен был, не задумываясь, прикончить нас при первой же встрече. А что ещё гораздо более вероятно - пытать нас, пока мы бы не умерли под пытками - ведь выдавать нам всё равно было бы нечего. А я, по практике общения с подобными башкосеками, знал, что нет никого хуже таких бесхитростных крестьянских детей, выполняющих «п-п-пры-кк-кас-с-с». Этот будет снимать кожу со спины полосами или повесит вниз головой над костром и только будет приговаривать: «Ну ишшо помолчи трохи, я тоби ишшо не так припэку».
Простота, лишённая мысли, - она не только хуже воровства. Она, пожалуй что, хуже всего на свете…
Однако молодость и убранство бойца наводили на некоторые размышления. Наёмные «быки» редко бывают такими молодыми и работают так слаженно. Ну, возможно, тут мы имеем дело с кем-то из «молодых да ранних», - подумал я, но первую мысль не выбросил, а, скорее, отложил в загашник.
Другое моё наблюдение только что подтвердилось. Боец не замечал вокруг себя практически ничего, так как был, наподобие Юлия Цезаря, занят одновременно несколькими вещами: куда поставить ногу так, чтобы она не провалилась в дырку с торфяной жижей между кочек, как сбалансировать своё тело на искривлённой поверхности земли, столь не похожей на родной ему асфальт бетонных джунглей. А поверхность тундры очень живо напоминала анекдот про верблюда: «А ты скажи, верблюд, почему у тебя такая кривая шея?» - «А ты покажи, что у меня прямое». Нужно было вести переговоры по рации - у рта бойца настороженной змеёй торчал микрофон переговорного устройства, и, помимо всего этого, ему приходилось терпеть комаров и мошек.
Впоследствии пастушата мне рассказали, что раза три эти бойцы проходили мимо наших затаившихся разведчиков буквально в паре метров. А ведь ламуты не были закамуфлированы, и даже не у каждого из них костюм имел в прошлом цвет хаки…
Наконец глядевший прямо сквозь меня детина повернулся и показал спину.
Спина его тоже меня порадовала. Её украшал огромный тактический рюкзак, вмещавший, судя по всему, всё необходимое на любой случай - от многолетнего автономного существования в тылу чеченских партизан до набора причиндалов для деятельности в условиях ядерной зимы. Да, много мудаков видела здешняя тундра… Теперь здесь и такие ходят…
Кусты вздрогнули - и гора груза исчезла в зарослях.
Мы расположились у небольшого озерка и развели микроскопический костерок, только для чая. Неожиданно в кустах затрещала кедровка. Я мгновенно перекатился за ближайший куст. Ещё перед привалом я отметил его как укрытие. Солнце уже село, и заставить кедровку закричать мог только проходивший рядом с её ночным убежищем хищник - лисица, росомаха или медведь. Или человек.
Но Егор не тронулся с места.
– Однако, Илья идёт, - сказал он. - Громко идёт. Тащит что-то.
Из кустов выкатился Илья. Он действительно пыхтел, как медведь, и волок за собой огромный колбасообразный брезентовый мешок.
«Никак языка взял», - с ужасом подумал я. Сейчас язык нам был ни к чему - исчезновение товарища тут же поставит на уши весь этот «железный легион», и они поймут - охотятся здесь не только они. Охота ведётся и на них тоже. А нашей задачей было создать такую ситуацию, чтобы они поняли это в самый последний момент - перед тем, как пуля или нож отправят каждогоиз них в края вечной охоты.
Но в мешке был не человек.
Там находилось восемь кевларовых шлемов, столько же бронежилетов третьей (по-моему) степени защиты, запасные батареи для рации (очень меня это порадовало - не знаете вы, сиз-голуби, сколько времени вы будете топтать эту тундру - электричества здесь взять неоткуда), спутниковый телефон (вероятнее всего, запасной), армейские свитера х/б, восемь гранат с российской маркировкой и коробка запалов к ним. А вдоль всей упаковки лежал длинный, крокодилообразный предмет в клеёночном непромокаемом чехле. Я расстегнул водонепроницаемую молнию и ощутил руками блаженную тяжесть пулемёта.
– Вот оно как, батенька… РПК. Ручной пулемёт Калашникова.
– Да уж, - хмуро сказал Витька, - на хрена им в этих краях пулемёт?
– На такое же хрена, на какое им лёгкие автоматы под пистолетный патрон. Я думаю, что по нашим следам отрядили просто какое-то подразделение с оборудованием для экстремальных условий. Прямо со штатным вооружением.
– Облегчаются, - сказал Илья. - Всё с себя поскидали. Даже место не запомнили.
– Нет, Илюха, место они как раз запомнили. Просто запоминают они не так, как ты, - заценил один хребтик, другой, рядом стоящую листвянку, прошёл сто метров - ещё засечку сделал… Они запоминают всё на ДжиПиЭс - с коробочкой такой над местом постоят - и всё, запомнили.
– Да, - согласился, блестя длинными чёрными раскосыми глазами, пастушок, - стоял там старший с коробочкой…
– Илюха, а что за оружие у них - не понял? Ты их всех видал, нет?
– Оружие? - Илюха почесал голову, и из волос выпал огромный шевелящийся ком мошки. Ламут не обратил на него совершенно никакого внимания. - С оружием так. На груди у них висит что-то короткое, замотанное в тряпки, - автоматы, но очень маленькие.
Действительно, у наблюдавшегося мною амбала на груди висел какой-то замотанный в тряпки предмет, и из него торчал короткий чёрный ствол с мушкой - на первый взгляд какое-то подобие знаменитого автомата спецназа и террористов «MP-5». Но меня интересовало другое.
– Двое с «Тиграми» идут. Оптика, все дела, - продолжил пастушок. - Вот, вроде, и всё.
Под «Тиграми» он понимал СВД - основную снайперскую армейскую винтовку, известную в гражданском обиходе как охотничий карабин «Тигр».
– Молодец, - похвалил Илью Егор. - Всё кончится - один «Тигр» тебе отдам. Ты как, устал? Отдохнёшь?
– Да не. Там Олег один остался. А одному - тяжело.
– А вдвоём - нет? - поинтересовался я.
– Вдвоём - нет, - убеждённо ответил пастушок. - Вдвоём весело…
Корабль Его Императорского величества сил самообороны, эскадренный миноносец типа «Харуна»
Командир эскадренного миноносца Его Императорского величества сил самообороны типа «Харуна», нито кайса
[9]Хиро Исидо прочитал шифровку со всё возрастающим недоумением. Вместо того, чтобы следовать к месту учений объединённых сил Австралии, Новой Зеландии и Великобритании к архипелагу Огненная Земля, где должны были проходить противолодочные манёвры, ему неожиданно было предписано выйти на рандеву с двумя траулерами типа «Сюдо Мару» к западу от Курильских островов, на долготе Хакодате. Более того, на рейде Хакодате ему надлежало заменить авиагруппу на борту - вместо противолодочных вертолётов «SH-60J Sea Hawk», которые, по НАТОвским стандартам, нёс его корабль, ему должны были поставить два вертолёта «HH-60J Jay Hawk» - палубные поисковые и спасательные вертолёты частей береговой охраны - машины, оборудованные дополнительными баками для увеличения радиуса действия. Вместе с вертолётами на борт эсминца прибыли молчаливый офицер - итто рикуса
[10]Сиро Оноши и двенадцать человек с большим запасом различного снаряжения, которое в одинаковой степени предполагало десантирование на вражеский берег как с моря, так и по воздуху. Судя по всему, эти люди не входили в состав сил самообороны, но Исидо это нисколько не взволновало. Численность сил самообороны и их состав постоянно и жёстко отслеживались американцами - «победившим союзником», и поэтому те или иные вооружённые формирования руководство страны «расписывало» между различными силовыми ведомствами.
Суда, с которыми должен был повстречаться эсминец, также были не простыми траулерами. Именно с их постройки началась серия эсминцев типа «Харуна». Бо?льшая часть технических решений была обкатана инженерами и судостроителями Страны восходящего солнца именно на этих кораблях, имевших совершенно мирное предназначение, подобно тому как в тридцатые годы сельскохозяйственные машины послужили моделями для ходовой части будущих танков Третьего рейха.
Траулеры типа «Сюдо Мару» имели, в придачу, при некоторых режимах работы двигателей такой же гидроакустический и радиолокационный почерк, как и тот, которым обладали эскадренные миноносцы типа Z. Поэтому Исидо пришёл к выводу, что объединение всех этих кораблей в одно соединение отнюдь не случайно. Поэтому он предпочёл находиться далеко за горизонтом в то время, когда русские высаживали с вертолёта на борта траулеров своих наблюдателей, которые должны были следить за тем, как проходит лов минтая в пределах 200-мильной экономической зоны России.
Сам эсминец для своего присутствия поблизости российских берегов имел вполне мирное прикрытие - изучение циркуляции внутренних течений охотоморского бассейна. Несмотря на необязательность такого шага, руководство сил самообороны поставило в известность российский ВМФ о присутствии своего одиночного боевого корабля в сфере влияния «Северного соседа».
– Как проглотили это русские? - спросил старшего помощника за ужином второй штурман Сибата Акасугэ.
– Как всегда. Скривили недовольную мину. Им всегда не нравится, когда мы описываем круги, по морю или по воздуху, вокруг наших северных территорий. Но сделать они ничего не могут, разве что послать следить за нами дизельную субмарину из Магадана. Если они там ещё остались. Кто у нас в ближайших окрестностях из соседей?
– Не очень много кого. Шесть польских траулеров продолжают ловить минтай в пределах «нейтрального прямоугольника». Четыре норвежца ведут лов недалеко от нас, по согласованию с русскими. В трёхстах милях юго-восточнее в Охотском море у берега болтается ледокол.
– Ледокол? Во имя богов, что делает ледокол в Охотском море в конце июня?
– Русские - странные люди, Ваше высокоблагородие. Но у меня впечатление, что они используют его как взлётную палубу для вертолёта, который им зачем-то понадобился у своих берегов.
– Там что, негде поставить вертолёт на берегу?
– Фактически негде, Ваше высокоблагородие. Если им требуется провести какие-нибудь исследовательские работы между Хохотском и Орхояном, то любая воздушная машина вертикального взлёта выработает весь свой запас топлива на подлёте к району исследований. Проще поставить такую передвижную площадку - это даёт огромную свободу манёвра.
Суда, с которыми должен был повстречаться эсминец, также были не простыми траулерами. Именно с их постройки началась серия эсминцев типа «Харуна». Бо?льшая часть технических решений была обкатана инженерами и судостроителями Страны восходящего солнца именно на этих кораблях, имевших совершенно мирное предназначение, подобно тому как в тридцатые годы сельскохозяйственные машины послужили моделями для ходовой части будущих танков Третьего рейха.
Траулеры типа «Сюдо Мару» имели, в придачу, при некоторых режимах работы двигателей такой же гидроакустический и радиолокационный почерк, как и тот, которым обладали эскадренные миноносцы типа Z. Поэтому Исидо пришёл к выводу, что объединение всех этих кораблей в одно соединение отнюдь не случайно. Поэтому он предпочёл находиться далеко за горизонтом в то время, когда русские высаживали с вертолёта на борта траулеров своих наблюдателей, которые должны были следить за тем, как проходит лов минтая в пределах 200-мильной экономической зоны России.
Сам эсминец для своего присутствия поблизости российских берегов имел вполне мирное прикрытие - изучение циркуляции внутренних течений охотоморского бассейна. Несмотря на необязательность такого шага, руководство сил самообороны поставило в известность российский ВМФ о присутствии своего одиночного боевого корабля в сфере влияния «Северного соседа».
– Как проглотили это русские? - спросил старшего помощника за ужином второй штурман Сибата Акасугэ.
– Как всегда. Скривили недовольную мину. Им всегда не нравится, когда мы описываем круги, по морю или по воздуху, вокруг наших северных территорий. Но сделать они ничего не могут, разве что послать следить за нами дизельную субмарину из Магадана. Если они там ещё остались. Кто у нас в ближайших окрестностях из соседей?
– Не очень много кого. Шесть польских траулеров продолжают ловить минтай в пределах «нейтрального прямоугольника». Четыре норвежца ведут лов недалеко от нас, по согласованию с русскими. В трёхстах милях юго-восточнее в Охотском море у берега болтается ледокол.
– Ледокол? Во имя богов, что делает ледокол в Охотском море в конце июня?
– Русские - странные люди, Ваше высокоблагородие. Но у меня впечатление, что они используют его как взлётную палубу для вертолёта, который им зачем-то понадобился у своих берегов.
– Там что, негде поставить вертолёт на берегу?
– Фактически негде, Ваше высокоблагородие. Если им требуется провести какие-нибудь исследовательские работы между Хохотском и Орхояном, то любая воздушная машина вертикального взлёта выработает весь свой запас топлива на подлёте к району исследований. Проще поставить такую передвижную площадку - это даёт огромную свободу манёвра.
Алекс Зимгаевский, он же - Зим
Утра как такового здесь, в северном Приохотье, и не было. На этой широте стояли классические «белые ночи», столь хорошо знакомые нам по стихам поэтов ленинградско-петербургской школы. Вместо ночи часа четыре стояла серая полупрозрачная мгла, которая затем освещалась лучами восходящего светила. Это, конечно, был не круглосуточный полярный день, но мы уже находились в достаточно высоких широтах, чтобы сноровистый человек мог двигаться по чистой местности практически круглосуточно.
Мы с Егором спали попеременно, и когда он тронул меня рукой за плечо, то я решил, что настала моя очередь дежурить.
На самом деле мы не уходили очень далеко. За сутки преодолевали семь - максимум десять километров. Переодетые в нашу одежду и обувь молодые ламутские пастухи месили тундру в низине, стараясь выглядеть вконец заблудившимися и обезумевшими от этого людьми. При этом они старательно выбирали заболоченные и заросшие невысоким ёрником участки. Ёрник этот был странным вариантом берёзы, невысокой и жёсткой, будто стальная проволока.
В нашей, народной, систематике она делилась на две разновидности: низенькая - «яйцерез»; и высокая - «мордохлыст».
Учитывая, что погода стояла яркая и солнечная, шёл массовый выплод комара, а над марями стояла душная пелена растворённой в атмосфере влаги, движение по тундре, в сапогах и тёплой одежде, с моей точки зрения, было совершенно адской работой.
Пастушата же «работали» с боевиками в две смены, когда одна пара изображала беспорядочно болтающихся в пространстве нас с Виктором, вторая находилась чуть-чуть в стороне и следовала за ними под прикрытием кустов, - так молодые волки стаи «ведут» одиночного оленя до места засады «стариков».
Только на этот раз в этом конвое был не олень, а матёрый медведь, и, перед тем как направить в засаду, его требовалось хорошенько измотать.
Итак, Егор разбудил меня посреди яркого и солнечного утра. В кустах ниже нас, в долинке небольшого ручья пели пеночки, лёгкий ветерок сдувал комара, и казалось, что в такое замечательное утро никакие неприятности в жизни решительно невозможны.
– Можешь на своих парней поглядеть, - вполголоса произнёс Егор. - Они сейчас недалеко, им хороший подарок приготовили…
Я, вместе с Егором, вылез на гребень морены. Внизу открывался типичный ландшафт приохотских предгорий - серо-зелёная пупыристая от кочек безлесная равнина с разбросанными по ней гривами карликовой берёзки и тёмно-зелёными куртинами кедрового стланика. Если кого и было хорошо заметно, так это ламутов, одетых в наши шмотки. Они шли наискось, удаляясь от того места, где мы находились, и были где-то в километре. Видимо, ребята делали вид, что пытаются уйти по сухому склону в горы, для того чтобы преследователи начали упреждающий манёвр по их перехвату, поднявшись наверх, - а затем снова, по закустаренной долине, уйти вниз на тундру, «потерявшись» при этом из виду на пару часов.
Было это, конечно, форменным издевательством, но по сути - абсолютно выигрышной стратегией. Боевая группа была окружена, как подводная лодка стаей дельфинов, и могла следить лишь за одним направлением - в то время как преследователи окружали её со всех сторон и тщательно следили, чтобы ни одно из её движений не выходило из-под контроля. Конечно, подводная лодка сама по себе неизмеримо сильнее и одного дельфина, и всех их в совокупности, - но вот на? тебе, в любом случае, является творением разума, чуждого окружающей её среде. В конце концов, у подлодки кончается топливо, а у дельфинов - нет…
Дополнительные сложности бойцам доставляло то обстоятельство, что они должны были двигаться по возможности скрытно от своих, как они полагали, жертв. Здесь вступала в силу дилемма. По лесотундре можно перемещаться или скрытно, или быстро; и командир отряда выбрал для себя второе. Ему ещё пока казалось, что застать своих жертв у ночного костра ему не удалось по каким-то непредсказуемым причинам - кто-то из нас взбрыкнул и потребовал идти дальше прямо посреди ночи, так и проскользнули между пальцев.
Согласно всем прописям всех спецназов и не-спецназов мира, он был прав - проще скрытно проследить за жертвами до их будущего ночлега, а там взять их в сумерках возле костра, тёпленьких. Как оно там пишется в приключенческих ро?манах про батальонную разведку - между двумя и пятью часами ночи, так?
Словом, бойцы двигались друг за другом в довольно густых зарослях кедрового стланика, так что я даже не мог сосчитать толком их всех. Приходилось верить Егору на слово, что было их десять, двое остались возле разрушенного вертолёта, а восемь ведут преследование. Причём передвигались эти люди настолько скрытно, что я только укрепился в своём мнении - нет, не с простым противником нам довелось встретиться в предгорьях Хребта во время самой идиотской авантюры, в какой я только участвовал в жизни! И сравнение их с боевой субмариной было совсем не надумано - эта группа вела себя, словно единый организм, а это даётся только длительной сыгранностью, совместными тренировками или учениями, превращающими группу случайных личностей в команду, боевой отряд.
А через пять минут я подумал, что и подводная лодка может повстречать в морской пучине своего кашалота, Кракена или Левиафана.
Скоро наши преследователи должны были выйти из зарослей и подняться на невысокий гребень отрога Хребта. Сделать это они могли совершенно безбоязненно. Отрог надёжно закрывал их от своих жертв, и они могли беспрепятственно набрать высоту - так, чтобы отрезать несчастных беглецов от горных ущелий и выхода на морской берег, куда те, по мнению боевиков, похоже, устремились.
Но на гребне хребта что-то зашевелилось. И я, сквозь хрустальные линзы своего Swarovski увидал, как один из крупных и тёмных камней на его склоне зашевелился и замер. И тут же рядом зашевелился другой, медленно спускаясь вниз, по такой пологой траектории, по какой никогда бы не сдвинулся ни один камень.
И я понял, на что приглашал меня посмотреть Егор - прямо на пути боевого отряда на совершенно открытом месте паслись два медведя.
Взглядом профессионального охотника-проводника я попытался оценить их размеры, а это было довольно трудно, на безлесном склоне не было ничего, кроме камней, по которым было трудно угадать масштаб стоящих на четвереньках животных. Но через три секунды я определил, что один из зверей примерно вдвое крупнее другого, а ещё через десять - понял, что это самец и самка, гонная пара.
И я тут же закрутил объективами бинокля по сторонам, выискивая тех наших ребят, которые двигались недалеко от боевиков с тем, чтобы держать их действия под более плотным контролем.
Наблюдавший всё действие с самого начала Егор попросту ткнул мне пальцем в куртину стланика, располагавшуюся чуть в стороне, между боевой группой и медведями.
Бойцы вышли из кустов совершенно бесшумно - так выкатывается ощущающий тревогу медведь, с ощущением собственной мощи, но без малейшего шороха, и я не мог не подумать, что в целом не ошибся. Они выдерживали строй боевого патруля очень недолго, а потом, в чужих и непривычных условиях, начали передвигаться плотной группой. Если Егор и я были правы, то сейчас они должны были за это поплатиться.
А боевики неумолимо приближались к ничего не подозревающим и пасущимся медведям, и скоро уже должны были сами их увидать. Пока им не давал этого сделать изгиб склона, но я прикинул, что они обнаружат пасущихся зверей метрах в ста пятидесяти, а может - двухстах.
Всё действие происходило на расстоянии около восьмисот метров от нашей позиции, и я только потом узнал, что Илья, учитывая ветер и общее раздражённое состояние большого медведя-самца, выстрелил ему из своей малокалиберной винтовки точно выше лопатки, так, чтобы пуля застряла в «горбе» зверя, не причинив ему значительного вреда.
На первый взгляд Илье не стоило стрелять пусть даже и из такого малошумного оружия, как малокалиберная винтовка с длинным стволом (а в руках у него была спортивная ТОЗ-8, украденная или списанная из какого-то тира в годы крушения Советской власти) в нескольких сотнях метров от превосходно экипированного и, судя по всему, абсолютно безжалостного противника. Но на практике дело обстояло не совсем так. Выстрел из малокалиберного оружия вообще слышен слабо, особенно если он раздаётся выше по склону в паре сотен метров. Инстинктивная реакция любого человека на одиночный выстрел - это остановиться в ожидании следующего и прислушаться, прежде чем начать какие-то действия. Но, как справедливо рассудил Илья, времени на последующие разбирательства у боевиков не будет.
Медведь рявкнул, изогнулся, попытавшись укусить себя за плечо, в которое ударила пуля, и увидал поднимающуюся к нему тёмную массу.
Мы с Егором спали попеременно, и когда он тронул меня рукой за плечо, то я решил, что настала моя очередь дежурить.
На самом деле мы не уходили очень далеко. За сутки преодолевали семь - максимум десять километров. Переодетые в нашу одежду и обувь молодые ламутские пастухи месили тундру в низине, стараясь выглядеть вконец заблудившимися и обезумевшими от этого людьми. При этом они старательно выбирали заболоченные и заросшие невысоким ёрником участки. Ёрник этот был странным вариантом берёзы, невысокой и жёсткой, будто стальная проволока.
В нашей, народной, систематике она делилась на две разновидности: низенькая - «яйцерез»; и высокая - «мордохлыст».
Учитывая, что погода стояла яркая и солнечная, шёл массовый выплод комара, а над марями стояла душная пелена растворённой в атмосфере влаги, движение по тундре, в сапогах и тёплой одежде, с моей точки зрения, было совершенно адской работой.
Пастушата же «работали» с боевиками в две смены, когда одна пара изображала беспорядочно болтающихся в пространстве нас с Виктором, вторая находилась чуть-чуть в стороне и следовала за ними под прикрытием кустов, - так молодые волки стаи «ведут» одиночного оленя до места засады «стариков».
Только на этот раз в этом конвое был не олень, а матёрый медведь, и, перед тем как направить в засаду, его требовалось хорошенько измотать.
Итак, Егор разбудил меня посреди яркого и солнечного утра. В кустах ниже нас, в долинке небольшого ручья пели пеночки, лёгкий ветерок сдувал комара, и казалось, что в такое замечательное утро никакие неприятности в жизни решительно невозможны.
– Можешь на своих парней поглядеть, - вполголоса произнёс Егор. - Они сейчас недалеко, им хороший подарок приготовили…
Я, вместе с Егором, вылез на гребень морены. Внизу открывался типичный ландшафт приохотских предгорий - серо-зелёная пупыристая от кочек безлесная равнина с разбросанными по ней гривами карликовой берёзки и тёмно-зелёными куртинами кедрового стланика. Если кого и было хорошо заметно, так это ламутов, одетых в наши шмотки. Они шли наискось, удаляясь от того места, где мы находились, и были где-то в километре. Видимо, ребята делали вид, что пытаются уйти по сухому склону в горы, для того чтобы преследователи начали упреждающий манёвр по их перехвату, поднявшись наверх, - а затем снова, по закустаренной долине, уйти вниз на тундру, «потерявшись» при этом из виду на пару часов.
Было это, конечно, форменным издевательством, но по сути - абсолютно выигрышной стратегией. Боевая группа была окружена, как подводная лодка стаей дельфинов, и могла следить лишь за одним направлением - в то время как преследователи окружали её со всех сторон и тщательно следили, чтобы ни одно из её движений не выходило из-под контроля. Конечно, подводная лодка сама по себе неизмеримо сильнее и одного дельфина, и всех их в совокупности, - но вот на? тебе, в любом случае, является творением разума, чуждого окружающей её среде. В конце концов, у подлодки кончается топливо, а у дельфинов - нет…
Дополнительные сложности бойцам доставляло то обстоятельство, что они должны были двигаться по возможности скрытно от своих, как они полагали, жертв. Здесь вступала в силу дилемма. По лесотундре можно перемещаться или скрытно, или быстро; и командир отряда выбрал для себя второе. Ему ещё пока казалось, что застать своих жертв у ночного костра ему не удалось по каким-то непредсказуемым причинам - кто-то из нас взбрыкнул и потребовал идти дальше прямо посреди ночи, так и проскользнули между пальцев.
Согласно всем прописям всех спецназов и не-спецназов мира, он был прав - проще скрытно проследить за жертвами до их будущего ночлега, а там взять их в сумерках возле костра, тёпленьких. Как оно там пишется в приключенческих ро?манах про батальонную разведку - между двумя и пятью часами ночи, так?
Словом, бойцы двигались друг за другом в довольно густых зарослях кедрового стланика, так что я даже не мог сосчитать толком их всех. Приходилось верить Егору на слово, что было их десять, двое остались возле разрушенного вертолёта, а восемь ведут преследование. Причём передвигались эти люди настолько скрытно, что я только укрепился в своём мнении - нет, не с простым противником нам довелось встретиться в предгорьях Хребта во время самой идиотской авантюры, в какой я только участвовал в жизни! И сравнение их с боевой субмариной было совсем не надумано - эта группа вела себя, словно единый организм, а это даётся только длительной сыгранностью, совместными тренировками или учениями, превращающими группу случайных личностей в команду, боевой отряд.
А через пять минут я подумал, что и подводная лодка может повстречать в морской пучине своего кашалота, Кракена или Левиафана.
Скоро наши преследователи должны были выйти из зарослей и подняться на невысокий гребень отрога Хребта. Сделать это они могли совершенно безбоязненно. Отрог надёжно закрывал их от своих жертв, и они могли беспрепятственно набрать высоту - так, чтобы отрезать несчастных беглецов от горных ущелий и выхода на морской берег, куда те, по мнению боевиков, похоже, устремились.
Но на гребне хребта что-то зашевелилось. И я, сквозь хрустальные линзы своего Swarovski увидал, как один из крупных и тёмных камней на его склоне зашевелился и замер. И тут же рядом зашевелился другой, медленно спускаясь вниз, по такой пологой траектории, по какой никогда бы не сдвинулся ни один камень.
И я понял, на что приглашал меня посмотреть Егор - прямо на пути боевого отряда на совершенно открытом месте паслись два медведя.
Взглядом профессионального охотника-проводника я попытался оценить их размеры, а это было довольно трудно, на безлесном склоне не было ничего, кроме камней, по которым было трудно угадать масштаб стоящих на четвереньках животных. Но через три секунды я определил, что один из зверей примерно вдвое крупнее другого, а ещё через десять - понял, что это самец и самка, гонная пара.
И я тут же закрутил объективами бинокля по сторонам, выискивая тех наших ребят, которые двигались недалеко от боевиков с тем, чтобы держать их действия под более плотным контролем.
Наблюдавший всё действие с самого начала Егор попросту ткнул мне пальцем в куртину стланика, располагавшуюся чуть в стороне, между боевой группой и медведями.
Бойцы вышли из кустов совершенно бесшумно - так выкатывается ощущающий тревогу медведь, с ощущением собственной мощи, но без малейшего шороха, и я не мог не подумать, что в целом не ошибся. Они выдерживали строй боевого патруля очень недолго, а потом, в чужих и непривычных условиях, начали передвигаться плотной группой. Если Егор и я были правы, то сейчас они должны были за это поплатиться.
А боевики неумолимо приближались к ничего не подозревающим и пасущимся медведям, и скоро уже должны были сами их увидать. Пока им не давал этого сделать изгиб склона, но я прикинул, что они обнаружат пасущихся зверей метрах в ста пятидесяти, а может - двухстах.
Всё действие происходило на расстоянии около восьмисот метров от нашей позиции, и я только потом узнал, что Илья, учитывая ветер и общее раздражённое состояние большого медведя-самца, выстрелил ему из своей малокалиберной винтовки точно выше лопатки, так, чтобы пуля застряла в «горбе» зверя, не причинив ему значительного вреда.
На первый взгляд Илье не стоило стрелять пусть даже и из такого малошумного оружия, как малокалиберная винтовка с длинным стволом (а в руках у него была спортивная ТОЗ-8, украденная или списанная из какого-то тира в годы крушения Советской власти) в нескольких сотнях метров от превосходно экипированного и, судя по всему, абсолютно безжалостного противника. Но на практике дело обстояло не совсем так. Выстрел из малокалиберного оружия вообще слышен слабо, особенно если он раздаётся выше по склону в паре сотен метров. Инстинктивная реакция любого человека на одиночный выстрел - это остановиться в ожидании следующего и прислушаться, прежде чем начать какие-то действия. Но, как справедливо рассудил Илья, времени на последующие разбирательства у боевиков не будет.
Медведь рявкнул, изогнулся, попытавшись укусить себя за плечо, в которое ударила пуля, и увидал поднимающуюся к нему тёмную массу.