Кречмар Михаил. Жесткая посадка

   Я поднялся на лифте и предстал перед массивной бронированной дверью, над которой, совершенно незаметно, был вмонтирован крошечный глазок видеонаблюдения. А может быть, и не один.
   Болботун Хорхой открыл дверь сразу же, без звонка - то ли был предупреждён охраной снизу, то ли поглядывал в монитор наблюдения.
   – Проходите. Можно босиком. У меня чисто.
   Что чисто, то чисто, это уж точно. Полы были устланы каким-то жёстким, чуть шероховатым тканым материалом, который едва слышно шуршал под ногами. «Индонезийские циновки, из травы аруба», - вполголоса бросил Болботун, пропуская меня в комнату, которую на первый взгляд можно было назвать комнатой для любителя гимнастики.
   Это была его приёмная.
   Собственно говоря, именно в этой комнате моё скептическое отношение к шаману дало трещину. Хотя, может быть, именно на это она и была рассчитана.
   Как мы представляем себе приёмную шамана?
   Правильно, бубен. Правильно, головной убор с совиными крыльями, посох и сушёная мартышкина лапа. Ещё балахон из оленьей шкуры с нашитыми на него костяными изображениями людей и духов. Нет, это не я такой знаток шаманизма, это папа - геолог, к. м. с. по горному туризму, и книжки Фенимора Купера и Обручева.
   В приёмной комнате Болботуна Хорхоя не было ничего.
   В ней не было: окон, ковров, стола, журнальных столиков, кресел и пепельницы - в ней не было просто ничего! Только стены, покрытые лёгкими бежевыми обоями, тёмно-коричневый потолок и светло-жёлтый пол, выстланный вот этими самыми циновками-аруба.
   И дверь, через которую мы вошли.
   Немного оглядевшись, я понял, что комната была или перестроена, или даже спроектирована специально. Была она почти квадратной по площади, ну, может, чуть больше вытянута в длину, потолок был намеренно опущен на высоту двух метров, и даже дверь из сдвижных сандаловых панелей была около полутора метров высотой, так что вы были вынуждены нагибаться, заходя внутрь.
   Оказавшись внутри этого пустого параллелепипеда, сдавленного сверху коричневым потолком, я первое время стоял неподвижно, поражённый пустотой, пока не заметил в двух противоположных углах по кубическому пуфу такого же тёмно-коричневого цвета, что и потолок. Болботун Хорхой подошёл к одному из них и прикатил его в середину комнаты.
   – Садитесь, пожалуйста. Обстановка у меня, как вы можете видеть, более чем спартанская, но зато ничто не отвлекает вашего внимания.
   – Это здесь вы курите ваши психоделики? - усмехнулся я.
   – Ну да. И здесь же занимаюсь групповым совокуплением с ученицами. Но вынужден разочаровать - ни курить, ни трахаться я вам не предложу.
   – Угу. И что же мы будем делать?
   – Да я даже не знаю. Разговаривать в общепринятом для людей смысле мы не можем - слишком разные виды жизненного опыта и духовной практики. Вы, наверное, о чём-то хотите меня спросить?
   Надо было отдать должное мерзавцу, держал он себя так, будто живёт на свете пять веков, хотя, судя по биографии, был моложе меня на три-пять лет.
   – Собственно говоря - да. Вы пришли ко мне при очень странных обстоятельствах, и мнительный человек принял бы ваши последние слова за угрозу. Я их не понял так, во-первых, потому, что не являюсь мнительным; а во-вторых - не вижу повода бояться. - Я заговорил, и вся ярость, скопившаяся во мне, вызванная этими непонятными обстоятельствами, гибелью Киры, шаманом, неожиданно улеглась и я услышал и увидел себя словно со стороны, наблюдая, как мы сидим - два разнополярных человека посреди магического кристалла.
   – Помогает, да? - хмыкнул Болботун Хорхой. - Для того и пустая - чтобы помочь сосредоточиться на главном. Ну и, прежде всего, вы хотели бы спросить меня, кто убил Киру, да?
   Я просто кивнул. Бессмысленность всего навалилась на меня сверху, будто этот проклятый коричневый потолок сдвинулся на метр вниз и прижал меня к полу.
   – Да уж. Я говорил, и повторяю вам, что мы разговариваем на разных языках. Вы задаёте одни вопросы, а я даю другие ответы. Да что вы думаете, если бы менты могли узнать у шамана точное имя убийц и мошенников, у меня здесь не стояла бы очередь из оперов и следователей, как когда-то простые советские люди стояли в «Макдональдс»? Ну и среди ментов тоже шаманы есть сильные… Сами-то они убедили вас, что жертвой должны были стать не Кира, а вы?
   – Не знаю, как они сами, но меня запутали вконец, - сказал я попросту. - Насколько я понимаю, одна из основных версий заключается в том, что нас с кем-то перепутали.
   – А также, что Киру заказали вы, что вас заказал ваш компаньон или что это просто не очень успешная уловка для того, чтобы уйти от уплаты долга. Я не вижу таких глупых подробностей, Виктор, я просто наугад перечислил несколько абсурдных версий. Так вот, я не имею дела с версиями - я стараюсь рассматривать сущности. Я не знаю и не берусь объяснить, где и как вы соприкоснулись с Тьмой - но вы летите сейчас прямо на неё, точно бабочка на пламя, - да простите меня за не очень удачный парадокс. Сейчас в опасности все, кто окружает вас, ну и вы сами - в первую очередь.
   – Где хоть географически находится этот человек, вы можете установить? - проговорил я, всячески задавливая свой скептицизм.
   – Мы опять разговариваем с вами на разных языках, - вздохнул Болботун и махнул длинными, как у девушки, ресницами. - Вы говорите о Тьме так, будто это человек. Но одно я могу сказать определённо - вы имеете дело не с малой сущностью и даже не с эгрегором таковых. Вы столкнулись со сгустком первичного Мрака, и я не возьмусь определить его персонификацию. Именно Им искривлены ваши жизненные поля, равно как и поля ваших ближних, и Его силу я разглядел, наблюдая вас в этом глупом сборище идиотов. Я говорю правду, утверждая, что мне до сих пор не доводилось сталкиваться со столь сильной магической субстанцией.
   Я молчал. Весь мой жизненный опыт восставал против утверждений Болботуна, я не верил ни одному его слову. И молчал. Замолчал и он сам, видимо, парируя мои невысказанные возражения и отвечая на язвительные уколы. На самом деле такой диалог в принципе невозможен, и люди не в состоянии найти общий язык, базируясь на разных платформах. Мы и не разговаривали. Только молчали.
   – Предположим, я попробую вам поверить, - слова эти выходили из меня, как мозг из черепа, раздавливаемого тисками неизвестности. - Только предположим. И только попробую. Я, как вы заметили, человек простой, и я не хочу знать ничего о вещах, которые вы так красочно обзываете. Я просто хочу избегнуть этой напасти, но вы говорите, что сами не знаете, в чём она заключается. И всё же я хочу знать - как?
   – Как? Хорошо, может быть, я дам вам совет. Именно такой, какой может дать магический человек техническому человеку. Если вы уже встали на пути такого сгустка тёмной энергии и не умеете его избежать, то встречать его надлежит в пустынном месте. При обилии сущностей в городах он может не персонифицироваться. Грубо говоря, завтра вас может разорвать возле входа в метро толпа взбесившихся антифашистов или хиппи-пацифистов - и никто с этим ничего не сможет сделать. В пустыне зло вынуждено обретать предельно конкретное обличье. А в конкретном обличье - оно одолимо…
 

Виктор

   Подготовку экспедиции в Орхоян я принял как лекарство. Конечно, в нашем плане изначально предполагалось поехать Сержу - как несостоявшемуся лётчику и вообще человеку, которому эта идея пришла в голову. Но он отлично понимал, в каком состоянии я сегодня нахожусь, и сам предложил мне начать организацию поисков, что дало бы мне возможность на пару месяцев улететь из Москвы. Из Москвы Орхоян казался чем-то вроде полюса планеты Марс - с ним даже телефонной связи нормальной не было.
   Лекарство это по-настоящему оказалось благотворным - по крайней мере, на первый взгляд. Речитативное перечисление долин, речек, горных вершин, мысов морского побережья, обитаемых и заброшенных населённых пунктов, бродов и урочищ действовали успокоительно. Слепагай, Янранай, Джугджур, Орохалинджа, Угликан, Орхоян, монтажный пункт Гнилая Лошадь и протока Бычье Куйло - все эти названия обозначали детали планеты, которые, словно живые существа, имели собственные судьбы, порой более длинные, чем судьба всего человечества.
   Прочитал я и ещё кое-что о местах, куда мне предстояло отправиться в самом ближайшем будущем. С интересом узнал я, что места там нельзя назвать ни тайгой, ни тундрой, а принято именовать мудрёным термином «тундролесье» - то есть по сути тундра, но вдоль рек и по низинам поросшая деревьями. Причём, если верить книжкам, пород этих деревьев было всего три - лиственница, тополь и какая-то таинственная ива-кореянка - чозения.
   Короче, я заболел дорогой.
   И это заболевание помогло легче перенести потерю самого близкого мне человека на свете.
 

Виктор. Хабаровск

   Хабаровск произвёл на меня вполне умиротворяющее впечатление. Это был средних размеров провинциальный город, расчерченный, как по линейке. Неторопливый и обстоятельный. Как Касимов или Рязань. Впечатление портило лишь то, что стоял он на берегу огромной реки Амур и воздух был насыщен болотными миазмами, поднимающимися из долины. На другой стороне располагался Китай - и Китай присутствовал в Хабаровске всюду.
   Китайским здесь было решительно всё - шмотки в хозмагах, продукты в продмагах, китайской одеждой были завалены небольшие полукрытые рынки прямо в центре города; и этим же были завалены так называемые «бутики». Даже надписи в гостинице, где я остановился, дублировались на китайском языке. Китайцы-рабочие на улицах вполне заменяли московских турок и таджиков.
   Только машины здесь были японские. Судя по всему, им, как и китайскому шмотью, здесь не было никакой альтернативы.
   Стояла жуткая жара, было влажно, и в воздухе царили бесчисленные комары, укрывавшиеся, как легко было догадаться, в болотах и лужах амурской поймы. Словом, на долгое пребывание Хабаровск не настраивал.
   Другое дело, что в Орхоян попасть было отнюдь не просто. Теоретически, из Хабаровска туда каждую неделю летал самолёт, но погоды туда не было уже полмесяца и билеты отсутствовали до конца июля.
   На счастье, у Сержа было несколько телефонов различных хабаровских авиакомпаний и аэроклуба - полученных от Ухонина, разумеется.
   – В Орхоян просто так не попасть. Туда или погоды не будет, или рейсов нет, или ещё какая мура происходить будет - это к бабке не ходи. Регулярное сообщение - это государевы рейсы, их что будет, что не будет - всем до фонаря. Лётчикам, диспетчерам, аэропорту. Кроме пассажиров, естественно. Но ты не обычный пассажир, а пассажир с бабками. Конечно, гнать туда спецрейс из-за себя одного, любимого, - некое жлобство. Ты поспрошай летунов - вокруг Орхояна раньше работало несколько старательских артелей. Целься на их борта - с хорошей доплатой, естественно. Они небольшой крюк сделают, и тебя туда добросят.
   Тем не менее первое, что я сделал, поселившись в хабаровском «Версале», - это попытался взять билет на регулярный рейс. Девушки в агентстве, которое располагалось прямо в холле гостиницы, слово «Орхоян» услышали впервые в жизни. Самыми распространёнными точками сообщения в этих кассах, судя по расписаниям рейсов, были Харбин, Гуанчжоу, Пекин, Пусан, Сеул, Тайбэй и Макао. Даже во Владивосток, располагавшийся от Хабаровска, как Москва от Санкт-Петербурга, регулярных рейсов не было. Затем, когда девицы определились, выяснилось, что билетов до Орхояна нет до конца месяца, я взял на «когда есть» и принялся звонить независимым авиаторам.
   Все независимые авиаторы, как один, принимались дружно меня ругать за прилёт в Хабаровск, утверждая, что попадать в Орхоян надо через Комсомольск, а ещё лучше - Николаевск-на-Амуре. Я нашёл эти города на карте и обнаружил, что уж оттуда регулярные рейсы на Орхоян не летают точно.
   – А ты туда регулярным рейсом и не попадёшь. Это точно, - успокоил меня председатель местного аэроклуба «Дальневосточный Орлан», медлительный и огромный Федя Миронов. - Ты, милай, созванивайся с николаевским аэроклубом, там, я думаю, тебе больше светит. А билет этот ты, милай, сдай, он другому человеку попадёт, тот тоже надеяться будет. Не надо людёв надежды лишать - нехорошо это, в целом.
   – Но ведь и он в Орхоян не попадёт?
   – Как знать, может, и попадёт. Только если торопиться не будет. А будет торопиться - и не попадёт…
   – Так это что - и я туда не попаду? Я ведь, эта, тороплюсь вроде?
   – Не-е, ты попадёшь. Только не сразу. И окольными путями. В этот Орхоян все окольными путями попадают. Там и народу-то осталось - полтыщи, может, чуть больше. Сейчас, правда, путина, может, ещё люди подтянулись.
   – А как же они туда подтягиваются, если туда попасть нельзя?
   – А морем, милай. Сядут на баржу, возьмут водки, и тащит их буксир вдоль берега недели две, а то и три. Шторм их прижмёт, они в бухту забьются, там попьют-попьют, шторм утихнет - они снова в путь. Как водка кончится - они в Орхоян и приезжают.
   – Тьфу ты, сатана… Так там что, водки нет, что ли?
   – Почему нет? Есть. Только дюже дорогая она там. Потому что туда ничего не летит и не ходит.
   – Наверное, бабки самогонку гонят?
   – А из чего её гнать-то? - удивился Дальневосточный Орлан. - Там не растёт ничего. Только рыба. А из рыбы, как я знаю, самогонки не бывает… Кроме того, те, кто её гонит, её тут же и выпивают.
   Однако на следующий день с помощью Орлана мне действительно удалось связаться с аэроклубом. В Николаевске мне радостно сказали, что ближайший рейс в окрестности Орхояна у них запланирован через четыре дня, каковых мне вполне хватит, чтобы добраться в сей стольный город, расположенный близ устья Амура. Я сплюнул и, погорячившись, сказал, что буду у них завтра. В ответ в трубке хихикнули и попросили к телефону Миронова. Потом тот вернул трубку мне.
   – Ты, эта… Не торопись. Делай, как Орлан скажет. Мы тебя на пирсе встретим…
   – Самолёты на пирсы не летают, - заговорил я, но осёкся, увидев грустный взгляд Миронова.
   – А ты на самолёте и не полетишь. Ты же торопишься, верно? Вот и поедешь по Амуру-батюшке на теплоходе. Аккурат в два дня успеешь. Здесь тебе не Москва, чай, у нас окольные пути - самые быстрые.
 

Виктор. Окольные пути

   Когда я услышал, что поеду в Николаевск на пассажирском теплоходе, то, по мальчишескому энтузиазму, решил, что будет этот амурский теплоход чем-то вроде пароходов на Миссисипи, о которых мы читали у Жюля Верна и Карла Мая. Изящные шулеры, благородные дамы, офицеры и плантаторы…
   На самом деле теплоход, на который меня устроил Орлан, был вполне российским речным заменителем поезда. Отдельные каюты на четверых, кабак с ломовыми ценами, хамящие горничные и жуликоватые официанты. Старатели, девицы сомнительного поведения, которых в огромном количестве поставляли в Хабаровск, Комсомольск и Николаевск-на-Амуре и которые теперь ехали на короткую побывку домой, рассказывать родственникам сказки о беспорочном труде в офисах, ателье и парикмахерских… Из вышепоименованного списка в пассажиры затесались только офицеры. Но это были не офицеры-южане, изысканные и благоухающие, спешащие на соединение с армией Роберта Э. Ли, а простые российские офицеры советского разлива, глушащие водку и изъясняющиеся на том особом военном диалекте, который принято определять так: «в армии матом не ругаются - в армии матом разговаривают».
   На причале меня встретили ребята из аэроклуба.
   – Собственно говоря, клуба-то у нас нет. Но есть такая вывеска, которая позволяет легально содержать вертолёт и летать на нём куда хочешь.
   Собственно говоря, точно таким же клубом был и «Орлан», просто его владелец, будучи территориально ближе к верховной дальневосточной власти, предпочитал об этом не говорить.
   – Сроки вылета нам маленько перенесли, поэтому айда сразу на площадку - сегодня вылетаем. Лететь-то готов?
   – А что не готов? Я вам сколько должен-то?
   – А-а-а, москвич, - махнул рукой лысоватый крепыш в белой, колониального вида униформе, сидевший за рулём подержанного японского микроавтобуса «Мицубиси Делика» - машины, которая в этих краях, видимо, навсегда заменила «УАЗ-452» - микроавтобус-«буханку» российской сельской местности. - Деньги - это не главное. Ты водки с собой взял?
   – А что, в Орхояне водки нет? Да и вообще, я туда работать лечу.
   – А-а-а, москвич, - махнул рукой второй встречающий, огромного роста бурят, очень похожий на громилу, - водка в Орхояне, может, и есть, только знаешь, сколько она там стоит? А потом, работай там, не работай - в Орхояне без водки никак. Место такое.
   Я с ужасом подумал, что же это за место такое - Орхоян, но на всякий случай спросил:
   – Десяти - хватит?
   – Мало! - убеждённо ответил крепыш. - Ящик. По 0,7! Поехали, Семён!
   Мы зарулили в какой-то стоящий на отшибе сельмаг и купили ящик водки с романтическим названием «Страдивари».
   – Дорого, - мрачно сказал крепыш, - одно слово - москвич. В Орхояне так взвоешь, что политуру глотать будешь.
   В Орхоян мне хотелось всё меньше и меньше. Сами пилоты (а как оказалось, были это именно они), не торопясь, загрузили в «Делику» ещё четыре ящика какой-то местной сивухи, и наконец мы вырулили на какую-то давно заброшенную строительную площадку, в дальнем открытом конце которой стояло разлапистое оранжевое гигантское насекомое - вертолёт.
   Вообще-то я всегда видел вертолёты только на большом расстоянии. И по телевизору. И всегда - заметьте, всегда, мне, электронщику, а значит, не чуждому понимания законов физики человеку, не давала покоя мысль - как такая штуковина может летать? И не только летать, но даже просто держаться в воздухе?
   Нелепая. Несимметричная. Разлапистая. На первый взгляд, лишённая даже общего центра тяжести. Огромная, в конце концов.
   Потому что в вертолёт «Ми-8», самый обычный вертолёт России, запросто вкатывается микроавтобус.
   И на этой хренации я ещё куда-то полечу?
   Завидев вертолёт, пилоты заволновались. Ещё в кабине «Делики» они стали кричать: «скорей-скорей», и я не понял почему. Потом я понял - это вообще такой обычай у пилотов, которые живут в местах, где десять процентов времени стоит плохая погода, а остальные девяносто - просто отвратительная. Здесь, как и везде по территории бывшего Советского Союза, разрешение на взлёт надо получить от ближайшей диспетчерской станции и от трёх метеостанций по пути следования впридачу. Все их показания по возможности стараются не сходиться вместе, как не желали сходиться звёзды Сад-ад-Забих, когда их положение принимался истолковывать Ходжа Насреддин. Поэтому лётчики старались пользоваться любым более-менее ясным «окном» в той полосе серого туманного мрака, который обычно окутывал северо-восточный рваный край России.
   Несмотря на очевидную спешку, пилоты ещё некоторое время ходили вокруг машины, отцепляли от неё какие-то кабели и шланги, отвязывали верёвки и тросы, а затем сели в кабину, оставив дверь открытой настежь. Затем турбины наверху издали протяжный вой, и пятилопастный винт принялся со свистом рубить воздух над моей головой.
   В этот момент дверь халупы, которая стояла в трёхстах метрах от вертолёта, открылась, оттуда выскочил человек с полупустым мешком в руках, одетый в тёмно-синий костюм и кирзовые, обрезанные под подъём сапоги и опрометью кинулся к машине. Пробегая мимо, он крикнул: «Чего стоишь», - схватил меня за плечо и буквально затолкал в машину. «Это, что ли, ваш москвич?» - заорал он в кабину, перекрикивая даже оглушительный рёв вертолёта. «Чего наружи встал, улетели бы без тебя!» - снова обратился он ко мне.
   Бортмеханик Петров, как и полагается последнему человеку в команде, вёл себя громче и значительнее всех. В мешке, который он держал на коленях, лежали другие мешки, на все случаи жизни - для мяса, для рыбы, для кедровых шишек, для солёных огурцов, для шкур, костей для собак, банок под икру и морскую капусту. Мешки составляли суть его жизни, как, впрочем, я узнал позднее, и суть жизни многих других бортмехаников, которых на Севере так и звали - «бортмешками». В задачи «бортмешка» входило требовать, выпрашивать, канючить, воровать любую продукцию, которая производилась в точке, куда садился винтокрылый агрегат оранжевого цвета.
   – На Нельмане садиться будем, - проорал мне в ухо Петров, усевшись рядом и любовно поглаживая мешок с мешками. - Хариусов вяленых наберём. А тебя куда выбрасывать будем? В Орхоян? На побережье? Там сейчас горбуша идёт. Икра. Ну-ка, чего я взял под икру? А-а-а, вот оно! - Его лицо озарилось доброй радостной детской улыбкой, и я понял, что в Орхоян я прямо сегодня и попаду. Нельзя туда не попасть, раз икра.
 

Перелёт

   Вертолёт ревел турбинами и трясся на земле, как трясётся доживающий свой век холодильник. В какой-то момент мне показалось, что вот-вот от него начнут отлетать болты, гайки, колёса и куски обшивки. Но минут через пять турбины сменили свой рёв на более тонкую песню, машина несколько раз приподнялась и вдруг непринуждённо и легко ушла в небо. Внизу пронеслось изумрудно-зелёное махровое одеяло с разбитым на нём зеркалом - пойма Амура, а затем в иллюминаторах (позднее я узнал, что они зовутся блистерами) появились слои рваной серой ваты.
   – Море, - проорал мне на ухо общительный «бортмешок».
   – Какое море? Это же туман!
   – Ну, Москва, ну, дикость! Туман-то он от чего бывает? От моря, вестимо! Где море, там и туман.
   Наблюдать море, представленное перед нами туманом, мне совсем не хотелось, болтать с «бортмешком» - тоже, и я незаметно задремал под покачивание фюзеляжа и рёв двигателей.
   В cледующий раз я открыл глаза, когда вертолёт ощутимо качнуло.
   Я выглянул в окно и не поверил своим глазам - прямо под брюхом машины, буквально в десяти метрах промелькнула вершина горы - серый развал гигантских камней, торчащие тут и там кусты какой-то сосны - и эта вершина сразу же оборвалась гигантской каменной стеной, уходившей вниз на несколько сотен метров. Там, в конце обрыва, зияла небольшая лужайка и блестели на солнце, как капли ртути, несколько озёр. Я не успел сосредоточиться на этом, совершенно невероятном зрелище, как в иллюминатор вновь полез каменный склон следующей горы, весь сплошняком покрытый всё той же кустарниковой сосной, как папаха - каракулем. Ближе к вершине зелёный каракуль стал разбегаться, освобождая место серым камням, а затем, когда вершина очередной горы снова оказалась в считанных метрах под нами, она оборвалась вниз таким же кольцевым обрывом с сияющими внизу озёрами.
   Я глядел в иллюминатор, и меня не покидало странное чувство нереальности - будто мир, который я привык наблюдать в «Клубе кинопутешествий» или «Дискавери», вдруг выплеснулся из экрана телевизора и поместил меня в свои объятия. Всё вокруг выглядело титаническим настолько, что вертолёт, когда-то казавшийся мне гигантским и ни на что не годным сооружением, показался мне утлой скорлупкой, несущейся над волнами этого застывшего бушующего каменного моря.
   – Это Прибрежный хребет, - проорал мне на ухо «бортмешок». - По-нашему - просто Хребет. - И я даже сквозь грохот разваливающейся на куски машины понял, что это слово произнесено с большой буквы. - Скоро Орхоян, садимся.
   И я увидал совсем рядом, за изломанными горными цепями на фоне синего блёклого неба полосу серой тяжёлой воды. Даже отсюда, из жаркого чрева машины, созданной людьми, ощущался её холод.
   – А это - Охотское море, - сказал бортмеханик. - Знаешь, что у нас говорят, - в жизни тот горя не видал, кто по Охотскому морю не ходил! Вон он - Орхоян-то!
   Вертолёт наклонился в развороте, и я увидел серую полосу каменистого берега, отделённую от столь же густо-серой воды белой пеной прибоя, и стену отвесных скал, нависших над бескрайним морем, будто отгораживающих от его вторжения материк. И под самыми скалами, на небольшом мысу - высыпанную каким-то гигантом горсть спичечных коробков, случайно вставших на разные грани.
   Орхоян.
   Как я когда-то прочёл в одной книге, «рейс ваш закончился не на той планете, на которой начался». Истинную правду писал человек!

Орхоян

   Вертолёт вышел на посёлок со стороны моря и направился прямо на скальную стену так, как будто он собирался её таранить. Но в какой-то момент он начал двигаться всё медленнее и медленнее, постоянно снижаясь, и в конце концов завис над каким-то галечным пятаком. Вокруг бушевала поднятая винтом песчаная буря, бортмеханик отодвинул в сторону дверь и вытолкнул наружу лестницу.
   – Прыгай! - заорал он, выталкивая меня из вертолёта.
   – А деньги? - вяло сопротивлялся я, помня, что за доставку с меня обещали взять триста долларов.
   – Какие деньги? Здесь Север, если ты людям глянулся - они и без денег всё сделают. А если нет - то и за деньги хрен что получишь, - проорал он мне в ухо последнее нравоучение. Следом за мной на песок полетел мой рюкзак, но ящик с водкой Петров бережно подал мне на руки.
   – Не ссы! Жив останешься, заплатишь. - Он махнул рукой, лестница будто сама втянулась внутрь, дверь с лязгом захлопнулась возле моей головы, и вертолёт, грузно качнувшись, ушёл в небо. Про икру они, наверно, вспомнят километров через двести…
   Я остался стоять на площадке. Песок, поднятый вертолётом, медленно оседал вокруг, и сквозь это песчаное облако постепенно, как отпечаток на фотобумаге в лаборатории, прорисовывалась окружающая действительность.