Страница:
Затем зашагал вниз своей скользящей бесшумной походкой стрелка.
– Ну и куда мы идём? - осторожно спросил я. - Где этот самолёт?
– Прямо под нами. - Зим повернулся ко мне и усмехнулся. - Где-то часов пять до него.
Мы двигались не по дну долины, а по гребню отрога, ведущего к морю, - в двух третях от подножия. Отрог был сложен из крупных камней, размером с предметы бытовой мебели, и мы прыгали по этим столообразным обломкам, как горные козлы. В какой-то момент Зим указал мне на группу светлых животных - они вытянулись цепочкой вдоль вершины соседнего увала и медленно шли наверх - туда, откуда только что спустились мы.
– Снежные бараны, - сказал Зим. - У них большое и вкусное сердце…
Ещё через полчаса Зим начал присаживаться и подолгу - по полчаса - разглядывать борта долины.
– Эту мерехлюндию просто так не заметишь, - сказал он задумчиво в одну из этих остановок. - Иначе бы её давно нашли. Меня другое интересует - как здесь эти мудаки проехали на тракторе… Теоретически, это, конечно, можно… И даже практически - если не смотреть, что по сторонам творится… Но это ж какое везение надо иметь…
– Они же и вернулись потом, - сказал я, в свою очередь рассматривая нагромождение скал внизу.
– Это-то уже неудивительно - трактор по своему следу всегда возвращается, если один раз прошёл. Но тут этот один раз дорогого стоил… Точно говорят - везёт дуракам и пьяницам…
– А ты уверен, что он здесь шёл? Может быть, мы ошиблись, и нам надо в другую долину?
– В том-то и дело, что я вижу на дне некоторые вещи, которые мог сделать только трактор. Вон, видишь, сквозь кусты две колеи идут? А вон валуны как сдвинуты?
Я глядел вниз, ничего не замечая.
И тут Зим буднично произнёс:
– А вон и наш объект.
И я, направив бинокль в ту сторону, куда он указывал пальцем, увидел что-то вроде огромного стеклянного шара, закатившегося между скал в кусты стланика…
Книга мёртвых
Капитан ВВС России В. П. Донцов
Зим
Капитан Василич
Виктор, ныне Живец
Траулер «Сюдо Мару», Япония, в Охотском море
Виктор, в миру - Живец
– Ну и куда мы идём? - осторожно спросил я. - Где этот самолёт?
– Прямо под нами. - Зим повернулся ко мне и усмехнулся. - Где-то часов пять до него.
Мы двигались не по дну долины, а по гребню отрога, ведущего к морю, - в двух третях от подножия. Отрог был сложен из крупных камней, размером с предметы бытовой мебели, и мы прыгали по этим столообразным обломкам, как горные козлы. В какой-то момент Зим указал мне на группу светлых животных - они вытянулись цепочкой вдоль вершины соседнего увала и медленно шли наверх - туда, откуда только что спустились мы.
– Снежные бараны, - сказал Зим. - У них большое и вкусное сердце…
Ещё через полчаса Зим начал присаживаться и подолгу - по полчаса - разглядывать борта долины.
– Эту мерехлюндию просто так не заметишь, - сказал он задумчиво в одну из этих остановок. - Иначе бы её давно нашли. Меня другое интересует - как здесь эти мудаки проехали на тракторе… Теоретически, это, конечно, можно… И даже практически - если не смотреть, что по сторонам творится… Но это ж какое везение надо иметь…
– Они же и вернулись потом, - сказал я, в свою очередь рассматривая нагромождение скал внизу.
– Это-то уже неудивительно - трактор по своему следу всегда возвращается, если один раз прошёл. Но тут этот один раз дорогого стоил… Точно говорят - везёт дуракам и пьяницам…
– А ты уверен, что он здесь шёл? Может быть, мы ошиблись, и нам надо в другую долину?
– В том-то и дело, что я вижу на дне некоторые вещи, которые мог сделать только трактор. Вон, видишь, сквозь кусты две колеи идут? А вон валуны как сдвинуты?
Я глядел вниз, ничего не замечая.
И тут Зим буднично произнёс:
– А вон и наш объект.
И я, направив бинокль в ту сторону, куда он указывал пальцем, увидел что-то вроде огромного стеклянного шара, закатившегося между скал в кусты стланика…
Книга мёртвых
– Господи, что это?
– Это остекление кабины. Как ты мне сам говорил - морда у самолёта большая и круглая. Только она вся забрана стеклом. Или плексигласом, точнее. Как к нему спуститься-то получше? Мимо той скалки, потом по снежнику, затем возле стланика вроде есть прогал… Ладно, полезли…
Всё время спуска меня не покидало раскаяние. Что за глупый чёрт, в самом деле, дёрнул нас полезть в эту авантюру! Пойди мы обычным путём, залезь глубже в долги, мы сумели бы и сохранить бизнес, и наш образ жизни. И Кира, Кира осталась бы жива… Впрочем, как остались бы живы Заяц и его бортмеханик, и экипаж второго вертолёта, хладнокровно расстрелянного нами при посадке, и двенадцать спецназовцев, выполнявших отданный им приказ… Сколько человек погибнет ещё перед тем, как эта история закончится? Увижу ли я её конец? И закончится ли она вообще?
Дверь к тайне, стоившей жизни стольких людей, была открыта. Но вот мне что-то совершенно не хотелось в неё заходить…
Самолёт выглядел действительно совершенно необычно. Его фюзеляж начинался большой, круглой, полностью остеклённой кабиной, как у головастика. Крылья его когда-то имели огромный размах - метров тридцать, не менее, только вот одна плоскость была отломана при ударе о скалу, и планёр лежал впритирку к горе левой стороной фюзеляжа. Кусты, примятые в незапамятные времена его падением, распрямились и выросли, прикрыв основные очертания когда-то очень красивой и стремительной воздушной машины. Они же превратили его сегодня из самолёта в своеобразную деталь северного ландшафта. Конец второго крыла, видимо, тоже отломился, а дверь в борту была открыта и зияла зловещим приглашением войти.
– Чёрт побери ламутов, - усмехнулся Зим. - Никогда двери за собой не закрывают.
Ну да, подумалось мне, Егор же, а может, и многие соплеменники Егора бывали в этом самолёте и вышли отсюда живыми…
Зим, не колеблясь, шагнул внутрь.
Изнутри самолёт казался, ну, если не новым, то, по крайней мере, не более старым, чем вертолёт Зайца, потерпевший катастрофу на Слепагае. Пол был устлан стланиковой хвоей, видимо, напа?давшей сверху через отверстия в фюзеляже, так что ступал я по нему, как по ковру. Пять сидений в кабине были пусты, только между кресел возвышалась горка мусора, прикрытая той же хвоей.
– Ты погляди-ка! - Зим указал на надписи, которыми были покрыты таблички тумблеров и различные указатели внутри салона.
– Иероглифы. Китайцы или японцы?
– Думаю, японцы. У китайцев не было своей авиационной промышленности, сколько я помню. До недавнего времени.
– Вот это да! И что же это значит?
Зим ковырнул сапогом одну из кучек мусора возле сиденья. Блеснула белая лучевая кость человеческой руки.
– Лисы, видимо, пообъели и растащили. Ладно, будем рассуждать логически. В грузовом отсеке нет ничего - то есть первоначальная идиотская идея о грузе золота отпадает. Чтобы нас уничтожать всеми известными средствами, как тараканов, этого золота здесь должно быть… Не знаю сколько, но его здесь нет. Да и не было бы такой суеты из-за него, уверяю… Если б это было золото Советского Союза, всё кончилось бы просто - тебе дали бы его вывезти, скажем, до Хабаровска, а потом пришёл бы к тебе «серый брат» и сказал следующее: «Спасибо за беспокойство, золото наше вы нашли, мы его теперь конфискуем именем кардинала, а вам за ваши старания - цацочка на верёвочке и грамота в рамочке». И ты хрен бы вякнул, потому что «серый брат» со всех сторон получался прав. Нет, здесь что-то ещё… - При этом Зим продолжал ковырять сапогом останки возле кресел. - И скорее всего - вот оно!
Он нагнулся и потянул за цепочку с наручником, в котором висела кисть обглоданной человеческой руки.
Из груды костей показался алюминиевый чемоданчик, закрывающийся на замок. Зим достал с пояса странный гибрид метра, отвёртки, ножика и пассатижей и одним ловким движением откусил «уши».
Чемоданчик раскрылся. В нём был всего один предмет - плоская папка из серого металла, со всех сторон закрытая массивными защёлками и украшенная несколькими сургучными печатями.
– Стало быть, вот она, «Книга мёртвых»… - протянул Зим.
– Тяжёлая папочка-то. Никак, серебряная.
– И герметичная. Вон, сверху гриф отчеканенный: «Открывать с мерами предосторожности А1».
– «Перед прочтением сжечь», стало быть.
– Скорее всего, так. Посейчас особо важные документы печатают на бумаге, которая самовозгорается на воздухе. Похоже, здесь именно этот случай.
– И что делать будем?
– Читай.
– И что это значит?
– Это по-французски. Он был тогда, до постановления Объединённых Наций, официальным языком дипломатии. Видишь, и у нас его не чурались. «Подлежит передаче лично в руки премьер-министру ,исполняющему обязанности министра иностранных дел Японии его превосходительству Хидэки Тодзе».
– Ух ты! Ты по-французски?
– И по-английски тоже. Классическое образование, против него не попрёшь.
– И что нам делать с этой… «Книгой мёртвых»?
– Ну и то. Надо передавать. По адресу. Написано же - премьер-министру Японии. Кто у них там нынче?
– Ты что - это серьёзно?
– Абсолютно серьёзно. Передать эту папку японцам - наш единственный путь к спасению.
– Ну да… Не зная, что в ней?
– Ну… Можно сказать и так.
– А как ещё?
– Знать-то я, конечно, не знаю, что лежит в этой папке «Перед прочтением сжечь». Но догадываться - догадываюсь. Документов, датированных летом 1942 года, которые переправляют из Москвы в Японию по дипломатическим каналам на секретном самолёте… Сколько может быть таких документов, за которые и сегодня «Союз нерушимый республик свободных» готов не глядя уничтожить любого, кто к нему прикоснётся? Уничтожить уже из могилы, причём стереть в порошок, с лица земли, навсегда. Так что оставляю я за собой право думать, что я хочу. Просто надеюсь, что Япония с пониманием отнесётся к тем людям, которые вернут ей частицу её истории. Очень важную частицу, к слову сказать. Память о тех временах, когда нейтральная Япония могла служить мостиком для переговоров между двумя смертельными врагами…
– Сталиным и Гитлером?
– Я же этого не говорил. Давай сюда свою «Книгу мёртвых», я её в рюкзак положу.
– Что дальше-то делать будем?
– Я говорю - надо уходить за кордон. Вообще, я готовлюсь к этому уже четыре дня. Когда позвонил Уху. Если всё идёт по плану, нас в двадцати километрах отсюда завтра утром и три дня подряд будет ждать катер. Да не смотри на меня так, это всё - современные средства коммуникации плюс детские игры в шифровалки.
– А если - не будет?
– Тогда нас, скорее всего, там убьют. Что, собственно говоря, и неудивительно - по сути, мы до сих пор живы лишь чудом.
– Ну да… Ты вообще думаешь как - выкрутимся?
– Честно? Хрен его знает… Вообще, кажется мне, что я нашёл выход, который устроит всех. И страну в том числе…
– Так какой же?
– Надо читать книги. В данном случае - инструкцию по обращению со спутниковым телефоном…
– Это остекление кабины. Как ты мне сам говорил - морда у самолёта большая и круглая. Только она вся забрана стеклом. Или плексигласом, точнее. Как к нему спуститься-то получше? Мимо той скалки, потом по снежнику, затем возле стланика вроде есть прогал… Ладно, полезли…
Всё время спуска меня не покидало раскаяние. Что за глупый чёрт, в самом деле, дёрнул нас полезть в эту авантюру! Пойди мы обычным путём, залезь глубже в долги, мы сумели бы и сохранить бизнес, и наш образ жизни. И Кира, Кира осталась бы жива… Впрочем, как остались бы живы Заяц и его бортмеханик, и экипаж второго вертолёта, хладнокровно расстрелянного нами при посадке, и двенадцать спецназовцев, выполнявших отданный им приказ… Сколько человек погибнет ещё перед тем, как эта история закончится? Увижу ли я её конец? И закончится ли она вообще?
Дверь к тайне, стоившей жизни стольких людей, была открыта. Но вот мне что-то совершенно не хотелось в неё заходить…
Самолёт выглядел действительно совершенно необычно. Его фюзеляж начинался большой, круглой, полностью остеклённой кабиной, как у головастика. Крылья его когда-то имели огромный размах - метров тридцать, не менее, только вот одна плоскость была отломана при ударе о скалу, и планёр лежал впритирку к горе левой стороной фюзеляжа. Кусты, примятые в незапамятные времена его падением, распрямились и выросли, прикрыв основные очертания когда-то очень красивой и стремительной воздушной машины. Они же превратили его сегодня из самолёта в своеобразную деталь северного ландшафта. Конец второго крыла, видимо, тоже отломился, а дверь в борту была открыта и зияла зловещим приглашением войти.
– Чёрт побери ламутов, - усмехнулся Зим. - Никогда двери за собой не закрывают.
Ну да, подумалось мне, Егор же, а может, и многие соплеменники Егора бывали в этом самолёте и вышли отсюда живыми…
Зим, не колеблясь, шагнул внутрь.
Изнутри самолёт казался, ну, если не новым, то, по крайней мере, не более старым, чем вертолёт Зайца, потерпевший катастрофу на Слепагае. Пол был устлан стланиковой хвоей, видимо, напа?давшей сверху через отверстия в фюзеляже, так что ступал я по нему, как по ковру. Пять сидений в кабине были пусты, только между кресел возвышалась горка мусора, прикрытая той же хвоей.
– Ты погляди-ка! - Зим указал на надписи, которыми были покрыты таблички тумблеров и различные указатели внутри салона.
– Иероглифы. Китайцы или японцы?
– Думаю, японцы. У китайцев не было своей авиационной промышленности, сколько я помню. До недавнего времени.
– Вот это да! И что же это значит?
Зим ковырнул сапогом одну из кучек мусора возле сиденья. Блеснула белая лучевая кость человеческой руки.
– Лисы, видимо, пообъели и растащили. Ладно, будем рассуждать логически. В грузовом отсеке нет ничего - то есть первоначальная идиотская идея о грузе золота отпадает. Чтобы нас уничтожать всеми известными средствами, как тараканов, этого золота здесь должно быть… Не знаю сколько, но его здесь нет. Да и не было бы такой суеты из-за него, уверяю… Если б это было золото Советского Союза, всё кончилось бы просто - тебе дали бы его вывезти, скажем, до Хабаровска, а потом пришёл бы к тебе «серый брат» и сказал следующее: «Спасибо за беспокойство, золото наше вы нашли, мы его теперь конфискуем именем кардинала, а вам за ваши старания - цацочка на верёвочке и грамота в рамочке». И ты хрен бы вякнул, потому что «серый брат» со всех сторон получался прав. Нет, здесь что-то ещё… - При этом Зим продолжал ковырять сапогом останки возле кресел. - И скорее всего - вот оно!
Он нагнулся и потянул за цепочку с наручником, в котором висела кисть обглоданной человеческой руки.
Из груды костей показался алюминиевый чемоданчик, закрывающийся на замок. Зим достал с пояса странный гибрид метра, отвёртки, ножика и пассатижей и одним ловким движением откусил «уши».
Чемоданчик раскрылся. В нём был всего один предмет - плоская папка из серого металла, со всех сторон закрытая массивными защёлками и украшенная несколькими сургучными печатями.
– Стало быть, вот она, «Книга мёртвых»… - протянул Зим.
– Тяжёлая папочка-то. Никак, серебряная.
– И герметичная. Вон, сверху гриф отчеканенный: «Открывать с мерами предосторожности А1».
– «Перед прочтением сжечь», стало быть.
– Скорее всего, так. Посейчас особо важные документы печатают на бумаге, которая самовозгорается на воздухе. Похоже, здесь именно этот случай.
– И что делать будем?
– Читай.
– И что это значит?
– Это по-французски. Он был тогда, до постановления Объединённых Наций, официальным языком дипломатии. Видишь, и у нас его не чурались. «Подлежит передаче лично в руки премьер-министру ,исполняющему обязанности министра иностранных дел Японии его превосходительству Хидэки Тодзе».
– Ух ты! Ты по-французски?
– И по-английски тоже. Классическое образование, против него не попрёшь.
– И что нам делать с этой… «Книгой мёртвых»?
– Ну и то. Надо передавать. По адресу. Написано же - премьер-министру Японии. Кто у них там нынче?
– Ты что - это серьёзно?
– Абсолютно серьёзно. Передать эту папку японцам - наш единственный путь к спасению.
– Ну да… Не зная, что в ней?
– Ну… Можно сказать и так.
– А как ещё?
– Знать-то я, конечно, не знаю, что лежит в этой папке «Перед прочтением сжечь». Но догадываться - догадываюсь. Документов, датированных летом 1942 года, которые переправляют из Москвы в Японию по дипломатическим каналам на секретном самолёте… Сколько может быть таких документов, за которые и сегодня «Союз нерушимый республик свободных» готов не глядя уничтожить любого, кто к нему прикоснётся? Уничтожить уже из могилы, причём стереть в порошок, с лица земли, навсегда. Так что оставляю я за собой право думать, что я хочу. Просто надеюсь, что Япония с пониманием отнесётся к тем людям, которые вернут ей частицу её истории. Очень важную частицу, к слову сказать. Память о тех временах, когда нейтральная Япония могла служить мостиком для переговоров между двумя смертельными врагами…
– Сталиным и Гитлером?
– Я же этого не говорил. Давай сюда свою «Книгу мёртвых», я её в рюкзак положу.
– Что дальше-то делать будем?
– Я говорю - надо уходить за кордон. Вообще, я готовлюсь к этому уже четыре дня. Когда позвонил Уху. Если всё идёт по плану, нас в двадцати километрах отсюда завтра утром и три дня подряд будет ждать катер. Да не смотри на меня так, это всё - современные средства коммуникации плюс детские игры в шифровалки.
– А если - не будет?
– Тогда нас, скорее всего, там убьют. Что, собственно говоря, и неудивительно - по сути, мы до сих пор живы лишь чудом.
– Ну да… Ты вообще думаешь как - выкрутимся?
– Честно? Хрен его знает… Вообще, кажется мне, что я нашёл выход, который устроит всех. И страну в том числе…
– Так какой же?
– Надо читать книги. В данном случае - инструкцию по обращению со спутниковым телефоном…
Капитан ВВС России В. П. Донцов
Штурмовик Вооружённых Сил России «Су-27» с бортовым номером RF 10-141 находился в полёте больше двух часов. Капитан ВВС России В. П. Донцов выполнял учебное задание по приказу командующего Дальневосточным военным округом. Задача была из разряда детских. На борту штурмовика находилась ракета с боеголовкой объёмного взрыва, с радиоустанавливаемым взрывателем. По сигналу с земли взрыватель ставился в боевое положение и наводился на цель. Местоположение мишени оставалось неизвестным для лётчика. В его обязанности входил только пуск ракеты по сигналу «Взрыватель установлен». Уже сутки его звено по очереди вело патрулирование над Северным Приохотьем - там, где располагалась учебная мишень, определённая командованием. Небо было прозрачно-голубым, с лёгкой примесью фиолетового оттенка - как всегда оно бывает на высоте больше пяти километров. Штурмовику оставалось всего четверть часа до возвращения на базу, когда на приборной панели мигнул огонёк и целеуказатель ракеты выдал трель, оповещающую о начале радионаведения.
Капитан ВВС Донцов несколько подправил курс, с тем чтобы ракета сразу легла на боевой курс, и через полсекунды нажал кнопку запуска. Ракета мягко сошла с направляющих и, как хищная рыбина, почуявшая добычу, понеслась к «позвавшей» её цели.
Больше RF 10-141 на учебной позиции делать было нечего. Через три с половиной минуты трель радионаведения прекратилась, и на табло появилась надпись «Цель поражена». В. П. Донцов, майор ВВС России, лёг на обратный курс, к военному городку Варфоломеевка.
Капитан ВВС Донцов несколько подправил курс, с тем чтобы ракета сразу легла на боевой курс, и через полсекунды нажал кнопку запуска. Ракета мягко сошла с направляющих и, как хищная рыбина, почуявшая добычу, понеслась к «позвавшей» её цели.
Больше RF 10-141 на учебной позиции делать было нечего. Через три с половиной минуты трель радионаведения прекратилась, и на табло появилась надпись «Цель поражена». В. П. Донцов, майор ВВС России, лёг на обратный курс, к военному городку Варфоломеевка.
Зим
Всё произошло, как и следовало ожидать, неожиданно. В цирке распадка неожиданно вспух белый ослепительный шар, через несколько секунд сильный удар ветра пригнул кусты стланика. Виктор согнулся в три погибели, меня ощутимо качнуло. И одновременно со шквалом ветра до нас донёсся густой раскатистый грохот.
– Вот и всё. Мы мертвы. И будем мертвы, пока не сделаем какую-нибудь глупость.
– Что это было?
– Боеприпас объёмного действия. Ракета, или «умная» бомба. Сработала по нашему спутниковому телефону. Ты помнишь, как я изучал инструкцию к этой «шайтан-машине»? Я запрограммировал его на автодозвон в Хабаровский аэроклуб. По таймеру - есть в GlobalStar такая функция, представляешь? На третий звонок они сбросили нам «посылочку»… Собственно говоря, так убрали Дудаева - ничего суперхитрого в этой методике нет. Ну, остаётся надеяться, что этот снаряд действительно так хорош, как о нём рассказывают.
– А что рассказывают?
– Якобы сжигает всё в месте попадания в радиусе трёхсот метров до минерального слоя. Следов такая штука не оставляет. Собственно, это и есть единственная гарантия того, что документ уничтожен. При условии, если бы он оставался на этом самом месте.
И я похлопал ладонью по спинке рюкзака, по холодной серебряной пластине, замыкающей важнейшую государственную тайну бывшего Советского Союза.
– Вот и всё. Мы мертвы. И будем мертвы, пока не сделаем какую-нибудь глупость.
– Что это было?
– Боеприпас объёмного действия. Ракета, или «умная» бомба. Сработала по нашему спутниковому телефону. Ты помнишь, как я изучал инструкцию к этой «шайтан-машине»? Я запрограммировал его на автодозвон в Хабаровский аэроклуб. По таймеру - есть в GlobalStar такая функция, представляешь? На третий звонок они сбросили нам «посылочку»… Собственно говоря, так убрали Дудаева - ничего суперхитрого в этой методике нет. Ну, остаётся надеяться, что этот снаряд действительно так хорош, как о нём рассказывают.
– А что рассказывают?
– Якобы сжигает всё в месте попадания в радиусе трёхсот метров до минерального слоя. Следов такая штука не оставляет. Собственно, это и есть единственная гарантия того, что документ уничтожен. При условии, если бы он оставался на этом самом месте.
И я похлопал ладонью по спинке рюкзака, по холодной серебряной пластине, замыкающей важнейшую государственную тайну бывшего Советского Союза.
Капитан Василич
Рыболовный катер американской постройки 1943 года вышел на устье Угликана вместе с рассветом. Был он убогий, пузатый, выкрашенный шаровой серой краской, украденной из военного дока Николаевска. Собственно, ночи в этих широтах практически не было. Герметически закрытый, тарахтящий и смердящий соляркой стальной поплавок обогнул величественный, словно руины античной крепости, мыс Харгиз. Чёрные изломанные кекуры увенчивали его вершину, вспугнутые чайки чертили изломами своих крыльев оранжевое ночное небо. Крики их фактически не доносились через треск катерного движка, но можно было себе представить, какой нынче грай поднимался над неприступными обрывами охотского берега!
– Здесь раньше крабообработчики стояли, - вёл свой краеведческий ликбез капитан Василич. - Зимой тут место гиблое, санного пути сюда нет, и по воде не доберёшься. Кругом всё замерзает, а Угликанская бухта - нет. Течение тут какое-то такое, что льдам оставаться не даёт. У крабообработчиков хозяйство большое было, и для его охраны они здесь деда Шефтеля держали. Со жратвой деду было туго, и он на зиму придумал вот что: завозил летом десятка два сук из посёлка…
– Кого-кого? - не понял Серж.
– Сук. Ну, сук, понимаешь? Ну, собака такая, женского рода… Их суками зовут, антилигент. И суки эти у него плодились, а потомство он держал в таких, типа, курятниках - вон, на ближнем склоне от них короба ещё стоят. Вот они до осени живут тут на всяком подножном корму - капусту морскую жрут, дохлую рыбу, ракушки всякие, нерпу убитую. А осенью, в ноябре, он собак в клетки загонял, убивал по одной и жрал всю зиму. У него подсчитано было - на зиму семьдесят собак надо, минимум. Ну, у него тут всегда больше разводилось. Когда мы приходили первым морем весной, то над бухтой от голодных псов вой такой стоял - прям бухта Плача какая-то. У евреев есть Стена Плача, понимаешь, а у собак здесь на берегу - бухта.
– Ну и чем дело кончилось? - спросил, обернувшись Ух. - Сожрали его собаки самого, что ли? Как сыщика у Швейка? Сейчас здесь вроде никакого деда нет. И домика тоже.
– Домик как раз и сожгли вместе с дедом, - сказал рассудительно капитан Василич. - Это орхоянские краболовы с хохотскими воевали, за бухты, ну, то есть за места удобные, где краба брать можно. Вот в эту войну и сожгли деда Шефтеля прямо вместе с домиком и всем имуществом. Привязали к нарам и подожгли. И домик, и склад с краболовками, кунгасами и тарой. Скучно сейчас без дедушки-то, - жизнерадостно резюмировал Василич, а закончил и вовсе неожиданно: - А может, и хорошо, что его тут нету. Сидел бы сейчас, бельмы свои в море пялил и заложил бы нас кому-нибудь, как пить дать. Гнида он был, в опчем-то… Как и все тута…
Волнение на море стояло умеренное, вдоль кромки берега не было видно белой нити наката, и можно было надеяться, что посадка на судно пройдёт довольно спокойно.
Игорь вышел на палубу и принялся разглядывать в бинокль береговые скалы. Через десять минут он показал рукой направление.
– Здесь. Правее. Ещё правее. Стоп машина.
Берег выглядел совершенно безмятежно, как выглядят обычно все штилевые берега в первые часы после восхода солнца - будто щека едва пробуждающегося ребёнка. Матрос на корме неторопливо накачивал резиновую лодку. Торопиться не было совершенно никакого смысла.
– Здесь раньше крабообработчики стояли, - вёл свой краеведческий ликбез капитан Василич. - Зимой тут место гиблое, санного пути сюда нет, и по воде не доберёшься. Кругом всё замерзает, а Угликанская бухта - нет. Течение тут какое-то такое, что льдам оставаться не даёт. У крабообработчиков хозяйство большое было, и для его охраны они здесь деда Шефтеля держали. Со жратвой деду было туго, и он на зиму придумал вот что: завозил летом десятка два сук из посёлка…
– Кого-кого? - не понял Серж.
– Сук. Ну, сук, понимаешь? Ну, собака такая, женского рода… Их суками зовут, антилигент. И суки эти у него плодились, а потомство он держал в таких, типа, курятниках - вон, на ближнем склоне от них короба ещё стоят. Вот они до осени живут тут на всяком подножном корму - капусту морскую жрут, дохлую рыбу, ракушки всякие, нерпу убитую. А осенью, в ноябре, он собак в клетки загонял, убивал по одной и жрал всю зиму. У него подсчитано было - на зиму семьдесят собак надо, минимум. Ну, у него тут всегда больше разводилось. Когда мы приходили первым морем весной, то над бухтой от голодных псов вой такой стоял - прям бухта Плача какая-то. У евреев есть Стена Плача, понимаешь, а у собак здесь на берегу - бухта.
– Ну и чем дело кончилось? - спросил, обернувшись Ух. - Сожрали его собаки самого, что ли? Как сыщика у Швейка? Сейчас здесь вроде никакого деда нет. И домика тоже.
– Домик как раз и сожгли вместе с дедом, - сказал рассудительно капитан Василич. - Это орхоянские краболовы с хохотскими воевали, за бухты, ну, то есть за места удобные, где краба брать можно. Вот в эту войну и сожгли деда Шефтеля прямо вместе с домиком и всем имуществом. Привязали к нарам и подожгли. И домик, и склад с краболовками, кунгасами и тарой. Скучно сейчас без дедушки-то, - жизнерадостно резюмировал Василич, а закончил и вовсе неожиданно: - А может, и хорошо, что его тут нету. Сидел бы сейчас, бельмы свои в море пялил и заложил бы нас кому-нибудь, как пить дать. Гнида он был, в опчем-то… Как и все тута…
Волнение на море стояло умеренное, вдоль кромки берега не было видно белой нити наката, и можно было надеяться, что посадка на судно пройдёт довольно спокойно.
Игорь вышел на палубу и принялся разглядывать в бинокль береговые скалы. Через десять минут он показал рукой направление.
– Здесь. Правее. Ещё правее. Стоп машина.
Берег выглядел совершенно безмятежно, как выглядят обычно все штилевые берега в первые часы после восхода солнца - будто щека едва пробуждающегося ребёнка. Матрос на корме неторопливо накачивал резиновую лодку. Торопиться не было совершенно никакого смысла.
Виктор, ныне Живец
Напряжение последних дней достигло для меня апогея. Я с ужасом думал, как мне придётся выйти из-за спасительной стены скал и пройти пятьдесят метров по открытому берегу до лодки. Да и в лодке, и на самом катере нельзя чувствовать себя в безопасности. Но эти первые пятьдесят метров по открытому месту дались мне сложнее всего. С первой секунды, как только Зим вышел из расщелины, я ждал нарастающего свиста вертолётных турбин, затем шквала огня выпущенных НУРСов, и потом… Какое было «потом» для ребят из спецназа, застреленных Зимом и Егором три дня назад у горы Янранай?
Но солнце гладило розовым светом серые округлые бока валунов на пляже, тяжёлая чёрная резиновая лодка неторопливо ткнулась в берег, и оборванный, сурового вида мужичок - наверное, единственный матрос на этой посудине, мрачно сказал:
– Бывает такая погода два раза в год. Но не каждый год. Садись, геологи, только лодку не утопите…
Лодка шла медленно, её чёрные круглые борта захлёстывали брызги, и всё-таки я готов был плясать от радости - мы выиграли, мы выиграли и этот тайм! Мне всегда казалось, что каждый мужчина в душе всегда должен быть немножечко моряком. Потому что море - вот это свобода для настоящего человека!
И ещё, я внимательно вглядывался в два силуэта на корме этого утлого судёнышка и не верил своим глазам. Не верил до самого конца, пока сильные руки Уха не протянулись к нам с палубы…
Через полчаса катер, весело затарахтев двигателем, развернул за собой хвост кильватерной струи, двинулся, не торопясь, в сторону открытого моря.
– Ну и чего будете делать, гости дорогие? - хмыкнул Василич, когда мы, грязные и прокопчённые, ввалились в жаркий кубрик.
– Василич, - сказал Ух, как о чём-то давно решённом, - здесь где-то болтаются иностранные суда?
– Да их здесь как грязи. Отойди только за границу, миль на двадцать… А нужен-то какой?
– Кореец или японец. Лучше японец. Лях тоже сойдёт.
– Ага. Сбежать хотите. - Василич открыл бутылку водки и плеснул её по стаканам.
– Хотим.
– Это, ребята, будет стоить вам других денег, - рассудительно произнёс капитан. - Тысяч тридцать баксов.
– Чего так дорого? - нахмурился Ух.
– Во-первых, вы мне их всё равно заплатите, - хитро прищурился Василич. - Поэтому я вас грабить не хочу. Мне надо ровно столько денег, чтобы я мог купить себе новый катер. А то этот прямо под ногами расползтись норовит. Ну и риск, естественно… Не пограничники, нет… Погода сегодня уж больно хорошая… Два раза в год такая, но не каждый год.
– И что из того?
– А то, что хорошим это кончиться никак не может. Или шторм будет, или ещё чего… А мы сейчас от берега пойдём. Наобум лазаря. Но не совсем наобум - здесь, матросы с сейнера говорили, три японца ловят. Плотной группой. Вертолёт на борту, они подходили близко, хотели спросить, улов у них, может быть, примут - так их облетали на «вертушке». Так что включим радар и пойдём. Ну что - тридцать кусков, и по рукам?
– Ну… собственно говоря, других вариантов-то у нас нет.
– Да нет, есть, - ехидно сказал Василич. - Нас со Степаном за борт, а самим - крутиться в поисках.
– Не говори глупостей, Василич, - хмыкнул Ух. - Ты моряк, а я - лётчик.
– Ну да. И ещё - ты честняга, Ух. Как и я. Жулик, а честняга. Как ты там в буржуинии-то жить будешь? Такие только у нас и могут спасаться… и вообще, ты хорошо представляешь, что ждёт тебя на борту иностранного судна?
– Понятия не имею. А что, разве у нас есть выбор?
– Понятия не имею. Нет, выбора-то, наверное, нет.
Но солнце гладило розовым светом серые округлые бока валунов на пляже, тяжёлая чёрная резиновая лодка неторопливо ткнулась в берег, и оборванный, сурового вида мужичок - наверное, единственный матрос на этой посудине, мрачно сказал:
– Бывает такая погода два раза в год. Но не каждый год. Садись, геологи, только лодку не утопите…
Лодка шла медленно, её чёрные круглые борта захлёстывали брызги, и всё-таки я готов был плясать от радости - мы выиграли, мы выиграли и этот тайм! Мне всегда казалось, что каждый мужчина в душе всегда должен быть немножечко моряком. Потому что море - вот это свобода для настоящего человека!
И ещё, я внимательно вглядывался в два силуэта на корме этого утлого судёнышка и не верил своим глазам. Не верил до самого конца, пока сильные руки Уха не протянулись к нам с палубы…
Через полчаса катер, весело затарахтев двигателем, развернул за собой хвост кильватерной струи, двинулся, не торопясь, в сторону открытого моря.
– Ну и чего будете делать, гости дорогие? - хмыкнул Василич, когда мы, грязные и прокопчённые, ввалились в жаркий кубрик.
– Василич, - сказал Ух, как о чём-то давно решённом, - здесь где-то болтаются иностранные суда?
– Да их здесь как грязи. Отойди только за границу, миль на двадцать… А нужен-то какой?
– Кореец или японец. Лучше японец. Лях тоже сойдёт.
– Ага. Сбежать хотите. - Василич открыл бутылку водки и плеснул её по стаканам.
– Хотим.
– Это, ребята, будет стоить вам других денег, - рассудительно произнёс капитан. - Тысяч тридцать баксов.
– Чего так дорого? - нахмурился Ух.
– Во-первых, вы мне их всё равно заплатите, - хитро прищурился Василич. - Поэтому я вас грабить не хочу. Мне надо ровно столько денег, чтобы я мог купить себе новый катер. А то этот прямо под ногами расползтись норовит. Ну и риск, естественно… Не пограничники, нет… Погода сегодня уж больно хорошая… Два раза в год такая, но не каждый год.
– И что из того?
– А то, что хорошим это кончиться никак не может. Или шторм будет, или ещё чего… А мы сейчас от берега пойдём. Наобум лазаря. Но не совсем наобум - здесь, матросы с сейнера говорили, три японца ловят. Плотной группой. Вертолёт на борту, они подходили близко, хотели спросить, улов у них, может быть, примут - так их облетали на «вертушке». Так что включим радар и пойдём. Ну что - тридцать кусков, и по рукам?
– Ну… собственно говоря, других вариантов-то у нас нет.
– Да нет, есть, - ехидно сказал Василич. - Нас со Степаном за борт, а самим - крутиться в поисках.
– Не говори глупостей, Василич, - хмыкнул Ух. - Ты моряк, а я - лётчик.
– Ну да. И ещё - ты честняга, Ух. Как и я. Жулик, а честняга. Как ты там в буржуинии-то жить будешь? Такие только у нас и могут спасаться… и вообще, ты хорошо представляешь, что ждёт тебя на борту иностранного судна?
– Понятия не имею. А что, разве у нас есть выбор?
– Понятия не имею. Нет, выбора-то, наверное, нет.
Траулер «Сюдо Мару», Япония, в Охотском море
Капитан траулера «Сюдо Мару» Йошио Муто был обеспокоен. Сегодня, судя по метеорологической карте, постоянно обновляющейся со спутника, с севера мог подойти серьёзный циклон. Кроме того, с Камчатки и из узких заливов Охотского моря - Пенжинской и Гижигинской губы, вынесло значительную массу прибрежного льда, и циркуляция морского течения сейчас тащила его на юг, к Шантарским островам, прямо на позиции его маленького рыболовного флота. В довершение ко всему, на «Сюдо Мару» с борта эскадренного миноносца типа «Харуна» перелетел спасательно-транспортный вертолёт с группой сил самообороны под командованием полковника Сиро Оноши. Руководство корпорации «Ниппо Сэнтай» приказало Муто слушаться распоряжений полковника так, как будто бы они исходили от главы корпорации. Затевалось какое-то дело - судя по всему, опасное и, возможно, связанное с нарушением территориальной целостности другого государства, а это уже Муто совершенно не нравилось.
Сиро Оноши, сухощавый, подтянутый, никогда не улыбающийся человек круглосуточно находился в рубке «Сюдо Мару», иногда отдавая распоряжения второму траулеру, который, судя по всему, получил от своего коммерческого руководства те же приказания, что и Муто. Оба корабля сейчас крутились на самой границе российских территориальных вод, а то, что с внешней стороны их прикрывал эсминец, не добавляло уверенности, скорее наоборот. Муто заикнулся Оноши о том, что было бы неплохо, если бы «Харуна» отошёл подальше от рыболовецких судов. Ответ полковника его где-то даже напугал.
«В моём плане я допускаю, что нам может потребоваться военный корабль», - спокойно ответил Оноши и снова замолчал. Он не сказал Муто, что постоянно получает данные радарного наблюдения с эскадренного миноносца, и тот даёт ему постоянное наблюдение за судами внутри российских территориальных вод - пограничным сторожевиком, вышедшим на проверку польской рыболовной флотилии, ледоколом, полным ходом идущим на юг, к устью Амура, и маленьким рыбачьим катером, уходящим за пределы территориальных вод Российской Федерации.
– Нас может ждать шторм, Оноши-сан, - наклонился к нему капитан Муто. - С севера идут битые льды. Я не думаю, что они составят для нас значительное затруднение, но я не исключаю, что нашей флотилии стоило бы сдвинуться чуть-чуть восточнее…
– Я не моряк, Муто-сан. - Оноши поднял на него взгляд. - Моряком на этом судне являетесь вы. И я не знаю, что нужно сделать, чтобы встретить шторм в море. Но мы его должны встретить именно здесь, и в этой позиции.
После чего взял трубку и вызвал на борт «Сюдо Мару» ещё один вертолёт с дополнительным оборудованием.
Сиро Оноши, сухощавый, подтянутый, никогда не улыбающийся человек круглосуточно находился в рубке «Сюдо Мару», иногда отдавая распоряжения второму траулеру, который, судя по всему, получил от своего коммерческого руководства те же приказания, что и Муто. Оба корабля сейчас крутились на самой границе российских территориальных вод, а то, что с внешней стороны их прикрывал эсминец, не добавляло уверенности, скорее наоборот. Муто заикнулся Оноши о том, что было бы неплохо, если бы «Харуна» отошёл подальше от рыболовецких судов. Ответ полковника его где-то даже напугал.
«В моём плане я допускаю, что нам может потребоваться военный корабль», - спокойно ответил Оноши и снова замолчал. Он не сказал Муто, что постоянно получает данные радарного наблюдения с эскадренного миноносца, и тот даёт ему постоянное наблюдение за судами внутри российских территориальных вод - пограничным сторожевиком, вышедшим на проверку польской рыболовной флотилии, ледоколом, полным ходом идущим на юг, к устью Амура, и маленьким рыбачьим катером, уходящим за пределы территориальных вод Российской Федерации.
– Нас может ждать шторм, Оноши-сан, - наклонился к нему капитан Муто. - С севера идут битые льды. Я не думаю, что они составят для нас значительное затруднение, но я не исключаю, что нашей флотилии стоило бы сдвинуться чуть-чуть восточнее…
– Я не моряк, Муто-сан. - Оноши поднял на него взгляд. - Моряком на этом судне являетесь вы. И я не знаю, что нужно сделать, чтобы встретить шторм в море. Но мы его должны встретить именно здесь, и в этой позиции.
После чего взял трубку и вызвал на борт «Сюдо Мару» ещё один вертолёт с дополнительным оборудованием.
Виктор, в миру - Живец
– Здесь гапонцы, - Василич ткнул пальцем в верхнюю часть радарной сферы. - Три траулера, стоят уступом, все в одном месте. Одно хреново - ветерок усиливается…
– Он уже часа три усиливается, - сказал Степан, который стоял за штурвалом, - и ещё одно хреново, Василич. Ты выдь-ка на палубу…
Мы вышли на палубу из тёплой, пахнущей соляркой, икрой и перегаром рубки и буквально окаменели.
Море раскачало. Длинные пологие волны то возносили наш утлый, зарывшийся на три четверти в толщу воды катерок к самому небу, то опускали вниз, казалось, к морскому дну. Взлёт - и падение… Вверх - и вниз… Американские горки в русском исполнении. Дальневосточном, я бы так сказал. Но ещё один фактор вмешивался самым бесцеремонным образом в нашу морскую практику. Это был - ветер.
Ветер, ударивший по палубе нашего крохотного судёнышка, был резким, порывистым и сильным, как и положено быть настоящему ветру в начале бури. Но было и ещё кое-что, что отличало ветер романов Стивенсона или О’Брайена от ветра, утюжившего палубу катера «Проект-169» 20 июня 2004 года. Этот ветер был холоден, как последний круг Дантова ада - ледяной шквал, осыпающий палубу сотнями тысяч холодных брызг.
И из-за горизонта сквозь вой урагана начал доноситься мелодичный звон миллионов камертонов, звон, заглушающий не только стук дизеля, но и вой ветра.
– Северный лёд, - мрачно проронил Василич. Если бы под его загаром можно было что-то разглядеть, я бы сказал, что он, пожалуй, побледнел.
– Доигрались! С хорошей погодой! - злобно сплюнул Степан у штурвала. - Чем лучше вначале, тем фуёвее потом!
– И что делать? - задал сакраментальный вопрос русской интеллигенции Ухонин.
– Чё делать, чё делать, - ворчливо сказал Василич. - А ничё не делать! Как катер стоит поперёк волны, так и идти! Вертаться назад - там, может, и больше льда будет. Его обычно вдоль берега несёт. А здесь мы до гапонцев дойдём. За них спрячемся - что, впервой, что ли?
– Если дойдём, - донеслось от штурвала, и я поглядел на север.
Небо на горизонте не претерпело никаких изменений. Это был всё тот же дым низких облаков, цепляющихся за волны и выпускающих из себя облака водяной пыли. Но море на горизонте изменилось, изменилось принципиально, как меняется поверхность расплавленной стали, покрываясь застывающими кристаллами окалины. Тем более и процесс здесь имел точно такую же физику.
Горизонт сперва побледнел, затем его линия засветилась едва видным светом - будто кто-то из-под воды зажёг люминесцентную лампу. На границе воды и неба появились едва заметные пупырышки, иголки и даже лепестки. И наконец через звон миллиона астральных колокольчиков до нас донёсся шелест - так шелестит чешуёй разворачивающаяся перед вами змея длиной в миллион метров.
На нас шёл северный лёд.
Палуба тонущего кораблика начала постепенно обмерзать. Это было потрясающее ощущение - ещё день назад на гребне Хребта меня едва не хватил тепловой удар, а сейчас, под хруст миллионов окружающих нас льдин, я почувствовал, что мои ноги скользят по глазури свежего льда, образующегося на металле.
– Он уже часа три усиливается, - сказал Степан, который стоял за штурвалом, - и ещё одно хреново, Василич. Ты выдь-ка на палубу…
Мы вышли на палубу из тёплой, пахнущей соляркой, икрой и перегаром рубки и буквально окаменели.
Море раскачало. Длинные пологие волны то возносили наш утлый, зарывшийся на три четверти в толщу воды катерок к самому небу, то опускали вниз, казалось, к морскому дну. Взлёт - и падение… Вверх - и вниз… Американские горки в русском исполнении. Дальневосточном, я бы так сказал. Но ещё один фактор вмешивался самым бесцеремонным образом в нашу морскую практику. Это был - ветер.
Ветер, ударивший по палубе нашего крохотного судёнышка, был резким, порывистым и сильным, как и положено быть настоящему ветру в начале бури. Но было и ещё кое-что, что отличало ветер романов Стивенсона или О’Брайена от ветра, утюжившего палубу катера «Проект-169» 20 июня 2004 года. Этот ветер был холоден, как последний круг Дантова ада - ледяной шквал, осыпающий палубу сотнями тысяч холодных брызг.
И из-за горизонта сквозь вой урагана начал доноситься мелодичный звон миллионов камертонов, звон, заглушающий не только стук дизеля, но и вой ветра.
– Северный лёд, - мрачно проронил Василич. Если бы под его загаром можно было что-то разглядеть, я бы сказал, что он, пожалуй, побледнел.
– Доигрались! С хорошей погодой! - злобно сплюнул Степан у штурвала. - Чем лучше вначале, тем фуёвее потом!
– И что делать? - задал сакраментальный вопрос русской интеллигенции Ухонин.
– Чё делать, чё делать, - ворчливо сказал Василич. - А ничё не делать! Как катер стоит поперёк волны, так и идти! Вертаться назад - там, может, и больше льда будет. Его обычно вдоль берега несёт. А здесь мы до гапонцев дойдём. За них спрячемся - что, впервой, что ли?
– Если дойдём, - донеслось от штурвала, и я поглядел на север.
Небо на горизонте не претерпело никаких изменений. Это был всё тот же дым низких облаков, цепляющихся за волны и выпускающих из себя облака водяной пыли. Но море на горизонте изменилось, изменилось принципиально, как меняется поверхность расплавленной стали, покрываясь застывающими кристаллами окалины. Тем более и процесс здесь имел точно такую же физику.
Горизонт сперва побледнел, затем его линия засветилась едва видным светом - будто кто-то из-под воды зажёг люминесцентную лампу. На границе воды и неба появились едва заметные пупырышки, иголки и даже лепестки. И наконец через звон миллиона астральных колокольчиков до нас донёсся шелест - так шелестит чешуёй разворачивающаяся перед вами змея длиной в миллион метров.
На нас шёл северный лёд.
Палуба тонущего кораблика начала постепенно обмерзать. Это было потрясающее ощущение - ещё день назад на гребне Хребта меня едва не хватил тепловой удар, а сейчас, под хруст миллионов окружающих нас льдин, я почувствовал, что мои ноги скользят по глазури свежего льда, образующегося на металле.