Страница:
Вообще, не следует так уж ругать школы. Они всего лишь скромные зеркала нашего общества и готовят к взрослой жизни именно того, кто наиболее востребован местным населением. Если, скажем, все в вашем районе, буквально поголовно, алкаши, то и школа услужливо поставляет обществу новые поколения алкашей. Так что не в школах дело…
Сынишку моего местная среда приняла неохотно. Переименовав его из Яши в Джейкоба, она попыталась запихать его вольный характер в прокрустово ложе местного идиотизма, но он сопротивлялся и барахтался. Рожденный в Иерусалиме и проведший свое детство в путешествиях по городам Скандинавии, Яша не очень любил простоту здешнего быта и был словно гвоздь в заду у школьной администрации.
Учителя часто выговаривали ему и даже жаловались нам, родителям. Так, однажды его учительница миссис Мэн[5] вызвала нас на беседу и сообщила, что у Джейкоба серьезные проблемы с хлопингом.
– С чем? – изумился я, лихорадочно припоминая школьные теоремы и прочую забытую муть.
– С хлопингом, – невозмутимо повторила миссис Мэн.
– Позвольте полюбопытствовать, простите покорно за необразованность, а что, собственно, представляет из себя этот «хлопинг»?
– Хлопинг – это когда на уроке музыки я включаю запись какой-нибудь песенки, а дети должны хлопать ей в такт, а у вашего сына это не всегда получается. Я думаю, вам стоило бы поработать с ним над этим дома. Если есть такая необходимость, я могу вас проинструктировать, – вежливо пояснила учительница и изготовилась преподать мне теорию хлопинга.
Я молча понаблюдал за хлопающей в ладошки миссис Мэн, но потом внезапно залился неостановимым хохотом. Где-то глубоко в недрах моей остаточной совести мне, конечно, было неудобно, что я столь невоздержан, но остановиться я, увы, не мог.
Миссис Мэн перестала хлопать и с удивлением стала ждать, когда мой приступ эйфории пройдет. Потом улыбнулась и даже начала немного подхихикивать, скорее из врожденной вежливости, чем из искреннего сочувствия к моей невоздержанной реакции на ее вполне профессиональный хлопинг.
– Извините, извините… – захлебывался я душащим меня смехом, который явно угрожал перейти в икоту, и тогда действительно вышел бы полный конфуз…
– Ничего, ничего… – вежливо отвечала учительница и даже протянула мне бумажную салфетку, чтобы я вытер навернувшиеся на глаза слезы. Я сделал нечеловеческое усилие над собой и прекратил смеяться.
– Но ведь мальчик в четвертом классе. Разве в четвертом классе следует проходить хлопинг? Ведь ваши ученики до сих пор не знают таблицу умножения… – попытался оправдать я своего нерадивого в хлопинге сына.
– Ну, во-первых, четвертый класс у нас занимается совместно с третьим. Я просто даю им немного разные задания. А хлопинг является интегральной частью программы министерства просвещения как методика, воспитывающая у школьников чувство ритма.
– Хорошо, мы поработаем над клопингом[6] дома… – пообещал я.
В другой раз учительницу смутила шутка Джейкоба. Когда ему задали в качестве домашнего задания сделать калейдоскоп, то он, изготовив картонную трубку, обклеенную внутри зеркальцами и запихав туда разноцветные стеклышки, подписал свое творение стишком, видимо, служащим рекламой его калейдоскопа:
Уже по дороге в больницу я нежно сказал сыну:
– Я думаю, что ты все выдумал, потому что тебе хотелось домой. Но в этом нет ничего страшного. Я не буду сердиться. Только скажи честно, ведь у тебя ничего не двоится?
– Двоится! – упорно насупился Яша и обиделся.
– Если это так, нам придется провести весь день в приемном покое, у тебя будут брать анализы, и мы все измучимся окончательно. Если же ты пошутил, то мы весело рассмеемся и пойдем в кино.
– Пошутил… – сознался Яша, и мы весело рассмеялись. Я повернул машину по направлению к кинотеатру.
– Ты только так больше не делай, пожалуйста. Если тебе неохота идти в школу или хочется домой – просто позвони мне, и я тебя заберу.
– Хорошо, – обрадованно сказал Яша и посмотрел счастливыми глазами, в которых уже ничего не двоилось.
На днях уже повзрослевший сын отблагодарил меня за этот мой подход. Мне ужасно не хотелось идти к зубному. Ну, знаете, когда зуб болит – еще куда ни шло, знаешь, за что муку принимаешь… А тут дантиста растащило: пригласил меня поставить пломбу на еще не полностью сгнивший зуб!
Я страдал не на шутку… Как так – добровольно пойти на такое?.. Но Яша меня спас. Он взял телефон и позвонил дантисту.
– Папа задерживается на деловой встрече. К сожалению, он не придет.
И мы, счастливые, сначала отправились в ресторанчик, где съели по три порции наших любимых креветок в кокосе, а потом не менее замечательно провели остаток дня.
Так что я ни на минуту не жалею, что мой сын расстался с альма-матерью хлопинга и теперь обучается дома.
Одним из его последних геройств в этом учебном заведении стала история с продажей чужих коньков. Как-то Яша решил продать свои коньки, которые стали ему малы, и у него нашелся покупатель. Совершив сделку и получив свои законные десять долларов, Яша вдруг обнаружил свои коньки в шкафу. Оказалось, что он по ошибке принес из школы чужие коньки и продал.
Яша попытался продать и эту пару, найденную в шкафу. Но я его остановил и уговорил отдать коньки в школу. Должен же он был как-то отблагодарить это учебное заведение за привитие ему стойкого отвращения к хлопингу.
После трех лет домашнего образования Яша встретился со своим школьным другом Даниэлом, которого я зову попросту Данилка. Он перешел в седьмой класс. На мой вопрос, что они проходят, Данилка гордо ответил:
– Таблицу умножения.
– А как же хлопинг? – удивился я.
– Ну, и хлопинг тоже, – признался Данилка…
Зимние развлечения
Как под Новый год я стал канадским диссидентом
Сынишку моего местная среда приняла неохотно. Переименовав его из Яши в Джейкоба, она попыталась запихать его вольный характер в прокрустово ложе местного идиотизма, но он сопротивлялся и барахтался. Рожденный в Иерусалиме и проведший свое детство в путешествиях по городам Скандинавии, Яша не очень любил простоту здешнего быта и был словно гвоздь в заду у школьной администрации.
Учителя часто выговаривали ему и даже жаловались нам, родителям. Так, однажды его учительница миссис Мэн[5] вызвала нас на беседу и сообщила, что у Джейкоба серьезные проблемы с хлопингом.
– С чем? – изумился я, лихорадочно припоминая школьные теоремы и прочую забытую муть.
– С хлопингом, – невозмутимо повторила миссис Мэн.
– Позвольте полюбопытствовать, простите покорно за необразованность, а что, собственно, представляет из себя этот «хлопинг»?
– Хлопинг – это когда на уроке музыки я включаю запись какой-нибудь песенки, а дети должны хлопать ей в такт, а у вашего сына это не всегда получается. Я думаю, вам стоило бы поработать с ним над этим дома. Если есть такая необходимость, я могу вас проинструктировать, – вежливо пояснила учительница и изготовилась преподать мне теорию хлопинга.
Я молча понаблюдал за хлопающей в ладошки миссис Мэн, но потом внезапно залился неостановимым хохотом. Где-то глубоко в недрах моей остаточной совести мне, конечно, было неудобно, что я столь невоздержан, но остановиться я, увы, не мог.
Миссис Мэн перестала хлопать и с удивлением стала ждать, когда мой приступ эйфории пройдет. Потом улыбнулась и даже начала немного подхихикивать, скорее из врожденной вежливости, чем из искреннего сочувствия к моей невоздержанной реакции на ее вполне профессиональный хлопинг.
– Извините, извините… – захлебывался я душащим меня смехом, который явно угрожал перейти в икоту, и тогда действительно вышел бы полный конфуз…
– Ничего, ничего… – вежливо отвечала учительница и даже протянула мне бумажную салфетку, чтобы я вытер навернувшиеся на глаза слезы. Я сделал нечеловеческое усилие над собой и прекратил смеяться.
– Но ведь мальчик в четвертом классе. Разве в четвертом классе следует проходить хлопинг? Ведь ваши ученики до сих пор не знают таблицу умножения… – попытался оправдать я своего нерадивого в хлопинге сына.
– Ну, во-первых, четвертый класс у нас занимается совместно с третьим. Я просто даю им немного разные задания. А хлопинг является интегральной частью программы министерства просвещения как методика, воспитывающая у школьников чувство ритма.
– Хорошо, мы поработаем над клопингом[6] дома… – пообещал я.
В другой раз учительницу смутила шутка Джейкоба. Когда ему задали в качестве домашнего задания сделать калейдоскоп, то он, изготовив картонную трубку, обклеенную внутри зеркальцами и запихав туда разноцветные стеклышки, подписал свое творение стишком, видимо, служащим рекламой его калейдоскопа:
Never-ever lose your hope
Buy yourself kaleidoscope!
If you have an ugly wife,
Bring some color to your life!
Естественно, что при таком к себе отношении Яша пользовался любым случаем смыться из этого храма хлопинга! Как-то нам позвонила миссис Мэн и взволнованным голосом сообщила, что Джейкоб ушибся головой, и теперь у него двоится в глазах. Мы в ужасе помчались забирать его из школы и везти в больницу. Мое фельдшерское прошлое почему-то смутно подсказывало, что у Яши в глазах не двоится. Ну, почему-то появилось у меня такое чувство. Шишки я никакой не обнаружил, да и чтобы он падал, никто не видел.
До того, как сляжешь в гроб,
Ты купи калейдоскоп!
Коль уродлива жена,
Станет ярче жизнь твоя!
Уже по дороге в больницу я нежно сказал сыну:
– Я думаю, что ты все выдумал, потому что тебе хотелось домой. Но в этом нет ничего страшного. Я не буду сердиться. Только скажи честно, ведь у тебя ничего не двоится?
– Двоится! – упорно насупился Яша и обиделся.
– Если это так, нам придется провести весь день в приемном покое, у тебя будут брать анализы, и мы все измучимся окончательно. Если же ты пошутил, то мы весело рассмеемся и пойдем в кино.
– Пошутил… – сознался Яша, и мы весело рассмеялись. Я повернул машину по направлению к кинотеатру.
– Ты только так больше не делай, пожалуйста. Если тебе неохота идти в школу или хочется домой – просто позвони мне, и я тебя заберу.
– Хорошо, – обрадованно сказал Яша и посмотрел счастливыми глазами, в которых уже ничего не двоилось.
На днях уже повзрослевший сын отблагодарил меня за этот мой подход. Мне ужасно не хотелось идти к зубному. Ну, знаете, когда зуб болит – еще куда ни шло, знаешь, за что муку принимаешь… А тут дантиста растащило: пригласил меня поставить пломбу на еще не полностью сгнивший зуб!
Я страдал не на шутку… Как так – добровольно пойти на такое?.. Но Яша меня спас. Он взял телефон и позвонил дантисту.
– Папа задерживается на деловой встрече. К сожалению, он не придет.
И мы, счастливые, сначала отправились в ресторанчик, где съели по три порции наших любимых креветок в кокосе, а потом не менее замечательно провели остаток дня.
Одним из его последних геройств в этом учебном заведении стала история с продажей чужих коньков. Как-то Яша решил продать свои коньки, которые стали ему малы, и у него нашелся покупатель. Совершив сделку и получив свои законные десять долларов, Яша вдруг обнаружил свои коньки в шкафу. Оказалось, что он по ошибке принес из школы чужие коньки и продал.
Яша попытался продать и эту пару, найденную в шкафу. Но я его остановил и уговорил отдать коньки в школу. Должен же он был как-то отблагодарить это учебное заведение за привитие ему стойкого отвращения к хлопингу.
После трех лет домашнего образования Яша встретился со своим школьным другом Даниэлом, которого я зову попросту Данилка. Он перешел в седьмой класс. На мой вопрос, что они проходят, Данилка гордо ответил:
– Таблицу умножения.
– А как же хлопинг? – удивился я.
– Ну, и хлопинг тоже, – признался Данилка…
Зимние развлечения
В маленьких городках канадской глубинки практически нет развлечений. А ведь скука, как говаривал старик Вольтер, представляет собой одно из трех великих зол! Никто иной, как Вольтер – непревзойденный рукодельник французского слова, лениво развалясь после сытного обеда, любил добавлять, что именно работа избавляет нас от этих трех великих зол: скуки, порока и нужды – «le travail йloigne de nous trois grands maux: l’ennui, le vice, et le besoin…» Хотя сам-то Вольтер никем в жизни не работал – ну, разумеется, кроме как Вольтером на полную ставку. Вот если бы ему поручили поработать на цементном заводе, или на текстильной фабрике в качестве пердильщика, или, скажем, мыть полы в чужих домах, или наводить марафет в автобусах по ночам, дрогнуть от холода на бензозаправках, или, к примеру, подмывать больных в доме престарелых, Франсуа Мари Аруэ, возможно, изменил бы свое мнение насчет работы и предпочел бы скуку, порок и даже, упаси боже, нужду всем указанным выше занятиям, которые, как оказалось, не спасают нас ни от скуки, ни от порока, ни тем более от нужды… Однако судьба была к старику благосклонна, назначив его основным светильником эпохи Просвещения, и мы до сих пор тупо повторяем за самым первым по определению вольтерьянцем, что работа – это хорошо! Работа – это замечательно! А праздность – это грех.
Между тем русская народная мудрость гласит, что от работы кони дохнут, ухи глохнут, ноги пухнут, руки сохнут, лезут бельма на глаза… А посему всякий человек должен стараться нащупать тонкое равновесие между скукой и дохлыми лошадьми с бельмами.
Конечно, летом на природе раздолье – рыбалка, купание на озерах, если, конечно, комары окончательно не съедят… А вот зимой – разве что погонять на сноумобиле (моторизованном таком снегоходе), на котором особенно удобно руки-ноги ломать. Лыжи и коньки тоже отпадают, ведь еще со школьных времен большинство из нас не делает различий между понятиями «лыжные ботинки» и «испанский сапожок» (популярное орудие пытки в Средние века).
Однако развлечения нужны, кто же спорит, и поэтому самое простое и дешевое мероприятие, которое может позволить себе житель канадской глубинки в воскресный день – разумеется, если он с утра по какой-то странной причине не напился, – это посещение церкви. Старомодно? Но зато со вкусом! И для души опять же хорошо.
Обычно на один провинциальный городок приходится десяток или дюжина церквей разного толка, а поскольку разница между ними давно затерялась в анналах лубочной городской истории, в любую из них можно зайти, ну хотя бы просто чтобы посидеть в тепле с полчасика и послушать, как сильно поредевшие ряды местных прихожан выводят праздничные гимны, превращая это мероприятие в какое-то подобие утренника в детском саду. Где грозные храмы Иерусалима? Мрачные своды монастырей России? Нет, и в Канаде встречаются церкви, внушительные снаружи, но внутри все они так весело отделаны, так светлы и незатейливы.
Нам, потомственным пионерам и комсомольцам, привыкшим к тому, что церковь – это источник всяческой антинародной ереси, всегда приятно убедиться в обратном. Вот ведь, чисто одетое и почти трезвое население благочестиво поет воскресным утром. Обратите внимание: не пьет неумеренно, не дерется и не спит под забором, а возносит молитву, аккуратно переложенную на слегка обджазенную мелодию, – и чего еще надо? И главное, вход – бесплатный. Где нынче человек может насладиться теплом и светлым уютом так, чтобы из него не вытрясли пару монеток, если даже бесплатный туалет становится завидной редкостью? В маленьких городках население скупо, и поэтому во многих церквах давно уже не собирают сборов назойливо, потому что знают заранее, что не дадут. Так, поставят в уголке баночку, и сами туда же монеток насыплют, мол, намекают…
Но самое главное, что церкви в провинции превращаются в истинные центры местной культуры и благотворительности. Под Новый год там, например, принимают посылки для детей Африки. А ведь это исключительное удовольствие – взять коробку из-под ботинок и наполнить ее всякими детскими сокровищами из долларового магазина, предварительно хорошенько подумав, что вот эту игрушку я, пожалуй, не куплю, а то ребенок ею глаз выткнет, а вот эту стирательную резинку тоже брать не стоит, потому что ее могут принять за жвачку, а этот игрушечный пистолет тоже не подойдет, а то его отберут взрослые, которые всё никак не могут наиграться в войну. Такая прямая и трогательная благотворительность являет собой утонченное и, по сути, очень приятное времяпрепровождение. Ты словно бы возвращаешься в свое пронизанное серой нищетой советское детство и смотришь своими детскими глазешками на всю эту пленительную мишуру однодолларового магазина! Ведь когда покупаешь для самого себя, на задворках души все время присутствует щемящее чувство вины, а когда покупаешь для других, несчастных маленьких деток с оттопыренными губками и заплаканными глазешками, душу обволакивает щемящее чувство счастья – чистого и неподгаженного, а это не часто случается в прочие моменты нашей жизни, затасованной, как колода карт, из которой напрочь изъяли козыри.
Сдав коробку в церковь, можно подумать и об искусстве. В те же молельные дома нередко приглашают артистов. Недавно приезжал дуэт из Монреаля. Хорошие музыканты – виолончелист и пианист. Оба что-то упорно наяривали, народ слушал. Дебюсси прошел со скрипом, а на Шостаковиче, о котором раньше честные критики писали: мол, «сумбур вместо музыки – шума много, толку мало», местное население и вовсе отпадало… И чего эти академические музыканты себе думают? Приезжаешь на гастроли в какой-нибудь Флайшитвилль (английская версия Мухосранска) – ну и сыграй ты что-нибудь приятное народу, тра-ля-ля и так далее, на это ведь и Моцарт есть, и Вивальди имеется. А они трах-тарарах… Без подготовки народ пугается, вздрагивает, косится на дверь и к классической музыке начинает относиться с опаской и недоверием. Смычком пороть нужно таких горе-просветителей, да некому. Телесные наказания в Канаде запретили, да и музыканты нынче тоже стали воинственными, особенно барабанщики. С ними вообще лучше не связываться, а то так барабанной палочкой в лоб заедут, потом придется всю жизнь по очередям к врачам перебиваться. А здравоохранение у нас в Канаде ой какое ненадежное… Хотя похоронные бюро, впрочем, надо признать, работают вполне исправно.
А вот гастроли Русского церковного квартета из Москвы приятно удивили. Несмотря на явную скромность оплаты, не побрезговали товарищи посетить забытые богом и искусством маленькие городки, где на ура исполняли «Святый Боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас», и нам, пожалуй, единственным в этой церкви, понимающим по-русски, хотелось плакать, ибо словно исчезли расстояния и глубокие океаны, разделяющие нас с нашей пожухлой в памяти отчизной, родной нашей матерью, всегда относившейся к нам как мачеха, и уже родной в доску мачехой Канадой, принявшей нас ну не то что бы как родная мать, но принявшей нас так или иначе… Хотя впрочем, если бы «иначе», то чего бы мы все здесь ошивались? Есть среди нас, конечно, и такие штрейкбрехеры, которые, следуя за Андреем Тарковским, заявляют, что в России жить они, мол, не могут, а на чужбине не хотят… Но обычно такие типы помалкивают в тряпочку, и, главное, никому из друзей и родственников, оставшихся на родине, этот конфуз не сообщают. А то что же получается: стремились, стремились, а теперь всё? Тю-тю? А ну, марш вперед, к осуществлению канадской мечты, которая, в общем, ничем не отличается от американской, что-то в духе трех «В» – вилла, «вольво» и валюта, но, в отличие от Америки, где мечтатели наивно согласны за это пахать, в Канаде мечтают, чтобы все это досталось на халяву или попросту было выдано государством.
Так о чем это мы? Ах, о церкви! Как хочется плакать от этих голосов! Вот слышен бас. Совсем молоденький талант, а какой голос – глубокий, бархатистый. У нас дома за ужином, на который мы пригласили весь квартет, паренек признался, что вообще-то работает в крематории. Мы удивились, но он пояснил: «Ну и что, что в печь, все равно покойников отпевать-то надобно! А то не по-божески как-то получается… Мы же не язычники!» Бас торопливо и как-то смазанно перекрестился, а мы переглянулись, и действительно, не найдя в себе ничего такого уж языческого, помолчали и выпили вина. Тогда бас, вздохнув, спросил: «Не найдется ли у вас, люди Божии, чего-нибудь, так сказать, живительного?» Я послушно принес простоявшую у нас уже полдесятилетия непочатую бутылку водки. Бас оживился. «Вы не подумайте, что это вредно. Нам, певцам, работающим на низких октавах, это даже рекомендуется. Легче низкие ноты брать!»
Разделавшись с живительной субстанцией, бас скромно подсел к роялю и стал бегло наигрывать что-то совершенно изумительное. Только через несколько минут я догадался, что он играет с листа, поглядывая в случайно оставленные на подставке ноты сонат Бетховена. Эти ноты провели у нас не менее трех десятков лет, и никогда бульшая их часть не была играна, да еще так виртуозно и тем более с листа. Вот что значит консерваторское образование! Закончив нотную тетрадь, бас вздохнул и спросил, нет ли у нас еще чего-нибудь поиграть, ну точно как спрашивают «почитать», и я достал ноты Шопена…
Вы скажете, что все это никакие не развлечения, а муть. Ну что ж, возможно, и так. В общем-то, все то, что мы считаем достижениями высшей культуры и нравственности, и есть самая настоящая муть. Ну, собрались в каменном помещении, попели, поскрипели смычками и так далее… Но в чем же альтернатива? Ночной клуб, где тетки демонстрируют невесть что невесть зачем? Кинотеатр – с пластиковым попкорном, с залом, длинным, как вагон, с неудобными сидениями, – в котором, как в вагоне, все время хочется куда-нибудь наконец доехать, но неизменно выходишь на улицу в том же месте, в котором зашел, разве что только совершенно оболваненный очередным шедевром фабрики грез?
Ах, да… Конечно… Как же я мог забыть. Ведь одним из самых удачных способов канадского времяпрепровождения в зимнее время считается боулинг, или кегельбан, называйте кому как нравится…
Итак, боулинг. Что может быть занимательнее? Надел дурацкие ботинки с чужой ноги, подошел, покатил шар, а он все кегли и посбивал. Ура!!! Истинное эстетическое наслаждение!
Ну, конечно же, можно сбежать из глуши в искрящийся огнями славный город Торонто. Зимой он выглядит особенно приветливо. Голые скользкие авеню, редкие замерзшие индусы в чалмах, море китайских иероглифов, ну и редкие рестораны русской кухни, храмы былой райской жизни, с ненавязчивым предвкушением изжоги.
Что еще? Ах, да, и, разумеется, нескончаемый шопинг, ставший единственным доступным нам пороком. Наволочки, лампы, пододеяльники, диваны, телевизоры, бананы, юбки, джинсы, шубки, туфли, пироги, сапоги, кровати, дома, автомашины, книги, авторучки, кофеварки, частные школы, места на кладбище про запас, детские кружки балета, сигареты, котлеты, парики, паркеты, нижнее и верхнее белье, поездка в Гондурас за очередной экзотической диареей, наконец… Сколько можно? Мы, как обезумевшие белки, давно уже превратились в Плюшкиных двадцать первого века, чьи жилища переполнены всяческим новоприобретенным хламом. А мы все тащим и тащим…
Можно, конечно, просидеть всю зиму дома, уткнувшись в телевизор. Еще в наивные советские времена мы именовали этот незатейливый прибор ящиком для идиота. Во что же он проэволюционировал в наши супер-пуперные времена? Он просто стал ящиком для супер-пупер идиотов. Вот и вся разница.
Интернет превращает пытающегося развлечься в приставку для компьютера, и кажется, что в следующий раз, когда мы включим компьютер, он весело поприветствует нас фразой «A new device has been identified»[7], и под этим новым «девайсом» он будет подразумевать уже нас.
Чтение пыльных классических работ «Что делать?» и «Кто виноват?», непонятным образом попавших в привезенный нами багаж, тоже вряд ли доставит расслабляющее удовольствие.
Итак, неужели только работа может вырвать нас из скуки, порока и нужды? Хотя, впрочем, говорят, что бедность не порок, а скука – далеко не самая страшная беда безработного…
Между тем русская народная мудрость гласит, что от работы кони дохнут, ухи глохнут, ноги пухнут, руки сохнут, лезут бельма на глаза… А посему всякий человек должен стараться нащупать тонкое равновесие между скукой и дохлыми лошадьми с бельмами.
Конечно, летом на природе раздолье – рыбалка, купание на озерах, если, конечно, комары окончательно не съедят… А вот зимой – разве что погонять на сноумобиле (моторизованном таком снегоходе), на котором особенно удобно руки-ноги ломать. Лыжи и коньки тоже отпадают, ведь еще со школьных времен большинство из нас не делает различий между понятиями «лыжные ботинки» и «испанский сапожок» (популярное орудие пытки в Средние века).
Однако развлечения нужны, кто же спорит, и поэтому самое простое и дешевое мероприятие, которое может позволить себе житель канадской глубинки в воскресный день – разумеется, если он с утра по какой-то странной причине не напился, – это посещение церкви. Старомодно? Но зато со вкусом! И для души опять же хорошо.
Обычно на один провинциальный городок приходится десяток или дюжина церквей разного толка, а поскольку разница между ними давно затерялась в анналах лубочной городской истории, в любую из них можно зайти, ну хотя бы просто чтобы посидеть в тепле с полчасика и послушать, как сильно поредевшие ряды местных прихожан выводят праздничные гимны, превращая это мероприятие в какое-то подобие утренника в детском саду. Где грозные храмы Иерусалима? Мрачные своды монастырей России? Нет, и в Канаде встречаются церкви, внушительные снаружи, но внутри все они так весело отделаны, так светлы и незатейливы.
Нам, потомственным пионерам и комсомольцам, привыкшим к тому, что церковь – это источник всяческой антинародной ереси, всегда приятно убедиться в обратном. Вот ведь, чисто одетое и почти трезвое население благочестиво поет воскресным утром. Обратите внимание: не пьет неумеренно, не дерется и не спит под забором, а возносит молитву, аккуратно переложенную на слегка обджазенную мелодию, – и чего еще надо? И главное, вход – бесплатный. Где нынче человек может насладиться теплом и светлым уютом так, чтобы из него не вытрясли пару монеток, если даже бесплатный туалет становится завидной редкостью? В маленьких городках население скупо, и поэтому во многих церквах давно уже не собирают сборов назойливо, потому что знают заранее, что не дадут. Так, поставят в уголке баночку, и сами туда же монеток насыплют, мол, намекают…
Сдав коробку в церковь, можно подумать и об искусстве. В те же молельные дома нередко приглашают артистов. Недавно приезжал дуэт из Монреаля. Хорошие музыканты – виолончелист и пианист. Оба что-то упорно наяривали, народ слушал. Дебюсси прошел со скрипом, а на Шостаковиче, о котором раньше честные критики писали: мол, «сумбур вместо музыки – шума много, толку мало», местное население и вовсе отпадало… И чего эти академические музыканты себе думают? Приезжаешь на гастроли в какой-нибудь Флайшитвилль (английская версия Мухосранска) – ну и сыграй ты что-нибудь приятное народу, тра-ля-ля и так далее, на это ведь и Моцарт есть, и Вивальди имеется. А они трах-тарарах… Без подготовки народ пугается, вздрагивает, косится на дверь и к классической музыке начинает относиться с опаской и недоверием. Смычком пороть нужно таких горе-просветителей, да некому. Телесные наказания в Канаде запретили, да и музыканты нынче тоже стали воинственными, особенно барабанщики. С ними вообще лучше не связываться, а то так барабанной палочкой в лоб заедут, потом придется всю жизнь по очередям к врачам перебиваться. А здравоохранение у нас в Канаде ой какое ненадежное… Хотя похоронные бюро, впрочем, надо признать, работают вполне исправно.
А вот гастроли Русского церковного квартета из Москвы приятно удивили. Несмотря на явную скромность оплаты, не побрезговали товарищи посетить забытые богом и искусством маленькие городки, где на ура исполняли «Святый Боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас», и нам, пожалуй, единственным в этой церкви, понимающим по-русски, хотелось плакать, ибо словно исчезли расстояния и глубокие океаны, разделяющие нас с нашей пожухлой в памяти отчизной, родной нашей матерью, всегда относившейся к нам как мачеха, и уже родной в доску мачехой Канадой, принявшей нас ну не то что бы как родная мать, но принявшей нас так или иначе… Хотя впрочем, если бы «иначе», то чего бы мы все здесь ошивались? Есть среди нас, конечно, и такие штрейкбрехеры, которые, следуя за Андреем Тарковским, заявляют, что в России жить они, мол, не могут, а на чужбине не хотят… Но обычно такие типы помалкивают в тряпочку, и, главное, никому из друзей и родственников, оставшихся на родине, этот конфуз не сообщают. А то что же получается: стремились, стремились, а теперь всё? Тю-тю? А ну, марш вперед, к осуществлению канадской мечты, которая, в общем, ничем не отличается от американской, что-то в духе трех «В» – вилла, «вольво» и валюта, но, в отличие от Америки, где мечтатели наивно согласны за это пахать, в Канаде мечтают, чтобы все это досталось на халяву или попросту было выдано государством.
Так о чем это мы? Ах, о церкви! Как хочется плакать от этих голосов! Вот слышен бас. Совсем молоденький талант, а какой голос – глубокий, бархатистый. У нас дома за ужином, на который мы пригласили весь квартет, паренек признался, что вообще-то работает в крематории. Мы удивились, но он пояснил: «Ну и что, что в печь, все равно покойников отпевать-то надобно! А то не по-божески как-то получается… Мы же не язычники!» Бас торопливо и как-то смазанно перекрестился, а мы переглянулись, и действительно, не найдя в себе ничего такого уж языческого, помолчали и выпили вина. Тогда бас, вздохнув, спросил: «Не найдется ли у вас, люди Божии, чего-нибудь, так сказать, живительного?» Я послушно принес простоявшую у нас уже полдесятилетия непочатую бутылку водки. Бас оживился. «Вы не подумайте, что это вредно. Нам, певцам, работающим на низких октавах, это даже рекомендуется. Легче низкие ноты брать!»
Разделавшись с живительной субстанцией, бас скромно подсел к роялю и стал бегло наигрывать что-то совершенно изумительное. Только через несколько минут я догадался, что он играет с листа, поглядывая в случайно оставленные на подставке ноты сонат Бетховена. Эти ноты провели у нас не менее трех десятков лет, и никогда бульшая их часть не была играна, да еще так виртуозно и тем более с листа. Вот что значит консерваторское образование! Закончив нотную тетрадь, бас вздохнул и спросил, нет ли у нас еще чего-нибудь поиграть, ну точно как спрашивают «почитать», и я достал ноты Шопена…
Вы скажете, что все это никакие не развлечения, а муть. Ну что ж, возможно, и так. В общем-то, все то, что мы считаем достижениями высшей культуры и нравственности, и есть самая настоящая муть. Ну, собрались в каменном помещении, попели, поскрипели смычками и так далее… Но в чем же альтернатива? Ночной клуб, где тетки демонстрируют невесть что невесть зачем? Кинотеатр – с пластиковым попкорном, с залом, длинным, как вагон, с неудобными сидениями, – в котором, как в вагоне, все время хочется куда-нибудь наконец доехать, но неизменно выходишь на улицу в том же месте, в котором зашел, разве что только совершенно оболваненный очередным шедевром фабрики грез?
Ах, да… Конечно… Как же я мог забыть. Ведь одним из самых удачных способов канадского времяпрепровождения в зимнее время считается боулинг, или кегельбан, называйте кому как нравится…
Итак, боулинг. Что может быть занимательнее? Надел дурацкие ботинки с чужой ноги, подошел, покатил шар, а он все кегли и посбивал. Ура!!! Истинное эстетическое наслаждение!
Ну, конечно же, можно сбежать из глуши в искрящийся огнями славный город Торонто. Зимой он выглядит особенно приветливо. Голые скользкие авеню, редкие замерзшие индусы в чалмах, море китайских иероглифов, ну и редкие рестораны русской кухни, храмы былой райской жизни, с ненавязчивым предвкушением изжоги.
Что еще? Ах, да, и, разумеется, нескончаемый шопинг, ставший единственным доступным нам пороком. Наволочки, лампы, пододеяльники, диваны, телевизоры, бананы, юбки, джинсы, шубки, туфли, пироги, сапоги, кровати, дома, автомашины, книги, авторучки, кофеварки, частные школы, места на кладбище про запас, детские кружки балета, сигареты, котлеты, парики, паркеты, нижнее и верхнее белье, поездка в Гондурас за очередной экзотической диареей, наконец… Сколько можно? Мы, как обезумевшие белки, давно уже превратились в Плюшкиных двадцать первого века, чьи жилища переполнены всяческим новоприобретенным хламом. А мы все тащим и тащим…
Можно, конечно, просидеть всю зиму дома, уткнувшись в телевизор. Еще в наивные советские времена мы именовали этот незатейливый прибор ящиком для идиота. Во что же он проэволюционировал в наши супер-пуперные времена? Он просто стал ящиком для супер-пупер идиотов. Вот и вся разница.
Интернет превращает пытающегося развлечься в приставку для компьютера, и кажется, что в следующий раз, когда мы включим компьютер, он весело поприветствует нас фразой «A new device has been identified»[7], и под этим новым «девайсом» он будет подразумевать уже нас.
Чтение пыльных классических работ «Что делать?» и «Кто виноват?», непонятным образом попавших в привезенный нами багаж, тоже вряд ли доставит расслабляющее удовольствие.
Итак, неужели только работа может вырвать нас из скуки, порока и нужды? Хотя, впрочем, говорят, что бедность не порок, а скука – далеко не самая страшная беда безработного…
Как под Новый год я стал канадским диссидентом
В маленьких городках трудно оставаться незамеченным. Событий в них происходит мало, людей, чем-либо отличных от основной части местного населения, тоже не много. Поэтому за пять лет проживания в нашей глуши мы периодически попадали в поле внимание местной прессы. Сын Яша победил на литературном конкурсе, дочь Катя отличилась в школе. Обо всем об этом наша местная газета усердно писала. Когда Яша в пятом классе написал письмо в газету в поддержку запрета питбулей, потому что они сильно кусаются, так представьте себе, его тоже напечатали.
Как-то жене пришло письмо с требованием стать присяжным заседателем и даже с угрозами чуть ли не тюремного заключения, если она откажется. Слава богу, на тот момент у нас еще не было канадского гражданства, и сия чаша нас миновала. «Не судите, да не судимы будете…», как говорится, и мы твердо предпочитаем оставаться несудимыми, даже если при этом мы окажемся лишены пленительной возможности судить других.
Под Рождество дамская парикмахерша спросила у жены моей Анюты, не против ли она, если та пришлет к нам свою клиентку – корреспондента местной газеты по поводу того, как мы встречаем Новый год. Ну что ж, мы согласились. Пускай поспрашивает, раз уж мы тут такая редкость, и русский акцент здесь до сих пор путают с польским или испанским. Уж больно кучно селится наш брат по крупным городам, а глубинка оказалась мало задействована в процессе приема иммигрантов.
Корреспондентка явилась в назначенный срок и стала брать интервью, к которому она подготовилась, как настоящая отличница, распечатав из Интернета материалы по православному Рождеству. Тут-то и началось. Трудно объяснить местной жительнице, почему, с одной стороны, мы не христиане, а елку ставим. Я так вообще оказался евреем. Она тогда про праздник Хануки расспрашивать начала, ну, я ей, конечно, заученно объяснил про чудо с кувшинчиком масла в поруганном греками, но все же освобожденном храме. Священного масла хватало от силы на сутки, а оно горело неделю, но это чудо почему-то не произвело на нее должного впечатления. Тогда опять заговорили про елку. Вот, сами посудите, как можно не заблудиться в этом диалоге…
– Если вы еврей, то почему ставите елку?
– Мы привыкли. В Советском Союзе это был светлый праздник.
– В Союзе праздновали Рождество?
– Нет.
– А почему же ставили елку?
– Так ее на Новый год ставили.
– А в Израиле?
– И в Израиле ставили.
– А что, евреи в Израиле празднуют Рождество?
– Нет, но мы ставили, хотя и не афишировали это…
– То есть в Израиле запрещено праздновать Рождество?
– Да нет… Почему? Израиль – свободная страна… По крайней мере, таковой она себя декларирует.
– Тогда почему же вы ставили елку секретно?
Ну вот, поди с ней поговори. Я уж было пожалел, что ввязался… Говоришь, словно с инопланетянином. Либо черное, либо белое…
Видя, как я увиливаю от прямого ответа, корреспондентка мысленно махнула на меня рукой, по-видимому, свалив все на мою природную изворотливость, и взялась за Анюту.
– Вы ортодоксальная православная?
– Нет.
– Так вы не русская?
– Почему? Нет, я русская!
– Но ведь в России у русских официальная религия – православие.
– Ну да…
– Так вы празднуете Рождество по православному календарю?
– Нет… По местному. Да и вообще мы празднуем Новый год, а не Рождество.
– А Рождество?
– Ну, и Рождество тоже. Если праздничный день, так чего ж не праздновать?
– А что вы из русской национальной кухни готовите на Рождество?
– Салат «оливье»…
Вот и поговорили. Местным прямолинейным жителям не понять тонкостей и закоулков нашей бродяжьей души. Нужно им все по полочкам разложить, все запихать в удобные стандарты. Раз ты еврей – значит, сиди со своей ханукией, а если православный, так потрудись печь свои расстегаи… Как все просто и удобно. Полный получается ажур, хоть вой! Никакой индивидуальности. У местных даже индивидуальность, и та считается явлением стадным, и индивидуалист ни в коем случае не должен отрываться от коллектива других индивидуалистов.
Вопросы продолжались.
– Как же вы оказались в Мускоке?
– Просто был хороший день и мы ехали на север. Как устали, там и остановились, где остановились, там и поселились…
– Что же, вы совсем не жили в Торонто?
– Почему не жили? Жили…
– Долго?
– Три дня!
– Быстро же вы решили, что большой город не для вас… А почему вы уехали из Израиля?
– Много причин… Безопасность, отвратительные школы, жаркий климат…
– Что же плохого в жарком климате?
– Поначалу все хорошо, словно бы на курорте, но потом, без смены сезонов, теряешь чувство реальности и начинаешь чувствовать себя как белый медведь в пустыне.
– А все же, что было основной причиной?
– Я работал в больнице в Иерусалиме. Едешь в субботу на работу, сначала в тебя бросают камни арабы за то, что ты еврей, а потом бросают камни религиозные евреи за то, что ты недостаточно еврей, раз ездишь по субботам. Люди там совершенно свихнулись на религиозных диспутах, многим из которых уже более двух тысяч лет, и хотя это и Святая земля, и все, что сказано в Библии и Торе, там происходило на каждом углу, не хочется быть частью этого каждодневного безумия… Хочется просто свободной и счастливой жизни, включая и новогоднюю елку, которую не нужно прятать от соседей…
– Да, в Канаде эти проблемы понять трудно…
Несмотря на все эти сложности, статья в газете все же вышла.
Практически в самом начале статьи сообщалось, что я – еврей, а жена моя – ортодоксальная русская. Длинно и подробно, хотя и довольно путанно излагались перипетии нашего брака, совершенного через посредников в Парагвае, в котором мы так никогда и не были, но иначе в Израиле смешанные браки не регистрировали…
Вся статья словно бы показывала тяжелый путь одной семейной пары, которая всю жизнь стремилась свободно украшать новогодние елки (кстати говоря, весьма языческий ритуал), но им этого не позволяли сначала коммунисты, а потом религиозные иудеи. И вот только теперь, прибыв в Канаду, мы по-настоящему смогли вкусить аромат свободы. Короче – эх, хорошо в стране канадской жить…
Далее в статье сообщалось, что мы не принадлежим ни к одной религии, но при этом верим в Бога, и цитировались мои слова, что, по моему мнению, все официальные религии, как кассовые фильмы, не обязательно подходят для всех. Статья завершалась также моим признанием, что я до сих пор верю в Санта Клауса.
Как-то жене пришло письмо с требованием стать присяжным заседателем и даже с угрозами чуть ли не тюремного заключения, если она откажется. Слава богу, на тот момент у нас еще не было канадского гражданства, и сия чаша нас миновала. «Не судите, да не судимы будете…», как говорится, и мы твердо предпочитаем оставаться несудимыми, даже если при этом мы окажемся лишены пленительной возможности судить других.
Под Рождество дамская парикмахерша спросила у жены моей Анюты, не против ли она, если та пришлет к нам свою клиентку – корреспондента местной газеты по поводу того, как мы встречаем Новый год. Ну что ж, мы согласились. Пускай поспрашивает, раз уж мы тут такая редкость, и русский акцент здесь до сих пор путают с польским или испанским. Уж больно кучно селится наш брат по крупным городам, а глубинка оказалась мало задействована в процессе приема иммигрантов.
Корреспондентка явилась в назначенный срок и стала брать интервью, к которому она подготовилась, как настоящая отличница, распечатав из Интернета материалы по православному Рождеству. Тут-то и началось. Трудно объяснить местной жительнице, почему, с одной стороны, мы не христиане, а елку ставим. Я так вообще оказался евреем. Она тогда про праздник Хануки расспрашивать начала, ну, я ей, конечно, заученно объяснил про чудо с кувшинчиком масла в поруганном греками, но все же освобожденном храме. Священного масла хватало от силы на сутки, а оно горело неделю, но это чудо почему-то не произвело на нее должного впечатления. Тогда опять заговорили про елку. Вот, сами посудите, как можно не заблудиться в этом диалоге…
– Если вы еврей, то почему ставите елку?
– Мы привыкли. В Советском Союзе это был светлый праздник.
– В Союзе праздновали Рождество?
– Нет.
– А почему же ставили елку?
– Так ее на Новый год ставили.
– А в Израиле?
– И в Израиле ставили.
– А что, евреи в Израиле празднуют Рождество?
– Нет, но мы ставили, хотя и не афишировали это…
– То есть в Израиле запрещено праздновать Рождество?
– Да нет… Почему? Израиль – свободная страна… По крайней мере, таковой она себя декларирует.
– Тогда почему же вы ставили елку секретно?
Ну вот, поди с ней поговори. Я уж было пожалел, что ввязался… Говоришь, словно с инопланетянином. Либо черное, либо белое…
Видя, как я увиливаю от прямого ответа, корреспондентка мысленно махнула на меня рукой, по-видимому, свалив все на мою природную изворотливость, и взялась за Анюту.
– Вы ортодоксальная православная?
– Нет.
– Так вы не русская?
– Почему? Нет, я русская!
– Но ведь в России у русских официальная религия – православие.
– Ну да…
– Так вы празднуете Рождество по православному календарю?
– Нет… По местному. Да и вообще мы празднуем Новый год, а не Рождество.
– А Рождество?
– Ну, и Рождество тоже. Если праздничный день, так чего ж не праздновать?
– А что вы из русской национальной кухни готовите на Рождество?
– Салат «оливье»…
Вот и поговорили. Местным прямолинейным жителям не понять тонкостей и закоулков нашей бродяжьей души. Нужно им все по полочкам разложить, все запихать в удобные стандарты. Раз ты еврей – значит, сиди со своей ханукией, а если православный, так потрудись печь свои расстегаи… Как все просто и удобно. Полный получается ажур, хоть вой! Никакой индивидуальности. У местных даже индивидуальность, и та считается явлением стадным, и индивидуалист ни в коем случае не должен отрываться от коллектива других индивидуалистов.
Вопросы продолжались.
– Как же вы оказались в Мускоке?
– Просто был хороший день и мы ехали на север. Как устали, там и остановились, где остановились, там и поселились…
– Что же, вы совсем не жили в Торонто?
– Почему не жили? Жили…
– Долго?
– Три дня!
– Быстро же вы решили, что большой город не для вас… А почему вы уехали из Израиля?
– Много причин… Безопасность, отвратительные школы, жаркий климат…
– Что же плохого в жарком климате?
– Поначалу все хорошо, словно бы на курорте, но потом, без смены сезонов, теряешь чувство реальности и начинаешь чувствовать себя как белый медведь в пустыне.
– Я работал в больнице в Иерусалиме. Едешь в субботу на работу, сначала в тебя бросают камни арабы за то, что ты еврей, а потом бросают камни религиозные евреи за то, что ты недостаточно еврей, раз ездишь по субботам. Люди там совершенно свихнулись на религиозных диспутах, многим из которых уже более двух тысяч лет, и хотя это и Святая земля, и все, что сказано в Библии и Торе, там происходило на каждом углу, не хочется быть частью этого каждодневного безумия… Хочется просто свободной и счастливой жизни, включая и новогоднюю елку, которую не нужно прятать от соседей…
– Да, в Канаде эти проблемы понять трудно…
Несмотря на все эти сложности, статья в газете все же вышла.
Практически в самом начале статьи сообщалось, что я – еврей, а жена моя – ортодоксальная русская. Длинно и подробно, хотя и довольно путанно излагались перипетии нашего брака, совершенного через посредников в Парагвае, в котором мы так никогда и не были, но иначе в Израиле смешанные браки не регистрировали…
Вся статья словно бы показывала тяжелый путь одной семейной пары, которая всю жизнь стремилась свободно украшать новогодние елки (кстати говоря, весьма языческий ритуал), но им этого не позволяли сначала коммунисты, а потом религиозные иудеи. И вот только теперь, прибыв в Канаду, мы по-настоящему смогли вкусить аромат свободы. Короче – эх, хорошо в стране канадской жить…
Далее в статье сообщалось, что мы не принадлежим ни к одной религии, но при этом верим в Бога, и цитировались мои слова, что, по моему мнению, все официальные религии, как кассовые фильмы, не обязательно подходят для всех. Статья завершалась также моим признанием, что я до сих пор верю в Санта Клауса.