Страница:
«The people of Canada sometimes don’t quite realize how lucky they are to live in a really free country that welcomes newcomers from different cultural backgrounds with no oppression or imposing»[8], – как бы подводила итог газета.
Несмотря на то что там напечатали большую цветную фотографию всей нашей семьи, занятой наряжанием елки, и нам очень хотелось поскорее посмотреть на себя в газете, мы в день выхода статьи всё как-то не решались выехать в город. Явившийся с утра мастер по починке компьютера радостно сообщил, что уже успел увидеть нашу фотографию в газете, но статью, правда, еще не читал. Он забыл какую-то компьютерную деталь в городе, и я попросил его купить нам газет на обратном пути.
Когда по возвращении я рассказал ему, что написано в статье про официальные религии, которые я сравниваю с кассовыми фильмами, он долго удивлялся, как такое напечатали в нашем пуританском городишке, а потом весело добавил, что теперь понимает, почему я послал его за газетой.
– Сам-то ты в город боишься соваться? – участливо спросил мастер.
Я вздохнул и кивнул головой в ответ.
– Ну вот и посиди пока дома, здоровее будешь… – посоветовал он на полном серьезе…
Совет мастера
Чем отличается индеец с одеялом от еврея с роялем?
Несмотря на то что там напечатали большую цветную фотографию всей нашей семьи, занятой наряжанием елки, и нам очень хотелось поскорее посмотреть на себя в газете, мы в день выхода статьи всё как-то не решались выехать в город. Явившийся с утра мастер по починке компьютера радостно сообщил, что уже успел увидеть нашу фотографию в газете, но статью, правда, еще не читал. Он забыл какую-то компьютерную деталь в городе, и я попросил его купить нам газет на обратном пути.
Когда по возвращении я рассказал ему, что написано в статье про официальные религии, которые я сравниваю с кассовыми фильмами, он долго удивлялся, как такое напечатали в нашем пуританском городишке, а потом весело добавил, что теперь понимает, почему я послал его за газетой.
– Сам-то ты в город боишься соваться? – участливо спросил мастер.
Я вздохнул и кивнул головой в ответ.
– Ну вот и посиди пока дома, здоровее будешь… – посоветовал он на полном серьезе…
Совет мастера
Несмотря на то что я повсеместно ругаю телевидение как неоспоримое зло нашей эпохи, я все же грешен и сам смотрю телевизор. Ведь этот прибор имеет таинственное поле притяжения. Где бы ты ни оказывался в доме, если телевизор включен в одной из комнат, ты неизбежно приплутаешь и усядешься перед этим сомнительным алтарем. Он, как очаг в Средневековье или костер в пещерные времена, манит нас, невразумительных тварей, к своему светящемуся облику. Чем бы мы ни были заняты в комнате, где включен телевизор, рано или поздно наш взгляд неизбежно окажется прикован к экрану, и это не какое-то измышление, а обыкновенный, можно сказать физиологический, факт.
Вообще нужно сказать: телевидение зловредно не по сути, а по содержанию. Сотни каналов нескончаемой дребедени – вот в чем язва этого прибора, ежедневно совершающего насилие над нашими глазами и душой. Либо скука, либо гадость – вот и все, что могут предложить нам его сияющие недра. Словно жемчужину в горе мусора, приходится вылавливать в нескончаемой веренице каналов и программ что-нибудь стоящее внимание, что-нибудь, дающее пищу не только моргательному рефлексу, но и чему-то еще, для чего мы наверняка живем… Ну ведь не может же быть, что суть всего нашего существования сводится к тому, что нам пытается внушить неумолимый экран?
Руководствуясь этой, возможно, наивной надеждой, мы все же смотрим телевизор. Особый комфорт вызывало наличие программ на русском языке, не столько из-за их содержания, сколько в силу того факта, что от родного языка не убежишь, не скроешься, он все равно будет крепко цепляться за подтяжки нашего сознания. Вы разве не знаете, что наше сознание носит подтяжки? Это для того, чтобы оно не спадало и не оголяло наше подсознание, которое настолько неприлично, что выставлять его напоказ считается недопустимым. Хотя вот у меня в подсознании уже давно ничего такого в стиле Генри Миллера не водится. Ни разврата, ни тайных желаний. Так, мысль о миске пельменей да полмысли о неминуемой смерти – вот и вся моя начинка.
Внезапно нам отключили русские программы; мы смотрели их через одну компанию, которую, по всей видимости, поглотила неумолимая река времени. От этой компании остались сумбурные воспоминания и лишняя телевизионная тарелка, никчемная, как попытка познать непознаваемое, своей грустной антенной устремленная в молчащий эфир над облаками… Вот такая несчастная история любви между возвышенным спутником и низменной антенной, прикованной к кирпичной стене и лишенной способности воспарить и слиться в экстазе с источником телесигнала… Какая страшная судьба. Теперь, отключенная и брошенная, она валяется в углу двора; ее уши, слышавшие так многое, ныне глухи, а глаза слепы. На ее место водрузили другую антенну, и, собственно, об этом знаменательном событии и пойдет речь.
Оказалось, что крупная канадская компания наконец снизошла до осознания того факта, что, к примеру в Торонто, каждый второй – иммигрант, и соорудила целый пакет программ на иностранных языках. Я снова заказал себе русское телевидение и стал терпеливо ждать, когда прибудет мастер установить новую антенну. Наконец через пару недель пасмурным утром на пороге нашего дома объявилось это существо. Оно, по всей видимости, было мужчиной со столь длительным запойным стажем, что половая принадлежность сего индивидуума поистерлась и ушла как бы на второй план. Хотя, конечно, и к женскому сословию его отнести было совершенно невозможно. Короче, пришелец поначалу сделал вид, что понятия не имеет, зачем его сюда вызвали, но после короткого диалога все же признал, что прекрасно осознает свое предназначение, и неохотно отправился наружу низводить несчастную старую антенну и водружать новую. Прежде чем выйти, он испробовал все предлоги, по которым он мог бы отвалить, ничего не сделав. Нежелание работать было настолько явным, что даже после того как пришелец покинул дом, эта лень оставалась разлитой в прихожей и усыпила наповал двух котов и одну муху, случайно затесавшуюся в дом еще летом, а потом решившую и перезимовать, раз уж на юга лететь поздно… Помните, как у Пушкина? «Мухи собрались, и острым клином полетели мухи на юг загорать…»[9]
Мне не хотелось выходить из дома, ибо я, как обычно, пребывал в своем форменном костюме – домашнем халате, а на улице шел чуть ли не ледяной дождь. Местные мастера нашей канадской глубинки ненавидят, когда хозяин дома не участвует живейшим образом в их работе. Они свято верят, что никаких иных занятий, кроме как стоять под промозглым дождем и подавать им то болты, то отвертку, у нормального жителя этих мест просто быть не может. Иммигрантов у нас нет, и поэтому все экзотические работы выполняются гордыми потомками пионеров-первопроходимцев. А в них еще жива, знаете ли, эта цеховая гордость рыцарей оглобли и кавалеров напильника.
Итак, оскорбившись до глубины души, мастер побегал часа два вокруг моего дома и собрался уходить. Я предусмотрительно пошел проверить, чего он там наделал. Телевизор ничего не показывал. На экране красовалась надпись: «Нет сигнала!»
Я остановил телевизионщика, буквально встав у него на дороге и отрезав пути к отступлению.
– Плохая погода! – выпалил он и потупил глаза.
– Но до того, как вы пришли, все другие программы прекрасно показывали, хотя погода утром была еще хуже!
– Деревья мешают приему сигнала! – добавил мастер.
– Мы здесь живем уже шестой год, а эти деревья стоят здесь, наверное, не меньше столетия… – потихоньку начал распаляться я. Мало того, что по этому телевизору вечно показывают муть, мало того, что за каждый пакет программ надо вносить дополнительную помесячную доплату, мало того, что мы ждали этого мастера фиг знает сколько недель, так он еще все испортил и навострил лыжи уходить.
– У меня больше нет времени возиться с вашей антенной, – признался мастер, – у меня еще пять заказов. Меня уволят, если я буду по два часа околачиваться на каждом адресе.
– То есть вы торопитесь нарушить прием телепрограмм сегодня еще в пяти домах? – съязвил я.
– У вас плохая погода и деревья мешают, и я не собираюсь из-за этого получить отставку! – заупрямился мастер и попытался пройти к своему автомобилю.
– А вы не задумывались, что если вы продолжите так работать, то именно это и сможет стать причиной вашей безработицы? – спросил я, хотя понимал, что слово «безработица» никого не пугает, а звучит сладким обещанием ленивого безделья и жирного пособия, явно хватающего на пиво.
– Мне нечего вам сказать. Если хотите, я выдерну все провода и так и оставлю, а сам подам рапорт, что ваш дом не подходит для установки антенны, пока он окружен деревьями.
– Но весь наш район сплошные леса! – возмутился я. – Как бы вы себя почувствовали, если бы я пришел к вам в дом и испортил вам прием телепрограмм?
Мастер на минуту задумался. Видимо, такой поворот мысли оказался для него неожиданным.
– Я бы чувствовал себя плохо, – с улыбкой сознался он.
– Ну? Так что бы вы сделали в таком случае? – продолжил я сеанс психоанализа.
– Я бы принял совет мастера, говорящего, что погода плохая и деревья мешают! – отрезал он, и мне пришлось его отпустить, ибо я понял, что больше ничего мне добиться не удастся. Видимо, в какой-то момент разговора я перегнул палку и обидел всю систему его мировоззрения, ведь чего я только не пробовал: предупреждал, что буду жаловаться, умолял, злился, но мастер был неумолим. Казалось, он скорее готов был умереть на месте, чем раскинуть мозгами или просто сделать работу как следует, пусть и без применения мозгов, если уж он так ими дорожит, что ни при каких обстоятельствах не использует.
Отпустив мастера, я сел перед мертвым экраном и стал ждать у моря погоды. Поиграв с телевизионным пультом, я обнаружил, что некоторые новые программы действительно начали показывать, но большинство старых программ безвозвратно пропали. То есть для одних передач погода была плохой, а для других – вполне подходящей. Наверное, бог ветров Эол таким образом осуществлял свою божественную цензуру телевещания… То есть то, что ему нравится, он допускает, а что противоречит его ветреным вкусам – то ни-ни!
Я вздохнул и нехотя поплелся жаловаться. Свой акт мести я начал с того, что позвонил в компанию. Однако, едва набрав номер, я понял, что издевательства надо мной еще только начались… Пройдя по нескончаемым меню, я пообщался с автоматической сотрудницей – компьютерной программой, которая должна понимать мои ответы, но из-за моего русского акцента она все время твердила, что меня не поняла, и мне нужно повторить еще раз… Я проклял автоматизацию, робототехнику, научно-технический прогресс и тоскливо положил трубку. Хотелось плакать от бессилия и обиды. Ладно бы я добивался чего-нибудь стоящего. А то ведь дребедень! И то – не способен!!! Не способен! Вот какая ломка характера! Вот какое самоуничижение!
Жена Анюта, поняв, что я сейчас впаду в состояние буйного помешательства, взялась звонить сама и через несколько минут добралась до живого человека. Я схватил трубку и стал изливать все накопившиеся у меня обиды. На том конце меня успокоили и заверили, что к нам придет новый мастер, правда, через три недели.
Я уже почти стенал, но трубка оставалась неумолимой. Огромные корпорации вытеснили мелкие компании и теперь, наслаждаясь своей монополией, стали гораздо хамовитее и бесчувственнее, чем даже служащие госучреждений! Невероятно, но факт. Жаловаться бесполезно!
Недели протекли быстро. Мы смотрели русские программы, которые, надо признать, новая тарелка ловила, однако все другие каналы оставались недоступными.
Наконец пришел долгожданный новый мастер. Он был помоложе и еще не настолько спился. Оказалось, что все эти мастера никакого отношения к компании, устанавливающей тарелки, не имеют. Их просто нанимают как подрядчиков, так что я не понимаю, о каком увольнении врал мне первый мастер.
Новый специалист не мог сослаться на погоду, потому что стоял ясный солнечный день. Он повозился с антенной минут пять, вследствие чего пропали и те программы, которые уже показывали. Не помогло и то, что на этот раз я стоял как штык подле его стремянки и, как послушный подмастерье, подавал отвертки и болты.
Мастер сказал, что деревья мешают. Я спросил, какие именно, уже намереваясь вызвать кого-нибудь и потребовать их спилить. Он ответил: все!
– Так что же делать? – спросил я в отчаянье, переходящем в смирение.
– Нужно вкопать столб и на нем установить антенну, – деловито сообщил новый мастер, но сразу добавил, чтобы я себе ничего такого не подумал, что он этим не занимается.
– И где же должен быть этот столб? – убитым голосом спросил я.
– Сейчас я покажу, – обрадовался мастер, увидев, что я не лезу в драку.
Он со знанием дела и постоянно поглядывая на небо, отмерял несколько десятков шагов от дома и остановился посреди проезжей части дороги, ведущей к нам во двор.
– Вот здесь! – весело крикнул он мне.
– Но как же ездить? – закричал я в ответ.
– А вот тут можно объезжать, – показал мастер на канаву.
Я подумал, что схожу с ума. Мастер направился к своему автомобилю.
– Постойте! – закричал я вдогонку. – Ведь ничего же не работает! Я заплачу вам сколько хотите! Только сделайте что-нибудь. Как мне в глаза детям смотреть? Ведь все же работало пять лет, я захотел включить малоинтересующие их русские программы, и теперь ничего не работает! Они ведь не будут меня уважать! Уйдут в наркоманы или завербуются в армию и уедут воевать в Афганистан со скуки! Такие случаи уже бывали в семьях, не имеющих средств на покупку телевизора!
– Да не в деньгах дело, – сказал мастер и криво усмехнулся, словно говоря, мол, ведь вот какой вы меркантильный субъект… Не все, мол, на свете можно купить за деньги.
– Но вы же сделали еще хуже! – завопил я.
Мастер немедленно вернулся, но меня напугал этот его порыв. Мне казалось, что ничего хорошего он не сулит. И правда, злобное лицо его исказилось, и он прошипел, что сейчас вообще вырвет все провода и напишет рапорт, что установка антенны по месту моего проживания невозможна.
Тут меня осенило.
– А что, если дополнительно привесить и старую антенну?
Предложение мастеру показалось интересным, и, к моему удивлению, он согласился, но при условии: я подпишу, что подтверждаю, что по месту моего проживания качественная установка антенны невозможна, и больше я не буду жаловаться.
Я ответил, что подпишу все, что угодно, если телевизор будет показывать.
Мастер прикрепил старую антенну параллельно с новой. Теперь по старой антенне теоретически шли старые каналы, а по новой – новые, только все они оказались недоступными. Мастер сказал, что это нормально, и мне надо звонить в компанию разбираться.
Тут он решительно поднялся и ушел, даже не взяв с меня никакой подписи.
Я позвонил в компанию, и в течение часа мне объясняли, что подсоединить, а что отсоединить, на какую кнопку нажать, а на какую не стоит. Результат? С двумя антеннами все заработало, и мы снова всей семьей сидим, тупо уставившись в экран телевизора, по которому решительно нечего смотреть…
Вообще нужно сказать: телевидение зловредно не по сути, а по содержанию. Сотни каналов нескончаемой дребедени – вот в чем язва этого прибора, ежедневно совершающего насилие над нашими глазами и душой. Либо скука, либо гадость – вот и все, что могут предложить нам его сияющие недра. Словно жемчужину в горе мусора, приходится вылавливать в нескончаемой веренице каналов и программ что-нибудь стоящее внимание, что-нибудь, дающее пищу не только моргательному рефлексу, но и чему-то еще, для чего мы наверняка живем… Ну ведь не может же быть, что суть всего нашего существования сводится к тому, что нам пытается внушить неумолимый экран?
Руководствуясь этой, возможно, наивной надеждой, мы все же смотрим телевизор. Особый комфорт вызывало наличие программ на русском языке, не столько из-за их содержания, сколько в силу того факта, что от родного языка не убежишь, не скроешься, он все равно будет крепко цепляться за подтяжки нашего сознания. Вы разве не знаете, что наше сознание носит подтяжки? Это для того, чтобы оно не спадало и не оголяло наше подсознание, которое настолько неприлично, что выставлять его напоказ считается недопустимым. Хотя вот у меня в подсознании уже давно ничего такого в стиле Генри Миллера не водится. Ни разврата, ни тайных желаний. Так, мысль о миске пельменей да полмысли о неминуемой смерти – вот и вся моя начинка.
Оказалось, что крупная канадская компания наконец снизошла до осознания того факта, что, к примеру в Торонто, каждый второй – иммигрант, и соорудила целый пакет программ на иностранных языках. Я снова заказал себе русское телевидение и стал терпеливо ждать, когда прибудет мастер установить новую антенну. Наконец через пару недель пасмурным утром на пороге нашего дома объявилось это существо. Оно, по всей видимости, было мужчиной со столь длительным запойным стажем, что половая принадлежность сего индивидуума поистерлась и ушла как бы на второй план. Хотя, конечно, и к женскому сословию его отнести было совершенно невозможно. Короче, пришелец поначалу сделал вид, что понятия не имеет, зачем его сюда вызвали, но после короткого диалога все же признал, что прекрасно осознает свое предназначение, и неохотно отправился наружу низводить несчастную старую антенну и водружать новую. Прежде чем выйти, он испробовал все предлоги, по которым он мог бы отвалить, ничего не сделав. Нежелание работать было настолько явным, что даже после того как пришелец покинул дом, эта лень оставалась разлитой в прихожей и усыпила наповал двух котов и одну муху, случайно затесавшуюся в дом еще летом, а потом решившую и перезимовать, раз уж на юга лететь поздно… Помните, как у Пушкина? «Мухи собрались, и острым клином полетели мухи на юг загорать…»[9]
Мне не хотелось выходить из дома, ибо я, как обычно, пребывал в своем форменном костюме – домашнем халате, а на улице шел чуть ли не ледяной дождь. Местные мастера нашей канадской глубинки ненавидят, когда хозяин дома не участвует живейшим образом в их работе. Они свято верят, что никаких иных занятий, кроме как стоять под промозглым дождем и подавать им то болты, то отвертку, у нормального жителя этих мест просто быть не может. Иммигрантов у нас нет, и поэтому все экзотические работы выполняются гордыми потомками пионеров-первопроходимцев. А в них еще жива, знаете ли, эта цеховая гордость рыцарей оглобли и кавалеров напильника.
Итак, оскорбившись до глубины души, мастер побегал часа два вокруг моего дома и собрался уходить. Я предусмотрительно пошел проверить, чего он там наделал. Телевизор ничего не показывал. На экране красовалась надпись: «Нет сигнала!»
Я остановил телевизионщика, буквально встав у него на дороге и отрезав пути к отступлению.
– Плохая погода! – выпалил он и потупил глаза.
– Но до того, как вы пришли, все другие программы прекрасно показывали, хотя погода утром была еще хуже!
– Деревья мешают приему сигнала! – добавил мастер.
– Мы здесь живем уже шестой год, а эти деревья стоят здесь, наверное, не меньше столетия… – потихоньку начал распаляться я. Мало того, что по этому телевизору вечно показывают муть, мало того, что за каждый пакет программ надо вносить дополнительную помесячную доплату, мало того, что мы ждали этого мастера фиг знает сколько недель, так он еще все испортил и навострил лыжи уходить.
– У меня больше нет времени возиться с вашей антенной, – признался мастер, – у меня еще пять заказов. Меня уволят, если я буду по два часа околачиваться на каждом адресе.
– То есть вы торопитесь нарушить прием телепрограмм сегодня еще в пяти домах? – съязвил я.
– У вас плохая погода и деревья мешают, и я не собираюсь из-за этого получить отставку! – заупрямился мастер и попытался пройти к своему автомобилю.
– А вы не задумывались, что если вы продолжите так работать, то именно это и сможет стать причиной вашей безработицы? – спросил я, хотя понимал, что слово «безработица» никого не пугает, а звучит сладким обещанием ленивого безделья и жирного пособия, явно хватающего на пиво.
– Мне нечего вам сказать. Если хотите, я выдерну все провода и так и оставлю, а сам подам рапорт, что ваш дом не подходит для установки антенны, пока он окружен деревьями.
– Но весь наш район сплошные леса! – возмутился я. – Как бы вы себя почувствовали, если бы я пришел к вам в дом и испортил вам прием телепрограмм?
Мастер на минуту задумался. Видимо, такой поворот мысли оказался для него неожиданным.
– Я бы чувствовал себя плохо, – с улыбкой сознался он.
– Ну? Так что бы вы сделали в таком случае? – продолжил я сеанс психоанализа.
– Я бы принял совет мастера, говорящего, что погода плохая и деревья мешают! – отрезал он, и мне пришлось его отпустить, ибо я понял, что больше ничего мне добиться не удастся. Видимо, в какой-то момент разговора я перегнул палку и обидел всю систему его мировоззрения, ведь чего я только не пробовал: предупреждал, что буду жаловаться, умолял, злился, но мастер был неумолим. Казалось, он скорее готов был умереть на месте, чем раскинуть мозгами или просто сделать работу как следует, пусть и без применения мозгов, если уж он так ими дорожит, что ни при каких обстоятельствах не использует.
Отпустив мастера, я сел перед мертвым экраном и стал ждать у моря погоды. Поиграв с телевизионным пультом, я обнаружил, что некоторые новые программы действительно начали показывать, но большинство старых программ безвозвратно пропали. То есть для одних передач погода была плохой, а для других – вполне подходящей. Наверное, бог ветров Эол таким образом осуществлял свою божественную цензуру телевещания… То есть то, что ему нравится, он допускает, а что противоречит его ветреным вкусам – то ни-ни!
Я вздохнул и нехотя поплелся жаловаться. Свой акт мести я начал с того, что позвонил в компанию. Однако, едва набрав номер, я понял, что издевательства надо мной еще только начались… Пройдя по нескончаемым меню, я пообщался с автоматической сотрудницей – компьютерной программой, которая должна понимать мои ответы, но из-за моего русского акцента она все время твердила, что меня не поняла, и мне нужно повторить еще раз… Я проклял автоматизацию, робототехнику, научно-технический прогресс и тоскливо положил трубку. Хотелось плакать от бессилия и обиды. Ладно бы я добивался чего-нибудь стоящего. А то ведь дребедень! И то – не способен!!! Не способен! Вот какая ломка характера! Вот какое самоуничижение!
Жена Анюта, поняв, что я сейчас впаду в состояние буйного помешательства, взялась звонить сама и через несколько минут добралась до живого человека. Я схватил трубку и стал изливать все накопившиеся у меня обиды. На том конце меня успокоили и заверили, что к нам придет новый мастер, правда, через три недели.
Я уже почти стенал, но трубка оставалась неумолимой. Огромные корпорации вытеснили мелкие компании и теперь, наслаждаясь своей монополией, стали гораздо хамовитее и бесчувственнее, чем даже служащие госучреждений! Невероятно, но факт. Жаловаться бесполезно!
Недели протекли быстро. Мы смотрели русские программы, которые, надо признать, новая тарелка ловила, однако все другие каналы оставались недоступными.
Наконец пришел долгожданный новый мастер. Он был помоложе и еще не настолько спился. Оказалось, что все эти мастера никакого отношения к компании, устанавливающей тарелки, не имеют. Их просто нанимают как подрядчиков, так что я не понимаю, о каком увольнении врал мне первый мастер.
Новый специалист не мог сослаться на погоду, потому что стоял ясный солнечный день. Он повозился с антенной минут пять, вследствие чего пропали и те программы, которые уже показывали. Не помогло и то, что на этот раз я стоял как штык подле его стремянки и, как послушный подмастерье, подавал отвертки и болты.
Мастер сказал, что деревья мешают. Я спросил, какие именно, уже намереваясь вызвать кого-нибудь и потребовать их спилить. Он ответил: все!
– Так что же делать? – спросил я в отчаянье, переходящем в смирение.
– Нужно вкопать столб и на нем установить антенну, – деловито сообщил новый мастер, но сразу добавил, чтобы я себе ничего такого не подумал, что он этим не занимается.
– И где же должен быть этот столб? – убитым голосом спросил я.
– Сейчас я покажу, – обрадовался мастер, увидев, что я не лезу в драку.
Он со знанием дела и постоянно поглядывая на небо, отмерял несколько десятков шагов от дома и остановился посреди проезжей части дороги, ведущей к нам во двор.
– Вот здесь! – весело крикнул он мне.
– Но как же ездить? – закричал я в ответ.
– А вот тут можно объезжать, – показал мастер на канаву.
Я подумал, что схожу с ума. Мастер направился к своему автомобилю.
– Постойте! – закричал я вдогонку. – Ведь ничего же не работает! Я заплачу вам сколько хотите! Только сделайте что-нибудь. Как мне в глаза детям смотреть? Ведь все же работало пять лет, я захотел включить малоинтересующие их русские программы, и теперь ничего не работает! Они ведь не будут меня уважать! Уйдут в наркоманы или завербуются в армию и уедут воевать в Афганистан со скуки! Такие случаи уже бывали в семьях, не имеющих средств на покупку телевизора!
– Да не в деньгах дело, – сказал мастер и криво усмехнулся, словно говоря, мол, ведь вот какой вы меркантильный субъект… Не все, мол, на свете можно купить за деньги.
– Но вы же сделали еще хуже! – завопил я.
Мастер немедленно вернулся, но меня напугал этот его порыв. Мне казалось, что ничего хорошего он не сулит. И правда, злобное лицо его исказилось, и он прошипел, что сейчас вообще вырвет все провода и напишет рапорт, что установка антенны по месту моего проживания невозможна.
Тут меня осенило.
– А что, если дополнительно привесить и старую антенну?
Предложение мастеру показалось интересным, и, к моему удивлению, он согласился, но при условии: я подпишу, что подтверждаю, что по месту моего проживания качественная установка антенны невозможна, и больше я не буду жаловаться.
Я ответил, что подпишу все, что угодно, если телевизор будет показывать.
Мастер прикрепил старую антенну параллельно с новой. Теперь по старой антенне теоретически шли старые каналы, а по новой – новые, только все они оказались недоступными. Мастер сказал, что это нормально, и мне надо звонить в компанию разбираться.
Тут он решительно поднялся и ушел, даже не взяв с меня никакой подписи.
Я позвонил в компанию, и в течение часа мне объясняли, что подсоединить, а что отсоединить, на какую кнопку нажать, а на какую не стоит. Результат? С двумя антеннами все заработало, и мы снова всей семьей сидим, тупо уставившись в экран телевизора, по которому решительно нечего смотреть…
Чем отличается индеец с одеялом от еврея с роялем?
Как это ни удивительно, люди в последнее время совершенно не желают работать. Особенно у нас, в канадской глубинке, невозможно найти стоящего работника или хоть какого-никакого помощника. То ли все наше население готовилось к встрече робототехнической эры в двадцать первом веке, а она так и не соизволила наступить, и людишки потеряли вкус к труду и скуксились, то ли над заснеженными пространствами наших необъятных лесов враги человечества распылили некий секретный состав, вызывающий хроническую идиосинкразию к любому виду труда… Как знать, но так или иначе приходится все делать самому: и дрова грузить, и снег чистить… Ну, хорошо, хорошо… Вру. Не всё и не всегда. С грехом пополам удается каждый раз в самый последний момент отыскать какого-нибудь бедолагу, который снизойдет до моей мольбы и все же возьмет лопату в руки, но это вовсе не значит, что работа будет завершена. Иммигрантов, голодных до любой работы, у нас нет. Да и иммигранты тоже нынче вертят носом… Местные жители же все как один – потомки шотландских да ирландских первопроходимцев … Мастера своего дела, благородство так и пышет, культура просто одурманивает. Если и пьянствуют, так в гордом одиночестве, а если и спиваются, так только пивом…
Вот, к примеру, один мастер подвязался делать мне камин, но не доделал его. Я дал задаток – половину суммы. Через полгода я настойчиво уже ему так говорю – доделай! А он обиделся и пропал навсегда. Я потом по дешевке камин все же доделал. Благо, немного оставалось…
Потом водопроводчик менял у нас душ. Всё разобрал и пропал. Мы прожили полгода без душа. Я его наконец отыскал – а он тоже почему-то обиделся. Пришел, душ доделал, но денег вообще не взял и ушел навсегда.
Паркетчик тоже, положив только половину паркета, растворился в туманной дымке.
Один живописный старикашка пришел снять размеры, чтобы вставить дверь; размеры снял, но больше не возвращался. А ведь это было четыре года назад. Может быть, он умер? Может быть, у них у всех какая-то неестественно высокая смертность?
Уборщиков снега у нас с трудом хватает на один сезон. Один долговязый товарищ по имени Джон все никак не приезжал убрать снег вовремя. А это неприятно, потому что ни въехать, ни выехать, дом-то у нас, слава богу, выдался на холме. Тогда я уговорил одного из соседей почистить разок снег за явно раздутую мзду. Просто очень кушать хотелось, а для добычи пропитания в магазин смотаться позарез требовалось… Так Джон узнал, обиделся, и вообще больше не приехал. Я звонил, просил, умолял, увещевал, говорил о культурных различиях, извинялся за мое незнание местных обычаев… Джон был непреклонен. Тогда я попробовал атаковать его железной логикой. Я спросил:
– Что ты делаешь в жизни?
– Чищу снег, – подумав, ответил Джон.
– Это твой бизнес?
– Да.
– Так у меня есть снег, а ты его чистишь, почему бы тебе не приехать и не почистить его, забыв, кому ты его чистишь, простив меня по-христиански, наконец…
Джон согласился и явился с лопатой. Я спросил, отчего же он чистит снег лопатой? На что получил ответ, что, оказывается, он продал свой грузовичок со скребком, а с лопатой в руках чистить снег ему не хотелось. На вопрос, почему же он продал свой грузовичок, Джон только пожал плечами… Мне показалось, что он это сделал из-за обиды на меня… Во всяком случае, больше он не приезжал.
Обида местного рабочего класса коренится в каких-то неведомых стороннему человеку дебрях их загадочных душ. Как сюда попали эти люди? Чем они живут? Кто жил на этой земле до них? Кто будет жить после? Я вот, например, знаю одного коренного индейца с одеялом. Приятнейшая личность… Правда, он, как бы поточнее выразиться… неживой. Я вовсе не имею в виду этот отвратительный лозунг, что «хороший индеец – мертвый индеец». Просто на нашей дороге стоит большой неотесанный крест, и на нем так и написано: «Индеец с одеялом». Вот он – самый мой любимый сосед. Его похоронили лет сто назад, но ведет он себя очень смирно и не лезет к соседям с дурными просьбами.
Вот, например сосед, который справа, вместо «здрасьте» попросил одолжить ему двадцать тысяч долларов. Мы в дом-то въехать не успели, а он уже тут как тут. Я, грешным делом, отказал. Ну, банки для этого есть, да и откуда мне взять такую сумму наличными, особенно после того, как мы только что купили дом? Так бедолага со мной уже шесть лет не разговаривает. Хорошо, что дома наши стоят далеко друг от друга и о существовании соседей можно вообще не вспоминать.
Я тут приезжал к знакомым в Торонто, подхожу к их двери, а там рядышком незнакомый мужик сидит. Я приятелей спросил: «А это кто?». Они говорят: «Как кто? Сосед!»
«А чего он у вас на пороге сидит?», – спрашиваю, а они отвечают: «Так это он у себя на пороге сидит»… Входы-то рядышком, вот я и не сориентировался, привык к нашему простору, участкам по шесть акров девственного леса да могилам индейцев с одеялами…
Правда, леса у нас не очень хорошие. Дело в том, что примерно два, а может, три миллиарда лет назад тут все залило лавой, ну, она застыла и сформировала такие мощные скалы, а почва на них не держится, и деревья все время валятся сами по себе при малейшем дуновении ветерка… Может быть, и бедному индейцу с одеялом по макушке какой-нибудь сосной заехало, и одеяло не помогло? Как знать, тайна сия погребена в пыли потусторонних архивов… Померев, не забыть бы спросить, что же приключилось с соседом моим, с индейцем с одеялом? Хотя до того ли будет?
Высоцкий в последнем своем стихотворении, которое, мне кажется, сродни пушкинскому прощальному «Пора мой друг, пора, //Покоя сердце просит…», говорил, что ему, дескать, есть что спеть, представ перед Всевышним… А есть ли нам, что спеть перед Всевышним? Сделали ли мы что-нибудь стоящее в своей жизни, что-нибудь такое, о чем стоило бы вспомнить, когда последний час, говорят, столь же неизбежный, как и налоги, наложит на нас свой мрачный плащ прощанья?
Что предъявим мы своей совести тогда? Роскошный дом с почти выплаченной ипотечной ссудой? Два автомобиля? Моторную лодку, купленную в рассрочку и так и не воссоединившуюся с водной стихией из-за отсутствия свободного времени, затрачиваемого на подработку, чтобы расплатиться за эту же самую лодку?
Нет? Это не всё? В жизни было нечто еще, более важное, безусловно более ценное… Ну, я знаю, что вы скажете… Наше главное достижение – это дети! Дети, которые уже почти купили роскошный дом, правда, тоже на ипотечную ссуду, уже ездят сразу на двух автомобилях и подумывают, купить ли им свою моторную лодку, или лучше набраться терпения и унаследовать вашу…
Вот у нас в глубинке живут люди простые и суровые. Им вообще ничего не надо. Им не только есть, что спеть перед Всевышним, если такая надобность обуяет, но есть и что прокукарекать, и даже сплясать… Простой народ первопроходимцев весьма духовен. Они бывают грубоваты, и я даже иногда начинаю подозревать, что индеец с одеялом умер не совсем своей смертью… Но все же нельзя отрицать, что человек, породнившийся с природой, гораздо более духовен, чем горожанин, отгородившийся от всего естества кабельным телевидением и билетом в Оперный театр, в который скоро даже самих певцов будут пускать только за очень большие деньги.
Хотя, в общем, что же наш простой человек покажет Всевышнему? Груду нелегально добытых оленьих рогов? Плантацию марихуаны, которая по всем законам, божеским и земным, не должна была расти в нашем суровом климате, но однако ж росла и радовала суровых рыцарей лесного обихода?
Итак, запутавшись в догадках, кто что споет, представ перед Всевышним, я поддался давней наклонности и решил приобрести рояль. Ведь будет гораздо легче спеть, вооружившись аккомпанементом. Я, конечно, понимал, что голыми мы вошли в этот мир, голыми и уйдем… Но иметь рояль все же хотелось, даже если и придется наяривать на нем исключительно в обнаженном виде.
Покупать новый инструмент минимум за десять кусков мне показалось диким, и я дал объявление в местной газете, что мне требуется рояль. После нескольких звонков от людей, утверждающих, что они королевских кровей (royal blood) и потомственные роялисты, которыми, разумеется, полнятся наши леса, мне наконец позвонили две престарелые сестрички, спекулирующие роялями, и я с блаженством удовлетворил свою страсть, приобретя инструмент канадского производства преклонного возраста. Роялю было около семидесяти пяти лет, и принадлежал он какому-то местному музыканту. Когда я открыл крышку и попытался чего-нибудь наиграть, крышка внезапно захлопнулась, и мне больно прижало пальцы… Короче, инструмент попался с норовом.
Поскольку я его не на шутку побаивался, то садился за него редко. В основном инструмент служил местом лежки котов. Но однажды мне пришлось перенести рояль в другую комнату, поскольку мы позволили себе купить обеденный стол большего размера, не столько с расчетом на многочисленных гостей, сколько с прицелом на значительное расширение места для закусок, ну, знаете, чтобы хлеб по праздникам не приходилось ставить на сервант из-за тесноты на обеденном столе.
Разумеется, взять рояль под мышку и перенести в другую комнату не представлялось возможным. Во-первых, он тяжелый, как скала, а во-вторых, никаким боком он в дверной проем не пролез бы, нужно было отвинчивать ножки. Я позвонил в компанию, специализирующуюся на перевозке роялей.
– Триста долларов! – отвадил меня недобрый голос.
– Но ведь это на том же этаже! Просто из комнаты в комнату!
– Триста долларов! – повторил голос и повесил трубку.
Ну, думаю, шиш вам с маслом. Пусть лучше я погибну под этим роялем и досрочно предстану перед Всевышним, чем заплачу этим дармоедам триста долларов за пять минут работы! Не то чтобы я жаден, но иногда вот не могу позволить себе несправедливо оплачивать труд…
Короче, дождавшись, когда у меня во дворе появились трое мужчин, которые устанавливали курятник, переделанный из старой собачьей будки, принадлежавшей безвременно усопшей сенбернарше Жужи, я соблазнил их восьмьюдесятью долларами и привел в дом.
Мы долго бегали вокруг рояля, но никто из нас не решался к нему притронуться. Я понял, что теряю инициативу, и бодро скомандовал:
– Давайте открутим ножки, потому что с ножками он все равно через дверной проем не пройдет, даже если поставить его на попа и пропихивать боком.
Вот, к примеру, один мастер подвязался делать мне камин, но не доделал его. Я дал задаток – половину суммы. Через полгода я настойчиво уже ему так говорю – доделай! А он обиделся и пропал навсегда. Я потом по дешевке камин все же доделал. Благо, немного оставалось…
Потом водопроводчик менял у нас душ. Всё разобрал и пропал. Мы прожили полгода без душа. Я его наконец отыскал – а он тоже почему-то обиделся. Пришел, душ доделал, но денег вообще не взял и ушел навсегда.
Паркетчик тоже, положив только половину паркета, растворился в туманной дымке.
Один живописный старикашка пришел снять размеры, чтобы вставить дверь; размеры снял, но больше не возвращался. А ведь это было четыре года назад. Может быть, он умер? Может быть, у них у всех какая-то неестественно высокая смертность?
Уборщиков снега у нас с трудом хватает на один сезон. Один долговязый товарищ по имени Джон все никак не приезжал убрать снег вовремя. А это неприятно, потому что ни въехать, ни выехать, дом-то у нас, слава богу, выдался на холме. Тогда я уговорил одного из соседей почистить разок снег за явно раздутую мзду. Просто очень кушать хотелось, а для добычи пропитания в магазин смотаться позарез требовалось… Так Джон узнал, обиделся, и вообще больше не приехал. Я звонил, просил, умолял, увещевал, говорил о культурных различиях, извинялся за мое незнание местных обычаев… Джон был непреклонен. Тогда я попробовал атаковать его железной логикой. Я спросил:
– Что ты делаешь в жизни?
– Чищу снег, – подумав, ответил Джон.
– Это твой бизнес?
– Да.
– Так у меня есть снег, а ты его чистишь, почему бы тебе не приехать и не почистить его, забыв, кому ты его чистишь, простив меня по-христиански, наконец…
Джон согласился и явился с лопатой. Я спросил, отчего же он чистит снег лопатой? На что получил ответ, что, оказывается, он продал свой грузовичок со скребком, а с лопатой в руках чистить снег ему не хотелось. На вопрос, почему же он продал свой грузовичок, Джон только пожал плечами… Мне показалось, что он это сделал из-за обиды на меня… Во всяком случае, больше он не приезжал.
Обида местного рабочего класса коренится в каких-то неведомых стороннему человеку дебрях их загадочных душ. Как сюда попали эти люди? Чем они живут? Кто жил на этой земле до них? Кто будет жить после? Я вот, например, знаю одного коренного индейца с одеялом. Приятнейшая личность… Правда, он, как бы поточнее выразиться… неживой. Я вовсе не имею в виду этот отвратительный лозунг, что «хороший индеец – мертвый индеец». Просто на нашей дороге стоит большой неотесанный крест, и на нем так и написано: «Индеец с одеялом». Вот он – самый мой любимый сосед. Его похоронили лет сто назад, но ведет он себя очень смирно и не лезет к соседям с дурными просьбами.
Вот, например сосед, который справа, вместо «здрасьте» попросил одолжить ему двадцать тысяч долларов. Мы в дом-то въехать не успели, а он уже тут как тут. Я, грешным делом, отказал. Ну, банки для этого есть, да и откуда мне взять такую сумму наличными, особенно после того, как мы только что купили дом? Так бедолага со мной уже шесть лет не разговаривает. Хорошо, что дома наши стоят далеко друг от друга и о существовании соседей можно вообще не вспоминать.
Я тут приезжал к знакомым в Торонто, подхожу к их двери, а там рядышком незнакомый мужик сидит. Я приятелей спросил: «А это кто?». Они говорят: «Как кто? Сосед!»
«А чего он у вас на пороге сидит?», – спрашиваю, а они отвечают: «Так это он у себя на пороге сидит»… Входы-то рядышком, вот я и не сориентировался, привык к нашему простору, участкам по шесть акров девственного леса да могилам индейцев с одеялами…
Правда, леса у нас не очень хорошие. Дело в том, что примерно два, а может, три миллиарда лет назад тут все залило лавой, ну, она застыла и сформировала такие мощные скалы, а почва на них не держится, и деревья все время валятся сами по себе при малейшем дуновении ветерка… Может быть, и бедному индейцу с одеялом по макушке какой-нибудь сосной заехало, и одеяло не помогло? Как знать, тайна сия погребена в пыли потусторонних архивов… Померев, не забыть бы спросить, что же приключилось с соседом моим, с индейцем с одеялом? Хотя до того ли будет?
Что предъявим мы своей совести тогда? Роскошный дом с почти выплаченной ипотечной ссудой? Два автомобиля? Моторную лодку, купленную в рассрочку и так и не воссоединившуюся с водной стихией из-за отсутствия свободного времени, затрачиваемого на подработку, чтобы расплатиться за эту же самую лодку?
Нет? Это не всё? В жизни было нечто еще, более важное, безусловно более ценное… Ну, я знаю, что вы скажете… Наше главное достижение – это дети! Дети, которые уже почти купили роскошный дом, правда, тоже на ипотечную ссуду, уже ездят сразу на двух автомобилях и подумывают, купить ли им свою моторную лодку, или лучше набраться терпения и унаследовать вашу…
Вот у нас в глубинке живут люди простые и суровые. Им вообще ничего не надо. Им не только есть, что спеть перед Всевышним, если такая надобность обуяет, но есть и что прокукарекать, и даже сплясать… Простой народ первопроходимцев весьма духовен. Они бывают грубоваты, и я даже иногда начинаю подозревать, что индеец с одеялом умер не совсем своей смертью… Но все же нельзя отрицать, что человек, породнившийся с природой, гораздо более духовен, чем горожанин, отгородившийся от всего естества кабельным телевидением и билетом в Оперный театр, в который скоро даже самих певцов будут пускать только за очень большие деньги.
Хотя, в общем, что же наш простой человек покажет Всевышнему? Груду нелегально добытых оленьих рогов? Плантацию марихуаны, которая по всем законам, божеским и земным, не должна была расти в нашем суровом климате, но однако ж росла и радовала суровых рыцарей лесного обихода?
Итак, запутавшись в догадках, кто что споет, представ перед Всевышним, я поддался давней наклонности и решил приобрести рояль. Ведь будет гораздо легче спеть, вооружившись аккомпанементом. Я, конечно, понимал, что голыми мы вошли в этот мир, голыми и уйдем… Но иметь рояль все же хотелось, даже если и придется наяривать на нем исключительно в обнаженном виде.
Покупать новый инструмент минимум за десять кусков мне показалось диким, и я дал объявление в местной газете, что мне требуется рояль. После нескольких звонков от людей, утверждающих, что они королевских кровей (royal blood) и потомственные роялисты, которыми, разумеется, полнятся наши леса, мне наконец позвонили две престарелые сестрички, спекулирующие роялями, и я с блаженством удовлетворил свою страсть, приобретя инструмент канадского производства преклонного возраста. Роялю было около семидесяти пяти лет, и принадлежал он какому-то местному музыканту. Когда я открыл крышку и попытался чего-нибудь наиграть, крышка внезапно захлопнулась, и мне больно прижало пальцы… Короче, инструмент попался с норовом.
Поскольку я его не на шутку побаивался, то садился за него редко. В основном инструмент служил местом лежки котов. Но однажды мне пришлось перенести рояль в другую комнату, поскольку мы позволили себе купить обеденный стол большего размера, не столько с расчетом на многочисленных гостей, сколько с прицелом на значительное расширение места для закусок, ну, знаете, чтобы хлеб по праздникам не приходилось ставить на сервант из-за тесноты на обеденном столе.
Разумеется, взять рояль под мышку и перенести в другую комнату не представлялось возможным. Во-первых, он тяжелый, как скала, а во-вторых, никаким боком он в дверной проем не пролез бы, нужно было отвинчивать ножки. Я позвонил в компанию, специализирующуюся на перевозке роялей.
– Триста долларов! – отвадил меня недобрый голос.
– Но ведь это на том же этаже! Просто из комнаты в комнату!
– Триста долларов! – повторил голос и повесил трубку.
Ну, думаю, шиш вам с маслом. Пусть лучше я погибну под этим роялем и досрочно предстану перед Всевышним, чем заплачу этим дармоедам триста долларов за пять минут работы! Не то чтобы я жаден, но иногда вот не могу позволить себе несправедливо оплачивать труд…
Короче, дождавшись, когда у меня во дворе появились трое мужчин, которые устанавливали курятник, переделанный из старой собачьей будки, принадлежавшей безвременно усопшей сенбернарше Жужи, я соблазнил их восьмьюдесятью долларами и привел в дом.
Мы долго бегали вокруг рояля, но никто из нас не решался к нему притронуться. Я понял, что теряю инициативу, и бодро скомандовал:
– Давайте открутим ножки, потому что с ножками он все равно через дверной проем не пройдет, даже если поставить его на попа и пропихивать боком.