Страница:
Кстати, так и случилось со знаменитой в Америке книгой «Моби Дик». Ведь откопать талант уже мертвый и, желательно, с просроченными авторскими правами или со сговорчивыми наследниками – это же как клад найти, только даже выгодней, ибо клад действительно нужно найти, а в случае с усопшим талантом достаточно громогласно заявить: это клад! И считайте, что клад найден.
Вы даже не представляете, насколько удобно иметь дело с мертвым автором. Ни тебе капризов, ни запоев, ни неудобных произведений, ни исписаннос-ти… Я думаю, со временем снова войдет в моду издавать исключительно посмертно, особенно в России.
Позвольте же мне вернуться к своей скромной персоне. Итак, я стал писателем сознательно, ибо стихи не могли вполне удовлетворить мою страсть к уничтожению лесов на планете, из древесины которых делается бумага для моих книг. Стихами заполнить восемьсот страниц трудно, хотя, конечно, можно, потому что в стихах слов мало, а места на странице они занимают больше. Поэтому я стал прозаиком и лишь изредка отдаю дань музе поэзии, положив на ее алтарь примерно двести стихов.
Однако сложнее всего было убедить самого себя в том, что я писатель. Это заняло около тридцати лет, хотя сосунковый возраст, пожалуй, не в счет.
Потом довольно хлопотно было склонить к этой же мысли самых близких, но они в конце концов уступили. (С теми, кто не принял эту мою метаморфозу из неписателя в писателя, я решительно порвал, во-первых, чтоб другим неповадно было, а во-вторых, чтобы вообще себе не думали.) Помните, как в «Чайке» Чехова молодой человек болезненно реагировал на невнимание к своему творчеству? Застрелился. Не ждите. Со мной этот номер не пройдет. Теперь пришли другие времена. Теперь автор стреляться не будет. Теперь автор сам кого угодно застрелит!
Затем я окончательно решил, что, чтобы чувствовать себя хорошо, книжки нужно писать очень толстые. Остановился на размерчике в семьсот-восемьсот страниц и прикинул, сколько времени мне потребуется, чтобы написать двадцать томов. Оказалось, с моей плодовитостью, – всего лишь примерно десять лет. А что потом, скажете вы? Найду чем заняться. Мало ли что еще мне в голову придет за такой срок. Раз мне теперь помирать каждый день не разрешают и поят таблеточ-ками от невроза, то я еще всем дам прикурить, мало не покажется. Вот я недавно музыку писать начал. Фортепьянные сонаты. Кто сказал, что я не знаю нот? Знаю. Ну, не все, конечно… А чтобы писать музыку, вовсе не нужно знать все ноты! Я могу напеть. Хотите?
Итак, главное – не комплексовать, ибо писательство не терпит комплексующих. Читатель, он зоркий —сразу комплексующего автора разглядит и на свалку его. Вы скажете, что и некомплексующего снесут на свалку? Вовсе не обязательно. А я вот возьму и завалю все газеты и журналы: «Ах Кригер, ай даКригер!», и будут покупать, как миленькие. Конечно, дохода выйдет из этого мало, а скорее, выйдет сплошной расход и конфуз, ибо книгоиздательство в современной России доживает свои последние годы и вот-вот подпадет под строгий контроль государства. Но удовлетворение будет, наверное. Пожалуй, я так и сделаю.
Вообще, тот факт, что мне выпало стать русским писателем, меня весьма удручал, ибо, как я уже отметил, российский массовый читатель, пожалуй, самый неблагодарный в мире. Во-первых, он хочет читать исключительно произведения в стиле отрывка, приведенного в начале этой главы, про страсть тростниковой трости Сергея к попке Леночки, во-вторых, платить за книжки российский читатель не желает, в-третьих, все равно частное печатное дело скоро запретят, остатки моих тиражей арестуют, а мне придется и дальше издаваться штучно в Париже, как я и делал до сих пор, так, исключительно для родственников и знакомых, чей круг, при моем характере, все более и более сужается.
Таким образом, я решил вырваться из плена русского неперспективного языка и написал книгу по-французски и по-английски. Надо сказать, мне сильно полегчало, но я думаю, что и эти мои шедевры останутся незамеченными, конечно, если я за свой же счет не расшумлю в западных газетах, что будет немного дороже, чем в России, и гораздо более чревато для меня, ибо я сам-то живу на Западе, а в книжонках моих всё как всегда: государство – разбойник, и так далее и тому подобное.
А какая разница, на каком языке издавать? За издание ведь всегда все равно плачу я, и немалые деньги. Книги потом продаются по цене, которая не покрывает и половины их стоимости. Так что считайте книжку, которую вы держите в руках, моим вам личным подарком, мол, это вам наше вам с кисточкой.
Хотите, я вам ее даже подпишу? Извольте:
От автора Бориса Кригера дорогому читателюв знак глубокого уважения пе ред знанием читателем азбуки российского языку, чем сам автор, увы, похвастать не может, ибо пишет с грубыми ошибками, хотя и на восьми языках.[94]
Свое имя можете вписать и демонстрировать эту надпись знакомым. Я еще расскажу в других главах подробнее о моем творчестве на разных языках, которые я не очень хорошо знаю. Поверьте мне, занимательнейшая история.
Я осознаю, что в течение всей этой главы у многих из вас крутилось в голове: и чем там закончилось дело у Сергея и Леночкой? Признаться, мне и самому интересно, чисто с литературной точки зрения, но, увы, я не смогу вас удовлетворить… Потому что… ну, скажем, стесняюсь. Нет, скажем… Ну, короче, НЕ МОГУ Я ВАС УДОВЛЕТВОРИТЬ, и всё тут. Не обязан. Хотите, я вам лучше чего-нибудь по латыни процитирую на пол странички? А? Что, не желаете? А мне плевать, ведь в этом и заключается истинная свобода и единственный путь стать настоящим писателем, каковым я, по всей видимости, наконец-то становлюсь: пишу галиматью, плюю на читателя, плюю на собратьев-писателей, плюю на всё, на всех и на вся.
А как иначе?
Глава сорок шестая
Вы даже не представляете, насколько удобно иметь дело с мертвым автором. Ни тебе капризов, ни запоев, ни неудобных произведений, ни исписаннос-ти… Я думаю, со временем снова войдет в моду издавать исключительно посмертно, особенно в России.
Позвольте же мне вернуться к своей скромной персоне. Итак, я стал писателем сознательно, ибо стихи не могли вполне удовлетворить мою страсть к уничтожению лесов на планете, из древесины которых делается бумага для моих книг. Стихами заполнить восемьсот страниц трудно, хотя, конечно, можно, потому что в стихах слов мало, а места на странице они занимают больше. Поэтому я стал прозаиком и лишь изредка отдаю дань музе поэзии, положив на ее алтарь примерно двести стихов.
Однако сложнее всего было убедить самого себя в том, что я писатель. Это заняло около тридцати лет, хотя сосунковый возраст, пожалуй, не в счет.
Потом довольно хлопотно было склонить к этой же мысли самых близких, но они в конце концов уступили. (С теми, кто не принял эту мою метаморфозу из неписателя в писателя, я решительно порвал, во-первых, чтоб другим неповадно было, а во-вторых, чтобы вообще себе не думали.) Помните, как в «Чайке» Чехова молодой человек болезненно реагировал на невнимание к своему творчеству? Застрелился. Не ждите. Со мной этот номер не пройдет. Теперь пришли другие времена. Теперь автор стреляться не будет. Теперь автор сам кого угодно застрелит!
Затем я окончательно решил, что, чтобы чувствовать себя хорошо, книжки нужно писать очень толстые. Остановился на размерчике в семьсот-восемьсот страниц и прикинул, сколько времени мне потребуется, чтобы написать двадцать томов. Оказалось, с моей плодовитостью, – всего лишь примерно десять лет. А что потом, скажете вы? Найду чем заняться. Мало ли что еще мне в голову придет за такой срок. Раз мне теперь помирать каждый день не разрешают и поят таблеточ-ками от невроза, то я еще всем дам прикурить, мало не покажется. Вот я недавно музыку писать начал. Фортепьянные сонаты. Кто сказал, что я не знаю нот? Знаю. Ну, не все, конечно… А чтобы писать музыку, вовсе не нужно знать все ноты! Я могу напеть. Хотите?
Итак, главное – не комплексовать, ибо писательство не терпит комплексующих. Читатель, он зоркий —сразу комплексующего автора разглядит и на свалку его. Вы скажете, что и некомплексующего снесут на свалку? Вовсе не обязательно. А я вот возьму и завалю все газеты и журналы: «Ах Кригер, ай даКригер!», и будут покупать, как миленькие. Конечно, дохода выйдет из этого мало, а скорее, выйдет сплошной расход и конфуз, ибо книгоиздательство в современной России доживает свои последние годы и вот-вот подпадет под строгий контроль государства. Но удовлетворение будет, наверное. Пожалуй, я так и сделаю.
Таким образом, я решил вырваться из плена русского неперспективного языка и написал книгу по-французски и по-английски. Надо сказать, мне сильно полегчало, но я думаю, что и эти мои шедевры останутся незамеченными, конечно, если я за свой же счет не расшумлю в западных газетах, что будет немного дороже, чем в России, и гораздо более чревато для меня, ибо я сам-то живу на Западе, а в книжонках моих всё как всегда: государство – разбойник, и так далее и тому подобное.
А какая разница, на каком языке издавать? За издание ведь всегда все равно плачу я, и немалые деньги. Книги потом продаются по цене, которая не покрывает и половины их стоимости. Так что считайте книжку, которую вы держите в руках, моим вам личным подарком, мол, это вам наше вам с кисточкой.
Хотите, я вам ее даже подпишу? Извольте:
От автора Бориса Кригера дорогому читателюв знак глубокого уважения пе ред знанием читателем азбуки российского языку, чем сам автор, увы, похвастать не может, ибо пишет с грубыми ошибками, хотя и на восьми языках.[94]
Свое имя можете вписать и демонстрировать эту надпись знакомым. Я еще расскажу в других главах подробнее о моем творчестве на разных языках, которые я не очень хорошо знаю. Поверьте мне, занимательнейшая история.
Я осознаю, что в течение всей этой главы у многих из вас крутилось в голове: и чем там закончилось дело у Сергея и Леночкой? Признаться, мне и самому интересно, чисто с литературной точки зрения, но, увы, я не смогу вас удовлетворить… Потому что… ну, скажем, стесняюсь. Нет, скажем… Ну, короче, НЕ МОГУ Я ВАС УДОВЛЕТВОРИТЬ, и всё тут. Не обязан. Хотите, я вам лучше чего-нибудь по латыни процитирую на пол странички? А? Что, не желаете? А мне плевать, ведь в этом и заключается истинная свобода и единственный путь стать настоящим писателем, каковым я, по всей видимости, наконец-то становлюсь: пишу галиматью, плюю на читателя, плюю на собратьев-писателей, плюю на всё, на всех и на вся.
А как иначе?
Глава сорок шестая
Как я стал философом
Если мой дорогой читатель или читательница уже отошли от неприятного впечатления, произведенного предыдущей главой, которая оставила их в состоянии некоторого раздражения моим вызывающим хулиганством, то позвольте приступить к изложению истории о том, как я, собственно, стал философом.
Ну, во-первых, любой маломальский выпускник философского факультета вам доступно разъяснит, что никакой я не философ, а шарлатан. Я могу ему не менее доступно и обходительно ответить: «Сам дурак».
Милые мои читатели, вы даже не представляете, какую муть подчас являет на свет современная философия. Я имел счастье тесно общаться с одним милым человеком, законченным невротиком и грубияном, которому выпало несчастье редактировать мои философские работы по-английски. Он профессиональный философ, и будучи лицом западным и мною хорошо оплачиваемым, он кое-как воздержался от прямого восстания против формы и содержания. Однако его поправки превращали мой вполне ясный и доступный текст в мрак хитросплетенных невообразимых выражений, которые, кстати, при глубинном изучении оказывались чаще всего не к месту. Я послушно заплатил его гонорар и, конечно, оставил уже израненные и оболваненные работы, как они есть, но больше я на этот трюк не попадусь. Где убийца орангутангов? Я имею в виду Шопенгауэра. Старик говорил: «Кто ясно мыслит, ясно излагает». Увы, многие современные философы полагают, что сложность квантового мира следует отражать не менее квантовыми словесными понятиями, кои не имеют четкого значения и выражаются лишь призрачной волновой функцией. Причем волна эта в основном являет собой волну ярости, захлестывающую меня в порыве жгучего и неотступного желания нанести телесные увечья автору.
То, что я официально не считаюсь философом, мне совершенно не мешает. Тем более что я вполне осознаю свое ничтожество и тот факт, что ничего нового в этот мир я не принес и не принесу. Так, лишь попробую переосознать давно известное.
Извольте же ознакомиться с основами философии Кригера. Перед вами краткий конспект основополагающих философских работ, написанный в третьем лице (для вящей солидности, а также для создания иллюзии удаленности во времени – так выглядела бы какая-нибудь обобщающая статья о философии Кригера, написанная в 2070 году в честь столетия со дня рождения философа). Сей конспект я не вижу смысла пока публиковать отдельно, ибо кому надо, тот найдет его здесь.
В современном мире абсолютным идолом является финансовая мощь. Как никогда остро стоит вопрос о целесообразности занятий философией. Философия не зарабатывает денег и, таким образом, малоинтересна современному человеку.
Обвинения в бесполезности философии не новы. Еще Аристотель привел рассказ об одном философе-астрономе, которому надоели упреки в бедности и в том, что его наука не обеспечивает его богатством. Он применил свои философские и астрономические выводы и тем самым нашел способ легко и быстро обогатиться. Таким образом «он доказал, что философам при желании легко разбогатеть, но не это является предметом их стремлений».[95]
Кригер определяет философию как «разумныйанализ и рекомендации к применению различных иллюзий».
Причем в философии Кригера понятие иллюзии не имеет негативной коннотации. Он соглашается с общепринятым определением иллюзии, как «an erroneous mental representation» – ошибочное умозрение. Но, в соответствии с Кригером, абсолютной истины не существует, ибо даже если бы таковая существовала, ее доказательство было бы невозможно, поскольку всегда возможно предположить то, что доказывающий не обладает полной информацией, необходимой для абсолютно убедительного доказательства. Возьмите, к примеру, всемогущего и всезнающего Бога: и он не смог бы доказать себе, что его всемогущество и всеведение не являются лишь плодом его воображения. Ну а если даже Богу недоступна абсолютная истина, то куда нам, смертным… Хотя, впрочем, Кригер заявляет, что эта абсолютная истина никому и не нужна, ибо является абсурдным понятием.
Литература и философия
Кригер соглашается с Michel Gourinat[96] в том, что философия – это поиск осознающего себя знания и что ее первый вопрос есть вопрос о ее собственной природе. Философские концепции излагаются путем выражения их средствами литературного языка, и посему философия использует письменную или устную литературную традицию как единственное средство своего выражения.
Философия связана с литературой не только формальными признаками, но также и в своей основе, так как философское произведение является выражением индивидуальности автора. Несмотря на то, что литературоведение весьма неохотно признает принадлежность философии к литературе, другого средства выражения своих идей философия не имеет.
Кригер считает, что необходимо отделить философию от литературы, выделив совершенно особый вид публикации, напоминающий научную статью.
Философская работа должна придерживаться строгих правил написания научной работы и включать четко выделенные части: резюме, описывающее основную идею работы, словарь определений большинства терминов, использованных в работе, в соответствии с тем, как их определяет автор, вступление, вводящее в суть проблемы, постановка философского вопроса и предлагаемое его решение, аргументация, контраргументация и выводы. Вот и все, сухо, четко, по-военному, точнее, по-научному Конечно, пункты, входящие в состав философской работы, могут быть значительно шире, но основная идея ясна – философии необходимо пользоваться простым и ясным языком, каким пишутся, например, законы государств, хорошим примером для подражания может служить произведение под названием «Уголовный кодекс».
Далее можно посредством отдельных литературных произведений популяризовать содержание подобной философской работы, но совершенно необходимо иметь основной текст, который был бы написан в таком военно-законодательном стиле, с приложением максимальных усилий для преодоления каких бы то ни было разногласий и разночтений. Игра словами, цветистые обороты, притчи, иносказание, парадоксальность стиля – все это должно быть удалено из философской работы.
Итак, в соответствии с философией Кригера, литература и философия должны быть отделены, и, строго говоря, Кригер, по своему собственному определению, философом не является. Хотя по такому же определению философами не являются Платон, Мон-тень, Паскаль, Ницше и многие другие. Возможно, если бы их работы были переписаны в четком научно-философском стиле, – людям бы гораздо легче жилось, ибо смешение литературы и философии позволяет автору вместо четкого изложения своих тезисов прибегать к поэтическим отступлениям, оставляя неизбывный простор для толкования многим вредоносными типам.
Наука и философия
Кригер соглашается с Эйнштейном в том, что «большинство фундаментальных научных идей по существу просты и могут быть выражены языком, доступным всем»[97]. То же верно и в отношении основных философских идей.
Как было сказано выше, несмотря на несовершенство человеческого языка, в некоторых областях человеческой деятельности все-таки достигнута высокая степень четкости изложения, направленная на минимизацию возможности разночтений. Там, где поставлены на карту личные интересы человека, такие как его благосостояние, свобода и подчас жизнь, было сделано усилие, и язык законов следует признать достаточно четким. Необходимо отметить, что в начале всякого закона идет список определений, ибо в судебной практике давно было замечено, что определение частной собственности, прав человека, личной свободы и многие-многие другие могут толковаться по-разному, подчас с диаметрально противоположных позиций. Именно поэтому всякий закон обычно содержит определения понятий, в него входящих. Кригер отмечает, что это должно быть необходимым условием любой философской работы.
В соответствии с концепцией Кригера, философия безусловно должна быть отделена от науки, ибо философия обычно не имеет доказательной основы, построенной на эксперименте.
Науку следует отделить от философии, религии, политики и, более того, от самих ученых. Любой научный эксперимент должен производиться независимыми экспертами, которым неизвестны смысл и цели поставленного эксперимента, и, более того, получаемые ими данные могут быть частично или полностью заблокированы от их интерпретации.
Опять же, такая практика существует и широко применяется в клинических исследованиях, где исследователь в соответствии с международными стандартами «добросовестной клинической практики»[98] отделен от спонсора, планирующего исследование. Таким образом, нет никакого сомнения в отсутствии вольного или невольного вмешательства субъективности исследователя в результаты эксперимента. Там, где, опять же, поставлены на карту жизни миллионов людей, человеческое сообщество сделало над собой усилие и ввело обязательное использование так называемого double-blind дизайна эксперимента, при котором исследователь и пациент не знают, используется лекарство или плацебо. Во всяком случае, лабораторные исследования проводятся чаще всего независимыми лабораториями.
В современной науке намеренное и невольное искажение, а также прямая фальсификация результатов имеют колоссальные масштабы.
Таким образом, на людей, непосредственно занимающихся научными исследованиями, не должны давить необходимость публикации результатов, необходимость получения положительных результатов, необходимость доказательства определенных теорий.
Существующая в современной науке практика, когда другая группа ученых обычно повторяет эксперимент и тем самым подтверждает или не подтверждает данные первооткрывателя, довольно неэффективна, поскольку контролирующая группа ученых может быть в той же мере подвержена вольной или невольной субъективности, направленной на подтверждение или опровержение первоначальных результатов.
Другим примером качественного проведения научных исследований может служить прикладная наука, работающая на благо, например полупроводниковой промышленности. На эти разработки не действуют ни политические мотивы, ни религиозные воззрения. Все, что интересует такие лаборатории, – создание новых эффективных технологий производства мобильных телефонов, компьютеров и т. д. Критерием успеха такой научной деятельности может служить практический результат.
Фундаментальные исследования должны быть как можно более отделены от ориентации на результат —доказательство или опровержение какой-либо теории. Они должны следовать в направлении планомерного сбора информации. Хорошим примером может служить проект по расшифровке человеческого генома.
То, что происходит в современном научном мире, мало отличается от средневекового мракобесия, несмотря на то, что современная наука обладает исключительными техническими ресурсами и накопленными фактическими знаниями.
В связи с тем, что фундаментальная наука является содержанкой государства и частных пожертвований, всю свою жизнь ученые должны тратить на поиск грантов, которые выдаются в плоскости политических, экономических и религиозных интересов общества, и я уверяю вас, что если перед современной наукой будет поставлена религиозно-политическая задача доказать, что Земля все-таки покоится на панцире черепахи, – наука это докажет.[99]
Итак, в соответствии с философией Кригера, необходимо отделение философии от науки, а фундаментальной науки от политики, религии и целенаправленного финансирования.
Не спрашивайте, как такое возможно. В тех областях, где речь идет о непосредственной угрозе жизни человека и здоровью общества, люди нашли более или менее эффективные методы объективизации и контроля исследований. Дело в том, что плачевное состояние дел с объективностью науки влияет на жизнь человека и здоровье общества в той же, если не в большей мере, чем недобросовестно проведенные клинические исследования, но эта связь неочевидна, и поэтому повсеместно игнорируется. Философия же, основываясь на результатах такой науки, доказывающей что угодно, лишь бы заплатили, не может быть объективной. Посему философии необходимо держаться поодаль от научных экспериментов и априори ставить под сомнение их объективность и ценность их интерпретаций.
Кригер сам грешен в попытке обоснования своих философских рассуждений различными научно-популярными фактами. Более того, его попытки антропологической утилизации принципов фундаментальных наук имеют мало ценности, ибо обоснование понятий добра и зла не должно базироваться на устройстве Вселенной. Однако Кригер не претендует на то, что его произведения являются философскими; посему они должны оцениваться более с литературной точки зрения.
Прежде всего, философия Кригера заявляет, что религия должна быть отделена от Бога, ибо в большинстве случаев она не имеет к оному никакого отношения. Религии задумывались как совокупность национальных традиций, направленных на моральную саморегуляцию интернациональных человеческих сообществ, однако в современном мире, как и на протяжении всей истории человечества, религии являются исключительно инструментами геополитики на общечеловеческом уровне и альтернативой психотерапии на индивидуальном уровне.
Итак, Кригер заявляет, что религия не имеет никакого отношения к Богу, и посему в философии эти два понятия должны быть строго разделены.
Таким образом, религия является частным социально-политическим феноменом, который подлежит изучению с точки зрения социологии и политологии, и должна рассматриваться философией лишь в той мере, в какой философия касается обсуждения этих наук.
Отношение философии Кригера к Богу будет описано отдельно.
Искусство и философия
Искусство базируется на эстетике. Для того чтобы определить отношение философии к искусству, необходимо разобраться в этимологии слова «эстетика». Эстетику следует определить как теорию чувственного восприятия. Именно Кант как раз и употреблял данный термин исключительно в этом смысле.[100]
В прошлом определение искусства было чрезвычайно широким. И во французском, и в английском языках слово art раньше употреблялось в смысле «способность», «занятие», «свойство индивидуума» – «your art is…», «tout votre art est…».
Поэтому Кригер обсуждает исключительно понятие чистого искусства, отделенного от проявления какого-либо ремесла. Основываясь прежде всего на коренном противопоставлении технического производства и художественного творчества, кантовская эстетика определяет изящные искусства как «искусства гения»[101]. Следовательно, чистое искусство отделяется от производства плодов его, ибо это уже становится ремеслом. Кант определяет чистое искусство как совершеннейшее знание, однако неспособное немедленно воплотить его в эстетически оцениваемую форму.
Философия Кригера заявляет, что искусство не имеет прямого отношения к философии, ибо по сути не имеет самостоятельного философского смысла и является результатом избыточной подмены понятий.
Искусство в своем практическом выражении – часть ремесла, штучного или промышленного производства продуктов потребления, регулируемого спросом, либо в «чистом» своем проявлении – часть знания, выражаемого средствами языка, а следовательно, принадлежащего к литературе.
Оценка же искусства основывается на эстетическом вкусе оценивающего, который проявляется, когда эстетическое удовольствие, вызванное прекрасным, начинает отличаться от простого чувственного удовольствия.
Здесь Кригер обращается к биологам и просит выяснить, есть ли разница на физиологическом уровне между чувственным удовольствием и эстетическим удовольствием. Если таковая разница есть, то при наблюдении эротической картинки из «Playboy» и статуэтки Венеры Милосской должны возбуждаться разные отделы головного мозга. Если же принципиальной разницы нет и в обоих случаях наблюдатель видит лишь изображение привлекательного обнаженного тела, то отдельный принцип «эстетического» удовольствия может быть поставлен под сомнение. Если вы пожелаете сравнить реакцию головного мозга на ту же эротическую картинку и на чтение вслух любимых стихов подопытного или прослушивание его любимой музыки, – чистота эксперимента будет нарушена, ибо центры, воспринимающие музыку, стихи и эротический образ, безусловно, будут находиться в разных областях головного мозга, хотя бы за счет того, что канал передачи информации в случае с картинкой является зрительным, а в случае со стихотворением или музыкой – слуховым.
Метафизика Кригера
Кригер соглашается с Аристотелевым определением метафизики как области знаний, занимающей место по ту сторону физики, и если физика имеет дело с чувственным миром, то метафизика занимается всем, что находится вне нашего чувственного восприятия. (Это верно и до сих пор. Попробуйте попросить ученого, лишенного зрения, слуха, обоняния и осязания, провести какой-либо физический эксперимент, кроме разве что проверки верности закона всемирного тяготения, который он докажет, шлепнувшись на пол, едва сделав несколько шагов.)
Ну, во-первых, любой маломальский выпускник философского факультета вам доступно разъяснит, что никакой я не философ, а шарлатан. Я могу ему не менее доступно и обходительно ответить: «Сам дурак».
Милые мои читатели, вы даже не представляете, какую муть подчас являет на свет современная философия. Я имел счастье тесно общаться с одним милым человеком, законченным невротиком и грубияном, которому выпало несчастье редактировать мои философские работы по-английски. Он профессиональный философ, и будучи лицом западным и мною хорошо оплачиваемым, он кое-как воздержался от прямого восстания против формы и содержания. Однако его поправки превращали мой вполне ясный и доступный текст в мрак хитросплетенных невообразимых выражений, которые, кстати, при глубинном изучении оказывались чаще всего не к месту. Я послушно заплатил его гонорар и, конечно, оставил уже израненные и оболваненные работы, как они есть, но больше я на этот трюк не попадусь. Где убийца орангутангов? Я имею в виду Шопенгауэра. Старик говорил: «Кто ясно мыслит, ясно излагает». Увы, многие современные философы полагают, что сложность квантового мира следует отражать не менее квантовыми словесными понятиями, кои не имеют четкого значения и выражаются лишь призрачной волновой функцией. Причем волна эта в основном являет собой волну ярости, захлестывающую меня в порыве жгучего и неотступного желания нанести телесные увечья автору.
То, что я официально не считаюсь философом, мне совершенно не мешает. Тем более что я вполне осознаю свое ничтожество и тот факт, что ничего нового в этот мир я не принес и не принесу. Так, лишь попробую переосознать давно известное.
Извольте же ознакомиться с основами философии Кригера. Перед вами краткий конспект основополагающих философских работ, написанный в третьем лице (для вящей солидности, а также для создания иллюзии удаленности во времени – так выглядела бы какая-нибудь обобщающая статья о философии Кригера, написанная в 2070 году в честь столетия со дня рождения философа). Сей конспект я не вижу смысла пока публиковать отдельно, ибо кому надо, тот найдет его здесь.
КРАТКОЕ ИЗЛОЖЕНИЕ ОСНОВ ФИЛОСОФИИ КРИГЕРА
Определение философииВ современном мире абсолютным идолом является финансовая мощь. Как никогда остро стоит вопрос о целесообразности занятий философией. Философия не зарабатывает денег и, таким образом, малоинтересна современному человеку.
Обвинения в бесполезности философии не новы. Еще Аристотель привел рассказ об одном философе-астрономе, которому надоели упреки в бедности и в том, что его наука не обеспечивает его богатством. Он применил свои философские и астрономические выводы и тем самым нашел способ легко и быстро обогатиться. Таким образом «он доказал, что философам при желании легко разбогатеть, но не это является предметом их стремлений».[95]
Кригер определяет философию как «разумныйанализ и рекомендации к применению различных иллюзий».
Причем в философии Кригера понятие иллюзии не имеет негативной коннотации. Он соглашается с общепринятым определением иллюзии, как «an erroneous mental representation» – ошибочное умозрение. Но, в соответствии с Кригером, абсолютной истины не существует, ибо даже если бы таковая существовала, ее доказательство было бы невозможно, поскольку всегда возможно предположить то, что доказывающий не обладает полной информацией, необходимой для абсолютно убедительного доказательства. Возьмите, к примеру, всемогущего и всезнающего Бога: и он не смог бы доказать себе, что его всемогущество и всеведение не являются лишь плодом его воображения. Ну а если даже Богу недоступна абсолютная истина, то куда нам, смертным… Хотя, впрочем, Кригер заявляет, что эта абсолютная истина никому и не нужна, ибо является абсурдным понятием.
Литература и философия
Кригер соглашается с Michel Gourinat[96] в том, что философия – это поиск осознающего себя знания и что ее первый вопрос есть вопрос о ее собственной природе. Философские концепции излагаются путем выражения их средствами литературного языка, и посему философия использует письменную или устную литературную традицию как единственное средство своего выражения.
Философия связана с литературой не только формальными признаками, но также и в своей основе, так как философское произведение является выражением индивидуальности автора. Несмотря на то, что литературоведение весьма неохотно признает принадлежность философии к литературе, другого средства выражения своих идей философия не имеет.
Кригер считает, что необходимо отделить философию от литературы, выделив совершенно особый вид публикации, напоминающий научную статью.
Философская работа должна придерживаться строгих правил написания научной работы и включать четко выделенные части: резюме, описывающее основную идею работы, словарь определений большинства терминов, использованных в работе, в соответствии с тем, как их определяет автор, вступление, вводящее в суть проблемы, постановка философского вопроса и предлагаемое его решение, аргументация, контраргументация и выводы. Вот и все, сухо, четко, по-военному, точнее, по-научному Конечно, пункты, входящие в состав философской работы, могут быть значительно шире, но основная идея ясна – философии необходимо пользоваться простым и ясным языком, каким пишутся, например, законы государств, хорошим примером для подражания может служить произведение под названием «Уголовный кодекс».
Далее можно посредством отдельных литературных произведений популяризовать содержание подобной философской работы, но совершенно необходимо иметь основной текст, который был бы написан в таком военно-законодательном стиле, с приложением максимальных усилий для преодоления каких бы то ни было разногласий и разночтений. Игра словами, цветистые обороты, притчи, иносказание, парадоксальность стиля – все это должно быть удалено из философской работы.
Итак, в соответствии с философией Кригера, литература и философия должны быть отделены, и, строго говоря, Кригер, по своему собственному определению, философом не является. Хотя по такому же определению философами не являются Платон, Мон-тень, Паскаль, Ницше и многие другие. Возможно, если бы их работы были переписаны в четком научно-философском стиле, – людям бы гораздо легче жилось, ибо смешение литературы и философии позволяет автору вместо четкого изложения своих тезисов прибегать к поэтическим отступлениям, оставляя неизбывный простор для толкования многим вредоносными типам.
Наука и философия
Кригер соглашается с Эйнштейном в том, что «большинство фундаментальных научных идей по существу просты и могут быть выражены языком, доступным всем»[97]. То же верно и в отношении основных философских идей.
Как было сказано выше, несмотря на несовершенство человеческого языка, в некоторых областях человеческой деятельности все-таки достигнута высокая степень четкости изложения, направленная на минимизацию возможности разночтений. Там, где поставлены на карту личные интересы человека, такие как его благосостояние, свобода и подчас жизнь, было сделано усилие, и язык законов следует признать достаточно четким. Необходимо отметить, что в начале всякого закона идет список определений, ибо в судебной практике давно было замечено, что определение частной собственности, прав человека, личной свободы и многие-многие другие могут толковаться по-разному, подчас с диаметрально противоположных позиций. Именно поэтому всякий закон обычно содержит определения понятий, в него входящих. Кригер отмечает, что это должно быть необходимым условием любой философской работы.
В соответствии с концепцией Кригера, философия безусловно должна быть отделена от науки, ибо философия обычно не имеет доказательной основы, построенной на эксперименте.
Науку следует отделить от философии, религии, политики и, более того, от самих ученых. Любой научный эксперимент должен производиться независимыми экспертами, которым неизвестны смысл и цели поставленного эксперимента, и, более того, получаемые ими данные могут быть частично или полностью заблокированы от их интерпретации.
Опять же, такая практика существует и широко применяется в клинических исследованиях, где исследователь в соответствии с международными стандартами «добросовестной клинической практики»[98] отделен от спонсора, планирующего исследование. Таким образом, нет никакого сомнения в отсутствии вольного или невольного вмешательства субъективности исследователя в результаты эксперимента. Там, где, опять же, поставлены на карту жизни миллионов людей, человеческое сообщество сделало над собой усилие и ввело обязательное использование так называемого double-blind дизайна эксперимента, при котором исследователь и пациент не знают, используется лекарство или плацебо. Во всяком случае, лабораторные исследования проводятся чаще всего независимыми лабораториями.
В современной науке намеренное и невольное искажение, а также прямая фальсификация результатов имеют колоссальные масштабы.
Таким образом, на людей, непосредственно занимающихся научными исследованиями, не должны давить необходимость публикации результатов, необходимость получения положительных результатов, необходимость доказательства определенных теорий.
Существующая в современной науке практика, когда другая группа ученых обычно повторяет эксперимент и тем самым подтверждает или не подтверждает данные первооткрывателя, довольно неэффективна, поскольку контролирующая группа ученых может быть в той же мере подвержена вольной или невольной субъективности, направленной на подтверждение или опровержение первоначальных результатов.
Другим примером качественного проведения научных исследований может служить прикладная наука, работающая на благо, например полупроводниковой промышленности. На эти разработки не действуют ни политические мотивы, ни религиозные воззрения. Все, что интересует такие лаборатории, – создание новых эффективных технологий производства мобильных телефонов, компьютеров и т. д. Критерием успеха такой научной деятельности может служить практический результат.
Фундаментальные исследования должны быть как можно более отделены от ориентации на результат —доказательство или опровержение какой-либо теории. Они должны следовать в направлении планомерного сбора информации. Хорошим примером может служить проект по расшифровке человеческого генома.
То, что происходит в современном научном мире, мало отличается от средневекового мракобесия, несмотря на то, что современная наука обладает исключительными техническими ресурсами и накопленными фактическими знаниями.
В связи с тем, что фундаментальная наука является содержанкой государства и частных пожертвований, всю свою жизнь ученые должны тратить на поиск грантов, которые выдаются в плоскости политических, экономических и религиозных интересов общества, и я уверяю вас, что если перед современной наукой будет поставлена религиозно-политическая задача доказать, что Земля все-таки покоится на панцире черепахи, – наука это докажет.[99]
Итак, в соответствии с философией Кригера, необходимо отделение философии от науки, а фундаментальной науки от политики, религии и целенаправленного финансирования.
Не спрашивайте, как такое возможно. В тех областях, где речь идет о непосредственной угрозе жизни человека и здоровью общества, люди нашли более или менее эффективные методы объективизации и контроля исследований. Дело в том, что плачевное состояние дел с объективностью науки влияет на жизнь человека и здоровье общества в той же, если не в большей мере, чем недобросовестно проведенные клинические исследования, но эта связь неочевидна, и поэтому повсеместно игнорируется. Философия же, основываясь на результатах такой науки, доказывающей что угодно, лишь бы заплатили, не может быть объективной. Посему философии необходимо держаться поодаль от научных экспериментов и априори ставить под сомнение их объективность и ценность их интерпретаций.
Кригер сам грешен в попытке обоснования своих философских рассуждений различными научно-популярными фактами. Более того, его попытки антропологической утилизации принципов фундаментальных наук имеют мало ценности, ибо обоснование понятий добра и зла не должно базироваться на устройстве Вселенной. Однако Кригер не претендует на то, что его произведения являются философскими; посему они должны оцениваться более с литературной точки зрения.
Прежде всего, философия Кригера заявляет, что религия должна быть отделена от Бога, ибо в большинстве случаев она не имеет к оному никакого отношения. Религии задумывались как совокупность национальных традиций, направленных на моральную саморегуляцию интернациональных человеческих сообществ, однако в современном мире, как и на протяжении всей истории человечества, религии являются исключительно инструментами геополитики на общечеловеческом уровне и альтернативой психотерапии на индивидуальном уровне.
Итак, Кригер заявляет, что религия не имеет никакого отношения к Богу, и посему в философии эти два понятия должны быть строго разделены.
Таким образом, религия является частным социально-политическим феноменом, который подлежит изучению с точки зрения социологии и политологии, и должна рассматриваться философией лишь в той мере, в какой философия касается обсуждения этих наук.
Отношение философии Кригера к Богу будет описано отдельно.
Искусство и философия
Искусство базируется на эстетике. Для того чтобы определить отношение философии к искусству, необходимо разобраться в этимологии слова «эстетика». Эстетику следует определить как теорию чувственного восприятия. Именно Кант как раз и употреблял данный термин исключительно в этом смысле.[100]
В прошлом определение искусства было чрезвычайно широким. И во французском, и в английском языках слово art раньше употреблялось в смысле «способность», «занятие», «свойство индивидуума» – «your art is…», «tout votre art est…».
Поэтому Кригер обсуждает исключительно понятие чистого искусства, отделенного от проявления какого-либо ремесла. Основываясь прежде всего на коренном противопоставлении технического производства и художественного творчества, кантовская эстетика определяет изящные искусства как «искусства гения»[101]. Следовательно, чистое искусство отделяется от производства плодов его, ибо это уже становится ремеслом. Кант определяет чистое искусство как совершеннейшее знание, однако неспособное немедленно воплотить его в эстетически оцениваемую форму.
Философия Кригера заявляет, что искусство не имеет прямого отношения к философии, ибо по сути не имеет самостоятельного философского смысла и является результатом избыточной подмены понятий.
Искусство в своем практическом выражении – часть ремесла, штучного или промышленного производства продуктов потребления, регулируемого спросом, либо в «чистом» своем проявлении – часть знания, выражаемого средствами языка, а следовательно, принадлежащего к литературе.
Оценка же искусства основывается на эстетическом вкусе оценивающего, который проявляется, когда эстетическое удовольствие, вызванное прекрасным, начинает отличаться от простого чувственного удовольствия.
Здесь Кригер обращается к биологам и просит выяснить, есть ли разница на физиологическом уровне между чувственным удовольствием и эстетическим удовольствием. Если таковая разница есть, то при наблюдении эротической картинки из «Playboy» и статуэтки Венеры Милосской должны возбуждаться разные отделы головного мозга. Если же принципиальной разницы нет и в обоих случаях наблюдатель видит лишь изображение привлекательного обнаженного тела, то отдельный принцип «эстетического» удовольствия может быть поставлен под сомнение. Если вы пожелаете сравнить реакцию головного мозга на ту же эротическую картинку и на чтение вслух любимых стихов подопытного или прослушивание его любимой музыки, – чистота эксперимента будет нарушена, ибо центры, воспринимающие музыку, стихи и эротический образ, безусловно, будут находиться в разных областях головного мозга, хотя бы за счет того, что канал передачи информации в случае с картинкой является зрительным, а в случае со стихотворением или музыкой – слуховым.
Метафизика Кригера
Кригер соглашается с Аристотелевым определением метафизики как области знаний, занимающей место по ту сторону физики, и если физика имеет дело с чувственным миром, то метафизика занимается всем, что находится вне нашего чувственного восприятия. (Это верно и до сих пор. Попробуйте попросить ученого, лишенного зрения, слуха, обоняния и осязания, провести какой-либо физический эксперимент, кроме разве что проверки верности закона всемирного тяготения, который он докажет, шлепнувшись на пол, едва сделав несколько шагов.)