— Войны можно не допустить, — уверенно сказал молодой человек.
Мистер Сист засмеялся. Некоторое время он не мог успокоиться.
Молодой человек слегка встревожился.
“Этот тоже немного чокнутый”, — подумал он, а вслух сказал:
— Виноват, сэр. Вы, видать, тоже были на войне.
— Был, — ответил мистер Сист. — И до сих пор… До сих пор не могу прийти в себя. Что-то случилось с моей головой. Болит, знаете ли. Ужас как болит.
— Вот беда! — смутившись, сказал молодой человек.
— Иногда я сам не знаю, что делаю…
— Правда? Ну, я пошел, — пробормотал молодой человек и поспешно удалился. Он хорошо знал, что, если кто начинает рассказывать о своем здоровье, его уже не остановишь.
Мистер Сист остался наедине со своей газетой.
Он читал и перечитывал.
Мимо него шли прохожие.
И по большей части говорили об этих убийствах…
— Ужасно… Не замешаны ли в этом китайцы? Она же была официанткой в китайском ресторане!
— И прямо на площадке для гольфа…
— А я слыхал, что на берегу…
— Но, милочка, еще вчера мы пили чай в Элбери…
— …уж полиция-то его найдет…
— …готовы арестовать с минуты на минуту…
— Скорее всего, он в Торки… Эта вот женщина, которая убивала этих, как их там…
Мистер Сист тщательно сложил газету и оставил ее на скамейке. Затем он поднялся и степенно направился в сторону центра.
Мимо него проходили девушки, девушки в белом, розовом и голубом, в летних платьях, в брючных костюмах. Они улыбались и хихикали. Они бросали взгляды на встречных мужчин.
Но ни на секунду их глаза не задерживались на мистере Систе.
Он сел за маленький столик перед кафе и заказал чай с девонширскими сливками…
Глава 17
Глава 18
Мистер Сист засмеялся. Некоторое время он не мог успокоиться.
Молодой человек слегка встревожился.
“Этот тоже немного чокнутый”, — подумал он, а вслух сказал:
— Виноват, сэр. Вы, видать, тоже были на войне.
— Был, — ответил мистер Сист. — И до сих пор… До сих пор не могу прийти в себя. Что-то случилось с моей головой. Болит, знаете ли. Ужас как болит.
— Вот беда! — смутившись, сказал молодой человек.
— Иногда я сам не знаю, что делаю…
— Правда? Ну, я пошел, — пробормотал молодой человек и поспешно удалился. Он хорошо знал, что, если кто начинает рассказывать о своем здоровье, его уже не остановишь.
Мистер Сист остался наедине со своей газетой.
Он читал и перечитывал.
Мимо него шли прохожие.
И по большей части говорили об этих убийствах…
— Ужасно… Не замешаны ли в этом китайцы? Она же была официанткой в китайском ресторане!
— И прямо на площадке для гольфа…
— А я слыхал, что на берегу…
— Но, милочка, еще вчера мы пили чай в Элбери…
— …уж полиция-то его найдет…
— …готовы арестовать с минуты на минуту…
— Скорее всего, он в Торки… Эта вот женщина, которая убивала этих, как их там…
Мистер Сист тщательно сложил газету и оставил ее на скамейке. Затем он поднялся и степенно направился в сторону центра.
Мимо него проходили девушки, девушки в белом, розовом и голубом, в летних платьях, в брючных костюмах. Они улыбались и хихикали. Они бросали взгляды на встречных мужчин.
Но ни на секунду их глаза не задерживались на мистере Систе.
Он сел за маленький столик перед кафе и заказал чай с девонширскими сливками…
Глава 17
Поворотный момент
После убийства сэра Сирила Сислея тайна Эй-би-си достигла своей кульминации.
Газеты только об этом и писали. Они сообщали о самых разнообразных уликах. Как утверждалось, вот-вот должны были арестовать преступника. Были опубликованы фотографии всех и вся, кто хоть отдаленно был связан с преступлением. Интервью брали у всех, кто давал на это согласие. В парламент делались запросы.
Эндоверское убийство наконец связали с двумя последующими.
По убеждению Скотленд-Ярда, для того чтобы выйти на след убийцы, необходима была полнейшая гласность. Все население Англии превратилось в армию сыщиков-любителей.
В редакции “Ежедневного мотылька” придумали такой заголовок:
ОН МОЖЕТ ОКАЗАТЬСЯ В ВАШЕМ ГОРОДЕ!
Разумеется, Пуаро был в гуще событий. Тексты полученных им писем и их факсимиле были опубликованы. Пуаро почему-то критиковали за то, что он не предотвратил преступлений, и оправдывали на том основании, что он вот-вот должен назвать убийцу.
Репортеры ни на минуту не оставляли его в покое, требуя интервью “О чем сегодня поведал мосье Пуаро?”. За ним следовали глупости на полколонки: “Мосье Пуаро относится к ситуации серьезно. Мосье Пуаро накануне успеха. Капитан Гастингс, ближайший друг мосье Пуаро, сообщил нашему специальному корреспонденту…”
— Пуаро, — бывало, восклицал я. — Умоляю, поверьте мне. Ничего похожего я не говорил.
Мой друг в таких случаях ласково отвечал:
— Знаю, Гастингс, знаю. Между словом произнесенным и словом написанным целая пропасть. Можно настолько извратить фразу, что ее исходный смысл заменится противоположным.
— Мне бы не хотелось, чтобы вы подумали, что я сказал…
— Не огорчайтесь. Все это не играет роли. Эти глупости могут даже оказаться полезными.
— Как?
— Eh bien[46], — мрачно сказал Пуаро. — Если наш маньяк прочтет то, что мне приписывается в сегодняшнем номере “Вечернего болтуна”, он потеряет ко мне как к противнику все уважение.
Возможно, от моего рассказа создается впечатление, что расследование практически не двигалось вперед. На деле же Скотленд-Ярд и местная полиция различных графств, напротив, неустанно разрабатывали самые мелкие улики.
Были детально опрошены хозяева гостиниц, пансионов и номеров в широком радиусе вокруг мест преступления.
До последней мелочи были проверены сотни историй, рассказанных людьми с живым воображением, которые видели “подозрительного человека с выпученными глазами” или “зловещего типа, который крутился поблизости”. Вся информация, даже самая неопределенная, была учтена. Непрестанно проверялись поезда, автобусы, трамваи, книжные и писчебумажные магазины, допрашивались вокзальные носильщики, кондукторы и лавочники.
По меньшей мере человек двадцать были задержаны, и их допрашивали до тех пор, пока они не смогли удовлетворительно объяснить полиции, где находились в ночь преступления.
Конечный результат был невелик. Некоторые сообщения сохранились в памяти как заслуживающие внимания, но без дополнительных улик они никуда не вели.
Если Кроум и его коллеги не знали усталости, то Пуаро удивлял меня своей бездеятельностью. Мы то и дело спорили.
— Но что вы хотите, чтобы я сделал, мой друг? Полиция лучше меня справится с рутинным расследованием. А вы… Вы хотите, чтобы я носился туда-сюда, как собака.
— Но вместо этого вы отсиживаетесь дома, как.., как…
— Как здравомыслящий человек! Моя сила, Гастингс, в голове, а не в ногах. Все то время, что я, по вашему мнению, бездельничаю, я размышляю.
— Размышляете? — воскликнул я. — Разве сейчас время для размышлений?
— Да, тысячу раз да.
— Но чего вы добьетесь своими размышлениями? Факты по всем трем убийствам вы и так знаете наизусть.
— А я размышляю не о фактах — я думаю о том, как работает голова убийцы.
— Голова безумца!
— Совершенно верно. Такую голову не сразу поймешь. Когда я буду знать, как устроен убийца, я сумею его найти. А я узнаю все больше и больше. Что мы знали об убийце после преступления в Эндовере? Почти что ничего. После преступления в Бексхилле? Чуть больше. После убийства в Сирстоне? Еще больше. И я уже могу разглядеть не то, что интересно вам, не черты его лица и фигуру, а черты его ума. Ума, который работает в определенных направлениях. После следующего…
— Пуаро!
Мой друг бесстрастно посмотрел на меня.
— Ну, конечно, Гастингс, я почти не сомневаюсь в том, что будет еще одно убийство. Многое зависит от случая. Пока ему везло. На этот раз счастье может повернуться к нему спиной. Но как бы то ни было, после еще одного убийства мы будем знать бесконечно больше. Убийство — великий разоблачитель. Можете менять ваши методы, но ваши вкусы, ваши привычки, ваши взгляды и ваша душа все равно раскроются в том, что вы совершите. Пока данные противоречивы, иногда кажется, что в этом деле принимают участие два разных человека, но как только схема прояснится, я узнаю…
— Узнаете, кто он?
— Нет, Гастингс, я не узнаю его имени и адреса! Я узнаю, какой он человек…
— И тогда?
— Et alors, je vais a la peche.[47]
Поскольку мое лицо выразило удивление, он продолжал:
— Понимаете, Гастингс, опытный рыболов точно знает, какая рыба на какую наживку клюет. Я выберу подходящую наживку.
— И тогда?
— И тогда? И тогда? Вы ничем не лучше этого надменного Кроума с его вечным “вот как?”. Eh bien, и тогда он заглотает наживку вместе с крючком и потянет за леску…
— А между тем он убивает людей направо и налево…
— Он убил троих. А на дорогах каждую неделю погибает около ста двадцати.
— Это совсем другое дело.
— Для тех, кто погибает, это, наверное, одно и то же. Для других, для родственников и друзей, да, это выглядит иначе, но в этом случае меня успокаивает одно.
— Ну, скажите же что-нибудь успокоительное!
— Ваш сарказм inutile[48]. Меня успокаивает то, что в данном случае на невинного не упадет и тени вины.
— Но ведь это еще хуже!
— Нет, нет, тысячу раз нет! Нет ничего страшнее, чем жить в атмосфере подозрения, видеть, как за вами наблюдают и как любовь в глазах окружающих сменяется страхом, нет ничего страшнее, чем подозревать тех, кто дорог и близок… Это отравляет. Так вот, в том, что он отравил жизнь невинным, мы Эй-би-си обвинить не можем.
— Скоро вы начнете его оправдывать! — с горечью произнес я.
— А почему бы и нет? Он вполне может верить в то, что его дело правое. И может быть, мы кончим тем, что станем сочувствовать его точке зрения.
— Право же, Пуаро!
— Простите, я вас шокировал. Сперва моей пассивностью, а теперь моими взглядами.
Я промолчал и только покачал головой.
— Однако, — сказал Пуаро через минуту, — у меня есть один план, который вам понравится, ибо он предполагает действие. Кроме того, он предполагает массу разговоров и почти полное отсутствие размышлений.
Мне не очень понравился его тон.
— Что это за план? — недоверчиво спросил я.
— Надо вытянуть у друзей, родичей и слуг убитых все, что они знают.
— Так, значит, вы подозреваете, что они кое о чем умалчивают?
— Да, но ненамеренно. Рассказывая все, что вам известно, вы всегда проводите отбор. Если бы я попросил вас рассказать, как вы провели вчерашний день, вы бы, возможно, ответили: “Я встал в девять, позавтракал в полдесятого, съел на завтрак яичницу с ветчиной, выпил кофе, пошел в клуб и так далее”. Вы не упомянете, что сломали ноготь и что вам пришлось его обрезать. Не скажете, что попросили слугу принести воды для бритья, что разлили кофе на скатерть, что почистили шляпу, прежде чем ее надеть. Человек не способен рассказывать обо всем. Поэтому — он производит отбор. В случае убийства люди отбирают то, что считают важным. Но очень часто заблуждаются!
— А как же узнать то, что нужно?
— Как я уже сказал, просто в ходе беседы. Надо разговаривать! Если обсуждать определенное событие, определенное лицо или определенный день снова и снова, то неизбежно возникают дополнительные детали.
— Какие же детали?
— Этого я, разумеется, не знаю, иначе мне не нужно было бы этим заниматься. Достаточно времени прошло после преступления, чтобы заурядные вещи вновь приобрели свое значение. Всем математическим законам противоречит то, что в трех этих преступлениях нет ни единого факта, ни единой фразы, которые имели бы прямое отношение к делу. Должно быть какое-то заурядное событие или заурядное замечание, которое послужит ключом! Само собой, это все равно что искать иголку в стоге сена, но в этом стоге сена есть иголка — не сомневаюсь!
Все это показалось мне в высшей степени туманным.
— Вы меня не понимаете? Значит, у простой служанки ум куда острее.
Пуаро протянул мне письмо. Оно было аккуратно написано косым ученическим почерком:
“Дорогой сэр!
Надеюсь, вы извините меня за то, что я взяла на себя смелость написать вам. Я много думала после того, как произошли эти ужасные убийства, похожие на убийство моей бедной тетушки. Выходит, что мы все вроде как попали в одну беду. В газете я видела фотографию этой девушки, я имею в виду ту девушку, которая приходится сестрой девушке, убитой в Бекс-хилле. Я взяла на себя смелость написать ей и сообщить, что я отправляюсь в Лондон, чтобы найти себе место, и еще я спрашиваю в письме, могу ли я приехать к ней или к ее матери, потому что ум хорошо, а два лучше, и я бы к ним на работу поступила, а жалованье большого мне не надо, но хорошо бы выяснить, кто этот ужасный негодяй, и, может быть, если бы мы рассказали, кто что знает, у нас бы что-нибудь вышло и что-нибудь стало бы понятно.
Эта девушка мне очень любезно ответила, что работает она в конторе, а живет в общежитии, и предложила, чтобы я написала вам, а еще она ответила, что думает она примерно так же, как я. И она написала, что беда у нас одна и что мы должны держаться вместе. И вот я пишу вам, сэр, что я отправляюсь в Лондон, и вот мой адрес.
Надеюсь, что не очень вас затрудняю, и остаюсь с уважением Мэри Дроуер”.
— Мэри Дроуер, — кивнул Пуаро, — очень умная девушка.
Он взял другое письмо.
— Прочитайте.
Это была короткая записка от Франклина Сислея, в которой говорилось, что он собирается приехать в Лондон и, если Пуаро не возражает, заглянет к нему на следующий день.
— Не отчаивайтесь, mon ami, — сказал Пуаро. — Мы вот-вот перейдем к действию.
Газеты только об этом и писали. Они сообщали о самых разнообразных уликах. Как утверждалось, вот-вот должны были арестовать преступника. Были опубликованы фотографии всех и вся, кто хоть отдаленно был связан с преступлением. Интервью брали у всех, кто давал на это согласие. В парламент делались запросы.
Эндоверское убийство наконец связали с двумя последующими.
По убеждению Скотленд-Ярда, для того чтобы выйти на след убийцы, необходима была полнейшая гласность. Все население Англии превратилось в армию сыщиков-любителей.
В редакции “Ежедневного мотылька” придумали такой заголовок:
ОН МОЖЕТ ОКАЗАТЬСЯ В ВАШЕМ ГОРОДЕ!
Разумеется, Пуаро был в гуще событий. Тексты полученных им писем и их факсимиле были опубликованы. Пуаро почему-то критиковали за то, что он не предотвратил преступлений, и оправдывали на том основании, что он вот-вот должен назвать убийцу.
Репортеры ни на минуту не оставляли его в покое, требуя интервью “О чем сегодня поведал мосье Пуаро?”. За ним следовали глупости на полколонки: “Мосье Пуаро относится к ситуации серьезно. Мосье Пуаро накануне успеха. Капитан Гастингс, ближайший друг мосье Пуаро, сообщил нашему специальному корреспонденту…”
— Пуаро, — бывало, восклицал я. — Умоляю, поверьте мне. Ничего похожего я не говорил.
Мой друг в таких случаях ласково отвечал:
— Знаю, Гастингс, знаю. Между словом произнесенным и словом написанным целая пропасть. Можно настолько извратить фразу, что ее исходный смысл заменится противоположным.
— Мне бы не хотелось, чтобы вы подумали, что я сказал…
— Не огорчайтесь. Все это не играет роли. Эти глупости могут даже оказаться полезными.
— Как?
— Eh bien[46], — мрачно сказал Пуаро. — Если наш маньяк прочтет то, что мне приписывается в сегодняшнем номере “Вечернего болтуна”, он потеряет ко мне как к противнику все уважение.
Возможно, от моего рассказа создается впечатление, что расследование практически не двигалось вперед. На деле же Скотленд-Ярд и местная полиция различных графств, напротив, неустанно разрабатывали самые мелкие улики.
Были детально опрошены хозяева гостиниц, пансионов и номеров в широком радиусе вокруг мест преступления.
До последней мелочи были проверены сотни историй, рассказанных людьми с живым воображением, которые видели “подозрительного человека с выпученными глазами” или “зловещего типа, который крутился поблизости”. Вся информация, даже самая неопределенная, была учтена. Непрестанно проверялись поезда, автобусы, трамваи, книжные и писчебумажные магазины, допрашивались вокзальные носильщики, кондукторы и лавочники.
По меньшей мере человек двадцать были задержаны, и их допрашивали до тех пор, пока они не смогли удовлетворительно объяснить полиции, где находились в ночь преступления.
Конечный результат был невелик. Некоторые сообщения сохранились в памяти как заслуживающие внимания, но без дополнительных улик они никуда не вели.
Если Кроум и его коллеги не знали усталости, то Пуаро удивлял меня своей бездеятельностью. Мы то и дело спорили.
— Но что вы хотите, чтобы я сделал, мой друг? Полиция лучше меня справится с рутинным расследованием. А вы… Вы хотите, чтобы я носился туда-сюда, как собака.
— Но вместо этого вы отсиживаетесь дома, как.., как…
— Как здравомыслящий человек! Моя сила, Гастингс, в голове, а не в ногах. Все то время, что я, по вашему мнению, бездельничаю, я размышляю.
— Размышляете? — воскликнул я. — Разве сейчас время для размышлений?
— Да, тысячу раз да.
— Но чего вы добьетесь своими размышлениями? Факты по всем трем убийствам вы и так знаете наизусть.
— А я размышляю не о фактах — я думаю о том, как работает голова убийцы.
— Голова безумца!
— Совершенно верно. Такую голову не сразу поймешь. Когда я буду знать, как устроен убийца, я сумею его найти. А я узнаю все больше и больше. Что мы знали об убийце после преступления в Эндовере? Почти что ничего. После преступления в Бексхилле? Чуть больше. После убийства в Сирстоне? Еще больше. И я уже могу разглядеть не то, что интересно вам, не черты его лица и фигуру, а черты его ума. Ума, который работает в определенных направлениях. После следующего…
— Пуаро!
Мой друг бесстрастно посмотрел на меня.
— Ну, конечно, Гастингс, я почти не сомневаюсь в том, что будет еще одно убийство. Многое зависит от случая. Пока ему везло. На этот раз счастье может повернуться к нему спиной. Но как бы то ни было, после еще одного убийства мы будем знать бесконечно больше. Убийство — великий разоблачитель. Можете менять ваши методы, но ваши вкусы, ваши привычки, ваши взгляды и ваша душа все равно раскроются в том, что вы совершите. Пока данные противоречивы, иногда кажется, что в этом деле принимают участие два разных человека, но как только схема прояснится, я узнаю…
— Узнаете, кто он?
— Нет, Гастингс, я не узнаю его имени и адреса! Я узнаю, какой он человек…
— И тогда?
— Et alors, je vais a la peche.[47]
Поскольку мое лицо выразило удивление, он продолжал:
— Понимаете, Гастингс, опытный рыболов точно знает, какая рыба на какую наживку клюет. Я выберу подходящую наживку.
— И тогда?
— И тогда? И тогда? Вы ничем не лучше этого надменного Кроума с его вечным “вот как?”. Eh bien, и тогда он заглотает наживку вместе с крючком и потянет за леску…
— А между тем он убивает людей направо и налево…
— Он убил троих. А на дорогах каждую неделю погибает около ста двадцати.
— Это совсем другое дело.
— Для тех, кто погибает, это, наверное, одно и то же. Для других, для родственников и друзей, да, это выглядит иначе, но в этом случае меня успокаивает одно.
— Ну, скажите же что-нибудь успокоительное!
— Ваш сарказм inutile[48]. Меня успокаивает то, что в данном случае на невинного не упадет и тени вины.
— Но ведь это еще хуже!
— Нет, нет, тысячу раз нет! Нет ничего страшнее, чем жить в атмосфере подозрения, видеть, как за вами наблюдают и как любовь в глазах окружающих сменяется страхом, нет ничего страшнее, чем подозревать тех, кто дорог и близок… Это отравляет. Так вот, в том, что он отравил жизнь невинным, мы Эй-би-си обвинить не можем.
— Скоро вы начнете его оправдывать! — с горечью произнес я.
— А почему бы и нет? Он вполне может верить в то, что его дело правое. И может быть, мы кончим тем, что станем сочувствовать его точке зрения.
— Право же, Пуаро!
— Простите, я вас шокировал. Сперва моей пассивностью, а теперь моими взглядами.
Я промолчал и только покачал головой.
— Однако, — сказал Пуаро через минуту, — у меня есть один план, который вам понравится, ибо он предполагает действие. Кроме того, он предполагает массу разговоров и почти полное отсутствие размышлений.
Мне не очень понравился его тон.
— Что это за план? — недоверчиво спросил я.
— Надо вытянуть у друзей, родичей и слуг убитых все, что они знают.
— Так, значит, вы подозреваете, что они кое о чем умалчивают?
— Да, но ненамеренно. Рассказывая все, что вам известно, вы всегда проводите отбор. Если бы я попросил вас рассказать, как вы провели вчерашний день, вы бы, возможно, ответили: “Я встал в девять, позавтракал в полдесятого, съел на завтрак яичницу с ветчиной, выпил кофе, пошел в клуб и так далее”. Вы не упомянете, что сломали ноготь и что вам пришлось его обрезать. Не скажете, что попросили слугу принести воды для бритья, что разлили кофе на скатерть, что почистили шляпу, прежде чем ее надеть. Человек не способен рассказывать обо всем. Поэтому — он производит отбор. В случае убийства люди отбирают то, что считают важным. Но очень часто заблуждаются!
— А как же узнать то, что нужно?
— Как я уже сказал, просто в ходе беседы. Надо разговаривать! Если обсуждать определенное событие, определенное лицо или определенный день снова и снова, то неизбежно возникают дополнительные детали.
— Какие же детали?
— Этого я, разумеется, не знаю, иначе мне не нужно было бы этим заниматься. Достаточно времени прошло после преступления, чтобы заурядные вещи вновь приобрели свое значение. Всем математическим законам противоречит то, что в трех этих преступлениях нет ни единого факта, ни единой фразы, которые имели бы прямое отношение к делу. Должно быть какое-то заурядное событие или заурядное замечание, которое послужит ключом! Само собой, это все равно что искать иголку в стоге сена, но в этом стоге сена есть иголка — не сомневаюсь!
Все это показалось мне в высшей степени туманным.
— Вы меня не понимаете? Значит, у простой служанки ум куда острее.
Пуаро протянул мне письмо. Оно было аккуратно написано косым ученическим почерком:
“Дорогой сэр!
Надеюсь, вы извините меня за то, что я взяла на себя смелость написать вам. Я много думала после того, как произошли эти ужасные убийства, похожие на убийство моей бедной тетушки. Выходит, что мы все вроде как попали в одну беду. В газете я видела фотографию этой девушки, я имею в виду ту девушку, которая приходится сестрой девушке, убитой в Бекс-хилле. Я взяла на себя смелость написать ей и сообщить, что я отправляюсь в Лондон, чтобы найти себе место, и еще я спрашиваю в письме, могу ли я приехать к ней или к ее матери, потому что ум хорошо, а два лучше, и я бы к ним на работу поступила, а жалованье большого мне не надо, но хорошо бы выяснить, кто этот ужасный негодяй, и, может быть, если бы мы рассказали, кто что знает, у нас бы что-нибудь вышло и что-нибудь стало бы понятно.
Эта девушка мне очень любезно ответила, что работает она в конторе, а живет в общежитии, и предложила, чтобы я написала вам, а еще она ответила, что думает она примерно так же, как я. И она написала, что беда у нас одна и что мы должны держаться вместе. И вот я пишу вам, сэр, что я отправляюсь в Лондон, и вот мой адрес.
Надеюсь, что не очень вас затрудняю, и остаюсь с уважением Мэри Дроуер”.
— Мэри Дроуер, — кивнул Пуаро, — очень умная девушка.
Он взял другое письмо.
— Прочитайте.
Это была короткая записка от Франклина Сислея, в которой говорилось, что он собирается приехать в Лондон и, если Пуаро не возражает, заглянет к нему на следующий день.
— Не отчаивайтесь, mon ami, — сказал Пуаро. — Мы вот-вот перейдем к действию.
Глава 18
Пуаро произносит речь
Франклин Сислей явился на следующий день около 15 часов и сразу взял быка за рога.
— Мосье Пуаро, — сказал он. — Я не удовлетворен.
— Чем, мистер Сислей?
— Я не сомневаюсь, что Кроум очень дельный полицейский, но, честно говоря, он меня возмущает. Эти манеры всезнайки! Я поделился кое-какими мыслями с вашим другом, когда он был в Сирстоне, но я должен был уладить все дела покойного брата, и до сегодняшнего дня у меня не было времени. Моя идея заключается в том, мосье Пуаро, что под лежачий камень вода не течет.
— И Гастингс твердит то же самое!
— Надо смотреть вперед. Надо быть готовым к следующему убийству.
— Так вы думаете, что будет еще одно преступление?
— А вы?
— Несомненно.
— Но что ж, в таком случае нам надо организоваться.
— В чем конкретно заключается ваша идея?
— Я предлагаю, мосье Пуаро, создать специальную бригаду, состоящую из друзей и родственников убитых для работы под вашим руководством.
— Une bonne idee.[49]
— Рад, что вам это по душе. Думаю, что вместе мы смогли бы чего-то добиться. Кроме того, когда придет следующее письмо от Эй-би-си, один из нас, оказавшись под рукой, мог бы, хотя это не столь уж вероятно, узнать кого-то, кто уже появлялся на месте преступления.
— Ваша идея мне понятна, и я ее одобряю, но вы должны помнить, мистер Сислей, что родственники и друзья других убитых принадлежат к иным слоям общества — они служат по найму, и хотя могли бы получить короткий отпуск…
Франклин Сислей перебил его:
— О том и речь. Я единственный человек, который может обеспечить это дело. Конечно, я не слишком богат, но мой брат после смерти оставил состояние, и оно должно перейти ко мне. Как я уже сказал, я предлагаю создать специальную бригаду, члены которой за свою работу будут получать плату, равную их жалованью, разумеется, плюс дополнительные расходы.
— Кто же войдет в эту бригаду?
— Я этим уже занимаюсь. Я списался с мисс Меган Барнард, и это, кстати, наша общая идея. Я предлагаю себя, мисс Барнард, мистера Дональда Фрейзера, жениха убитой девушки. Потом есть еще племянница женщины, убитой в Эндовере, — мисс Барнард знает ее адрес. Не думаю, что мух миссис Эшер будет нам полезен — я слышал, что он много пьет. Кроме того, я думаю, что старшие Барнарды, родители убитой девушки, слишком стары, чтобы активно участвовать в нашей работе.
— Еще кто-нибудь?
— Еще.., э.., мисс Грей.
Произнеся это имя, Сислей слегка покраснел.
— А, мисс Грей?
Никто в мире не мог лучше Пуаро вложить столько тонкой иронии в несколько слов. Франклин Сислей словно помолодел на тридцать пять лет и внезапно показался мне робким школьником.
— Да, мисс Грей. Видите ли, она работала у брата более двух лет. Она знает окрестности, местных жителей и вообще все на свете. Я же отсутствовал полтора года.
Пуаро пощадил Сислея и переменил тему:
— Вы были на Востоке? В Китае?
— Да. Я путешествовал с поручением от брата приобрести вещи для его коллекции.
— Должно быть, это было очень интересно. Eh bien, мистер Сислей, я очень высоко оцениваю вашу идею. Еще вчера я говорил Гастингсу, что необходимо rapprochement[50] заинтересованных лиц. Это нужно для того, чтобы сопоставить воспоминания, сравнить наблюдения, enfin[51], обговорить подробности — нужно говорить, говорить и еще раз говорить. Какая-нибудь невинная фраза может пролить свет на дело.
Спустя несколько дней “добровольная бригада” собралась в квартире Пуаро.
В то время как все сидели, послушно взирая на Пуаро, который восседал на своем месте, во главе стола, словно президент фирмы, я оглядывал присутствующих одного за другим, подтверждая или пересматривая впечатления, возникшие у меня прежде.
Все три девушки производили сильное впечатление: необыкновенно красивая, светловолосая Тора Грей, полная мрачной напряженности Меган Барнард, с лицом, неподвижностью напоминающим индианку, и Мэри Дроуер в аккуратном английском костюме, с хорошеньким, живым личиком. Двое мужчин — Франклин Сислей, крупный, загорелый и разговорчивый, и Дональд Фрейзер, спокойный и сдержанный, — составляли любопытный контраст друг с другом.
Пуаро, который, разумеется, не мог отказать себе в этом удовольствии, произнес краткую речь:
— Дамы и господа, вы знаете, зачем мы здесь собрались. Полиция делает все возможное, чтобы выследить преступника. Я тоже — на свой собственный лад. Но я думаю, что объединение тех, кто лично заинтересован в деле и кто, кроме того, можно сказать, лично знает жертв, может привести к результатам, которых не достичь при расследовании извне. Перед нами три убийства, жертвы — старая женщина, юная девушка, пожилой мужчина. Только одно объединяет этих троих — то, что их убил один и тот же человек. Это означает, что этот человек побывал в трех различных местах и что его заведомо видело множество людей. Нет необходимости говорить, что он сумасшедший, с сильно развитой манией. Нет сомнения и в том, что об этом нельзя догадаться по его облику и поведению. Этот человек — и хотя я называю его “он”, помните, что это может быть и женщина, — наделен дьявольской хитростью сумасшедшего. Пока ему полностью удавалось заметать следы. Полиция располагает некоторыми туманными сведениями, но у нее нет информации, которая послужила бы отправной точкой. Между тем должны существовать не только туманные, но и надежные сведения. Возьмем конкретный вопрос: неужели убийца в полночь приехал в Бексхилл, выбрал на берегу подходящую девушку, чья фамилия начинается на “би”…
— Стоит ли в это вдаваться?
Это проговорил Дональд Фрейзер — казалось, какая-то внутренняя боль заставила его произнести эти слова.
— Мы должны вдаваться во все, мосье, — повернувшись к нему, сказал Пуаро. — Вы здесь не для того, чтобы щадить свои чувства и не вникать в детали, но для того, чтобы, если понадобится, пренебречь своими чувствами, дабы проникнуть в суть дела. Как я сказал, вовсе не случайность подбросила Эй-би-си жертву в лице Бетти Барнард. Он должен был выбрать ее предварительно, то есть с заранее обдуманным намерением. Это означает, что он заблаговременно должен был осмотреться на местности. Таким образом, он установил некоторые факты: оптимальное время для совершения убийства в Эндовере, mise en scene[52] в Бексхилле, привычки сэра Сирила Сислея в Сирстоне. Лично я отказываюсь верить, что нет никаких указаний, ни малейшего намека, который позволил бы установить личность Эй-би-си. Мое предположение заключается в том, что один из вас, а возможно, и вы все знаете нечто, но не знаете, что вы это знаете. Раньше или позже, благодаря тому, что вы объединились, что-то прояснится, что-то приобретет смысл, о котором и подумать нельзя было. Это дело — головоломка, у каждого из вас может оказаться деталь, которая на первый взгляд не имеет значения, но которая вместе с другими деталями может образовать определенную часть всей картины.
— Слова! — сказала Меган Барнард.
— Что? — с недоумением посмотрел на нее Пуаро.
— То, что вы говорите. Это просто слова. Это ничего не значит.
Она произнесла это с отчаянием, глубина которого, на мой взгляд, была для нее характерна.
— Слова, мадемуазель, — это лишь внешняя оболочка мыслей.
— Ну а я думаю, что во всем этом есть смысл, — сказала Мэри Дроуер. — Я правда так думаю, мисс. Часто бывает, что, когда о чем-то поговоришь, все становится яснее. Голова сама за вас работает, а вы и не знаете, как это происходит. Разговоры к чему-нибудь да приведут.
— Если действительно словом делу не поможешь, то мы стремимся к противоположному, — сказал Франклин Сислей.
— А вы что скажете, мистер Фрейзер?
— Не думаю, что ваше предложение применимо на практике, мосье Пуаро.
— А вы как считаете. Тора? — спросил Сислей.
— Я думаю, что есть смысл все подробно обсудить.
— Пусть тогда все припомнят, что предшествовало убийству, — предложил Пуаро. — Может быть, вы начнете, мистер Сислей?
— Хорошо. Утром того дня, когда был убит Сирил, я отправился в море на рыбную ловлю. Поймал восемь макрелей. Залив у нас чудесный. Пообедал я дома, кажется, ирландской похлебкой. Вздремнул в гамаке. Попил чаю. Написал несколько писем, но на почту опоздал и, чтобы их отправить, съездил в Пейнтон. Затем поужинал и — признаюсь без всякого стыда — перечитал книжку Несбит[53], которую любил в детстве. Потом раздался телефонный звонок…
— Достаточно. Теперь подумайте, мистер Сислей, повстречали ли вы кого-нибудь по дороге к морю?
— Разумеется, тьму народа.
— Можете вы что-нибудь о них припомнить?
— Черт возьми, нет.
— Вы уверены?
— Ну.., давайте попробуем.., я припоминаю одну толстуху.., на ней было полосатое шелковое платье, я еще про себя удивился.., с ней шло двое мальчишек.., на берегу молодая пара швыряла камешки и дразнила своего фокстерьера… Ах да, еще какая-то блондинка там была.., она визжала, когда входила в воду.., забавно, что теперь все это вспоминается, словно проявляешь фотопленку.
— Вы прекрасный свидетель. Ну а позже? В саду.., на почте…
— В саду садовник поливал клумбы. А по дороге на почту я чуть было не столкнулся с велосипедисткой — она, дуреха, ехала и перекликалась с подружкой. Вот, к сожалению, и все.
Пуаро повернулся к Торе Грей:
— Мисс Грей?
Тора Грей ответила своим ясным, четким голосом:
— С утра я помогала сэру Сирилу с перепиской, потом переговорила с экономкой. Днем, кажется, писала письма и занималась шитьем. Трудно теперь вспомнить. День был самый обычный. Спать я легла рано.
К моему удивлению, Пуаро не стал задавать дополнительных вопросов. Он сказал:
— Мисс Барнард, не можете ли вы припомнить, что происходило, когда вы в последний раз виделись с сестрой?
— Это было недели за две до ее гибели. Я приезжала на выходные. Погода стояла отличная. Мы отправились в бассейн в Гастингсе.
— О чем вы беседовали?
— Я просто с ней разговаривала, — сказала Меган.
— А о чем вы говорили? Что говорила она?
Девушка нахмурилась, напрягая память.
— Она жаловалась, что ей не хватает денег.., говорила о шляпке и паре летних платьев, которые только что купила. Потом кое-что рассказывала о Доне… Еще сказала, что не любит Милли Хигли, которая с ней работает, а потом мы посмеялись над Меррион, хозяйкой кафе… Больше ничего не помню.
— Она не говорила — извините меня, мистер Фрейзер, — о каком-нибудь мужчине, с которым встречается?
— Мне не говорила, — сухо ответила Меган. Пуаро повернулся к рыжеволосому молодому человеку с квадратной челюстью.
— Мистер Фрейзер, теперь я прошу вас обратиться к прошлому. Вы говорили, что в роковой вечер подошли к кафе, где работала убитая. Вы собирались подождать там, пока не выйдет Бетти Барнард. Можете ли вы вспомнить, кого вы видели, пока дожидались там?
— Мимо кафе проходило множество людей. Никого из них я не помню.
— Может быть, все-таки постараетесь припомнить? Как бы ни был занят мозг, глаза механически регистрируют происходящее — аккуратно, хотя и не вникая в суть.
Молодой человек угрюмо повторил:
— Я никого не помню.
Пуаро вздохнул и обратился к Мэри Дроуер:
— Вы, наверное, получали письма от тетушки?
— Конечно, сэр.
— Когда вы получили последнее письмо?
Мэри задумалась.
— За два дня до убийства, сэр.
— Что говорилось в письме?
— Она писала, что старый черт снова объявился и что она его выставила — уж извините, если не так сказала, сэр, — и что она ждет меня в среду — это мой выходной, сэр, — и что мы пойдем в кино. В ту среду был день моего рожденья, сэр.
Из-за чего-то — может быть, из-за несостоявшегося праздника — на глазах у Мэри показались слезы. Она проглотила комок. Потом извинилась:
— Не сердитесь, сэр. Я понимаю: плакать глупо, и толку от этого не будет. Я просто вспомнила, как мы обе — она и я — хотели отпраздновать этот день вместе. Вот и расстроилась, сэр.
— Я прекрасно вас понимаю, — сказал Франклин Сислей. — Человек всегда огорчается именно из-за мелочей, особенно таких, как подарок или праздник, из-за вещей веселых и естественных. Помнится, видел я однажды, как женщина попала под машину. Она только что купила новые туфли. И вот она лежит, а рядом с ней лопнувшая коробка, из которой выглядывают нелепые туфельки на высоких каблучках, такие трогательные, что смотреть стало больно.
Меган с неожиданной сердечностью заговорила:
— Как это верно.., как верно! То же произошло, когда Бетти умерла. Мама купила ей чулки в подарок.., купила в самый день убийства. Бедная мамочка, она была совершенно разбита. Сидела и плакала над этими чулками. И все повторяла: “Я купила их для Бетти.., я купила их для Бетти.., а она на них даже полюбоваться не успела”.
Голос Меган дрогнул. Она наклонилась вперед и взглянула в глаза Франклину Сислею — между ними неожиданно возникло понимание, их сплотило несчастье.
— Мосье Пуаро, — сказал он. — Я не удовлетворен.
— Чем, мистер Сислей?
— Я не сомневаюсь, что Кроум очень дельный полицейский, но, честно говоря, он меня возмущает. Эти манеры всезнайки! Я поделился кое-какими мыслями с вашим другом, когда он был в Сирстоне, но я должен был уладить все дела покойного брата, и до сегодняшнего дня у меня не было времени. Моя идея заключается в том, мосье Пуаро, что под лежачий камень вода не течет.
— И Гастингс твердит то же самое!
— Надо смотреть вперед. Надо быть готовым к следующему убийству.
— Так вы думаете, что будет еще одно преступление?
— А вы?
— Несомненно.
— Но что ж, в таком случае нам надо организоваться.
— В чем конкретно заключается ваша идея?
— Я предлагаю, мосье Пуаро, создать специальную бригаду, состоящую из друзей и родственников убитых для работы под вашим руководством.
— Une bonne idee.[49]
— Рад, что вам это по душе. Думаю, что вместе мы смогли бы чего-то добиться. Кроме того, когда придет следующее письмо от Эй-би-си, один из нас, оказавшись под рукой, мог бы, хотя это не столь уж вероятно, узнать кого-то, кто уже появлялся на месте преступления.
— Ваша идея мне понятна, и я ее одобряю, но вы должны помнить, мистер Сислей, что родственники и друзья других убитых принадлежат к иным слоям общества — они служат по найму, и хотя могли бы получить короткий отпуск…
Франклин Сислей перебил его:
— О том и речь. Я единственный человек, который может обеспечить это дело. Конечно, я не слишком богат, но мой брат после смерти оставил состояние, и оно должно перейти ко мне. Как я уже сказал, я предлагаю создать специальную бригаду, члены которой за свою работу будут получать плату, равную их жалованью, разумеется, плюс дополнительные расходы.
— Кто же войдет в эту бригаду?
— Я этим уже занимаюсь. Я списался с мисс Меган Барнард, и это, кстати, наша общая идея. Я предлагаю себя, мисс Барнард, мистера Дональда Фрейзера, жениха убитой девушки. Потом есть еще племянница женщины, убитой в Эндовере, — мисс Барнард знает ее адрес. Не думаю, что мух миссис Эшер будет нам полезен — я слышал, что он много пьет. Кроме того, я думаю, что старшие Барнарды, родители убитой девушки, слишком стары, чтобы активно участвовать в нашей работе.
— Еще кто-нибудь?
— Еще.., э.., мисс Грей.
Произнеся это имя, Сислей слегка покраснел.
— А, мисс Грей?
Никто в мире не мог лучше Пуаро вложить столько тонкой иронии в несколько слов. Франклин Сислей словно помолодел на тридцать пять лет и внезапно показался мне робким школьником.
— Да, мисс Грей. Видите ли, она работала у брата более двух лет. Она знает окрестности, местных жителей и вообще все на свете. Я же отсутствовал полтора года.
Пуаро пощадил Сислея и переменил тему:
— Вы были на Востоке? В Китае?
— Да. Я путешествовал с поручением от брата приобрести вещи для его коллекции.
— Должно быть, это было очень интересно. Eh bien, мистер Сислей, я очень высоко оцениваю вашу идею. Еще вчера я говорил Гастингсу, что необходимо rapprochement[50] заинтересованных лиц. Это нужно для того, чтобы сопоставить воспоминания, сравнить наблюдения, enfin[51], обговорить подробности — нужно говорить, говорить и еще раз говорить. Какая-нибудь невинная фраза может пролить свет на дело.
Спустя несколько дней “добровольная бригада” собралась в квартире Пуаро.
В то время как все сидели, послушно взирая на Пуаро, который восседал на своем месте, во главе стола, словно президент фирмы, я оглядывал присутствующих одного за другим, подтверждая или пересматривая впечатления, возникшие у меня прежде.
Все три девушки производили сильное впечатление: необыкновенно красивая, светловолосая Тора Грей, полная мрачной напряженности Меган Барнард, с лицом, неподвижностью напоминающим индианку, и Мэри Дроуер в аккуратном английском костюме, с хорошеньким, живым личиком. Двое мужчин — Франклин Сислей, крупный, загорелый и разговорчивый, и Дональд Фрейзер, спокойный и сдержанный, — составляли любопытный контраст друг с другом.
Пуаро, который, разумеется, не мог отказать себе в этом удовольствии, произнес краткую речь:
— Дамы и господа, вы знаете, зачем мы здесь собрались. Полиция делает все возможное, чтобы выследить преступника. Я тоже — на свой собственный лад. Но я думаю, что объединение тех, кто лично заинтересован в деле и кто, кроме того, можно сказать, лично знает жертв, может привести к результатам, которых не достичь при расследовании извне. Перед нами три убийства, жертвы — старая женщина, юная девушка, пожилой мужчина. Только одно объединяет этих троих — то, что их убил один и тот же человек. Это означает, что этот человек побывал в трех различных местах и что его заведомо видело множество людей. Нет необходимости говорить, что он сумасшедший, с сильно развитой манией. Нет сомнения и в том, что об этом нельзя догадаться по его облику и поведению. Этот человек — и хотя я называю его “он”, помните, что это может быть и женщина, — наделен дьявольской хитростью сумасшедшего. Пока ему полностью удавалось заметать следы. Полиция располагает некоторыми туманными сведениями, но у нее нет информации, которая послужила бы отправной точкой. Между тем должны существовать не только туманные, но и надежные сведения. Возьмем конкретный вопрос: неужели убийца в полночь приехал в Бексхилл, выбрал на берегу подходящую девушку, чья фамилия начинается на “би”…
— Стоит ли в это вдаваться?
Это проговорил Дональд Фрейзер — казалось, какая-то внутренняя боль заставила его произнести эти слова.
— Мы должны вдаваться во все, мосье, — повернувшись к нему, сказал Пуаро. — Вы здесь не для того, чтобы щадить свои чувства и не вникать в детали, но для того, чтобы, если понадобится, пренебречь своими чувствами, дабы проникнуть в суть дела. Как я сказал, вовсе не случайность подбросила Эй-би-си жертву в лице Бетти Барнард. Он должен был выбрать ее предварительно, то есть с заранее обдуманным намерением. Это означает, что он заблаговременно должен был осмотреться на местности. Таким образом, он установил некоторые факты: оптимальное время для совершения убийства в Эндовере, mise en scene[52] в Бексхилле, привычки сэра Сирила Сислея в Сирстоне. Лично я отказываюсь верить, что нет никаких указаний, ни малейшего намека, который позволил бы установить личность Эй-би-си. Мое предположение заключается в том, что один из вас, а возможно, и вы все знаете нечто, но не знаете, что вы это знаете. Раньше или позже, благодаря тому, что вы объединились, что-то прояснится, что-то приобретет смысл, о котором и подумать нельзя было. Это дело — головоломка, у каждого из вас может оказаться деталь, которая на первый взгляд не имеет значения, но которая вместе с другими деталями может образовать определенную часть всей картины.
— Слова! — сказала Меган Барнард.
— Что? — с недоумением посмотрел на нее Пуаро.
— То, что вы говорите. Это просто слова. Это ничего не значит.
Она произнесла это с отчаянием, глубина которого, на мой взгляд, была для нее характерна.
— Слова, мадемуазель, — это лишь внешняя оболочка мыслей.
— Ну а я думаю, что во всем этом есть смысл, — сказала Мэри Дроуер. — Я правда так думаю, мисс. Часто бывает, что, когда о чем-то поговоришь, все становится яснее. Голова сама за вас работает, а вы и не знаете, как это происходит. Разговоры к чему-нибудь да приведут.
— Если действительно словом делу не поможешь, то мы стремимся к противоположному, — сказал Франклин Сислей.
— А вы что скажете, мистер Фрейзер?
— Не думаю, что ваше предложение применимо на практике, мосье Пуаро.
— А вы как считаете. Тора? — спросил Сислей.
— Я думаю, что есть смысл все подробно обсудить.
— Пусть тогда все припомнят, что предшествовало убийству, — предложил Пуаро. — Может быть, вы начнете, мистер Сислей?
— Хорошо. Утром того дня, когда был убит Сирил, я отправился в море на рыбную ловлю. Поймал восемь макрелей. Залив у нас чудесный. Пообедал я дома, кажется, ирландской похлебкой. Вздремнул в гамаке. Попил чаю. Написал несколько писем, но на почту опоздал и, чтобы их отправить, съездил в Пейнтон. Затем поужинал и — признаюсь без всякого стыда — перечитал книжку Несбит[53], которую любил в детстве. Потом раздался телефонный звонок…
— Достаточно. Теперь подумайте, мистер Сислей, повстречали ли вы кого-нибудь по дороге к морю?
— Разумеется, тьму народа.
— Можете вы что-нибудь о них припомнить?
— Черт возьми, нет.
— Вы уверены?
— Ну.., давайте попробуем.., я припоминаю одну толстуху.., на ней было полосатое шелковое платье, я еще про себя удивился.., с ней шло двое мальчишек.., на берегу молодая пара швыряла камешки и дразнила своего фокстерьера… Ах да, еще какая-то блондинка там была.., она визжала, когда входила в воду.., забавно, что теперь все это вспоминается, словно проявляешь фотопленку.
— Вы прекрасный свидетель. Ну а позже? В саду.., на почте…
— В саду садовник поливал клумбы. А по дороге на почту я чуть было не столкнулся с велосипедисткой — она, дуреха, ехала и перекликалась с подружкой. Вот, к сожалению, и все.
Пуаро повернулся к Торе Грей:
— Мисс Грей?
Тора Грей ответила своим ясным, четким голосом:
— С утра я помогала сэру Сирилу с перепиской, потом переговорила с экономкой. Днем, кажется, писала письма и занималась шитьем. Трудно теперь вспомнить. День был самый обычный. Спать я легла рано.
К моему удивлению, Пуаро не стал задавать дополнительных вопросов. Он сказал:
— Мисс Барнард, не можете ли вы припомнить, что происходило, когда вы в последний раз виделись с сестрой?
— Это было недели за две до ее гибели. Я приезжала на выходные. Погода стояла отличная. Мы отправились в бассейн в Гастингсе.
— О чем вы беседовали?
— Я просто с ней разговаривала, — сказала Меган.
— А о чем вы говорили? Что говорила она?
Девушка нахмурилась, напрягая память.
— Она жаловалась, что ей не хватает денег.., говорила о шляпке и паре летних платьев, которые только что купила. Потом кое-что рассказывала о Доне… Еще сказала, что не любит Милли Хигли, которая с ней работает, а потом мы посмеялись над Меррион, хозяйкой кафе… Больше ничего не помню.
— Она не говорила — извините меня, мистер Фрейзер, — о каком-нибудь мужчине, с которым встречается?
— Мне не говорила, — сухо ответила Меган. Пуаро повернулся к рыжеволосому молодому человеку с квадратной челюстью.
— Мистер Фрейзер, теперь я прошу вас обратиться к прошлому. Вы говорили, что в роковой вечер подошли к кафе, где работала убитая. Вы собирались подождать там, пока не выйдет Бетти Барнард. Можете ли вы вспомнить, кого вы видели, пока дожидались там?
— Мимо кафе проходило множество людей. Никого из них я не помню.
— Может быть, все-таки постараетесь припомнить? Как бы ни был занят мозг, глаза механически регистрируют происходящее — аккуратно, хотя и не вникая в суть.
Молодой человек угрюмо повторил:
— Я никого не помню.
Пуаро вздохнул и обратился к Мэри Дроуер:
— Вы, наверное, получали письма от тетушки?
— Конечно, сэр.
— Когда вы получили последнее письмо?
Мэри задумалась.
— За два дня до убийства, сэр.
— Что говорилось в письме?
— Она писала, что старый черт снова объявился и что она его выставила — уж извините, если не так сказала, сэр, — и что она ждет меня в среду — это мой выходной, сэр, — и что мы пойдем в кино. В ту среду был день моего рожденья, сэр.
Из-за чего-то — может быть, из-за несостоявшегося праздника — на глазах у Мэри показались слезы. Она проглотила комок. Потом извинилась:
— Не сердитесь, сэр. Я понимаю: плакать глупо, и толку от этого не будет. Я просто вспомнила, как мы обе — она и я — хотели отпраздновать этот день вместе. Вот и расстроилась, сэр.
— Я прекрасно вас понимаю, — сказал Франклин Сислей. — Человек всегда огорчается именно из-за мелочей, особенно таких, как подарок или праздник, из-за вещей веселых и естественных. Помнится, видел я однажды, как женщина попала под машину. Она только что купила новые туфли. И вот она лежит, а рядом с ней лопнувшая коробка, из которой выглядывают нелепые туфельки на высоких каблучках, такие трогательные, что смотреть стало больно.
Меган с неожиданной сердечностью заговорила:
— Как это верно.., как верно! То же произошло, когда Бетти умерла. Мама купила ей чулки в подарок.., купила в самый день убийства. Бедная мамочка, она была совершенно разбита. Сидела и плакала над этими чулками. И все повторяла: “Я купила их для Бетти.., я купила их для Бетти.., а она на них даже полюбоваться не успела”.
Голос Меган дрогнул. Она наклонилась вперед и взглянула в глаза Франклину Сислею — между ними неожиданно возникло понимание, их сплотило несчастье.