Свердруп тщетно вертел «Фрам» туда и сюда, кружил на месте. Мертвая вода лишь бугрилась волнами, которые иногда забегали от кормы вперед до середины корабля.
Почти пять дней корабль полз в мертвой воде, которая наконец отпустила его только затем, чтобы вытолкнуть в сплоченные льды.
Сентябрь начался тихой снежной погодой. Плоские, стертые берега побелели. Где-то неподалеку бродила зима. Нансен с тревогой думал, что к началу сентября Норденшельду на «Bеre» уже удалось в свое время обогнуть мыс Челюскин, тогда как «Фрам» был еще довольно далеко от этого мыса, и льды не обещали легкого пути к нему.
Укрыв судно в бухте. Нансен погнал крепкую лодку в разведку. Он вернулся только под утро, когда разыгралась нешуточная пурга. Ему удалось найти проход, но кто мог сказать: не замкнут ли он льдами в нескольких милях восточнее?
Раздвигая льды, вслепую тычась во мраке по мелководью, не обозначенному на картах, которые вообще иной раз больше путали, чем помогали, «Фрам» к утру 9 сентября вошел в разреженный лед. Вскоре подул попутный шквалистый ветер. Нансен, совсем окоченевший в «вороньем гнезде», но довольный переменами, спустился к Свердрупу:
— Сознаюсь тебе — еще вчера я думал о зимовке по эту сторону Челюскина и, значит, о потере года. А сегодня… Ты видишь — лед отнесло к северу и у берега образовался канал?
Свердруп покачал головой:
— Как бы он не был ловушкой. Я бы остался на месте.
— Чтобы потом ругать себя за упущенный случай? Нет, давай рискнем!
Поставили паруса. Ветер дул ровно и сильно. «Фрам» пошел со скоростью 8 миль в час. Вскоре он выбрался в открытую воду, простирающуюся до самого горизонта.
Мысы уплывали назад один за другим, и Нансен различал уже в подзорную трубу смутные очертания заветной возвышенности.
Вечерело. Сверху, из бочки, земля казалась особенно плоской и пустынной. Солнце медленно опустилось в море. Зажглась первая звезда. Она стояла прямо над мысом Челюскин и одиноко мерцала в бледном небе.
Рассвет 10 сентября 1893 года Нансен встретил в «вороньем гнезде». Свердруп тоже не ложился в эту ночь. «Фрам» был у самого северного выступа Евразии.
На мачте взвились флаги. Трижды громыхнул над морем салют. Задымилась чаша с пуншем па столе кают-компании. Нансен поднял стакан:
— За ваше здоровье, ребята, поздравляю с Челюскиным!..
— А меня — с выигрышем! — добавил Бентсен.
Штурман Якобсен протянул ему две пачки табаку: оказывается, штурман держал пари, что «Фраму» не удастся в этом году обогнуть Челюскин.
Пока довольный Бентсен засовывал табак в карман, удивляясь, почему штурман нимало не огорчен проигрышем, к Якобсену подошел Нурдал и протянул три табачные пачки. Якобсен, этот отчаянный игрок, поспорил и с Нурдалом, утверждая на сей раз, что «Фрам»… непременно обогнет злосчастный мыс в этом году!
…Итак, сгинул колдун Челюскин, угрожавший зимовкой. Перед «Фрамом» — прямой путь к цели, во льды, дрейфующие севернее Новосибирских островов. Корабль спешит туда — и снова, против ожидания, все идет гладко, разреженные льды сменяются чистой водой, темное небо на горизонте обещает беспрепятственный путь.
18 сентября — исторический день для команды. В 12 часов 15 минут «Фрам» меняет курс.
Экспедиция находится под 75°35’ северной широты. Нос корабля обращен теперь на северо-восток. Скорее вперед, туда, где течение подхватит, понесет и льды и корабль к полюсу!
За кормой «Фрама» пенится бурун. Далеко на востоке маячит светлое пятно — отблеск покрытого снегом острова Котельного. Подойти к нему, к складам продовольствия, устроенным Толлем? Нет, на это уйдет слишком много времени. Вперед, под всеми парусами вперед! «Это самое прекрасное из плаваний, какие я когда-либо переживал», — записывает Нансен.
За борт летят засмоленные бутылки — почтовые голуби моряков. В них короткие записки на норвежском и английском языках: «Все благополучно, широта 76°», «Все отлично, широта 77°, идем на север».
На корабле не смолкают смех и шутки. «Фрам» несется все дальше и дальше, а из бочки дозорный неизменно кричит:
— Чистая вода! Чистая вода!
Нансен едва сдерживает торжество. Как хочется ему сообщить друзьям в далекую Норвегию, что Челюскин взят, что путь вперед открыт, что корабль несется все дальше на север. Ведь чем севернее им удастся вмерзнуть во льды, тем вероятнее, что «Фрам» окажется возле полюса!
Даже рассудительный, не торопящийся со своими суждениями Свердруп поддается общему настроению:
— Мы, пожалуй, дойдем до восьмидесятого градуса. Или дальше? До восемьдесят пятого? И по чистому морю!
Но «Фрам» не дошел ни до 85-й параллели, ни даже до 80-й. 20 сентября судно уперлось в кромку льдов.
Прохода не было.
Следующие два дня не принесли ни перемен, ни новостей. Было похоже, что «Фрам» достиг северной границы открытого моря. Солнце, пробившее тучи, позволило определиться: 77°44’ северной широты.
Да, мечты о проникновении в более высокие широты, пожалуй, приходилось забыть. Не здесь ли «Фраму» суждено вмерзнуть во льды? А почему бы и нет? Место достаточно удобное, способное стать надежной ледовой гаванью.
«Фрам» причалил к большой льдине. Команда затеяла генеральную чистку и стирку. На корабле развелось немало «безбилетных пассажиров». Усилия одиночек помогали плохо, и расторопный Бентсен взялся истребить зловредных насекомых с помощью новейшей техники. Собрав белье команды в большую бочку, он по шлангу пустил туда пар из котла:
— Сейчас они запоют у меня лебединую песнь!
С этими словами Бентсен прибавил пару. Вдруг — трах! Бочка не выдержала давления, белье разлетелось по палубе, насекомые — тоже.
— Каждый собирай своих! — заорал Бентсен.
В конце сентября похолодало. Рассеялся туман, висевший над морем. Команда увидела, что «Фрам» уже окружен быстро смерзающимися льдинами.
С тех пор как человек впервые проник в полярные моря, захват судна в ледовый плен всегда заставлял тревожно биться сердца мореплавателей. Люди «Фрама» были, наверное, первыми в мире моряками, созерцавшими его совершенно спокойно. Нансен записал в этот день: «Да, мы здесь, видимо, застряли. Ну что же, пусть так. В таком случае: добро пожаловать, льды!»
Первая часть его плана была выполнена, в общем, удачно. Отсюда попутное течение должно понести «Фрам» в сторону полюса.
Год уходит…
31 декабря Нансен просыпается раньше обычного. Ему не хочется сразу вставать. Он лежит на своей жесткой постели — обитые войлоком доски, никакого матраца, маленькая подушка — и перебирает в памяти события уходящего длинного года.
В крохотной каютке совершенно темно. На «Фраме» нет иллюминаторов — они уменьшили бы прочность судна. Все еще спят. Тихо. Только временами слышно, как с гулом трескается лед.
Что же, 1893 год принес много хорошего. Он помог осуществить мечту, унес необыкновенный корабль в центр Полярного бассейна. И уж если говорить о главных героях Первой норвежской полярной экспедиции — так ее назвали, — то начинать надо с «Фрама».
Не счесть всех сжатий, небольших, сильных и даже чудовищных, выдержанных его крепкими боками. На него ползли огромные глыбы, давили, толкали, а он только приподнимался, выжатый ими, чтобы потом своей тяжестью ломать очутившуюся под ним подстилку, — и так до нового сжатия. Теперь даже самый жуткий треск и оглушительный грохот пугают самого робкого из команды не более, чем гром отдаленной грозы. Никому не приходит в голову хотя бы просто выйти на палубу, чтобы взглянуть, что делается вокруг.
Спасибо старому году и за то, что все на судне бодры, веселы, здоровы. Доктор Блессинг ноет, что он уже совершенно разучился лечить людей. Лишь псы, постоянно и остервенело грызущиеся между собой, доставляют ему кое-какую практику; впрочем, последнее время доктор увлекся научными наблюдениями.
Ведь вокруг открывается новый, почти неведомый человеку мир. Наблюдения за погодой — их производят днем и ночью, через каждые два или четыре часа, — наблюдения за свойствами воды, ее обитателями, атмосферным электричеством, над льдами и подледными течениями дают иногда такие неожиданные результаты…
Однако довольно нежиться. Прочь одеяло! Бр-р, холодно! Нансен тянется к выключателю. Как ослепителен свет электрической лампочки! Наверное, там, наверху, крепкий ветер особенно усердно вертит сегодня парусиновые крылья электрической машины.
Теперь гимнастика: двадцать минут, ни секундой меньше. От ледяной воды захватывает дыхание. Так, посильнее разотремся жестким полотенцем.
Взгляд падает на большой портрет, прибитый к стене. Его нарисовал Эрик Вереншельд. Ева держит на коленях Лив. Через восемь дней Лив исполнится год. Она уже, наверное, лепечет первые слова. Или, может быть, уже ходит.
Когда-нибудь Лив прочтет дневник отца. Вот он, на столе.
Сколько страниц уже исписано в нем! Ему доверено самое сокровенное из пережитого и перечувствованного. Заставь же время побежать назад — и пусть весь уходящий год, оставивший следы на твоих страницах, промчится в памяти в эти утренние часы.
Нансен садится на койку, листает дневник. Наверное, описание их экспедиции — если только ему суждено когда-нибудь увидеть свет — будет донельзя пресным и скучным. Где драматические приключения? Где полярные трагедии? Все тихо и благополучно — не корабль, а плавучая гостиница! Просто удивительно, до чего мало было у них происшествий!
Впрочем, вот запись 2 октября. Скотт-Хансен, доктор Глессинг и Иохансен ставили палатку для научных наблюдений и, увлекшись, долго не замечали, что к ним с живейшим интересом присматривается отощавший медведь. Ружей у них с собой не было, и Блессинг, уговаривая остальных не шуметь, чтобы пе спугнуть зверя, вызвался сходить к «Фраму» за подмогой.
Но едва доктор стал на цыпочках красться к кораблю, как медведь, который и не думал пугаться, отрезал ему путь: с какой стати упускать добычу! Доктор с необыкновенной поспешностью вернулся к товарищам. Втроем они принялись вопить и размахивать руками. Но медведь попался не из робких.
Нансен улыбается, вспоминая, как преследуемая зверем тройка мчалась к «Фраму». А медведя он, спустившись на лед, уложил тогда с первой пули.
В другой раз дело кончилось не так благополучно. Когда это было? Вот, совсем недавно, в среду, 13 декабря.
Ночью многие слышали какой-то шум на палубе и ожесточенный лай собак. Псы ссорились довольно часто, так что в ночном шуме не было ничего необычного. Однако Педер Хенриксен, позже поднявшийся на палубу с фонарем, чтобы накормить собак, не досчитался троих из них. Чертыхаясь, он спустился на лед для разведки. Тут-то на него в темноте и напал зверь. Ошеломленный Педер по чувствовал сквозь одежду острые зубы и, защищаясь, со ксей силой хватил медведя фонарем по башке. Зазвенели стекла, медведь остолбенел, а Педер помчался прочь о скоростью, какой трудно ожидать от человека в зимнем одежде и тяжелых сапогах.
Конечно, медведь догнал бы Педера, но зверя отвлекли собаки. Надо было видеть, как задыхающийся Педер влетел на «Фрам» с криком: «Ружье! Ружье! Он цапнул меня за бок!» Уложил зверя Иохансен.
Медведь, оказывается, утащил с палубы трех псов. Собак привязывали на ночь к железным крюкам, и они не могли спастись. Истерзанные трупы валялись на льду. Погиб пес, которого Бентсен окрестил «другом Иохансена». Эта собака почему-то возненавидела лейтенанта и никогда не упускала случая злобно облаять его.
Гибель псов — событие, конечно, печальное. Но как раз в этот день собака Квик, взятая еще из Норвегии, принесла тринадцать щенят. Опять тринадцать! И 13 декабря. Лишний повод для пустословия о «роковом» числе.
Должно быть, под конец старый год изрядно одряхлел и обессилел и потому унес «Фрам» не так далеко на север, как следовало бы. На карте линия их дрейфа ужасно зигзагообразна. «Фрам» то несло в одну сторону, то тянуло в другую. Временами казалось, что корабль попал в заколдованное место, где лед бестолково движется взад и вперед.
Вот она, запись от 8 ноября:
«Мой план рухнул. Построенный из теорий дворец, который я гордо и самоуверенно воздвигал, свысока относясь ко всем вздорным возражениям, при первом же дуновении ветра рассыпался, словно карточный домик. Можно строить самые остроумные гипотезы — будьте уверены, действительность над ними посмеется… И все же… Нет, нет. Нельзя отбросить такие, например, доказательства, как сибирский плавник. Но если мы все-таки на ложном пути, что тогда? Чьи-то надежды будут обмануты — вот и всё. Если мы даже погибнем — что значит наша гибель в бесконечном круговороте вечности?»
Эти строки не назовешь бодрыми. Но ведь в тот день «Фрам» находился на 77°43’ северной широты. Это после того, как в самом начале дрейфа ему удалось было пересечь 79-ю параллель! Поневоле напишешь о рухнувшем плане, когда через полтора месяца их в конце концов унесло не к северу, а к югу.
Потом дела немного поправились, и несколько дней назад, в прошлое воскресенье, «Фрам» снова был севернее 79-й параллели. Да, старый год мог бы потрудиться и получше. Пусть теперь их продвижением к полюсу займется со свежими силами новый!
Уже восемь часов. Пора на прогулку. Нансен натягивает серую куртку с капюшоном, толкает дверь и оказывается в кают-компании. Вкусно пахнет тестом. Должно быть, затеяна грандиозная стряпня.
На трапе скрипит смерзшийся снег. В полнеба пылает северное сияние. Цветные полосы дрожат, переливаются, меняя оттенки. На другой половине небосклона теплятся звезды. Тихо и морозно. Сейчас, в середине полярной ночи, ледяная пустыня окутана серой мглой даже в полдень.
Нансен идет по дорожке, протоптанной к снежной хижине. Там приборы для научных исследований. Сзади плетутся псы. На их хвостах — сосульки. Когда собака лиляет хвостом, они гремят. Над каждым псом — облачко выдыхаемого пара.
«Фрам» тоже дышит: влажный воздух из вентилятора тянется по ветру белесым дымком. Корабль придавлен снегом. На нем ни одного огонька, только разноцветные блики сияния перебегают по заиндевевшим мачтам, по белым шапкам на реях.
На палубе появилась темная фигура, закачался тонкий лучик света. Это Иохансен вышел с фонариком к своим термометрам. Наверное, как всегда, налегке: он уверяет, что нечувствителен к морозу.
Нансен возвращается к «Фраму». Из люка тянет теплом. В кают-компании над столом уже натянута гирлянда норвежских флажков и вывешено разрисованное меню праздничного ужина.
К вечеру стол сервируют эмалированными железными тарелками и такими же чашками. Зажигают во всех уголках кают-компании свечи — больше света, тьма так надоела!
Все собираются задолго до полуночи. Смотрите-ка, Скотт-Хансен надел офицерский муцдир, накрахмаленную сорочку. Ну и франт этот Скотт-Хансен! Нарядился, словно на прием во дворец, только вот беда: из белых манжет торчат красные, обмороженные руки. Остальные тоже принарядились в чистые фуфайки, выскоблили щеки, расчесали бороды и благоухают туалетным мылом.
Торжество начинается с чтения «Фрамсии» — так называется выходящая на корабле газета. Ее редактор — доктор Блессинг. У доктора стремление к возвышенному, и потому в газете много стихов. Доктор читает обращение к Новому году, которое заканчивается так:
Смотри же, мальчик, разведи льды!
Смотри же, чтобы мы завоевали победу!
Смотри, чтоб мы рождественского поросенка
Зарезали в следующий раз уже по ту сторону
Северного полюса!
Иохансен открывает праздничный концерт. Он здорово играет на гармони. Его коронный номер — песня «Переход Наполеона через Альпы в открытой лодке».
— Браво! Браво! А теперь — на руках!
Иохансен не заставляет долго просить себя. Он встает на руки и идет вокруг стола, забавно болтая ногами в воздухе. Легко отталкивается от пола, пружинно разгибается — и даже лицо не покраснело от натуги.
Иохансен ведь один из лучших гимнастов Норвегии. Недаром он получил в Париже золотую медаль.
Потом Нурдал садится за фисгармонию, а Мугста берет свою старую скрипку. Доктор, волнуясь, пробует спеть популярную арию. Это ему плохо удается, но снисходительные слушатели аплодируют так бурно, что со стены срывается картина, изображающая трех купающихся принцесс, которых врасплох застали три превращенных в медведей принца. У нее тяжелая рама, и тем, кто сидит на диване, достается по затылку. Принцессам в связи с этим приходится выслушать несколько энергичных выражений.
Близится полночь. Скотт-Хансен торжественно вносит пунш.
— Друзья! — Нансен встает, и все тоже встают. — Минувший год принес нам, в сущности, одно хорошее. Спасибо всем вам за доставленные друг другу радости и удовольствия, за дружную, товарищескую жизнь. Пусть и в новом году будет не хуже.
Стрелки часов сходятся, и каждый прижимает свою чашку к сердцу. А потом все кричат «ура» и затягивают песню, сложенную в Норвегии перед уходом «Фрама»:
Не плачь, родина-мать.
Это от тебя Сыны твои унаследовали страсть к путешествиям,
Которая увела их с обычного пути,
Научила держаться вдали от берегов.
Тост за тостом, песня за песней. Кто это там притих в углу стола? Скотт-Хансен? Вспомнил свою невесту… Выше голову, дружище! У каждого из нас осталась там, в нашей Норвегии, частица сердца. Но мы ведь вернемся туда.
Вернемся ли?..
Коварен океан, лют мороз, опасны льды. Что «Фрам» с его тринадцатью обитателями перед лицом необузданных титанических стихий? Даже сейчас, сию минуту, может начаться небывалой силы сжатие — и треснет, как скорлупка, корабль.
Но пока в кают-компании тепло, стол заставлен яствами. В чашках осталось по хорошему глотку пунша. И ие спето еще много чудесных песен о верности, мужестве и долге.
Новый план
Вскоре после встречи Нового года Нансен заметил Свердрупу, что на судне, пожалуй, слишком много праздников. Не разленились ли молодцы?
Свердруп, причмокивая, сосал свою короткую трубочку.
— Команда делает свое дело, — заметил он, — а дела не так уж много.
— Пока действительно немного…
Свердруп вопросительно поднял брови. Однако Нансен не стал пояснять смысл своей фразы, капитан же «Фрама» не любил задавать вопросы.
А Нансен испытывал сложные, противоречивые чувства. Его расчеты оказались правильными за одним исключением.
Правильными, поскольку «Фрам» совершил благополучное плавание вдоль берегов Азии, зашел на север дальше, чем Нансен предполагал первоначально, выдержал все испытания при сжатии льдов.
Исключение же было одно, но весьма существенное: вместо ожидаемого мелководного моря с ярко выраженными сильными течениями «Фрам» оказался над такими глубинами, что ни один лот не доставал дна. Но это значило, что надежда на продвижение в места, близкие к полюсу, столь же слаба, как слабы течения в глубоководных бассейнах.
А полюс притягивал Нансена. Он сердился на себя, доказывал себе, что достижение полюса — вопрос тщеславия, что тщеславие — детская болезнь, от которой вылечиваются с годами и которую он должен преодолеть. Доказывал, доказывал, но однажды после прогулки на север по гладкому льду, словно созданному для саней, записал в дневнике:
«Чем больше я хожу и присматриваюсь к этому льду по всем направлениям, тем больше у меня зреет план, который уже давно занимает мои мысли. По такому льду можно на санях и на собаках достигнуть полюса, если, конечно, совсем покинуть корабль и обратный путь совершить через Землю Франца-Иосифа, Шпицберген или по западному берегу Гренландии. Это будет даже не такой уж трудный путь для двоих мужчин…
Конечно, пускаться в путь этой весной было бы слишком опрометчиво. Сначала нужно посмотреть, куда и как далеко на север понесет нас летом. Кроме того, меня мучат сомнения: правильно ли будет с моей стороны покинуть товарищей? Подумать только: вдруг я вернусь домой, а они — нет? Но, с другой стороны, разве я отправился в экспедицию не для исследования неизвестных полярных областей? На это жертвовал свои деньги норвежский народ. Значит, первая моя обязанность — сделать все, что в моих силах, для достижения этой цели пли, по крайней мере, для получения наибольших результатов в этом направлении».
Нансен старался трезво, всесторонне, критически взвесить все сильные и слабые стороны нового плана. Двое должны покинуть корабль без малейшей надежды вернуться на него. У них не должно быть даже мысли об этом. С того момента, как товарищи пожмут им руки, желая счастливого пути, двое должны рассчитывать только на себя. Что бы с ними ни случилось, помощи не будет! Ни при каких обстоятельствах. На корабле не должны даже помышлять о спасательных экспедициях: нет малейшей доли вероятности, что люди с дрейфующего судна смогут найти двух человек, ушедших по льду, дрейфующему с другой скоростью и, возможно, и другом направлении.
Но о себе Нансен думал меньше, чем о тех, кто останется. «Вдруг я вернусь домой, а они — нет?» — эта мысль не выходила у него из головы. И в сотый раз Нансен перебирал в уме опасности, которые могли угрожать «Фраму», неожиданности, с которыми могла встретиться его команда после ухода полюсной партии.
В судовой библиотеке было шестьсот книг. Тут собрали все, что печаталось о полярных экспедициях. Нансен снова перечитал давно знакомые страницы. Все мореплаватели с редкостным единодушием сходились на одном: главная угроза для корабля в Арктике — сжатие.
Кэн считал, что за один день, когда льды атакуют судно, человек стареет больше, чем за год обычной жизни. Юлиус Пайер, первым обследовавший на «Тегетгофе» Землю Франца-Иосифа, описывал один из таких дней: «Экипаж, видя неминуемую гибель, решил оставить корабль и, захватив самое необходимое, бросился спасаться. Тяжело переживать подобные минуты! Приходится наскоро переодеваться, рискуя быть задавленным в этой ничтожной скорлупке, которую поминутно подкидывает грозная сила; бросаешь последний прощальный взгляд на все то, что оставляешь в каютах, с чем никогда бы не расстался; а вокруг слышен свирепый гул, двери со свистом растворяются и затворяются, вылетают стекла…»
Так было на «Тегетгофе»; примерно так бывало и на сотнях других кораблей. Но ведь ничего похожего не испытала команда «Фрама».
Как-то Нансен услышал через дверь взрывы хохота. Что там случилось? Да просто молодцы в кают-компанпи читали вслух протоколы ученого спора, в которых «неопровержимо» доказывалось, что «Фрам» будет раздавлен задолго до того, как достигнет 80-й параллели. Эти протоколы Свердруп извлек на свет божий как раз вовремя: именно в тот день корабль пересек 80-ю параллель.
Люди смеялись, они были уверены в своем «Фраме» — и не была ли эта уверенность ответом на вопрос, больше всего мучивший Нансена?
В феврале день заметно прибыл. Над горизонтом появилась яркая заря. Нансен все чаще ездил на собаках. Он не выбирал погоду и гонял упряжку даже при 50 градусах мороза с ветром, когда плевок, замерзая на лету, падал льдинкой. Собаки бежали бодро, лед был гладким, и в скрипе полозьев Нансену слышалось: «На полюс! На полюс!»
Всю вторую половину зимы «Фрам» медленно несло над немыслимой бездной. Почти 3500 метров лотлиня — тонкой стальной проволоки с грузом на конце — не доставали дна. Потом лотлинь лопнул, и свинцовый груз отправился искать дно самостоятельно. Бентсен сказал, что, должно быть, земная ось вертится в широкой сквозной дыре, и глупо искать возле нее дно.
Итак, под «Фрамом» по-прежнему была бездна. Бездна «гасила» течение. За пять зимних месяцев корабль продвинулся всего на один градус к северу! И ничего нельзя было сделать, чтобы ускорить дрейф. Тут человек бессилен. Деятельную натуру Нансена это бессилие угнетало больше всего, вызывало приступы тупой тоски.
«Никакой борьбы, никакой возможности борьбы. Все так тихо и мертво, все застыло, окоченело под ледяным покровом. Я чувствую, что душа у меня леденеет. Чего бы и не дал за один день борьбы, за мгновение серьезной опасности! — записал он в конце марта. — Приходится выжидать. Надо еще посмотреть, каков будет дрейф. Если он примет неверное направление, я сожгу за собой все мосты, все силы положу на поход прямо по льду к северу».
81-ю параллель «Фрам» пересек только 17 мая. Этот день норвежской конституции они праздновали, как норвежцы, жаждущие увидеть свою родину свободной. Тринадцать человек дважды обошли вокруг «Фрама» под чисто норвежским флагом, без значка унии со Швецией. Флаг нес Нансен. Потом Нансен поднялся на капитанский мостик и произнес речь о праве маленького народа самому устраивать свою жизнь так, как он хочет.
Они не были бы норвежцами, если бы их праздничная манифестация была лишь торжественно-серьезной. И доктор вышагивал со «знаменем» — надетой на древко рубашкой, где красными буквами было написано требование нормального рабочего дня (что при отсутствии врачебной практики и безделье казалось вполне естественным); метеорологи несли жестяной щит с надписью, призывающей добиваться всеобщего избирательного права, а замыкал шествие повар Юлл с котелком для каши…
Вот и лето. Июньское солнце освещает трещины, полыньи, лужи, ржавые консервные банки, появившиеся на белый свет вместо подснежников. Собаки, которые ходили с высунутыми языками уже при 10 градусах мороза, теперь просто изнывают. У них началась линька, шерсть лезет, клочьями носится в воздухе.