Страница:
* * *
— Чудны дела творятся вокруг кольчужки нашей! — глаза княжича блестели, изнутри так и перло — рассказать другу-наставнику все новости.— Минуло лишь два восхода, как слух пошел? — удивился Иггельд.
Минувшие два дня ведун провел вне Крутена. Поехал к пещерам менять горный воск на подземный мед. Гомозули, как обычно, показываться не пожелали, но глиняные горшки с драгоценным черным лекарством за ночь исчезли, вместо них Иггельд нашел сосуды медные, тонкой работы — такие на вес серебра идут, а в них, в красных пузатиках — пещерный мед. Тайну происхождения своего лекарства подземные жители ни за что ни раскроют, да какое там — их самих-то видят раз в двунадцать лет, да и то — по случайности. Лекарь не стал брать с собой на этот раз Младояра, уж трижды ездили, да ничего интересного и не видели. Велико диво — вход в пещеру, да белая плита, за которую людям заходить не велено, а то гомозули осерчают, да все входы наверх закроют. Врут, конечно — все равно где-то, да откроют, уж больно молоко любят, да мед пчелиный. Без торговли, пусть меновой — какая жизнь? А плиту для того и положили — люди на нее днем свои товары складывают, проходит ночь — к утру подземные недороски свое оставляют, на обмен. Гомозули грамотны, ежели торг какой особенный, как у Иггельда — кладешь поверх товара бересту с пожеланием, белоглазые прочтут, исполнят…
— Купцы так и забегали, будто в их муравейник ветку сунули! — рассказывал Младояр.
— А, может, сапог?
— Не, не сапог, — засмеялся княжич, — муравейники целы!
— И что же, много ли нашлось желающих ту кольчугу купить?
— Поначалу толпа стояла, даже некоторые из дружинников счастье попытать пришли. Даже Речаня со своими пирогами приперся! Но когда самые толстые купчины по-одному к отцу заходить стали, да слухи пошли, какие мены предлагают — вся торговая мелочь и отхлынула. В конце концов, осталось четверо купцов, все другие — отступились.
— И сколь велики посулы?
— Да ты не поверишь! — воскликнул Младояр.
— Поверю, — успокоил княжича Иггельд.
— Отец смеялся — нессиль кольчужные плащи предложил, вот уж воистину, своего добра что ли мало?! Все одно, что везти олово торговать на Оловянные острова… Хотя что у них, нессилей есть, окромя оружья? Зато много — разговор аж о тыщах. Салех готов два каравана с шелками цветными, умелыми руками хуасей сотканными, вместе с двугорбыми отдать…
— Умерзнут в зиму, — пожалел добрых животных лекарь.
— Дык их сразу и сторговать можно, все одно деньги, — резонно возразил юноша, его нос с шумом набрал в легкие воздуха, дабы продолжить, — Галий серебра предложил, да трудно представить сколько. Мерил в тысячах тысяч драхм, я и цифер таких не знаю… Четвертый, из Хиндеи — злато да лалы со смарагдами предлагал, злата — что сам князь весит, а узоречий — сколько я. Представляю, буду сидеть на краешке весов, свесив ножки…
— И что же князь избрал? Горы серебра, злато иль шелка?
— Князь наш Дидомысл объявил, что думать будет, это раз. И второе — мол, просят купцы слезно, как решит, кому кольчугу продать — чтоб никто не знал, а то, мол, пограбят, коли прознают!
— Неплохо князь придумал! — подмигнул ведун воспитаннику.
— Что придумал? — удивился словам Иггельда Младояр.
Но старик не стал отвечать, лишь хохотнул еще раз…
— Ладно, Игг, не хочешь объяснять — и не надо, — княжич уже давно привык к такого рода воспитанью — ведун частенько заставлял Младояра ворочать мозгами в стремлении разгадать суть какой-нибудь недоговоренности. И, как обычно, старик устраивал дело так, что он — умный, чему-то смеется, а Млад — дурак, не понимает… — Помнится, рассказывал ты мне, как досталась тебе кольчужка, что, мол, снята она с каменного истукана отважным горцем…
— Кто его знает, отважным иль жадным? Скорее — второе. Стал бы ты, Млад, снимать с идолища, даже ежели то божество тебе чуждое, одежду ему дарованную?
— Нет.
— А коли то памятник любви беззаветной?
— Так что за истукан, расскажи, Игг! — Младояр обожал такие истории, — Кто поставил его, когда?
— Истукан — не истукан. Скорее каменное изваянье. Я позже сам взбирался на ту гору, мысль еще свербела — а не вернуть ли кольчужку на законное место. Да не получилось. Видать, когда кощунственное деяние свершилось, рухнула скала за тем парнем, повезло ему — удержался за краешек, над пропастью повис. Руки сильные, тело подтянули, ушел смельчак невредимый. Токмо кольчуга ему все одно удачи не принесла. Задушили во сне… Говорят, и ее тоже — задушили…
— Кого — ее?
— Слушай, лучше по порядку. Ну, глаза у меня и сейчас зоркие, вот только нитку в иглу вдеть никак не получается, — Иггельд уже объяснял княжичу, хочешь не хочешь, а к старости только вдали четко и видишь, — долго я смотрел на то место, где та каменная дева стояла.
— Дева?
— Все легенды говорят — дева, — подтвердил старик, — смотрю — вроде ноги стоят каменные, а выше — ничего. Как будто только на кольчуге все и держалось. А может — так оно и было. Если кольчужка та ушедшей в навь красной девице принадлежала, частичка духа ее там и прижилась, тем и камень держался. Ведь стоял, мудрецы сказывали, давно, два льда пережил, и — вот… Покрали кольчугу — и камень рассыпался.
— Кто же его туда занес, на вершину скалы?
— Не занес, Млад, я долго приглядывался, остов каменной девы прямо из скалы рос, я так думаю, ее из верхушки горы и вырубили! Лица ее никто из живущих смертных не видел, но сказывали — красоты неземной. Вот только давным-давно прошел теми местами народ, чьи боги запрещали рисовать да из камня ваять изображенья людей да живности. Залез их каменотес на вершину, да тот лик прекрасный и побил, голову статуи разбил, а ниже — не тронул. Не жаден тот народ был, на кольчугу не покусился — исполнил закон, да пошел дале…
— А еще?
— Еще сказывали, в недавние времена приходил в те края тот, кто деву из камня вырубал…
— Он кто, человек или бог?
— Бог не бог, а как увидел, что с ликом любимой сделали — сел рядышком, да три дня рыдал.
— А потом?
— Потом — ушел, — пожал плечами Иггельд.
— Как же он, ежели бессмертный, свою любимую девушку от смерти не спас? Или только рыдать и умел? — возмутился Младояр.
— То древняя легенда, — вздохнул старик, — пока они вместе были — всех врагов побеждали, и волшебников, богов, змеи крылатые службу несли… Вот только отправилась как-то та дева к отцу родимому, повидаться. А тот ее и предал, врагам отдав. За какую-то малость…
— Такого быть не может, — твердым голосом произнес княжич.
— Потому и помнят сквозь тьму лет, кабы делалось лишь то, что может — давно б забыли, — объяснил Игглеьд.
* * *
— Чего это они засуетились? — недоумевал лекарь, которому никак не удавалось пройти в княжеские палаты. То и дело Младояр — ужом ввернулся, проскочил. И машет рукой наставнику — чего, мол, застрял.Все-таки, как меняется человек, вернее — как преображает его то дело, которым он занимается. Полвека назад, отроком, Иггельд тоже пролез бы, кого и толкнул — ничего. Тридцать лет назад — расшвырял бы этих купчишек да служек, что снуют туда-сюда. А встал бы кто на пути — отметелил бы так, что мало не показалось. Двадцать лет назад пред ним расступались, как пред князем. А кто он теперь? Первый лекарь — оно, конечно, любовь народа, почет. Вот только до каких пределов почет этот самый? Никто ведь дороги не даст. Ну, положим, князь правильно делает, что велит двери открывать не более, чем нужно, один человек проходит — и хватит! Опять же, за толпой страже не уследить…
— Чего стоишь, Игг? — княжич ухитрился выскочить, едва не уронив двоих разодетых в пух и прах торговцев с дальних земель — те никак не могли решить, кто пройдет первым.
— Я думаю, — объяснил ведун.
— Нашел место думать — в толпе у дверей, — хмыкнул паренек.
— Думать можно везде!
— Во-во, Сократос нашелся!
— Отчего ж Сократос?
— Читал я в элласском свитке, как-то забрали Сократоса в вои, а ему мысль в голову пришла, ну, он встал посреди военного стана, и начал ее думать. Так целый день и простоял, остальные вои его обходили…
— Забавно, но не верится, — старик даже не улыбнулся, — так что, Млад, не пойдем, что ли, сегодня с князем о деле говорить?
— Счас схлынут, погодь немного, я наверняка знаю, — Младояр, оказывается, успел что-то разнюхать.
— Что так?
— Продали нашу кольчужку!
— А кому?
— Князь велел челяди отвечать — мол, покупатель пожелал остаться неизвестным!
* * *
Княжич вот уже два дня не покидал Старых Палат. Читал и читал, не давая себе возможности отвлечься. Ведь стоит задуматься — и перед глазами Сойка, как он ее видел тем утром, нагая, груденки милые так и торчат наперед…. Ну, прогнала, ну — ладно! Все ссорятся — мирятся. А она укатила с отцом, куда — неведомо, терем пуст стоит. Ведь, небось, теперь прознала, что Младояр — княжий сын. Наверное, ей — все равно. Ну, хоть весточку оставила бы… Вроде чтению-письму обучена. Или передала б через кого. Неужели, и в правду — нелюб ей Младояр?!Чего-то папаша-то ее засуетился. Ну, не из-за Млада, то — ясно. Тоже, небось, кольчужку купить захотел? Да кто их, купцов, знает. Один терема во всех градах ставит, в золоте ходит, а на поверку — пуст. Иной дровишко пожалеет в печку кинуть, сухари ржаные всю зиму грызет, а ладьи его она за одной по морям снуют, да в подвале сундуки со златом закопаны… Ведь он, Младояр, богатств Хугинсона не считал!
— Да, Млад, разворошили мы гнездо змеиное! — это наставник, прямо с порога.
— Что так, Игг? И почему мы?
— Ну, кольчуга-то наша, вроде?
— И что мы ей разворошили? — заинтересовался Младояр.
— Сбегай ко двору отцовскому, новостей наслушаешься, — посоветовал Иггельд, усаживаясь на лавку.
— Не хочу я никуда бегать, — огрызнулся княжич, — здесь жить буду, среди свитков!
— И здесь умру… — в тон княжичу продолжил старик.
— И умру! Вот…
— И напишут тут большими буквицами, мол, умер здесь княжич Младояр, горюя любовью неразделенной…
— Слушай, Игг! — Младояр вскочил, кровь бросилась к лицу.
— Слушаю, — любезно поддакнул ведун.
— Да ладно, все равно — не поймешь…
— Куда уж мне понять! Для меня любовь — первая теплая вдовушка, что не оттолкнет!
— Слушай, Игг… — на этот раз данная пара слов вылетела из уст княжича совсем в другом тоне, — объясни, наставник… Вот, тебя — любая привечает, отказа нет. А мне, прямо в лоб — ты, мол, ведун поганый! И не будет с тобой любви… Разве ведуны поганые? С чего?
— Не поганы люди ведущие, но и не все так просто. Молод ты, княжич, только начинаешь постигать науку любовную. Младая любовь — штука не простая, глазу юноши, иль девушки угодить не просто. Любая мелочь оттолкнуть запросто может. Сколько бывало — увидит пятно роимое, что волосами поросло — и конец любви. А то запах не понравится, иль даже — зуб кривой… Случай помню — хоронил сын отца, а потом ему девка его, с которой любовь водили — и заявляет, мол, ты мертвое тело руками трогал, а теперь меня теми же пальцами. И, представь — так и разбежались в разные стороны. А ведуны, да волхвы, они для народного разума тайну в себе носят. А таинства — они одних притягивают, других же — отталкивают. Мало ли какого ведуна твоя дева в младенчестве видела, может — носили пугать от заиканья к лесному отшельнику. Напугают до рвоты! Вот, с тех пор — может, и поганы для нее любые ведуны. Может, она боится, разденешься — а на теле чего не то, знаки страшенные…
— Видела она меня раздетым, не отталкивала, — признался юноша, — я, глупый, сказанул, мол, тогда-то у тебя крови были, потому не понесешь, ежели сегодня… Она удивилась — откель знаю. Ну, я про Луну только и начал — а она сразу и говорит… Мол, ведун ты, а не честный отрок, поганый ты…
Старик некоторое время молча смотрел на паренька. Холодно так, как на больного неизлечимого. Младояр нутром почуял, что нет у наставника к нему никакого сострадания, все понимает — но помогать не станет.
— Забудь ту девку, мало их что ли? — только и посоветовал лекарь.
— Не хочу я забывать!
— Только впустую измаешься, не вернуть тебе ее нежности, законы любовные жестоки, — как холодной водой из ушата по утру, — побил бы ее — простила, обманул с другой — долго бы злилась, да, может, и сделала бы вид, что забыла, а тут — просто ты ей не мил. Тем боле — дети вы, и ты, и она. Другую найдешь. Небось, вечерами ходишь, зовут по улицам в дом зайти, сбитня испить?
— Да, частенько, — огрызнулся Младояр, — и девчонки зовут, и молодушки зазывают, и отроки тож… Токмо с Сойкой любовь была!
— Любовь, отроче, такой малостью не рассыпается, коли любовь Лада пошлет — счастлив всю жизнь будешь, а девка, коли влюбится, не то, что такой малости, как твоя дура, не испугается. Волком обернешься, живым мертвецом к милой явишься — все одно на шею повесится! Любовь, она… Не всем ее боги посылают…
— И чего ж, по твоему, мне делать?
— А ты пойди к той первой, что позовет!
* * *
Впервые за многие годы двери в Старые Палаты заперли. Да, да, и засовы поставили! Младояр не знал, смеяться, что ли? Иггельд лишь покачивал головой.— Теперь не достанут!
— Что, Млад, не нравится в центре вниманья быть? — прищурился Иггельд, — Помнится, когда по Крутену с головой Белого Ведуна возвращался, так нравилось?
— Так тогда героями шли, победителями. А сейчас? Всем расскажи про кольчугу, да будто я что-то тайное знаю! Купчины друг дружку режут, а за мной мальчишки хвостом везде таскаются, может мне присесть для каких нужд надобно? Да иноземцы, тоже — пристают, все выспрашивают и выспрашивают.
— Меня тоже умучили. Сегодня, представь, зазвали к боярыне хворой. А она, подлая, и не больна вовсе — просто захотелось про кольчугу послушать. Вежель, говорят, и вовсе в подполе схоронился…
Младояр уселся за стол, резец — в руки. Надо продолжать работу, буковая дощечка готова лишь на половину. Странно на пятнадцатом году браться за такую работу — но княжич чувствовал себя уверенно, не зря столько прочитано. Буквицы да руны враз четырех языков, столбиком, а в строку — что чему соответствует. И это лишь начало работы. Задумка велика — закончив с буквицами, вырезать на буке слова, что одно и тоже значат, и, опять же, враз — на четырех языках. Но то — мечты. И народов боги создали великое множество. Вот, скажем, луту, дети Черной Земли, те пишут все больше по элласски, а в храмах — письмо другое, тайное, рисунками. А хуася и вовсе узоры кисточкой на шелках рисуют, каждое хитросплетение — слово, иль два, бывает — и больше, сложат хвостики из разных слов-узорчиков в один, получается целая фраза. Вот если б все народы писали б одинаково! И говорили на одном языке… Княжич улыбнулся собственным мечтаниям. Наставник вскинул брови:
— Все никак не успокоишься?
— Да я — о своем, о том, что боги столько языков напридумывали, да перемешали…
— А я, признаться, никак всю эту историю забыть не могу, — почему-то серьезно заявил старый лекарь, — и какой же дурень я был, когда на тебя кольчужку одевал. Хорошо, не прознали раньше! Ведь могли зарезать запросто. А кто виноват был бы? Я — старый дурак, жизнь прожил, ничего не понял!
— Так бы я и дался! — вскипел юноша, — Я не кур, что б меня запросто резать, я — княжич, сам любому голову снесу.
— Видишь ли, Млад, — спокойно возразил Иггельд, — во всяком деле есть свои мастера. И среди убийц тоже. Коли пообещают за твою голову пуд серебра — охотников найдется немало. У одного не получится, второго прибьешь — а третий тебя и достанет. Опять же хитрость человеческая. Вот, скажем, по всему Крутену слухи ходят, видели дружку какого-то купца, пробирался тот с котомкой тяжелой через лес к морю.
— А потом его мертвого у околицы деревенской нашли, горло перерезано, а свертка — как не бывало?
— Вот-вот, это я о хитрости!
— Какой хитрости? — не понял княжич.
— Слугу для отвода глаз послали, целый день все и думали, что в свертке — кольчужка, а сейчас некие тати, глупого парня пограбив, несут его котомку в края неведомые…
— И что?
— Ежику понятно — кольчужка еще в городе, — пожал плечами Иггельд.
— Я не ежик, и мне не понятно, — признался паренек, — хотя, теперь — да, понятно, но только после того, как ты объяснил!
— Иди завтра с утра к отцу, думаю — новости случатся!
— А что случится? — Младояр уже давно верил наставнику на слово, еще бы — ловили Белого Ведуна, Иггельд каждый шаг предугадывал! И сейчас… Младояру в голову не приходило, что и убийство служки в леске, почти что на виду, и умело распущенные слухи — все одно к другому.
— Не знаю, Млад, да и не особо мне интересно. Главное — все знают, что нет больше той кольчужки — ни у тебя, ни у меня… А ты сходи, сходи. Ежели за сегодняшнюю ночь никого не порежут — удивлюсь немало!
* * *
Еще за сотню шагов до дверей княжьих палат Младояр наткнулся на брата. Брони поверх кольчуги, два меча, булава — в бой, что ли, собрался молодой богатырь? Крутомил стоял, широко расставив ноги, руки — боки, и явно не собирался так просто пропустить младшего братца. Младояр и не стал сопротивляться обыкновенным для их встреч объятиям. Крутомил давал себя обнимать и тискать Крутомилу — и больше никому! А уж тем паче — целовать…— Поздно встаешь, все интересное проспал!
— Да я, может, и не ложился, — бросил Младояр.
— А врешь, парень!
— Отчего вру?
— А это что? — и Крутомил снял с младояровой пряди пух. От подушки, известное дело. Иггельд начал давать воспитаннику послабления. Подушка… Прежде княжич на голой лавке спал. Скоро до одеяла дело дойдет, какой тогда из Младояра воин?
— Так что я проспал? — как ни в чем не бывало, осведомился паренек.
— Сейчас отец выйдет, с дядей Яснополком, все и пойдем смотреть!
— А куда?
— Посмотреть-то надо сразу оба двора, терема да подполья, — вместо одной непонятки в голове у Младояра образовалось две, — а куда сначала — не нам решать!
Вот и князь, за ним, быстрым шагом воевода, следом — шеренгой по два — дружинники в полном облаченье, только что без коней. Дидомысл хлопнул сына по плечу, и — слова не сказав — пошел дальше. Не приглашают — но и не гонят! Младояр бегом нагнал отца, пошел вровень.
Навстречу выползла, мерно ударяя в бубны, цепочка крышнелей. Впереди старый жрец, голова бритая наголо, одежды ярко-желтые — шафрана заморского, поясок красный, посох вишневого древа, серебряным шаром увенчанный. У остальных крышнелей одеяния желтые, да не горят, как у предводителя, светом солнечным. Охра, небось. И посохи попроще, с медными шарами, или вовсе без оных, зато — все из вишневого дерева. Увидели князя да дружинников, разом «Славе Крышень» затянули. Дидомысл отмахнулся, тихо — что б один Младояр слышал — буркнув:
— Опять эти бездельники!
— А куда мы идем, тятя? — спросил Млад. Его давно не волновали крышнели да им подобные, Иггельд как-то пригвоздил их одной фразой — мол, всегда ходили и будут ходить.
— За ночь многих убили, злыдни какие-то, неизвестные, — в глазах князя промелькнула искорка, — ограбили два терема, два купца именитых пострадали, да по счастью — живы оба. Вот идем смотреть… Ты, Млад, того, если что в голову придет, или — того — поймешь, ты — смеяться не вздумай, потерпи до дому…
Купец Фарнак, весь взъерошенный, глаза красные на выкате, стоял возле собственных ворот. Рядом — слуги-други, все в кольчугах, при мечах, глаза — сразу приметил Младояр — тоже в темных кругах. Не спали ночку, понятно дело…
— Пограбили меня князь, позарили! — запричитал купец, завидев приближающегося Дидомысла, — В твоем граде пограбили, что другие скажут? Может, побояться в Крутен торговать ходить, раз тут средь бела дня… — Фарнак сбился, но не смутился, — Хоть и ночью, да посреди града, средь высоких теремов людей богами одаренных, и грабят? Всех убили, всех…
— Если ж всех убили, то где ты был, да дружинка твоя? — спокойно, без тени насмешки, спросил князь.
— Товар дорогой на мену повез, на пять сотен тысяч драхм товару, и другов захватил, что б не пограбили. Да пока торговал, дом разорили!
— Ночью, стало быть, торговал?
— Это наши дела, наши тайны, купеческие, — не смутился богач, — ночью — спокойнее, чужой глаз чего не увидит, не заметит.
— Это точно, чужой глаз — не увидит, а вот как насчет разума чужого, неужто не поймет? — буркнул Дидомысл, проходя в проем, где до этой ночи висели двойные двери. Покачал головой — и надо же, будто крепость брали — выбили тараном, что ли?! Княжич тут же юркнул за отцом. Следом, чуть наклонив голову — эка дылда — Крутомил.
Младояр ошеломленно оглядывался по сторонам. К виду крови он привык в сечах, видел и потоки багровые — как-то после боя пошел ливень, так по буеракам «кровь» текла. Но вот так, чтобы посреди терема — забрызганы стены, даже на высоких потолках — темные точки от капель, вверх брызнувших. Видать — горло резали, откуда еще таким фонтаном брызнуть может? Челядь лежала рядком, все — мертвые.
— Иггельда позвать, пусть свое слово скажет, — велел князь.
— Да тут я, князюшка, тут, — послышалось с порога.
— Ты ж, Игг, вроде идти не собирался? — вырвалось у Младояра.
— Так то в палаты княжеские не собирался, — мимоходом объяснил лекарь, стар я, что б кругами ходить, мне проще сразу сюда, никуда не заходя…
— Что скажешь, старичок? — князь кивнул на трупы.
Иггельд окинул взглядом мертвые тела. «Выбирает», — понял княжич. Многоопытный лекарь и на поле брани сначала оглядывал раненых, на легкие раны не обращал внимания, умирающих тоже не тревожил, а помогал в первую очередь тем, кому смерть вот-вот грозила, да помочь можно было. Вот и сейчас, поводив глазами, ведун направился к мертвому ключнику — что это был именно ключник, Младояр почему-то не сомневался, даже мертвым он выглядел, как почти хозяин. Ну, ключей-то, понятное дело, не было — недаром весь дом перерыт!
Старый лекарь мельком осмотрел раны, приподнял пальцем веко, указал Младояру, но не на глаз, как тот ожидал, а на само веко.
— Видишь, цвет белый, а не розовый, стало быть, вся кровь сошла к тому моменту, как убили. Пытали, стало быть, и долго пытали, кровь быстро не исходит, — объяснил Иггельд.
— А, может, он просто долго умирал? — возразил княжич.
— Нет, умер он вот от этой раны, — лекарь указал на грудь, — добивала опытная рука, между третьим и четвертым ребром левее грудины. Так что, сначала долго мучили, кровь проливая, лишь потом — добили…
Младояр подошел к трупу молодушки, пальцем приподнял веко — под ним — красно.
— Эту не пытали?
— А чего она знала-то? — усмехнулся князь, — Уж где сокровище, откуда ей знать, таким не говорят…
— А зачем убили?
— Здесь всех поубивали, Млад, — объяснил Дидомысл, — ведь одного живого хватило б, что б рассказать — кто и зачем!
— Крутен обещал безопасность мне и моим людям! — напомнил Фарнак. Купец изображал, как он зол, сколь велик его праведный гнев!
— А не посмотреть ли нам на мечи твоих слуг? — показано зевнул князь, — И на твой?
— В лесу нас лихие люди повстречали, еле отбились! Оттого и мечи… — сразу нашелся богач.
— А где ж раны, теми лихими людьми нанесенные? — князь насмешливо оглядел Фарнака с головы до ног.
— Неумехи они!
— Где ж это ты в княжестве Крутенском нашел лихих людей — и неумех? Обижаешь! У нас любой горшечник, если понадобится — воин.
Купец насупился, рожа — красная, кажется — вот и задушится собственным гневом.
— Ты что же князь, думаешь — сам я своего ключника и запытал, и девку убил, что мне ноги вечерами мыла?
— Я думаю иначе, — бросил князь, выходя из терема.
Купец ничего не ответил, кажись — проняло!
«Удивительный человек мой отец», — думал Младояр, шагая за князем, — «сидит целый день в палатах, а город свой знает назубок, где чей терем, а что где делается…». Рядом шагал Крутомил, что-то насвистывал. Задержался лишь Иггельд, по старым законам лекарским обмывавший руки после прикосновения к трупу.
— Тебе тоже не мешало б ручонки помыть, — недовольно буркнул он воспитаннику, нагнав стариковскими ногами княжичей.
— Да я только двумя пальчиками…
— Вот и вымыл бы эти два пальчика!
— Хошь, послюнявлю?
— Дурень! Вода стечь должна, с собой всю заразу унеся… — продолжил, было, поучения Иггельд, но вдруг осекся, воскликнув, — Стой князь, стой!
— Что такое? — Дидомысл, развернувшись, двинулся к лекарю.
— Вот здесь они обмыли мечи, — Иггельд указал на придорожную канавку, вода — вот оттуда, — палец указал на общий колодец..
— Да, и дорожка аккурат от терема к терему, — кивнул князь удовлетворенно.
— Как же они не встретились? — спросил Крутомил.
— Фарнак со товарищами шел другой дорогой, — предположил Дидомысл.
— А почему именно Фарнак? — спросил Младояр отца, пытаясь скрыть изумление. Он, как ему казалось, единственный после князя и лекаря догадался, а тут оказывается, что и старший брат, казалось — лишь посвистывающий, все понимает…