Страница:
Раз отправился тот князь на охоту. Глянь — лань прекрасная, быстроногая. Абу — за ней припустился, а конь его всем коням был, лучший из лучших. Обогнал всех своих придворных, обо всем позабыл, скачет Абу за ланью, в упоение. Да видно, не простая была та лань, уводила князя все дальше, да дальше. А впереди — гора белая, на горе — ни деревьев, ни травинки. Лань — прыг — и в пещеру у подножия горы той. Князь, обо всем позабыв — за ней. Только придворные его и видели. Подскакали слуги да сыновья юные поближе, только к подножию горы подобрались — заходила ходуном земля, да вход в пещеру и закрылся. Поняли люди — исполнилось предначертанное. Но остались ждать повелителя у подножия горы той — вдруг да случится чудо?! Три дня и три ночи ждали придворные, а потом отправились в город городов — с вестями, что забрала земля величайшего из великих повелителя Абу. Посадили на трон старшего сына Абу, да назавтра и позабыли о случившемся.
Одна мать-старуха не забывала Абу. Пришла она к горе Смерти, да плакала у подножия, рыдала бедная женщина, звала сына. Не один день слезы лила, не одну ночь звала! Сорок дней и ночей рыдала мать, взывая к богам, имя Абу выкрикивая…
И раздался голос из-под земли:
— Что плачешь ты здесь, у входа в Земли Мертвых, ты, старая женщина?
— Я сына зову, великого князя…
— Много князей здесь, много!
— Я зову величайшего из повелителей, завоевателя всех земель!
— И таких немало!
— Мой сын, Абу по имени, величайший из великих князей!
— Здесь тысяча тысяч величайших из великих князей, носивших имя Абу, — услышала старая женщина глухой голос, — иди, старуха, не мешай нам спать вечным сном!
Поняла старуха-мать тщетность плача своего, да отправились в град, к внукам. И узнали люди из рассказа ее, что невозможно оставить имя свое навечно, ибо много, много уже людей жило на этом свете, и все уже было…
— Забудут, само собой! — пожал плечами Иггельд, — Знаю один народ, он своих мертвых в земле хоронит, на могилу — отметку ставит… Так вот, у них в обычае — как только отметка теряется, как люди забывают, куда мертвеца схоронили, так его дух в вирий и попадает!
— И тебя забудут, и меня…
— Забудут, — согласился старый ведун, — минет две-три тысячи лет, никто и не вспомнит — не то что о нас, даже о том, что стояло такое княжество — Крутен, на Волхонке, близ Теплого озера…
— Нет, такого быть не может! — воскликнул Младояр, — Ну, нас с тобой еще могут забыть, но Крутен!? Нет, нас не могут забыть!
— Предлагаешь проверить? — улыбнулся Иггельд.
Загадай желанье!
Одна мать-старуха не забывала Абу. Пришла она к горе Смерти, да плакала у подножия, рыдала бедная женщина, звала сына. Не один день слезы лила, не одну ночь звала! Сорок дней и ночей рыдала мать, взывая к богам, имя Абу выкрикивая…
И раздался голос из-под земли:
— Что плачешь ты здесь, у входа в Земли Мертвых, ты, старая женщина?
— Я сына зову, великого князя…
— Много князей здесь, много!
— Я зову величайшего из повелителей, завоевателя всех земель!
— И таких немало!
— Мой сын, Абу по имени, величайший из великих князей!
— Здесь тысяча тысяч величайших из великих князей, носивших имя Абу, — услышала старая женщина глухой голос, — иди, старуха, не мешай нам спать вечным сном!
Поняла старуха-мать тщетность плача своего, да отправились в град, к внукам. И узнали люди из рассказа ее, что невозможно оставить имя свое навечно, ибо много, много уже людей жило на этом свете, и все уже было…
* * *
— Если всех забывают, то и нас забудут? — казалось, юноша потерял некую «точку опоры».— Забудут, само собой! — пожал плечами Иггельд, — Знаю один народ, он своих мертвых в земле хоронит, на могилу — отметку ставит… Так вот, у них в обычае — как только отметка теряется, как люди забывают, куда мертвеца схоронили, так его дух в вирий и попадает!
— И тебя забудут, и меня…
— Забудут, — согласился старый ведун, — минет две-три тысячи лет, никто и не вспомнит — не то что о нас, даже о том, что стояло такое княжество — Крутен, на Волхонке, близ Теплого озера…
— Нет, такого быть не может! — воскликнул Младояр, — Ну, нас с тобой еще могут забыть, но Крутен!? Нет, нас не могут забыть!
— Предлагаешь проверить? — улыбнулся Иггельд.
Загадай желанье!
Двое всадников неспешным шагом следовали по размытой осенней дороге. Направление к лесу, лишь копыта иногда поцокивали о камень. Безлунная ночь, город далеко позади, кругом — темень, даже роса, и та — не поблескивает… Звезды большие, яркие. Небосвод прочертила искорка…
— Желание загадал? — спросил Иггельд.
— Я больше желаний не загадываю! — откликнулся юноша.
Оба замолчали, припоминая события, случившиеся той осенью…
— Ну, где же, Игг, где они, падающие звезды? — дернул за рукав старика его младший спутник.
— Звездочеты не ошибаются, раз сказали, что срок пришел звездам падать — так и будет, — ответил Иггельд, — Волосыни вот там, вон… Ну, должны быть там, видно облачко…
— Обидно, если из-за какого-то облачка мы не увидим падающих звезд!
— Имей терпение, отрок, сдует это непутевое облачко, Похвист щеки надует, ветра наберет, да как дуванет!
— И еще туч понагонит! — закончил подросток.
— Смотри, смотри, Млад, вот краешек Волосыни показался, — теперь уже старик дернул за рукав отрока, — вон, вон…
— Что-то мелькнуло, это звезда упала?
— Да, вот еще и еще!
Терпение странной пары наконец-то вознаградилось — созвездие Плеяд теперь сверкало во всей красе. Да чего созвездие, не до него! Из этого участка неба все то и дело проблескивало, аж в глазах рябило — одна за другой звездочки все сыпались и сыпались вниз, как искорки из огня. Перед стариком и подростком открылось редчайшее и красивейшее зрелище, может, самое удивительное из тех, что случаются в мире звезд.
— Их не сосчитать! — воскликнул Младояр в восхищении.
— Что, звездочек упало больше, чем желаний припас? — пошутил Иггельд.
— А… Желание… А я уже и забыл! — засмеялся княжич.
— Давай, загадывай, раз уж такая дармовщина на звезды открылась, — продолжал посмеиваться старик.
— Счас, загадаю, вот, прервалось чуток, — выдохнул паренек, — счас, на первую же!
— Загадал?
— Да, жду…
По небу мелькнуло, длинная сияющая черта прорезала небосвод. На излете сыпануло искрами. Отрок повертел головой в недоумении. Раздался странный звук — свист не свист, гром не гром…
— Чего это? — удивился Младояр.
— Кажется, эта звезда упала взаправдашнюю, — вздохнул ведун, — и не очень далеко, может, даже в нашем княжестве…
— Так это я на нее желание загадал?
— Выходит так, — подтвердил Иггельд, — толстое же у тебя получилось желание!
Оба расхохотались. Со стороны Плеяд — Волосыни опять посыпало звездочками-искорками, старик и отрок вновь погрузились в созерцание, звездочка, упавшая где-то неподалеку, быстро забылась.
Такими словами встретил воспитателя Младояр поутру. Вокруг княжича валялись свитки, но ни один не был развернут, как следует, отрок, видать, никак не мог сосредоточиться на чтении. Иггельд отметил, что никаких предвестников такому поведению со стороны природы и звезд не было — на дворе стоял утренний туман, даже чуть подкапывало, луна уходила, да и у стариков — верный признак — не болела голова. Следовательно, причины волнения Младояра состояли в чем-то внешнем, узнал что-то, или прочитал…
— С чего это ты вдруг — сидел, ленился, а тут враз, не свет, не заря — да на коней?
— Отец вчера пятерых дружинников отрядил, до Голого Лесу, что за Мертвым Болотом. Завелся там, сказывают, людоед. Не человек, не зверь, чудище, в деревеньки захаживать стал. Весь волосатый, пасть что у медведя, руки длиннющие, сказывают —
— С чего это вдруг, вроде — очень на дворе, еды в лесу много, — пожал плечами Иггельд, — людской кровушку, что ли, испробовал, сладким мясом полакомился?
— Поехали, посмотрим?
— Ты что же думаешь, витязи без нас не управятся? Им только твоего меча не хватает?
— Управятся-то сами, а мне посмотреть охота. Ты ведь, Игг, людоедов видывал?
— Да сколько раз, — махнул рукой старый воин, — в тех лесах, что к Святым Горам на пути, их видимо-невидимо, только они человечину не едят!
— А почему их тогда людоедами зовут? — заметил несоответствие княжич.
— Стоит такому чудищу ненароком человечка сгубить, да попробовать мяса людского, как другой пищи ему уже не надобно, — объяснил Иггельд.
— Ну, так как, поедем?
— Почему бы и нет, — неожиданно согласился наставник, — размяться никогда не мешает, да и мало ли что… Может, ребятушки повадок людоедских не знают, так подскажу.
— Опоздали… — разочаровано махнул рукой Младояр.
— Да уж, коли огонь жгут, не таясь, стало быть, охота закончена, — согласился старик.
— А может, это людоед их, того, поджаривает! Ведь правду говорят, людоеды огня не боятся, сами костры жгут?
— Если огня достанут, то, бывает, и дровишек подкладывают, и сами сушатся-греются. Вот только разжигать не умеют, — Иггельд, как всегда, знал все обо всем.
— Вон, я вижу, клок рыжей шерсти, да среди таких же рыжих листьев! — княжич указал рукой.
— Да уж, замаскировался, — усмехнулся Иггельд, подъезжая поближе. Последовали приветствия, рукопожатия.
Дружинники уже успели и поохотиться, и поджарить кабанчика. Иггельда и Младояра радушно пригласили отведать свининки, мол, людоед подождет, теперь, битый, никуда не сбежит, а мясцо и остыть может! Младояр лопал за обе щеки, видно — с горя, ведь поохотиться не пришлось. А он так надеялся…
Рассказ дружинников оказался краток. Чудище само выскочило на воинов, едва те углубились в лес. Ни выискивать, ни выслеживать не пришлось.
— Иногда даже удобственно, что он такой высокий оказался, — смеялся Хаврюша, такой же рыжий, что и забитый людоед, — я — на жеребце, а он на своих двоих, так головы вровень. Сам под мое железо и выскочил, напоролся, да издох сразу. Одно плохо — вот, тащить пришлось на опушку…
— А зачем тащить? — не понял Младояр.
— Что б деревенские ходили, смотрели — мертв людоед, можно спокойно по лесу хаживать, — объяснили княжичу.
— Что-то просто у вас все получилось, — заметил Иггельд.
— А чудо-юдо Хаврюшу за родича никак приняло, за свояка!
— Обниматься, видать, полез, рыжие друг дружку любят, — посмеивались добры молодцы.
— Может быть, и любят, — посмеивался огневолосый, — вот только отчего рыжие лисы меня сторонкой обходят? Кабы любили — в шубу лисью женку нарядил бы, да дочурок, первым добытчиком бы стал!
Младояр не дослушал окончания шутливой перепалки, ноги сами понесли его смотреть на мертвого людоеда. Иггельд тоже поднялся, слегка опьянев от обильной жирной пищи.
— Руки у него какие длинные, — дивился княжич, — одни руки с меня длиной! А ножки короткие, кривые, колесом.
— Прирожденный всадник, видать! — случился тот редкий случай, когда старый ведун глупо пошутил.
— Воняет жутко! — продолжал княжич, — И как он, с таким душком, на охоту ходил?
— А они, людоеды, что медведи, брюхо ягодами набивают, — объяснил Иггельд, — а ежели задерут зверя, так с дерева прыгнув. Мне сказывали, перевернется людоед, ногами за ветвь держась, вниз головой, да хвать ручищими диннющими поросеночка прямо с земли, и наверх! А свинья бегает, хрюкает, понять, что случилось, не может.
— Чего же тогда на Хаврюшку, пошел, а не с ветвей прыгнул?
— Может, у них, как у медведей, такой обычай, человека стоя на задних лапах уваживать, — предположил Иггельд, рассматривая рану на шее чудища, — да, один тычок клинка в горло, перерезаны и жилы, и дыхалка. Что ни говори, а по умению убивать человек среди прочей живности равных себе не имеет!
— Так им и надо! Людоеды же!
— Раньше они как люди были, жилища себе строили, охотились с копьями, — молвил ведун, — сейчас мало осталось, только в лесах, вот и одичали по одиночке-то. Человека тоже, одного в лесу подержи — одичает, а коли с младых ногтей в лесу растет, волками вскормленный — и вовсе человеческой речи никогда не выучится, зверь зверем…
— Но они — людоеды! Потому их наши предки и перебили.
— Слышал я от старых мудрецов летопись изустную, — Иггельд посмотрел на воспитанника как-то по особенному, — сказывали, еще от древних богов та летопись. Там о людоедах тоже говорилось. Перебили их наши предки. Только…
— Что только? — насторожился Младояр, почувствовав что-то недоброе.
— Только перебили потому, что сами людоедами были! Истребляли этих длинноруких, да ели. Пока почти всех не съели…
— Как так? — Младояр так и присел.
— Жестоки жили наши предки, — вздохнул старый ведун.
Путников остановили близ хуторка, стоявшего на берегу небольшой, но глубокой речушки. Точнее — остановили Иггельда, ведь лучшего в княжестве лекаря знали, кажется, в лицо решительно все!
Выслушав хуторянина, старик помрачнел, насупил брови. Долго расспрашивал, мужичок показывал рукой вокруг, объяснял, подвел к лодчонке, служившей, видать, для переправы. Младояр, хоть и почуял недоброе, спешиться не торопился. Наконец, Иггельд вспомнил и о княжиче.
— Плохие дела, — Иггельд положил отроку руку на плечо, — хуже сотен людоедов… Вот там, — лекарь указал рукой через реку, куда-то в лес, — там деревенька среди болот. Вчера кричали с того берегу, что у них болезнь пошла, язва… Он-то, — ведун кивнул в сторону хуторянина, — молодец, туда челн не повел, так что мор сюда пока не переполз. Вкруг той деревни болота, пока водица льдом не стала, единственный проход — здесь. Моровая язва пока никуда не денется, но надо поспешить.
— Ну, мы переправимся, глазами посмотрим, моровая ли то язва, так, Игг? — спросил княжич.
— Нет, это я переправлюсь, один, а ты здесь, на этом берегу останешься, — остановил его лекарь, — я тебе о моровых язвах не рассказывал…
— Расскажи!
— Спешу я, но, пока травы собирать буду, расскажу, что успею. Слушай, — Иггельд прямо здесь, на берегу, принялся ворошить свои сумки с лекарствами, — есть кожная моровая язва, самая безобидная, лишь половина тех, кто ее подхватил, умирает.
— Безобидная? — подивился княжич.
— Не перебивай, времени мало! Заражаются этой язвой от больных зверей, да от скота, язва цвета черного, струпьями, тело огнем горит. Лекарь, коли перстами больного трогать не станет, заразу не подхватит. А потрогал —уксусом оботри, или скипидаром. Есть моровая язва, что под мышками начинается, та куда страшней, правда — не все от нее умирают, каждый четвертый-пятый больной выздоравливает. Вырастает узел под мышкой, реже — в паху, гнойный, начинается лихорадка, потом гной изливается, кому повезло — выздоравливает. До такого больного ни руками, ни чем другим дотрагиваться нельзя, а коли пришлось нож применить, дабы язву почистить, лезвие на огне прокалить сразу надо, а руки — скипидаром. Но всего хуже, коли кто вдохнет от такого больного, да заболеет у него дыхалка. С каждым выдохом будет заразу распространять, и сам умрет, и все, кто рядом с ним одним воздухом подышит — тоже. Никто не выживает! Все свитки лекарские учат — достаточно просто увидеть больного, у которого моровая язва на дыхалку перекинулась, чтобы к встрече с Вием готовиться. Есть, конечно, способы… Нос и рот тканью прикрыть, уксусом намоченой, руки в перчатки, лучше все тело в плащ укутать, а после все сжечь… Все, некогда уже, больше рассказывать не стану. Теперь слушай мой приказ!
— Слушаю, — Младояр и припомнить не мог, когда наставник ему в последний раз «приказывал».
— Пока я не вернусь, с того берега людей не забирать, пусть что угодно говорят, хоть Родом, да Матерью клянутся, что не хворы. Он может здоровым казаться, а через час свалиться да на Медные Поля… Меня ждать! А если долго возвращаться не буду — поставить заставу, кто реку перейти вздумает, на пути стрелами разить без пощады! Я хуторянину сказал, сейчас сына в Крутен отряжает…
— Я и сам могу!
— Нет, ты здесь нужнее, Млад. Пока ты — единственный воин, хоть и отрок, да выученный. Вот и будешь здесь один, как застава, пока князь дружинников не пришлет. Всем, кто на том берегу покажется — вели возвращаться в свою деревню.
— А как не послушаются?
— Так челн все одно на этой стороне?
— А вплавь?
— Вода-то уже, поди, ледяная!
— Я бы переплыл, — не к месту похвастал княжич.
— Ежели кто переплывет, вели обратно плыть!
— А не послушает?
— Убей.
— Как убей? — до Младояра только сейчас дошло, какое испытание ему приготовила Судьба, — Своего, из-под Крутена, да убить просто так? Да…
— Не просто так, — оборвал княжича Иггельд, — коли не убьешь, пойдет в град, там занеможет, помрет, да заразит весь народ — тысячи погибнут! Моровая язва — хуже набега любого. И твой долг перед Крутеном — убить…
— Я понял, — язык отрока чуть ли не забивался сам куда-то глубоко в горло.
— После того, как убьешь, коли руками касался — промоешь уксусом, пожуешь чесноку, меч — над огнем прокалишь.
— Так закалка… — невпопад забеспокоился Младояр, — Отпустит…
— Потом в воду опустишь, перезакалится… Главное — мертвое тело сжечь, только руками не трогать. Разведешь костер рядом, петлю накинешь, в огонь затащишь как-нибудь. Мужичок поможет дров натаскать.
— А как ночью переплывет, ведь прозеваю?
— Собак рядом привяжи, да крепись, не спи!
Младояр стоял, опустив руки, на него сразу так все навалилось. Лекарь, меж тем, закончил переодеваться, сложил любимые одежды в отдельную сумку, пояснил:
— Может, сжечь придется одежонку-то… — и тут же «оживил» воспитанника, — А ты чего стоишь, как истукан?
— А что делать?
— Как чего? Готовь себе гнездышко на берегу, не стоймя же стоять неделю будешь… Стрелы готовь, пару луков надобно. Уксус, чеснок, дровишек напасись…
Младояр отрешенно смотрел, как через неширокую реку переправлялся челн с Иггельдом и хуторянином. Да, надо браться за работу…
Иггельд оглянулся на солнце. «К полудню добреду!» — решил он. Оно конечно, на светило посмотреть не вредно, и подумать о всякой всячине, обо всем позабыв — тоже можно. Другое простить нельзя. Иггельд позабыл, что он еще и воин, что всегда должен быть начеку, далеко вперед глядеть, да все слышать! А тут просмотрел…
Шедший ему навстречу паренек лет восемнадцати, заметив встречного, юркнул в кусты. Беззвучно ступая, схоронился, даже дыхание задержал, пока чужак проходил мимо, всего в десяти шагах. И лишь после того, как старик скрылся далеко позади, юноша продолжил свой путь — вперед, к переправе.
Из первых же расспросов Иггельд выяснил, что в деревне пока никто не помер. Это известие успокоило ведуна. Один из мужиков просто протянул вперед руку, закатывая длинный рукав. На коже нижней трети предплечья зиял вскрывшийся уже гнойник, крупный, с драхму, выделения светлые, почти без запаха. Вокруг — кожа багровая, но не горячая. Выше по предплечью — еще два гнойничка, малых размеров, странно лежат, не так, как положено.
«Ага!» — уразумел Иггельд, — «Малые гнойнички не по ходу жидкостей телесных, а случайно расположились, как будто кто-то кинул горсть камешков, куда попали — там и загноилось».
Старый лекарь попросил мужчину снять рубаху и порты, тщательно осмотрел тело больного. Других гнойников не нашлось, узелки под мышками увеличены самую малость. «Здоров, что бык!» — решил Иггельд, — «Странные, однако ж, язвы…»
— Может, обжег чем? — предположил лекарь, — Смола горячая или еще чего — не брызнуло, не капнуло?
— Что же у нас, на полдеревни разом смола капнула? — засмеялся мужичок.
— Да еще и на мою Бурушку, тоже! — добавила одна из бабенок, глаз не сводившая с Иггельда.
— А кто это Бурушка? — спросил Иггельд, удивленный эдаким именем. Оно конечно, чего с них, заболотных взять, могут и девчушку так обозвать…
— Да корова моя, понятно дело! — засмеялась пышногрудая, — Пошли, дедок, покажу, — и подмигнула, бесстыдница. Старый воин понял, что теперь придется доказывать, что еще не дедок, тяжким трудом, делом показывать!
Пока шли смотреть корову, выяснили, что хозяйка — вдова, живет, бедная, одна-одинешенька, а изба большая, да чистая, сами боги привели гостя…
Корова, известное дело, жевала свою жвачку, совершенно не обращая внимание на то, что ее осматривает прославленный среди внуков Сварога лекарь. Если бы не огромная, с кулак, язва на спине, в трех пальцах от крестца — любой сказал бы, что скотинка здорова. Счастье, что поздняя осень — мухи да слепни уснули, а то бы замучили.
— Давно загноилось?
— Уж пятый день, — отозвалась вдовушка, — у всех четвертый-пятый день…
— У меня — так седьмой уже! — похвастал мужик, тот, которого Иггельд осмотрел первым.
— А чем лечил?
— Да бабка Рябка, ведунья наша, мазала. И подорожником обкладывал, — сообщил мужичок.
— А я Бурушку не лечила, и так пройдет! — заявила бабенка.
— Проводи меня до остальных хворых такой язвой, — велел Иггельд мужчине.
— Тебе, лекарь, отдохнуть с дороги надо! — и вдова чуть ли не загородила дорогу лекарю.
«Ну, вымя-то у тебя не меньше, чем у этой Бурушки», — подумал Иггельд, а вслух, неожиданно для себя, пообещал, — я лекарь, мне первое дело — больные. А потом, коли пустишь, ночевать к тебе пойду!
— Смотри дедуль, не обмани! — бабенка отступила с дороги, — Я ждать буду.
Иггельд ходил от одной избы к другой. И везде — одно и тоже. Язвочки, большие и малые, на руках, голове, реже — плечах. Ни одного гнойника на ноге или заднем месте. Все заболевшие чувствовали себя хорошо, кроме девочки лет десяти, лежавший в бреду. Иггельд потрогал плечики девчушки — жар. Для лекаря ничего удивительного в том не было — ведь в отличие от остальных заболевших, у девочки гнойник все еще не вскрылся, весь гной — внутри. Иггельд тут же, прокалив малый нож, вскрыл гнойник, положил тряпицу с сухими целебными травами, пообещав, что к утру жар спадет.
«Все заболели почти разом, хворают уже не первый день, а других не заражают, — рассуждал Иггельд, — Это странно номер раз. У мужика, чья изба с краю, обсыпана вся голова, причем и среди волос тоже. Только детская оспа залезает на волосы, но при ней обсыпает все тело. Вот краснуха начинается с головы, спускаясь ниже. У всех заболевших в Заболотной тоже — загноились вершки, но хворь не опустилась ниже. И, вообще, это не сыпь. Скорее — что-то похожее на ожоги. Вот и поражались одни открытые части тела, сверху. Будто с небес угольками посыпало… Но таких болезней не бывает!».
Вдовушка потчевала Иггельда кашей, пирогами, а сама и места не находила — то напротив сядет, то возле гостя, и все смотрит да смотрит большими голубыми глазами. Добрая, видать, женщина — угостила и мальчишек, что ходили, как собачонки, вслед за ведуном по избам.
«Еще раз предположим, что здесь — моровая язва. Что можно сказать против. Во-первых, нет мора, ни один заболевший не умер. Во-вторых, жар только у одной девочки, да и то — по всем законам науки, раз гной укрыт в теле. Опять же — нет черных струпьев. Третье. Узелки под мышками и в паху если и увеличены, то ненамного, со сливу ни у кого не выросли. Вывод — это не моровая язва. Но посылать гонца, что б открыл переправу рано. Надо еще разобраться!».
Бабенка, меж тем, прогнала ребятню, заперла ставни и приготовилась угощать гостя самым сладким блюдом. Иггельд отказываться не стал, исполнил мужское дело добротно да старательно, как и все остальное, за что брался. Вдовушка металась вне себя, чуть не задушив в объятиях старого ведуна напоследок. По второму кругу Иггельд не пошел, объяснил, что дела у него стариковские, поберечься надо… И заснул под продолжавшиеся ласки.
— Желание загадал? — спросил Иггельд.
— Я больше желаний не загадываю! — откликнулся юноша.
Оба замолчали, припоминая события, случившиеся той осенью…
* * *
Чем могли заниматься двое существ мужского пола, один — подросток, другой — старик, на самой верхушке Лысой горы, темной безлунной ночью, лет эдак назад две тысячи с гаком? Правильно — они смотрели в небо, на звезды. Увы, условия наблюдения были не ахти, то одну, то другую часть небосвода затягивали облака.— Ну, где же, Игг, где они, падающие звезды? — дернул за рукав старика его младший спутник.
— Звездочеты не ошибаются, раз сказали, что срок пришел звездам падать — так и будет, — ответил Иггельд, — Волосыни вот там, вон… Ну, должны быть там, видно облачко…
— Обидно, если из-за какого-то облачка мы не увидим падающих звезд!
— Имей терпение, отрок, сдует это непутевое облачко, Похвист щеки надует, ветра наберет, да как дуванет!
— И еще туч понагонит! — закончил подросток.
— Смотри, смотри, Млад, вот краешек Волосыни показался, — теперь уже старик дернул за рукав отрока, — вон, вон…
— Что-то мелькнуло, это звезда упала?
— Да, вот еще и еще!
Терпение странной пары наконец-то вознаградилось — созвездие Плеяд теперь сверкало во всей красе. Да чего созвездие, не до него! Из этого участка неба все то и дело проблескивало, аж в глазах рябило — одна за другой звездочки все сыпались и сыпались вниз, как искорки из огня. Перед стариком и подростком открылось редчайшее и красивейшее зрелище, может, самое удивительное из тех, что случаются в мире звезд.
— Их не сосчитать! — воскликнул Младояр в восхищении.
— Что, звездочек упало больше, чем желаний припас? — пошутил Иггельд.
— А… Желание… А я уже и забыл! — засмеялся княжич.
— Давай, загадывай, раз уж такая дармовщина на звезды открылась, — продолжал посмеиваться старик.
— Счас, загадаю, вот, прервалось чуток, — выдохнул паренек, — счас, на первую же!
— Загадал?
— Да, жду…
По небу мелькнуло, длинная сияющая черта прорезала небосвод. На излете сыпануло искрами. Отрок повертел головой в недоумении. Раздался странный звук — свист не свист, гром не гром…
— Чего это? — удивился Младояр.
— Кажется, эта звезда упала взаправдашнюю, — вздохнул ведун, — и не очень далеко, может, даже в нашем княжестве…
— Так это я на нее желание загадал?
— Выходит так, — подтвердил Иггельд, — толстое же у тебя получилось желание!
Оба расхохотались. Со стороны Плеяд — Волосыни опять посыпало звездочками-искорками, старик и отрок вновь погрузились в созерцание, звездочка, упавшая где-то неподалеку, быстро забылась.
* * *
— Не пора ли нам, Игг, проехать проветриться? Давненько жеребцов не грели…Такими словами встретил воспитателя Младояр поутру. Вокруг княжича валялись свитки, но ни один не был развернут, как следует, отрок, видать, никак не мог сосредоточиться на чтении. Иггельд отметил, что никаких предвестников такому поведению со стороны природы и звезд не было — на дворе стоял утренний туман, даже чуть подкапывало, луна уходила, да и у стариков — верный признак — не болела голова. Следовательно, причины волнения Младояра состояли в чем-то внешнем, узнал что-то, или прочитал…
— С чего это ты вдруг — сидел, ленился, а тут враз, не свет, не заря — да на коней?
— Отец вчера пятерых дружинников отрядил, до Голого Лесу, что за Мертвым Болотом. Завелся там, сказывают, людоед. Не человек, не зверь, чудище, в деревеньки захаживать стал. Весь волосатый, пасть что у медведя, руки длиннющие, сказывают —
— С чего это вдруг, вроде — очень на дворе, еды в лесу много, — пожал плечами Иггельд, — людской кровушку, что ли, испробовал, сладким мясом полакомился?
— Поехали, посмотрим?
— Ты что же думаешь, витязи без нас не управятся? Им только твоего меча не хватает?
— Управятся-то сами, а мне посмотреть охота. Ты ведь, Игг, людоедов видывал?
— Да сколько раз, — махнул рукой старый воин, — в тех лесах, что к Святым Горам на пути, их видимо-невидимо, только они человечину не едят!
— А почему их тогда людоедами зовут? — заметил несоответствие княжич.
— Стоит такому чудищу ненароком человечка сгубить, да попробовать мяса людского, как другой пищи ему уже не надобно, — объяснил Иггельд.
— Ну, так как, поедем?
— Почему бы и нет, — неожиданно согласился наставник, — размяться никогда не мешает, да и мало ли что… Может, ребятушки повадок людоедских не знают, так подскажу.
* * *
Ребятушки знали и повадки, и что почем! Когда после двух дней конного пути, миновав Мертвое Болото, княжич и лекарь достигли опушки Голого Леса, то первым, что они заметили, был дым от костра.— Опоздали… — разочаровано махнул рукой Младояр.
— Да уж, коли огонь жгут, не таясь, стало быть, охота закончена, — согласился старик.
— А может, это людоед их, того, поджаривает! Ведь правду говорят, людоеды огня не боятся, сами костры жгут?
— Если огня достанут, то, бывает, и дровишек подкладывают, и сами сушатся-греются. Вот только разжигать не умеют, — Иггельд, как всегда, знал все обо всем.
— Вон, я вижу, клок рыжей шерсти, да среди таких же рыжих листьев! — княжич указал рукой.
— Да уж, замаскировался, — усмехнулся Иггельд, подъезжая поближе. Последовали приветствия, рукопожатия.
Дружинники уже успели и поохотиться, и поджарить кабанчика. Иггельда и Младояра радушно пригласили отведать свининки, мол, людоед подождет, теперь, битый, никуда не сбежит, а мясцо и остыть может! Младояр лопал за обе щеки, видно — с горя, ведь поохотиться не пришлось. А он так надеялся…
Рассказ дружинников оказался краток. Чудище само выскочило на воинов, едва те углубились в лес. Ни выискивать, ни выслеживать не пришлось.
— Иногда даже удобственно, что он такой высокий оказался, — смеялся Хаврюша, такой же рыжий, что и забитый людоед, — я — на жеребце, а он на своих двоих, так головы вровень. Сам под мое железо и выскочил, напоролся, да издох сразу. Одно плохо — вот, тащить пришлось на опушку…
— А зачем тащить? — не понял Младояр.
— Что б деревенские ходили, смотрели — мертв людоед, можно спокойно по лесу хаживать, — объяснили княжичу.
— Что-то просто у вас все получилось, — заметил Иггельд.
— А чудо-юдо Хаврюшу за родича никак приняло, за свояка!
— Обниматься, видать, полез, рыжие друг дружку любят, — посмеивались добры молодцы.
— Может быть, и любят, — посмеивался огневолосый, — вот только отчего рыжие лисы меня сторонкой обходят? Кабы любили — в шубу лисью женку нарядил бы, да дочурок, первым добытчиком бы стал!
Младояр не дослушал окончания шутливой перепалки, ноги сами понесли его смотреть на мертвого людоеда. Иггельд тоже поднялся, слегка опьянев от обильной жирной пищи.
— Руки у него какие длинные, — дивился княжич, — одни руки с меня длиной! А ножки короткие, кривые, колесом.
— Прирожденный всадник, видать! — случился тот редкий случай, когда старый ведун глупо пошутил.
— Воняет жутко! — продолжал княжич, — И как он, с таким душком, на охоту ходил?
— А они, людоеды, что медведи, брюхо ягодами набивают, — объяснил Иггельд, — а ежели задерут зверя, так с дерева прыгнув. Мне сказывали, перевернется людоед, ногами за ветвь держась, вниз головой, да хвать ручищими диннющими поросеночка прямо с земли, и наверх! А свинья бегает, хрюкает, понять, что случилось, не может.
— Чего же тогда на Хаврюшку, пошел, а не с ветвей прыгнул?
— Может, у них, как у медведей, такой обычай, человека стоя на задних лапах уваживать, — предположил Иггельд, рассматривая рану на шее чудища, — да, один тычок клинка в горло, перерезаны и жилы, и дыхалка. Что ни говори, а по умению убивать человек среди прочей живности равных себе не имеет!
— Так им и надо! Людоеды же!
— Раньше они как люди были, жилища себе строили, охотились с копьями, — молвил ведун, — сейчас мало осталось, только в лесах, вот и одичали по одиночке-то. Человека тоже, одного в лесу подержи — одичает, а коли с младых ногтей в лесу растет, волками вскормленный — и вовсе человеческой речи никогда не выучится, зверь зверем…
— Но они — людоеды! Потому их наши предки и перебили.
— Слышал я от старых мудрецов летопись изустную, — Иггельд посмотрел на воспитанника как-то по особенному, — сказывали, еще от древних богов та летопись. Там о людоедах тоже говорилось. Перебили их наши предки. Только…
— Что только? — насторожился Младояр, почувствовав что-то недоброе.
— Только перебили потому, что сами людоедами были! Истребляли этих длинноруких, да ели. Пока почти всех не съели…
— Как так? — Младояр так и присел.
— Жестоки жили наши предки, — вздохнул старый ведун.
* * *
Утром ударил морозец. Иггельд и Младояр, решив, что они уже все посмотрели, отправились в обратный путь. Ледок потрескивал под копытами лошадей, но даже и не думал таять. Более того, посыпал крупный снег, ухитрившийся до полудня совершенно преобразить все кругом. Вот так — вчера золотая осень, а сегодня — белая красавицы зима. Еще бы чуть подождать — и можно будет перебираться по болотам, с жеребцов не слезая.Путников остановили близ хуторка, стоявшего на берегу небольшой, но глубокой речушки. Точнее — остановили Иггельда, ведь лучшего в княжестве лекаря знали, кажется, в лицо решительно все!
Выслушав хуторянина, старик помрачнел, насупил брови. Долго расспрашивал, мужичок показывал рукой вокруг, объяснял, подвел к лодчонке, служившей, видать, для переправы. Младояр, хоть и почуял недоброе, спешиться не торопился. Наконец, Иггельд вспомнил и о княжиче.
— Плохие дела, — Иггельд положил отроку руку на плечо, — хуже сотен людоедов… Вот там, — лекарь указал рукой через реку, куда-то в лес, — там деревенька среди болот. Вчера кричали с того берегу, что у них болезнь пошла, язва… Он-то, — ведун кивнул в сторону хуторянина, — молодец, туда челн не повел, так что мор сюда пока не переполз. Вкруг той деревни болота, пока водица льдом не стала, единственный проход — здесь. Моровая язва пока никуда не денется, но надо поспешить.
— Ну, мы переправимся, глазами посмотрим, моровая ли то язва, так, Игг? — спросил княжич.
— Нет, это я переправлюсь, один, а ты здесь, на этом берегу останешься, — остановил его лекарь, — я тебе о моровых язвах не рассказывал…
— Расскажи!
— Спешу я, но, пока травы собирать буду, расскажу, что успею. Слушай, — Иггельд прямо здесь, на берегу, принялся ворошить свои сумки с лекарствами, — есть кожная моровая язва, самая безобидная, лишь половина тех, кто ее подхватил, умирает.
— Безобидная? — подивился княжич.
— Не перебивай, времени мало! Заражаются этой язвой от больных зверей, да от скота, язва цвета черного, струпьями, тело огнем горит. Лекарь, коли перстами больного трогать не станет, заразу не подхватит. А потрогал —уксусом оботри, или скипидаром. Есть моровая язва, что под мышками начинается, та куда страшней, правда — не все от нее умирают, каждый четвертый-пятый больной выздоравливает. Вырастает узел под мышкой, реже — в паху, гнойный, начинается лихорадка, потом гной изливается, кому повезло — выздоравливает. До такого больного ни руками, ни чем другим дотрагиваться нельзя, а коли пришлось нож применить, дабы язву почистить, лезвие на огне прокалить сразу надо, а руки — скипидаром. Но всего хуже, коли кто вдохнет от такого больного, да заболеет у него дыхалка. С каждым выдохом будет заразу распространять, и сам умрет, и все, кто рядом с ним одним воздухом подышит — тоже. Никто не выживает! Все свитки лекарские учат — достаточно просто увидеть больного, у которого моровая язва на дыхалку перекинулась, чтобы к встрече с Вием готовиться. Есть, конечно, способы… Нос и рот тканью прикрыть, уксусом намоченой, руки в перчатки, лучше все тело в плащ укутать, а после все сжечь… Все, некогда уже, больше рассказывать не стану. Теперь слушай мой приказ!
— Слушаю, — Младояр и припомнить не мог, когда наставник ему в последний раз «приказывал».
— Пока я не вернусь, с того берега людей не забирать, пусть что угодно говорят, хоть Родом, да Матерью клянутся, что не хворы. Он может здоровым казаться, а через час свалиться да на Медные Поля… Меня ждать! А если долго возвращаться не буду — поставить заставу, кто реку перейти вздумает, на пути стрелами разить без пощады! Я хуторянину сказал, сейчас сына в Крутен отряжает…
— Я и сам могу!
— Нет, ты здесь нужнее, Млад. Пока ты — единственный воин, хоть и отрок, да выученный. Вот и будешь здесь один, как застава, пока князь дружинников не пришлет. Всем, кто на том берегу покажется — вели возвращаться в свою деревню.
— А как не послушаются?
— Так челн все одно на этой стороне?
— А вплавь?
— Вода-то уже, поди, ледяная!
— Я бы переплыл, — не к месту похвастал княжич.
— Ежели кто переплывет, вели обратно плыть!
— А не послушает?
— Убей.
— Как убей? — до Младояра только сейчас дошло, какое испытание ему приготовила Судьба, — Своего, из-под Крутена, да убить просто так? Да…
— Не просто так, — оборвал княжича Иггельд, — коли не убьешь, пойдет в град, там занеможет, помрет, да заразит весь народ — тысячи погибнут! Моровая язва — хуже набега любого. И твой долг перед Крутеном — убить…
— Я понял, — язык отрока чуть ли не забивался сам куда-то глубоко в горло.
— После того, как убьешь, коли руками касался — промоешь уксусом, пожуешь чесноку, меч — над огнем прокалишь.
— Так закалка… — невпопад забеспокоился Младояр, — Отпустит…
— Потом в воду опустишь, перезакалится… Главное — мертвое тело сжечь, только руками не трогать. Разведешь костер рядом, петлю накинешь, в огонь затащишь как-нибудь. Мужичок поможет дров натаскать.
— А как ночью переплывет, ведь прозеваю?
— Собак рядом привяжи, да крепись, не спи!
Младояр стоял, опустив руки, на него сразу так все навалилось. Лекарь, меж тем, закончил переодеваться, сложил любимые одежды в отдельную сумку, пояснил:
— Может, сжечь придется одежонку-то… — и тут же «оживил» воспитанника, — А ты чего стоишь, как истукан?
— А что делать?
— Как чего? Готовь себе гнездышко на берегу, не стоймя же стоять неделю будешь… Стрелы готовь, пару луков надобно. Уксус, чеснок, дровишек напасись…
Младояр отрешенно смотрел, как через неширокую реку переправлялся челн с Иггельдом и хуторянином. Да, надо браться за работу…
* * *
Иггельд знал дорогу к Заболотной деревушке. По тропе ходили, не слишком часто, но и не редко. Если же такое хождение продолжается не один век, дорога, пусть даже лесная, приобретает обжитой вид. И трава под ногами не та, не столь пышна и зелена, как в пяти шагах от тропинки, и ветки в глаза не лезут, и подорожник — спутник человека, метит край дорожки, отчего и прозвище получил. Когда боги оставили лишь один путь из малого заболотного мирка, огородив его со всех сторон, хочешь-не-хочешь, а единственную дорожку протопчешь. Даже если в деревушке живет три дюжины населения, включая отроков и бабенок. И как они только здесь живут, хлебов не сея, да и коровок — всего по одной на дворе. Дурное место, бедное, люди здесь редко досыта едят. Но ведь живут, давно обитают, деревеньке Заболотной лет, быть может, больше, чем самому граду Крутену. Небось, за все века ни один набег чужеземный заболотных не побеспокоил. Разве что женятся на чужих. Обычаи странные, здесь не девки идут жить в дом жениха, а парни селятся к невестам.Иггельд оглянулся на солнце. «К полудню добреду!» — решил он. Оно конечно, на светило посмотреть не вредно, и подумать о всякой всячине, обо всем позабыв — тоже можно. Другое простить нельзя. Иггельд позабыл, что он еще и воин, что всегда должен быть начеку, далеко вперед глядеть, да все слышать! А тут просмотрел…
Шедший ему навстречу паренек лет восемнадцати, заметив встречного, юркнул в кусты. Беззвучно ступая, схоронился, даже дыхание задержал, пока чужак проходил мимо, всего в десяти шагах. И лишь после того, как старик скрылся далеко позади, юноша продолжил свой путь — вперед, к переправе.
* * *
«Да и лица у заболотных чуть круглее, нежели у городских, особая порода видать» — подумал Иггельд, остановившись у края деревушки. На него пялились двое мальчуганов и девчушка, как раз собравшиеся до лесу. Один из мальчишек сорвался с места, рванул к дому, оповещая криком деревушку. Как же — чужой человек, да в их краях! «На мор, что-то, не похоже», — отметил наметанный глаз старого лекаря, — «вот и бабенка здешняя, глаза чистые, смерть рядом не хаживает!».* * *
Лекаря приняли по княжески, с почетом, угощением, банькой и пивом. Собралась, никак, вся деревня, одних пожелавших подмочь гостю в баньке набралось… Две румяные бабенки, лет по тридцать с немалым гаком, явно положившие глаз на Иггельда, готовы были уж вцепиться друг дружке в волосы. «Ну вот, теперь на части раздерут», — подумал Иггельд, чувствуя некий подъем в душе, — «Вроде лечить сюда пришел, а придется мужским делом, того, покувыркаться. Бабы-то здесь все в теле, ядреные. Эх, замучат меня, старика!».Из первых же расспросов Иггельд выяснил, что в деревне пока никто не помер. Это известие успокоило ведуна. Один из мужиков просто протянул вперед руку, закатывая длинный рукав. На коже нижней трети предплечья зиял вскрывшийся уже гнойник, крупный, с драхму, выделения светлые, почти без запаха. Вокруг — кожа багровая, но не горячая. Выше по предплечью — еще два гнойничка, малых размеров, странно лежат, не так, как положено.
«Ага!» — уразумел Иггельд, — «Малые гнойнички не по ходу жидкостей телесных, а случайно расположились, как будто кто-то кинул горсть камешков, куда попали — там и загноилось».
Старый лекарь попросил мужчину снять рубаху и порты, тщательно осмотрел тело больного. Других гнойников не нашлось, узелки под мышками увеличены самую малость. «Здоров, что бык!» — решил Иггельд, — «Странные, однако ж, язвы…»
— Может, обжег чем? — предположил лекарь, — Смола горячая или еще чего — не брызнуло, не капнуло?
— Что же у нас, на полдеревни разом смола капнула? — засмеялся мужичок.
— Да еще и на мою Бурушку, тоже! — добавила одна из бабенок, глаз не сводившая с Иггельда.
— А кто это Бурушка? — спросил Иггельд, удивленный эдаким именем. Оно конечно, чего с них, заболотных взять, могут и девчушку так обозвать…
— Да корова моя, понятно дело! — засмеялась пышногрудая, — Пошли, дедок, покажу, — и подмигнула, бесстыдница. Старый воин понял, что теперь придется доказывать, что еще не дедок, тяжким трудом, делом показывать!
Пока шли смотреть корову, выяснили, что хозяйка — вдова, живет, бедная, одна-одинешенька, а изба большая, да чистая, сами боги привели гостя…
Корова, известное дело, жевала свою жвачку, совершенно не обращая внимание на то, что ее осматривает прославленный среди внуков Сварога лекарь. Если бы не огромная, с кулак, язва на спине, в трех пальцах от крестца — любой сказал бы, что скотинка здорова. Счастье, что поздняя осень — мухи да слепни уснули, а то бы замучили.
— Давно загноилось?
— Уж пятый день, — отозвалась вдовушка, — у всех четвертый-пятый день…
— У меня — так седьмой уже! — похвастал мужик, тот, которого Иггельд осмотрел первым.
— А чем лечил?
— Да бабка Рябка, ведунья наша, мазала. И подорожником обкладывал, — сообщил мужичок.
— А я Бурушку не лечила, и так пройдет! — заявила бабенка.
— Проводи меня до остальных хворых такой язвой, — велел Иггельд мужчине.
— Тебе, лекарь, отдохнуть с дороги надо! — и вдова чуть ли не загородила дорогу лекарю.
«Ну, вымя-то у тебя не меньше, чем у этой Бурушки», — подумал Иггельд, а вслух, неожиданно для себя, пообещал, — я лекарь, мне первое дело — больные. А потом, коли пустишь, ночевать к тебе пойду!
— Смотри дедуль, не обмани! — бабенка отступила с дороги, — Я ждать буду.
Иггельд ходил от одной избы к другой. И везде — одно и тоже. Язвочки, большие и малые, на руках, голове, реже — плечах. Ни одного гнойника на ноге или заднем месте. Все заболевшие чувствовали себя хорошо, кроме девочки лет десяти, лежавший в бреду. Иггельд потрогал плечики девчушки — жар. Для лекаря ничего удивительного в том не было — ведь в отличие от остальных заболевших, у девочки гнойник все еще не вскрылся, весь гной — внутри. Иггельд тут же, прокалив малый нож, вскрыл гнойник, положил тряпицу с сухими целебными травами, пообещав, что к утру жар спадет.
«Все заболели почти разом, хворают уже не первый день, а других не заражают, — рассуждал Иггельд, — Это странно номер раз. У мужика, чья изба с краю, обсыпана вся голова, причем и среди волос тоже. Только детская оспа залезает на волосы, но при ней обсыпает все тело. Вот краснуха начинается с головы, спускаясь ниже. У всех заболевших в Заболотной тоже — загноились вершки, но хворь не опустилась ниже. И, вообще, это не сыпь. Скорее — что-то похожее на ожоги. Вот и поражались одни открытые части тела, сверху. Будто с небес угольками посыпало… Но таких болезней не бывает!».
Вдовушка потчевала Иггельда кашей, пирогами, а сама и места не находила — то напротив сядет, то возле гостя, и все смотрит да смотрит большими голубыми глазами. Добрая, видать, женщина — угостила и мальчишек, что ходили, как собачонки, вслед за ведуном по избам.
«Еще раз предположим, что здесь — моровая язва. Что можно сказать против. Во-первых, нет мора, ни один заболевший не умер. Во-вторых, жар только у одной девочки, да и то — по всем законам науки, раз гной укрыт в теле. Опять же — нет черных струпьев. Третье. Узелки под мышками и в паху если и увеличены, то ненамного, со сливу ни у кого не выросли. Вывод — это не моровая язва. Но посылать гонца, что б открыл переправу рано. Надо еще разобраться!».
Бабенка, меж тем, прогнала ребятню, заперла ставни и приготовилась угощать гостя самым сладким блюдом. Иггельд отказываться не стал, исполнил мужское дело добротно да старательно, как и все остальное, за что брался. Вдовушка металась вне себя, чуть не задушив в объятиях старого ведуна напоследок. По второму кругу Иггельд не пошел, объяснил, что дела у него стариковские, поберечься надо… И заснул под продолжавшиеся ласки.