Страница:
— Как все-таки хорошо все закончилось, правда, Игг? — спросил Младояр наставника.
— Да.
— Какое счастье, что в нашем княжестве нет рабства!
— Конечно, — кивнул головой Иггельд.
— Потому у нас все хорошо и кончается, — продолжал княжич.
— Разве?
— Что не так? — удивился Младояр.
— А ты вспомни, Млад, зиму, да юную поляницу, да жертвенный нож с канавкой для кровицы…
Княжич помрачнел, его уста надолго замолчали. Рана — не телесная, душевная — нанесенная позапрошлой зимой, еще не закрылась. И заживет ли когда-нибудь?
— Так, всем полоненным крутенцам, по десять монет жалую, и харчей на дорогу, — распоряжался князь, стоя перед дружиной на большом черном камне, — тем, которые занемогли, или ранены — лошадей с телегами из добычи. Пусть быстрее забывают плохое!
Речь Дидомысла была встречена довольными криками только что освобожденных пленников, да и всей дружины — и вообще правильно, да и у многих воинов среди спасенных родичи оказались, да знакомые. Князь сделал невозможное — успел обогнать врагов, разбить их. Конечно, скиты пожадничали, захватив в полон слишком много сварожичей. После того, как Кий-град огородился от степняков валами, они давненько поглядывали дальше на север. А тут морозец сковал болота крутенские — главную защиту от набегов. Скиты и решились. Полонить практически безоружных землепашцев — дело не хитрое, да вот быстро уйти — куда трудней. Налетела железная дружина княжеская, побила кожами прикрытых степняков, не помогли тем и тучи стрел длинных — отлетали они от броней крутенских. А когда дошло до веселья ратного, друг против дружки, случилось избиение. Кто-то из скитских всадников пытался уйти на конях лихих, не в пример крутенским — быстрых, что ветер. Да не тут-то было, хоть князь и спешил, да рассчитал, где сечу затеять — уткнулись степняки в темный лес-бурелом, да там их настигли, да порубали.
— А что с невольниками делать, которые не наши? — напомнил князю воевода. Ведь в войске скитов было немало рабов-слуг.
— Всех сынов Сварога — отпустить с миром, пусть идут к своим очагам, — решил Дидомысл, — дадим и им серебра, по пять монет. Но сначала доведем их до границ Крутена, что б не шастали по нашим землям зазря, а шли домой! И предупредить ласково, — добавил князь тихо, — коли повернут обратно — врагами посчитаем…
— А полоненных скитов? Продадим? — не выдержал Крутомил.
— Продают рабов, — спокойно возразил князь.
— Ну, да…
— В Крутене нет рабства. Таков обычай отцов наших, дедов и прадедов!
— Ну, до продажи только…
— Нет такого обычая, — покачал головой князь.
— А поменять на наших?
— Есть у нас в землях скитских заложники? — спросил Дидомысл воеводу.
— Нет.
— Ты слышал, княжич? — молвил князь строго, — Не на кого менять этих татей!
— И каков приговор? — спросил воевода.
— Пусть Крот потешится, Яша порадуется!
У Младояра, стоявшего в паре шагов от князя, мурашки пошли по телу. В Крутен-граде человеческих жертв не приносили. Но отрок слышал, и не раз, что добрые к иноземным гостям дома крутенцы не знают пощады в военных походах, заливая землю реками жертвенной крови. И вот сегодня он, никогда прежде не видевший этих мужских обрядов, станет свидетелем кровавого действа…
— Оно и правильно, в следующий раз не пойдут к нам баловать! — Гориполк даже обрадовался.
— Пленников не много, на всех не хватит. Требы Роду, да Ящеру, да Велесу, да Кроту — воздадут те, кто еще не вступил в братство воинское, кто не связал с богами нашими кровью теплой да соленой, — провозгласил князь.
В дружине зашевелились, кого-то похлопывали по плечам, даже поздравляли. В голове княжича мелькнула мысль, мгновением позже — как озарило. Это ведь и к нему относится. Он, тринадцатилетний отрок, уже пять раз бывавший в походах, впервые не только увидит требы…
— Ничего особенного, — услышал Младояр шепот старого наставника, — ты к морозу приучен, авось, нос не засопливится…
— Мороз? — губы княжича совсем занемели, само собой, не из-за холода.
— Что требу приносят, одежды сбросив, то не страшно, — объяснил Иггельд, — и выпить кровушки — так только сугрев, одно плохо — потом кровью омываться придется. Я полотно подготовлю, тебя-то сразу ототру… Эх, возиться мне назавтра с отмороженными мальчишками!
Младояр еще ни разу не убивал так. Разумеется, он выпустил уже не одну сотню стрел, стоя далеко за спинами дружинников. Бывало, заняв позицию на возвышении, ему удавалось проследить полет стрелы. Он радовался, отмечая попадание. Верно, многих поранил, кого-то, может, и убил. Но вот так, стоя совсем близко к врагу, он не убивал еще ни разу. Тем более — связанного врага, может — даже молящего о пощаде.
— Отец, — тихо шепнул князю Младояр, обождав, пока тот спустится с черного камня, — это такой обычай, мне тоже нужно?
— Да, — подтвердил Дидомысл.
— А нельзя, чтобы это сделал за меня кто-то другой?
— Ты хочешь, чтобы с дружиной побратался кто-то другой? — вопросом на вопрос ответил князь.
— Я должен?
— Ты княжич, и пока Макошь не спряла еще нити будущего, пока ни у одного из моих старших сыновей не родилось детей мужеского полу — может случиться так, что тебе придется стать князем. — терпеливо объяснил Дидомысл, — А князь — отец и брат дружине!
Младояр тщетно искал глазами Иггельда, старый лекарь, видать, занялся ранеными, сделав лишь короткую передышку — послушать княжеское слово. Тут к нему подкатился, улыбаясь, Крутомил.
— Сегодня мой братец станет мне братом и по дружине, — юноша обнял младшего брата, тот, не ответив, лишь вздохнул, — ты не бойся, я буду рядом! Если что — посмотри на меня, как в детстве…
Как-то раз, давным-давно, маленький Млад провинился, да так — вспоминать стыдно. И водил глазами, ища спасения. Тогда десятилетний Крутомил, все поняв, взял вину на себя. Порка была необычно крепкой… Как и дружба между братьями, начавшаяся с того случая.
— Мне просто как-то так… Неладно, — признался Младояр.
— Подумаешь — прирежешь какого-нибудь степняка, — продолжал мять братца — брони на княжичах так и скрежетали, царапаясь — в объятиях Крутомил, — все будут резать, и ты порежешь! А если что — смотри на меня, я ж говорю, все забудешь, рука сама дело сделает.
Зима имеет и свои достоинства. Вот, скажем, обряды… Ну, волхвов, понятное дело, в поход не брали, да и не положено, главный жрец дружины в походе — сам князь. А как с кумиром? Вот снежная зима и подмогает! Отроки быстро нашли нетоптаный снег, катали растущие на глазах шары. Один на другой, один на другой, вот — борода, вот — глаза, вот нос. Ай да Крота слепили, загляденье! Но князь недоволен, велел достать каменья самоцветные — для глаз жертвенных мест хозяина. Выбрал необыкновенно длинный лал, что у вражьего князя нашли, верно — аж из Хиндеи красный камушек, поставили кумиру нос. Рот мелкими лалами, как зубами, украсили, злата вывалили к ногам снежным. Серебро-то более не в цене, а сказывали, еще лет сто назад один в один со златом ценилось.
Пересчитали пленников, стали кликать молодых дружинников, сначала — юношей, ранее обряд не проходивших, затем дело дошло до отроков. Первым Младояра вывели, рядом со взрослыми поставили, потом — остальных отроков, начиная с тех, которые постарше. Всего пятнадцать юношей получилось, да четверо отроков. А Младояр — самым младшим оказался, в дружине немало пареньков и постарше к Кротову капищу не подпустили. Но ведь княжич — потому и место дали…
Молодые воины сняли брони, на снег полетели шлемы, рукавицы, рубахи, обувка. И вот пятнадцать парней, в одних портах, встали в круг, взялись за руки. Взвизгнули дудки, ударили бубны. И начался мужской хоровод, быстрый и резкий в движениях, юноши притоптывали, то и дело меняли направление бега, тела покрылись потом — это на морозе-то!
На мгновение шум смолк, цепочка полуобнаженных воинов расступилась, в круг затащили первого пленника. Тот и не пытался вырваться — его держали двое воинов богатырского сложения, израненное тело скита болталось среди этих гигантов, что детская кукла. И вновь — бег вокруг кумира Крота. А в центре уже льется кровь. Потом капли горячие летят в танцующих — это воин, только воздавший требу богам, поливал жертвенной кровью пробегавших мимо него, набирая руду в обе пригоршни. Младояр машинально слизнул с губ — солоновато…
Вот уже волокут второго, из круга выходит следующий воин, а тот, кто приобщился — становится на место. Вновь дуды, бубны, бешеный бег по кругу, новые брызги по лицу, телу. Одна из капель попадает в глаз, княжич пытается сморгнуть — руками-то не протрешь, нельзя размыкать круг, а то сила, Кротом копимая, прочь уйдет.
Ритуал повторяется раз за разом. Имена выкрикивает сам князь. Младояр как во сне. Но вот в круг пошел один отрок, минуя княжича. «Хорошо бы, если обо мне забыли!» — мелькнула в голове маленькая надежда. Вот и второй отрок пошел приобщаться. «Забыли, забыли…». В кругу третий мальчишка, лишь чуть старше Млада. И тут дурака валяет, баловник, пригоршня, полная крови, летит в аккурат в глаза княжича.
— Младояр, выходи!
«Все-таки не забыли» — в отчаянии понимает княжич. Все как во сне. «Ничего, все это делали, и я сделаю!».
Вот и тот, кого он принесет в требу. Тщедушное тельце пленника прикладывают лицом к грубо слепленной рыбе у «ног» снежного старца. Вот пленника разворачивают к Младояру, сбрасывают одежды, княжич замечает поначалу лишь измученное, покрытое кровоподтеками юное лицо, а потом, потом… Нет, невозможно представить ничего худшего для юного воина. Перед Младояром — обнаженная девочка-подросток, с такими маленькими еще куполами грудей, бессильно висящая на руках равнодушных гигантов. Ну, может и не совсем равнодушных — те слегка воротят рыла в стороны. Простое золотое ожерелье скитской работы, как малые бубенчики — вот и все украшенья девичьи.
— Это дочь скитского князя, — поясняет отец.
— Угодна ли боевым богам кровь женщины? — выкрикивает кто-то издалека.
— Девица воевала, взята с оружием в руках, и железо то — в крови крутенской, — громко объявляет князь, — она — воин, и кровь ее угодна богам!
— Отец, оставь жизнь девочке! — взмолился Младояр.
— Что, отпустить с миром? Вырастет, станет царицей, приведет сюда новых воинов мстить за отца да братьев!
— Оставь, я о ней позабочусь…
— У нас нет рабства.
Бешеная музыка смолкли, избрызганые кровью молодые воины стояли, прислушиваясь к разговору отца с сыном. Младояр оглянулся. Многие смотрели на него с сочувствием… Рядом с кругом заметил Крутомила, брат что-то яростно показывал ему руками, махал, жестикулировал…
— Я оставлю ее себе… Как угодно назови…
— Ты оставишь ее себе, она подрастет, ты в нее влюбишься. А потом — две дороги. Либо она припомнит тебе все, однажды воткнув нож под ребра… Или полюбит тебя, станет женой верной, любимой. А ты станешь князем. И подумаешь, как хорошо, что я взял рабыню. И разрешишь другим брать рабов. Станет Крутен княжеством с рабами, привыкнет народ, начнет друг дружку в неволю продавать, как те элласы… Этого будущего хочешь ты Крутену?
— Нет… — княжич заметался в отчаянии.
— Тогда бери нож!
— Но почему я?! — выкрикнул Младояр.
— Ты — княжич, тебе — самое трудное, — кажется, отец произнес эти слова даже как-то самодовольно, вроде: «Нас пороли, и мы порем!». Может, когда-то и он сам испытал нечто подобное?
— Я не хочу!
— Ты — должен, должен… Выбирай — ты со своим народом или… Пойми — пустить собственную кровицу, смешать с кровью друга да испить — что может быть проще? Или стоять спина к спине в сече, отбиваясь за себя и побратима — тоже несложно. Трудно — это когда за себя, да за своих людей делаешь то, чего твоя душа не хочет! Твой выбор?
Младояр, давясь слезами отчаяния, взял древний каменный нож из рук князя.
— Режь вот здесь! — показал отец.
Все завертелось в глазах Младояра, но он все-таки удержался на ногах и сделал все, что требовал обычай. Потом еще танцевал, находясь как во сне, не разбудила его и братина, полная крови, та, что ходила по кругу новых побратимов. Опомнился княжич лишь оказавшись в заботливых руках Иггельда, старательно стершим с воспитанника кровь. Ага, и брат рядом, помог одеться.
— Проспишься, успокоишься, — только и запомнил Младояр из слов старика.
— Изначальный закон говорит: человек не может принадлежать другому человеку, как вещь. Люди следовали установленному с начала времен и жили счастливо. Но последние тысячи лет появились народы, забывшие изначальные заветы, оттого и пришла тьма на их земли…
— Но почему все доброе достается нам столь злой ценой? — спросил Младояр наставника, не особо надеясь на ответ.
Его и не последовало.
Злой камень
— Да.
— Какое счастье, что в нашем княжестве нет рабства!
— Конечно, — кивнул головой Иггельд.
— Потому у нас все хорошо и кончается, — продолжал княжич.
— Разве?
— Что не так? — удивился Младояр.
— А ты вспомни, Млад, зиму, да юную поляницу, да жертвенный нож с канавкой для кровицы…
Княжич помрачнел, его уста надолго замолчали. Рана — не телесная, душевная — нанесенная позапрошлой зимой, еще не закрылась. И заживет ли когда-нибудь?
* * *
Падал редкий снег, поблескивая в лучах солнца. Воины стояли, перетаптываясь, молчали, слушали.— Так, всем полоненным крутенцам, по десять монет жалую, и харчей на дорогу, — распоряжался князь, стоя перед дружиной на большом черном камне, — тем, которые занемогли, или ранены — лошадей с телегами из добычи. Пусть быстрее забывают плохое!
Речь Дидомысла была встречена довольными криками только что освобожденных пленников, да и всей дружины — и вообще правильно, да и у многих воинов среди спасенных родичи оказались, да знакомые. Князь сделал невозможное — успел обогнать врагов, разбить их. Конечно, скиты пожадничали, захватив в полон слишком много сварожичей. После того, как Кий-град огородился от степняков валами, они давненько поглядывали дальше на север. А тут морозец сковал болота крутенские — главную защиту от набегов. Скиты и решились. Полонить практически безоружных землепашцев — дело не хитрое, да вот быстро уйти — куда трудней. Налетела железная дружина княжеская, побила кожами прикрытых степняков, не помогли тем и тучи стрел длинных — отлетали они от броней крутенских. А когда дошло до веселья ратного, друг против дружки, случилось избиение. Кто-то из скитских всадников пытался уйти на конях лихих, не в пример крутенским — быстрых, что ветер. Да не тут-то было, хоть князь и спешил, да рассчитал, где сечу затеять — уткнулись степняки в темный лес-бурелом, да там их настигли, да порубали.
— А что с невольниками делать, которые не наши? — напомнил князю воевода. Ведь в войске скитов было немало рабов-слуг.
— Всех сынов Сварога — отпустить с миром, пусть идут к своим очагам, — решил Дидомысл, — дадим и им серебра, по пять монет. Но сначала доведем их до границ Крутена, что б не шастали по нашим землям зазря, а шли домой! И предупредить ласково, — добавил князь тихо, — коли повернут обратно — врагами посчитаем…
— А полоненных скитов? Продадим? — не выдержал Крутомил.
— Продают рабов, — спокойно возразил князь.
— Ну, да…
— В Крутене нет рабства. Таков обычай отцов наших, дедов и прадедов!
— Ну, до продажи только…
— Нет такого обычая, — покачал головой князь.
— А поменять на наших?
— Есть у нас в землях скитских заложники? — спросил Дидомысл воеводу.
— Нет.
— Ты слышал, княжич? — молвил князь строго, — Не на кого менять этих татей!
— И каков приговор? — спросил воевода.
— Пусть Крот потешится, Яша порадуется!
У Младояра, стоявшего в паре шагов от князя, мурашки пошли по телу. В Крутен-граде человеческих жертв не приносили. Но отрок слышал, и не раз, что добрые к иноземным гостям дома крутенцы не знают пощады в военных походах, заливая землю реками жертвенной крови. И вот сегодня он, никогда прежде не видевший этих мужских обрядов, станет свидетелем кровавого действа…
— Оно и правильно, в следующий раз не пойдут к нам баловать! — Гориполк даже обрадовался.
— Пленников не много, на всех не хватит. Требы Роду, да Ящеру, да Велесу, да Кроту — воздадут те, кто еще не вступил в братство воинское, кто не связал с богами нашими кровью теплой да соленой, — провозгласил князь.
В дружине зашевелились, кого-то похлопывали по плечам, даже поздравляли. В голове княжича мелькнула мысль, мгновением позже — как озарило. Это ведь и к нему относится. Он, тринадцатилетний отрок, уже пять раз бывавший в походах, впервые не только увидит требы…
— Ничего особенного, — услышал Младояр шепот старого наставника, — ты к морозу приучен, авось, нос не засопливится…
— Мороз? — губы княжича совсем занемели, само собой, не из-за холода.
— Что требу приносят, одежды сбросив, то не страшно, — объяснил Иггельд, — и выпить кровушки — так только сугрев, одно плохо — потом кровью омываться придется. Я полотно подготовлю, тебя-то сразу ототру… Эх, возиться мне назавтра с отмороженными мальчишками!
Младояр еще ни разу не убивал так. Разумеется, он выпустил уже не одну сотню стрел, стоя далеко за спинами дружинников. Бывало, заняв позицию на возвышении, ему удавалось проследить полет стрелы. Он радовался, отмечая попадание. Верно, многих поранил, кого-то, может, и убил. Но вот так, стоя совсем близко к врагу, он не убивал еще ни разу. Тем более — связанного врага, может — даже молящего о пощаде.
— Отец, — тихо шепнул князю Младояр, обождав, пока тот спустится с черного камня, — это такой обычай, мне тоже нужно?
— Да, — подтвердил Дидомысл.
— А нельзя, чтобы это сделал за меня кто-то другой?
— Ты хочешь, чтобы с дружиной побратался кто-то другой? — вопросом на вопрос ответил князь.
— Я должен?
— Ты княжич, и пока Макошь не спряла еще нити будущего, пока ни у одного из моих старших сыновей не родилось детей мужеского полу — может случиться так, что тебе придется стать князем. — терпеливо объяснил Дидомысл, — А князь — отец и брат дружине!
Младояр тщетно искал глазами Иггельда, старый лекарь, видать, занялся ранеными, сделав лишь короткую передышку — послушать княжеское слово. Тут к нему подкатился, улыбаясь, Крутомил.
— Сегодня мой братец станет мне братом и по дружине, — юноша обнял младшего брата, тот, не ответив, лишь вздохнул, — ты не бойся, я буду рядом! Если что — посмотри на меня, как в детстве…
Как-то раз, давным-давно, маленький Млад провинился, да так — вспоминать стыдно. И водил глазами, ища спасения. Тогда десятилетний Крутомил, все поняв, взял вину на себя. Порка была необычно крепкой… Как и дружба между братьями, начавшаяся с того случая.
— Мне просто как-то так… Неладно, — признался Младояр.
— Подумаешь — прирежешь какого-нибудь степняка, — продолжал мять братца — брони на княжичах так и скрежетали, царапаясь — в объятиях Крутомил, — все будут резать, и ты порежешь! А если что — смотри на меня, я ж говорю, все забудешь, рука сама дело сделает.
Зима имеет и свои достоинства. Вот, скажем, обряды… Ну, волхвов, понятное дело, в поход не брали, да и не положено, главный жрец дружины в походе — сам князь. А как с кумиром? Вот снежная зима и подмогает! Отроки быстро нашли нетоптаный снег, катали растущие на глазах шары. Один на другой, один на другой, вот — борода, вот — глаза, вот нос. Ай да Крота слепили, загляденье! Но князь недоволен, велел достать каменья самоцветные — для глаз жертвенных мест хозяина. Выбрал необыкновенно длинный лал, что у вражьего князя нашли, верно — аж из Хиндеи красный камушек, поставили кумиру нос. Рот мелкими лалами, как зубами, украсили, злата вывалили к ногам снежным. Серебро-то более не в цене, а сказывали, еще лет сто назад один в один со златом ценилось.
Пересчитали пленников, стали кликать молодых дружинников, сначала — юношей, ранее обряд не проходивших, затем дело дошло до отроков. Первым Младояра вывели, рядом со взрослыми поставили, потом — остальных отроков, начиная с тех, которые постарше. Всего пятнадцать юношей получилось, да четверо отроков. А Младояр — самым младшим оказался, в дружине немало пареньков и постарше к Кротову капищу не подпустили. Но ведь княжич — потому и место дали…
Молодые воины сняли брони, на снег полетели шлемы, рукавицы, рубахи, обувка. И вот пятнадцать парней, в одних портах, встали в круг, взялись за руки. Взвизгнули дудки, ударили бубны. И начался мужской хоровод, быстрый и резкий в движениях, юноши притоптывали, то и дело меняли направление бега, тела покрылись потом — это на морозе-то!
На мгновение шум смолк, цепочка полуобнаженных воинов расступилась, в круг затащили первого пленника. Тот и не пытался вырваться — его держали двое воинов богатырского сложения, израненное тело скита болталось среди этих гигантов, что детская кукла. И вновь — бег вокруг кумира Крота. А в центре уже льется кровь. Потом капли горячие летят в танцующих — это воин, только воздавший требу богам, поливал жертвенной кровью пробегавших мимо него, набирая руду в обе пригоршни. Младояр машинально слизнул с губ — солоновато…
Вот уже волокут второго, из круга выходит следующий воин, а тот, кто приобщился — становится на место. Вновь дуды, бубны, бешеный бег по кругу, новые брызги по лицу, телу. Одна из капель попадает в глаз, княжич пытается сморгнуть — руками-то не протрешь, нельзя размыкать круг, а то сила, Кротом копимая, прочь уйдет.
Ритуал повторяется раз за разом. Имена выкрикивает сам князь. Младояр как во сне. Но вот в круг пошел один отрок, минуя княжича. «Хорошо бы, если обо мне забыли!» — мелькнула в голове маленькая надежда. Вот и второй отрок пошел приобщаться. «Забыли, забыли…». В кругу третий мальчишка, лишь чуть старше Млада. И тут дурака валяет, баловник, пригоршня, полная крови, летит в аккурат в глаза княжича.
— Младояр, выходи!
«Все-таки не забыли» — в отчаянии понимает княжич. Все как во сне. «Ничего, все это делали, и я сделаю!».
Вот и тот, кого он принесет в требу. Тщедушное тельце пленника прикладывают лицом к грубо слепленной рыбе у «ног» снежного старца. Вот пленника разворачивают к Младояру, сбрасывают одежды, княжич замечает поначалу лишь измученное, покрытое кровоподтеками юное лицо, а потом, потом… Нет, невозможно представить ничего худшего для юного воина. Перед Младояром — обнаженная девочка-подросток, с такими маленькими еще куполами грудей, бессильно висящая на руках равнодушных гигантов. Ну, может и не совсем равнодушных — те слегка воротят рыла в стороны. Простое золотое ожерелье скитской работы, как малые бубенчики — вот и все украшенья девичьи.
— Это дочь скитского князя, — поясняет отец.
— Угодна ли боевым богам кровь женщины? — выкрикивает кто-то издалека.
— Девица воевала, взята с оружием в руках, и железо то — в крови крутенской, — громко объявляет князь, — она — воин, и кровь ее угодна богам!
— Отец, оставь жизнь девочке! — взмолился Младояр.
— Что, отпустить с миром? Вырастет, станет царицей, приведет сюда новых воинов мстить за отца да братьев!
— Оставь, я о ней позабочусь…
— У нас нет рабства.
Бешеная музыка смолкли, избрызганые кровью молодые воины стояли, прислушиваясь к разговору отца с сыном. Младояр оглянулся. Многие смотрели на него с сочувствием… Рядом с кругом заметил Крутомила, брат что-то яростно показывал ему руками, махал, жестикулировал…
— Я оставлю ее себе… Как угодно назови…
— Ты оставишь ее себе, она подрастет, ты в нее влюбишься. А потом — две дороги. Либо она припомнит тебе все, однажды воткнув нож под ребра… Или полюбит тебя, станет женой верной, любимой. А ты станешь князем. И подумаешь, как хорошо, что я взял рабыню. И разрешишь другим брать рабов. Станет Крутен княжеством с рабами, привыкнет народ, начнет друг дружку в неволю продавать, как те элласы… Этого будущего хочешь ты Крутену?
— Нет… — княжич заметался в отчаянии.
— Тогда бери нож!
— Но почему я?! — выкрикнул Младояр.
— Ты — княжич, тебе — самое трудное, — кажется, отец произнес эти слова даже как-то самодовольно, вроде: «Нас пороли, и мы порем!». Может, когда-то и он сам испытал нечто подобное?
— Я не хочу!
— Ты — должен, должен… Выбирай — ты со своим народом или… Пойми — пустить собственную кровицу, смешать с кровью друга да испить — что может быть проще? Или стоять спина к спине в сече, отбиваясь за себя и побратима — тоже несложно. Трудно — это когда за себя, да за своих людей делаешь то, чего твоя душа не хочет! Твой выбор?
Младояр, давясь слезами отчаяния, взял древний каменный нож из рук князя.
— Режь вот здесь! — показал отец.
Все завертелось в глазах Младояра, но он все-таки удержался на ногах и сделал все, что требовал обычай. Потом еще танцевал, находясь как во сне, не разбудила его и братина, полная крови, та, что ходила по кругу новых побратимов. Опомнился княжич лишь оказавшись в заботливых руках Иггельда, старательно стершим с воспитанника кровь. Ага, и брат рядом, помог одеться.
— Проспишься, успокоишься, — только и запомнил Младояр из слов старика.
* * *
Все это заново промелькнуло перед глазами повзрослевшего уже княжича. Да, конечно, он проспался, и не раз, потому, верно, боль воспоминания о той девчонке затупилась. Но зарастет ли эта рана когда-нибудь насовсем? Вряд ли…— Изначальный закон говорит: человек не может принадлежать другому человеку, как вещь. Люди следовали установленному с начала времен и жили счастливо. Но последние тысячи лет появились народы, забывшие изначальные заветы, оттого и пришла тьма на их земли…
— Но почему все доброе достается нам столь злой ценой? — спросил Младояр наставника, не особо надеясь на ответ.
Его и не последовало.
Злой камень
Снег продолжал падать и ночью, такой редкий, неназойливый, из такого не скатаешь снежок — рассыпается. На холоду снег другой, не то, что не липнет — аж скрипит под ногам. Хорошо, что тут, на узкой лесной дороге, почти нет ветра. И так ведь промерзаешь до костей. Да что там руки — даже кольчуги на таком морозе становились жесткими, особливо в тех местах, где железа касалось человеческое дыхание. Что делать? Остановиться прямо здесь, посреди дороги, развести костры? Крутомил с сомнением поглядывал вокруг, на проплывающий мимо него глухой лес. Оно конечно, свет полного месяца мог ввести в заблужденье, но — все же! Впечатление, что со всех сторон не лес, а какая-та крепостная стена — густой молодой ельник, хвоя смерзлась — и там и тут под снегом проглядывал лед. Сначала оттепель, мокрый снег, сосульки, а следом — ударил мороз, крепкий мороз.
«Оно конечно, к морозу нам не привыкать, — подумал княжич, — однако ж, насколько лучше в такую пору сидеть дома, да пить горячий сбитень!».
Глаза молодого всадника продолжали бегать по сторонам, не принося мыслям пищи для решения проблемы. «Остановиться негде — это раз, что будет гореть в костре непонятно — это два, как вообще пробиться через эту ледяную стену — это три. Весело!».
Крутомил оглянулся на назад. Маленький отряд, всего пятеро, сам — шестой, едут нахохлившись, что воробьи, молчат. Чего молчат? Полностью доверяют княжичу? Или — стужа, головы отморожены, им уже все равно — едут себе и едут…
— Как только найдем место, сделаем привал, — пообещал Крутомил в вслух.
Молчание в ответ, никто даже головы не поднял. Хоть Салазка чего б сказал, а еще дружка… Что, губы смерзлись, что ли? Не понимает — надо хоть что-то сказать в ответ молодому воеводе, у которого и так кошки на душе скребут? «Хоть спросил бы, сколько еще до Древля осталось! А что бы я ответил? Кто ж его знает, сколько верст… Должно быть — не слишком много, к утру бы добрались. Ни одной деревушки, даже хуторка на пути… А еще говорят — „древлянская земля, древлянская земля!“. Тоже мне — земля, будто и люди-то здесь не живут, одна дорога, да месяц ясный наверху».
— Даже волки не воют, — донесся из-за спины голос Салазки, — на такую луну, и не повыть? Я бы повыл!
— Ну и повой! — не удержался княжич.
— У-у-у! — завыл дружка, то ли в шутку, то ли всерьез подражая серым братьям.
Дружинники прислушались. Тишина, только снег под копытами. А волки чего-то не отзываются. Вымерзли, что ли?
— Околдовано тут, — послышался голос замыкавшего отряд Яромила.
— Причем здесь колдовство? — сразу среагировал княжич, уж чего-чего, а пугаться он не позволит! Уж кто-то, а сродственник, княжеской крови — мог бы и помолчать, не пугать ребят…
— Птицы не зря молчат, волки ушли…
— Дык холод же!
— На снегу — ни одной лапы, — стоял на своем молодой дружинник, — я сколько смотрел, еще с вечера… Звери как будто повывелись!
— В норах сидят, — предположил Крутомил.
— И лоси?
— А лосей злые колдуны древлянские поели! — хихкнул Салазка.
— Чую я, заворожено все вокруг! — стоял на своем Яромил.
— Ущипни жеребца за зад, верно говорят — от ворожбы помогает! — посоветовал княжич.
— Так то — от сглаза…
— Тогда себя за то, что сейчас сморщилось! — развеселился Салазка.
— Вот доберемся до привала, я тебя там ущипну! — пригрозил молодой дружинник.
— Ты моего отрока не тронь! — развеселился Крутомил.
Цель, как ни странно, была достигнута, маленький отряд чуть взбодрился, дружинники уже не выглядели понурыми, кое-кто даже сделал попытку расправить плечи. Кони, и те — почуяв подъем настроения у людей, зашагали веселей.
Дорога повернула, расширяясь. Полянка. Камень, полторы сажени, не меньше… А дальше — сразу три дороги, одна — прямо, две — в стороны. Дружинники выстроились в ряд, шесть конских морд одна к другой. Глаза вглядывались в буквицы, отчетливо видимые даже при лунном свете — благо Хозяйка Ночи как раз сбоку, тени — четкие.
— Я таких рун отроду не видывал! — подал голос Долислав.
— Я тоже, — откликнулся Салазка.
— Так ты и читать-то толком не умеешь даже по нашенски! — урезонил юношу княжич, — Так что, Долислав, нигде и никогда?
— Я же не ведун, Крут, не Иггельд, и даже — не Младояр, за морями мне монету платили за то, чтобы мечом махал, а не штаны за чтением протирал. — Долислав, как самый старший по возрасту, да еще много повидавший на своем беспокойном веку, говорил степенно, размеренно, знал бывалый воин, что слова — не пустое воздуха сотрясение, — Говорю — таких буквиц не видывал. Точно.
— Может, кто такую грамоту знает? Видел, хоть? — Крутомил оглянулся на дружинников.
— Элласы какие-нибудь… — сказанул Салазка.
— Молчи, дубина! — рассердился княжич, — По-лински даже я пару слов знаю… И буквицы их не такие. Да и камень, коли бы кто с юга ставил, узкий был бы, да заостренный наверх. У степняков камни с головами человечьими, у наших предков — триглавные…. А этот — как будто дверь какая, ворота — что ли… И написано не для нас!
— Может, свят-письмо?
— Свят-письмо подчеркнутое, — подал голос Яромил.
— Эх, прочесть бы не мешало, а то — три дороги, куда ехать — непонятно, а надо ко двору князя древлянского Скрома, а не куда-нибудь.
— Говорят, если не знаешь, езжай не сворачивая, прямая дорога — верная! — предположил Зырка.
— Вот и я поначалу на прямую дорожку глянул, — вздохнул Крутомил, только она, смотри сам, узкая, да не езжаная, а вправо и влево — куда как поширше уходят!
— Интересно, все же, что на камне начертано? — Яромил продолжал вглядываться в странные значки.
— Известно, что! — Салазка все никак не мог успокоиться, — Направу пойдешь — женату быть, налеву — богату быть, а прямо — головы не сносить!
— Тогда я, пожалуй, направо бы взял — женату-не-женату, а вот отогреться, известное дело, лучше всего у бабьего тела! Испытано.
Лучше бы он не говорил! Дружинники разом вспомнили о морозе, начали ощупывать нос, щеки. В такую погоду чего отморозить — плевое дело, и не заметишь… Кто-то зачерпнул снега, пытаясь оттереться.
— Если никто не знает, ничего не разумеет, и умного не скажет… — княжич оглянулся на друзей, — Будем стоять — замерзнем!
— Ты — воевода, тебе выбирать…
— Поехали… А… — махнул рукой Крутомил, — Направо!
— Жениться, стало быть, — пошутил Салазка, но никто даже не улыбнулся.
Заскрипели промерзшие доспехи, сухо взвизгнула оледеневшая корка снега под копытами лошадей. Отряд двинулся в путь все в том же составе — первым шел жеребец Салазки, за ним — княжич, цепочкой — Долислав, Скрома, Зырка. Замыкал малую дружину Яромил, даже в такую стужу не ленившийся исправно оглядываться назад, уж таков удел идущего последним — прикрывать тылы. Дорога катилась вперед, не петляя, прямая, что стрела. Да что толку — падающий снег уже в двух десятках шагов превращал все впереди в белую таинственную неизвестность. Время шло, кони брели вперед, останавливаться не приходилось — вновь все те же сплошные оледенелые стены молодого густого ельника по обеим сторонам, дорога не раздваивалась, к ней так не примкнуло ни одной заметной тропки. Шли час, никак не меньше. Остановились…
— Вот камней понаставили! — буркнул Скрома, вглядываясь в очертания стоявшего прямо на дороге камня, — Прямо близнец.
— И за ним — три дороги! — отметил Салазка, затем повернулся к молодому воеводе, — Куда теперь, княжич?
— Никогда не слышал я о таких камнях, — голос Долислава звучал раздраженно, — не один раз ходил дорогой в Древль, уж камень, а тем паче два — точно б заметил! Плутаем мы…
— Это тот же самый камень, — громко произнес Яромил.
— Как тот же самый? — рассердился Крутомил.
— Я руны, те что по бокам, запомнил, — объяснил молодой дружинник, — и цепь искусную, по верхушка выбитую, и — вон, — Яромил указал варежкой, — выломано сбоку, как будто кто мечом саданул!
— Слушай, Яр, — попытался рассудить княжич, — если бы дорога круга дала, и мы бы на прежнее место вернулись, то ведь где-то две тропы сойтись должны были, не так ли?
— Ни одной дороги не примкнуло, не сошлось, — уверенно заявил Салазка, — я во все глаза смотрел.
— Но мы пришли туда же! — настаивал Яромил.
— А где же следы коней? — попытался внести ясность Зырка.
— Дурень, снег-то какой валит! — рассердился на неразумность парня Долислав.
— Если дорога все-таки дала круга, то мы еще раз не обманемся! — заявил Крутомил, — Берем левую сторону…
— Богату быть, — Салазка сказанул, да пожалел. Обошлось, никто не дал выйти копившейся злости.
И вновь дорога, все та же смерзшаяся хвоя справа и слева, а впереди — белая неизвестность. Первым пошел, на этот раз, многоопытный Долислав. Юного Салазку княжич отправил сторожить хвост отряда. Тишина, злой скрип ледяной корки под копытами и — больше ни одного звука. Дружинники тревожно оглядывались по сторонам. Если дорога заворожена, то ведь — не зазря же? Вот и жди каждый миг нападения — может справа или слева… Только бы не сверху! Или из-под снега? Нет, подобным мыслям нельзя позволять овладевать смятенную душу. Скорее бы все кончилось. Может, и навели на них морок, так пусть враг покажется, они дадут ему отпор…
— Ну и волшба у древлян! — не сдержался Скрома, — Я все глаза проглядел, не сходилась одна дорога с другой.
— И камень тот же, точно! — согласился Долислав, — Я по второму разу уж все эти руны запомнил. И вот, — он наклонился, — вишь прутик? Это я воткнул в снег. Хотя, чего я… Еще и следы не занесло, вот и вот… — дружинник спрыгнул с коня, дунул — пар изо рта, что из огонь из глотки змея — слетел снежок, заполнивший лунку от копыта, оставшуюся на оледенелом снегу.
— Может, мы — спим?
— Не, я уже кусал язык — больно!
Крутомил обернулся на товарищей. В таких случаях многое зависит от воеводы. А что он мог предложить? Был бы враг на виду, а то — камень рунами резаный…
— Что делать будем, Крут? — спросил Салазка.
— Мы еще среднюю дорогу не пробовали, — Крутомил зачем-то поднял руку, указал вперед, хоть и так всем ясно, где та дорога, — по ней и пойдем, имена богов помянув!
Дружинники соскочили с коней, встали в круг, взявшись за руки — так души людей соединяются вместе, слова, рожденные в священном кругу, ясно слышны богам. Громким шепотом, как из единой глотки, шелестели заветные слова…
— А еще, вот так, — произнес Крутомил, взгромоздясь на коня, в руке у княжича оказался расшитой ручник, — вот, подвяжем на веточку…
И вновь дорога, все вперед и вперед. Снег шел пореже, можно разглядеть очертания елей шагов за сто. И дорога — все такая же прямая, никуда не сворачивает. А вот мороз — все крепче и крепче. Плевок на лету замерзает… Впереди скрипит снег под копытами бывалого Долислава, княжич, как и положено — вторым. Идущий последним Зырка совсем обессилел, службы не исполняет, назад не оглядывается. Княжичу надо б одернуть нерадивого воина, да у самого сил нет уже…
Салазки идет вслед за своим княжичем, до ушей Крутомила то и дело доносятся имена богов, скороговоркой вылетающих из губ юноши. Кажется, всех наших перечислил, северных да персидских присовокупил, элласских да хиндийских — туда же, вот и Виево племя поминает. Ну, а теперь совсем сказылся — молится княжичу, как богу. Хотя, что и говорить, четыре года в отроках пробыть — для него Крутомил навроде бога…
Полная, толстая, самодовольная луна над головой. Ишь, издевается! Мало заклятого камня, еще и воплощение ??? Может, стоит Ночной Хозяйке помолиться? «Что же это я? Тоже с ума схожу?» — одернул себя княжич, — «Поклонишься полному месяцу, бабьему божеству, назавтра проснешься, а у тебя — все мужеское отпало, да еще и щель зияет…».
— Ну вот, все дороги перепробованы, переезжаны, — молвил Долислав, остановившись прямо у камня, — вот и ручник твой, княжич, понюхай — родной ли, али подменный?
Крутомил нюхать не стал, и так все ясно! Что ясно? То, что нет пути вперед…
— Не пропускает нас камень, — всхлипнул Салазка, — и боги помочь не хотят!
— Дура ты, — урезонил юношу бывалый вояка, — может, коли не просили о заступке защитников нашим, уже поели б нас велеты ледяные!
Дружинники со страхом оглянулись по сторонам. Тут и там, за молодым ельником — очертания вековых деревьев, ну — точно сказано, велеты ледяные, и только…
«Оно конечно, к морозу нам не привыкать, — подумал княжич, — однако ж, насколько лучше в такую пору сидеть дома, да пить горячий сбитень!».
Глаза молодого всадника продолжали бегать по сторонам, не принося мыслям пищи для решения проблемы. «Остановиться негде — это раз, что будет гореть в костре непонятно — это два, как вообще пробиться через эту ледяную стену — это три. Весело!».
Крутомил оглянулся на назад. Маленький отряд, всего пятеро, сам — шестой, едут нахохлившись, что воробьи, молчат. Чего молчат? Полностью доверяют княжичу? Или — стужа, головы отморожены, им уже все равно — едут себе и едут…
— Как только найдем место, сделаем привал, — пообещал Крутомил в вслух.
Молчание в ответ, никто даже головы не поднял. Хоть Салазка чего б сказал, а еще дружка… Что, губы смерзлись, что ли? Не понимает — надо хоть что-то сказать в ответ молодому воеводе, у которого и так кошки на душе скребут? «Хоть спросил бы, сколько еще до Древля осталось! А что бы я ответил? Кто ж его знает, сколько верст… Должно быть — не слишком много, к утру бы добрались. Ни одной деревушки, даже хуторка на пути… А еще говорят — „древлянская земля, древлянская земля!“. Тоже мне — земля, будто и люди-то здесь не живут, одна дорога, да месяц ясный наверху».
— Даже волки не воют, — донесся из-за спины голос Салазки, — на такую луну, и не повыть? Я бы повыл!
— Ну и повой! — не удержался княжич.
— У-у-у! — завыл дружка, то ли в шутку, то ли всерьез подражая серым братьям.
Дружинники прислушались. Тишина, только снег под копытами. А волки чего-то не отзываются. Вымерзли, что ли?
— Околдовано тут, — послышался голос замыкавшего отряд Яромила.
— Причем здесь колдовство? — сразу среагировал княжич, уж чего-чего, а пугаться он не позволит! Уж кто-то, а сродственник, княжеской крови — мог бы и помолчать, не пугать ребят…
— Птицы не зря молчат, волки ушли…
— Дык холод же!
— На снегу — ни одной лапы, — стоял на своем молодой дружинник, — я сколько смотрел, еще с вечера… Звери как будто повывелись!
— В норах сидят, — предположил Крутомил.
— И лоси?
— А лосей злые колдуны древлянские поели! — хихкнул Салазка.
— Чую я, заворожено все вокруг! — стоял на своем Яромил.
— Ущипни жеребца за зад, верно говорят — от ворожбы помогает! — посоветовал княжич.
— Так то — от сглаза…
— Тогда себя за то, что сейчас сморщилось! — развеселился Салазка.
— Вот доберемся до привала, я тебя там ущипну! — пригрозил молодой дружинник.
— Ты моего отрока не тронь! — развеселился Крутомил.
Цель, как ни странно, была достигнута, маленький отряд чуть взбодрился, дружинники уже не выглядели понурыми, кое-кто даже сделал попытку расправить плечи. Кони, и те — почуяв подъем настроения у людей, зашагали веселей.
Дорога повернула, расширяясь. Полянка. Камень, полторы сажени, не меньше… А дальше — сразу три дороги, одна — прямо, две — в стороны. Дружинники выстроились в ряд, шесть конских морд одна к другой. Глаза вглядывались в буквицы, отчетливо видимые даже при лунном свете — благо Хозяйка Ночи как раз сбоку, тени — четкие.
— Я таких рун отроду не видывал! — подал голос Долислав.
— Я тоже, — откликнулся Салазка.
— Так ты и читать-то толком не умеешь даже по нашенски! — урезонил юношу княжич, — Так что, Долислав, нигде и никогда?
— Я же не ведун, Крут, не Иггельд, и даже — не Младояр, за морями мне монету платили за то, чтобы мечом махал, а не штаны за чтением протирал. — Долислав, как самый старший по возрасту, да еще много повидавший на своем беспокойном веку, говорил степенно, размеренно, знал бывалый воин, что слова — не пустое воздуха сотрясение, — Говорю — таких буквиц не видывал. Точно.
— Может, кто такую грамоту знает? Видел, хоть? — Крутомил оглянулся на дружинников.
— Элласы какие-нибудь… — сказанул Салазка.
— Молчи, дубина! — рассердился княжич, — По-лински даже я пару слов знаю… И буквицы их не такие. Да и камень, коли бы кто с юга ставил, узкий был бы, да заостренный наверх. У степняков камни с головами человечьими, у наших предков — триглавные…. А этот — как будто дверь какая, ворота — что ли… И написано не для нас!
— Может, свят-письмо?
— Свят-письмо подчеркнутое, — подал голос Яромил.
— Эх, прочесть бы не мешало, а то — три дороги, куда ехать — непонятно, а надо ко двору князя древлянского Скрома, а не куда-нибудь.
— Говорят, если не знаешь, езжай не сворачивая, прямая дорога — верная! — предположил Зырка.
— Вот и я поначалу на прямую дорожку глянул, — вздохнул Крутомил, только она, смотри сам, узкая, да не езжаная, а вправо и влево — куда как поширше уходят!
— Интересно, все же, что на камне начертано? — Яромил продолжал вглядываться в странные значки.
— Известно, что! — Салазка все никак не мог успокоиться, — Направу пойдешь — женату быть, налеву — богату быть, а прямо — головы не сносить!
— Тогда я, пожалуй, направо бы взял — женату-не-женату, а вот отогреться, известное дело, лучше всего у бабьего тела! Испытано.
Лучше бы он не говорил! Дружинники разом вспомнили о морозе, начали ощупывать нос, щеки. В такую погоду чего отморозить — плевое дело, и не заметишь… Кто-то зачерпнул снега, пытаясь оттереться.
— Если никто не знает, ничего не разумеет, и умного не скажет… — княжич оглянулся на друзей, — Будем стоять — замерзнем!
— Ты — воевода, тебе выбирать…
— Поехали… А… — махнул рукой Крутомил, — Направо!
— Жениться, стало быть, — пошутил Салазка, но никто даже не улыбнулся.
Заскрипели промерзшие доспехи, сухо взвизгнула оледеневшая корка снега под копытами лошадей. Отряд двинулся в путь все в том же составе — первым шел жеребец Салазки, за ним — княжич, цепочкой — Долислав, Скрома, Зырка. Замыкал малую дружину Яромил, даже в такую стужу не ленившийся исправно оглядываться назад, уж таков удел идущего последним — прикрывать тылы. Дорога катилась вперед, не петляя, прямая, что стрела. Да что толку — падающий снег уже в двух десятках шагов превращал все впереди в белую таинственную неизвестность. Время шло, кони брели вперед, останавливаться не приходилось — вновь все те же сплошные оледенелые стены молодого густого ельника по обеим сторонам, дорога не раздваивалась, к ней так не примкнуло ни одной заметной тропки. Шли час, никак не меньше. Остановились…
— Вот камней понаставили! — буркнул Скрома, вглядываясь в очертания стоявшего прямо на дороге камня, — Прямо близнец.
— И за ним — три дороги! — отметил Салазка, затем повернулся к молодому воеводе, — Куда теперь, княжич?
— Никогда не слышал я о таких камнях, — голос Долислава звучал раздраженно, — не один раз ходил дорогой в Древль, уж камень, а тем паче два — точно б заметил! Плутаем мы…
— Это тот же самый камень, — громко произнес Яромил.
— Как тот же самый? — рассердился Крутомил.
— Я руны, те что по бокам, запомнил, — объяснил молодой дружинник, — и цепь искусную, по верхушка выбитую, и — вон, — Яромил указал варежкой, — выломано сбоку, как будто кто мечом саданул!
— Слушай, Яр, — попытался рассудить княжич, — если бы дорога круга дала, и мы бы на прежнее место вернулись, то ведь где-то две тропы сойтись должны были, не так ли?
— Ни одной дороги не примкнуло, не сошлось, — уверенно заявил Салазка, — я во все глаза смотрел.
— Но мы пришли туда же! — настаивал Яромил.
— А где же следы коней? — попытался внести ясность Зырка.
— Дурень, снег-то какой валит! — рассердился на неразумность парня Долислав.
— Если дорога все-таки дала круга, то мы еще раз не обманемся! — заявил Крутомил, — Берем левую сторону…
— Богату быть, — Салазка сказанул, да пожалел. Обошлось, никто не дал выйти копившейся злости.
И вновь дорога, все та же смерзшаяся хвоя справа и слева, а впереди — белая неизвестность. Первым пошел, на этот раз, многоопытный Долислав. Юного Салазку княжич отправил сторожить хвост отряда. Тишина, злой скрип ледяной корки под копытами и — больше ни одного звука. Дружинники тревожно оглядывались по сторонам. Если дорога заворожена, то ведь — не зазря же? Вот и жди каждый миг нападения — может справа или слева… Только бы не сверху! Или из-под снега? Нет, подобным мыслям нельзя позволять овладевать смятенную душу. Скорее бы все кончилось. Может, и навели на них морок, так пусть враг покажется, они дадут ему отпор…
— Ну и волшба у древлян! — не сдержался Скрома, — Я все глаза проглядел, не сходилась одна дорога с другой.
— И камень тот же, точно! — согласился Долислав, — Я по второму разу уж все эти руны запомнил. И вот, — он наклонился, — вишь прутик? Это я воткнул в снег. Хотя, чего я… Еще и следы не занесло, вот и вот… — дружинник спрыгнул с коня, дунул — пар изо рта, что из огонь из глотки змея — слетел снежок, заполнивший лунку от копыта, оставшуюся на оледенелом снегу.
— Может, мы — спим?
— Не, я уже кусал язык — больно!
Крутомил обернулся на товарищей. В таких случаях многое зависит от воеводы. А что он мог предложить? Был бы враг на виду, а то — камень рунами резаный…
— Что делать будем, Крут? — спросил Салазка.
— Мы еще среднюю дорогу не пробовали, — Крутомил зачем-то поднял руку, указал вперед, хоть и так всем ясно, где та дорога, — по ней и пойдем, имена богов помянув!
Дружинники соскочили с коней, встали в круг, взявшись за руки — так души людей соединяются вместе, слова, рожденные в священном кругу, ясно слышны богам. Громким шепотом, как из единой глотки, шелестели заветные слова…
— А еще, вот так, — произнес Крутомил, взгромоздясь на коня, в руке у княжича оказался расшитой ручник, — вот, подвяжем на веточку…
И вновь дорога, все вперед и вперед. Снег шел пореже, можно разглядеть очертания елей шагов за сто. И дорога — все такая же прямая, никуда не сворачивает. А вот мороз — все крепче и крепче. Плевок на лету замерзает… Впереди скрипит снег под копытами бывалого Долислава, княжич, как и положено — вторым. Идущий последним Зырка совсем обессилел, службы не исполняет, назад не оглядывается. Княжичу надо б одернуть нерадивого воина, да у самого сил нет уже…
Салазки идет вслед за своим княжичем, до ушей Крутомила то и дело доносятся имена богов, скороговоркой вылетающих из губ юноши. Кажется, всех наших перечислил, северных да персидских присовокупил, элласских да хиндийских — туда же, вот и Виево племя поминает. Ну, а теперь совсем сказылся — молится княжичу, как богу. Хотя, что и говорить, четыре года в отроках пробыть — для него Крутомил навроде бога…
Полная, толстая, самодовольная луна над головой. Ишь, издевается! Мало заклятого камня, еще и воплощение ??? Может, стоит Ночной Хозяйке помолиться? «Что же это я? Тоже с ума схожу?» — одернул себя княжич, — «Поклонишься полному месяцу, бабьему божеству, назавтра проснешься, а у тебя — все мужеское отпало, да еще и щель зияет…».
— Ну вот, все дороги перепробованы, переезжаны, — молвил Долислав, остановившись прямо у камня, — вот и ручник твой, княжич, понюхай — родной ли, али подменный?
Крутомил нюхать не стал, и так все ясно! Что ясно? То, что нет пути вперед…
— Не пропускает нас камень, — всхлипнул Салазка, — и боги помочь не хотят!
— Дура ты, — урезонил юношу бывалый вояка, — может, коли не просили о заступке защитников нашим, уже поели б нас велеты ледяные!
Дружинники со страхом оглянулись по сторонам. Тут и там, за молодым ельником — очертания вековых деревьев, ну — точно сказано, велеты ледяные, и только…