Курчаткин Анатолий. Полёт шмеля

   Беседка осталась за спиной, и Лёнчик обрушился на Вику:
   – Ты что?! Да он же один! И значит, все время ему даешь, да?!
   – Да-а, – протянул Вика, глядя в сторону от Лёнчика, – я сейчас не дам, а они меня потом… Если бы батя был!.. – вырвалось из него. – Батя мог… они бати боялись. Он как-то, когда мне нос разбили, раздухарился – «я это не оставлю, они будут знать!» Так и вышло. Вызвали их родителей куда надо – и папаши им потом по первое число навешали. Весь пятый класс за километр меня обходили.
   – А куда это – «куда надо»? – заинтригованно спросил Лёнчик. Из всего сказанного Викой эти слова зацепили его сильнее всего. – В милицию?
   – Какую милицию! – теперь Вика посмотрел на Лёнчика. В голосе его прозвучало пренебрежение. – Не понимаешь, что ли?
   – Это что, туда, где за безопасность страны отвечают? – неуверенно проговорил Лёнчик после паузы.
   – Туда, именно, – одобрил его догадку Вика. – У него знаешь там какие связи были?! – Вика чуть помолчал, будто решаясь, говорить ли о какой-то вещи, и решился: – Он что, просто так в Польшу уехал? Его бы никто просто так не выпустил. С матушкой, конечно, они по-настоящему разошлись, но она сама говорит, его туда со спецзаданием отправили.
   Дыханием чего-то таинственного, непостижимого овеяло Лёнчика.
   – А какое там спецзадание в Польше? – спросил он. – Она же наша. Социалистическая.
   – Я знаю? – ответствовал Вика. – У социализма врагов везде полно. – Он пнул валявшийся на тропе камешек, тот пропулил воздух и упал вдалеке в заросли лебеды. – Жалко как, что батя с матушкой развелись! Хороший был батя. За ремень хватался, но не лупил меня им ни разу. Матушка бы не загуляла, так и не уехал бы никуда.
   Лёнчик не нашелся, что ответить. Он не вполне понимал, что значит «загуляла». И понимал, и не понимал.
   – Да, батя у тебя был что надо, – только и сказал он немного спустя.
   Отец у Вики уехал в свою Польшу чуть больше года назад. Так получилось, Лёнчик его даже провожал: пришел к Вике, а там чемоданы, узлы, корзина, в каких с юга привозят фрукты. «Отдыхать, в отпуск, на Черное море?» – спросил он Викиного отца, стараясь смотреться взрослым, хотя количество багажа для поездки на отдых явно было избыточным. «В отпуск, пан, – ответил ему Викин отец, только море другое, Балтийское». – «Балтийское – холодное, покупаться не очень получится», – все с тем же знающим взрослым видом ответствовал Лёнчик. «Значит, будем просто ноги мочить», – словно бы с вызовом, непонятным в тот момент Лёнчику, бросил Викин отец. Внизу у подъезда его уже ждало, сверкая лаком, большое черное такси «ЗиМ», и когда он грузил чемоданы с узлами и такой южной корзиной в багажник, Вика объяснил Лёнчику, куда на самом деле уезжает отец и в какой отпуск.
   – Ой, кто к нам! – встретила Лёнчика Жанна. – Тыщу лет, тыщу зим не заглядывал.
   – Некогда было, – сказал Лёнчик наливая себя солидностью. – Экзамены сдавал, только вчера выпускной был.
   – И как сдал? – осведомилась Жанна.
   – «Отлично», – с удовольствием ответил ей Лёнчик.
   – О-ой, «отлично», – протянула Жанна. – Все говорят «отлично», а в экзаменационную ведомость заглянешь – сплошные «удовлетворительно».
   Она все так же держала себя с ним как старшая с младшим, самолюбие Лёнчика страдало, но он не знал, как заставить ее отказаться от взятого когда-то тона. Серые ее выпуклые глаза ярко блестели, как блестит вытекший из термометра шарик ртути, блестели глянцевой фотографией ее расчесанные на пробор темные, почти черные волосы, блестели непонятным азартом ее небольшие, четко очерченные, то и дело слегка приоткрывающиеся губы. Она была уже совсем взрослой, совсем как его собственная сестра, хотя и младше ее на целых два года, халат у нее на груди поднимался двумя вызывающими холмами. Лёнчик смотрел на нее и невольно пытался представить Жанну без халата. Он чувствовал внутри обиду, что он нравился ей тогда, когда они были маленькими, и у них не было того, что было у нее с Сасой-Масой. Теперь, знал он от того же Вики, который почему-то всегда все про это дело знал, девчонки уже не дают – чтобы не родить, – теперь они будут давать, только когда выйдут замуж, мужьям.
   – Уши приготовила? – спросил он. – А то тут кое-кому от нас с Викой полагается.
   – Ой, неужели? – так вся и горя в этом своем ярком азартном блеске, отозвалась Жанна. – Прямо испугалась. За что это «кое-кому» полагается?
   – За «Рапсодию», за что. Кто нас с Викой на нее отправил?
   – Ой, что б вы с Викой понимали. – Лицо у Жанны приобрело выражение мечтательной значительности. – Маленькие вы еще понимать.
   – Кто это маленький?! – угрожающе вопросил Вика. – Лёнчик, что ли, маленький? Вы с ним одного года!
   Заступиться за себя он не решился, а возраст Лёнчика, должно быть, показался ему убийственным аргументом. Но Жанну голыми руками было не взять.
   – Одного-то одного, а на класс младше, – сказала Жанна. – Год рождения, чтоб ты знал, не главное. И будешь так нападать – не скажу про папу.
   – Что ты не скажешь? – Вика сделал стойку.
   – То не скажу. Где папа, не скажу.
   – А что мне говорить, я так не знаю, что ли. – Вика пожал плечами.
   – А вот где, где? – спросила Жанна.
   – В Польше, где еще.
   – А вот совсем и не в Польше, – победно произнесла Жанна.
   – Где же тогда, если не в Польше? – усмехнулся Вика.
   – Вот где! – Жанна шагнула к гардеробу, открыла створку и достала с полки конверт. Конверт весь был облеплен марками и в черных кругах многочисленных штемпелей, сразу видно – из-за границы. – Вот посмотри на обратный адрес, посмотри, – помахала она конвертом перед Викиным лицом, – откуда письмо?
   Вика выхватил конверт у нее из рук.
   – От бати? – проговорил он, впиваясь глазами в надписи на конверте.
   – От папы, от папы, – с торжествующим видом подтвердила Жанна. И не выдержала хранить в себе тайну дальше: – Он теперь живет в Израиле. Там в письме все написано.
   Вика торопливо засунул пальцы в конверт, вытащил сложенный вчетверо листок письма – вместе с листком из конверта выскочила и упала на пол фотография. Лёнчик наклонился и поднял ее. Викин отец со вздыбленными по бокам головы двумя метелками волос стоял около легковой машины, положив одну руку на капот, а другая рука сняла и держала над плечом соломенную, похожую на ковбойскую, шляпу.
   – Папа там купил уже себе машину, – прокомментировала Жанна фотографию.
   – Ну-ка, – выхватил Вика фотографию из рук Лёнчика, жадно впился в нее взглядом и потом выдохнул: – Во батя! Уже машину…
   – Ты прочти письмо, прочти, – сказала Жанна. – Он брата там нашел, с которым они еще в начале войны друг друга потеряли, и теперь они вместе обувную фабрику открывают.
   – Фабрику? – невольно вырвалось у Лёнчика. – Он что, фабрикантом будет? Капиталистом?
   – Значит, да, – спокойно, будто речь шла о чем-то самом обычном, вроде того, что отца назначают директором обувной мастерской, согласилась Жанна.
   – Эксплуататором? – вопросил Лёнчик.
   – Ну так а что ему делать, раз он теперь в капиталистическом мире жить будет, – так же спокойно сказала Жанна. – Эксплуатируемым разве лучше?
   Лёнчик потерялся. Логика в словах Жанны была.
   – Эксплуатируемым – достойней, – нашелся наконец он. – Эксплуатируемые делают революции.
   Вика между тем начал читать письмо.
   – Ну батя, ну батя! – вырывалось из него то и дело во время чтения. Он дочитал письмо и, не вкладывая в конверт, с непонятным восторженным возбуждением бросил вместе с фотографией на стол. – Правильно ты говорил, – посмотрел он на Лёнчика. – Нечего ему в Польше делать. Его перебросили. Дошло?
   Лёнчик вспомнил их разговор по дороге из кино.
   – Еще бы! – кивнул он, преисполняясь того же восторга, что Вика. Прикоснуться к такой тайне – да в сравнении с этим меркло все остальное в жизни, даже огорчение, что отсидели два часа на таком дурацком фильме.
   – О чем это вы? – ревниво спросила Жанна.
   Вика подмигнул Лёнчику:
   – О чем надо!
   На выходе из полутьмы подъезда, около струнки света, вертикально натянутой в щели между дверью и косяком, Вика взял Лёнчика за рукав и остановил:
   – Ты только никому не говори, что батя в Израиль… А то мне от басановской кодлы совсем жизни не будет.
   – Ни в коем случае, что ты! – вмиг все понимая, отозвался Лёнчик.
   – И Сасе-Масе тоже не надо, – сказал Вика. – Зачем ему. Обещаешь?
   – Хорошо, и Сасе-Масе тоже, – согласился Лёнчик.
   – Тогда вперед! – открывая дверь на улицу ударом ноги, вскричал Вика.
   Так это лето после седьмого класса, как пошло с первого дня каникул, Лёнчик и провел на улице, никуда не поехав. В какой-то пионерлагерь, куда брали до пятнадцати лет, мать путевку достала, но отправляться в пионерлагерь Лёнчик категорически отказался. Встречался с Викой, встречался с Сасой-Масой – и ходили пешком через полгорода купаться на пруд ВИЗа – Верх-Исетского завода, ходили за город – на Калиновские разрезы, ходить куда всеми родителями было строжайше запрещено, потому что там били холодные ключи и все время кто-нибудь тонул. Играли с Борькой Липатовым, Петькой Вовком, Игорем Голубковым и другими ребятами со двора в круговую лапту, вспоминая иногда и детского «чижика», искали у отцов в сараях большие, тяжелые болты, подбирали к ним хорошо накручивающуюся гайку, обскребали в получившуюся ямку спичечные головки, ввинчивали с другой стороны гайки как можно туже второй болт и изо всей силы бросали издали полученный патрон в кирпичную стену трансформаторной будки, стоявшей сбоку сараев. Крашенную известкой стену опаляло вспышкой пламени, сорванную с резьбы гайку отбрасывало так далеко, что найти ее иногда не удавалось. Кто-то достал неизвестно где схему однозарядного малокалиберного пистолета под боек, взводившийся натяжением тугой технической резины, и все во дворе принялись изготовлять себе пистолеты. С патронами проблем не было: их продавали целыми коробками по пятьдесят штук в «Спортивном» – магазине, располагавшемся в доме напротив. Свой пистолет Лёнчик делал недели три, но получился тот что надо, один из лучших во дворе: бил на все метров тридцать, а если с десяти – пуля входила в доску без остатка. Правда, проходил он с ним даже меньше, чем делал. В продуктовом магазине на углу Уральских рабочих и Калинина в очереди в гастрономию у него случился конфликт со здоровенным бугаем под мухой, пытавшимся пролезть без очереди, и тот, странно в один миг протрезвев, глядя на Лёнчика мутным тяжелым взглядом, пообещал с мрачным спокойствием: «Сейчас выйдешь из магазина – зарежу». Лёнчик достоялся до продавца, купил, что ему было заказано дома, направился к выходу – бугай стоял на магазинном крыльце, внимательно оглядывая выходящих, а правая рука у него покоилась в кармане расстегнутого обвислого пиджака и что-то там внутри крутила, перебирала пальцами. Лёнчик, попросившись у директора магазина, вышел черным входом, через который принимали товары, обошел дом с магазином по дальней стороне, посмотрел с угла, стоит ли бугай. Бугай стоял, все так же внимательно оглядывал каждого выходящего, и правая рука его все так же была в кармане пиджака. Вернувшись домой, Лёнчик тотчас отправился в дровяник, достал из потайного места пистолет, взвел его, засунул в карман – и больше не расставался с ним ни на минуту, что бы ни делал, куда бы ни шел. Бугай мерещился повсюду, Лёнчик был готов к встрече с ним в любое мгновение и ходил с пальцем на спусковом крючке, чтобы, выхватив пистолет, тут же выстрелить. Закончилось это тем, что он и выстрелил. Но только не в бугая, а, можно сказать, в себя. В один прекрасный миг палец, невольно игравший с холостым ходом, нажал на крючок сильнее, и в кармане у Лёнчика грохнуло, пуля пробила куртку насквозь и ушла, взбив султанчик пыли, в землю у него под ногами. Произошло это во дворе, у стола для пинг-понга, когда ждал своей очереди играть, вокруг было полно – человек семь, в том числе две девчонки: Надька Распопов а из шестнадцатой квартиры и Томка Липина из двадцать восьмой. Грохнувший на виду у девчонок выстрел было не утаить, как то самое шило из поговорки, дыра в куртке тоже свидетельствовала против него, вечером Лёнчик был допрошен отцом, пистолет у него изъят, разломан, выброшен на помойку, а назавтра стало известно: то же произошло с пистолетами у всех остальных ребят.
   Еще в то лето он два раза в неделю ездил через весь город на Уктус, на аэродром ДОСААФа, – заниматься в планерном кружке. Ехать до Уктуса нужно было почти полтора часа трамваем с пересадкой, но сознание, что с каждой такой поездкой будущий полет приближается, словно укорачивало дорогу, и длинной она не казалась. Правда, один неприятный момент все же был: это Сеничкин. Тот самый семиклассник, которого обсуждали на знаменательном для Лёнчика совете дружины. Семиклассником, разумеется, Сеничкин уже не был. Оставшись в седьмом классе на второй год, сейчас Сеничкин перешел в десятый. Он сохранил все ту же привычку ухмыляться во время разговора и глядеть человеку мимо глаз и вообще говорил короткими отрывистыми фразами, часто не слишком членораздельными.