Страница:
«Зимой-и-летом», судя по всему, был холост, не брал взяток и жил с мамой. Этот вывод проныры-старушки сделали из комплекта умозаключений:
1. За такого задохлика даже старушка-вдова с пятью детями не пойдет.
2. Если бы взятки брал, купил бы себе еще один костюм.
3. Должна же быть у бедняжки хоть одна душа, которая бы о нем заботилась.
Бухгалтерия какого бы объект Но-Пасарана не подверглась проверке, этот тип всегда находил время, чтобы попотрошить бухгалтерию «Улыбки». Когда он появлялся, лицо Инессы Васильевны становилось непроницаемо-строгим, она молча делала приглашающий жест в сторону своего кабинета и спокойно уходила по своим делам. Создавалось впечатление, что в отличии от всех нормальных людей, она совсем не боялась ревизора. А может быть, очень удачно делала вид, что не боялась.
Она никогда не присутствовала при работе «Зимой-и-летом». А он еще не разу не смог найти, к чему можно было бы придраться. Такое, по крайней мере, создавалось впечатление. К чести Инессы Васильевны надо сказать, что она и не пыталась как-то задобрить «проверяльщика», как-то приголубить его, как делают в других организациях. Никаких фуршетов, никаких сверточков, никаких конвертиков.
Старушки пытались подкормить неприятного гостя, великодушно предлагали ему сыграть в «лото», но их потуги потерпели полное фиаско. Бабуси сначала обиделись, а потом воспылали к нему недоверием. Человек, который многократно отказывается от их восхитительных пирожков с «капустом», не может не носить камня за пазухой.
– И чего шляется? Знает ведь, что нашенска Инесса Васильевна чиста, как цыпленок суточный, а шляется. Видать, место ее занять хочет, – сердито выговаривала Анна
Андреевна одна из бабусь, Бесу.
– А откуда вы взяли, что он и в этот раз ничего не нашел?
– Так видно же. Выскользнул из двери тихо, ужиком, глазки блудливые свои потупил, не то со стыда, не то с досады.
Когда чего находят – не так себя ведут, павлинами ходят. Вот, скажем, Федотовны мужу покойному все казалось, что она от него к соседу по ночам шастает. Проснется, бывало, а у ее и место уже все выхолодилось. Скоко раз выскакивал на крылец, а она уж тута как тута: «Я, Ванечка, пописать ходила, цистит, проклятущий, замучил». А какой там цистит, когда в смородине кто-то шур-шур, и дым от табачища на весь огород?
Бабуська долго и самозабвенно рассказывала, как вылавливал легкомысленную Федотовну простофиля-супруг, чуть не в лицах изображала, каким гоголем ходил он после того, как сумел изобличить и покарать неверную. Может быть, она и не заметила, как незаметно исчез Бес, а может, заметила. Просто ей так не хотелось прерывать ускользающую паутинку воспоминаний и прогонять нахлынувший на нее аромат растертого в ладонях смородинового листа, смешанного с ароматами летней ночи, самосада усатого соседа и приятно щемящего страха перед мужней расплатой.
Ей даже не было обидно, что он предпочел общество этого унылого и бледного «Зимой-и-летом» ее обществу. Ну, поскакал за этим проверяльшиком. Ну, покурят, в лучшем случае, в шашки сыграют. Разве понять этому постояльцу, что ничего не может быть важнее воспоминаний о том, что было? Нигде, ни в какой самой современной машине, ни в какой самой знаменитой библиотеке не найдет он то, что спрятано в голове этой совершенно неприметной старушки. А скоро и они, эти воспоминания, исчезнут, растворяться в бесконечных просторах Вселенной вместе с ее ставшим таким никчемным телом… И зачем она только не сказала, что это она, а не Федотовна бегала летними ночами к соседу? Может, послушал бы, хоть из вежливости. Эх, мужчины…
Для начала братья взялись за самых вероятных претендентов на роль Рыбьего Глаза. Кирилл с радостью согласился обойти всех бывших заключенных Но-Пасарана, и попробовать выведать у них, поддерживают ли они какие-нибудь отношения с начальником колонии. Легенду себе он сочинил быстро: представитель общества «Чистая совесть» желает узнать, не проявляют ли по отношению к начавшему новую жизнь человеку дискриминацию односельчане и власти совхоза.
По поводу второго подозореваемого мнения их разошлись:
– Пусть у меня пивное брюшко вырастет, если к этому делу не приложила свою руку Болотникова, – убеждал Кирилл брата, – сам посмотри: доступ к компьютеру…
– Без принтера.
– Коммунистические убеждения…
– Не позволят ей так беззастенчиво драть деньги с односельчан.
– Изобилие помощников…
– Детей, которых порядочная девушка никогда не будет впутывать в сомнительное предприятие.
– Ты так уверен в ее порядочности?
– Мне приходилось обращаться к ней за помощью, а один раз она со своими пионерами практически спасла мне жизнь.
– Ладно, оставим. Тогда кто?
– Инесса Васильевна. То, что она бедна, как церковная мышь, еще ни о чем не говорит. Меня всегда удивляло, каким образом ей удается добывать деньги для столь приличного содержания своих подопечных? Мы как-то привыкли, что словосочетание «Дом престарелых» ассоциируется у нас с полуголодными запушенными стариками с печальными глазами.
– А если она чиста?
– Я буду только рад. Всегда приятно, когда человек совершает подвиги не нарушая при этом закона.
– Слушай, а не многовато ли народа мы с тобой набрали на роль подозреваемых, – хмыкнул Кирилл, – что-то мне это не больно нравится. Когда сначала слишком хорошо, то потом бывает слишком плохо.
– Не каркай, – испугался Костик, – просеем через сито – кто-нибудь, да останется. А не останется, новых найдем, – уже совсем лихо, по-хозяйски добавил он, – в Но-Пасаране народу много.
– Ты чего, Печного не признала? – обрадовался столь нелестному замечанию в адрес соперника Ванька-Пензяк, и тут же торопливо согласился: – Печной – он образина и есть. Наконец-то и ты поняла. А то все, «Подумаю, подумаю!»
– Так я его в этом лапсердаке не признала, – сконфузилась Крестная Бабка, – зимой-то он давненько он на дело не выходил.
– И куда его Костик погнал в такую непогоду? Без крайней нужды он его с печи не сгоняет.
Бабушка Пелагея и Ванька-Пензяк хоронились за большим сугробом. Хоронились они уже давно – с полчаса, замерзли, но не уходили. Общество поручило им найти отличия настоящего Костика от его дубля, они уже давно хотели войти в дом, но робели. Все-таки первый раз с раздвоением физического тела столкнулись, кто его знает, это тело. Возьмет и начнет буянить. То есть возьмут. Тела-то два.
Общество, конечно, понимало, что силой с этими телами ничего не поделаешь, что тут надо умом, смекалкой, вековой мудростью и колдовством, поэтому и послало самых удобных для этого дела людей – самую мудрую в селе старушку и колдуна.
– Негоже, что Печной-то ушел, – покачала головой бабушка Пелагея, – я на его подмогу рассчитывала.
– Чего на него рассчитывать, чего рассчитывать? – вздернул бородку Пензяк, – он на ходу по компонентам разваливается. Нашла тоже помощничка.
– Не скажи. Печной не так прост, как прикидывается.
– Ага. На печи лежать на всем готовеньком большого ума не надо. А вот как ты запоешь, ежели с таким жить станешь? На печь он тебя не пустит, это для него святое, а по хозяйству от него никакой пользы. Только паркет валенками полировать мастер. А паркетов у тебя отродясь не бывало.
– А от тебя какая польза? – лукаво прищурилась старушка.
– Вот ты колдовать научен. И чего ты с этого колдовства имеешь? Скажем, ведры у тебя сами воду носят или как?
– Зачем сами? – нашелся Пензяк, – у меня и руки еще в силе. Не только ведры носить могу. Вот перебирайся ко мне, посмотришь, на что способен.
– Да что люди говорить будут, если я к тебе без записи переберусь?
– А пусть чо хочут говорят. Главное – любовь, а не запись.
– А если не люблю?
– А я тебя приворожу.
– А вот и не приворожишь.
– Приворожу.
– Не приворожишь.
– Приворожу.
За пререканиями сыщики чуть не упустили свою добычу.
– Смотри, смотри, – охнула Пелагея, – оба вышли. И не боятся, что увидят.
– Эх, видать сила-то их со дня на день множится, – почесал в затылке Пензяк, – быстрее второго изничтожать надо, пока поздно не стало.
– Да кто ж из них второй-то?
– А что не в форме. Смотри, у него и лицо нехорошее, злобное.
– И зенки так и сверкают, так и сверкают, – согласилась Пелагея.
– Ты на козла, на козла смотри. Животные – они лучше всякого научного прибора могут настоящего человека от его тени отличить. За кем пойдет – тот настоящий. Вот я фильм смотрел: наплонетьянин вытряс из шкуры мужчину, а сам в его середку залез. Вроде как внешне-то похожий, а нутро гнилое, не нашенское. Так вот ни жена, ни детки ничего не приметили. Только верный пес среагировал. Рычал, даже за ногу цапнул.
– Госпидя, ужасы-та какие! И чего? Все догадались что в шкуре-то не русский мужик сидит?
– Куды там. Напланетьянин из сучонки этой нутро вытряс и тоже другое вставил.
– Своей собачки?
– Какой собачки? На других планетах собачек нету. Полюбовницу свою запихал.
– Вот гляди-ка ты, – поучительным тоном резюмировала Крестная Бабка, – была бы жена, не посмел бы в собаку ее обратить. А раз без записи – так и все можно! Вот все вы мужчины такие, что российские, что напланетьяне. И не заикайся даже после этого о всяких глупостях.
– Да я в собачек и обращать не умею, – поздно спохватился Пензяк.
Крестная Бабка ничего не ответила. Она скорбно поджала губы и замолчала надолго. Обиделась. А на что, спрашивается, обиделась? Сама же все про собачку придумала. Пензяк и в мыслях не рассчитывал ее во что-нибудь обращать. Больно надо.
Козел меж тем пошел за тем Костиком, что так не понравился Пензяку и Пелагее. То есть за Кириллом. На это он имел полное право: в кармане у юноши покоился вскрытый пенальчик с «Диролом», а «Дирол» Мухтар уважал даже больше, чем окурки.
– Значит, слухай сюды, – взял командование на себя Ванька-Пеннзяк, – этот гад, видать, и козлу мозги запудрил.
– Или в шкурку его полюбовницу запихал, – робко предположила Крестная Бабка.
– Значит, надежа только на нашу интуицию и на Печного.
– Если он в его шкуру другую полюбовницу не запихал, – всхлипнула Пелагея.
– Не плачь, – положил ей руку на плечо колдун, – за друга они мне ответят. Или я не Пензяк.
Перед тем, как отправиться в дом престарелых, Костик решил навестить бабушку Пелагею. Все могло легко разрешиться, если бы он сказала, откуда взяла дискету.
Пелагеи дома не было, вместо нее Костика встретил Печной.
– Нету, я в самом деле вскоре ревновать начну, – всплеснул руками дед, – ить специально его к Палаше не пустил. А он все равно приперси. А ну брысь отседова, пока я не рассердился!
– А ты чего тут? Я же тебя на задание послал.
– Взмерз я маненько, вот и зашел холодные члены прогреть. И ишо из понятий стратегии. Чего толку по стылости бродить, ежели Палаша и так все знать про компутеры может?
– Так чего ты меня к ней сразу не пустил?
– Из ревности. Хоть умом тебе со мной равняться нет никакой возможности, но годков тебе поменьше моих, а бабочки, те, что не не сопливые, а в самом соку, молоденьких предпочитают. Не понимают, дуры, что старый дуб хоть и скрипучее, а крепче, чем клен опавший.
– Так уж и опавший, – не подумав, обиделся Комаров.
– Ладно. На первый раз спущу, но чтобы я тебя здеся больше не видел. Ишь ты, зачастил.
Костя не стал спорить. Не хватало еще доказывать деду, что он вовсе не претендует на руку Крестной Бабки. Он рассчитал, что провозиться в «Улыбке» довольно долго, так что к моменту его возвращения домой, Печной уже уберется восвояси, а бабушка Пелагея вернется. И он попытает у нее о прошлом дискеты в спокойной обстановке, под пироги и чай с вареньем.
По дороге в «Улыбку» Костик мучительно соображал, под каким предлогом он будет копаться в бухгалтерских книгах. Вот если бы у него было заявление какого-либо гражданина на Рыбьего Глаза, тогда – другое дело. А сейчас он ведет неофициальное расследование, так что требовать предоставления какой-либо информации просто не имеет права. Так какой-же придумать предлог для того, чтобы свободно покопаться в документах дома престарелых? Может, сказать, что на имя одной из обитательниц «Улыбки» пришла бумага о наследстве и ему необходимо уточнить кое-какие данные? Это сработает лишь в том случае, если Инесса Васильевна предоставит в его распоряжение весь архив «Улыбки» а не только личные дела. Что абсолютно маловероятно. К тому же весть о наследстве обязательно просочится за стены кабинета, и всех старушек будет ждать жестокое разочарование.
Может, сказать, что на местной помойке обнаружено три ящика первосортных макарон, и теперь он выясняет, какая организация в ближайшее время выписывала макароны подобной марки, чтобы покарать за глумление над высококалорийным продуктом питания?
Пройдет только в том случае, если заведующая решит, что участковый сошел с ума. Она запрет его на какое-то время в своем кабинете с документами, но лишь до того момента, когда прибудет машина скорой психиатрической помощи из города. А потом доказывай, что ты не дурак и предъявляй несуществующие макароны. Стоп!
– Ну почему меня всегда тянет идти законными путями? Виктор Августинович учил, что иногда ради пользы дела можно закрыть глаза на соблюдение полной законности, при условии, что это не противоречит общечеловеческой морали. В фильмах вон детективы сплошь и рядом проникают в помещения без санкции на обыск, и никто об этом даже не догадывается. Так неужели я не смогу ночью попасть в кабинет директора? Замки здесь ерундовые, гвоздем открыть можно, ни собак, ни сторожей в «Улыбке» нет, если меня вдруг застукают, вполне могу соврать, что заметил подозрительное движение в окнах кабинета заведующей и решил проверить, а не будил никого потому, что не хотел пугать слабых сердцем бабулек. Кстати, эта версия вполне может объяснить вскрытую дверь. Злоумышленник действительно был, он взломал дверь, а я его спугнул, но не поймал. Супер! И как я раньше не догадался? Дурилка.
– Вот и я говорю, – вздохнул кто-то рядом с ним.
Комаров вернулся на грешную землю. Оказывается, в своих размышлениях он и не заметил, как дошел до калитки «Улыбки». И зачем, спрашивается, дошел, если придумал более хитроумный план? Вот сейчас его увидит Инесса Васильевна, начнет расспрашивать, что к чему, и ночной визит его уже не будет выглядеть столь естественным и непосредственным. Дурилка.
– Конечно, дурилка, – подтвердила обитательница дома престарелых, стоящая по ту сторону калитки, – я же потому и бегала к соседу, что законный муж любовь эту свою никак не проявлял. А мне любви хотелось. А вот как тогда застукал он нас, а потом отходил меня вожжами, а потом сам плакал и чуть в петлю не лез, поняла: любит. Если бы не любил, то не плакал бы. С того дня ласковее стал. Когда по боку погладит, когда за грудь ущипнет, когда просто глазом сверкнет. А нам, бабам, без этого никак нельзя. Дурить начинаем.
«Слава Богу, – обрадовался Костик, – не слышала, как я тут вслух разглагольствовал, о своем думала. До чего же люди иногда не замечают, что твориться вокруг них!»
– Вот и проверяльщик этот. И ходит и ходит, и топчет и топчет. А чего, спрашивается, ходит? Голубушку нашу подловить хочет. А вот женился бы, и перестал ходить. За женой следил бы, подлавливал. Ты не знаешь, случаем, какой бабенки порасторопнее, да победовее?
– Зачем? – из вежливости отозвался Комаров.
– Проверяльщика охомутать.
– Проверяльщика?
Говорил же Виктор Августинович, и даже не говорил, а настаивал на том, чтобы будущие сыщики не упускали ни одного слова, посланного в их адрес народом, в каком бы виде этот народ перед ними не предстал.
Старушка торопливо, пока не упустила собеседника, стала жаловаться Костику на «Зимой-и-летом», а он изо всех сил старался не показать своего торжества. Надо же! Не надо копаться в бумагах, в которых он, если честно, ничего не смыслит, не надо светить себе слабым фонариком и вздрагивать от каждого мышиного писка. Есть человек, который разбирается в финансовых вопросах «Улыбки» как… как… как сам Костик в дедукции. Только бы он еще не уехал в город! Только бы не уехал!
– Эт наш, – твердо констатировал Ванька-Пензяк, следивший за Костиком, – вслух разговаривает, руками машет, по сторонам ничего не видит. Так больше никто не умеет. Значит, другой нечистый-то. А чего тогда козел за ним пошел? Может, козлов тоже два? Так я, вроде, только человека отваром окатил. Нет, торопиться никак нельзя. Вот через неделю полнолуние, тогда точно ясно будет, кто из них человек, а кто лукавый. Тогда и костер на Плешивой Горке палить будем. И кровь пускать.
– Здрасти! – плюхнулся Комаров на сидение машины рядом с ним.
Комаров так обрадовался, что даже не успел состроить милицейскую физиономию и придумать наиболее убедительную версию для оправдания своей любознательности.
– Здравствуйте, – протянул проверяющий, – не имею чести…
– Комаров, местный участковый, – понял Костя.
– Удостовереньице позволите?
– Да ради Бога.
Еще никто не потребовал удостоверения у Костика за все время работы в Но-Пасаране. Поэтому он спрятал его надежно, чтобы не потерять. Только вот куда он его спрятал? Комаров начал крутиться на сидении машины, пытаясь добраться до всех карманов. Некоторые карманы располагались в весьма и весьма неудобных местах, Костя извивался в тесном салоне автомобиля как пухлая серая гусеница и даже два раза задел проверяющего рукавом куртки по щеке и по плечу.
– Вот оно, – наконец обрадовался он, – смотрите.
То, как «Зимой-и-летом» рассматривал его удостоверение, и понравилось Костику, и нет. С одной стороны, человек, изучающий столь немудреный документ в течении шести минут был идеальным информатором по поводу состояния дебетов-кредетов объекта, интересующего Комарова. С другой, не каждому будет приятно, если предмет его тайных страданий – слегка оттопыренные уши, будут так тщательно разглядывать на снимке и сверять с оригиналом.
– Вообще-то они у меня только на фотографиях так торчат, – поспешил расставить все точки над i Комаров, – а в жизни почти не видно.
Проверяющий заметил, с какой натугой юноша пытается приказать неведомым мышцам прижать уши к голове, и на бледное лицо его сползла неумелая, кривенькая улыбка.
– Анастасий Иванович, – представился он.
«Ни фига себе, – промелькнуло в голове у Костика, – ну, что Александры, Евгении, Валерии, Валентины относятся, как к мужским, так и к женским именам, я слышал, но чтобы по земле бродили лысые Настеньки с волосатой грудью – это уже перегиб».
Впрочем, он уже почти научился ничему не удивляться или делать вид, что не удивляется. Поэтому он невыразительно поморгал, протянул руку бедняге и четко отрапортовал:
– Очень приятно.
Анастасий Иванович какое-то время пристально смотрел в глаза участковому, видимо, разыскивая там искорки насмешки, а потом успокоился.
– Говорите, – разрешил он.
– Понимаете, – на ходу импровизировал Костик, – у меня к вам совершенно неофициальное дело, я не требую с вас никаких сведений, а просто прошу помощи, как у старшего товарища.
Этому приему его тоже научил Виктор Августинович. Судя по всему, Настенька, как назвал его про себя Костя, человек закомплексованый, неуверенный в себе. Если его сразу напугать формой и протоколом, он может зажаться, испугаться: или потеряет дар речи и замолчит совсем, или, дабы выслужиться перед властью, присочинит чего. А вот если обратиться к нему за помощью, да еще в неофициальной обстановке, то самооценка его повыситься на одну планку, и он наизнанку вывернется, чтобы остаться на той же высоте.
– Я здесь недавно, – быстро долдонил меж тем Костик, – в мои обязанности входит наведение порядка, разбор жалоб граждан, а главное, профилактика правонарушений. Поэтому по мере возможности я пытаюсь знать все о возможных правонарушителях. Если смотреть масштабно, то мы с вами коллеги. Только я действую, когда преступление или правонарушение уже совершено и о нем заявлено, а вы пытаетесь найти скрытого преступника, того, что совершил нечестный поступок и посчитал, что все шито-крыто.
– Несколько упрощенно, но суть верна, – скупо похвалил попытки философствования Комарова Анастасий Иванович, – а что от меня-то вам надо?
– Как? Вы не поняли? – не совсем деликатно заметил Костя, – я хотел, чтобы вы мне подсказали, на кого я должен обратить самое пристальное внимание, кому, так сказать, уделить время, кого взять на заметку. Наша цель – не просто наказать виновного, но и помочь тем, кто еще сомневается, не стать на путь преступлений. Вот например: вы заметили в человеке слабинку, сказали об этом мне, я провел с ним пару профилактических бесед, глядишь, он и передумал вставать на преступный путь! И нам хорошо, и ему.
– Эх, молодость, молодость, – вздохнул «Зимой-и-летом», если все было так просто! Даже великие педагоги не могли поручиться, что их беседы могут перевоспитать человека, а вы думаете, что это сможете сделать вы?
– Попробовать-то не мешало, – устал Костик.
– Ладно, слушайте. Только не воспринимайте эти сведения как красную тряпку, просто берите на заметку. Начнем с директора совхоза.
Многое, о чем поведал Анастасий Иванович, Костик уже знал. Многое явилось для него откровением. На что-то можно было закрыть глаза – как обвинить повариху столовой в краже продуктов, если ее зарплата равна шести обедам в той самой столовой? Что-то требовало немедленного реагирования. Так что Комаров не пожалел, что до «Улыбки» Анастасий Иванович добрался в самом конце экскурса по местам преступной славы но-пасаранцев.
– Единственная, о ком не могу сказать ничего интересного, это заведующая «Улыбки», – недовольно сказал он, – во всех расчетах копейка сходиться с копейкой, рублик с рубликом.
– Не может быть, – расстроился Костя, – раньше старики жили на картошке и воде, а сейчас каждый день на полдник бананы. Не сходится.
– К сожалению, сходится. Сам мечтал поймать ее на каких-нибудь махинациях – все чисто. А доходы абсолютно легальны и законны. Она даже налоги платит исправно. Скажем, заключила договор на поставку копеечной пряжи. Старушки красят ее экологически чистыми красками, вяжут вещи в фольклорном стиле. Кстати, сбывают их в Художественном салоне за совершенно неприемлимые суммы. Там же нарасхват идут дорожки из лоскутов. Да любая старушенция вам их за копейку пару продаст. А Инесса Васильевна приобрела оригинальную упаковку, рекламу. А этот, как его там, Коля-Болеро. Чтобы плести из лозы, высшего образования не требуется. В день он за просмотром сериалов сплетает по одной корзине для грязного белья. Я специально подоспел к завозу этих корзин в Художественный салон. Знаете, сколько за них дерут? Две тыщи! Все, что он сработал за неделю, разобрали в несколько часов. Я специально следил.
– Я не знал, – ошарашено пробормотал Костик.
Весь его дом был застелен теми самыми домоткаными ковриками. То на двадцать третье февраля какая бабулька поздравит, то на День Независимости принесет. Выходит, это не просто невинные выражения симпатии, а практически взятки в особо крупных размерах? Холодея, Костя вспомнил, как нынешним летом Евдокия Андреевна принесла ему кокетливую корзиночку с лесной ягодой. Корзиночку она наказала оставить себе, а он и не особо сопротивлялся.
– Вот что значит молодость, – невесело усмехнулся меж тем Анастасий Иванович, – я тут чуть от холоду не помер, а вы пришли, надышали, потеплело. Даже вспотели весь.
«Ишь, приметливый какой», – подосадовал Костик. Ему было неприятно, что Настенька заметил холодный пот, выступивший у него на переносице. Если бы он вспотел действительно от жары, тогда ладно, а то от страха и стыда…
– И ничего? Никакой зацепочки, никакого намека? – предпринял он последнюю попытку.
– Я смотрю, вас больше всех «Улыбка» интересует, – попытался улыбнуться Анастасий, – так вы прямо и скажите, не петляйте. А про дом престарелых я вам рассказал все.
Давно за ними наблюдаю. Можно сказать, эксперимент ставлю: могут ли люди жить честно и не бедствовать при этом.
«А он не так уж и прост, как кажется, – уже не в первый раз подумал Костик, – и вполне сможет еще не раз помочь мне».
– Знаете, вы оказали мне действительно важную услугу, – совершенно искренне поблагодарил он, – вы не будете против, если я буду обращаться к вам за помощью время от времени?
1. За такого задохлика даже старушка-вдова с пятью детями не пойдет.
2. Если бы взятки брал, купил бы себе еще один костюм.
3. Должна же быть у бедняжки хоть одна душа, которая бы о нем заботилась.
Бухгалтерия какого бы объект Но-Пасарана не подверглась проверке, этот тип всегда находил время, чтобы попотрошить бухгалтерию «Улыбки». Когда он появлялся, лицо Инессы Васильевны становилось непроницаемо-строгим, она молча делала приглашающий жест в сторону своего кабинета и спокойно уходила по своим делам. Создавалось впечатление, что в отличии от всех нормальных людей, она совсем не боялась ревизора. А может быть, очень удачно делала вид, что не боялась.
Она никогда не присутствовала при работе «Зимой-и-летом». А он еще не разу не смог найти, к чему можно было бы придраться. Такое, по крайней мере, создавалось впечатление. К чести Инессы Васильевны надо сказать, что она и не пыталась как-то задобрить «проверяльщика», как-то приголубить его, как делают в других организациях. Никаких фуршетов, никаких сверточков, никаких конвертиков.
Старушки пытались подкормить неприятного гостя, великодушно предлагали ему сыграть в «лото», но их потуги потерпели полное фиаско. Бабуси сначала обиделись, а потом воспылали к нему недоверием. Человек, который многократно отказывается от их восхитительных пирожков с «капустом», не может не носить камня за пазухой.
– И чего шляется? Знает ведь, что нашенска Инесса Васильевна чиста, как цыпленок суточный, а шляется. Видать, место ее занять хочет, – сердито выговаривала Анна
Андреевна одна из бабусь, Бесу.
– А откуда вы взяли, что он и в этот раз ничего не нашел?
– Так видно же. Выскользнул из двери тихо, ужиком, глазки блудливые свои потупил, не то со стыда, не то с досады.
Когда чего находят – не так себя ведут, павлинами ходят. Вот, скажем, Федотовны мужу покойному все казалось, что она от него к соседу по ночам шастает. Проснется, бывало, а у ее и место уже все выхолодилось. Скоко раз выскакивал на крылец, а она уж тута как тута: «Я, Ванечка, пописать ходила, цистит, проклятущий, замучил». А какой там цистит, когда в смородине кто-то шур-шур, и дым от табачища на весь огород?
Бабуська долго и самозабвенно рассказывала, как вылавливал легкомысленную Федотовну простофиля-супруг, чуть не в лицах изображала, каким гоголем ходил он после того, как сумел изобличить и покарать неверную. Может быть, она и не заметила, как незаметно исчез Бес, а может, заметила. Просто ей так не хотелось прерывать ускользающую паутинку воспоминаний и прогонять нахлынувший на нее аромат растертого в ладонях смородинового листа, смешанного с ароматами летней ночи, самосада усатого соседа и приятно щемящего страха перед мужней расплатой.
Ей даже не было обидно, что он предпочел общество этого унылого и бледного «Зимой-и-летом» ее обществу. Ну, поскакал за этим проверяльшиком. Ну, покурят, в лучшем случае, в шашки сыграют. Разве понять этому постояльцу, что ничего не может быть важнее воспоминаний о том, что было? Нигде, ни в какой самой современной машине, ни в какой самой знаменитой библиотеке не найдет он то, что спрятано в голове этой совершенно неприметной старушки. А скоро и они, эти воспоминания, исчезнут, растворяться в бесконечных просторах Вселенной вместе с ее ставшим таким никчемным телом… И зачем она только не сказала, что это она, а не Федотовна бегала летними ночами к соседу? Может, послушал бы, хоть из вежливости. Эх, мужчины…
* * *
Костя был на вершине блаженства. Сколько раз он злился и метался оттого, что не может раздвоиться, растроиться, расчетвериться! Сколько раз мечтал о настоящем толковом помощнике! И вот его мечта хоть на время, но осуществилась. Конечно, нельзя на все сто доверять Печному – натура у него противоречивая, лукавая, зато нет никакого сомнения в эффективности помощи Кирилла. Он всегда шел на пол-шага впереди Костика.Для начала братья взялись за самых вероятных претендентов на роль Рыбьего Глаза. Кирилл с радостью согласился обойти всех бывших заключенных Но-Пасарана, и попробовать выведать у них, поддерживают ли они какие-нибудь отношения с начальником колонии. Легенду себе он сочинил быстро: представитель общества «Чистая совесть» желает узнать, не проявляют ли по отношению к начавшему новую жизнь человеку дискриминацию односельчане и власти совхоза.
По поводу второго подозореваемого мнения их разошлись:
– Пусть у меня пивное брюшко вырастет, если к этому делу не приложила свою руку Болотникова, – убеждал Кирилл брата, – сам посмотри: доступ к компьютеру…
– Без принтера.
– Коммунистические убеждения…
– Не позволят ей так беззастенчиво драть деньги с односельчан.
– Изобилие помощников…
– Детей, которых порядочная девушка никогда не будет впутывать в сомнительное предприятие.
– Ты так уверен в ее порядочности?
– Мне приходилось обращаться к ней за помощью, а один раз она со своими пионерами практически спасла мне жизнь.
– Ладно, оставим. Тогда кто?
– Инесса Васильевна. То, что она бедна, как церковная мышь, еще ни о чем не говорит. Меня всегда удивляло, каким образом ей удается добывать деньги для столь приличного содержания своих подопечных? Мы как-то привыкли, что словосочетание «Дом престарелых» ассоциируется у нас с полуголодными запушенными стариками с печальными глазами.
– А если она чиста?
– Я буду только рад. Всегда приятно, когда человек совершает подвиги не нарушая при этом закона.
– Слушай, а не многовато ли народа мы с тобой набрали на роль подозреваемых, – хмыкнул Кирилл, – что-то мне это не больно нравится. Когда сначала слишком хорошо, то потом бывает слишком плохо.
– Не каркай, – испугался Костик, – просеем через сито – кто-нибудь, да останется. А не останется, новых найдем, – уже совсем лихо, по-хозяйски добавил он, – в Но-Пасаране народу много.
* * *
– Матерь Божия, – дрогнувшим голосом промолвила Пелагея, это что за образина такая?– Ты чего, Печного не признала? – обрадовался столь нелестному замечанию в адрес соперника Ванька-Пензяк, и тут же торопливо согласился: – Печной – он образина и есть. Наконец-то и ты поняла. А то все, «Подумаю, подумаю!»
– Так я его в этом лапсердаке не признала, – сконфузилась Крестная Бабка, – зимой-то он давненько он на дело не выходил.
– И куда его Костик погнал в такую непогоду? Без крайней нужды он его с печи не сгоняет.
Бабушка Пелагея и Ванька-Пензяк хоронились за большим сугробом. Хоронились они уже давно – с полчаса, замерзли, но не уходили. Общество поручило им найти отличия настоящего Костика от его дубля, они уже давно хотели войти в дом, но робели. Все-таки первый раз с раздвоением физического тела столкнулись, кто его знает, это тело. Возьмет и начнет буянить. То есть возьмут. Тела-то два.
Общество, конечно, понимало, что силой с этими телами ничего не поделаешь, что тут надо умом, смекалкой, вековой мудростью и колдовством, поэтому и послало самых удобных для этого дела людей – самую мудрую в селе старушку и колдуна.
– Негоже, что Печной-то ушел, – покачала головой бабушка Пелагея, – я на его подмогу рассчитывала.
– Чего на него рассчитывать, чего рассчитывать? – вздернул бородку Пензяк, – он на ходу по компонентам разваливается. Нашла тоже помощничка.
– Не скажи. Печной не так прост, как прикидывается.
– Ага. На печи лежать на всем готовеньком большого ума не надо. А вот как ты запоешь, ежели с таким жить станешь? На печь он тебя не пустит, это для него святое, а по хозяйству от него никакой пользы. Только паркет валенками полировать мастер. А паркетов у тебя отродясь не бывало.
– А от тебя какая польза? – лукаво прищурилась старушка.
– Вот ты колдовать научен. И чего ты с этого колдовства имеешь? Скажем, ведры у тебя сами воду носят или как?
– Зачем сами? – нашелся Пензяк, – у меня и руки еще в силе. Не только ведры носить могу. Вот перебирайся ко мне, посмотришь, на что способен.
– Да что люди говорить будут, если я к тебе без записи переберусь?
– А пусть чо хочут говорят. Главное – любовь, а не запись.
– А если не люблю?
– А я тебя приворожу.
– А вот и не приворожишь.
– Приворожу.
– Не приворожишь.
– Приворожу.
За пререканиями сыщики чуть не упустили свою добычу.
– Смотри, смотри, – охнула Пелагея, – оба вышли. И не боятся, что увидят.
– Эх, видать сила-то их со дня на день множится, – почесал в затылке Пензяк, – быстрее второго изничтожать надо, пока поздно не стало.
– Да кто ж из них второй-то?
– А что не в форме. Смотри, у него и лицо нехорошее, злобное.
– И зенки так и сверкают, так и сверкают, – согласилась Пелагея.
– Ты на козла, на козла смотри. Животные – они лучше всякого научного прибора могут настоящего человека от его тени отличить. За кем пойдет – тот настоящий. Вот я фильм смотрел: наплонетьянин вытряс из шкуры мужчину, а сам в его середку залез. Вроде как внешне-то похожий, а нутро гнилое, не нашенское. Так вот ни жена, ни детки ничего не приметили. Только верный пес среагировал. Рычал, даже за ногу цапнул.
– Госпидя, ужасы-та какие! И чего? Все догадались что в шкуре-то не русский мужик сидит?
– Куды там. Напланетьянин из сучонки этой нутро вытряс и тоже другое вставил.
– Своей собачки?
– Какой собачки? На других планетах собачек нету. Полюбовницу свою запихал.
– Вот гляди-ка ты, – поучительным тоном резюмировала Крестная Бабка, – была бы жена, не посмел бы в собаку ее обратить. А раз без записи – так и все можно! Вот все вы мужчины такие, что российские, что напланетьяне. И не заикайся даже после этого о всяких глупостях.
– Да я в собачек и обращать не умею, – поздно спохватился Пензяк.
Крестная Бабка ничего не ответила. Она скорбно поджала губы и замолчала надолго. Обиделась. А на что, спрашивается, обиделась? Сама же все про собачку придумала. Пензяк и в мыслях не рассчитывал ее во что-нибудь обращать. Больно надо.
Козел меж тем пошел за тем Костиком, что так не понравился Пензяку и Пелагее. То есть за Кириллом. На это он имел полное право: в кармане у юноши покоился вскрытый пенальчик с «Диролом», а «Дирол» Мухтар уважал даже больше, чем окурки.
– Значит, слухай сюды, – взял командование на себя Ванька-Пеннзяк, – этот гад, видать, и козлу мозги запудрил.
– Или в шкурку его полюбовницу запихал, – робко предположила Крестная Бабка.
– Значит, надежа только на нашу интуицию и на Печного.
– Если он в его шкуру другую полюбовницу не запихал, – всхлипнула Пелагея.
– Не плачь, – положил ей руку на плечо колдун, – за друга они мне ответят. Или я не Пензяк.
* * *
Знал бы Виктор Августинович, что ни Костя, ни Кирилл так и не заметили, что за ними следят полные дилетанты. Весь день, пока Кирилл навещал бывших уголовников под маской представителя общества «Чистая совесть», за ним незатейливо и тихо семенила Крестная Бабка. Пензяк бдил за Костиком.Перед тем, как отправиться в дом престарелых, Костик решил навестить бабушку Пелагею. Все могло легко разрешиться, если бы он сказала, откуда взяла дискету.
Пелагеи дома не было, вместо нее Костика встретил Печной.
– Нету, я в самом деле вскоре ревновать начну, – всплеснул руками дед, – ить специально его к Палаше не пустил. А он все равно приперси. А ну брысь отседова, пока я не рассердился!
– А ты чего тут? Я же тебя на задание послал.
– Взмерз я маненько, вот и зашел холодные члены прогреть. И ишо из понятий стратегии. Чего толку по стылости бродить, ежели Палаша и так все знать про компутеры может?
– Так чего ты меня к ней сразу не пустил?
– Из ревности. Хоть умом тебе со мной равняться нет никакой возможности, но годков тебе поменьше моих, а бабочки, те, что не не сопливые, а в самом соку, молоденьких предпочитают. Не понимают, дуры, что старый дуб хоть и скрипучее, а крепче, чем клен опавший.
– Так уж и опавший, – не подумав, обиделся Комаров.
– Ладно. На первый раз спущу, но чтобы я тебя здеся больше не видел. Ишь ты, зачастил.
Костя не стал спорить. Не хватало еще доказывать деду, что он вовсе не претендует на руку Крестной Бабки. Он рассчитал, что провозиться в «Улыбке» довольно долго, так что к моменту его возвращения домой, Печной уже уберется восвояси, а бабушка Пелагея вернется. И он попытает у нее о прошлом дискеты в спокойной обстановке, под пироги и чай с вареньем.
По дороге в «Улыбку» Костик мучительно соображал, под каким предлогом он будет копаться в бухгалтерских книгах. Вот если бы у него было заявление какого-либо гражданина на Рыбьего Глаза, тогда – другое дело. А сейчас он ведет неофициальное расследование, так что требовать предоставления какой-либо информации просто не имеет права. Так какой-же придумать предлог для того, чтобы свободно покопаться в документах дома престарелых? Может, сказать, что на имя одной из обитательниц «Улыбки» пришла бумага о наследстве и ему необходимо уточнить кое-какие данные? Это сработает лишь в том случае, если Инесса Васильевна предоставит в его распоряжение весь архив «Улыбки» а не только личные дела. Что абсолютно маловероятно. К тому же весть о наследстве обязательно просочится за стены кабинета, и всех старушек будет ждать жестокое разочарование.
Может, сказать, что на местной помойке обнаружено три ящика первосортных макарон, и теперь он выясняет, какая организация в ближайшее время выписывала макароны подобной марки, чтобы покарать за глумление над высококалорийным продуктом питания?
Пройдет только в том случае, если заведующая решит, что участковый сошел с ума. Она запрет его на какое-то время в своем кабинете с документами, но лишь до того момента, когда прибудет машина скорой психиатрической помощи из города. А потом доказывай, что ты не дурак и предъявляй несуществующие макароны. Стоп!
– Ну почему меня всегда тянет идти законными путями? Виктор Августинович учил, что иногда ради пользы дела можно закрыть глаза на соблюдение полной законности, при условии, что это не противоречит общечеловеческой морали. В фильмах вон детективы сплошь и рядом проникают в помещения без санкции на обыск, и никто об этом даже не догадывается. Так неужели я не смогу ночью попасть в кабинет директора? Замки здесь ерундовые, гвоздем открыть можно, ни собак, ни сторожей в «Улыбке» нет, если меня вдруг застукают, вполне могу соврать, что заметил подозрительное движение в окнах кабинета заведующей и решил проверить, а не будил никого потому, что не хотел пугать слабых сердцем бабулек. Кстати, эта версия вполне может объяснить вскрытую дверь. Злоумышленник действительно был, он взломал дверь, а я его спугнул, но не поймал. Супер! И как я раньше не догадался? Дурилка.
– Вот и я говорю, – вздохнул кто-то рядом с ним.
Комаров вернулся на грешную землю. Оказывается, в своих размышлениях он и не заметил, как дошел до калитки «Улыбки». И зачем, спрашивается, дошел, если придумал более хитроумный план? Вот сейчас его увидит Инесса Васильевна, начнет расспрашивать, что к чему, и ночной визит его уже не будет выглядеть столь естественным и непосредственным. Дурилка.
– Конечно, дурилка, – подтвердила обитательница дома престарелых, стоящая по ту сторону калитки, – я же потому и бегала к соседу, что законный муж любовь эту свою никак не проявлял. А мне любви хотелось. А вот как тогда застукал он нас, а потом отходил меня вожжами, а потом сам плакал и чуть в петлю не лез, поняла: любит. Если бы не любил, то не плакал бы. С того дня ласковее стал. Когда по боку погладит, когда за грудь ущипнет, когда просто глазом сверкнет. А нам, бабам, без этого никак нельзя. Дурить начинаем.
«Слава Богу, – обрадовался Костик, – не слышала, как я тут вслух разглагольствовал, о своем думала. До чего же люди иногда не замечают, что твориться вокруг них!»
– Вот и проверяльщик этот. И ходит и ходит, и топчет и топчет. А чего, спрашивается, ходит? Голубушку нашу подловить хочет. А вот женился бы, и перестал ходить. За женой следил бы, подлавливал. Ты не знаешь, случаем, какой бабенки порасторопнее, да победовее?
– Зачем? – из вежливости отозвался Комаров.
– Проверяльщика охомутать.
– Проверяльщика?
Говорил же Виктор Августинович, и даже не говорил, а настаивал на том, чтобы будущие сыщики не упускали ни одного слова, посланного в их адрес народом, в каком бы виде этот народ перед ними не предстал.
Старушка торопливо, пока не упустила собеседника, стала жаловаться Костику на «Зимой-и-летом», а он изо всех сил старался не показать своего торжества. Надо же! Не надо копаться в бумагах, в которых он, если честно, ничего не смыслит, не надо светить себе слабым фонариком и вздрагивать от каждого мышиного писка. Есть человек, который разбирается в финансовых вопросах «Улыбки» как… как… как сам Костик в дедукции. Только бы он еще не уехал в город! Только бы не уехал!
– Эт наш, – твердо констатировал Ванька-Пензяк, следивший за Костиком, – вслух разговаривает, руками машет, по сторонам ничего не видит. Так больше никто не умеет. Значит, другой нечистый-то. А чего тогда козел за ним пошел? Может, козлов тоже два? Так я, вроде, только человека отваром окатил. Нет, торопиться никак нельзя. Вот через неделю полнолуние, тогда точно ясно будет, кто из них человек, а кто лукавый. Тогда и костер на Плешивой Горке палить будем. И кровь пускать.
* * *
«Зимой-и-летом» не уехал. Пока все остальные члены комиссии, прибывшие на это раз по душу клубных работников, харчевались в «Геркулесе», он спокойно и комфортно мерз в машине, развлекаясь себе майским номером журнала «Здоровье» за 1974 год.– Здрасти! – плюхнулся Комаров на сидение машины рядом с ним.
Комаров так обрадовался, что даже не успел состроить милицейскую физиономию и придумать наиболее убедительную версию для оправдания своей любознательности.
– Здравствуйте, – протянул проверяющий, – не имею чести…
– Комаров, местный участковый, – понял Костя.
– Удостовереньице позволите?
– Да ради Бога.
Еще никто не потребовал удостоверения у Костика за все время работы в Но-Пасаране. Поэтому он спрятал его надежно, чтобы не потерять. Только вот куда он его спрятал? Комаров начал крутиться на сидении машины, пытаясь добраться до всех карманов. Некоторые карманы располагались в весьма и весьма неудобных местах, Костя извивался в тесном салоне автомобиля как пухлая серая гусеница и даже два раза задел проверяющего рукавом куртки по щеке и по плечу.
– Вот оно, – наконец обрадовался он, – смотрите.
То, как «Зимой-и-летом» рассматривал его удостоверение, и понравилось Костику, и нет. С одной стороны, человек, изучающий столь немудреный документ в течении шести минут был идеальным информатором по поводу состояния дебетов-кредетов объекта, интересующего Комарова. С другой, не каждому будет приятно, если предмет его тайных страданий – слегка оттопыренные уши, будут так тщательно разглядывать на снимке и сверять с оригиналом.
– Вообще-то они у меня только на фотографиях так торчат, – поспешил расставить все точки над i Комаров, – а в жизни почти не видно.
Проверяющий заметил, с какой натугой юноша пытается приказать неведомым мышцам прижать уши к голове, и на бледное лицо его сползла неумелая, кривенькая улыбка.
– Анастасий Иванович, – представился он.
«Ни фига себе, – промелькнуло в голове у Костика, – ну, что Александры, Евгении, Валерии, Валентины относятся, как к мужским, так и к женским именам, я слышал, но чтобы по земле бродили лысые Настеньки с волосатой грудью – это уже перегиб».
Впрочем, он уже почти научился ничему не удивляться или делать вид, что не удивляется. Поэтому он невыразительно поморгал, протянул руку бедняге и четко отрапортовал:
– Очень приятно.
Анастасий Иванович какое-то время пристально смотрел в глаза участковому, видимо, разыскивая там искорки насмешки, а потом успокоился.
– Говорите, – разрешил он.
– Понимаете, – на ходу импровизировал Костик, – у меня к вам совершенно неофициальное дело, я не требую с вас никаких сведений, а просто прошу помощи, как у старшего товарища.
Этому приему его тоже научил Виктор Августинович. Судя по всему, Настенька, как назвал его про себя Костя, человек закомплексованый, неуверенный в себе. Если его сразу напугать формой и протоколом, он может зажаться, испугаться: или потеряет дар речи и замолчит совсем, или, дабы выслужиться перед властью, присочинит чего. А вот если обратиться к нему за помощью, да еще в неофициальной обстановке, то самооценка его повыситься на одну планку, и он наизнанку вывернется, чтобы остаться на той же высоте.
– Я здесь недавно, – быстро долдонил меж тем Костик, – в мои обязанности входит наведение порядка, разбор жалоб граждан, а главное, профилактика правонарушений. Поэтому по мере возможности я пытаюсь знать все о возможных правонарушителях. Если смотреть масштабно, то мы с вами коллеги. Только я действую, когда преступление или правонарушение уже совершено и о нем заявлено, а вы пытаетесь найти скрытого преступника, того, что совершил нечестный поступок и посчитал, что все шито-крыто.
– Несколько упрощенно, но суть верна, – скупо похвалил попытки философствования Комарова Анастасий Иванович, – а что от меня-то вам надо?
– Как? Вы не поняли? – не совсем деликатно заметил Костя, – я хотел, чтобы вы мне подсказали, на кого я должен обратить самое пристальное внимание, кому, так сказать, уделить время, кого взять на заметку. Наша цель – не просто наказать виновного, но и помочь тем, кто еще сомневается, не стать на путь преступлений. Вот например: вы заметили в человеке слабинку, сказали об этом мне, я провел с ним пару профилактических бесед, глядишь, он и передумал вставать на преступный путь! И нам хорошо, и ему.
– Эх, молодость, молодость, – вздохнул «Зимой-и-летом», если все было так просто! Даже великие педагоги не могли поручиться, что их беседы могут перевоспитать человека, а вы думаете, что это сможете сделать вы?
– Попробовать-то не мешало, – устал Костик.
– Ладно, слушайте. Только не воспринимайте эти сведения как красную тряпку, просто берите на заметку. Начнем с директора совхоза.
Многое, о чем поведал Анастасий Иванович, Костик уже знал. Многое явилось для него откровением. На что-то можно было закрыть глаза – как обвинить повариху столовой в краже продуктов, если ее зарплата равна шести обедам в той самой столовой? Что-то требовало немедленного реагирования. Так что Комаров не пожалел, что до «Улыбки» Анастасий Иванович добрался в самом конце экскурса по местам преступной славы но-пасаранцев.
– Единственная, о ком не могу сказать ничего интересного, это заведующая «Улыбки», – недовольно сказал он, – во всех расчетах копейка сходиться с копейкой, рублик с рубликом.
– Не может быть, – расстроился Костя, – раньше старики жили на картошке и воде, а сейчас каждый день на полдник бананы. Не сходится.
– К сожалению, сходится. Сам мечтал поймать ее на каких-нибудь махинациях – все чисто. А доходы абсолютно легальны и законны. Она даже налоги платит исправно. Скажем, заключила договор на поставку копеечной пряжи. Старушки красят ее экологически чистыми красками, вяжут вещи в фольклорном стиле. Кстати, сбывают их в Художественном салоне за совершенно неприемлимые суммы. Там же нарасхват идут дорожки из лоскутов. Да любая старушенция вам их за копейку пару продаст. А Инесса Васильевна приобрела оригинальную упаковку, рекламу. А этот, как его там, Коля-Болеро. Чтобы плести из лозы, высшего образования не требуется. В день он за просмотром сериалов сплетает по одной корзине для грязного белья. Я специально подоспел к завозу этих корзин в Художественный салон. Знаете, сколько за них дерут? Две тыщи! Все, что он сработал за неделю, разобрали в несколько часов. Я специально следил.
– Я не знал, – ошарашено пробормотал Костик.
Весь его дом был застелен теми самыми домоткаными ковриками. То на двадцать третье февраля какая бабулька поздравит, то на День Независимости принесет. Выходит, это не просто невинные выражения симпатии, а практически взятки в особо крупных размерах? Холодея, Костя вспомнил, как нынешним летом Евдокия Андреевна принесла ему кокетливую корзиночку с лесной ягодой. Корзиночку она наказала оставить себе, а он и не особо сопротивлялся.
– Вот что значит молодость, – невесело усмехнулся меж тем Анастасий Иванович, – я тут чуть от холоду не помер, а вы пришли, надышали, потеплело. Даже вспотели весь.
«Ишь, приметливый какой», – подосадовал Костик. Ему было неприятно, что Настенька заметил холодный пот, выступивший у него на переносице. Если бы он вспотел действительно от жары, тогда ладно, а то от страха и стыда…
– И ничего? Никакой зацепочки, никакого намека? – предпринял он последнюю попытку.
– Я смотрю, вас больше всех «Улыбка» интересует, – попытался улыбнуться Анастасий, – так вы прямо и скажите, не петляйте. А про дом престарелых я вам рассказал все.
Давно за ними наблюдаю. Можно сказать, эксперимент ставлю: могут ли люди жить честно и не бедствовать при этом.
«А он не так уж и прост, как кажется, – уже не в первый раз подумал Костик, – и вполне сможет еще не раз помочь мне».
– Знаете, вы оказали мне действительно важную услугу, – совершенно искренне поблагодарил он, – вы не будете против, если я буду обращаться к вам за помощью время от времени?