Страница:
– Ну, что же. Всегда рад, всегда рад. Я часто у вас бываю.
И мы с вами действительно делаем одно дело, если я в вас не ошибаюсь.
«Какой милый человек, – думал Костик, шагая домой, – и профессионал сильный. Как часто за серой маской бледной моли прячется мерцающая колибри или роскошный трудяга-шмель».
Тут он совершенно некстати вспомнил, как однажды уже ошибся в милом человеке, которого мечтал сделать своим помощником и чуть ли не напарником и помрачнел. Как часто за маской благородного льва прячется мерзкая гиена с кровавой пастью или вертлявый предатель-шакал!
А может, кстати вспомнил.
– Не, Лех, я завязал, хватит мне одного раза.
– Да брось ты! Прикольно же. И контра по физике завтра.
– Ага, прикольно. Целую неделю полы на этаже мыть – это тебе прикольно?
– Так я тебе говорил, давай мыть не будем, а ты: «Батя отлупит, батя отлупит».
– Конечно, твой поорал бы, и все. А мой…
– Да может, не узнает никто.
– Ты в прошлый раз говорил, что тоже не узнает. Ну и чего?
– Так то в прошлый.
– А за стекла опять платить придется? Тогда сошло, отцу про экскурсию натрепал, а сам в лесу отсиделся, так тогда тепло было. Сейчас не отсидишься. Да и не даст он второй раз на экскурсию. Может, ты один?
– Да че один? Никакого куражу одному. Да и пол мыть. С тобой еще ничего, отбились, а вот одного засмеют.
– Пошли лучше к Катьке? Она в городе мультик купила – отпад. Звала.
– Мультик?
Два великовозрастных балбеса по осени перебили окна в двух классах нижнего этажа школы. Школа стоит немного на отшибе, ни один нормальный ночью туда не пойдет. И похвастались-то всего двум-трем одноклассникам под страшным секретом, а глядишь ты, узнал. Оштрафовал на сумму выбитых стекол и мыть полы добровольно на первом этаже приказал. Целую неделю. Пацанам пришлось соврать, что это в плане развития мускулатуры полезно, будто профи специально полы моют, чтобы руки развить. И то не все поверили. Да и то: кто же в здравом рассудке сам будет уговаривать уборщицу теть Асю отдохнуть немного?
Бить стекла было весело, а вот расплачиваться не очень. И ладно, если бы у одного из них отец не был так лют на руку. Можно было бы признаться, пусть родители бы и расплачивались – стекла вставляли, прощения просили. А так – нет. Так что во второй раз подобный подвиг совершать не так уж и хотелось. Лучше действительно, к Катьке.
Глава 13
И мы с вами действительно делаем одно дело, если я в вас не ошибаюсь.
«Какой милый человек, – думал Костик, шагая домой, – и профессионал сильный. Как часто за серой маской бледной моли прячется мерцающая колибри или роскошный трудяга-шмель».
Тут он совершенно некстати вспомнил, как однажды уже ошибся в милом человеке, которого мечтал сделать своим помощником и чуть ли не напарником и помрачнел. Как часто за маской благородного льва прячется мерзкая гиена с кровавой пастью или вертлявый предатель-шакал!
А может, кстати вспомнил.
* * *
– Пойдем, а? Ну чего ты ломаешься?– Не, Лех, я завязал, хватит мне одного раза.
– Да брось ты! Прикольно же. И контра по физике завтра.
– Ага, прикольно. Целую неделю полы на этаже мыть – это тебе прикольно?
– Так я тебе говорил, давай мыть не будем, а ты: «Батя отлупит, батя отлупит».
– Конечно, твой поорал бы, и все. А мой…
– Да может, не узнает никто.
– Ты в прошлый раз говорил, что тоже не узнает. Ну и чего?
– Так то в прошлый.
– А за стекла опять платить придется? Тогда сошло, отцу про экскурсию натрепал, а сам в лесу отсиделся, так тогда тепло было. Сейчас не отсидишься. Да и не даст он второй раз на экскурсию. Может, ты один?
– Да че один? Никакого куражу одному. Да и пол мыть. С тобой еще ничего, отбились, а вот одного засмеют.
– Пошли лучше к Катьке? Она в городе мультик купила – отпад. Звала.
– Мультик?
Два великовозрастных балбеса по осени перебили окна в двух классах нижнего этажа школы. Школа стоит немного на отшибе, ни один нормальный ночью туда не пойдет. И похвастались-то всего двум-трем одноклассникам под страшным секретом, а глядишь ты, узнал. Оштрафовал на сумму выбитых стекол и мыть полы добровольно на первом этаже приказал. Целую неделю. Пацанам пришлось соврать, что это в плане развития мускулатуры полезно, будто профи специально полы моют, чтобы руки развить. И то не все поверили. Да и то: кто же в здравом рассудке сам будет уговаривать уборщицу теть Асю отдохнуть немного?
Бить стекла было весело, а вот расплачиваться не очень. И ладно, если бы у одного из них отец не был так лют на руку. Можно было бы признаться, пусть родители бы и расплачивались – стекла вставляли, прощения просили. А так – нет. Так что во второй раз подобный подвиг совершать не так уж и хотелось. Лучше действительно, к Катьке.
Глава 13
Лед и пламень
– Здраствуйте, ягодки!
Мужчина был белозуб, ясноглаз и высок. Просто картинка, а не мужчина. Портила его только угрюмая тюремная роба, да такого же колору нелепая шапочка на голове.
– Ой, Гришанька пришел, – пропела одна из «ягодок», – а мы и не ждали. Теста сегодня не ставили. Побегу на кухню, стребую, чтоб хоть блинков в сметане по-скорому накидали.
– Ой, торопись, Марковна, а то я ненадолго. На полтора часа только и отпустили. Коле основания для корзин выточил, лаком покрыл, принес. Пусть работает.
– А сам обещался дать мне в «лото» отыграться, – надулась было Марковна.
– Отыграешься, красавица, отыграешься. Не в обиду другим – два раза с тобой сыграю. Только в следующий раз.
– И не знаем, как благодарить-то тебя, – заторопилась другая «ягодка», – рази Коленька наш сам осилил бы столько донышков наточать? Плетет-то он ладно, а вот донышки никак делать не умеет.
– А зачем ему уметь, когда я у вас есть? Пока я жив, носить буду.
– А выпустют тебя, тогда как?
– До чего вы все, дамы, эгоистичны! – по-хорошему расхохотался Гришанька, – нет, чтобы свечку поставить, чтобы меня поскорее «на свободу с чистой совестью», они переживают. А может, я женюсь на одной из вас, что помоложе, да повеселее, и тут останусь? Ну-ка, стройтесь в ряд, буду жену выбирать.
Старушки смущенно захихикали в лепестки платочков, будто и впрямь этот ласковый зрелый мужик может положить глаз на одну из них. И только одна, самая бойкая, нашлась:
– А ты, Гришанька, не выбирай, ты всех скопом бери. Каждая поодиночке мы, может, ни на что не годные, а вместе с любым парнем сдюжим.
– Это что, вы гарем мне предлагаете открыть?
– Гарем, гарем. А чего это?
Гришанька поманил к себе старушек, оглянулся и зашептал им что-то быстрым плутоватым шепотом. Бабушки сначала остолбенели, а потом единодушно охнули и посыпались в разные стороны.
– Куда вы? – кричал Гришанька, – сами же просились! Где заведующая-то? Мне ж отметиться надо, что до вас дошел и донышки для корзин десять штук донес.
– Я вас провожу, – тихо предложил неожиданно возникший за его спиной Бес.
Справедливости ради сказать, был еще один момент, который вводил его в недоумение. Когда он представлялся представителем общества «Чистая совесть» и излагал цель своего визита, хозяева часто кивали, совершенно не интересовались, что это за общество и чем занимается. И вообще вели себя поначалу скованно и напряженно. Поначалу, так как вскоре обаяние Кирилла брало верх и бывшие преступники вкупе с членами их семей расслаблялись и развязывали языки.
Были и потери. Покидая дом последнего экс-уголовника, Кирилл увидел уже знакомую ему Митропию. Малышка интимно поманила его пальцем, юноша шагнул было ей навстречу, но вовремя остановился. В памяти его еще жило воспоминание о жевательной резинке, приютившейся в его локонах.
– Чего тебе, девочка? – со всей строгостью, на какую он только был способен, спросил Кирилл.
– Кое-что покажу. За так.
Кирилл уже понял, что Митропия представляет из себя не совсем обычную копию своей матушки: размеры ее были приуменьшены, а отрицательные черты доведены до совершенства, если так можно было сказать про отрицательные черты. То, что эта барышня предлагала что-то «за так», могло означать одно: Кирилла ожидает нечто настолько неприятное, что он пожалеет, что выбрал путь борца с нарушителями правопорядка, а не торговца черешней. А с другой стороны…
Виктор Августинович учил, что тот милиционер, который протянет руку помощи преступнику, уже готовому сорваться в пропасть разврата и бесчинства, может считать, что уже выполнил свое предназначение на этой земле. Считать, конечно, условно, так как сколько же надо обучить, подготовить, воспитать и экипировать милиционеров, чтобы их хватило на всех готовых сорваться в пропасть бесчинства преступников?
Кто знает? А вдруг в душе этого крошечного представителя темных сил в данный момент зреет перелом в пользу сил добра, и она действительно хочет помочь? А он, Кирилл Комаров, может проморгать этот момент.
Кирилл вздохнул и протянул руку девочке. В конце концов, он будет крайне осторожен. Он будет тщательно следить за каждым ее движением и взглядом. У него разряд по самбо.
Девочка смерила его холодным взглядом и руки не приняла.
– Маменька не разрешает мне с чужими мужиками за ручку ходить. У вас у всех одно на уме.
На уме у Кирилла было уберечь свою жизнь от козней Митропии, но спорить с ней он не стал. Пусть лучше считает, что у него «одно» на уме, чем догадывается, что он ее боится. По дороге юноша пытался разговорить ребенка. Неудобно и неприятно как-то идти молча. Митропия на провокации не поддавалась и угрюмо молчала. Скоро они вышли к заднему двору школы.
Летом здесь, вероятнее всего, было огромное футбольное поле, или что-то вроде того, а сейчас все пространство было занесено ровным слоем слегка подтаявшего снега.
– Здесь, – сверкнула глазками Митропия, – уже немного терпеть осталось. Сейчас я вам покажу.
– И чего же это вы, сударыня, показывать мне собрались? «Секретик» в сугроб зарыли? Или снежную бабу слепили?
Несмотря на все старания, голос Кирилла звучал не иронично, а почти просительно. Неуютно ему было в обществе этого трудного ребенка.
– Я сейчас пойду вперед, а ты ступай за мной след-в-след и не отставай, – прочти ласково потребовала Митропия.
Она разбежалась и с визгом Зены-Королевы Воинов ухнула в податливый сугроб.
– Нет, так не пойдет, видишь, как тут глубоко? – немного поторчав в снегу решила она, – лучше ты иди вперед и протаптывай мне путь, а след-в-след пойду я.
Кириллу показался странным тот факт, что девочка будто преднамеренно утонула в снегу, но предпочел пока играть по ее правилам. Показывать свой страх и недоверие слишком рано: Митропия поймет, что он ей не доверяет и насторожится.
– Чуть левее… чуть правее… на кочечку равняйся, на кочечку, – понукала Митропия юношу.
Кирилл шел ровно на кочечку. И вот, когда заветная кочка была уже совсем близка, ноги его провалились не по-колено, как обычно, а гораздо глубже. Пару секунд Кирилл соображал, что произошло. Провалился он примерно по пояс – это плохо, но не страшно. Снег – не зыбучие пески, из его объятий можно выбраться. Страшно было то, что в сапоги и под джинсы медленно, но верно подтекала ледяная жижа.
– Что это? – почти без злости спросил он Митропию.
– Да не бойсь, это не прорубь, – махнула рукой девочка, – я ж еще не уголовница, на мокруху не пойду. Сначала надо жизнь повидать – острова, бриллианты, виски, – а потом и на нары можно. И то, если не повезет. Так что выберешься.
– Ничего не понял, – искренне признался Кирилл.
Злости действительно не было. Была обида, тоска, было очень неприятно от мерзкой сырости и холода. Было полнейшее непонимание. За что? С какими целями? По чьему приказу?
– Да уж куда тебе понять, – согласилась Митропия, – в институтах жизни не учат. Провалился ты в обычную яму. Мои одноклассники их в сентябре еще нарыли, для деревьев. Я не рыла, сказала, что у меня ухо болит.
– А чего не посадили? – без интереса, больше из вежливости, поддержал разговор Кирилл, пытаясь выкарабкаться из ловушки.
– А они где-то вычитали, что если ямы зимой постоят, талой водой напитаются, то деревья лучше примутся. Мне мальчишки говорили, что в ямах вода раньше подтаивает, а снег сверху целый лежит. Вот я и проверила на тебе.
– И что, все только ради эксперимента?
С Кирилла, наконец, стало сползать оцепенение, а его место медленно, но упорно занимала злость.
– Что я тебе, собака Павлова что ли, эксперименты ставить? – оскорбилась школьница, – тебя мне заказали. А я решила не убивать, а попугать только. Мне убивать нельзя, я ж говорила.
– За-ка-зали? – выбил зубами дробь Кирилл. – Кто?
– Ты чего, фильмов не смотришь? – голос девочки стал звонкий, чистый. Таким голосом во времена застоя читали стихи пионеры со сцены зала Большого Кремлевского Дворца, – какой же порядочный киллер заказчика за так выдавать будет? Вот ты мне денежку попредлагай, может, сторгуемся. Беру в десятикратном размере от оплаты покушения. А сколько мне заплатили за покушение, не скажу. Я должна быть добросовестной и честной, а то заказов мало будет.
– Пошла ты, – умудрился вставить в ее патетическую речь свое слово Кирилл.
В данный момент он не осознавал, что поступает непедагогично и недальновидно. В данный момент ему просто чертовски хотелось выбраться из ледяной жижи. И он больше не обращал внимания на предпринимающую дальнейшие попытки к торгу девочку. Он просто пытался выбраться.
Митропия поняла, что дяденька, которого она заманила в яму с водой не в духе, и предпочла ретироваться. Мужчины непредсказуемы и алогичны. Еще по ушам надает.
Кирилл не боялся простудиться. Организм молодой, здоровый, иммунитет не подточен несовместимыми со здоровьем привычками, выкрутится! Еще в школе милиции Виктор Августинович создавал им подобные ситуации – как-то раз даже заставил прямо в одежде лезть в прорубь и бежать два километра до ближайшего жилья. Даже насморк никто не схватил! Как говорил учитель: все дело в подсознании. Если человек твердит себе: простужусь-заболею, заболею-умру, так оно и выйдет. А если отнесется к экстремальной ситуации как к подарку судьбы – в смерче, землетрясении или градинах величиной с куриное яйцо тоже есть свое очарование – то и судьба будет к нему благосклонна.
Нельзя сказать, чтобы пробежка на свежем воздухе в мокрых штанах согрела Кирилла. Хорошо, что дома было жарко, как в Республике Гвинея-Бисау, а то у него еще два часа зубы выбивали бы соло барабанщика из композиции «Nightflight to Venus» подзабытой группы «Boney M».
Хотя Кирилл и был типом мужского пола, он еще не понимал, что лучшее средство всех времен и народов для согрева или иллюзии согрева – это стакан водки или самогона. Поэтому он грелся общечеловеческими способами.
Как смог, выкрутил штаны, повесил их перед печкой на веревочку, залпом выпил стакан приторно-сладкого обжигающего чая, заел его пол-банкой малинового варенья, подбросил в жадную пасть печи пару поленьев и зарылся в мохрах, щедро накиданных на печке. Слава богу, что дед еще находился в разведке, и самое теплое место в доме было свободно. Вскоре Кирилл согрелся и заснул.
Закопали его, естественно, в Калахари. Не потому, что там жарче, а потому, что так дальше от Родины, а следовательно, грустнее. Сквозь толстый слой песка до него доносились голоса. Они были гулкие, но громкие; знакомые, но не узнаваемые.
– Тебе пельмени с бульоном?
– Не, со сметаном.
– В смысле сметаны налить как бульона?
– Ты чего городишь-то? Эт меня с такого количества сметаны вспучит как жабу в брачный период. Сметаны немного надо, стакан вылей – и хватит. А бульон сам хлебай. Он сытна-а-ай!
– Фигушки, без бульона в два раза больше пельменей влезет. Я тоже со сметаной буду.
Закопанный хотел крикнуть, чтобы и ему оставили пельмений, но боялся открыть рот. Он прекрасно знал, что стоит ему только разжать зубы, и в рот хлынет колючий, прожаренный солнцем песок, засыплется мертвой, неудобоваримой тяжестью в желудок, забьет дыхательные пути, неприятно заскрипит на зубах. Тогда он решил собрать в кулак все мужество, на какое был способен, сгруппироваться и попробовать сдвинуть тяжелую глыбу песка над своим телом. Медлить было нельзя. Пельменей могло быть совсем мало. Он крепко зажмурил глаза, сжал зубы и дернулся. И тут же провалился в пропасть, пребольно ударившись лбом о ровное дно этой пропасти.
– Хе! Двадцать лет на этой печи лежу, и не разу не шмякался, а этот только раз забрался, и тут же кувыкнулся. Вот что значит без объявления чужое место оккупировать! Она, родимая, хозяина знает. Чужака враз отрыгнет, как грифель падаль.
– Гриф? – Кирилл открыл глаза. Не было пропасти, Калахари, маски для подводного плавания. Вокруг существовали лишь ухмыляющаяся физиономия Печного, перепуганная – брата и умопомрачительный, слегка пряный запах пельменей.
– Ты чего мокрый такой? – помог подняться ему Костик, прямо хоть выжимай.
– Обделалси? – всплеснул руками Печной, – на моей родной печи? Тады все ясно. Тады она тебя за дело сбросила. Еще надо было и об стенки пошмякать за таки дела.
– Вспотел, – обиделся Кирилл, с опаской поглядывая на печь.
Чтобы проверить свои догадки, он положил ладонь на то место, откуда только что так позорно свалился. На печи было как на верхней полке сауны. Понятно, почему ему снился сон про Калахари. А если учесть, что он закопался во все тряпье, что хранилось на печи, то можно объяснить иллюзию толстого слоя песка над головой. Чтобы предупредить расспросы, Кирилл потребовал:
– Сначала я переоденусь, потом поем, а потом буду рассказывать. А раньше – только за денежку, – неожиданно для себя выпалил он слова гадкой девочки Митропии.
Рассказывать он стал гораздо раньше, едва только утолил первый голод. Ни один из бывших уголовников не искал встреч с начальником колонии – это Кириллу было совершенно ясно. Ни благодарности, ни антипатии они к нему не испытывали, просто не хотели встречаться и все. Зачем бередить удачно забытое бесславное прошлое?
Мало того, все экс-преступники, как один человек, даже по делам не ходили в сторону колонии. Потерялась ли в том районе корова, был ли замечен небывалый урожай маслят в сосновом лесочке за колонией – ни за что не пойдут. Как ни нуди жена, как ни ной дети.
Кирилл мог бы и не поверить рассказам самих бывших заключенных, но он не поленился, заглянул к соседям, поболтал с отпрысками и тещами. Либо помощник Рыбьего Глаза был хитер как рысь и стремителен как гепард, либо Кирилл искал не там.
В заключении повествования и своих похождениях он нажаловался на Митропию. Кирилл ожидал, что Костик будет злорадствовать и умирать со смеху, как поступают все нормальные братья, но Костя поступил как профессионал. Он сначала рассердился, а потом обрадовался.
– Слушай, так ведь это может быть следом. Митропию кто-то нанял – это факт. Сама она придумать такого не может.
– Рыбий Глаз умный. Он не будет пользоваться услугами этой продажной девчонки.
– В каком это смысле продажной? – захихикал Печной.
– Ну, а вдруг? – не обратил внимания на иронию деда Костик. – Как она там сказала? «Сейчас я вам покажу»? Тебе ничего не напоминает эта фраза?
– Записка на кирпиче!
– Конечно! Помнишь, что было там написано? «Я вам всем покажу!» Стиль один. Как же ты сразу не заметил?
– Подумаешь! Мало людей так говорят? Да каждый первый по сто раз за свою жизнь употребляет эти выражения. Что же теперь, всех в рыбьеглазстве подозревать?
– Но ведь похоже на Митропию, похоже! Скажешь, она не способна выбить кирпичом окно? И я даже не говорю сейчас, что именно она как-то связана с Рыбьим Глазом. Она может быть вообще тут не при чем. Она может просто так, из шалости посылать нам угрозы. А мы-то думаем, что это Рыбий Глаз развлекается. И если мы узнаем, что это Митропия бьет нам окна и привязывает к ошейнику Мухтара депеши, то не пойдем по ложному следу. Отшлепаем негодяйку и будем искать в другом направлении.
– Согласен. Но как мы будем ее допрашивать? Сажать ее в КПЗ нельзя, она еще маленькая. А по-доброму никогда не признается.
– Надо попробовать через Зиту и Гиту. Или через Калерию.
– Лучше через Калерию, – оживился Кирилл, – я, пожалуй, сам этим займусь. Вопрос чести, – добавил он и слегка покраснел. От жары, наверное.
После Кирилла последовал доклад Печного. К уже известным Костику обладателям компьютеров присоединился еще один – как ни странно, Семен Семенович Куркулев.
– Тот самый Куркулев энд его ближайшие родственнички, о которых мы говорили? – присвистнул Кирилл.
– Тот самый, – сник Костик. – Только я не стал бы на них рассчитывать. Из всех подозреваемых эта семья меньше всего похожа на вымогателей. Помнишь, почему мы взяли их на заметку?
– Мы говорили о возможной причастности Савской и вспомнили всех местных со странностями.
– У этих странность сочетается с нелюдимостью. А человек, который практически ни с кем не не общается и редко выходит из дома, не может знать так много.
– Ты говорил, что брат Куркулевой Коля-Болеро? А он живет в доме престарелых, все свободное время мотается по селу. Его у вас любят, как я понял. И откровенничать с дурачком гораздо приятнее и безопаснее, чем с нормальным человеком.
– Коля не дурачок, Коля блаженный, – обиделся Костя, – а вообще, в твоих рассуждениях есть доля истины. Только вот осечка: Коля не общается с родственниками. Вера Степановна стесняется родства с местным ду… блаженным, а сам Куркулев делает все так, как прикажет его супруга.
– И они живут вдвоем? И ни одна живая душа не поддерживает с ними отношения?
– Почему вдвоем? У Куркулевых трое детей, – ответил Костя и прикусил язык.
– Что из себя представляют дети?
– Дети, как дети, – коротко ответил Костик, – ничего особенного. Совершенно нормальные, в отличии от родителей.
– С дядей – Болеро – дружат? Кстати, откуда такая странная фамилия? Уж не итальянских ли кровей наши подозреваемые?
– Болеро – это не фамилия. Фамилия Коли – Собакин. У Коли что-то с ногами, он ходит все время на цыпочках, вот и прозвали его так изысканно и красиво.
Кирилл не получил ответа на первый вопрос и переключился на на другое. А Костя облегченно вздохнул. Он не хотел говорить с Кириллом о детях Куркулевых. Вернее не обо всех их детях, а только о старшей – Василисе. Когда он думал о этой ясноглазой девочке, главная цель его жизни – искоренение преступности во всем мире – как-то съеживалась, теряла свою актуальность и значительность. А рядом с ней самоуверенно и нагло поселялась другая – маленькая, подленькая, никудышная мыслишка о личном счастье. А допустить этого было никак нельзя. Не за этим приехал он в совхоз имени Но-Пасарана. Костик пытался, правда, подружиться с Василисой и перевести зарождающееся чувство на рельсы простой дружбы. Но из этого с завидным постоянством ничего не выходило. При встрече с девушкой он тупел, заикался, суетился и говорил не совсем умные вещи. Кто с таким дружить захочет! Костя тряхнул головой и попытался сосредоточиться на том, что говорил в данный момент Кирилл.
– …добавился факт существования компьютера. А это уже зацепка. Надо под любым предлогом проникнуть к ним в дом и проверить, есть ли у них принтер. Я не смогу. Я занимаюсь Калерией. Придется тебе.
– Придется, – выдохнул Костя.
Совесть его была чиста, Кирилл сам предложил. Но он все равно почему-то покраснел. Кирилл пристально посмотрел на брата и… промолчал. Почему? Он просто обязан был отпустить какую-то шуточку по поводу его девичьего румянца. Непонятно.
– Кстати, что ты узнал про дискету?
Костя опасливо взглянул на Печного. Конечно, он его не боялся, но просто не хотелось, чтобы дед устроил шум. Все-таки он не велел ему заходить к бабушке Пелагее. Дед тихо спал прямо за столом, положив голову на столешницу и пуская длинную слюнку из уголка рта.
– С дискетой тупик. Крестная Бабка нашла ее на свалке – а в нее носят мусор четверть села. Кстати, с ней тоже творится что-то странное. Представляешь, попросила вернуть ей «подставку». Никогда раньше не требовала своих подарков обратно, а тут… Пришлось наврать, что не заметил, как она прилипла ко дну чайника и вместе с ним перекочевала на огонь.
– Купи ей обычную магазинную термосалфетку, – предложил Кирилл, – она все равно не знает истиной ценности этой дискеты.
Костя вкратце отчитался перед братом о проверке начальницы дома престарелых, рассказал о встрече с почтальоном, которого он нагнал возле собственной калитки. Почтальон побожился, что видом не видывал белых конвертов с напечатанным адресом.
– Значит, подбрасывают, – решил Кирилл, – как революционеры-подпольщики. Хорошо, что у тебя есть дискета и мы знаем всех, кто являлся жертвой шантажиста. В крайнем случае, можно будет попробовать расспросить кого-нибудь из их славного племени. Может, они что-нибудь заметили.
– Так они тебе и признаются, – зевнул Костик, – ты заметил, что Рыбий Глаз не наказывает за примитивное воровство, например? Это потому, что стащить с фермы бидон молока или ведерко овса не считается грехом. А вот подкопать картошку у соседа – уже преступление. И такое не простит не только сосед, но и село. Ты заметил, что даже любителей прогулок «налево» пугают не тем, что ославят их на все село, а тем, что донесут супруге? Село и так знает и не осудит – а вот жена… Жены бывают пострашнее электрического стула.
– Посмотрим, – неопределенно пожал плечами Кирилл, – заодно и проверим, насколько доверяют тебе жители Но-Пасарана.
– Ничего себе, – забрюзжал юноша, – а если меня сейчас инфаркт шарахнет? Или аппендикс воспалиться? Что, и помирать так, не добежав до района? А роды если? Не у меня, конечно, а у какой-нибудь молодой женщины. Что мне теперь, домой к Калерии идти?
При воспоминании о злобной мамаше Калерии и ее пиранье-сестричке Кирилла передернуло. Вот уж упаси,
Господи, от таких родственничков! Хотя, всегда можно увезти Калерию в Москву, бумажку с адресом сжечь и развеять по ветру. Не найдут. Но делать нечего. Идти надо. И хочется.
Вот досада-то! Сегодня, когда Калерия приносила пельмени, он как последний Саид, пытался выкарабкаться из реально несуществующего, но обжигающего песка на печи. И не слышал!
А ему необходимо ее увидеть, и не только в интересах следствия. А и в его собственных.
– Приболели? – услышал он за спиной сочувствующий голос.
Кирилл обернулся. Перед ним стоял остроносый пожилой мужчина, во взгляде которого удивительным образом сочетались доброта и затравленность. «Инженер или зоотехник», – решил Кирилл. Он не совсем хорошо ориентировался в перечне наименований интеллигентных профессий, востребованных на селе. «Инженер или зоотехник» всплыли откуда-то из пропасти подсознания, в которую благополучно провалились после просмотренного еще в детстве не то «Дело было в Пенькове», не то «Любовь в Сосновке».
Мужчина был белозуб, ясноглаз и высок. Просто картинка, а не мужчина. Портила его только угрюмая тюремная роба, да такого же колору нелепая шапочка на голове.
– Ой, Гришанька пришел, – пропела одна из «ягодок», – а мы и не ждали. Теста сегодня не ставили. Побегу на кухню, стребую, чтоб хоть блинков в сметане по-скорому накидали.
– Ой, торопись, Марковна, а то я ненадолго. На полтора часа только и отпустили. Коле основания для корзин выточил, лаком покрыл, принес. Пусть работает.
– А сам обещался дать мне в «лото» отыграться, – надулась было Марковна.
– Отыграешься, красавица, отыграешься. Не в обиду другим – два раза с тобой сыграю. Только в следующий раз.
– И не знаем, как благодарить-то тебя, – заторопилась другая «ягодка», – рази Коленька наш сам осилил бы столько донышков наточать? Плетет-то он ладно, а вот донышки никак делать не умеет.
– А зачем ему уметь, когда я у вас есть? Пока я жив, носить буду.
– А выпустют тебя, тогда как?
– До чего вы все, дамы, эгоистичны! – по-хорошему расхохотался Гришанька, – нет, чтобы свечку поставить, чтобы меня поскорее «на свободу с чистой совестью», они переживают. А может, я женюсь на одной из вас, что помоложе, да повеселее, и тут останусь? Ну-ка, стройтесь в ряд, буду жену выбирать.
Старушки смущенно захихикали в лепестки платочков, будто и впрямь этот ласковый зрелый мужик может положить глаз на одну из них. И только одна, самая бойкая, нашлась:
– А ты, Гришанька, не выбирай, ты всех скопом бери. Каждая поодиночке мы, может, ни на что не годные, а вместе с любым парнем сдюжим.
– Это что, вы гарем мне предлагаете открыть?
– Гарем, гарем. А чего это?
Гришанька поманил к себе старушек, оглянулся и зашептал им что-то быстрым плутоватым шепотом. Бабушки сначала остолбенели, а потом единодушно охнули и посыпались в разные стороны.
– Куда вы? – кричал Гришанька, – сами же просились! Где заведующая-то? Мне ж отметиться надо, что до вас дошел и донышки для корзин десять штук донес.
– Я вас провожу, – тихо предложил неожиданно возникший за его спиной Бес.
* * *
Кирилл оправдал ожидания брата. Он сумел обойти практически всех но-пасаранцев из бывших, сумел ввести их в заблуждение, и впасть им в доверие. Правда, никто из них не мог запомнить его имени, и почти все звали не Кирилл Дмитриевич, а Константин Дмитриевич. Но Кирилл списывал это на то, что в деревне давно перестали называть детей старыми русскими именами и перешли на более простые, незатейливые: Костя, Коля, Толя. Вот и сбиваются.Справедливости ради сказать, был еще один момент, который вводил его в недоумение. Когда он представлялся представителем общества «Чистая совесть» и излагал цель своего визита, хозяева часто кивали, совершенно не интересовались, что это за общество и чем занимается. И вообще вели себя поначалу скованно и напряженно. Поначалу, так как вскоре обаяние Кирилла брало верх и бывшие преступники вкупе с членами их семей расслаблялись и развязывали языки.
Были и потери. Покидая дом последнего экс-уголовника, Кирилл увидел уже знакомую ему Митропию. Малышка интимно поманила его пальцем, юноша шагнул было ей навстречу, но вовремя остановился. В памяти его еще жило воспоминание о жевательной резинке, приютившейся в его локонах.
– Чего тебе, девочка? – со всей строгостью, на какую он только был способен, спросил Кирилл.
– Кое-что покажу. За так.
Кирилл уже понял, что Митропия представляет из себя не совсем обычную копию своей матушки: размеры ее были приуменьшены, а отрицательные черты доведены до совершенства, если так можно было сказать про отрицательные черты. То, что эта барышня предлагала что-то «за так», могло означать одно: Кирилла ожидает нечто настолько неприятное, что он пожалеет, что выбрал путь борца с нарушителями правопорядка, а не торговца черешней. А с другой стороны…
Виктор Августинович учил, что тот милиционер, который протянет руку помощи преступнику, уже готовому сорваться в пропасть разврата и бесчинства, может считать, что уже выполнил свое предназначение на этой земле. Считать, конечно, условно, так как сколько же надо обучить, подготовить, воспитать и экипировать милиционеров, чтобы их хватило на всех готовых сорваться в пропасть бесчинства преступников?
Кто знает? А вдруг в душе этого крошечного представителя темных сил в данный момент зреет перелом в пользу сил добра, и она действительно хочет помочь? А он, Кирилл Комаров, может проморгать этот момент.
Кирилл вздохнул и протянул руку девочке. В конце концов, он будет крайне осторожен. Он будет тщательно следить за каждым ее движением и взглядом. У него разряд по самбо.
Девочка смерила его холодным взглядом и руки не приняла.
– Маменька не разрешает мне с чужими мужиками за ручку ходить. У вас у всех одно на уме.
На уме у Кирилла было уберечь свою жизнь от козней Митропии, но спорить с ней он не стал. Пусть лучше считает, что у него «одно» на уме, чем догадывается, что он ее боится. По дороге юноша пытался разговорить ребенка. Неудобно и неприятно как-то идти молча. Митропия на провокации не поддавалась и угрюмо молчала. Скоро они вышли к заднему двору школы.
Летом здесь, вероятнее всего, было огромное футбольное поле, или что-то вроде того, а сейчас все пространство было занесено ровным слоем слегка подтаявшего снега.
– Здесь, – сверкнула глазками Митропия, – уже немного терпеть осталось. Сейчас я вам покажу.
– И чего же это вы, сударыня, показывать мне собрались? «Секретик» в сугроб зарыли? Или снежную бабу слепили?
Несмотря на все старания, голос Кирилла звучал не иронично, а почти просительно. Неуютно ему было в обществе этого трудного ребенка.
– Я сейчас пойду вперед, а ты ступай за мной след-в-след и не отставай, – прочти ласково потребовала Митропия.
Она разбежалась и с визгом Зены-Королевы Воинов ухнула в податливый сугроб.
– Нет, так не пойдет, видишь, как тут глубоко? – немного поторчав в снегу решила она, – лучше ты иди вперед и протаптывай мне путь, а след-в-след пойду я.
Кириллу показался странным тот факт, что девочка будто преднамеренно утонула в снегу, но предпочел пока играть по ее правилам. Показывать свой страх и недоверие слишком рано: Митропия поймет, что он ей не доверяет и насторожится.
– Чуть левее… чуть правее… на кочечку равняйся, на кочечку, – понукала Митропия юношу.
Кирилл шел ровно на кочечку. И вот, когда заветная кочка была уже совсем близка, ноги его провалились не по-колено, как обычно, а гораздо глубже. Пару секунд Кирилл соображал, что произошло. Провалился он примерно по пояс – это плохо, но не страшно. Снег – не зыбучие пески, из его объятий можно выбраться. Страшно было то, что в сапоги и под джинсы медленно, но верно подтекала ледяная жижа.
– Что это? – почти без злости спросил он Митропию.
– Да не бойсь, это не прорубь, – махнула рукой девочка, – я ж еще не уголовница, на мокруху не пойду. Сначала надо жизнь повидать – острова, бриллианты, виски, – а потом и на нары можно. И то, если не повезет. Так что выберешься.
– Ничего не понял, – искренне признался Кирилл.
Злости действительно не было. Была обида, тоска, было очень неприятно от мерзкой сырости и холода. Было полнейшее непонимание. За что? С какими целями? По чьему приказу?
– Да уж куда тебе понять, – согласилась Митропия, – в институтах жизни не учат. Провалился ты в обычную яму. Мои одноклассники их в сентябре еще нарыли, для деревьев. Я не рыла, сказала, что у меня ухо болит.
– А чего не посадили? – без интереса, больше из вежливости, поддержал разговор Кирилл, пытаясь выкарабкаться из ловушки.
– А они где-то вычитали, что если ямы зимой постоят, талой водой напитаются, то деревья лучше примутся. Мне мальчишки говорили, что в ямах вода раньше подтаивает, а снег сверху целый лежит. Вот я и проверила на тебе.
– И что, все только ради эксперимента?
С Кирилла, наконец, стало сползать оцепенение, а его место медленно, но упорно занимала злость.
– Что я тебе, собака Павлова что ли, эксперименты ставить? – оскорбилась школьница, – тебя мне заказали. А я решила не убивать, а попугать только. Мне убивать нельзя, я ж говорила.
– За-ка-зали? – выбил зубами дробь Кирилл. – Кто?
– Ты чего, фильмов не смотришь? – голос девочки стал звонкий, чистый. Таким голосом во времена застоя читали стихи пионеры со сцены зала Большого Кремлевского Дворца, – какой же порядочный киллер заказчика за так выдавать будет? Вот ты мне денежку попредлагай, может, сторгуемся. Беру в десятикратном размере от оплаты покушения. А сколько мне заплатили за покушение, не скажу. Я должна быть добросовестной и честной, а то заказов мало будет.
– Пошла ты, – умудрился вставить в ее патетическую речь свое слово Кирилл.
В данный момент он не осознавал, что поступает непедагогично и недальновидно. В данный момент ему просто чертовски хотелось выбраться из ледяной жижи. И он больше не обращал внимания на предпринимающую дальнейшие попытки к торгу девочку. Он просто пытался выбраться.
Митропия поняла, что дяденька, которого она заманила в яму с водой не в духе, и предпочла ретироваться. Мужчины непредсказуемы и алогичны. Еще по ушам надает.
Кирилл не боялся простудиться. Организм молодой, здоровый, иммунитет не подточен несовместимыми со здоровьем привычками, выкрутится! Еще в школе милиции Виктор Августинович создавал им подобные ситуации – как-то раз даже заставил прямо в одежде лезть в прорубь и бежать два километра до ближайшего жилья. Даже насморк никто не схватил! Как говорил учитель: все дело в подсознании. Если человек твердит себе: простужусь-заболею, заболею-умру, так оно и выйдет. А если отнесется к экстремальной ситуации как к подарку судьбы – в смерче, землетрясении или градинах величиной с куриное яйцо тоже есть свое очарование – то и судьба будет к нему благосклонна.
Нельзя сказать, чтобы пробежка на свежем воздухе в мокрых штанах согрела Кирилла. Хорошо, что дома было жарко, как в Республике Гвинея-Бисау, а то у него еще два часа зубы выбивали бы соло барабанщика из композиции «Nightflight to Venus» подзабытой группы «Boney M».
Хотя Кирилл и был типом мужского пола, он еще не понимал, что лучшее средство всех времен и народов для согрева или иллюзии согрева – это стакан водки или самогона. Поэтому он грелся общечеловеческими способами.
Как смог, выкрутил штаны, повесил их перед печкой на веревочку, залпом выпил стакан приторно-сладкого обжигающего чая, заел его пол-банкой малинового варенья, подбросил в жадную пасть печи пару поленьев и зарылся в мохрах, щедро накиданных на печке. Слава богу, что дед еще находился в разведке, и самое теплое место в доме было свободно. Вскоре Кирилл согрелся и заснул.
* * *
Его закопали в песок. Причем закопали не гуманно, оставив голову на воле, а с азиатской жестокостью: надели маску для подводного плавания и в этой маске закопали. Одна трубка вяло покачивалась над ровной поверхностью песка. Именно она не давала бедняге задохнуться. «Интересно, а если в эту трубку заползет гремучая змея или каракурт?» – без страха, почти с любопытством подумал он и попытался содрогнуться, что у него не совсем хорошо вышло – не больно-то легко дрыгаться в жарких объятиях песка.Закопали его, естественно, в Калахари. Не потому, что там жарче, а потому, что так дальше от Родины, а следовательно, грустнее. Сквозь толстый слой песка до него доносились голоса. Они были гулкие, но громкие; знакомые, но не узнаваемые.
– Тебе пельмени с бульоном?
– Не, со сметаном.
– В смысле сметаны налить как бульона?
– Ты чего городишь-то? Эт меня с такого количества сметаны вспучит как жабу в брачный период. Сметаны немного надо, стакан вылей – и хватит. А бульон сам хлебай. Он сытна-а-ай!
– Фигушки, без бульона в два раза больше пельменей влезет. Я тоже со сметаной буду.
Закопанный хотел крикнуть, чтобы и ему оставили пельмений, но боялся открыть рот. Он прекрасно знал, что стоит ему только разжать зубы, и в рот хлынет колючий, прожаренный солнцем песок, засыплется мертвой, неудобоваримой тяжестью в желудок, забьет дыхательные пути, неприятно заскрипит на зубах. Тогда он решил собрать в кулак все мужество, на какое был способен, сгруппироваться и попробовать сдвинуть тяжелую глыбу песка над своим телом. Медлить было нельзя. Пельменей могло быть совсем мало. Он крепко зажмурил глаза, сжал зубы и дернулся. И тут же провалился в пропасть, пребольно ударившись лбом о ровное дно этой пропасти.
– Хе! Двадцать лет на этой печи лежу, и не разу не шмякался, а этот только раз забрался, и тут же кувыкнулся. Вот что значит без объявления чужое место оккупировать! Она, родимая, хозяина знает. Чужака враз отрыгнет, как грифель падаль.
– Гриф? – Кирилл открыл глаза. Не было пропасти, Калахари, маски для подводного плавания. Вокруг существовали лишь ухмыляющаяся физиономия Печного, перепуганная – брата и умопомрачительный, слегка пряный запах пельменей.
– Ты чего мокрый такой? – помог подняться ему Костик, прямо хоть выжимай.
– Обделалси? – всплеснул руками Печной, – на моей родной печи? Тады все ясно. Тады она тебя за дело сбросила. Еще надо было и об стенки пошмякать за таки дела.
– Вспотел, – обиделся Кирилл, с опаской поглядывая на печь.
Чтобы проверить свои догадки, он положил ладонь на то место, откуда только что так позорно свалился. На печи было как на верхней полке сауны. Понятно, почему ему снился сон про Калахари. А если учесть, что он закопался во все тряпье, что хранилось на печи, то можно объяснить иллюзию толстого слоя песка над головой. Чтобы предупредить расспросы, Кирилл потребовал:
– Сначала я переоденусь, потом поем, а потом буду рассказывать. А раньше – только за денежку, – неожиданно для себя выпалил он слова гадкой девочки Митропии.
Рассказывать он стал гораздо раньше, едва только утолил первый голод. Ни один из бывших уголовников не искал встреч с начальником колонии – это Кириллу было совершенно ясно. Ни благодарности, ни антипатии они к нему не испытывали, просто не хотели встречаться и все. Зачем бередить удачно забытое бесславное прошлое?
Мало того, все экс-преступники, как один человек, даже по делам не ходили в сторону колонии. Потерялась ли в том районе корова, был ли замечен небывалый урожай маслят в сосновом лесочке за колонией – ни за что не пойдут. Как ни нуди жена, как ни ной дети.
Кирилл мог бы и не поверить рассказам самих бывших заключенных, но он не поленился, заглянул к соседям, поболтал с отпрысками и тещами. Либо помощник Рыбьего Глаза был хитер как рысь и стремителен как гепард, либо Кирилл искал не там.
В заключении повествования и своих похождениях он нажаловался на Митропию. Кирилл ожидал, что Костик будет злорадствовать и умирать со смеху, как поступают все нормальные братья, но Костя поступил как профессионал. Он сначала рассердился, а потом обрадовался.
– Слушай, так ведь это может быть следом. Митропию кто-то нанял – это факт. Сама она придумать такого не может.
– Рыбий Глаз умный. Он не будет пользоваться услугами этой продажной девчонки.
– В каком это смысле продажной? – захихикал Печной.
– Ну, а вдруг? – не обратил внимания на иронию деда Костик. – Как она там сказала? «Сейчас я вам покажу»? Тебе ничего не напоминает эта фраза?
– Записка на кирпиче!
– Конечно! Помнишь, что было там написано? «Я вам всем покажу!» Стиль один. Как же ты сразу не заметил?
– Подумаешь! Мало людей так говорят? Да каждый первый по сто раз за свою жизнь употребляет эти выражения. Что же теперь, всех в рыбьеглазстве подозревать?
– Но ведь похоже на Митропию, похоже! Скажешь, она не способна выбить кирпичом окно? И я даже не говорю сейчас, что именно она как-то связана с Рыбьим Глазом. Она может быть вообще тут не при чем. Она может просто так, из шалости посылать нам угрозы. А мы-то думаем, что это Рыбий Глаз развлекается. И если мы узнаем, что это Митропия бьет нам окна и привязывает к ошейнику Мухтара депеши, то не пойдем по ложному следу. Отшлепаем негодяйку и будем искать в другом направлении.
– Согласен. Но как мы будем ее допрашивать? Сажать ее в КПЗ нельзя, она еще маленькая. А по-доброму никогда не признается.
– Надо попробовать через Зиту и Гиту. Или через Калерию.
– Лучше через Калерию, – оживился Кирилл, – я, пожалуй, сам этим займусь. Вопрос чести, – добавил он и слегка покраснел. От жары, наверное.
После Кирилла последовал доклад Печного. К уже известным Костику обладателям компьютеров присоединился еще один – как ни странно, Семен Семенович Куркулев.
– Тот самый Куркулев энд его ближайшие родственнички, о которых мы говорили? – присвистнул Кирилл.
– Тот самый, – сник Костик. – Только я не стал бы на них рассчитывать. Из всех подозреваемых эта семья меньше всего похожа на вымогателей. Помнишь, почему мы взяли их на заметку?
– Мы говорили о возможной причастности Савской и вспомнили всех местных со странностями.
– У этих странность сочетается с нелюдимостью. А человек, который практически ни с кем не не общается и редко выходит из дома, не может знать так много.
– Ты говорил, что брат Куркулевой Коля-Болеро? А он живет в доме престарелых, все свободное время мотается по селу. Его у вас любят, как я понял. И откровенничать с дурачком гораздо приятнее и безопаснее, чем с нормальным человеком.
– Коля не дурачок, Коля блаженный, – обиделся Костя, – а вообще, в твоих рассуждениях есть доля истины. Только вот осечка: Коля не общается с родственниками. Вера Степановна стесняется родства с местным ду… блаженным, а сам Куркулев делает все так, как прикажет его супруга.
– И они живут вдвоем? И ни одна живая душа не поддерживает с ними отношения?
– Почему вдвоем? У Куркулевых трое детей, – ответил Костя и прикусил язык.
– Что из себя представляют дети?
– Дети, как дети, – коротко ответил Костик, – ничего особенного. Совершенно нормальные, в отличии от родителей.
– С дядей – Болеро – дружат? Кстати, откуда такая странная фамилия? Уж не итальянских ли кровей наши подозреваемые?
– Болеро – это не фамилия. Фамилия Коли – Собакин. У Коли что-то с ногами, он ходит все время на цыпочках, вот и прозвали его так изысканно и красиво.
Кирилл не получил ответа на первый вопрос и переключился на на другое. А Костя облегченно вздохнул. Он не хотел говорить с Кириллом о детях Куркулевых. Вернее не обо всех их детях, а только о старшей – Василисе. Когда он думал о этой ясноглазой девочке, главная цель его жизни – искоренение преступности во всем мире – как-то съеживалась, теряла свою актуальность и значительность. А рядом с ней самоуверенно и нагло поселялась другая – маленькая, подленькая, никудышная мыслишка о личном счастье. А допустить этого было никак нельзя. Не за этим приехал он в совхоз имени Но-Пасарана. Костик пытался, правда, подружиться с Василисой и перевести зарождающееся чувство на рельсы простой дружбы. Но из этого с завидным постоянством ничего не выходило. При встрече с девушкой он тупел, заикался, суетился и говорил не совсем умные вещи. Кто с таким дружить захочет! Костя тряхнул головой и попытался сосредоточиться на том, что говорил в данный момент Кирилл.
– …добавился факт существования компьютера. А это уже зацепка. Надо под любым предлогом проникнуть к ним в дом и проверить, есть ли у них принтер. Я не смогу. Я занимаюсь Калерией. Придется тебе.
– Придется, – выдохнул Костя.
Совесть его была чиста, Кирилл сам предложил. Но он все равно почему-то покраснел. Кирилл пристально посмотрел на брата и… промолчал. Почему? Он просто обязан был отпустить какую-то шуточку по поводу его девичьего румянца. Непонятно.
– Кстати, что ты узнал про дискету?
Костя опасливо взглянул на Печного. Конечно, он его не боялся, но просто не хотелось, чтобы дед устроил шум. Все-таки он не велел ему заходить к бабушке Пелагее. Дед тихо спал прямо за столом, положив голову на столешницу и пуская длинную слюнку из уголка рта.
– С дискетой тупик. Крестная Бабка нашла ее на свалке – а в нее носят мусор четверть села. Кстати, с ней тоже творится что-то странное. Представляешь, попросила вернуть ей «подставку». Никогда раньше не требовала своих подарков обратно, а тут… Пришлось наврать, что не заметил, как она прилипла ко дну чайника и вместе с ним перекочевала на огонь.
– Купи ей обычную магазинную термосалфетку, – предложил Кирилл, – она все равно не знает истиной ценности этой дискеты.
Костя вкратце отчитался перед братом о проверке начальницы дома престарелых, рассказал о встрече с почтальоном, которого он нагнал возле собственной калитки. Почтальон побожился, что видом не видывал белых конвертов с напечатанным адресом.
– Значит, подбрасывают, – решил Кирилл, – как революционеры-подпольщики. Хорошо, что у тебя есть дискета и мы знаем всех, кто являлся жертвой шантажиста. В крайнем случае, можно будет попробовать расспросить кого-нибудь из их славного племени. Может, они что-нибудь заметили.
– Так они тебе и признаются, – зевнул Костик, – ты заметил, что Рыбий Глаз не наказывает за примитивное воровство, например? Это потому, что стащить с фермы бидон молока или ведерко овса не считается грехом. А вот подкопать картошку у соседа – уже преступление. И такое не простит не только сосед, но и село. Ты заметил, что даже любителей прогулок «налево» пугают не тем, что ославят их на все село, а тем, что донесут супруге? Село и так знает и не осудит – а вот жена… Жены бывают пострашнее электрического стула.
– Посмотрим, – неопределенно пожал плечами Кирилл, – заодно и проверим, насколько доверяют тебе жители Но-Пасарана.
* * *
Калерии в ФАПе не было. А ФАПе вообще не было никого. Кирилл немного потоптался возле занесенного легким снежком порога медпункта, попытался разглядеть что-нибудь через заледеневшее окошко. Похоже, здесь с утра не ступала нога человека.– Ничего себе, – забрюзжал юноша, – а если меня сейчас инфаркт шарахнет? Или аппендикс воспалиться? Что, и помирать так, не добежав до района? А роды если? Не у меня, конечно, а у какой-нибудь молодой женщины. Что мне теперь, домой к Калерии идти?
При воспоминании о злобной мамаше Калерии и ее пиранье-сестричке Кирилла передернуло. Вот уж упаси,
Господи, от таких родственничков! Хотя, всегда можно увезти Калерию в Москву, бумажку с адресом сжечь и развеять по ветру. Не найдут. Но делать нечего. Идти надо. И хочется.
Вот досада-то! Сегодня, когда Калерия приносила пельмени, он как последний Саид, пытался выкарабкаться из реально несуществующего, но обжигающего песка на печи. И не слышал!
А ему необходимо ее увидеть, и не только в интересах следствия. А и в его собственных.
– Приболели? – услышал он за спиной сочувствующий голос.
Кирилл обернулся. Перед ним стоял остроносый пожилой мужчина, во взгляде которого удивительным образом сочетались доброта и затравленность. «Инженер или зоотехник», – решил Кирилл. Он не совсем хорошо ориентировался в перечне наименований интеллигентных профессий, востребованных на селе. «Инженер или зоотехник» всплыли откуда-то из пропасти подсознания, в которую благополучно провалились после просмотренного еще в детстве не то «Дело было в Пенькове», не то «Любовь в Сосновке».