Курочкин Максим. Аниськин и шантажист

   – Какой-нибудь секрет, – вслух догадался он.
   – Бросьте вы, – отмахнулась Калерия, – какой секрет. Просто за день я его по пять раз двигаю, вот и наловчилась.
   Кирилл опасливо взглянул в ее сторону. Неужели она действительно обладает силой Ивана Поддубного? Нет, вряд ли. Хрупкой ее, конечно, не назовешь, но чтобы легко ворочать шкафы – быть такого не может. Наверное, действительно секрет.
   – Да, вот еще, – обернулся он, уже уходя, – говорят, раньше была такая зеленка, которая со временем не бледнела, а делалась ярче. Может такое быть?
   – Кто это говорит? – заинтересовалась Калерия.
   – Один пожилой уважаемый человек, – уклончиво ответил юноша.
   – Понятно. Нет такой зеленки. Этот уважаемый человек темнит.
   – А импортная? Может, она более едучая?
   – А где вы видели раненого Ван Дама в зеленке? За границей, как мне известно, вообще зеленкой не пользуются. Ну нет у них чувства юмора, а маленьких обмазанных зеленкой человечков они принимают за инопланетьян.
   – Понятно. Спасибо.
   – Удачи.
   Нельзя сказать, чтобы Кирилл узнал больше о Калерии. Но от этого ему не стало легче, и маленький шторм, поднятый в его душе после встречи с ней, грозил превратиться в довольно крупный.

* * *

   – Это тебе от прыщей, – шлепнул об стол Кирилл облатку с таблетками, – а это – от зеленки, – прикрыл он лекарство сложенным надвое листом.
   Пока Костя читал, Кирилл искоса поглядывал на занавеску на печи. Занавеска была недвижна, как парус на картине слабого художника.
   – Ты так считаешь? – поднял глаза от листа Костя.
   – Сопоставил все признаки, словесные показания подозреваемого и особенности его характера. Дедукция!
   – Надо же! Я как-то об этом не думал. А ведь правда, с него станется!
   – Чего делать будем?
   – Как чего? В этом случае выход один – ловить с поличными.
   – О чем это вы там, сынки, – раздался напряженный голос с печки.
   – О бандитах, дедуся, – ласково ответил Костик, – бандитов, говорим, ловить сегодня пойдем.
   – А-а-а, бандитов – это хорошо. А то мне невесть что померещилось.
   – Померещилось, померещилось, – просюсюкал Костик, не вдаваясь в подробности того, что могло померещиться деду. – Спи, дедуся.
   – Осторожнее вы там, сынки, – вздохнул Печной, – бандиты они знаете какие? Вепри ломанные, а не люди. С ними надо держать ухо востро. Не подведите.
   – Какие-какие? – едва сдерживая смех, переспросил Кирилл, – Вепри ломанные?
   – Это значит, вероломные, – почти без улыбки перевел Костик.

* * *

   К Макратихе они собрались по деревенским меркам действительно поздно, в восемь часов вечера. В это время народ можно было встретить только на центральной улице, да и то: какой там народ? Молодежь, да один-два загулявших нетрезвых романтика. Правда, ночь была лунная, а белый, в отличии от городского, снег прекрасно отражал и усиливал потоки голубоватого лунного света, но Костя надеялся, что это свет позволит узнать человека, даже различить его черты лица, но уж никаким образом не разглядеть прыщи, родинки, бородавки и зеленочные разводы и кляксы.
   Дом Макратихи Костик знал хорошо. Условный сигнал ему сообщили дружественно настроенные мужики. Сигнал или пароль обновлялся каждую неделю и передавался по беспроволочному телеграфу из уст в уста особо озабоченным.
   Костя отбил на двери морзянкой букву "б" и немного подождал. После непродолжительной тишины за дверью прозвучал скрипучий голос:
   – Чего надо?
   – Здесь продается славянский шкаф? – подмигнул Костя Кириллу.
   – Шкафы кончились, остались одни пианины, – раздался отзыв и дверь немедленно распахнулась. – Вам обычной или с биодобавками?
   – С биодобавками, – опередил Костю эстет Кирилл.
   – Чего-то не признаю вас, – заподозрила неладное Макратиха.
   Дело в том, что вопрос свой она задала скорее из профессиональной чести, так как в будни с биодобавками никто не брал. С биодобавками хорошо шла в предверии праздников, свадеб, да для городских родственников – удивить и порадовать. А чтобы так просто…
   – Свои мы, бабушка, не пугайтесь, – успокоил ее Костик, – участковый я ваш.
   – Частковы-ы-ый, – протянула Макратиха, – вот черт принес нечистого. Врут он все. Я вовсе невинная и чистая перед законом. Не слухайте их, никакого самогону у меня отродясь не было и не будет. А какая гнида вам пароль выдала?
   – Да мы не из-за самогону, – попытался успокоить ее Костик, – мы по другому вопросу. Помните, жалобу писали?
   Вот я и пришел разобраться.
   – Жалобу? – мучительно стала припоминать Макратиха, – не помню. А чего вас двое?
   – Да мы… – не успел объяснить Костик.
   – Ясно, ясно, обозналась, – перебила его бабка, – что-то последнее время слабею. Раньше в глазах редко двоилось, а сейчас, почитай, чуть не кажный божий день. Ну, проходи, хоть и не из-за самогону.
   Братья, торопясь и толкаясь в тесных дверях, ввалились в дом. Кирилл пристроился на свету, а Костик за его спиной, чуть левее. Бабка чинно уселась на стул в углу и аккуратно сложила на коленях руки.
   – Говоритя, – милостиво разрешила она и попыталась сосредоточить взгляд на гостях.
   Видимо, она пыталась держать в поле зрения одновременно обеих братьев, и это у нее неважно получалось, по крайней мере глаза ее как-то странно щурились, бегали и собирались в кучку.
   Братья переглянулись. Скорее всего, бабушка была не совсем в форме и вряд ли могла сказать что-то дельное. Но с другой стороны, способность к сопротивлению у нее тоже была несколько подавлена, и раскрутить ее на признание было явно проще именно в данной кондиции. Поэтому Костя решил не начинать, как планировалось, с болтовни по поводу Лехиного долга, а с ходу взял быка за рога.
   – В своей жалобе вы писали, что он незаслужено обижает наших земляков. Мы посовещались и решили, что обидчика необходимо наказать. И вы будете нам в этом помогать.
   Костя намеренно не уточнял, кто скрывается под скромным псевдонимом «он». Если спросить, старушка заподозрит неладное, а так – рано или поздно сама проболтается. А не проболтается, можно будет спровоцировать ее с помощью наводящих вопросов.
   – Обижает? – пыталась сосредоточиться Макратиха.
   – И не просто обижает, а грабит. Вы же сами заявили, что ограблены электрик, Помировы и Онежская.
   Старушка еще на пару минут задумалась, потом искра разума блеснула в ее глазах. Вспомнила. Вспомнила и сама обрадовалась. Но радость тут же уступила место жалости, и не к ограбленным односельчанам, а к самой себе.
   – Ить если бы только их? – тоненько запричитала она, – а то ить и меня, божию одуванчику забижает. Я, конечно, самогоном не торгую, но ить оборот-та как упал! Раньше, бывало, только успевала денежку считать, а теперича и считать нечего. Беда.
   – Она что, собирается просить у нас помощи в привлечении клиентов? – шепнул Кирилл Косте.
   – Тише, – поднес палец к губам Костя.
   Старуха прервала монолог и опять забегала глазами.
   – Чего-то двоишься ты как-та неправильно, – наконец с упреком произнесла она. – Видать, самогон недодержала. Или биодобавку не ту сунула. Можа, чабреца переложила? Да нет, чать, не мухомор, побочных действиев не дает. Ты уж двоись по-обычному, – почти ласково попросила она братьев, – а то я отвлекаюсь.
   – Как по-нормальному? – не сдержался Кирилл.
   – Движения не делай вразнобой. И не шипи. А то решу, что у у меня белочка, испугаюсь и вообще рассказывать перестану.
   Угроза подействовала, и братья стали тщательно согласовывать свои жесты. Принимает их старушка за одного человека, ну и ладно. Зачем зря разочаровывать пожилого человека?
   – Вот. Перебил. На чем я остановилась-та?
   – На том, что из-за него у вас оборот упал.
   – Ну, упал, – обрадовалась Макратиха. – Вот раньше как было? Ну, пугали им деток малых, так дети-та самогон не потребляют! И ущербу ни для кого не было. А теперь и за взрослых принялся.
   Бабка непритворно всхлипнула. Чем дальше она говорила, тем становилось непонятнее, кого же она имеет ввиду под лаконичным определением «он».
   – Вы не волнуйтесь, мы до него доберемся, – не сдержался Кирилл. – Сейчас все запишем. Как там его фамилия?
   – Фамилия? – задумалась старушка, – а ить точно, фамилия! Вот ить интересно-та как! Никак не думала, что это фамилия. Записывайтя: Рыбий.
   – У нас нет такого, – шепнул Костя, – может, в райцентре живет?
   – Ры-бий, – записал в блокнот Кирилл и сделал выжидающую паузу.
   – Глаз! – коротко выстрелила старушка и мелко, дробно захихикала: – вот имечко-та Господь послал! Так ему и надо, не будет старушков мытарить.
   Кирилл вздохнул.
   – Лыко-да-мочало, начинай сначала. Кажется, сегодня мы пришли поздно. У старушки действительно белая горячка.
   – Тише, – толкнул его под бок Костя. – Это интересно. Так значит, вас обижает Рыбий Глаз? – уточнил он громче.
   – Он, проклятый.
   – О чем это вы? – скосил глаза в сторону брата Кирилл.
   – Слушай, потом объясню.
   – Опять шипишь? – насторожилась Макратиха, – я те пошипю!
   – Больше не буду, – извинился Костик и в знак капитуляции необдумано поднял руки вверх.
   – Ить что интересно, – удивилась бабушка, – я ить в классы ходила, таблицу умножения на два читала. Почему у тебя всего остального два и рук два? Так не должно, их больше должно быть.
   – Где две? Все правильно, – оправдался Костя.
   Для верности уже оба брата подняли руки.
   – Правильно! – всплеснула руками бабуся и чувство умиления и тихой радости коснулось крылом ее лица. – Я же говорю, что таблицу умножения на два читала.
   – Вы мне поподробнее про Рыбьего Глаза, – попытался вывести старушку на верный путь Костик.
   – Ага. Понятно.
   След тихой радости растаял на ее лице, и его место вновь заняло жалкое выражение. Актриса не умирала в ней даже под самогонными парами.
   – Значит, чего я говорю? Я говорю, что никакой Глаз не имеет права карать за провинности. А то вот электроник наш баловался лампочками, и что вышло?
   – А как он баловался? – насторожился Кирилл.
   – Да как? Вывернет горелую лампочку со столба, да и пущает ее, сердешную, на волю. Она вдребезги, а нему – приятно. Опосля, конечное, не уберет, а дети о стекляшки режутся, да у лесопедов колеса вредятся.
   – Какие лампочки? – прервал ее Костя, – сколько здесь живу, еще ни одной лампочки на столбе не видел. Темно, как в космосе.
   – Потому и не видал, что у электроника условный рехлекс нарушился. Привык он лампочку бить, как выкрутит, а теперь нельзя стало. Вот он и боится, что невзначай бросит, потому и не вкручивает.
   – Стоп. Он что, так боится этого Рыбьего Глаза? Если это глаз, то у него ни рук, ни ног нет. Он даже плеваться не может. И что такое вообще этот Рыбий Глаз? Почему столько шума из-за детской страшилки?
   – Эт она раньше была детская. А сейчас взрослая стала. Раньше вообще все лучше было. И земляника слаще, и зубы не сверлили. И если бы он только грозил! А то и действием оскорбляет. Вот тому же электронику, например, стал у порога битое стекло сыпать. Тот уж и лампочки бить перестал, а он все сыпет. Сыпал, пока тот на Новый год детскому саду елку крутящуюся не смастерил и штраф не заплатил. Тогда перестал сыпать.
   – Елку крутящуюся?
   – Ну. Тако устройство, что на кнопку жмешь, а елка крутиться и огоньками мигат. Занимательно!
   Казалось, что Макратиха сама немного протрезвела от умственных усилий. По крайней мере задумываться она стала реже, и речь ее стала более четкой и осмысленной.
   – И что, он сам все это придумал?
   – Како сам? Я же тебе… вам… нет, все-таки тебе сказала, что Рыбий Глаз велел. И штраф еще.
   – И как же он велел? Явился во сне?
   – Какое там во сне! Во сне никто и слушать не станет, скажет, брехня это все. Он письмо прислал, а в письме все прописано: и какое очищение проступку сделать, и скоко заплатить. И даже конверт для денег вложен. А ты чего спрашиваешь? Сам не знашь, что ли? Да ты один что ли, или не один? Ниче не понимаю.
   – А что вы про начальника писали, будто его боитесь? – успел задать Костя последний из неясных ему вопросов.
   – Так этот Рыбий Глаз и есть теперь на селе начальник. Его все боятся, даже директору совхоза от него достается. Да ты сам не знашь? Да скоко вас?
   Братья поняли, что пора ретироваться. Они быстро распрощались и покинули гостеприимный дом. Старуха выскочила проводить их на крыльцо, но они уже растаяли в темноте.
   – Э-ге-гей! Сынки! – зычным голосом крикнула она в ночь. – Так вы постращайте его малость, а то он и на пьющих руку поднял! Никакого житья скоро русскому человеку не станет! А у меня оборот упал. Постращайте! Или сынок? – спросила она себя уже тихо.

* * *

   Вася Фирсов был хорошим мальчиком. Так считали родители, так говорили учителя. Он никогда не совершал нехороших поступков. Так говорили родители, так считали учителя. Наверное, поэтому он так страстно любил совершать эти самые нехорошие поступки. Только совершал он их грамотно, как умненький мальчик, никому не хвастался, скрывал все следы преступления, даже готовил себе алиби, хотя с него этих самых алиби никто никогда и не требовал.
   Но с некоторых пор пакостить по-мелкому не стало никакого удовольствия. Часть недостойных поступков, правда, удавалось совершить безнаказанно, а за часть приходилось расплачиваться. Вот и сейчас Вася, постоянно оглядываясь и останавливая работу, зачищал шпателем неровность на свежевыкрашенной стене дома престарелых. А так приятно было выкорябывать перочинным ножом лаконичное ненормативное слово на этой самой стене пару дней назад!
   Нож был старый, лезвие вихлялось, но у Васи был хороший почерк и слово получилось ровное, красивое, заметное издалека. Еще тогда Вася вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. Он испугался и тем же ножом принялся быстро-быстро зачеркивать слово, но было уже поздно.
   Скорее всего, Рыбьего Глаза рассердил не столько факт написания нелитературного слова на стене «Улыбки», сколько факт порчи свежеокрашенной стены. По крайней мере, он приказал Васе зачистить и снова покрасить то место, на котором красовалось слово. Причем сделать это надо было незаметно для окружающих.
   Вдобавок Рыбий Глаз велел обойти детский сад по периметру и уничтожить все неприличные слова, которые были выведены на его стенах и заборе Васиными сверстниками. Это был уже вовсе беспредел, но приходилась слушаться. Вася не хотел, чтобы о его тайном увлечении мелким пакостничеством узнали родители и учителя. Ему нравилось быть хорошим мальчиком.

Глава 8
Великий и ужасный

   Бес восхищался порядками в доме престарелых. Это был не дом престарелых, а современный пионерский лагерь с хулиганским уклоном. Здесь допускалось и позволялось все, что было интересно его обитательницам, и что не могло принести им вреда. Чего стоило только одно «лото», столь далекое от привычного понимания этого слова.
   Особенно импонировало ему то, что старушкам позволялось впадать в детство и никто не упрекал их за это, никто не прыскал в кулачок, никто не крутил пальцем у виска.
   Инесса Васильевна умела находить спонсоров и извлекать максимум пользы из досуга своих подопечных. Например, она удачно сбывала варежки и носки, вязанием которых развлекались старушки тихими семейными вечерами. Она добывала где-то недорогую цветную пряжу, и носки получались эксклюзивные: в полосочку, с орнаментом, с бахромой и помпонами. Причем старушки совсем не обязаны были сдавать готовый продукт своей заведующей. Они могли оставить их себе или подарить полюбившемуся уголовнику либо пионеру. Никакого отчета у них не требовали, но они и сами с удовольствием приносили результат своей работы Инессе Васильевне. Что-что, а восхищаться она умела, и каждая из вязальщиц в глубине души считала себя самой талантливой и сообразительной.
   Еще забавлял Беса один из утренних ритуалов. Этот ритуал состоял в том, что после завтрака бабуси собирались в ленинской комнате и начинали делиться урожаем собранных за вчерашний день сплетен. Так как выход из «Улыбки» был свободен, то чуть ли не половину дня его обитательницы проводили в визитах по своим неорганизованным приятельницам и просто в прогулках. Естественно, местные новости волновали их гораздо больше, чем новости государственного масштаба, поэтому и делились они ими с особым удовольствием и азартом. А Инесса Васильевна вообще превратила этот процесс в лакомый кусочек. Каждое утро бабуси обстоятельно готовились к докладу, некоторые даже репетировали перед зеркалом. После всех выступлений голосованием выбиралось лучшее, и по нему проводился небольшой диспут.
   В первый раз Бесу не совсем понравилось это мероприятие. Отдавало оно копанием в чужом грязном белье, припахивало чем-то бабским, мелочным и житейским. Но потом, понаблюдав за тем, как горят огнем азарта глаза участниц выступлений, как розовеют давно поблекшие щеки, с каким удовольствием оправдываются невиновные и осуждаются виноватые, он понял, что это мероприятие – тоже дань небольшому впаданию в детство. И так эти старики всю свою длинную жизнь делали то, что положено делать. Неужели же в конце жизненного пути им нельзя позволить жить так, как им хочется?
   Инесса Васильевна никогда не присутствовала на этих мероприятиях. Это была только игра, и довольно безобидная, а у нее не было времени на игры. Хотя…
   Сегодня обсуждали скандал в семье Маркеловых. Мнения старушек разошлись. Непередовая половина была за стиральную машинку, передовая – за ту штуковину, которая все делать может. Бес, конечно, догадался, что речь шла о компьютере, но молчал. В этом заключалась его политика – больше слушать и меньше говорить. В один момент он скорее почувствовал, чем уловил чье-то присутствие за своей спиной. В «Улыбке» для него не существовало никакой опасности, но жизнь научила его не показывать явно своих намерений и желаний. Поэтому он не оглянулся, как сделал бы обычный человек, а достал из рукава маленькое зеркальце на резиночке, которое всегда носил с собой и с его помощью посмотрел, что делается за его спиной. За спиной стояла заведующая. Слушала она внимательно.
   «Ничто человеческое нам не чуждо, – усмехнулся одними губами Бес. – Женщина! Как бы ни была ты умны, горда, неприступна и величественна, любопытство всегда выдаст в тебе натуру слабую и порочную. Этим-то и невыгодно отличаетесь вы от нас, мужчин».
   Бес совсем не подумал о том, что сам с завидной регулярностью посещает данные посиделки. И пусть он посещал их не ради того, чтобы узнать, кто и где поскандалил где и с кем, пусть целью его визитов была попытка более глубокого проникновения в субстанцию под названием человеческая душа, но двигало им, в конечном итоге, то самое любопытство, что он так презирал в женщинах. То же самое любопытство.

* * *

   Взы-взык. Взык-взык. И больше ни звука. Тихо. Голыми унылыми приведениями торчат столбы с давно сгоревшими лампочками, снисходительно светит женственная луна. Так много мыслей роилось в голове братьев, что они просто не находили слов, чтобы начать их выражать. Первым, как обычно, начал все-таки Кирилл.
   – Ну и что? Получается, что мы, как бестолковые месячные щенки погнались за зайцем, а он оказался всего лишь солнечным зайчиком? Столичная банда! Конец нити! Награды и почести! Тьфу, вспомнить противно.
   – Не кипятись, – попытался успокоить его Костик, – мы же с самого начала осознавали, что вероятность верности нашей версии равняется доли процента. А Виктор Августинович говорил, что разочарований в нашей работе – как пустых раковин без жемчуга. И нельзя относиться к ним серьезно.
   – Да я и не отношусь, просто обидно, – немного мягче отозвался Кирилл. – Знаешь, как трудно провинциалу найти свое место в столице. Так хотелось, чтобы именно мне удалось нащупать путь к раскрытию преступления! Слушай, а что это за Рыбий Глаз? Это плод белой горячки? Вроде, в детстве нас им мама не пугала? – постарался переключиться он на новую тему.
   – Ты представляешь, – загорелся Костик, – Рыбий Глаз – это действительно местная страшилка для детей, что-то вроде всевидящего ока или всеслышащего глаза. Я много о ней слышал. Но то, что рассказала Макратиха – это уже интересно. Может такое быть, чтобы кто-то под именем Рыбьего Глаза вымогает с но-пасаранцев деньги? Может.
   – Деньги, и добрые поступки, – дополнил Кирилл. – Ну и пусть себе вымогает. Кому от этого хуже?
   – Не скажи. Если бы это были просто добрые поступки, это одно, а вот когда пахнет деньгами – это уже шантаж. А шантаж – подсудное дело. И вообще, некрасивое.
   – Да Бог с ним, – отмахнулся Кирилл, – заявления нет, охота тебе возиться?
   – А интересно же! – воскликнул Костик, – ты что, сам не понимаешь? Кто-то следит за гражданами, навевает на них ужас, знает их секреты. А ты не допускаешь, что в один прекрасный момент он может потребовать не изготовление крутящейся елки, а помощь в налете на магазин? Или потребует выбить стекла в доме неугодного ему человека? Может же такое быть?
   – Вполне, – согласился Кирилл. – И что ты собираешься делать?
   – Искать буду! – с воодушевлением сообщил Костик, – буду искать и обязательно найду.
   – И что тебе это даст?
   – Во-первых, чувство глубокого удовлетворения. Знаешь, не очень-то приятно жить, и сознавать, что кто-то всесильный и всевидящий наблюдает за тобой со стороны. Неизвестный враг всегда сильнее и страшнее, чем известный. Во-вторых, судя по всему, он уже успел посеять что-то вроде легкой паники в сердцах но-пасаранцев. Я уже не в первый раз слышу, как им пугают взрослых. А я обязан следить за покоем вверенных моему попечению граждан. Ты со мной не согласен?
   – Может, ты и прав, – медленно, обдумывая каждое слово ответил Кирилл, – но все-таки не преувеличиваешь ли ты значение этого Рыбьего Глаза? И существует ли он на самом деле? Может, прикололись те же пионеры Болотниковой, или просто неорганизованная молодежь на бутылку собирала и все? А никакого Рыбьего Глаза нет и в помине?
   – А вот и посмотрим, – не потерял азарта Костик, – не отговаривай. Лучше скажи, ты со мной?
   – С тобой, – засмеялся Кирилл, – если не столичная банда, так хоть Рыбий Глаз. Все лучше, чем ничего. Только для начала надо изъять у Печного остатки зеленки или на худой конец расставить по всему дому капканы. А то он тебя из строя будет выводить, пока эта чертова трофейная зеленка не закончится. А у него ее бутыль, не меньше.

* * *

   После того, как Ванька-Пензяк повесил возле клуба объявление об окончании приема волос участкового, приток доброхотов не уменьшился. Сейчас волосы понесли те, кто сначала припрятал их для себя или, как Митропия, планировал продать за достойную цену. А зачем хранить волосы, которые никому не нужны?
   Сначала Пензяк ругался, пробовал не принимать одиночные и пучковые волосы Мухтара и его хозяина, но возмущение народа, рисковавшего, может быть, жизнью ради этих волос, было столь велико, что Ванька махнул рукой и просто вытащил в сени старый маленький столик, как это делают в поликлинике при приеме анализов. Посетители сами, не вызывая хозяина из избы, складывали анализы, то есть волосы на столик в произвольном порядке и уходили, щедро не раскрывая своего инкогнито.
   Хозяину было некогда, он колдовал. Если кто думает, что колдовать – это так себе, ерунда, то глубоко заблуждается. Состав зелий у настоящего колдуна обычно очень сложен, а некоторые компоненты достать практически невозможно. Чего стоит один корень мандрагоры! Мельчайшая частица этого корня многократно усиливает действие любого зелья, а произрастает он исключительно под ногами повешенного убийцы, и то только в том случае, если в момент смерти убийца испытает мощнейшее сексуальное возбуждение.
   А кто, скажите на милость, в наше время вешает преступников? Да еще в окрестностях совхоза имени Но-Пасарана?
   И если бы только корень мандрагоры! Попробуйте заучить наизусть десятки заклинаний, по сути своей чаще всего напоминающие полную белиберду? А диплом получить? Дипломы-то тоже не каждому дают.
   Слава Богу, для освобождения Костика-Кирилла от проклятия ни корня мандрагоры, ни яичников двухлетней макаки-резус не требовалось. А местные травки у Пензяка были в полном комплекте и с неистекшим сроком годности. Для этого благого дела он даже пожертвовал кусочек медвежьей пробки, выменянный как-то на одно старое семейное заклинание у сибирского коллеги и настоящий качественный березовый деготь.
   На сеансы колдовства Пензяк не допускал никого. Местные старушки из особо озабоченных намекали ему, правда, что неплохо было бы завести приемника, но он угрюмо и упорно твердил, что передаст свои секреты только кровному наследнику. А ни детей, ни жены у него не было.
   Впрочем, сам сеанс не был похож на те, какими пугают малых детей и истеричных барышень в триллерах. Он больше напоминал обычное кустарное производство – настолько просто и обыденно подходил Пензяк к своей работе.
   Симпатичная эмалированная кастрюлька с ромашками на глянцевом боку аппетитно пыхтела на обычной газовой плите. Никаких тебе всплесков пламени, брызг огня и клубов зеленовато-тусклого дыма. Все деловито и даже как-то буднично. Ингредиенты добавлялись в определенной последовательности, но время между попаданием в кастрюльку той или иной травы отсчитывалось не с помощью песочных часов, а с помощью кухонного таймера, неведомым образом оказавшимся встроенным в плиту Пензяка. Последними в кастрюльку шли волосы: сначала самый длинный, потом средний, за ним коротенький, немного посеченный на самом конце. После того, как кастрюлька была снята с огня, последовал простенький ритуал с расставлением в определенной последовательности свечами и монотонно прочитанным стишком, именуемым заклинанием.