— Сиди спокойно, старик!.. Так ты имеешь в виду все это — здесь, вокруг, в твоей жизни? Ужасно трудная жизнь: один за все в ответе, после того как отец умер и ты с бабушкой оставил родной дом.
Йони поднялся с табуретки.
— Нет, как раз наоборот. Все эти твои красотки с картинок, Бони М, мопеды всех этих яксю и стереобарахло всего мира, похожее как две капли одно на другое. Это и есть твоя тюрьма, Томи.
— Как так?
Йони вздохнул.
— Человек не видит своей тюрьмы, когда его самого заставляют возводить ее стены. Скажи, был ли ты хотя бы день свободен с тех пор, как научился говорить? «Хочу вот это!» — были первые слова, которые ты произнес. И этого было достаточно: тебя научили хотеть джинсы «Ли Купер», автомашины, кока-колу… В последующие два года ты будешь думать только о том, чтобы получить водительские права.
Томи слушал всем своим нутром. Да что же это он говорит?
Из чувства глубочайшего противоречия Томи сказал резче, чем хотел:
— Может статься, ты и уйдешь из здешнего Алькатраса. — Томи поднялся со своей скамеечки. — И куда ты денешься? Где все устроено по-другому?… Во всяком случае, не в Швеции, где новая техника только на то и нужна, чтобы производить больше барахла…
— Я вовсе этого не думаю. Я уеду в Швецию только потому, что в Финляндии мы не нужны… А народ там такой же… Учителя навязывают ученикам принципы конкуренции и грезы о преуспеянии, а торгаши свое барахло.
— И ты сможешь отказаться от всего этого?
Йони толчком открыл дверь бани.
— Обшарь весь мой дом! Я отработаю тебе неделю за каждую кассету и долгоиграющую пластинку, которые ты найдешь у меня. За каждую пару джинсов «Ли Купер». Я простою час на голове в передней, если ты найдешь хотя бы одну фотографию модной певицы у меня на стене или бутылку из-под пива где-нибудь в углу.
Они вышли в маленький предбанник, и Йони толчком закрыл дверь, после того как Рой шмыгнул наружу. В бане становилось жарко.
— Можешь заглянуть в наш ящик для ложек, в шкафы. Ты не найдешь там ни одной премиальной ложки или кружки. Я, говорят, могу выполнить требования класса «А» по трем видам спорта, но я ни с кем не соревнуюсь.
— Юсси Скуг из той же породы. Он прекрасный пловец и, наверное, лучший спортсмен в школе в каждом втором виде спорта, но не принимает участия ни в каких соревнованиях.
Йони сверкнул глазами.
— Желание убежать охватывает все больше людей. Хоть ты и не веришь в это… У меня сохранились записки отца. Как-нибудь можешь почитать их. Я понимаю в них очень немногое, но все же понимаю, что человек, как писал отец, должен жить более разумно, чем собирать как полоумный барахло вокруг себя. Посмотри!
Йони открыл дверцу шкафа, стоявшего в прихожей. На кромке полки примерно на уровне глаз была приклеена бумажка с надписью: «Не обгоняй свою жизнь».
— Мне растолковал это один автомобилист… Понимаешь ли, мимо своей жизни можно проехать не только на автомобиле. Вот почему я держу здесь эти банки, помогающие мне идти в ногу со временем.
На двух полках стояли стеклянные банки. Одна большая, литра на три. Другая поменьше, примерно на литр. И третья, совсем маленькая, до блеска отмытая банка из-под селедки.
В каждой банке лежали камешки. В самой большой — камни четырех цветов, в двух других, поменьше, одного цвета.
— Отгадай, что это!
Томи тряхнул головой и отпихнул от себя Роя — он протиснулся в чулан и сердито заворчал. Собаку пришлось приласкать, чтобы она не утратила чувства собственного достоинства.
Повернувшись опять к полкам, Томи вынужден был признаться:
— Понятия не имею!
Йони постучал по самой большой банке.
— Это банка годов. Зеленые означают молодость. От двенадцати до двадцати. Остается еще пять камешков. Красные — возмужалость, от двадцати одного до сорока. Желтые от сорока одного до пятидесяти — средний возраст. А синие — старость, от пятидесяти до семидесяти.
В самом низу лежало десять синих камешков.
— А почему только десять?
— Человеческий век — это примерно семьдесят лет. А если проживешь дольше, считай, что тебе повезло.
Йони заметил, что взгляд Томи скользнул по верхней полке. Там в большой банке еще оставалось два синих камешка. Можно было не спрашивать, чья это банка.
Палец Йони коснулся банки средней величины.
— Месяцы. В начале года всегда двенадцать камней. Зеленые — весна. Красные — лето. Черные — осень. И белые — зима.
Томи не мог собраться с мыслями. Его взгляд скользнул обратно к банке годов.
Еще пять зеленых камешков молодости — и все прошло. Вся молодость. И ничто никогда не возвратится…
Йони скривил нижнюю губу.
— Большинство ни о чем таком и не подозревает. Они лишь обтачивают нас, как на токарном станке, чтобы мы подошли к их тонкой системе. Школа — это их решето, с его помощью они все время пропускают по одному поколению через столько решеток и сеток, сколько они сочтут нужным. Ты никогда не видел, как работает машина для забора гравия?
— Нет, никогда.
— Тогда ты не знаешь, что случается с теми камнями, которые не проходят через решето.
— Нет, не знаю.
— Их заталкивают в дробилку и превращают в щебенку.
Томи ухмыльнулся:
— Как нас, например!
Лицо Йони посерьезнело.
— Я больше не хочу, чтобы меня заталкивали здесь в дробилку. Но если мне придется еще раз менять школу, это будет так далеко отсюда, что я не смогу ухаживать за бабушкой и подрабатывать.
— Конечно, тебе удастся окончить школу, если только ты не вступишь в открытую войну с Ээвой или Мари. Честолюбие Ээвы не позволяет ей уступать. Ну, а Мари просто дрянь.
— С ними надо ловчить, вести себя то так, то этак… Но давай не будем портить субботний день и добрую баню размышлениями об учителях. Я думаю, скоро можно идти в парилку.
— Замечательно! Уж не помню, сколько времени я не парился в такой бане.
— И обязательно будем купаться в проруби после парилки? — спросил Йони.
— Конечно! Даже если примерзнем ко льду!
Йони похлопал его по плечу.
— Тогда давай раздевайся. Я иду за полотенцами и фруктовым соком.
Рой отправился вместе с Йони. Томи ему не препятствовал. Пусть и его «старик» получит удовольствие от такого дня.
Глава седьмая
Глава восьмая
Глава девятая
Йони поднялся с табуретки.
— Нет, как раз наоборот. Все эти твои красотки с картинок, Бони М, мопеды всех этих яксю и стереобарахло всего мира, похожее как две капли одно на другое. Это и есть твоя тюрьма, Томи.
— Как так?
Йони вздохнул.
— Человек не видит своей тюрьмы, когда его самого заставляют возводить ее стены. Скажи, был ли ты хотя бы день свободен с тех пор, как научился говорить? «Хочу вот это!» — были первые слова, которые ты произнес. И этого было достаточно: тебя научили хотеть джинсы «Ли Купер», автомашины, кока-колу… В последующие два года ты будешь думать только о том, чтобы получить водительские права.
Томи слушал всем своим нутром. Да что же это он говорит?
Из чувства глубочайшего противоречия Томи сказал резче, чем хотел:
— Может статься, ты и уйдешь из здешнего Алькатраса. — Томи поднялся со своей скамеечки. — И куда ты денешься? Где все устроено по-другому?… Во всяком случае, не в Швеции, где новая техника только на то и нужна, чтобы производить больше барахла…
— Я вовсе этого не думаю. Я уеду в Швецию только потому, что в Финляндии мы не нужны… А народ там такой же… Учителя навязывают ученикам принципы конкуренции и грезы о преуспеянии, а торгаши свое барахло.
— И ты сможешь отказаться от всего этого?
Йони толчком открыл дверь бани.
— Обшарь весь мой дом! Я отработаю тебе неделю за каждую кассету и долгоиграющую пластинку, которые ты найдешь у меня. За каждую пару джинсов «Ли Купер». Я простою час на голове в передней, если ты найдешь хотя бы одну фотографию модной певицы у меня на стене или бутылку из-под пива где-нибудь в углу.
Они вышли в маленький предбанник, и Йони толчком закрыл дверь, после того как Рой шмыгнул наружу. В бане становилось жарко.
— Можешь заглянуть в наш ящик для ложек, в шкафы. Ты не найдешь там ни одной премиальной ложки или кружки. Я, говорят, могу выполнить требования класса «А» по трем видам спорта, но я ни с кем не соревнуюсь.
— Юсси Скуг из той же породы. Он прекрасный пловец и, наверное, лучший спортсмен в школе в каждом втором виде спорта, но не принимает участия ни в каких соревнованиях.
Йони сверкнул глазами.
— Желание убежать охватывает все больше людей. Хоть ты и не веришь в это… У меня сохранились записки отца. Как-нибудь можешь почитать их. Я понимаю в них очень немногое, но все же понимаю, что человек, как писал отец, должен жить более разумно, чем собирать как полоумный барахло вокруг себя. Посмотри!
Йони открыл дверцу шкафа, стоявшего в прихожей. На кромке полки примерно на уровне глаз была приклеена бумажка с надписью: «Не обгоняй свою жизнь».
— Мне растолковал это один автомобилист… Понимаешь ли, мимо своей жизни можно проехать не только на автомобиле. Вот почему я держу здесь эти банки, помогающие мне идти в ногу со временем.
На двух полках стояли стеклянные банки. Одна большая, литра на три. Другая поменьше, примерно на литр. И третья, совсем маленькая, до блеска отмытая банка из-под селедки.
В каждой банке лежали камешки. В самой большой — камни четырех цветов, в двух других, поменьше, одного цвета.
— Отгадай, что это!
Томи тряхнул головой и отпихнул от себя Роя — он протиснулся в чулан и сердито заворчал. Собаку пришлось приласкать, чтобы она не утратила чувства собственного достоинства.
Повернувшись опять к полкам, Томи вынужден был признаться:
— Понятия не имею!
Йони постучал по самой большой банке.
— Это банка годов. Зеленые означают молодость. От двенадцати до двадцати. Остается еще пять камешков. Красные — возмужалость, от двадцати одного до сорока. Желтые от сорока одного до пятидесяти — средний возраст. А синие — старость, от пятидесяти до семидесяти.
В самом низу лежало десять синих камешков.
— А почему только десять?
— Человеческий век — это примерно семьдесят лет. А если проживешь дольше, считай, что тебе повезло.
Йони заметил, что взгляд Томи скользнул по верхней полке. Там в большой банке еще оставалось два синих камешка. Можно было не спрашивать, чья это банка.
Палец Йони коснулся банки средней величины.
— Месяцы. В начале года всегда двенадцать камней. Зеленые — весна. Красные — лето. Черные — осень. И белые — зима.
Томи не мог собраться с мыслями. Его взгляд скользнул обратно к банке годов.
Еще пять зеленых камешков молодости — и все прошло. Вся молодость. И ничто никогда не возвратится…
Йони скривил нижнюю губу.
— Большинство ни о чем таком и не подозревает. Они лишь обтачивают нас, как на токарном станке, чтобы мы подошли к их тонкой системе. Школа — это их решето, с его помощью они все время пропускают по одному поколению через столько решеток и сеток, сколько они сочтут нужным. Ты никогда не видел, как работает машина для забора гравия?
— Нет, никогда.
— Тогда ты не знаешь, что случается с теми камнями, которые не проходят через решето.
— Нет, не знаю.
— Их заталкивают в дробилку и превращают в щебенку.
Томи ухмыльнулся:
— Как нас, например!
Лицо Йони посерьезнело.
— Я больше не хочу, чтобы меня заталкивали здесь в дробилку. Но если мне придется еще раз менять школу, это будет так далеко отсюда, что я не смогу ухаживать за бабушкой и подрабатывать.
— Конечно, тебе удастся окончить школу, если только ты не вступишь в открытую войну с Ээвой или Мари. Честолюбие Ээвы не позволяет ей уступать. Ну, а Мари просто дрянь.
— С ними надо ловчить, вести себя то так, то этак… Но давай не будем портить субботний день и добрую баню размышлениями об учителях. Я думаю, скоро можно идти в парилку.
— Замечательно! Уж не помню, сколько времени я не парился в такой бане.
— И обязательно будем купаться в проруби после парилки? — спросил Йони.
— Конечно! Даже если примерзнем ко льду!
Йони похлопал его по плечу.
— Тогда давай раздевайся. Я иду за полотенцами и фруктовым соком.
Рой отправился вместе с Йони. Томи ему не препятствовал. Пусть и его «старик» получит удовольствие от такого дня.
Глава седьмая
Что-то удивительное произошло в отношениях класса с Муурикки после совместного визита в класс Роя и господ из школьного управления. Что именно — было трудно определить, но, слушая в физическом кабинете объяснения Муурикки относительно таинственных свойств электричества, Томи мысленно готов был поклясться: что-то произошло.
И в нем самом тоже.
Вчера вечером он дважды прочел в учебнике задание по физике и заметки в тетради. И стоило ему оглянуться вокруг, как он видел перед каждым учеником аккуратные рисунки схемы, данной Муурикки на прошлом уроке.
И у Томи тоже был такой же рисунок. К своему удивлению, он обнаружил, что потратил на него вчера более получаса.
Прежде достаточно было любого листка бумаги, чтобы «содрать» на перемене вариант у какого-нибудь усердного ученика. Кроме того, теперь Муурикки слушали. Слушал ее и Томи, несмотря на одолевавшие его мысли. И даже регистрировал поток знаний, который она выдавала.
Похоже, учительница и сама сознавала: что-то произошло. Она словно испытывала прилив новых сил. Нечто вроде уверенности в себе. Она и брюзжала много меньше. Со своей стороны, класс ни словом не упоминал больше о потерянной письменной работе Пярри. Несомненно, шестерка для Пярри очень хорошая отметка. И у него была возможность поднять ее еще выше. Так что он сидел, навострив уши, слушал, что говорит Муурикки, и делал заметки, как заправский первый ученик.
Когда взгляд Томи упал на Яану Скуг, сестру Юсси, на сердце у него потеплело. В Яане было много общего с Хеленой — ее еще называли Хессу, — проживавшей в Хельсинки родственницей бабушки Сааринен.
Яана тоже была красивой девчонкой. Но к тому же еще и приятной. Многие девчонки с более скромными внешними данными воображали о себе гораздо больше. Временами Томи казалось, что Яана готова заговорить с ним. И в этом не было ничего от стремления найти дружка — стоило ей захотеть, и парней у нее появилось бы хоть отбавляй, — это было, похоже, желание настоящей дружбы. Но Томи не хотел рисковать. Он мало-помалу отходил и от Хессу. Замедлял переписку. Оставлял письма без ответа. В телефонных разговорах был немногословен.
Хотя никто об этом никогда не говорил, истина состояла в том, что парням их круга не стоило встречаться с самыми качественными девчонками класса. Как Яана, так и Хессу были от него дальше, чем Земля от Юпитера. Летом они уезжали за границу в лагеря по изучению языка. Они вели переписку со знакомыми и друзьями от Новой Зеландии до Бразилии. Они блестяще пройдут в гимназии и университеты. И увидят совсем других ребят, чем середнячки средней школы высшей ступени…
— Есть здесь кто-нибудь?
Томи вздрогнул.
Из коридора послышался голос директора.
— Барышня Столе! Барышня Столе!
Так звали секретаршу.
Муурикки прервала свои объяснения. Что там стряслось?
Голос директора прозвучал так громко, что все вздрогнули.
— Сейчас же позвони дворнику и скажи, чтобы он немедля шел сюда! Вся школа скоро потонет.
Муурикки была уже у двери. Последние слова директора прозвучали в классе еще отчетливее прежнего, так как учительница распахнула дверь. И пронзительный крик секретарши:
— Господи боже, что случилось?
— Пусть он перекроет магистральный водопровод! Сейчас же!
Ученики, сидевшие ближе всех к двери, ринулись вслед за Муурикки в коридор.
Это был знак к поголовному бегству из класса.
В коридоре Томи директора не увидел. И в актовом зале тоже. Его голос раздавался из другого коридора, откуда-то из-за актового зала.
— А вдруг там пожар! — ужаснулась одна из девочек, усугубляя всеобщую панику.
— Ха! Скорее, потоп, — сказал Йони. — Наверное, там разорвало трубу.
— Надо бы сбегать посмотреть! — оживился один из мальчишек.
Муурикки колебалась.
Все с надеждой ожидали решения учительницы. Как соблазнительно было убежать с последнего урока учебной недели! Во всей школе в это время занимались только два класса: физкультурой — мальчишки восьмого «В» и вот половина девятого «В» в физическом кабинете. И все это потому, что Ларе не отстоял их. Если бы классным руководителем был учитель поэнергичнее, Маса или кто-либо вроде него, не говоря уже об Ээве, он постоял бы за свой класс. Но Ларе это не трогало. Ему было все равно, если б даже они занимались в школе и в субботу.
Секретарша своим сообщением испортила благоприятную ситуацию:
— Дворник уже отправился перекрывать водопровод.
Вся группа «физиков» разочарованно вздохнула.
— Вернемся в класс и продолжим занятия! — решила Муурикки.
Не успел класс мало-мальски успокоиться, как последовал новый перерыв.
Резкий стук в дверь, которая тут же открылась.
Все встали — это был директор.
Серьезный вид директора заставил класс утихомириться.
На памяти Томи не было случая, чтобы он видел Хеку Харьюлу таким серьезным.
И в голосе его тоже звучали незнакомые нотки, когда он произнес:
— Я надеюсь, виновный сейчас же назовет себя!
Взгляды всего класса устремились на директора.
Но никто не поднял руки, не раскрыл рта.
— Я знаю, что виновный находится сейчас в классе. Каждая секунда молчания только отягощает вину.
Директор обвел глазами класс.
Томи проклинал себя. Ему было трудно выдержать этот взгляд, хотя он и не чувствовал за собой никакой вины.
Это чушь, что виновного выдают глаза. В подобной ситуации каждый, вероятно, чувствовал себя неуверенно.
Никто не проронил ни слова. Безмолвие дополняла абсолютная неподвижность всего класса.
Всеобщую оцепенелость нарушил лишь Холма: он согнулся словно в изнеможении, когда директор взглянул на него. Но и он не поднял руки, не издал ни звука.
— Время на исходе, — напомнил директор.
Хеке Харьюле было всего лет сорок, но выглядел он гораздо старше. В его голосе сквозила глубокая усталость.
— Ну ладно! Мы разберемся с этим делом немного позже. Но так не оставим… А пока вы можете подумать сообща, откуда достанете денег на возмещение ущерба. Судя по всему, он составит болеее тысячи марок.
Класс недоверчиво вздохнул.
— Что там случилось? — в ужасе спросила Муурикки.
В этот момент в дверном проеме из-за спины директора появился дворник. Директор обернулся.
— Вода больше не поступает в школу, — доложил дворник. — Но оставлять ремонт на послевыходные дни нельзя. Водопроводчики должны немедленно приняться за работу, если их, конечно, можно сейчас найти. Надо также вызвать по телефону уборщиц, чтобы они как можно быстрее взялись за уборку.
— Ладно… Главное сделано: перекрыли воду.
Когда дворник ушел, Хека Харьюла снова повернулся к классу:
— В мужской уборной разбили раковину. Она валялась на полу, и из ее подводящих труб хлестала вода, холодная и горячая. Она затопила уборную и весь коридор. Негодяй, сделавший это, даже не подумал подать сигнал тревоги… Сказал ли ваш классный руководитель, куда он отправляется на воскресенье?
Муурикки отрицательно покачала головой.
— Во всяком случае, я не слыхала… Быть может, его можно застать дома.
— Я попробую. — Директор оглядел класс: — Никому не уходить без моего разрешения.
Оставался еще один урок. Несмотря на это, одна из девочек сказала:
— А мы-то тут при чем? Уж по крайней мере это сделала не девочка! Нас могли бы и отпустить…
Ничего не ответив, директор вышел.
Прошла минута, прежде чем кто-то сообразил, что можно сесть.
Остальные молча последовали его примеру.
Муурикки все еще не садилась. Она глядела на них как загипнотизированная.
— Мне бы сейчас буйствовать и кричать…
Голос Муурикки звучал как-то странно, как будто она говорила из далекой пещеры глубоко под землей.
— … Но я не имею на это права… Я слабый человек.
Она откинула рукой прядь волос со лба.
— Мне кажется, я знаю, как чувствует себя виновный в эту минуту. Когда пропала письменная работа АриПекки Пярри, я и сама старалась перенести объяснение со дня на день… Не все одинаково смелы и бесстрашны. Но и самый слабый из нас должен уметь нести ответственность… Все мы выйдем сейчас на пять минут в коридор. Никто не должен уходить из коридора, но если кому-нибудь легче по собственному почину принять там решение, тот может пойти доложить директору. Итак, класс, встать!
Не дожидаясь, пока ученики начнут выходить, Муурикки первая покинула класс, оставив дверь незакрытой. Когда Томи выглянул в коридор, ему показалось, что плечи и спина учительницы как-то странно подергиваются.
И в нем самом тоже.
Вчера вечером он дважды прочел в учебнике задание по физике и заметки в тетради. И стоило ему оглянуться вокруг, как он видел перед каждым учеником аккуратные рисунки схемы, данной Муурикки на прошлом уроке.
И у Томи тоже был такой же рисунок. К своему удивлению, он обнаружил, что потратил на него вчера более получаса.
Прежде достаточно было любого листка бумаги, чтобы «содрать» на перемене вариант у какого-нибудь усердного ученика. Кроме того, теперь Муурикки слушали. Слушал ее и Томи, несмотря на одолевавшие его мысли. И даже регистрировал поток знаний, который она выдавала.
Похоже, учительница и сама сознавала: что-то произошло. Она словно испытывала прилив новых сил. Нечто вроде уверенности в себе. Она и брюзжала много меньше. Со своей стороны, класс ни словом не упоминал больше о потерянной письменной работе Пярри. Несомненно, шестерка для Пярри очень хорошая отметка. И у него была возможность поднять ее еще выше. Так что он сидел, навострив уши, слушал, что говорит Муурикки, и делал заметки, как заправский первый ученик.
Когда взгляд Томи упал на Яану Скуг, сестру Юсси, на сердце у него потеплело. В Яане было много общего с Хеленой — ее еще называли Хессу, — проживавшей в Хельсинки родственницей бабушки Сааринен.
Яана тоже была красивой девчонкой. Но к тому же еще и приятной. Многие девчонки с более скромными внешними данными воображали о себе гораздо больше. Временами Томи казалось, что Яана готова заговорить с ним. И в этом не было ничего от стремления найти дружка — стоило ей захотеть, и парней у нее появилось бы хоть отбавляй, — это было, похоже, желание настоящей дружбы. Но Томи не хотел рисковать. Он мало-помалу отходил и от Хессу. Замедлял переписку. Оставлял письма без ответа. В телефонных разговорах был немногословен.
Хотя никто об этом никогда не говорил, истина состояла в том, что парням их круга не стоило встречаться с самыми качественными девчонками класса. Как Яана, так и Хессу были от него дальше, чем Земля от Юпитера. Летом они уезжали за границу в лагеря по изучению языка. Они вели переписку со знакомыми и друзьями от Новой Зеландии до Бразилии. Они блестяще пройдут в гимназии и университеты. И увидят совсем других ребят, чем середнячки средней школы высшей ступени…
— Есть здесь кто-нибудь?
Томи вздрогнул.
Из коридора послышался голос директора.
— Барышня Столе! Барышня Столе!
Так звали секретаршу.
Муурикки прервала свои объяснения. Что там стряслось?
Голос директора прозвучал так громко, что все вздрогнули.
— Сейчас же позвони дворнику и скажи, чтобы он немедля шел сюда! Вся школа скоро потонет.
Муурикки была уже у двери. Последние слова директора прозвучали в классе еще отчетливее прежнего, так как учительница распахнула дверь. И пронзительный крик секретарши:
— Господи боже, что случилось?
— Пусть он перекроет магистральный водопровод! Сейчас же!
Ученики, сидевшие ближе всех к двери, ринулись вслед за Муурикки в коридор.
Это был знак к поголовному бегству из класса.
В коридоре Томи директора не увидел. И в актовом зале тоже. Его голос раздавался из другого коридора, откуда-то из-за актового зала.
— А вдруг там пожар! — ужаснулась одна из девочек, усугубляя всеобщую панику.
— Ха! Скорее, потоп, — сказал Йони. — Наверное, там разорвало трубу.
— Надо бы сбегать посмотреть! — оживился один из мальчишек.
Муурикки колебалась.
Все с надеждой ожидали решения учительницы. Как соблазнительно было убежать с последнего урока учебной недели! Во всей школе в это время занимались только два класса: физкультурой — мальчишки восьмого «В» и вот половина девятого «В» в физическом кабинете. И все это потому, что Ларе не отстоял их. Если бы классным руководителем был учитель поэнергичнее, Маса или кто-либо вроде него, не говоря уже об Ээве, он постоял бы за свой класс. Но Ларе это не трогало. Ему было все равно, если б даже они занимались в школе и в субботу.
Секретарша своим сообщением испортила благоприятную ситуацию:
— Дворник уже отправился перекрывать водопровод.
Вся группа «физиков» разочарованно вздохнула.
— Вернемся в класс и продолжим занятия! — решила Муурикки.
Не успел класс мало-мальски успокоиться, как последовал новый перерыв.
Резкий стук в дверь, которая тут же открылась.
Все встали — это был директор.
Серьезный вид директора заставил класс утихомириться.
На памяти Томи не было случая, чтобы он видел Хеку Харьюлу таким серьезным.
И в голосе его тоже звучали незнакомые нотки, когда он произнес:
— Я надеюсь, виновный сейчас же назовет себя!
Взгляды всего класса устремились на директора.
Но никто не поднял руки, не раскрыл рта.
— Я знаю, что виновный находится сейчас в классе. Каждая секунда молчания только отягощает вину.
Директор обвел глазами класс.
Томи проклинал себя. Ему было трудно выдержать этот взгляд, хотя он и не чувствовал за собой никакой вины.
Это чушь, что виновного выдают глаза. В подобной ситуации каждый, вероятно, чувствовал себя неуверенно.
Никто не проронил ни слова. Безмолвие дополняла абсолютная неподвижность всего класса.
Всеобщую оцепенелость нарушил лишь Холма: он согнулся словно в изнеможении, когда директор взглянул на него. Но и он не поднял руки, не издал ни звука.
— Время на исходе, — напомнил директор.
Хеке Харьюле было всего лет сорок, но выглядел он гораздо старше. В его голосе сквозила глубокая усталость.
— Ну ладно! Мы разберемся с этим делом немного позже. Но так не оставим… А пока вы можете подумать сообща, откуда достанете денег на возмещение ущерба. Судя по всему, он составит болеее тысячи марок.
Класс недоверчиво вздохнул.
— Что там случилось? — в ужасе спросила Муурикки.
В этот момент в дверном проеме из-за спины директора появился дворник. Директор обернулся.
— Вода больше не поступает в школу, — доложил дворник. — Но оставлять ремонт на послевыходные дни нельзя. Водопроводчики должны немедленно приняться за работу, если их, конечно, можно сейчас найти. Надо также вызвать по телефону уборщиц, чтобы они как можно быстрее взялись за уборку.
— Ладно… Главное сделано: перекрыли воду.
Когда дворник ушел, Хека Харьюла снова повернулся к классу:
— В мужской уборной разбили раковину. Она валялась на полу, и из ее подводящих труб хлестала вода, холодная и горячая. Она затопила уборную и весь коридор. Негодяй, сделавший это, даже не подумал подать сигнал тревоги… Сказал ли ваш классный руководитель, куда он отправляется на воскресенье?
Муурикки отрицательно покачала головой.
— Во всяком случае, я не слыхала… Быть может, его можно застать дома.
— Я попробую. — Директор оглядел класс: — Никому не уходить без моего разрешения.
Оставался еще один урок. Несмотря на это, одна из девочек сказала:
— А мы-то тут при чем? Уж по крайней мере это сделала не девочка! Нас могли бы и отпустить…
Ничего не ответив, директор вышел.
Прошла минута, прежде чем кто-то сообразил, что можно сесть.
Остальные молча последовали его примеру.
Муурикки все еще не садилась. Она глядела на них как загипнотизированная.
— Мне бы сейчас буйствовать и кричать…
Голос Муурикки звучал как-то странно, как будто она говорила из далекой пещеры глубоко под землей.
— … Но я не имею на это права… Я слабый человек.
Она откинула рукой прядь волос со лба.
— Мне кажется, я знаю, как чувствует себя виновный в эту минуту. Когда пропала письменная работа АриПекки Пярри, я и сама старалась перенести объяснение со дня на день… Не все одинаково смелы и бесстрашны. Но и самый слабый из нас должен уметь нести ответственность… Все мы выйдем сейчас на пять минут в коридор. Никто не должен уходить из коридора, но если кому-нибудь легче по собственному почину принять там решение, тот может пойти доложить директору. Итак, класс, встать!
Не дожидаясь, пока ученики начнут выходить, Муурикки первая покинула класс, оставив дверь незакрытой. Когда Томи выглянул в коридор, ему показалось, что плечи и спина учительницы как-то странно подергиваются.
Глава восьмая
Дворничиха единоборствовала с потопом, разлившимся в коридоре у входа в актовый зал, с помощью широкой щетки, нескольких тряпок и пяти ведер. На ее счастье, пол в коридоре в свое время был сделан плохо: он был несколько покат в сторону уборной, поэтому вода, скопившаяся в углублении, могла хлынуть в актовый зал, только если бы поднялась еще на несколько сантиметров.
Старуха никогда не отличалась хорошими манерами. Так и сейчас она затрещала, словно горящий можжевельник:
— Не подходить сюда!
— Мы могли бы чем-нибудь помочь вам, — попыталась подлизаться к ней Карита.
— Не нужна мне ваша помощь… Лишь бы не мешали…
Она была расторопной, работящей женщиной, как и сам дворник. Вода так и брызгала, когда она собирала ее совком для мусора, сливала в ведра и продвигалась вперед, ловко орудуя щеткой и тряпками.
Ребята пытались заглянуть в конец коридора.
На полу у уборных воды было более чем на два сантиметра. И примерно на сантиметр у того края, где они стояли. Дверь мужского туалета была открыта. Вода продолжала перехлестывать через порог при каждом движении работавшего там старшего сына дворника. Его ругательства доносились до них вместе с бульканьем воды, когда он опорожнял ведро в раковину или унитаз.
Водосток в полу уборной опять засорился. Во всяком случае, вода через него почти не проходила. Вероятно, потоком опрокинуло корзину с мусором, и мусор забил его отверстие.
Лауронен попытался осторожно прошмыгнуть по коридору мимо дворничихи.
— Я сказала, что туда нельзя ходить!
Этот возглас сопровождался взмахом мокрой тряпки, и лишь мгновенная реакция спасла парня от удара.
— Ты только не нервничай, я уйду, уйду!
— Тут кто угодно разнервничается, когда приходится заниматься таким делом в пятницу, да еще в такое время! — вставила Улламайя и вместе с другими пошла в класс.
— Не было бы всего этого шума, если б виновный нашел в себе смелость ответить за свой поступок, — сказала Минна. Ее глаза, большие и прекрасные, как у Хессу из Хельсинки, были сейчас как-то странно сужены. — Только мальчишки в нашем классе все дрянь.
— В это начинаешь понемногу верить, когда об этом так часто говорят, — сказал Лауронен, растягивая слова.
— Ну уж девочки-то ни в коем случае не будут вносить деньги в возмещение ущерба, — заявила Улламайя.
— Разумеется, нет! — загалдели девчонки.
— Они не стали бы платить, случись это и в женской уборной.
— Отец примчится сюда, как снаряд, если я заведу речь о нескольких десятках марок!
— Это дело принципа, — заметила Улламайя.
Муурикки шагнула в класс и закрыла за собой дверь. Ни на кого не глядя, она подошла к столу и села.
— Никто не явился к директору, — сказала она.
— И не явится, — сердито сказала Улламайя.
— Наши ребята такие дрянные, что это можно было предвидеть заранее, — зло проговорила Минна.
Муурикки медленно покачала головой:
— Я разочарована, мальчики! Ужасно разочарована… Мне жаль виновного. Он должен чувствовать себя отвратительно… В такие моменты, как этот, невольно спрашиваешь себя, почему в мире рождаются такие слабые люди, когда жизнь так жестока?
— И глупые, — бросила Улламайя.
Муурикки остановила на ней взгляд.
— Да, и глупые, — сказала она. — Все загнаны на один берег моря, по которому они должны плыть, независимо от того, умеют они плавать или нет…
Директор постучал в дверь класса и отворил ее.
Все поднялись и уставились на заметно слинявшую фигуру Хеки Харьюлы.
— Я не добился от Ларе никакого ответа, — сказал он Муурикки. — И у меня нет больше времени оставаться тут для разбирательства — через час я должен уехать. Таким образом, в силу необходимости мы займемся этим делом в понедельник. Будь любезна, составь список присутствующих.
— И девочек тоже? — воспротивилась Минна.
— Всех… — Директор повернулся и оглядел класс. — Кто из мальчиков заходил на последней перемене в уборную? Поднимите руки!
Томи ощутил омерзительный зуд в спине.
Стараясь не поворачивать головы ни на миллиметр, он нашел взглядом Лауронена.
Рука того не поднялась.
Поэтому и он не поднял…
Если бы Томи не отправился вместе с Роем в третий обход по прогулочной дорожке, засыпанной опилками, он бы не наткнулся на Лауронена. Тот сам окликнул его.
Взмахнув рукой, Томи еще раз кинул обломок палки в кустарник, и Рой поспешно бросился за ним. Таким образом Томи выиграл несколько секунд для того, чтобы превозмочь чувство раздражения.
Томи не хотел, чтобы хоть что-то напоминало ему о школе в конце недели. Это заведение внушало ему отвращение. Завод, который выпускает людей. Он видел нечто подобное во сне. Их класс по одному ученику упаковывали в полиэтилен и ставили на конвейер. У конвейера стояли учителя и отбрасывали в сторону всех тех, кто не соответствовал требованиям качества.
Это был чертовски живой сон. Томи хорошо помнил, как он размышлял, можно ли чем-нибудь защитить голову, которая колотилась о железные стены большого вагона для отбросов.
И вот теперь, когда на короткое время можно было забыть про школу, как нарочно, появился Лауронен. Он остановился, слез с велосипеда и стал ждать.
Рой, громко дыша, прибежал с палкой в зубах. Томи наклонился, взъерошил ему шерсть и обласкал его. Не он виноват, что мир устроен так паршиво. Если бы человечество хотя бы на одну десятую состояло из людей, таких же чутких, как эти шерстомордые, жизнь была бы совсем другой.
Когда Томи кончил ласкать Роя, тот помчался к Лауронену за дополнительным поощрением. Лауронен подпер одной ногой велосипед и обеими руками обнял Роя — так он стосковался по нему.
Лауронен любил Роя. И собака, со своей стороны, давным-давно приняла его за своего — с момента их первой встречи. Томи помнил, что сначала он даже слегка рассердился на Роя за такую неразборчивость, потому что тогда он еще сам не знал, что такое Лауронен.
В сегодняшней встрече Лауронена с Роем было нечто такое, что заставило Томи сглотнуть подступивший к горлу комок. Лауронен знал наверняка, что рано или поздно ждет его впереди. И вообще его никто не любил. Но он был еще не совсем испорченным, раз Рой так к нему привязался.
Когда Томи подходил к тротуару, Рой уже мчался обратно к нему.
Лауронен уравновесил свой велосипед, который чуть было не опрокинулся от суетни Роя.
— Совершаешь моцион, — констатировал Лауронен.
— Три круга по прогулочной тропинке. В некоторых местах так сыро, что вообще не хочется идти.
Лауронен усмехнулся:
— Это не надолго. На будущую неделю снова предсказывают свыше двадцати градусов мороза.
Лауронен безотрывно глядел на Томи.
— Ты видел меня там, в уборной!
Томи удовольствовался кивком.
— Ну, а Анттила видел?
Томи вот уже двое суток размышлял о том же. Преподаватель физкультуры, который велел ему позвать из мужской уборной мальчишек из восьмого «В», сам стоял в коридоре довольно близко к двери уборной.
— Он, наверное, не видел. Иначе почему бы ему не сказать об этом?
Лауронен потер кончик носа.
Томи испытывал жалость к нему. Лауронен был толстокожий малый, и его бесчувственность не раз приводила Томи в бешенство, но вместе с тем в нем было нечто от беспомощного малыша, и при росте сто восемьдесят сантиметров он казался иногда пятилетним ребенком.
— Признаться с каждым днем будет все труднее, — произнес наконец Томи.
Лицо Лауронена помрачнело.
— Это сделал не я. Но это, наверное, все равно. Во всяком случае, они обвинят меня. Можешь бежать и наябедничать.
— Когда это я бегал ябедничать?
— Ну так, по крайней мере, тебе страшно хотелось. И сейчас хочется!
— Если бы ты сознался сам, тебе не пришлось бы как помешанному бояться людей.
Лауронен выбросил вперед руку, словно хотел схватить Томи за грудки, но не схватил.
— Я же только что сказал, что это сделал не я. Или я?
Томи пожал плечами.
— Мне-то зачем знать это?… Спроси самого себя! Раковина была еще цела, когда я заглянул в уборную.
— Вот и выложил бы тогда им это, раз они так орали!
— Я выложил им ничуть не больше, чем ты, Лауронен. Ты это прекрасно знаешь… Но я не стану врать в твою пользу, если они почему-либо спросят меня.
— Это почему же они тебя спросят?
— Например, если Анттила вспомнит, что я заглядывал в уборную… Раз ты невиновен, то почему не сказал прямо, что был там последним и раковина была цела?
По лицу Лауронена пробежала легкая насмешка.
— Так они мне и поверят!
Томи гадал, что прячется за кажущимся спокойствием Лауронена.
Как все обстояло в действительности?
— Не развалилась же раковина сама собой…
— Так бы прямо и сказал, что это сделал я!
Лауронен сел на велосипед, а Томи повернулся опять к прогулочной тропинке.
— Вот и донеси на меня утром! — крикнул Лауронен ему вслед. — Или, может, у тебя не хватит терпения дождаться утра?
Томи оглянулся.
Лауронен ехал, держа одной рукой руль, а другую вытянув в сторону прогулочной тропинки.
— Жаль, что у такой превосходной собаки такой дрянной хозяин! — крикнул он и исчез.
Старуха никогда не отличалась хорошими манерами. Так и сейчас она затрещала, словно горящий можжевельник:
— Не подходить сюда!
— Мы могли бы чем-нибудь помочь вам, — попыталась подлизаться к ней Карита.
— Не нужна мне ваша помощь… Лишь бы не мешали…
Она была расторопной, работящей женщиной, как и сам дворник. Вода так и брызгала, когда она собирала ее совком для мусора, сливала в ведра и продвигалась вперед, ловко орудуя щеткой и тряпками.
Ребята пытались заглянуть в конец коридора.
На полу у уборных воды было более чем на два сантиметра. И примерно на сантиметр у того края, где они стояли. Дверь мужского туалета была открыта. Вода продолжала перехлестывать через порог при каждом движении работавшего там старшего сына дворника. Его ругательства доносились до них вместе с бульканьем воды, когда он опорожнял ведро в раковину или унитаз.
Водосток в полу уборной опять засорился. Во всяком случае, вода через него почти не проходила. Вероятно, потоком опрокинуло корзину с мусором, и мусор забил его отверстие.
Лауронен попытался осторожно прошмыгнуть по коридору мимо дворничихи.
— Я сказала, что туда нельзя ходить!
Этот возглас сопровождался взмахом мокрой тряпки, и лишь мгновенная реакция спасла парня от удара.
— Ты только не нервничай, я уйду, уйду!
— Тут кто угодно разнервничается, когда приходится заниматься таким делом в пятницу, да еще в такое время! — вставила Улламайя и вместе с другими пошла в класс.
— Не было бы всего этого шума, если б виновный нашел в себе смелость ответить за свой поступок, — сказала Минна. Ее глаза, большие и прекрасные, как у Хессу из Хельсинки, были сейчас как-то странно сужены. — Только мальчишки в нашем классе все дрянь.
— В это начинаешь понемногу верить, когда об этом так часто говорят, — сказал Лауронен, растягивая слова.
— Ну уж девочки-то ни в коем случае не будут вносить деньги в возмещение ущерба, — заявила Улламайя.
— Разумеется, нет! — загалдели девчонки.
— Они не стали бы платить, случись это и в женской уборной.
— Отец примчится сюда, как снаряд, если я заведу речь о нескольких десятках марок!
— Это дело принципа, — заметила Улламайя.
Муурикки шагнула в класс и закрыла за собой дверь. Ни на кого не глядя, она подошла к столу и села.
— Никто не явился к директору, — сказала она.
— И не явится, — сердито сказала Улламайя.
— Наши ребята такие дрянные, что это можно было предвидеть заранее, — зло проговорила Минна.
Муурикки медленно покачала головой:
— Я разочарована, мальчики! Ужасно разочарована… Мне жаль виновного. Он должен чувствовать себя отвратительно… В такие моменты, как этот, невольно спрашиваешь себя, почему в мире рождаются такие слабые люди, когда жизнь так жестока?
— И глупые, — бросила Улламайя.
Муурикки остановила на ней взгляд.
— Да, и глупые, — сказала она. — Все загнаны на один берег моря, по которому они должны плыть, независимо от того, умеют они плавать или нет…
Директор постучал в дверь класса и отворил ее.
Все поднялись и уставились на заметно слинявшую фигуру Хеки Харьюлы.
— Я не добился от Ларе никакого ответа, — сказал он Муурикки. — И у меня нет больше времени оставаться тут для разбирательства — через час я должен уехать. Таким образом, в силу необходимости мы займемся этим делом в понедельник. Будь любезна, составь список присутствующих.
— И девочек тоже? — воспротивилась Минна.
— Всех… — Директор повернулся и оглядел класс. — Кто из мальчиков заходил на последней перемене в уборную? Поднимите руки!
Томи ощутил омерзительный зуд в спине.
Стараясь не поворачивать головы ни на миллиметр, он нашел взглядом Лауронена.
Рука того не поднялась.
Поэтому и он не поднял…
Если бы Томи не отправился вместе с Роем в третий обход по прогулочной дорожке, засыпанной опилками, он бы не наткнулся на Лауронена. Тот сам окликнул его.
Взмахнув рукой, Томи еще раз кинул обломок палки в кустарник, и Рой поспешно бросился за ним. Таким образом Томи выиграл несколько секунд для того, чтобы превозмочь чувство раздражения.
Томи не хотел, чтобы хоть что-то напоминало ему о школе в конце недели. Это заведение внушало ему отвращение. Завод, который выпускает людей. Он видел нечто подобное во сне. Их класс по одному ученику упаковывали в полиэтилен и ставили на конвейер. У конвейера стояли учителя и отбрасывали в сторону всех тех, кто не соответствовал требованиям качества.
Это был чертовски живой сон. Томи хорошо помнил, как он размышлял, можно ли чем-нибудь защитить голову, которая колотилась о железные стены большого вагона для отбросов.
И вот теперь, когда на короткое время можно было забыть про школу, как нарочно, появился Лауронен. Он остановился, слез с велосипеда и стал ждать.
Рой, громко дыша, прибежал с палкой в зубах. Томи наклонился, взъерошил ему шерсть и обласкал его. Не он виноват, что мир устроен так паршиво. Если бы человечество хотя бы на одну десятую состояло из людей, таких же чутких, как эти шерстомордые, жизнь была бы совсем другой.
Когда Томи кончил ласкать Роя, тот помчался к Лауронену за дополнительным поощрением. Лауронен подпер одной ногой велосипед и обеими руками обнял Роя — так он стосковался по нему.
Лауронен любил Роя. И собака, со своей стороны, давным-давно приняла его за своего — с момента их первой встречи. Томи помнил, что сначала он даже слегка рассердился на Роя за такую неразборчивость, потому что тогда он еще сам не знал, что такое Лауронен.
В сегодняшней встрече Лауронена с Роем было нечто такое, что заставило Томи сглотнуть подступивший к горлу комок. Лауронен знал наверняка, что рано или поздно ждет его впереди. И вообще его никто не любил. Но он был еще не совсем испорченным, раз Рой так к нему привязался.
Когда Томи подходил к тротуару, Рой уже мчался обратно к нему.
Лауронен уравновесил свой велосипед, который чуть было не опрокинулся от суетни Роя.
— Совершаешь моцион, — констатировал Лауронен.
— Три круга по прогулочной тропинке. В некоторых местах так сыро, что вообще не хочется идти.
Лауронен усмехнулся:
— Это не надолго. На будущую неделю снова предсказывают свыше двадцати градусов мороза.
Лауронен безотрывно глядел на Томи.
— Ты видел меня там, в уборной!
Томи удовольствовался кивком.
— Ну, а Анттила видел?
Томи вот уже двое суток размышлял о том же. Преподаватель физкультуры, который велел ему позвать из мужской уборной мальчишек из восьмого «В», сам стоял в коридоре довольно близко к двери уборной.
— Он, наверное, не видел. Иначе почему бы ему не сказать об этом?
Лауронен потер кончик носа.
— Признаться с каждым днем будет все труднее, — произнес наконец Томи.
Лицо Лауронена помрачнело.
— Это сделал не я. Но это, наверное, все равно. Во всяком случае, они обвинят меня. Можешь бежать и наябедничать.
— Когда это я бегал ябедничать?
— Ну так, по крайней мере, тебе страшно хотелось. И сейчас хочется!
— Если бы ты сознался сам, тебе не пришлось бы как помешанному бояться людей.
Лауронен выбросил вперед руку, словно хотел схватить Томи за грудки, но не схватил.
— Я же только что сказал, что это сделал не я. Или я?
Томи пожал плечами.
— Мне-то зачем знать это?… Спроси самого себя! Раковина была еще цела, когда я заглянул в уборную.
— Вот и выложил бы тогда им это, раз они так орали!
— Я выложил им ничуть не больше, чем ты, Лауронен. Ты это прекрасно знаешь… Но я не стану врать в твою пользу, если они почему-либо спросят меня.
— Это почему же они тебя спросят?
— Например, если Анттила вспомнит, что я заглядывал в уборную… Раз ты невиновен, то почему не сказал прямо, что был там последним и раковина была цела?
По лицу Лауронена пробежала легкая насмешка.
— Так они мне и поверят!
Томи гадал, что прячется за кажущимся спокойствием Лауронена.
Как все обстояло в действительности?
— Не развалилась же раковина сама собой…
— Так бы прямо и сказал, что это сделал я!
Лауронен сел на велосипед, а Томи повернулся опять к прогулочной тропинке.
— Вот и донеси на меня утром! — крикнул Лауронен ему вслед. — Или, может, у тебя не хватит терпения дождаться утра?
Томи оглянулся.
Лауронен ехал, держа одной рукой руль, а другую вытянув в сторону прогулочной тропинки.
— Жаль, что у такой превосходной собаки такой дрянной хозяин! — крикнул он и исчез.
Глава девятая
Только после третьего нажима на звонок, укрепленный на дверном косяке, последовал ответ директора. Зеленый свет.
Томи открыл дверь и шагнул в кабинет. Директор стоял у стола, подавшись вперед, и смотрел поверх него на этот «светофор».
— Мне велели прийти к вам, — неловко сказал Томи.
— Да. Наверное, ты знаешь, для чего?
— Понятия не имею.
Директор нахмурил лоб. Его серые глаза глядели на Томи до тягости пытливо.
— Не имеешь?
— Не имею. Догадываюсь только, что это имеет отношение к нашему классу и разбитой раковине.
Гомон голосов в учительской усилился.
— Минутку!
Директор вышел через дверь, ведущую прямо в учительскую, оставив ее приоткрытой.
Похоже, что учителя тоже говорили на эту же тему.
Томи испытывал слепую ненависть к уборной. Как будто к цементу, кафельным плиткам и прочим аксессуарам уборной стоило и можно было питать какие-либо чувства, будь то ненависть или любовь. Но все равно он ненавидел все это. Ненавидел с первых дней учебы в школе, еще когда он учился в младших классах.
В тот год, когда он впервые пошел в школу, учеников в уборных для младших классов тоже терроризировали всякие тупоумные типы. Их чувству собственного достоинства льстило быть мучителями в уборных для мальчиков. Можно не сомневаться, что если бы, став взрослыми, они получили власть, какую имели надзиратели в лагерях смерти, они были бы готовы на все.
Томи открыл дверь и шагнул в кабинет. Директор стоял у стола, подавшись вперед, и смотрел поверх него на этот «светофор».
— Мне велели прийти к вам, — неловко сказал Томи.
— Да. Наверное, ты знаешь, для чего?
— Понятия не имею.
Директор нахмурил лоб. Его серые глаза глядели на Томи до тягости пытливо.
— Не имеешь?
— Не имею. Догадываюсь только, что это имеет отношение к нашему классу и разбитой раковине.
Гомон голосов в учительской усилился.
— Минутку!
Директор вышел через дверь, ведущую прямо в учительскую, оставив ее приоткрытой.
Похоже, что учителя тоже говорили на эту же тему.
Томи испытывал слепую ненависть к уборной. Как будто к цементу, кафельным плиткам и прочим аксессуарам уборной стоило и можно было питать какие-либо чувства, будь то ненависть или любовь. Но все равно он ненавидел все это. Ненавидел с первых дней учебы в школе, еще когда он учился в младших классах.
В тот год, когда он впервые пошел в школу, учеников в уборных для младших классов тоже терроризировали всякие тупоумные типы. Их чувству собственного достоинства льстило быть мучителями в уборных для мальчиков. Можно не сомневаться, что если бы, став взрослыми, они получили власть, какую имели надзиратели в лагерях смерти, они были бы готовы на все.