Томи открыл дверь в другую комнату. Собака вышла.
— Жди здесь!
Собака послушно осталась за дверью.
— Значит, так: кладем его под коврик, только в другое место!
Сату спрятала мячик в таком незаметном месте, что Томи хотел даже поместить его чуточку повиднее.
— Ну ладно, попробуем, — решил он. — Открой дверь.
Девочка подбежала к двери и распахнула ее. Собака сидела на месте.
— Где мячик? Ищи!
Собака мгновенно выскочила из комнаты, подбежала к Томи и, остановившись возле него, огляделась. Затем бросилась на коврик.
— Нашла! — ликовала Сату.
Собака соскочила с коврика и стала мордой выталкивать из-под него мячик. В следующее мгновение она принесла мячик Томи.
— Она и это умеет! — ликовала девочка. — Она уже до нас умела играть в эту игру!
Томи в глубине души тоже был в этом уверен.
Следующие полчаса собака приносила мяч из самых неожиданных мест, куда Сату его прятала. Когда Рой не мог достать его сам, он лаем давал знать, что нашел его, и Томи с Сату доставали мяч из укрытия.
Сату была готова продолжать игру как угодно долго, но по своему опыту Томи знал, что нельзя давать девочке расшалиться так поздно вечером, иначе она не сможет уснуть.
— Поедим теперь то, что приготовила нам на ужин Марке, а потом посмотрим телевизор, — предложил Томи.
— Я не хочу есть, — возразила девочка.
— А Рой хочет. Вот смотри.
У Томи оставался принесенный из дому кусок колбасы. Он бросил собаке маленький кусочек. Она схватила его на лету.
— Ну что, видишь? Скормим Рою эту колбасу в передней. И постелим ему коврик, чтобы он мог отдохнуть и вздремнуть.
Уходя, бабушка Сааринен сказала, что лучше, если собака поспит в передней: для верности. Это означало: как бы она не намочила в комнате или даже не сделала чего похуже. Томи, конечно, был уверен, что собака ничего такого себе не позволит, но для Роя и лежать в передней было уже хорошо.
Томи налил в тарелку воды на тот случай, если ночью собаке захочется пить, а он, может статься, заснет у телевизора и больше не выйдет к ней.
В гостиной Томи и Сату устроили роскошный пир. По телевизору сначала показали отменную программу с Бастером Кйтсоном и другими артистами прежних времен. Угощение было высшего класса, как и следовало ожидать от Марке. Она набила холодильник уже готовыми порциями. Бутерброды и молоко. Куски хлеба с копченым мясом. Его присылали Марке из деревни.
Сату бутерброды не нравились. Томи съедал с ее бутерброда колбасу, а потом выжимал на хлеб из тюбика икру «Калле». Ему она казалась горькой, но Сату охотно ела ее.
А вот следующее блюдо, приготовленное ее матерью, понравилось им обоим. Марке до половины набила мороженым высоченные стаканы, залила их на два пальца апельсиновым соком, а поверх до краев налила воды «Сприти». В каждом стакане было по две соломинки и ложка с длинной ручкой.
Коктейля из лимонада с мороженым хватило на всю телевизионную комическую программу. Сату втянула через соломинку последние капли со дна стакана как раз в ту минуту, когда ей надоел и коктейль, и телевизор. Девочка прикорнула на диване — вся ее рожица была желтой от апельсинового сока и перепачкана мороженым.
Томи достал бумажный носовой платок и обтер спящей девочке лицо, потом сунул ей под голову подушку и пододвинул кресло, чтобы она не упала во сне. Затем прикрыл ее тонким байковым одеяльцем, положил рядом с нею тряпичную куклу — и его свободный вечер начался.
С легкой грустью смотрел он на девочку, которая все теснее прижимала к себе во сне свою куклу. Сату была для Томи все равно что младшая сестренка. Никогда прежде он не думал о том, что ему может не хватать сестры. Он понял это только тогда, когда по соседству появилась эта большеглазая кудрявая девочка. К нему пришло ощущение, будто он взял на себя роль какого-то героя, потому что Сату всегда прибегала к нему за защитой. У нее не было ни брата, ни сестры, и в защите она нуждалась частенько.
У Томи мелькнуло воспоминание о посетившей их школу миссионерше. Они не приняли всерьез ее речей, и в голосе миссионерши явно звучало огорчение, когда она сказала: «Если бы вы хоть раз увидели, как дети и взрослые умирают от голода, а скотина изводится от жажды, до вас бы дошло!»
Мимолетное чувство стыда охватило тогда Томи.
Женщина почувствовала это инстинктивно. Некоторые люди глубоко разбираются в других людях. Некоторые не разбираются вообще. Миссионерша была права. Человек не поймет, пока не увидит сам. Учитель доверяет только термометру. Если температура поднялась до тридцати семи и пяти — дело ясное. Ну, а если в твоей душе температура тридцать девять и восемь, тебя все равно не освободят от занятий. У взрослых, безусловно, никогда не бывает такого ощущения: провались он пропадом, весь этот мир, я больше не могу. Во всяком случае, объяснять это учителю было делом совершенно безнадежным. Как и то, что в таком случае хочется бежать ото всех, заползти в какую-нибудь нору и заснуть. Безусловно, и та миссионерша чувствовала, что объяснять что-либо им, ученикам, бесполезно.
«Я не верю, что дети, которые не могут пройти мимо пташки со сломанным крылом, равнодушны к смерти невинных детей и животных. Вот только я не могу довести это до вашего сознания. Не могу разбудить вас». Так сказала миссионерша. Ребята, сидевшие в актовом зале возле самой двери, видели слезы на ее глазах, когда она покидала зал.
По телевидению начали показывать старый детективный фильм. Его уже прокручивали раньше, позапрошлой зимой. Томи достал из шкафа горстку карамелек, которые оставила им Марке, и разделил ее надвое: чтобы не съесть незаметно для себя долю Сату. Потом он поставил перед креслом скамеечку и положил на нее ноги. Карамель была на другой скамеечке возле кресла. Хорошо бы сидеть, развалясь, в кресле и сосать карамельки.
Вот только фильм был не особенно интересный. Наверное, поэтому Томи сразу же заснул.
Глава шестая
Глава седьмая
Глава восьмая
— Жди здесь!
Собака послушно осталась за дверью.
— Значит, так: кладем его под коврик, только в другое место!
Сату спрятала мячик в таком незаметном месте, что Томи хотел даже поместить его чуточку повиднее.
— Ну ладно, попробуем, — решил он. — Открой дверь.
Девочка подбежала к двери и распахнула ее. Собака сидела на месте.
— Где мячик? Ищи!
Собака мгновенно выскочила из комнаты, подбежала к Томи и, остановившись возле него, огляделась. Затем бросилась на коврик.
— Нашла! — ликовала Сату.
Собака соскочила с коврика и стала мордой выталкивать из-под него мячик. В следующее мгновение она принесла мячик Томи.
— Она и это умеет! — ликовала девочка. — Она уже до нас умела играть в эту игру!
Томи в глубине души тоже был в этом уверен.
Следующие полчаса собака приносила мяч из самых неожиданных мест, куда Сату его прятала. Когда Рой не мог достать его сам, он лаем давал знать, что нашел его, и Томи с Сату доставали мяч из укрытия.
Сату была готова продолжать игру как угодно долго, но по своему опыту Томи знал, что нельзя давать девочке расшалиться так поздно вечером, иначе она не сможет уснуть.
— Поедим теперь то, что приготовила нам на ужин Марке, а потом посмотрим телевизор, — предложил Томи.
— Я не хочу есть, — возразила девочка.
— А Рой хочет. Вот смотри.
У Томи оставался принесенный из дому кусок колбасы. Он бросил собаке маленький кусочек. Она схватила его на лету.
— Ну что, видишь? Скормим Рою эту колбасу в передней. И постелим ему коврик, чтобы он мог отдохнуть и вздремнуть.
Уходя, бабушка Сааринен сказала, что лучше, если собака поспит в передней: для верности. Это означало: как бы она не намочила в комнате или даже не сделала чего похуже. Томи, конечно, был уверен, что собака ничего такого себе не позволит, но для Роя и лежать в передней было уже хорошо.
Томи налил в тарелку воды на тот случай, если ночью собаке захочется пить, а он, может статься, заснет у телевизора и больше не выйдет к ней.
В гостиной Томи и Сату устроили роскошный пир. По телевизору сначала показали отменную программу с Бастером Кйтсоном и другими артистами прежних времен. Угощение было высшего класса, как и следовало ожидать от Марке. Она набила холодильник уже готовыми порциями. Бутерброды и молоко. Куски хлеба с копченым мясом. Его присылали Марке из деревни.
Сату бутерброды не нравились. Томи съедал с ее бутерброда колбасу, а потом выжимал на хлеб из тюбика икру «Калле». Ему она казалась горькой, но Сату охотно ела ее.
А вот следующее блюдо, приготовленное ее матерью, понравилось им обоим. Марке до половины набила мороженым высоченные стаканы, залила их на два пальца апельсиновым соком, а поверх до краев налила воды «Сприти». В каждом стакане было по две соломинки и ложка с длинной ручкой.
Коктейля из лимонада с мороженым хватило на всю телевизионную комическую программу. Сату втянула через соломинку последние капли со дна стакана как раз в ту минуту, когда ей надоел и коктейль, и телевизор. Девочка прикорнула на диване — вся ее рожица была желтой от апельсинового сока и перепачкана мороженым.
Томи достал бумажный носовой платок и обтер спящей девочке лицо, потом сунул ей под голову подушку и пододвинул кресло, чтобы она не упала во сне. Затем прикрыл ее тонким байковым одеяльцем, положил рядом с нею тряпичную куклу — и его свободный вечер начался.
С легкой грустью смотрел он на девочку, которая все теснее прижимала к себе во сне свою куклу. Сату была для Томи все равно что младшая сестренка. Никогда прежде он не думал о том, что ему может не хватать сестры. Он понял это только тогда, когда по соседству появилась эта большеглазая кудрявая девочка. К нему пришло ощущение, будто он взял на себя роль какого-то героя, потому что Сату всегда прибегала к нему за защитой. У нее не было ни брата, ни сестры, и в защите она нуждалась частенько.
У Томи мелькнуло воспоминание о посетившей их школу миссионерше. Они не приняли всерьез ее речей, и в голосе миссионерши явно звучало огорчение, когда она сказала: «Если бы вы хоть раз увидели, как дети и взрослые умирают от голода, а скотина изводится от жажды, до вас бы дошло!»
Мимолетное чувство стыда охватило тогда Томи.
Женщина почувствовала это инстинктивно. Некоторые люди глубоко разбираются в других людях. Некоторые не разбираются вообще. Миссионерша была права. Человек не поймет, пока не увидит сам. Учитель доверяет только термометру. Если температура поднялась до тридцати семи и пяти — дело ясное. Ну, а если в твоей душе температура тридцать девять и восемь, тебя все равно не освободят от занятий. У взрослых, безусловно, никогда не бывает такого ощущения: провались он пропадом, весь этот мир, я больше не могу. Во всяком случае, объяснять это учителю было делом совершенно безнадежным. Как и то, что в таком случае хочется бежать ото всех, заползти в какую-нибудь нору и заснуть. Безусловно, и та миссионерша чувствовала, что объяснять что-либо им, ученикам, бесполезно.
«Я не верю, что дети, которые не могут пройти мимо пташки со сломанным крылом, равнодушны к смерти невинных детей и животных. Вот только я не могу довести это до вашего сознания. Не могу разбудить вас». Так сказала миссионерша. Ребята, сидевшие в актовом зале возле самой двери, видели слезы на ее глазах, когда она покидала зал.
По телевидению начали показывать старый детективный фильм. Его уже прокручивали раньше, позапрошлой зимой. Томи достал из шкафа горстку карамелек, которые оставила им Марке, и разделил ее надвое: чтобы не съесть незаметно для себя долю Сату. Потом он поставил перед креслом скамеечку и положил на нее ноги. Карамель была на другой скамеечке возле кресла. Хорошо бы сидеть, развалясь, в кресле и сосать карамельки.
Вот только фильм был не особенно интересный. Наверное, поэтому Томи сразу же заснул.
Глава шестая
СТРАННЫЙ ГОСТЬ
Томи разбудил какой-то резкий звук.
Рой ворчал. В его ворчании слышалась угроза. Затем острый скрежет зубов сменился неистовым рычанием, и Рой часто-часто зацарапал лапами по полу. Стоявшая в передней табуретка опрокинулась.
И тут Томи окончательно проснулся. Батюшки, неужто собака набросилась на вернувшихся из театра бабушку и Марке!
— Рой! На место!
В передней послышалось приглушенное ругательство, тяжелый топот ног. Грохнула наружная дверь.
Томи ринулся в переднюю.
Ступеньки крыльца сотрясались под чьими-то шагами. Затем смутная тень мелькнула из-за кустов, на дороге. Томи бросился мимо собаки и опрокинутой табуретки к двери, распахнул ее и выскочил во двор. С улицы донесся звук автомобильного мотора.
Когда Томи подбежал к воротам, автомобиль, кажущийся сгустком тьмы, разворачивался на углу кооператива.
Томи трясло от страха.
Он только теперь заметил, что стемнело. Уличные фонари летом не зажигались. Ни в одном из соседних окон не было света. Все спали.
Ночь была прохладной. Но вовсе не от этого пробегал холодок по спине Томи.
— Было бы, конечно, глупо бросаться вслед за ним, — пробормотал он.
Ну, а если тот человек поджидает его за кустом у ворот?
Томи так и подмывало опрометью кинуться в дом. Но он заставил себя идти совершенно спокойно, даже медленнее обычного. На крыльце он остановился и, обернувшись, оглядел каждый куст.
— И не подумаю пугаться этих типов из домов-башен, — сказал он себе, открывая дверь в переднюю. — Ни мальчишек, ни дядек с ружьями.
Но он понимал, что был застигнут врасплох. Еще вчера он бы не поверил, что взрослый человек может ворваться в чужой дом из-за собаки.
Рой тыкался мордой в плечо Томи и повизгивал.
Томи обнял собаку.
— Ничего, старина! Это сущие идиоты! Они считают, что даже цветок не смеет вырасти без их разрешения. Но они ничего тебе не сделают. Они бросаются наутек, когда мы вместе, правда ведь?
Собака была явно неспокойна. Убедившись в том, что Сату спит, Томи вернулся в переднюю поболтать с Роем. Он похлопывал его по могучей груди, почесывал шею, гладил по спине и думал о случившемся. Зачинщиком был, конечно, Паршивец Хилтунен. Это он сказал мальчишкам из домов-башен, что собака у Томи. И что он, Томи, повидимому, будет сегодня с собакой у соседей. Паршивец видел, как бабушка и Марке уехали на автобусе.
— Надо же мне было оставить дверь в переднюю открытой! — твердил Томи скорее себе, чем собаке. — Да, именно так. Иначе бы мужчина не пробрался в переднюю.
Тут Томи пришла в голову одна мысль.
— Погоди немного! — сказал он собаке.
Ручной фонарь оказался там, где бабушка Сааринен обычно держала его.
На этот раз Томи вышел на улицу не один. Установив дверной замок так, чтобы он не защелкнулся, Томи взял с собой Роя и с фонарем в руке выскользнул из дому.
Следы ночного гостя обнаружились тотчас же. Рой устремился прямо по ним. На смоченной дождем земле остались отпечатки кед. У этого человека была большая нога. На следу ясно различались каблуки, на набойке какое-то клеймо, похожее на изображение финляндского льва на почтовых марках. На подошве — насечка, чтобы кеды не скользили.
Следы кончались на улице. Там, где мужчина сел в автомобиль.
Рой недоуменно, чуть ли не укоризненно посмотрел на Томи, когда следы внезапно исчезли, словно беглец в этом месте испарился.
— Отсюда он поехал в автомобиле, — объяснил Томи собаке и показал на следы шин. Томи был уверен, что Рой поймет: он, безусловно, уже сам определил по звукам, что произошло.
«Мужчину спасло то, что, убегая второпях, он закрыл дверь передней. Иначе собака выбежала бы за ним на крыльцо, и тогда ничто не спасло бы обитателя дома-башни».
При мысли об обитателе дома-башни Томи остановился.
— Пройдемся по нашему двору, — сказал он собаке.
Рой с готовностью последовал за ним.
Во дворе дождь смыл почти все следы. И все же Томи казалось, что некоторые из них принадлежат мужчине с дробовиком, — правда, они были без той косой насечки на подошве.
— Значит, он успел уже переобуться, — объяснял Томи собаке, когда они повернули обратно. — Ведь он весь промок, когда под дождем возвращался домой.
В передней Саариненов Томи поставил табуретку на место и успокоил собаку. Она задремала.
Мальчик не переставая думал о наружной двери. Странно, что она оказалась незапертой, хотя он помнил, что вроде бы проверял ее. Теперь он убедился, что дверь закрыта, сильно подергав ее. Жутко было сознавать, что совсем недавно через нее прошел кто-то бог весть с какими намерениями.
Когда Томи возвратился в гостиную, Сату преспокойно спала на диване. Он взял газету. Любительницы театра должны были прийти вот-вот, даже если завернули к кому-нибудь на чашку кофе.
Женщинам Томи решил ничего не говорить о ночном госте.
Он пришел к этой мысли, слушая ровное, спокойное дыхание Сату. Девочку не стоило пугать всем этим. Рано или поздно женщины не утерпят и проболтаются, и Сату наверняка узнает обо всем. Томи сам помнил, какое неприятное чувство возникало у него всякий раз, когда он ощущал страх в словах и голосах взрослых.
— Это дело исключительно мое и Роя, — вполголоса сказал Томи. — Оно касается лишь нас двоих, и мы будем начеку, будем зорко следить за нашими врагами.
Рой ворчал. В его ворчании слышалась угроза. Затем острый скрежет зубов сменился неистовым рычанием, и Рой часто-часто зацарапал лапами по полу. Стоявшая в передней табуретка опрокинулась.
И тут Томи окончательно проснулся. Батюшки, неужто собака набросилась на вернувшихся из театра бабушку и Марке!
— Рой! На место!
В передней послышалось приглушенное ругательство, тяжелый топот ног. Грохнула наружная дверь.
Томи ринулся в переднюю.
Ступеньки крыльца сотрясались под чьими-то шагами. Затем смутная тень мелькнула из-за кустов, на дороге. Томи бросился мимо собаки и опрокинутой табуретки к двери, распахнул ее и выскочил во двор. С улицы донесся звук автомобильного мотора.
Когда Томи подбежал к воротам, автомобиль, кажущийся сгустком тьмы, разворачивался на углу кооператива.
Томи трясло от страха.
Он только теперь заметил, что стемнело. Уличные фонари летом не зажигались. Ни в одном из соседних окон не было света. Все спали.
Ночь была прохладной. Но вовсе не от этого пробегал холодок по спине Томи.
— Было бы, конечно, глупо бросаться вслед за ним, — пробормотал он.
Ну, а если тот человек поджидает его за кустом у ворот?
Томи так и подмывало опрометью кинуться в дом. Но он заставил себя идти совершенно спокойно, даже медленнее обычного. На крыльце он остановился и, обернувшись, оглядел каждый куст.
— И не подумаю пугаться этих типов из домов-башен, — сказал он себе, открывая дверь в переднюю. — Ни мальчишек, ни дядек с ружьями.
Но он понимал, что был застигнут врасплох. Еще вчера он бы не поверил, что взрослый человек может ворваться в чужой дом из-за собаки.
Рой тыкался мордой в плечо Томи и повизгивал.
Томи обнял собаку.
— Ничего, старина! Это сущие идиоты! Они считают, что даже цветок не смеет вырасти без их разрешения. Но они ничего тебе не сделают. Они бросаются наутек, когда мы вместе, правда ведь?
Собака была явно неспокойна. Убедившись в том, что Сату спит, Томи вернулся в переднюю поболтать с Роем. Он похлопывал его по могучей груди, почесывал шею, гладил по спине и думал о случившемся. Зачинщиком был, конечно, Паршивец Хилтунен. Это он сказал мальчишкам из домов-башен, что собака у Томи. И что он, Томи, повидимому, будет сегодня с собакой у соседей. Паршивец видел, как бабушка и Марке уехали на автобусе.
— Надо же мне было оставить дверь в переднюю открытой! — твердил Томи скорее себе, чем собаке. — Да, именно так. Иначе бы мужчина не пробрался в переднюю.
Тут Томи пришла в голову одна мысль.
— Погоди немного! — сказал он собаке.
Ручной фонарь оказался там, где бабушка Сааринен обычно держала его.
На этот раз Томи вышел на улицу не один. Установив дверной замок так, чтобы он не защелкнулся, Томи взял с собой Роя и с фонарем в руке выскользнул из дому.
Следы ночного гостя обнаружились тотчас же. Рой устремился прямо по ним. На смоченной дождем земле остались отпечатки кед. У этого человека была большая нога. На следу ясно различались каблуки, на набойке какое-то клеймо, похожее на изображение финляндского льва на почтовых марках. На подошве — насечка, чтобы кеды не скользили.
Следы кончались на улице. Там, где мужчина сел в автомобиль.
Рой недоуменно, чуть ли не укоризненно посмотрел на Томи, когда следы внезапно исчезли, словно беглец в этом месте испарился.
— Отсюда он поехал в автомобиле, — объяснил Томи собаке и показал на следы шин. Томи был уверен, что Рой поймет: он, безусловно, уже сам определил по звукам, что произошло.
«Мужчину спасло то, что, убегая второпях, он закрыл дверь передней. Иначе собака выбежала бы за ним на крыльцо, и тогда ничто не спасло бы обитателя дома-башни».
При мысли об обитателе дома-башни Томи остановился.
— Пройдемся по нашему двору, — сказал он собаке.
Рой с готовностью последовал за ним.
Во дворе дождь смыл почти все следы. И все же Томи казалось, что некоторые из них принадлежат мужчине с дробовиком, — правда, они были без той косой насечки на подошве.
— Значит, он успел уже переобуться, — объяснял Томи собаке, когда они повернули обратно. — Ведь он весь промок, когда под дождем возвращался домой.
В передней Саариненов Томи поставил табуретку на место и успокоил собаку. Она задремала.
Мальчик не переставая думал о наружной двери. Странно, что она оказалась незапертой, хотя он помнил, что вроде бы проверял ее. Теперь он убедился, что дверь закрыта, сильно подергав ее. Жутко было сознавать, что совсем недавно через нее прошел кто-то бог весть с какими намерениями.
Когда Томи возвратился в гостиную, Сату преспокойно спала на диване. Он взял газету. Любительницы театра должны были прийти вот-вот, даже если завернули к кому-нибудь на чашку кофе.
Женщинам Томи решил ничего не говорить о ночном госте.
Он пришел к этой мысли, слушая ровное, спокойное дыхание Сату. Девочку не стоило пугать всем этим. Рано или поздно женщины не утерпят и проболтаются, и Сату наверняка узнает обо всем. Томи сам помнил, какое неприятное чувство возникало у него всякий раз, когда он ощущал страх в словах и голосах взрослых.
— Это дело исключительно мое и Роя, — вполголоса сказал Томи. — Оно касается лишь нас двоих, и мы будем начеку, будем зорко следить за нашими врагами.
Глава седьмая
БОРЬБА ЗА ВЛАСТЬ
Когда отец и мать вернулись домой, состоялся крутой разговор о собаке. В конце концов дело кое-как уладили, хотя отец был решительно против Роя.
Но сегодня по лицу матери было видно — опять что-то произошло. Она плакала: глаза у нее покраснели.
Томи черпал ложкой суп с мясом, стараясь не привлекать к себе внимание. Мать заговорит сама, если захочет. Было неприятно думать, что это из-за собаки.
— Хочешь добавки? — спросила мать.
— Спасибо, я наелся. Мы с Роем отправимся разносить торговые рекламы. Хокканен сказал, что они выходят два раза в неделю. Хватит этих денег на то, чтобы прокормить собаку?
— Не в деньгах дело, — сказала мать. — Отец боится, что зимой у тебя не хватит сил ухаживать за Роем. А ты привяжешься к нему. Избавиться от него тогда будет трудно.
Томи сглотнул.
— Отец все-таки хочет отделаться от Роя?
— Да, он уже решил, — сказала мать.
Именно это и хотел знать Томи. Отец не был пустословом. Уж если он что сказал, от слова своего не отступится. И разговаривать об этом больше не будет.
— Ну ладно, мы пошли!
Рой понял, что сказал Томи, и прыгнул к двери — уже съел свою порцию и теперь нетерпеливо ждал Томи. Но не успел Томи выйти в переднюю, как зазвонил телефон.
— Томи Лехто слушает.
С минуту в трубке молчали. Затем хриплый мужской голос произнес:
— Слушай, малец, скажи своей матери, что каждое слово насчет этой паршивой собаки верно. Спровадьте ее куда-нибудь, не то вам придется худо!
На том конце провода повесили трубку.
Из кухни вышла мать.
— Это звонил человек насчет собаки?
— Да. — Томи заметил усталость и отвращение на лице матери. И страх. — Он что, звонил много раз?
— Я не считала, — ответила мать. — Когда человек звонит и не называет своего имени, такой звонок не стоит принимать в расчет.
Конечно, это было не так. Звонки на мать действовали. И возможно, подействовали бы на кого угодно.
— Я не говорила отцу, — сказала мать. — Но если это будет продолжаться, мне придется сказать. Никогда не знаешь, чего можно ожидать от такого типа. Это может быть опасно.
Мать потеряла бы самообладание, расскажи он ей о ночном визите в переднюю Саариненов!
Томи был доволен, что сумел держать язык за зубами. Женщины Сааринены мигом доложили бы обо всем матери.
— И кто бы это мог быть? — продолжала мать, словно разговаривая сама с собой. — Этот человек, должно быть, многое про нас знает. Про собаку и прочее. И он никогда не звонит, когда отец дома.
— Может, это Паршивец Хилтунен? — высказал предположение Томи.
— Куда ему! — резко сказала мать. — Хилтунен может зловредничать, но он не из тех, кто звонит по телефону, не называя своего имени.
Томи тоже так думал. И не мог себе представить никого из обитателей домов-башен, способных на такое. Но вот человек с дробовиком был, безусловно, способен. Он возненавидел собаку и мог сделать что угодно.
— Это, должно быть, какой-то круглый дурак, — решил Томи. — Я и Рой как-нибудь побеседуем с ним, если он объявится.
Рой ходил от Томи к матери и обратно, лизал Томи в щеку и вновь возвращался утешить мать.
— Ну, старина, пойдем разносить рекламы!
В прихожей он дал собаке небольшую корзинку. Рой нес ее в зубах. В корзинку вмещалось два десятка реклам. Когда Томи на прошлой неделе в первый раз раздавал рекламы, он полагал, что Рой будет ему толковым помощником. Но собака есть собака. Некоторое время она разделяла с ним его хлопоты, но потом забывала о работе, как малое дитя. Разумеется, она не была воспитана как рабочее животное. Движимая инстинктом, собака может часами бегать по следам дичи, но о работе она забывает через несколько минут, учуяв какой-нибудь привлекательный запах.
На возню с собакой у Томи уходило больше времени, чем на распространение реклам, и корзинка была для Роя прежде всего игрушкой.
— Ты большая дуреха с волосатой мордой, — говорил Томи овчарке, когда они шагали по улицам. — Ты мнишь себя бог знает кем, потому что у тебя есть корзинка, а в корзинке чуточку бумаги. Совсем как маленькие ребятишки на тонком льду канавы Тиитинен.
Обычно каждую осень случалось так, что кто-нибудь из ребятишек по пояс проваливался в воду. Ребята постарше сперва подзуживали маленьких: «Вот слабо тебе перейти здесь на тот берег». И всегда выискивался какой-нибудь дурачок, который, желая показать себя, попадался на эту удочку. Он ужасно задирал нос, если ему удавалось перейти канаву, и воображал, что другие и вправду хвалят его. Либо плача отправлялся домой переодеваться во все сухое, когда проваливался под лед под всеобщий смех и улюлюканье.
«Таким легковерным человек остается всю жизнь, — утверждал дедушка Жестянщик, когда с ним обсуждали эти события. — Маленьких науськивают, заманивают похвалами, большим дают побрякушки-ордена и почетные титулы. Ради маленького кусочка металла люди убивают друг друга и бегают, задыхаясь, до изнеможения. А другие сидят, смотрят на это зрелище и кричат «ура».
У дедушки Жестянщика было время для размышлений. Он делал водосточные желоба и простые, легкие, плоские крыши. Бабушка Жестянщица говорила, что он вынужден целыми днями разговаривать сам с собой, так как в шуме, который он производит, он не может слышать, что говорят ему другие, а те не могут слышать его.
Томи доверял дедушке Жестянщику.
«Не переставай всю жизнь сомневаться в себе, — убеждал его дедушка Жестянщик. — Человек не замечает, как его начинают обводить вокруг пальца, и сам же помогает тем, кто выставляет его на посмешище. Вроде Лункреени. Посмотри через улицу. У него во дворе жестяной драндулет шести метров в длину. На нем плохо ездить по городу, уж больно там тесно. А для узких дорожек среди этих домишек он слишком широк. И не вмещается в гараж. Но нужно быть большим, если хочешь, чтобы тебя замечали. Лункреени правильно объясняет, зачем ему нужно быть большим. И сам в это верит».
Иногда Томи казалось, что дедушка Жестянщик чуть-чуть завидует Лункреени. Он говорил о нем довольно часто. Они, Лункреени и дедушка Жестянщик, в молодости вместе плавали по морям и океанам. И теперь они были хорошими друзьями: мылись в бане то у одного, то у другого, помаленьку тянули пиво, а затем вместе слушали болтовню бабушки Жестянщицы и жены Лункреени. Томи видел, как они перемигиваются. Но кое в чем они все же отличались друг от друга. Лункреени без конца говорил об автомобилях, о том, какой лучше купить и как кому в жизни повезло. Дедушка Жестянщик рассуждал о книгах, о рыбалке и о политике.
Дедушка Жестянщик и внешне совсем не похож на Лункреени. Куда крепче. Бабушка Жестянщица говаривала, что в молодые годы он был привлекательный мужчина, потому что у него и ум имелся, и волосы на голове. Но потом ум исчез, волосы вылезли. Говоря об этом, бабушка Жестянщица улыбалась старику и сама словно молодела. Но Лункреени бабушка Жестянщица недолюбливала.
«Он всегда важничает, что у него деньги есть. А чего важничать? Занимается всякими махинациями да сделками, налогов не платит — вот вам и весь Лункреени».
Мысли Томи прервались: он заслышал впереди рычание и остановился. Он совсем забыл про Роя. И про то, в какие места они забрались.
Тут были владения наводившей на всех страх большущей карельской собаки-медвежатницы Райкку, которая принадлежала Халоненам. Все здешние жители знали ее и опасались. Райкку могла ни с того ни с сего наброситься на проезжающего мимо их ворот велосипедиста. Или вцепиться в щиколотку старушки, толкающей перед собой санки. А если мимо пробегала собака, Райкку непременно кидалась на нее.
На Райкку жаловались, требовали посадить ее на цепь, но Халонену хоть бы что — как горох об стену. Он был зажиточный маляр-подрядчик и, смеясь, платил денежные штрафы.
К счастью, на этот раз Райкку неистовствовала в передней, за закрытыми дверьми и окнами. Томи увидел ее, вступив на домовый участок Халоненов. Она учуяла Роя и пришла в ярость, увидев овчарку у своих ворот. Дверь передней прямо-таки затрещала, когда Райкку, поднявшись на задние лапы, налегла на нее. Затем голова собаки показалась в одном окне, потом в другом. Ее белые клыки так и сверкали, когда она разевала пасть.
Халонен с женой и дочерью прибирал в доме-автоприцепе. Он вышел оттуда с пылесосом в руке, когда Томи остановился возле ворот.
— Можно, я всуну рекламу вот сюда, в щель ворот, чтобы не дразнить Райкку? — спросил Томи.
Халонен повернулся и посмотрел в сторону ворот.
— То-то я думаю, какого черта она прыгает там в передней?
Халонен не ответил на вопрос Томи. Но и не запретил, так что Томи свернул рекламу в рулон и просунул его в ячейку сетчатой ограды ворот. Рулон раздался вширь и плотно застрял в ячейке.
Подрядчик подошел с пылесосом к крыльцу дома, выдернул штепсель из розетки на наружной стене и поднялся по ступенькам крыльца. На верхней ступеньке он остановился.
— Нам не нужно никаких реклам по продаже со скидкой. Мы вообще не будем покупать у Хокканена, если это его реклама.
У Томи не было времени объясняться с подрядчиком. Вместо этого он поспешно сказал:
— Прошу прощения, не изволите ли вы немножко подождать и не открывать дверь, чтобы мы с Роем успели отойти чуть подальше, когда Райкку выскочит на улицу… Рой, ко мне!
Подрядчик ухмыльнулся так, что его золотой зуб стал виден от самых ворот.
— Не помешало бы и твоей собаке получить небольшую трепку. Случая не было проучить ее. А ну, посмотрим!
Халонен растворил дверь передней.
Черно-белая собака-медвежатница стремглав пролетела по лестнице и подбежала к калитке.
Томи на всякий случай держал Роя за ошейник.
— Рой, сидеть!
Райкку не перескочила через калитку. Видно, была перекормлена. Она уперлась в нее лапами и яростно залаяла.
Сердце Томи сильно забилось. Страх сжал ему грудь.
— Иди за мной!
Рой пошел рядом с Томи, хотя шерсть у него на загривке вздыбилась, и его пришлось тащить за ошейник.
Райкку не удовлетворилась лаем у калитки. Она бросилась вперед вдоль живой изгороди из кустарника. В углу домового участка, где живая изгородь поворачивала под прямым углом, она проскочила через нее: очевидно, кустарник в этом месте был разрежен, и Райкку сделала здесь себе проход.
Внезапно выскочив из кустов на улицу, она сразу же набросилась на Роя.
Подрядчик подбежал к воротам. Из дома-автоприцепа появилась его жена.
Томи услышал, как она запричитала пронзительным голосом:
— Господи оборони, что-то сейчас опять будет! Зачем ты выпустил собаку, Юкка?
В следующее мгновение воздух наполнился собачьим рычанием, летящими клочьями шерсти; сверкали белые клыки, с бешеной быстротой перекатывались собачьи спины.
Томи видел, как Райкку набросилась на Роя и вцепилась ему в пасть. Послышался визг: должно быть, Рою было очень больно. Собаки катались по земле яростно рычащим клубком, вздымая в воздух тучи пыли.
— Она убьет овчарку! — встревоженно крикнул кто-то с другой стороны улицы. Там к своим воротам уже высыпали люди поглядеть на собачью драку.
— Да сделайте же что-нибудь! — крикнула какаято женщина. — Она может укусить и самого мальчика!
— Не укусит, — сказал Халонен, — а только проучит овчарку. Пусть собаки выяснят отношения между собой.
— Рой, покажи себя! — крикнул Томи.
Может, овчарка ждала только приказа? Или же этот возглас удесятерил ее силы? Во всяком случае, с этого момента драка приняла совершенно иной характер.
Одним-единственным рывком Рой освободился от Райкку. И не успела собака-медвежатница снова схватить его, как челюсти Роя сомкнулись на ее загривке.
Райкку издала вой, перешедший затем в пронзительный визг.
Рой тряс грузную собаку-медвежатницу, словно пустую наволочку. Он встал над Райкку, отпустил ее загривок и принялся кусать ее бока и спину.
Томи уже собирался остановить Роя, как все неожиданно кончилось. Собака-медвежатница легла на спину и жалобно завизжала. Рой отступил назад.
— Господи боже, неужто она убила нашу Райкку? — послышался голос жены Халонена.
— Она еще хрипит, — сказал мужчина, стоявший у ворот на другой стороне улицы. — Она просит пощады!
Райкку, жалобно скуля, поднялась на лапы. Томи показалось, что собака наполовину уменьшилась в размерах, когда понуро побрела мимо них к своим воротам, округлая, словно согнутая в подкову, покорно виляя хвостом и льстиво изгибаясь всем телом в сторону Роя.
Подрядчик открыл ворота.
— А не слишком ли опасно, когда такая собака свободно разгуливает на воле? — проговорил он. — Или, может, нам следует завести собаку еще больше?
— Заведи носорога или крокодилл, тогда будешь уверен, что твой любимец не даст себя в обиду, — заметил мужчина, стоявший на другой стороне улицы. — Райкку-то, видать, совсем слаба перед настоящей собакой!
Райкку взвизгнула, когда нога хозяина швырнула ее во двор. Не желая слушать пересуды о собачьей драке, Томи вместе с Роем, не задерживаясь, двинулся дальше. В конце улицы, раздав два десятка реклам, он оглянулся и увидел, что все уже скрылись в своих домах.
Но сегодня по лицу матери было видно — опять что-то произошло. Она плакала: глаза у нее покраснели.
Томи черпал ложкой суп с мясом, стараясь не привлекать к себе внимание. Мать заговорит сама, если захочет. Было неприятно думать, что это из-за собаки.
— Хочешь добавки? — спросила мать.
— Спасибо, я наелся. Мы с Роем отправимся разносить торговые рекламы. Хокканен сказал, что они выходят два раза в неделю. Хватит этих денег на то, чтобы прокормить собаку?
— Не в деньгах дело, — сказала мать. — Отец боится, что зимой у тебя не хватит сил ухаживать за Роем. А ты привяжешься к нему. Избавиться от него тогда будет трудно.
Томи сглотнул.
— Отец все-таки хочет отделаться от Роя?
— Да, он уже решил, — сказала мать.
Именно это и хотел знать Томи. Отец не был пустословом. Уж если он что сказал, от слова своего не отступится. И разговаривать об этом больше не будет.
— Ну ладно, мы пошли!
Рой понял, что сказал Томи, и прыгнул к двери — уже съел свою порцию и теперь нетерпеливо ждал Томи. Но не успел Томи выйти в переднюю, как зазвонил телефон.
— Томи Лехто слушает.
С минуту в трубке молчали. Затем хриплый мужской голос произнес:
— Слушай, малец, скажи своей матери, что каждое слово насчет этой паршивой собаки верно. Спровадьте ее куда-нибудь, не то вам придется худо!
На том конце провода повесили трубку.
Из кухни вышла мать.
— Это звонил человек насчет собаки?
— Да. — Томи заметил усталость и отвращение на лице матери. И страх. — Он что, звонил много раз?
— Я не считала, — ответила мать. — Когда человек звонит и не называет своего имени, такой звонок не стоит принимать в расчет.
Конечно, это было не так. Звонки на мать действовали. И возможно, подействовали бы на кого угодно.
— Я не говорила отцу, — сказала мать. — Но если это будет продолжаться, мне придется сказать. Никогда не знаешь, чего можно ожидать от такого типа. Это может быть опасно.
Мать потеряла бы самообладание, расскажи он ей о ночном визите в переднюю Саариненов!
Томи был доволен, что сумел держать язык за зубами. Женщины Сааринены мигом доложили бы обо всем матери.
— И кто бы это мог быть? — продолжала мать, словно разговаривая сама с собой. — Этот человек, должно быть, многое про нас знает. Про собаку и прочее. И он никогда не звонит, когда отец дома.
— Может, это Паршивец Хилтунен? — высказал предположение Томи.
— Куда ему! — резко сказала мать. — Хилтунен может зловредничать, но он не из тех, кто звонит по телефону, не называя своего имени.
Томи тоже так думал. И не мог себе представить никого из обитателей домов-башен, способных на такое. Но вот человек с дробовиком был, безусловно, способен. Он возненавидел собаку и мог сделать что угодно.
— Это, должно быть, какой-то круглый дурак, — решил Томи. — Я и Рой как-нибудь побеседуем с ним, если он объявится.
Рой ходил от Томи к матери и обратно, лизал Томи в щеку и вновь возвращался утешить мать.
— Ну, старина, пойдем разносить рекламы!
В прихожей он дал собаке небольшую корзинку. Рой нес ее в зубах. В корзинку вмещалось два десятка реклам. Когда Томи на прошлой неделе в первый раз раздавал рекламы, он полагал, что Рой будет ему толковым помощником. Но собака есть собака. Некоторое время она разделяла с ним его хлопоты, но потом забывала о работе, как малое дитя. Разумеется, она не была воспитана как рабочее животное. Движимая инстинктом, собака может часами бегать по следам дичи, но о работе она забывает через несколько минут, учуяв какой-нибудь привлекательный запах.
На возню с собакой у Томи уходило больше времени, чем на распространение реклам, и корзинка была для Роя прежде всего игрушкой.
— Ты большая дуреха с волосатой мордой, — говорил Томи овчарке, когда они шагали по улицам. — Ты мнишь себя бог знает кем, потому что у тебя есть корзинка, а в корзинке чуточку бумаги. Совсем как маленькие ребятишки на тонком льду канавы Тиитинен.
Обычно каждую осень случалось так, что кто-нибудь из ребятишек по пояс проваливался в воду. Ребята постарше сперва подзуживали маленьких: «Вот слабо тебе перейти здесь на тот берег». И всегда выискивался какой-нибудь дурачок, который, желая показать себя, попадался на эту удочку. Он ужасно задирал нос, если ему удавалось перейти канаву, и воображал, что другие и вправду хвалят его. Либо плача отправлялся домой переодеваться во все сухое, когда проваливался под лед под всеобщий смех и улюлюканье.
«Таким легковерным человек остается всю жизнь, — утверждал дедушка Жестянщик, когда с ним обсуждали эти события. — Маленьких науськивают, заманивают похвалами, большим дают побрякушки-ордена и почетные титулы. Ради маленького кусочка металла люди убивают друг друга и бегают, задыхаясь, до изнеможения. А другие сидят, смотрят на это зрелище и кричат «ура».
У дедушки Жестянщика было время для размышлений. Он делал водосточные желоба и простые, легкие, плоские крыши. Бабушка Жестянщица говорила, что он вынужден целыми днями разговаривать сам с собой, так как в шуме, который он производит, он не может слышать, что говорят ему другие, а те не могут слышать его.
Томи доверял дедушке Жестянщику.
«Не переставай всю жизнь сомневаться в себе, — убеждал его дедушка Жестянщик. — Человек не замечает, как его начинают обводить вокруг пальца, и сам же помогает тем, кто выставляет его на посмешище. Вроде Лункреени. Посмотри через улицу. У него во дворе жестяной драндулет шести метров в длину. На нем плохо ездить по городу, уж больно там тесно. А для узких дорожек среди этих домишек он слишком широк. И не вмещается в гараж. Но нужно быть большим, если хочешь, чтобы тебя замечали. Лункреени правильно объясняет, зачем ему нужно быть большим. И сам в это верит».
Иногда Томи казалось, что дедушка Жестянщик чуть-чуть завидует Лункреени. Он говорил о нем довольно часто. Они, Лункреени и дедушка Жестянщик, в молодости вместе плавали по морям и океанам. И теперь они были хорошими друзьями: мылись в бане то у одного, то у другого, помаленьку тянули пиво, а затем вместе слушали болтовню бабушки Жестянщицы и жены Лункреени. Томи видел, как они перемигиваются. Но кое в чем они все же отличались друг от друга. Лункреени без конца говорил об автомобилях, о том, какой лучше купить и как кому в жизни повезло. Дедушка Жестянщик рассуждал о книгах, о рыбалке и о политике.
Дедушка Жестянщик и внешне совсем не похож на Лункреени. Куда крепче. Бабушка Жестянщица говаривала, что в молодые годы он был привлекательный мужчина, потому что у него и ум имелся, и волосы на голове. Но потом ум исчез, волосы вылезли. Говоря об этом, бабушка Жестянщица улыбалась старику и сама словно молодела. Но Лункреени бабушка Жестянщица недолюбливала.
«Он всегда важничает, что у него деньги есть. А чего важничать? Занимается всякими махинациями да сделками, налогов не платит — вот вам и весь Лункреени».
Мысли Томи прервались: он заслышал впереди рычание и остановился. Он совсем забыл про Роя. И про то, в какие места они забрались.
Тут были владения наводившей на всех страх большущей карельской собаки-медвежатницы Райкку, которая принадлежала Халоненам. Все здешние жители знали ее и опасались. Райкку могла ни с того ни с сего наброситься на проезжающего мимо их ворот велосипедиста. Или вцепиться в щиколотку старушки, толкающей перед собой санки. А если мимо пробегала собака, Райкку непременно кидалась на нее.
На Райкку жаловались, требовали посадить ее на цепь, но Халонену хоть бы что — как горох об стену. Он был зажиточный маляр-подрядчик и, смеясь, платил денежные штрафы.
К счастью, на этот раз Райкку неистовствовала в передней, за закрытыми дверьми и окнами. Томи увидел ее, вступив на домовый участок Халоненов. Она учуяла Роя и пришла в ярость, увидев овчарку у своих ворот. Дверь передней прямо-таки затрещала, когда Райкку, поднявшись на задние лапы, налегла на нее. Затем голова собаки показалась в одном окне, потом в другом. Ее белые клыки так и сверкали, когда она разевала пасть.
Халонен с женой и дочерью прибирал в доме-автоприцепе. Он вышел оттуда с пылесосом в руке, когда Томи остановился возле ворот.
— Можно, я всуну рекламу вот сюда, в щель ворот, чтобы не дразнить Райкку? — спросил Томи.
Халонен повернулся и посмотрел в сторону ворот.
— То-то я думаю, какого черта она прыгает там в передней?
Халонен не ответил на вопрос Томи. Но и не запретил, так что Томи свернул рекламу в рулон и просунул его в ячейку сетчатой ограды ворот. Рулон раздался вширь и плотно застрял в ячейке.
Подрядчик подошел с пылесосом к крыльцу дома, выдернул штепсель из розетки на наружной стене и поднялся по ступенькам крыльца. На верхней ступеньке он остановился.
— Нам не нужно никаких реклам по продаже со скидкой. Мы вообще не будем покупать у Хокканена, если это его реклама.
У Томи не было времени объясняться с подрядчиком. Вместо этого он поспешно сказал:
— Прошу прощения, не изволите ли вы немножко подождать и не открывать дверь, чтобы мы с Роем успели отойти чуть подальше, когда Райкку выскочит на улицу… Рой, ко мне!
Подрядчик ухмыльнулся так, что его золотой зуб стал виден от самых ворот.
— Не помешало бы и твоей собаке получить небольшую трепку. Случая не было проучить ее. А ну, посмотрим!
Халонен растворил дверь передней.
Черно-белая собака-медвежатница стремглав пролетела по лестнице и подбежала к калитке.
Томи на всякий случай держал Роя за ошейник.
— Рой, сидеть!
Райкку не перескочила через калитку. Видно, была перекормлена. Она уперлась в нее лапами и яростно залаяла.
Сердце Томи сильно забилось. Страх сжал ему грудь.
— Иди за мной!
Рой пошел рядом с Томи, хотя шерсть у него на загривке вздыбилась, и его пришлось тащить за ошейник.
Райкку не удовлетворилась лаем у калитки. Она бросилась вперед вдоль живой изгороди из кустарника. В углу домового участка, где живая изгородь поворачивала под прямым углом, она проскочила через нее: очевидно, кустарник в этом месте был разрежен, и Райкку сделала здесь себе проход.
Внезапно выскочив из кустов на улицу, она сразу же набросилась на Роя.
Подрядчик подбежал к воротам. Из дома-автоприцепа появилась его жена.
Томи услышал, как она запричитала пронзительным голосом:
— Господи оборони, что-то сейчас опять будет! Зачем ты выпустил собаку, Юкка?
В следующее мгновение воздух наполнился собачьим рычанием, летящими клочьями шерсти; сверкали белые клыки, с бешеной быстротой перекатывались собачьи спины.
Томи видел, как Райкку набросилась на Роя и вцепилась ему в пасть. Послышался визг: должно быть, Рою было очень больно. Собаки катались по земле яростно рычащим клубком, вздымая в воздух тучи пыли.
— Она убьет овчарку! — встревоженно крикнул кто-то с другой стороны улицы. Там к своим воротам уже высыпали люди поглядеть на собачью драку.
— Да сделайте же что-нибудь! — крикнула какаято женщина. — Она может укусить и самого мальчика!
— Не укусит, — сказал Халонен, — а только проучит овчарку. Пусть собаки выяснят отношения между собой.
— Рой, покажи себя! — крикнул Томи.
Может, овчарка ждала только приказа? Или же этот возглас удесятерил ее силы? Во всяком случае, с этого момента драка приняла совершенно иной характер.
Одним-единственным рывком Рой освободился от Райкку. И не успела собака-медвежатница снова схватить его, как челюсти Роя сомкнулись на ее загривке.
Райкку издала вой, перешедший затем в пронзительный визг.
Рой тряс грузную собаку-медвежатницу, словно пустую наволочку. Он встал над Райкку, отпустил ее загривок и принялся кусать ее бока и спину.
Томи уже собирался остановить Роя, как все неожиданно кончилось. Собака-медвежатница легла на спину и жалобно завизжала. Рой отступил назад.
— Господи боже, неужто она убила нашу Райкку? — послышался голос жены Халонена.
— Она еще хрипит, — сказал мужчина, стоявший у ворот на другой стороне улицы. — Она просит пощады!
Райкку, жалобно скуля, поднялась на лапы. Томи показалось, что собака наполовину уменьшилась в размерах, когда понуро побрела мимо них к своим воротам, округлая, словно согнутая в подкову, покорно виляя хвостом и льстиво изгибаясь всем телом в сторону Роя.
Подрядчик открыл ворота.
— А не слишком ли опасно, когда такая собака свободно разгуливает на воле? — проговорил он. — Или, может, нам следует завести собаку еще больше?
— Заведи носорога или крокодилл, тогда будешь уверен, что твой любимец не даст себя в обиду, — заметил мужчина, стоявший на другой стороне улицы. — Райкку-то, видать, совсем слаба перед настоящей собакой!
Райкку взвизгнула, когда нога хозяина швырнула ее во двор. Не желая слушать пересуды о собачьей драке, Томи вместе с Роем, не задерживаясь, двинулся дальше. В конце улицы, раздав два десятка реклам, он оглянулся и увидел, что все уже скрылись в своих домах.
Глава восьмая
СЕРЫЙ «ПИКАП»
На опушке рощи Томи осмотрел раны, полученные Роем.
— Дела твои не так уж плохи, — утешал он Роя, у которого только на морде остались следы зубов Райкку. — Когда вернемся домой, зайдем к Саариненам, и Марке полечит рану, идет?
Рекламы оставалось разнести лишь по этой улице — вдоль опушки, где дома стояли только на одной стороне. Ну, это минутное дело.
Реклам у него было еще более двадцати штук. Их Томи собирался вернуть Хокканену, придя за следующей порцией. Может быть, торговец по числу оставшихся реклам проверяет, насколько добросовестно Томи работает.
У Томи живот подводило с голоду. Но он не думал о еде. Чем ближе подходили они к дому, тем сильнее угнетала Томи мысль, которую он старательно гнал прочь: телефонные звонки.
Человек, унизившийся до угроз матери по телефону, безусловно, дергал за верную нитку. Хотя отец и позволил пока держать собаку, судьба Роя все еще не была решена окончательно. Мать Томи была отнюдь не в восторге от идеи завести собаку. Поэтому неизвестный, звонивший по телефону, мог добиться своего. Нервы матери могли не выдержать.
— Дела твои не так уж плохи, — утешал он Роя, у которого только на морде остались следы зубов Райкку. — Когда вернемся домой, зайдем к Саариненам, и Марке полечит рану, идет?
Рекламы оставалось разнести лишь по этой улице — вдоль опушки, где дома стояли только на одной стороне. Ну, это минутное дело.
Реклам у него было еще более двадцати штук. Их Томи собирался вернуть Хокканену, придя за следующей порцией. Может быть, торговец по числу оставшихся реклам проверяет, насколько добросовестно Томи работает.
У Томи живот подводило с голоду. Но он не думал о еде. Чем ближе подходили они к дому, тем сильнее угнетала Томи мысль, которую он старательно гнал прочь: телефонные звонки.
Человек, унизившийся до угроз матери по телефону, безусловно, дергал за верную нитку. Хотя отец и позволил пока держать собаку, судьба Роя все еще не была решена окончательно. Мать Томи была отнюдь не в восторге от идеи завести собаку. Поэтому неизвестный, звонивший по телефону, мог добиться своего. Нервы матери могли не выдержать.