Страница:
И все же сказать, что Эрих Белов совершенно не обращал внимания на свои таинственные познания и никак ими не пользовался, было бы неправдой. Он отчетливо понимал, что посвящен. Кем и для чего и за какие такие заслуги? Об этом он не знал, но сведениям, скопившимся в глубинах самого сознания, там, где, наверное, хранится словарный запас родной речи и основы заложенных в раннем детстве знаний, он доверял безоглядно.
Вернувшись, к примеру, как-то поздно вечером к себе домой и улегшись на кровать, он стал читать. А когда услышал звуки сирены, то только посмотрел на отрывной календарь, висевший тут же над кроватью, – тридцать первое марта. Он повернулся на бок и продолжил чтение. Это была биография Тютчева, написанная Аксаковым. Издание еще царских времен. На книгу наткнулся профессор Вангер, откопав ее где-то во внефондовом хламе их университетской библиотеки. Она нигде не числилась, и он взял ее специально для Эриха.
Хлопали двери, скрежетали в запираемых замках ключи, мимо его комнаты топали ноги соседей.
– Герр Белов, вы, конечно, остаетесь? – В двери заглянула голова хозяйки квартиры. Она скорее констатировала факт, нежели задавала вопрос.
– Надо же кому-то в случае чего тушить пожар, фрау Швеллер, – не отрываясь от книги, ответил Эрих.
– Тогда мы запираем входную дверь.
Соседи уже привыкли к тому, что этот странный старик не спускается в бомбоубежище. Поначалу его пытались вразумить, но потом махнули рукой.
Эрих отложил книгу, выключил свет, откинулся на подушку и закрыл глаза.
Около восьмисот бомбардировщиков Королевских ВВС шли в этот момент в сиянии звезд и луны над извилистой лентой Дуная. Растянувшись почти на сто миль, они, мерно гудя моторами, на четырехкилометровой высоте двигались в направлении на Регенсбург. Передовые эскадрильи были уже над Гюнцбургом, но продолжали сохранять режим радиомолчания. Операторы немецких радиолокационных станций давно вели их, передавая данные на посты наведения истребительной авиации и пытаясь предугадать, куда будет нанесен удар. Воздушная тревога объявлялась во всех городах на пути следования этой воздушной змеи в полосе шириной до двухсот километров. Но определить ее истинную цель не представлялось возможным до самых последних минут Будут ли это авиационные заводы Регенсбурга, или над Ингольштадтом она внезапно повернет на юг и по хорошо видимой в этот лунный вечер ленте автострады двинется на Мюнхен… И Эрих знал, что они повернут. Но повернут на север и через восемнадцать минут будут над Нюрнбергом. Почему? Да потому, что тридцать первого марта 1944 года массированному налету британской авиации подвергнется именно Нюрнберг.
Так и вышло. 795 бомбардировщиков, шедшие цепью из пятнадцати трехэтажных «боевых коробок», разделенных пятимильными интервалами, действительно повернули на Нюрнберг. Авангардная эскадрилья наведения на цель начала передавать данные. Экипажи лидеровщиков приготовились пустить красные и зеленые ракеты, обозначая зоны бомбометания, а группа пикирующих бомбардировщиков, ведомых асами Королевских ВВС – выделить зажигалками наиболее важные цели.
Добавляя к вою сирен рев своих моторов, в ночное небо с десятков окрестных аэродромов стали подниматься истребители люфтваффе. Стволы сотен зенитных пушек замерли, слегка отклонившись от вертикали на юг. В усыпанную звездами черноту ночи вонзились десятки раскачивающихся лучей зенитных прожекторов и устремились взоры тысяч солдат и офицеров флак-артиллерии. Начиналась очередная битва за Нюрнберг.
Знал Эрих и о том, что на этот раз Нюрнберг дастся противнику большой кровью. 94 английских бомбардировщика, не считая истребителей прикрытия, упадут вслед за своим грузом на пылающий город и его окрестности.
А Мюнхен? Мюнхен может отдыхать аж до двадцать пятого апреля (отдельные беспокоящие налеты малыми силами не в счет).
Эрих забрался под одеяло и, чтобы не слышать топота возвращающихся соседей, накрыл голову второй подушкой. Первое время у него возникало желание предупреждать власти о предстоящих налетах. Анонимно, не привлекая внимания к своей персоне. С первого раза, конечно, не поверили бы. Возможно, не поверили бы и со второго. Но уж с третьего .. Однако в сознании Эриха прочно сидела одна мысль, даже не мысль – постулат: нельзя вмешиваться в происходящее, пользуясь тем, что ты посвящен Нельзя ни при каких обстоятельствах. От этого не только не будет никакой пользы, но станет только хуже.
И все же однажды он нарушил этот постулат. В конце лета прошлого года Эрна, как обычно, собиралась погостить у своей тети в Регенсбурге. Эрих узнал об этом от нее самой, когда был у Вангеров.
– Я хочу купить билет на воскресенье пятнадцатого, – услышал он слова девушки, обращенные к матери. – Вернусь двадцать второго.
Выйдя в тот день от профессора, он ощутил некоторое беспокойство. Он остановился и вдруг понял почему: днем семнадцатого августа сорок третьего года 146 «летающих крепостей» 8-й воздушной армии США атакуют Регенсбург. Город не столь велик для такого числа тяжелых бомбардировщиков. Конечно, они не обратят его в сплошные руины, но все же… Он вернулся.
– Вы что-то забыли, дядя Эрих?
– Позови-ка своего папу, дочка…
– Эрна не должна находиться семнадцатого августа в Регенсбурге, – сказал он профессору, когда снова прошел в его кабинет и прикрыл за собой дверь.
– Почему?
– Чтобы не попасть в беду, Готфрид.
– В беду? Ты гадаешь на картах, Эрих? – Профессор уже понимал, что спрашивает глупость.
– Считай, что я узнал это по звездам.
С этими словами Эрих посмотрел на него, как бы говоря: не нужно лишних вопросов, ведь ты тоже кое-что знаешь, не так ли? И карты здесь ни при чем.
– Ты знаешь, папа, – вбежала в кабинет профессора дочь, когда их русский знакомый снова ушел, – мы с мамой решили, что я поеду в следующее воскресенье, двадцать второго. По-моему, у меня начинается ангина. Тетя Кларисса, как всегда, наготовит к моему приезду своих чудесных пирожков, а что я буду делать с ними с больным-то горлом? А пятнадцатого, если будет хорошая погода, мы лучше все вместе пойдем гулять в Английский парк. И даже не спорь!
Разумеется, профессор и не собирался спорить.
«Он определенно знает о Книге, – думал Вангер, стоя у окна и глядя на улицу. – И не только о Книге. В ней не приводятся данные о датах воздушных налетов, а он, выходит, знает и это…»
Иногда Эрих заглядывал в свои познания, как в справочник. Однажды в самом конце декабря 43-го года он решил просмотреть, что произошло в этот первый рождественский день. Его внимание привлекло одно из событий войны, пожалуй самое драматическое.
Он увидел полярную ночь, бурное Северное море, вспышки орудий. Вышедший на охоту линейный крейсер «Шарнхорст» сам угодил в западню. Десятичасовой неравный бой с двумя десятками кораблей противника, некоторые из которых в одиночку вдвое превосходили германский рейдер, близился к концу. Глубоко осевший в воду, пылающий крейсер, получивший сотни снарядных попаданий и не менее десятка торпедных, отстреливался единственной уцелевшей 150-мм пушкой башни № 4. Главный калибр всех трех его башен уже давно молчал. Дальномеры, радары, системы управления огнем и радиостанция были мертвы вместе со всеми экипажами палубных боевых постов. Но корабль упорно стрелял последней своей пушкой только для того, чтобы дать понять, что не сдается, поскольку в кромешной тьме и дыму противник не мог видеть его гордого флага.
Линкоры Хоумфлита уже прекратили огонь, и брызги волн окутывали паром разогретые стволы их громадных орудий. Пуская вееры торпед, в последнюю атаку на врага устремились многочисленные британские эсминцы, а тот кренился на правый борт и все более зарывался в волны носом. Когда от крена заклинило снарядный элеватор и последняя пушка замолчала, открыл огонь чудом уцелевший 20-мм зенитный автомат, установленный на крыше разбитой башни «Бруно». Его трассирующие снаряды летели вслепую в темноту из клубов дыма и языков пламени, и это был последний боевой крик германца. Задрав вверх корму с еще медленно вращающимися винтами, он уходил под воду вместе с двумя тысячами моряков и, погибая, кричал «Хох!». Сотни потрясенных доблестью врага британских моряков видели, как в этот момент над океаном зажглось небывало яркое полярное сияние.
Эрих знал, что, когда британский отряд, сопроводив «русский» конвой, возвращался назад, флагман эскадры снова прошел над местом гибели «Шарнхорста». «Дюк оф Йорк» остановился, и на воду опустили венок из хризантем. Десять 356-мм орудий линкора, тех самых, что совсем недавно расстреливали на этом месте врага, круто поднялись вверх. Прогремевший в полярной ночи залп, а затем и речь адмирала Фрезера призвали английских офицеров в аналогичной ситуации выполнить свой долг так же, как это сделали немецкие моряки и их командиры. Всего этого не могли видеть 36 спасенных с «Шарнхорста», отправленных ранее на крейсере «Ямайка» в плен.
Размышляя над всем этим, Эрих вспомнил вдруг, как прочитал однажды, давным-давно, еще до Первой мировой войны, в одной немецкой газете стихи о подвиге русского крейсера «Варяг». Их сочинил какой-то восторженный немец. Потом стихи перевели на русский язык, положили на музыку, и родилась знаменитая песня. Честь и слава русским морякам, но как все же несопоставимы эти события… В бухте Чемульпо в ходе короткого боя погибло полтора десятка матросов из экипажа «Варяга» и еще столько же умерло позже в корейском госпитале от ран. Остальные шестьсот человек вместе с командиром на иностранных судах беспрепятственно вернулись в Россию. Не сумев прорваться из бухты, они затопили крейсер и взорвали канонерскую лодку, которая и вовсе ничем не отличилась, хотя тоже вошла в песню. Открывая кингстоны «Варяга», моряки прекрасно понимали, что этим самым просто-напросто выходят из боя. Уже была достигнута договоренность с капитанами нейтральных стран, а далекие от кровожадности японцы вовсе не грозили русским даже пленом. Лучший крейсер флота, совсем недавно построенный за кучу золота в Америке и гордо объявленный самым совершенным в мире, сумел потопить один лишь японский миноносец. Затем он без труда был поднят противником с мелководья, компенсировав тем самым даже этот небольшой урон.
Но России нужны были герои…
Десятичасовой бой «Шарнхорста», уж не говоря о 13-часовом сражении окруженного и уже раненного к тому времени «Бисмарка» в конце весны 41-го, ни по числу жертв, ни по ярости сопротивления, когда никаких вариантов, кроме победы или гибели кораблей вместе с экипажами, не рассматривалось, не могут быть поставлены в один ряд с затоплением «Варяга». Но об этих кораблях никогда не сложат песен…
Узнав, что друг Эрны – тот самый моряк, с которым она приходила в Народный театр, – служит на военном корабле с названием «Принц Ойген», он вызвал из памяти образ этого крейсера. Как? Очень просто – стал вспоминать и вспомнил.
Поскольку его интересовали последние дни «Принца», Эрих сосредоточился именно на них. Он увидел, как двадцать второго декабря сорок шестого года, то есть уже после войны, совершенно пустой крейсер опустится на рифы острова Кваджелейн в Тихом океане. За несколько месяцев до этого возле атолла Бикини над ним прогремит воздушный атомный взрыв «Эйбл» Спустя некоторое время подводный взрыв «Бейкер» попытается раздавить его своей ударной волной, но и на этот раз «Принц» останется на плаву. Стоически он вынесет и третий удар, уже близ Кваджелейна. Атомный гриб «Чарли» разорвет швы корпуса и откроет многочисленные течи. Но еще много дней и ночей почти светящийся от радиоактивности черный остов германского аристократа будет удивлять своей необыкновенной живучестью бывших врагов. И только когда на его борт снова захотят высадиться люди в защитных комбинезонах, чтобы отбуксировать на мель, подлатать и в четвертый раз использовать в качестве мишени он, словно решив покончить с собой, вдруг просядет до первого ряда разбитых иллюминаторов. Вода хлынет внутрь, забурлит вокруг корпуса, зашипит вырывающийся из стального нутра воздух, и будто последний прощальный вздох проплывет над океаном.
* * *
Вторая Мировая война с громом, лязгом, хрипом и стоном, как гигантский, мучимый чесоткой зверь ворочалась на изорванном ложе Европейского континента, давя своими боками миллионы людей и уродуя их города. Пообтрепавшись на берегах Волги и в северных снегах России, поободравшись в песках Египта и Ливии, зверь нехотя уползал в свое логово, скобля цепляющимися лапами по Сицилии и Апеннинам, Восточной Пруссии и Польше, Балканам и Нормандии Другой зверь – поменьше – барахтался во вспененных им водах Тихого океана, оглашая своим рыком тропические джунгли островов и побережий Индокитая.ЧАСТЬВТОРАЯ
Omnes eodem cogimur, omnium Versatur urna, senus ocius Sors exitura et nos in aeternum Exitium impositura cymbae.
[32]
XVIII
Как-то, в конце ноября 1944 года, генерал-лейтенант Клатт, новый, уже седьмой по счету командир 3-й горной дивизии, вызвал Мартина в свой штаб. Тот носил к этому времени оберлейтенантские звездочки и со дня на день ожидал присвоения очередного звания.
Несколько дней назад они отошли на короткий отдых: решался вопрос о вводе их в состав 49-го танкового корпуса.
– Вот что, Вангер, – начал устало генерал, предложив Мартину присесть, – ты здесь, я имею в виду нашу дивизию, с самого ее основания и на самом хорошем счету. Таких, как ты, остается все меньше. Видал последнее пополнение?
Мартин кивнул.
– Скоро пришлют новое, – вздохнул Клатт и с нажимом провел ладонью по лицу. – Люди нам, конечно, нужны. Нужны как воздух. Но я нутром чувствую, что нам снова хотят всучить черт-те что. А я, как ты знаешь, не исключаю, что нас могут выдавить в Альпы, и мне не нужен балласт, который мы растеряем в горах в первую же неделю.
«К чему он клонит? » – терялся в догадках Мартин.
– Ты когда в последний раз был дома? – неожиданно спросил Клатт.
– В начале прошлого года. В январе.
– Как насчет того, чтобы съездить еще разок дня на три-четыре?
Мартин обомлел. Он привстал, но тут же сообразил, что вступление, предшествовавшее этому предложению, прозвучало неспроста.
– Что нужно сделать, господин генерал?
– Съездить в командировку и принять пополнение. Только и всего. – Пауль Клатт достал из стола папку и стал просматривать ее содержимое. – Нам приготовили тысячу человек. Учебная дивизия под Мангеймом. Нужно просто побывать там и проверить их. Ты парень толковый, с университетом за плечами. А уж опыта тебе не занимать. Справишься за пару дней, а сроку я тебе дам неделю. Туда вылетишь с оказией завтра утром на штабном самолете корпуса. Обратно же удобно возвращаться поездом как раз через Мюнхен. Ну, что скажешь?
– А мои полномочия? – У Мартина хоть и пошла кругом голова от этого предложения, но завалить дело он тоже не мог.
– Мы подготовим тебе пару бумажек. Там, конечно, могут заартачиться, но, если действовать напористо, результат будет. Я уверен. Побольше пыли в глаза, угрожай от моего имени, если надо – блефуй. Резервы сейчас в руках Гиммлера, и он понаставил кое-где своих остолопов, но не везде же. В конце концов, речь идет о 3-й горной! Напомни им о Нарвике и о том, что фюрер помнит и любит 3-ю горную.
К вечеру следующего дня Мартин стоял на плацу 151-й учебной дивизии. Уже несколько минут он доказывал майору с обтянутым черной кожей протезом правой кисти, что не уйдет отсюда, не выполнив порученного ему командованием задания.
– Вопрос решен, – в третий раз повторял майор эту фразу, стараясь придать голосу оттенок спокойного безразличия. – Другие и этого не получают. Что будет, если каждый начнет ездить по учебным центрам и выбирать себе тех, кто понравится?
– Я всего лишь хочу проверить их пригодность к службе в горно-егерских частях. Поймите, майор, остальных вы всегда сможете отправить в пехоту или вот, например, в народно-гренадерские дивизии. Уверяю вас, если из этой тысячи мы отберем только триста, то не будем в претензии. В конце концов, речь идет о дивизии Эдуарда Дитля. Не забывайте об этом. Сейчас решается вопрос о присвоении ей его имени, – уже блефовал Мартин, – и, вероятно, скоро мы пришьем на рукава манжетные ленты с именем нашего первого командира.
Майор только усмехнулся. Он достал пачку сигарет и протезом прижал ее к животу, извлекая сигарету левой рукой.
– Учтите, в противном случае мы устроим им проверку по прибытии. – Мартин перешел к угрозам. – А рапорт будет послан прямо в ОКВ.
– И что вы в нем напишете?
– А то, что вы своим непрофессионализмом снижаете боеспособность войск.
– Решения принимаю не я…
– Начальство решает количественные вопросы, – наседал Мартин, – а за качество в данном случае отвечаете именно вы.
Майор вдруг отшвырнул так и не прикуренную сигарету и впервые перешел на повышенный тон:
– Черт бы вас побрал, оберлейтенант! Как вы собираетесь их проверять?! Гор здесь, как видите, нет! Болото, вон за тем лесом, есть. Вон там Рейн. А гор нет. А отправка через три дня.
«Ну слава богу, сдвинулось», – облегченно вздохнул Мартин. Теперь уже он стал говорить спокойно, даже вкрадчиво.
– А горы мне и не нужны. Постройте всех завтра утром здесь на плацу. Организуем пробежку на пятнадцать километров с полной выкладкой.
Брови майора поползли вверх.
– Ну хорошо, десять километров, – снизил планку Мартин, но майор продолжал молчать. – Ладно, без рюкзака, – еще раз поддался оберлейтенант, – карабин штык, лопатка, фляга, котелок, противогаз и шинельная скатка Вас устраивает? Но бег в одну сторону по прямой, после чего возвращение маршевым шагом.
– Ну, и что потом?
– Тех, кто придет к финишу не позднее чем через сорок пять минут и при этом не упадет, я беру. Это черепашья скорость, майор. За полтора часа это расстояние можно пройти пешком с сигаретой в зубах, а за два – проползти на животе.
– Надеюсь, вы тоже побежите? – ехидно спросил осточертевшего горца майор.
– Непременно!
Утром на плацу, поеживаясь от холода, стояло человек семьсот. «Уже несем потери», – отметил про себя Мартин. Сам он являл образец приготовившегося к тяжелому маршу горного солдата. Туго скатанная шинель была обвернута вокруг котелка и вместе с ним прикреплена к наспинному ремню и кольцам плечевых ремней портупеи. Ниже располагалась сухарная сумка, фляжка с подкисленной уксусом и слегка подсоленной водой и штык. На его ногах были ботинки с окованной со всех сторон стальными шипами толстой подошвой, выше, до самых колен, шла тугая обмотка. Грудь освобождена от наград и значков – только Рыцарский крест под воротником и горные нашивки.
Он отыскал вчерашнего майора, который о чем-то разговаривал с двумя унтер-офицерами. Увидев горца, майор сделал знак, и фельдфебель дал команду «смирно».
– Вольно! – скомандовал майор и закричал слегка визгливым голосом: – У вас сорок пять минут и десять километров! Кто не справится, тому я подыщу место в болотах Восточной Пруссии. Будет там ползать в грязи и смешить лягушек, а заодно и русских. Те же, кто уложится в срок и ничего не потеряет по пути, отправятся в 3-ю горнострелковую дивизию, которую любит и о которой заботится сам фюрер. Этот оберлейтенант и кавалер, – майор указал на подошедшего Мартина, – как раз оттуда. Он побежит с вами. Хотите что-нибудь сказать? – повернулся майор к зачинщику мероприятия.
– Пусть скомандуют «кругом», – попросил тот.
Когда с немалым шумом солдаты повернулись, Мартин стал обходить первую шеренгу, рассматривая крепление амуниции на их спинах и увязку шинелей. Он сразу заметил, что фляжки висят, не оттягивая ремней. «Пусты. Что ж, сорок пять минут туда, пятнадцать на отдых, два часа обратно, – прикинул он, – итого три часа марша без воды. Воля ваша». Штык-ножи висели в лопастях отдельно от лопаток, хотя в таких случаях их следовало увязывать вместе. Металлические торбы с противогазами (а есть там противогазы?) располагались как попало, у многих слишком низко. Некоторые повесили их спереди, что можно допустить при спокойном шаге, но во время бега они начнут бить по груди, сбивая дыхание. Наметанным глазом он отмечал, какие скатки, неправильно привязанные к котелкам, первыми свалятся на землю. У некоторых солдат не было портупей и все, включая как попало свернутые шинели, висело только на поясных ремнях. В таком случае хотя бы скатку можно было перекинуть на русский манер через плечо, стянув на боку ремешком. Но сейчас на это уже не было времени.
– Те, у кого нет портупей, могут оставить шинели, – распорядился он, чтобы уравнять шансы обделенных. – Но учтите, бежим в одну сторону, и на обратном пути, когда вы остынете, будет холодно. – Он повернулся к майору. – Кто-нибудь одолжит мне карабин, противогаз и лопатку? Остальное у меня есть.
– Да ладно, Вангер, – махнул тот рукой, – никто не сомневается в ваших способностях.
Через минуту семьсот пар сапог и ботинок застучали по асфальтовому плацу. Забренчали котелки или что там у них было внутри, зазвякали о лопатки штык-ножи. Запрыгали на ремнях неправильно прикрепленные фляги хлопая своих владельцев по заднему месту. Благо в большинстве своем они были пусты. Кто-то уже уронил скатку, подхватил ее и бежал, прижав рукой к боку. Многие на ходу перевешивали свои карабины, перебрасывая ружейный ремень через голову.
Мартин, бежавший впереди, всего этого не видел.
Вечером он прощался с одноруким майором. В его планшетке лежал список из шестисот фамилий, в котором карандашом Мартин отметил первую сотню прибежавших. Конечно, он прекрасно осознавал, что таким образом горцев не отбирают. Но это хоть что-то. Последние волны формирований совершенно обескровили Германию. В учебно-полевых и резервных дивизиях собирали тех, с кем еще три года назад не стали бы и разговаривать по поводу строевой службы. Этот контингент годился разве что для народно-гренадерских дивизий, изобретенных Гитлером еще летом и рьяно комплектуемых сейчас Гиммлером из малопригодных по возрасту и здоровью людей. Их разбавляли не вполне излечившимися от ран, но имевшими боевой опыт фронтовиками и ставили задачу поддержки первых эшелонов обороны, защиты крепостей (а статус крепости теперь мог получить любой прифронтовой город рейха) и прочее в том же духе. О них много говорили по радио, возлагая надежды на эту «народную силу», способную якобы переломить ход войны.
Из Мангейма Мартин выехал на следующий день только ближе к полудню. В ту ночь, как назло, англичане внесли этот город в список своих целей, и, если бы не внезапно наползшие тучи, отогнавшие несколько сот бомбардировщиков на запасную цель на востоке, Мартин сполна ощутил бы на себе всю прелесть ночного налета на тыловой город. Но вокзал успели накрыть.
Рано утром, стоя неподалеку от станции, он сокрушенно наблюдал, как пожарные команды сматывают свои рукава и уступают место на дымящихся развалинах отрядам ТЕНО и спасателей. Созданная еще в двадцатые годы, служба оказания скорой технической помощи теперь самоотверженно боролась с разрушениями по всей стране. Люди в светло-серых, перепачканных сажей комбинезонах расчищали проезды, обрушали стены, восстанавливали электро– и водоснабжение. Скоро на помощь им привезли солдат, возможно, из той самой учебки.
– Когда возобновится железнодорожное сообщение? – спросил Мартин у пожилого мужчины с «крылатым колесом» на темно-синем кителе под распахнутым пальто. Спросил просто так, понимая, что ответ будет неутешительным.
Но ответа вообще не последовало. Железнодорожник только махнул рукой и отвернулся. Спасатели понесли мимо носилки, целиком накрытые полуобгоревшими одеялами.
Через три часа Мартин выбрался из Мангейма на попутном грузовике в надежде добраться до Грабена и Сесть там на поезд восточного направления. Ехать было не так уж и далеко, но вскоре впереди образовался затор.
Мост. Деревянный мост, который просто переломился под тяжестью какого-то тяжелого гусеничного тягача.
«Ну не везет так не везет», – подумал Мартин и, пораспросив кого-то из местных, направился прямиком, срезая путь, по раскисшей от растаявшего снега лесной дороге. Через пару километров он окончательно понял, что сегодняшний день, четверг тридцатого ноября, не задался. Его пудовые сапоги, облепленные глиной, разъезжались в стороны, а идти рядом с обочиной по придавленной талым снегом пожухлой траве мешал сплошной кустарник. «Тоже мне горец, – ругал он сам себя, – выбрал, называется, дорогу. Хорошо, что один, иначе сраму за такой маршрут не обобрался бы».
Он подвернул полы шинели наверх и подоткнул их спереди за ремень. На его левом плече висел на треть загруженный рюкзак. Сзади на поясе, поддерживаемом солдатской портупеей, болталась тяжелая фляжка, спереди – кобура.
«А и то сказать, какие мы, к черту, горцы? – продолжал он рассуждать сам с собой. – Когда мы их в последний раз видели, горы-то? Да и много ли нас осталось из тех, кто прошел настоящую подготовку? Уже и Дитля нет. А эдельвейсы сейчас пришить на новичка, что каску нахлобучить».
Несколько дней назад они отошли на короткий отдых: решался вопрос о вводе их в состав 49-го танкового корпуса.
– Вот что, Вангер, – начал устало генерал, предложив Мартину присесть, – ты здесь, я имею в виду нашу дивизию, с самого ее основания и на самом хорошем счету. Таких, как ты, остается все меньше. Видал последнее пополнение?
Мартин кивнул.
– Скоро пришлют новое, – вздохнул Клатт и с нажимом провел ладонью по лицу. – Люди нам, конечно, нужны. Нужны как воздух. Но я нутром чувствую, что нам снова хотят всучить черт-те что. А я, как ты знаешь, не исключаю, что нас могут выдавить в Альпы, и мне не нужен балласт, который мы растеряем в горах в первую же неделю.
«К чему он клонит? » – терялся в догадках Мартин.
– Ты когда в последний раз был дома? – неожиданно спросил Клатт.
– В начале прошлого года. В январе.
– Как насчет того, чтобы съездить еще разок дня на три-четыре?
Мартин обомлел. Он привстал, но тут же сообразил, что вступление, предшествовавшее этому предложению, прозвучало неспроста.
– Что нужно сделать, господин генерал?
– Съездить в командировку и принять пополнение. Только и всего. – Пауль Клатт достал из стола папку и стал просматривать ее содержимое. – Нам приготовили тысячу человек. Учебная дивизия под Мангеймом. Нужно просто побывать там и проверить их. Ты парень толковый, с университетом за плечами. А уж опыта тебе не занимать. Справишься за пару дней, а сроку я тебе дам неделю. Туда вылетишь с оказией завтра утром на штабном самолете корпуса. Обратно же удобно возвращаться поездом как раз через Мюнхен. Ну, что скажешь?
– А мои полномочия? – У Мартина хоть и пошла кругом голова от этого предложения, но завалить дело он тоже не мог.
– Мы подготовим тебе пару бумажек. Там, конечно, могут заартачиться, но, если действовать напористо, результат будет. Я уверен. Побольше пыли в глаза, угрожай от моего имени, если надо – блефуй. Резервы сейчас в руках Гиммлера, и он понаставил кое-где своих остолопов, но не везде же. В конце концов, речь идет о 3-й горной! Напомни им о Нарвике и о том, что фюрер помнит и любит 3-ю горную.
К вечеру следующего дня Мартин стоял на плацу 151-й учебной дивизии. Уже несколько минут он доказывал майору с обтянутым черной кожей протезом правой кисти, что не уйдет отсюда, не выполнив порученного ему командованием задания.
– Вопрос решен, – в третий раз повторял майор эту фразу, стараясь придать голосу оттенок спокойного безразличия. – Другие и этого не получают. Что будет, если каждый начнет ездить по учебным центрам и выбирать себе тех, кто понравится?
– Я всего лишь хочу проверить их пригодность к службе в горно-егерских частях. Поймите, майор, остальных вы всегда сможете отправить в пехоту или вот, например, в народно-гренадерские дивизии. Уверяю вас, если из этой тысячи мы отберем только триста, то не будем в претензии. В конце концов, речь идет о дивизии Эдуарда Дитля. Не забывайте об этом. Сейчас решается вопрос о присвоении ей его имени, – уже блефовал Мартин, – и, вероятно, скоро мы пришьем на рукава манжетные ленты с именем нашего первого командира.
Майор только усмехнулся. Он достал пачку сигарет и протезом прижал ее к животу, извлекая сигарету левой рукой.
– Учтите, в противном случае мы устроим им проверку по прибытии. – Мартин перешел к угрозам. – А рапорт будет послан прямо в ОКВ.
– И что вы в нем напишете?
– А то, что вы своим непрофессионализмом снижаете боеспособность войск.
– Решения принимаю не я…
– Начальство решает количественные вопросы, – наседал Мартин, – а за качество в данном случае отвечаете именно вы.
Майор вдруг отшвырнул так и не прикуренную сигарету и впервые перешел на повышенный тон:
– Черт бы вас побрал, оберлейтенант! Как вы собираетесь их проверять?! Гор здесь, как видите, нет! Болото, вон за тем лесом, есть. Вон там Рейн. А гор нет. А отправка через три дня.
«Ну слава богу, сдвинулось», – облегченно вздохнул Мартин. Теперь уже он стал говорить спокойно, даже вкрадчиво.
– А горы мне и не нужны. Постройте всех завтра утром здесь на плацу. Организуем пробежку на пятнадцать километров с полной выкладкой.
Брови майора поползли вверх.
– Ну хорошо, десять километров, – снизил планку Мартин, но майор продолжал молчать. – Ладно, без рюкзака, – еще раз поддался оберлейтенант, – карабин штык, лопатка, фляга, котелок, противогаз и шинельная скатка Вас устраивает? Но бег в одну сторону по прямой, после чего возвращение маршевым шагом.
– Ну, и что потом?
– Тех, кто придет к финишу не позднее чем через сорок пять минут и при этом не упадет, я беру. Это черепашья скорость, майор. За полтора часа это расстояние можно пройти пешком с сигаретой в зубах, а за два – проползти на животе.
– Надеюсь, вы тоже побежите? – ехидно спросил осточертевшего горца майор.
– Непременно!
Утром на плацу, поеживаясь от холода, стояло человек семьсот. «Уже несем потери», – отметил про себя Мартин. Сам он являл образец приготовившегося к тяжелому маршу горного солдата. Туго скатанная шинель была обвернута вокруг котелка и вместе с ним прикреплена к наспинному ремню и кольцам плечевых ремней портупеи. Ниже располагалась сухарная сумка, фляжка с подкисленной уксусом и слегка подсоленной водой и штык. На его ногах были ботинки с окованной со всех сторон стальными шипами толстой подошвой, выше, до самых колен, шла тугая обмотка. Грудь освобождена от наград и значков – только Рыцарский крест под воротником и горные нашивки.
Он отыскал вчерашнего майора, который о чем-то разговаривал с двумя унтер-офицерами. Увидев горца, майор сделал знак, и фельдфебель дал команду «смирно».
– Вольно! – скомандовал майор и закричал слегка визгливым голосом: – У вас сорок пять минут и десять километров! Кто не справится, тому я подыщу место в болотах Восточной Пруссии. Будет там ползать в грязи и смешить лягушек, а заодно и русских. Те же, кто уложится в срок и ничего не потеряет по пути, отправятся в 3-ю горнострелковую дивизию, которую любит и о которой заботится сам фюрер. Этот оберлейтенант и кавалер, – майор указал на подошедшего Мартина, – как раз оттуда. Он побежит с вами. Хотите что-нибудь сказать? – повернулся майор к зачинщику мероприятия.
– Пусть скомандуют «кругом», – попросил тот.
Когда с немалым шумом солдаты повернулись, Мартин стал обходить первую шеренгу, рассматривая крепление амуниции на их спинах и увязку шинелей. Он сразу заметил, что фляжки висят, не оттягивая ремней. «Пусты. Что ж, сорок пять минут туда, пятнадцать на отдых, два часа обратно, – прикинул он, – итого три часа марша без воды. Воля ваша». Штык-ножи висели в лопастях отдельно от лопаток, хотя в таких случаях их следовало увязывать вместе. Металлические торбы с противогазами (а есть там противогазы?) располагались как попало, у многих слишком низко. Некоторые повесили их спереди, что можно допустить при спокойном шаге, но во время бега они начнут бить по груди, сбивая дыхание. Наметанным глазом он отмечал, какие скатки, неправильно привязанные к котелкам, первыми свалятся на землю. У некоторых солдат не было портупей и все, включая как попало свернутые шинели, висело только на поясных ремнях. В таком случае хотя бы скатку можно было перекинуть на русский манер через плечо, стянув на боку ремешком. Но сейчас на это уже не было времени.
– Те, у кого нет портупей, могут оставить шинели, – распорядился он, чтобы уравнять шансы обделенных. – Но учтите, бежим в одну сторону, и на обратном пути, когда вы остынете, будет холодно. – Он повернулся к майору. – Кто-нибудь одолжит мне карабин, противогаз и лопатку? Остальное у меня есть.
– Да ладно, Вангер, – махнул тот рукой, – никто не сомневается в ваших способностях.
Через минуту семьсот пар сапог и ботинок застучали по асфальтовому плацу. Забренчали котелки или что там у них было внутри, зазвякали о лопатки штык-ножи. Запрыгали на ремнях неправильно прикрепленные фляги хлопая своих владельцев по заднему месту. Благо в большинстве своем они были пусты. Кто-то уже уронил скатку, подхватил ее и бежал, прижав рукой к боку. Многие на ходу перевешивали свои карабины, перебрасывая ружейный ремень через голову.
Мартин, бежавший впереди, всего этого не видел.
Вечером он прощался с одноруким майором. В его планшетке лежал список из шестисот фамилий, в котором карандашом Мартин отметил первую сотню прибежавших. Конечно, он прекрасно осознавал, что таким образом горцев не отбирают. Но это хоть что-то. Последние волны формирований совершенно обескровили Германию. В учебно-полевых и резервных дивизиях собирали тех, с кем еще три года назад не стали бы и разговаривать по поводу строевой службы. Этот контингент годился разве что для народно-гренадерских дивизий, изобретенных Гитлером еще летом и рьяно комплектуемых сейчас Гиммлером из малопригодных по возрасту и здоровью людей. Их разбавляли не вполне излечившимися от ран, но имевшими боевой опыт фронтовиками и ставили задачу поддержки первых эшелонов обороны, защиты крепостей (а статус крепости теперь мог получить любой прифронтовой город рейха) и прочее в том же духе. О них много говорили по радио, возлагая надежды на эту «народную силу», способную якобы переломить ход войны.
Из Мангейма Мартин выехал на следующий день только ближе к полудню. В ту ночь, как назло, англичане внесли этот город в список своих целей, и, если бы не внезапно наползшие тучи, отогнавшие несколько сот бомбардировщиков на запасную цель на востоке, Мартин сполна ощутил бы на себе всю прелесть ночного налета на тыловой город. Но вокзал успели накрыть.
Рано утром, стоя неподалеку от станции, он сокрушенно наблюдал, как пожарные команды сматывают свои рукава и уступают место на дымящихся развалинах отрядам ТЕНО и спасателей. Созданная еще в двадцатые годы, служба оказания скорой технической помощи теперь самоотверженно боролась с разрушениями по всей стране. Люди в светло-серых, перепачканных сажей комбинезонах расчищали проезды, обрушали стены, восстанавливали электро– и водоснабжение. Скоро на помощь им привезли солдат, возможно, из той самой учебки.
– Когда возобновится железнодорожное сообщение? – спросил Мартин у пожилого мужчины с «крылатым колесом» на темно-синем кителе под распахнутым пальто. Спросил просто так, понимая, что ответ будет неутешительным.
Но ответа вообще не последовало. Железнодорожник только махнул рукой и отвернулся. Спасатели понесли мимо носилки, целиком накрытые полуобгоревшими одеялами.
Через три часа Мартин выбрался из Мангейма на попутном грузовике в надежде добраться до Грабена и Сесть там на поезд восточного направления. Ехать было не так уж и далеко, но вскоре впереди образовался затор.
Мост. Деревянный мост, который просто переломился под тяжестью какого-то тяжелого гусеничного тягача.
«Ну не везет так не везет», – подумал Мартин и, пораспросив кого-то из местных, направился прямиком, срезая путь, по раскисшей от растаявшего снега лесной дороге. Через пару километров он окончательно понял, что сегодняшний день, четверг тридцатого ноября, не задался. Его пудовые сапоги, облепленные глиной, разъезжались в стороны, а идти рядом с обочиной по придавленной талым снегом пожухлой траве мешал сплошной кустарник. «Тоже мне горец, – ругал он сам себя, – выбрал, называется, дорогу. Хорошо, что один, иначе сраму за такой маршрут не обобрался бы».
Он подвернул полы шинели наверх и подоткнул их спереди за ремень. На его левом плече висел на треть загруженный рюкзак. Сзади на поясе, поддерживаемом солдатской портупеей, болталась тяжелая фляжка, спереди – кобура.
«А и то сказать, какие мы, к черту, горцы? – продолжал он рассуждать сам с собой. – Когда мы их в последний раз видели, горы-то? Да и много ли нас осталось из тех, кто прошел настоящую подготовку? Уже и Дитля нет. А эдельвейсы сейчас пришить на новичка, что каску нахлобучить».