Страница:
Однажды «комиссарверх» Филоненко донес: «…то, что Ваня, Федор, Генрих, Эрна, Жорж делали тогда с запада, теперь может быть с востока. Конь бледный близко, так мне кажется. Пожалуйста, исполните все то, что завтра утром вам передам».
Прочитав, Савинков нахмурил лоб. В донесении использовался текст его нашумевшего романа «Конь бледный». Но что за лица в Ставке, на которых содержался намек? Что там готовилось и почему именно «с запада»? И совсем непонятно «восточное направление»…
Савинков растерянно ответил своему агенту, что он ничего не понял.
«…Генерал ведет под уздцы коня бледного под Лавра. Я очень рад, что у моего заместителя чрезвычайно музыкальный слух. Я, конечно, сделаю то, что надо человеку решительному и благовоспитанному. Примите во внимание, что я не хочу есть неспелую грушу, но вместе с тем знаю, что созревший фрукт, падая с дерева без воли стоящего под деревом, может больно ушибить».
Снова невозможно толком разобраться. Но Савинков ощутил уверенный сигнал тревоги. В Ставке что-то затевалось. И вся затея связывалась с Корниловым, с назначением его на высший военный пост. Этот маленький невозмутимый генерал с раскосыми безжалостными глазами получил власть над всей армией.
Савинков навсегда запомнил, как вспыхнули эти узкие глаза во время их последней встречи. Корнилов, едва зашла речь о наведении порядка в столице, стукнул по столу своей аристократической рукой коричневого цвета:
– Я не позволю никаких сантиментов. Офицеры, которые прикажут своим солдатам «мазать» (стрелять в воздух, а не в толпу), будут все без исключения преданы военному суду!
В последние дни от него, полностью подтверждая тревожные сигналы Филоненко, в Петроград поступали телеграммы самого решительного свойства.
Ощущение громадной власти вернуло Корнилову тон категорический, как это принято в строю. Снова речь пошла о создании трех армий.Корнилов требовал военных порядков в тылу, и особенно на транспорте, на железных дорогах. Кроме того, ему хотелось распространить применение высшей меры наказания в виде расстрела не только на фронтовую территорию. На его взгляд, скорой и безжалостной расправы заслуживали все агитаторы, все политически вредные элементы. Решительной борьбы с крамолой требовало, как он доказывал, само катастрофическое положение страны, измученной войной и возмутительными беспорядками.
Савинков узнавал знаменитую «зарывистость» маленького генерала. Из чисто военной сферы его неудержимо заносило в политику. Корнилов рвался командовать решительно везде и всем. Перед правительством, в частности перед военным министерством, вставала деликатная задача: не теряя этого деятельнейшего генерала, все же обуздать его неудержимые порывы, направив все его усилия на чисто военные вопросы. Политикой, слава Богу, есть кому заняться и без него.
Беспокоило Савинкова трусливое состояние премьер-министра. Керенский буквально вздрагивал при одном имени нового главковерха. Корнилова он боялся еще с мартовских дней, когда генерала вызвали с фронта командовать войсками столичного округа. Тогда его все же удалось снова спровадить на фронт. Но вот теперь - снова!
– Борис Викторович, - страдальческим голосом выговаривал Керенский, - я же просил его ни в коем случае не привлекать к нашему святому делу этого ужасного, ужасного Крымова. Я на этом настаивал ультимативно. Так нет же, нет! Они, как мне докладывают, неразлучны. Они вместе во всем, во всем. Это же страшно, страшно… поймите же! Еще бы не понять!
Керенскому докладывали десятую часть того, что поступало непосредственно в военное министерство. Савинков сам дозировал эти доклады. Ему удалось наладить доверительную связь с отделом контрразведки столичного военного округа. Там сидел полковник Миронов. У этого полковника весной не заладилось с Корниловым, когда генерала назначили командовать войсками столичного, Петроградского округа. К удивлению Савинкова, начальник контрразведки почти открыто поддерживал отношения с такой сомнительной личностью, как француз Сико… (Недавно обезображенный труп Сико нашли на острове Голодай. Полиция приписала убийство Сико вульгарному грабежу.) Внезапно Филоненко разнюхал, что полковник Миронов имеет какие-то отношения со смазливым Рейли. «Странный человек этот Миронов», - задумался Савинков.
Удалось добиться, чтобы столичная контрразведка взяла под круглосуточный надзор все подозрительные объекты. Особенное внимание при этом обратили на квартиру сбежавшего из Могилева инженера Завойко. Сведения поступали от агентов наружногонаблюдения и от обыкновенных дворников. Чутье подпольщика-террориста не обмануло Савинкова. На квартире Завойко происходили какие-то тайные совещания, и главным образом ночью. По описаниям Савинков легко узнавал кое-кого из ближайшего окружения Корнилова, в частности Новосильцова. Покров темноты нисколько не мешал агентам. Но вдруг поступило сообщение, что на квартире инженера появился человек, похожий как две капли воды на самого Корнилова. Не удержавшись, Савинков выругался. Главковерх не мог появиться в Петрограде незамеченным. Помимо всего за каждым шагом генерала следил верный Филоненко, постоянно находясь с ним рядом.
Корнилов инкогнито в Петрограде! Начиналась какая-то чертовщина…
А узел связи с Могилевом работал беспрерывно. Тон корниловских телеграмм становился все более властным.
В конце июля главковерх поставил правительство в известность, что он своею властью распространяет фронтовые правила и на тыловые районы, где готовятся пополнения для передовых частей. При этом он настаивал на полном невмешательстве правительства во все оперативные распоряжения Ставки (сюда, в частности, входили назначения на высшие военные посты). И наконец, Корнилов объявил, что в своих действиях он, как Верховный главнокомандующий русской армией, считает себя ответственным главным образом перед народом и собственною совестью.
Керенский немедленно бросился к своему главному комиссару:
– Ну-с, Борис Викторович, что вы на это скажете?
Мясистые щеки его прыгали, губы кривились. Он уже видел себя, отшвырнутым в сторону небрежным генеральским сапогом.
Савинков сохранял невозмутимость. Слава Богу, во всем государстве нашелся наконец решительный человек. Явись он к власти три месяца назад - все теперь выглядело бы совершенно по-другому.
Савинков принялся успокаивать премьер-министра:
– Александр Федорович, надо же знать военных людей. Я уверен, здесь какое-то недоразумение. Ставлю вас в известность, что мною уже вызван из Ставки господин Филоненко.
Поздней ночью на третьем этаже «Виллы Родэ» о том же самом докладывал скрипачу и поздний гость. Его тоже встревожило решительное заявление Корнилова. Несмотря на страшную усталость, грузный скрипач держался насмешливо. Его мясистое порочное лицо собралось морщинками.
– А вы уж и запаниковали? Это же прекрасно, это замечательно: такой железный человек! Вы забыли, а мы об этом с вами говорили… Чего вы испугались, Арон? Скажите мне ради всех святых: чего? Да пусть он кинется на эту вшивую власть, пусть!Разве вам не надоели эти сопли? Только не вздумайте его удерживать. Ни в коем случае! Вы меня слышите, Арон?
Гость покорно слушал и, по обыкновению, ничего не мог понять. Его мозг не в состоянии постичь все необыкновенные зигзаги, рождавшиеся в голове этого человека.
– А вот о газетах распорядитесь! - приказал он, провожая гостя.
Столичные газеты словно сорвались с цепи. Чья-то незримая рука отправила в редакции все последние корниловские телеграммы. Журналисты изощрялись в обидных насмешках. Они ядовито спрашивали: кто же теперь управляет матушкойРоссией - правительство или Верховный? К счастью, из Ставки в Петроград приехал «комиссарверх» Филоненко, и вся ситуация мгновенно прояснилась. Оказывается, Верховного главнокомандующего неправильно поняли, только и всего. Разве ответственность перед народом не является ответственностью перед правительством? Ведь именно народ в своем свободном волеизъявлении поставил к власти свое нынешнее правительство!
И только один Ленин не удовлетворился такими неуклюже сколоченными объяснениями. В своих статейках, написанных в укрытии, он предостерегал доверчивую публику, втолковывая ей о грядущем «русском Кавеньяке». Он насмешничал над ожиданием удара «слева». В самом скором времени русское общество, разбуженное революцией, получит сокрушительный удар «справа». Русский Кавеньяк, генерал-каратель, уже изготовился к прыжку на революцию…
К грозным ленинским пророчествам отношение было кислым. Кому неясно, что лидер страшных большевиков изо всех сил отводит глаза общества от угрозы со стороны собственных отрядов. На его месте так поступил бы каждый. Всецело занятый подготовкой VI съезда своей партии, вождь большевиков не жалел голоса на истошный крик: «Держи вора!»
Керенский настоял, чтобы вызвать Верховного главнокомандующего в Петроград и здесь заслушать его личные объяснения по всем тревожным пунктам.
2 августа Лавр Георгиевич оставил Ставку и выехал в столицу.
Накануне генерал Лукомский сумел улучить минуту и попросил Корнилова о сугубо конфиденциальной встрече. Сделать это было нелегко. Филоненко окружил Верховного таким прилипчивым надзором, что ни с одним офицером Ставки генерал не мог остаться с глазу на глаз. Старательность Филоненко особенно возросла после его возвращения из Петрограда.Лавр Георгиевич пригласил Лукомского к себе домой, на вечерний чай. Там посторонних быть не могло. Рядом с ними за столом сидел один Хаджиев.
Лукомский решил предостеречь Корнилова от поездки в Петроград. С правительством можно сноситься, не покидая Могилева. Так надежнее. Лукомский не верил никому: ни Савинкову, ни тем более Керенскому. Кто мог поручиться, что в Петрограде не устроят покушения, не организуют устранения испугавшего всех генерала?
Хаджиев, слушая, сидел, как каменное изваяние. На его тонком смуглом лице сверкали черные глаза. Проклятые шакалы!
Сам Корнилов тоже думал об опасности расправы. Но отказаться от поездки он не может. Да и глупо пугаться каких-то там… На его стороне поддержка «Союза офицеров», «Союза казачьих войск», «Союза Георгиевских кавалеров». Пусть только попробуют! Тем более что с ним отправится эскадрон текинцев его верный и бесстрашный конвой.
Хаджиев, не говоря ни слова, энергично закивал.
Лицо Корнилова было раздумчиво. Опасность со стороны Савинкова? Если говорить по совести, Лавр Георгиевич отчетливо видел все его лисьи подходцы. Полностью доверять такому человеку глупо.
– Он готов всадить кинжал в спину любому. Сейчас я лишь гадаю - кому первому: мне или Керенскому?
Потом он обронил, что пускай его считают тупым и грубым солдафоном. В конечном счете это на пользу общему делу. Просчитаются!
Появилась Таисия Владимировна, в столовую ворвался Юрик и с восторженным воплем устремился к Хаджиеву на колени. Генерал Лукомский поднялся и стал прощаться. От чая он отказался: в штабе его ожидали неотложные дела.
Вагон Верховного главнокомандующего прицепили к обыкновенному поезду, идущему по расписанию. На остановках выскакивали текинцы и бдительно следили, чтобы никто не подходил. Загадочный вагон выглядел необитаемым: окна завешены, тамбуры пусты. Вокзальные зеваки издали глазели на молодцеватых джигитов в пёстрых халатах и косматых папахах. Впереди поезда летел слух, что генерал Корнилов едет с ордой страшных азиатов наводить порядок в Петрограде.
Москву проехали стороной. Хаджиев принес газеты. Журналисты, не жалея красок, пугали обывателя уже не генералом Корниловым, а вообще военными. Из армии делали пугало, страшилище. Послушать их - виной всем поражениям, всему развалу способствует армия со своими генералами… Лавр Георгиевич с раздражением дергал газету за газетой. Везде одно и то же! О чем они думают? Собираются воевать до полной победы, но - чем, какими силами, если им, видишь ли, мешает армия!
Поздно ночью остановились в Тосно. Здесь февральской стылой ночью задержали царский поезд и не пустили в Петроград. Государя загнали в Псков и отдали в руки генерала Рузского… Где он сейчас, этот генерал-предатель? По слухам, где-то на Северном Кавказе, удалился на покой, на пенсию. Бродит с костыликом по пыльному Пятигорску, предается невеселым размышлениям…
Задремывая, Лавр Георгиевич расслышал под окнами вагона фырчание автомобиля, затем раздался гортанный окрик часового. Громко и раздраженно заспорили двое. На все доводы приехавшего часовой ронял невозмутимо:
– Нылза! Рэзать будем!
Вскоре Корнилов узнал голос Хаджиева. Да что там у них случилось? Кого они не пускают? Кто так ломится в вагон?
Он подошел к окну и отогнул край занавески. При смутном свете фонаря он узнал Хаджиева и невозмутимого Шах-Кулы. Перед текинцами петушился странный человек в полувоенном френче, крагах и нелепой кепке с пуговицей на макушке.
Несколько раз разгневанный человек пытался сунуться к ступенькам, однако Шах-Кулы осаживал его и с выразительным видом клал руку на белевшую рукоятку кинжала.
Внезапно приехавший повернулся лицом к вагонному окну, и Лавр Георгиевич едва не вскрикнул от изумления: он узнал Керенского.
Мысли сразу заскакали. Этого он никак не ожидал… Даже представить невозможно…
Он кинулся в тамбур.
– Хан, - крикнул, - пропустите!
Керенский влез и близко надвинулся, обдавая жарким дыханием, запахом вина и дорогих сигар. Глаза его блестели возбужденно, ошалело. Он держался гостем, заскочившим на поздний огонек.
– Генерал, какая у вас замечательная стража!.. Ну, принимаете? Не выгоните?
Он явно наслаждался произведенным эффектом.
С ума можно свихнуться от таких визитов!
Поезд тихо тронулся. Керенский шагал, наступая хозяину на каблуки. Он не привык, чтобы его вели. В крохотном салоне он сразу вырвался вперед и расселся так, что Корнилову пришлось смириться со своим подчиненным положением. Премьер-министр решил не упускать инициативы.
Он с первых слов потребовал, чтобы этот его визит, этот поздний разговор, остался сугубо между ними. Ни одному из посторонних знать об этом незачем. Речь пойдет о предмете слишком важном, слишком… н-ну, что ли, судьбоносном… да, именно судьбоносном для России! Он скоро освоился, и речь его потекла неудержимо - он сел на своего любимого конька.
Ошеломленный, Корнилов слушал, зажав руки в коленях. Мало-помалу глаза его стали поблескивать осмысленно. Керенский, увлекаясь, вскакивал, но расхаживать места не было, и он снова возбужденно плюхался на стул.
Несколько раз Керенский отнесся к Корнилову как к «вашему превосходительству». Лавр Георгиевич помалкивал. Кажется, он стал догадываться, что подвигло осторожного премьер-министра на столь отчаянный и опасный шаг. Он никому не доверял и опасался каждого. Боялся он и Савинкова, хотя и поставил его своим ближайшим помощником по военному министерству (в сущности, самому важному в создавшейся ситуации). Он выехал Корнилову навстречу, чтобы с глазу на глаз договориться о совместных действиях. Время митингов прошло, и это понимают все. В настоящее время самыми опасными ему представляются большевики. Немецкий генеральный штаб не жалеет средств. Скоро в Петрограде Ленин собирает съезд своей партии. На повестку дня ставится вооруженное выступление. Деньги у них есть, оружие есть. Массы заводских рабочих представляют прекрасные возможности для формирования рабочих полков - так называемой Красной гвардии. Страшно представить улицы Петрограда, затопленные фабричными с винтовками… Дата предполагаемого выступления большевиков - конец октября. Связано это с тем, что именно 25 октября кончается законный, легитимный срок полномочий Государственной думы. После этого в России наступит настоящее безвластие. О, у них все продумано детально! Там действуют далеко не глупые люди… Спрашивается: как предупредить задуманный удар, как спастись, что можно сделать? Только одно - ударить первыми. Для этого достаточно одной дивизии, но боевой и верной долгу. Правительство на эти дни, что дивизия будет хозяйничать в столице, обязуется закрыть глаза на-а… ну, на некоторое безрассудство, на недемократические действия, скажем так!
– Вы меня понимаете, генерал? Вы меня согласны поддержать? Повторяю, нас сейчас никто не слышит, но я вас заверяю честным словом, что предоставлю вам карт-бланш, едва ваши молодцы войдут в столицу! Ага, вы соглашаетесь. Благодарю. Я так и думал, так рассчитывал. Иначе бы я не поехал. Вы - настоящий патриот. Вот вам моя рука. Отныне мы союзники, соратники. С завтрашнего дня вам предстоит отчитываться перед правительством. Мой вам совет: держитесь без всякой дипломатии, высказывайтесь напрямик. Помните, вы - военный. Этим все сказано! И с нынешнего дня вы не один.Целой чередою прошли перед Корниловым образы тех, с кем ему доводилось рассуждать и договариваться о спасении Отечества. Новосильцов и Крымов… Деникин и Завойко… Нежинцев и Савинков… И вот - сам Керенский!.. Все же ошеломление не проходило: слишком неожиданным был этот ночной визит. Странное дело: все до единого - и даже Керенский! - говорили об одном и том же. В длинной, увлеченной речи Керенского новым для Корнилова было одно: он не знал, что 25 октября заканчивается срок полномочий Государственной думы. Власть в России окажется как бы брошенной на тротуар, всяк будет вправе поскорей нагнуться и подобрать.
В сущности, спорить с Керенским было совершенно не о чем. Премьерминистр словно угадал давнишние намерения главковерха. На этих условиях почему бы и на самом деле им не стать союзниками?
За окном серело, когда в дверях салона показался Верховский, шурин Керенского. Он ехал в соседнем вагоне. Его сопровождал свежий, молодой, затянутый в рюмочку Хаджиев. Ночь прошла без сна. Керенский подслеповато моргал красными, припухшими веками. Бодрый и задорный «ежик» на его длинной голове увял и сник. Это был немолодой и нездоровый человек. А наступал новый беспокойный день.
– Генерал, ставлю вас в известность, что через десять дней в Москве мы собираем большое государственное совещание. Вспом ните Земский собор земли Русской триста лет назад. На этом совещании решится многое. Мне кажется, вам следует выступить. Не скрою, было бы желательно выслушать из ваших уст честную оценку деятельности моего правительства.
Иными словами, Керенский предлагал скрепить союз и сделать это публично, у всех на виду, признав победы и заслуги незадачливого главы правительства. Только тут Лавр Георгиевич уразумел, в какую ловушку он угодил. Моментально вспомнились недавние слова Завойко: «Честному человеку в политике нечего делать». В душе Корнилова боролись и неловкость, и раздражение. Керенский смотрел прямо и открыто. Торг шел начистоту. Отвечать на предложение следовало без утайки.
– Скрывать нечего, - с натугой произнес Корнилов, - ваша популярность сильно пострадала. Да, сильно. Но я считаю, что вы еще можете послужить… и России, знаете ли… ну и народу.
Керенского передернуло. Он резко сунул руку, вырвал и зашагал к дверям. Через плечо он бросил:
– Мы еще встретимся, генерал.
Ясным августовским утром по Невскому проспекту двигалась пестрая кавалькада диковинных для Петрограда всадников. Жители столицы привыкли к чекменям и черкескам казачьего конвоя. Теперь на горячих, нервных, пугливо приседающих на мос-товой лошадях невозмутимо восседали конники в малиновых халатах и в белых косматых папахах. Выехав на Дворцовую площадь под аркой, пестрый кортеж миновал колонну Александрийского столпа и остановился возле Кавалергардского крыльца.
Хаджиев быстро осмотрелся и стал распоряжаться. От крыльца и наверх, на второй этаж Зимнего дворца, он выстроил цепочку спешенных эскадронцев. Восемь человек он отрядил вместе с Корниловым. На крылечке был поставлен пулемет, и двое текинцев, заправив ленту, улеглись прямо на плитах.
Челядь Зимнего дворца со страхом поглядывала на диковатых гостей с недобрыми глазами.
Оставив Шах-Кулы внизу, возле пулемета, Хаджиев поднялся вдоль цепочки наверх. Он заметил, что хмурые текинцы незаметно пробуют, легко ли вынимаются из ножен ятаганы.
Возле высокой, массивной двери стояли восемь конвойцев. «Уллы-бояр» скрылся за этой дверью. Входить он им не велел. Они ждут.
Бойцам не нравилась обстановка. Они нервно оглядывались и поправляли на поясах кинжалы. Особенное раздражение вызывала у них высокая крепкая дверь. За ней скрылся генерал, «уллы-бояр». Что там с ним делают?
– Собачья дружба до первой кости, - негромко обронил один. Ему глубокомысленно откликнулся другой:
– И комар верблюда свалит, если только волк поможет!
Все подтянулись, завидев поднимающегося снизу Хаджиева.
Лавр Георгиевич навсегда запомнил свое первое участие в заседании Временного правительства. Тогда заседание смахивало на обыкновенный уличный митинг. На этот раз не было ничего похожего. За большим овальным столом собралось человек десять. Корнилова поместили так, что он оказался напротив Керенского. Вторым справа небрежно развалился надменный Савинков. Налево, через два пустующих стула, сидел раскосмаченный брюнет с косящим глазом - лидер партии эсеров Чернов.
Керенский выглядел сильно утомленным. Корнилова он встретил сухо, чуточку надменно. Невозможно было заподозрить, что эти двое виделись совсем недавно, несколько часов назад.
Корнилов подготовил обстоятельный доклад. Он привез с собою карту и раскинул ее по столу. В карту тотчас стал заглядывать Чернов, неловко выворачивая сбоку шею… Лавр Георгиевич обрисовал положение на фронтах как крайне тревожное. Отступление удалось остановить, но, к сожалению, лишь исключительно крайними мерами. В любой момент армия способна впасть в панику и побежать. Естественно, противник не замедлит этим воспользоваться.
– Позвольте-ка, - невежливо проговорил он, забирая у Чернова карту. Тот мало-помалу притягивал ее к себе.
По разведывательным данным, продолжал Корнилов, противник готовится нанести удар на севере. Ставка озабочена слабостью предмостных укреплений в районе Икскюля… вот (он показал и черкнул ногтем). Надежда лишь на Двину как на естественную преграду. Поэтому не будет ничего удивительного, если повторится тарнопольский позор. Если только в Икскюле не выдержит оборона, немцы легко овладеют Ригой. К этому надо быть готовыми. А после Риги, естественно, откроется прямая дорога на Петроград.
Докладывая, Лавр Георгиевич никак не мог понять, что происходит с Керенским. Сухое выражение на лице премьер-министра сменилось на страдальческое. Он жалобно моргал воспаленными глазами и словно подавал докладчику какие-то знаки. Внезапно Корнилов ощутил сильный толчок под столом. Затем Савинков сердито перебросил ему свернутую фантиком записку. Ничего не понимая, Лавр Георгиевич умолк и развернул савинковский фантик. По глазам ударило: «Что вы делаете? Здесь же Чернов!»
У Корнилова сами собой встопорщились усы, полезли плечи вверх. Хорошенькое же правительство, если в его составе заседает известный всем шпион! До чего дожили… кабак, вертеп!
Чернов при этом ухмыльнулся и, закурив, стал пускать колечки дыма и поглядывать в потолок.
Обрадованный перебивкой, Керенский излишне бодро предложил никаких прений не затевать и принять к сведению доклад Верховного главнокомандующего. «У нас, господа, на сегодня громадная программа…» После этого за столом поднялся сдобный человек с брюшком и умильно, словно тамада за праздничным обедом, принялся расхваливать последние распоряжения правительства. Само собой, правительство ничего бы не значило, если бы во главе его судьба не поставила выдающегося деятеля русской революции. Керенский не удержался и метнул взгляд в корниловскую сторону. Несомненно, он навсегда запомнил его недавнее «можете послужить». Вот как надо выступать! А сдобный человек - это был недавний обер-прокурор Синода Львов - заходился от восторга. То и дело слышалось: «могучая фигура вождя», «ему доверилась вся Россия».
Корнилов морщился, словно от зубной боли. «Ка-кая грязь! Ну и компания!»
Внезапно его прострелила мысль-предчувствие, необъяснимым образом связанная со всем тем, что происходило на глазах: «А скоро немцы возьмут Ригу!» И он почувствовал себя чужим и лишним на этом сборище болтунов, ему захотелось поскорее вырваться отсюда и в окружении текинцев вернуться в Могилев, в штаб, где генерал Лукомский наверняка приготовил ворох новых сведений о приготовлениях противника.
Текинский конвой изнывал от нетерпения. «Уллы-бояр» слишком долго не показывался из-за роковой двери. Хаджиев видел:джигиты завязали тесемки от папах под подбородком, чтобы в схватке не свалились с головы. Напряжение нарастало.
К счастью, страшная дверь ожила и выпустила двоих. На площадку второго этажа из зала вышли Савинков и Терещенко. Обоих приметливый Хаджиев запомнил по Могилеву. Конвойцы замерли.
Терещенко увидел картинно-молодцеватых конвойцев и в восхищении остановился:
– Ка-кая прелесть! Борис Викторович, вы только посмотрите! А?
Савинков с кислым видом покивал. Он знал о преданности этих азиатов своему угрюмому генералу, знал и об их безжалостной решимости. С лица Терещенко не сходила восторженная улыбка. Глаза его наслаждались. Как эти фигуры разнились от опостылевшей развязной солдатни! - Борис Викторович, давайте же попросим Лавра Георгиевича выделить нам человек сорок таких вот молодцов.
Прочитав, Савинков нахмурил лоб. В донесении использовался текст его нашумевшего романа «Конь бледный». Но что за лица в Ставке, на которых содержался намек? Что там готовилось и почему именно «с запада»? И совсем непонятно «восточное направление»…
Савинков растерянно ответил своему агенту, что он ничего не понял.
«…Генерал ведет под уздцы коня бледного под Лавра. Я очень рад, что у моего заместителя чрезвычайно музыкальный слух. Я, конечно, сделаю то, что надо человеку решительному и благовоспитанному. Примите во внимание, что я не хочу есть неспелую грушу, но вместе с тем знаю, что созревший фрукт, падая с дерева без воли стоящего под деревом, может больно ушибить».
Снова невозможно толком разобраться. Но Савинков ощутил уверенный сигнал тревоги. В Ставке что-то затевалось. И вся затея связывалась с Корниловым, с назначением его на высший военный пост. Этот маленький невозмутимый генерал с раскосыми безжалостными глазами получил власть над всей армией.
Савинков навсегда запомнил, как вспыхнули эти узкие глаза во время их последней встречи. Корнилов, едва зашла речь о наведении порядка в столице, стукнул по столу своей аристократической рукой коричневого цвета:
– Я не позволю никаких сантиментов. Офицеры, которые прикажут своим солдатам «мазать» (стрелять в воздух, а не в толпу), будут все без исключения преданы военному суду!
В последние дни от него, полностью подтверждая тревожные сигналы Филоненко, в Петроград поступали телеграммы самого решительного свойства.
Ощущение громадной власти вернуло Корнилову тон категорический, как это принято в строю. Снова речь пошла о создании трех армий.Корнилов требовал военных порядков в тылу, и особенно на транспорте, на железных дорогах. Кроме того, ему хотелось распространить применение высшей меры наказания в виде расстрела не только на фронтовую территорию. На его взгляд, скорой и безжалостной расправы заслуживали все агитаторы, все политически вредные элементы. Решительной борьбы с крамолой требовало, как он доказывал, само катастрофическое положение страны, измученной войной и возмутительными беспорядками.
Савинков узнавал знаменитую «зарывистость» маленького генерала. Из чисто военной сферы его неудержимо заносило в политику. Корнилов рвался командовать решительно везде и всем. Перед правительством, в частности перед военным министерством, вставала деликатная задача: не теряя этого деятельнейшего генерала, все же обуздать его неудержимые порывы, направив все его усилия на чисто военные вопросы. Политикой, слава Богу, есть кому заняться и без него.
Беспокоило Савинкова трусливое состояние премьер-министра. Керенский буквально вздрагивал при одном имени нового главковерха. Корнилова он боялся еще с мартовских дней, когда генерала вызвали с фронта командовать войсками столичного округа. Тогда его все же удалось снова спровадить на фронт. Но вот теперь - снова!
– Борис Викторович, - страдальческим голосом выговаривал Керенский, - я же просил его ни в коем случае не привлекать к нашему святому делу этого ужасного, ужасного Крымова. Я на этом настаивал ультимативно. Так нет же, нет! Они, как мне докладывают, неразлучны. Они вместе во всем, во всем. Это же страшно, страшно… поймите же! Еще бы не понять!
Керенскому докладывали десятую часть того, что поступало непосредственно в военное министерство. Савинков сам дозировал эти доклады. Ему удалось наладить доверительную связь с отделом контрразведки столичного военного округа. Там сидел полковник Миронов. У этого полковника весной не заладилось с Корниловым, когда генерала назначили командовать войсками столичного, Петроградского округа. К удивлению Савинкова, начальник контрразведки почти открыто поддерживал отношения с такой сомнительной личностью, как француз Сико… (Недавно обезображенный труп Сико нашли на острове Голодай. Полиция приписала убийство Сико вульгарному грабежу.) Внезапно Филоненко разнюхал, что полковник Миронов имеет какие-то отношения со смазливым Рейли. «Странный человек этот Миронов», - задумался Савинков.
Удалось добиться, чтобы столичная контрразведка взяла под круглосуточный надзор все подозрительные объекты. Особенное внимание при этом обратили на квартиру сбежавшего из Могилева инженера Завойко. Сведения поступали от агентов наружногонаблюдения и от обыкновенных дворников. Чутье подпольщика-террориста не обмануло Савинкова. На квартире Завойко происходили какие-то тайные совещания, и главным образом ночью. По описаниям Савинков легко узнавал кое-кого из ближайшего окружения Корнилова, в частности Новосильцова. Покров темноты нисколько не мешал агентам. Но вдруг поступило сообщение, что на квартире инженера появился человек, похожий как две капли воды на самого Корнилова. Не удержавшись, Савинков выругался. Главковерх не мог появиться в Петрограде незамеченным. Помимо всего за каждым шагом генерала следил верный Филоненко, постоянно находясь с ним рядом.
Корнилов инкогнито в Петрограде! Начиналась какая-то чертовщина…
А узел связи с Могилевом работал беспрерывно. Тон корниловских телеграмм становился все более властным.
В конце июля главковерх поставил правительство в известность, что он своею властью распространяет фронтовые правила и на тыловые районы, где готовятся пополнения для передовых частей. При этом он настаивал на полном невмешательстве правительства во все оперативные распоряжения Ставки (сюда, в частности, входили назначения на высшие военные посты). И наконец, Корнилов объявил, что в своих действиях он, как Верховный главнокомандующий русской армией, считает себя ответственным главным образом перед народом и собственною совестью.
Керенский немедленно бросился к своему главному комиссару:
– Ну-с, Борис Викторович, что вы на это скажете?
Мясистые щеки его прыгали, губы кривились. Он уже видел себя, отшвырнутым в сторону небрежным генеральским сапогом.
Савинков сохранял невозмутимость. Слава Богу, во всем государстве нашелся наконец решительный человек. Явись он к власти три месяца назад - все теперь выглядело бы совершенно по-другому.
Савинков принялся успокаивать премьер-министра:
– Александр Федорович, надо же знать военных людей. Я уверен, здесь какое-то недоразумение. Ставлю вас в известность, что мною уже вызван из Ставки господин Филоненко.
Поздней ночью на третьем этаже «Виллы Родэ» о том же самом докладывал скрипачу и поздний гость. Его тоже встревожило решительное заявление Корнилова. Несмотря на страшную усталость, грузный скрипач держался насмешливо. Его мясистое порочное лицо собралось морщинками.
– А вы уж и запаниковали? Это же прекрасно, это замечательно: такой железный человек! Вы забыли, а мы об этом с вами говорили… Чего вы испугались, Арон? Скажите мне ради всех святых: чего? Да пусть он кинется на эту вшивую власть, пусть!Разве вам не надоели эти сопли? Только не вздумайте его удерживать. Ни в коем случае! Вы меня слышите, Арон?
Гость покорно слушал и, по обыкновению, ничего не мог понять. Его мозг не в состоянии постичь все необыкновенные зигзаги, рождавшиеся в голове этого человека.
– А вот о газетах распорядитесь! - приказал он, провожая гостя.
Столичные газеты словно сорвались с цепи. Чья-то незримая рука отправила в редакции все последние корниловские телеграммы. Журналисты изощрялись в обидных насмешках. Они ядовито спрашивали: кто же теперь управляет матушкойРоссией - правительство или Верховный? К счастью, из Ставки в Петроград приехал «комиссарверх» Филоненко, и вся ситуация мгновенно прояснилась. Оказывается, Верховного главнокомандующего неправильно поняли, только и всего. Разве ответственность перед народом не является ответственностью перед правительством? Ведь именно народ в своем свободном волеизъявлении поставил к власти свое нынешнее правительство!
И только один Ленин не удовлетворился такими неуклюже сколоченными объяснениями. В своих статейках, написанных в укрытии, он предостерегал доверчивую публику, втолковывая ей о грядущем «русском Кавеньяке». Он насмешничал над ожиданием удара «слева». В самом скором времени русское общество, разбуженное революцией, получит сокрушительный удар «справа». Русский Кавеньяк, генерал-каратель, уже изготовился к прыжку на революцию…
К грозным ленинским пророчествам отношение было кислым. Кому неясно, что лидер страшных большевиков изо всех сил отводит глаза общества от угрозы со стороны собственных отрядов. На его месте так поступил бы каждый. Всецело занятый подготовкой VI съезда своей партии, вождь большевиков не жалел голоса на истошный крик: «Держи вора!»
Керенский настоял, чтобы вызвать Верховного главнокомандующего в Петроград и здесь заслушать его личные объяснения по всем тревожным пунктам.
2 августа Лавр Георгиевич оставил Ставку и выехал в столицу.
Накануне генерал Лукомский сумел улучить минуту и попросил Корнилова о сугубо конфиденциальной встрече. Сделать это было нелегко. Филоненко окружил Верховного таким прилипчивым надзором, что ни с одним офицером Ставки генерал не мог остаться с глазу на глаз. Старательность Филоненко особенно возросла после его возвращения из Петрограда.Лавр Георгиевич пригласил Лукомского к себе домой, на вечерний чай. Там посторонних быть не могло. Рядом с ними за столом сидел один Хаджиев.
Лукомский решил предостеречь Корнилова от поездки в Петроград. С правительством можно сноситься, не покидая Могилева. Так надежнее. Лукомский не верил никому: ни Савинкову, ни тем более Керенскому. Кто мог поручиться, что в Петрограде не устроят покушения, не организуют устранения испугавшего всех генерала?
Хаджиев, слушая, сидел, как каменное изваяние. На его тонком смуглом лице сверкали черные глаза. Проклятые шакалы!
Сам Корнилов тоже думал об опасности расправы. Но отказаться от поездки он не может. Да и глупо пугаться каких-то там… На его стороне поддержка «Союза офицеров», «Союза казачьих войск», «Союза Георгиевских кавалеров». Пусть только попробуют! Тем более что с ним отправится эскадрон текинцев его верный и бесстрашный конвой.
Хаджиев, не говоря ни слова, энергично закивал.
Лицо Корнилова было раздумчиво. Опасность со стороны Савинкова? Если говорить по совести, Лавр Георгиевич отчетливо видел все его лисьи подходцы. Полностью доверять такому человеку глупо.
– Он готов всадить кинжал в спину любому. Сейчас я лишь гадаю - кому первому: мне или Керенскому?
Потом он обронил, что пускай его считают тупым и грубым солдафоном. В конечном счете это на пользу общему делу. Просчитаются!
Появилась Таисия Владимировна, в столовую ворвался Юрик и с восторженным воплем устремился к Хаджиеву на колени. Генерал Лукомский поднялся и стал прощаться. От чая он отказался: в штабе его ожидали неотложные дела.
Вагон Верховного главнокомандующего прицепили к обыкновенному поезду, идущему по расписанию. На остановках выскакивали текинцы и бдительно следили, чтобы никто не подходил. Загадочный вагон выглядел необитаемым: окна завешены, тамбуры пусты. Вокзальные зеваки издали глазели на молодцеватых джигитов в пёстрых халатах и косматых папахах. Впереди поезда летел слух, что генерал Корнилов едет с ордой страшных азиатов наводить порядок в Петрограде.
Москву проехали стороной. Хаджиев принес газеты. Журналисты, не жалея красок, пугали обывателя уже не генералом Корниловым, а вообще военными. Из армии делали пугало, страшилище. Послушать их - виной всем поражениям, всему развалу способствует армия со своими генералами… Лавр Георгиевич с раздражением дергал газету за газетой. Везде одно и то же! О чем они думают? Собираются воевать до полной победы, но - чем, какими силами, если им, видишь ли, мешает армия!
Поздно ночью остановились в Тосно. Здесь февральской стылой ночью задержали царский поезд и не пустили в Петроград. Государя загнали в Псков и отдали в руки генерала Рузского… Где он сейчас, этот генерал-предатель? По слухам, где-то на Северном Кавказе, удалился на покой, на пенсию. Бродит с костыликом по пыльному Пятигорску, предается невеселым размышлениям…
Задремывая, Лавр Георгиевич расслышал под окнами вагона фырчание автомобиля, затем раздался гортанный окрик часового. Громко и раздраженно заспорили двое. На все доводы приехавшего часовой ронял невозмутимо:
– Нылза! Рэзать будем!
Вскоре Корнилов узнал голос Хаджиева. Да что там у них случилось? Кого они не пускают? Кто так ломится в вагон?
Он подошел к окну и отогнул край занавески. При смутном свете фонаря он узнал Хаджиева и невозмутимого Шах-Кулы. Перед текинцами петушился странный человек в полувоенном френче, крагах и нелепой кепке с пуговицей на макушке.
Несколько раз разгневанный человек пытался сунуться к ступенькам, однако Шах-Кулы осаживал его и с выразительным видом клал руку на белевшую рукоятку кинжала.
Внезапно приехавший повернулся лицом к вагонному окну, и Лавр Георгиевич едва не вскрикнул от изумления: он узнал Керенского.
Мысли сразу заскакали. Этого он никак не ожидал… Даже представить невозможно…
Он кинулся в тамбур.
– Хан, - крикнул, - пропустите!
Керенский влез и близко надвинулся, обдавая жарким дыханием, запахом вина и дорогих сигар. Глаза его блестели возбужденно, ошалело. Он держался гостем, заскочившим на поздний огонек.
– Генерал, какая у вас замечательная стража!.. Ну, принимаете? Не выгоните?
Он явно наслаждался произведенным эффектом.
С ума можно свихнуться от таких визитов!
Поезд тихо тронулся. Керенский шагал, наступая хозяину на каблуки. Он не привык, чтобы его вели. В крохотном салоне он сразу вырвался вперед и расселся так, что Корнилову пришлось смириться со своим подчиненным положением. Премьер-министр решил не упускать инициативы.
Он с первых слов потребовал, чтобы этот его визит, этот поздний разговор, остался сугубо между ними. Ни одному из посторонних знать об этом незачем. Речь пойдет о предмете слишком важном, слишком… н-ну, что ли, судьбоносном… да, именно судьбоносном для России! Он скоро освоился, и речь его потекла неудержимо - он сел на своего любимого конька.
Ошеломленный, Корнилов слушал, зажав руки в коленях. Мало-помалу глаза его стали поблескивать осмысленно. Керенский, увлекаясь, вскакивал, но расхаживать места не было, и он снова возбужденно плюхался на стул.
Несколько раз Керенский отнесся к Корнилову как к «вашему превосходительству». Лавр Георгиевич помалкивал. Кажется, он стал догадываться, что подвигло осторожного премьер-министра на столь отчаянный и опасный шаг. Он никому не доверял и опасался каждого. Боялся он и Савинкова, хотя и поставил его своим ближайшим помощником по военному министерству (в сущности, самому важному в создавшейся ситуации). Он выехал Корнилову навстречу, чтобы с глазу на глаз договориться о совместных действиях. Время митингов прошло, и это понимают все. В настоящее время самыми опасными ему представляются большевики. Немецкий генеральный штаб не жалеет средств. Скоро в Петрограде Ленин собирает съезд своей партии. На повестку дня ставится вооруженное выступление. Деньги у них есть, оружие есть. Массы заводских рабочих представляют прекрасные возможности для формирования рабочих полков - так называемой Красной гвардии. Страшно представить улицы Петрограда, затопленные фабричными с винтовками… Дата предполагаемого выступления большевиков - конец октября. Связано это с тем, что именно 25 октября кончается законный, легитимный срок полномочий Государственной думы. После этого в России наступит настоящее безвластие. О, у них все продумано детально! Там действуют далеко не глупые люди… Спрашивается: как предупредить задуманный удар, как спастись, что можно сделать? Только одно - ударить первыми. Для этого достаточно одной дивизии, но боевой и верной долгу. Правительство на эти дни, что дивизия будет хозяйничать в столице, обязуется закрыть глаза на-а… ну, на некоторое безрассудство, на недемократические действия, скажем так!
– Вы меня понимаете, генерал? Вы меня согласны поддержать? Повторяю, нас сейчас никто не слышит, но я вас заверяю честным словом, что предоставлю вам карт-бланш, едва ваши молодцы войдут в столицу! Ага, вы соглашаетесь. Благодарю. Я так и думал, так рассчитывал. Иначе бы я не поехал. Вы - настоящий патриот. Вот вам моя рука. Отныне мы союзники, соратники. С завтрашнего дня вам предстоит отчитываться перед правительством. Мой вам совет: держитесь без всякой дипломатии, высказывайтесь напрямик. Помните, вы - военный. Этим все сказано! И с нынешнего дня вы не один.Целой чередою прошли перед Корниловым образы тех, с кем ему доводилось рассуждать и договариваться о спасении Отечества. Новосильцов и Крымов… Деникин и Завойко… Нежинцев и Савинков… И вот - сам Керенский!.. Все же ошеломление не проходило: слишком неожиданным был этот ночной визит. Странное дело: все до единого - и даже Керенский! - говорили об одном и том же. В длинной, увлеченной речи Керенского новым для Корнилова было одно: он не знал, что 25 октября заканчивается срок полномочий Государственной думы. Власть в России окажется как бы брошенной на тротуар, всяк будет вправе поскорей нагнуться и подобрать.
В сущности, спорить с Керенским было совершенно не о чем. Премьерминистр словно угадал давнишние намерения главковерха. На этих условиях почему бы и на самом деле им не стать союзниками?
За окном серело, когда в дверях салона показался Верховский, шурин Керенского. Он ехал в соседнем вагоне. Его сопровождал свежий, молодой, затянутый в рюмочку Хаджиев. Ночь прошла без сна. Керенский подслеповато моргал красными, припухшими веками. Бодрый и задорный «ежик» на его длинной голове увял и сник. Это был немолодой и нездоровый человек. А наступал новый беспокойный день.
– Генерал, ставлю вас в известность, что через десять дней в Москве мы собираем большое государственное совещание. Вспом ните Земский собор земли Русской триста лет назад. На этом совещании решится многое. Мне кажется, вам следует выступить. Не скрою, было бы желательно выслушать из ваших уст честную оценку деятельности моего правительства.
Иными словами, Керенский предлагал скрепить союз и сделать это публично, у всех на виду, признав победы и заслуги незадачливого главы правительства. Только тут Лавр Георгиевич уразумел, в какую ловушку он угодил. Моментально вспомнились недавние слова Завойко: «Честному человеку в политике нечего делать». В душе Корнилова боролись и неловкость, и раздражение. Керенский смотрел прямо и открыто. Торг шел начистоту. Отвечать на предложение следовало без утайки.
– Скрывать нечего, - с натугой произнес Корнилов, - ваша популярность сильно пострадала. Да, сильно. Но я считаю, что вы еще можете послужить… и России, знаете ли… ну и народу.
Керенского передернуло. Он резко сунул руку, вырвал и зашагал к дверям. Через плечо он бросил:
– Мы еще встретимся, генерал.
Ясным августовским утром по Невскому проспекту двигалась пестрая кавалькада диковинных для Петрограда всадников. Жители столицы привыкли к чекменям и черкескам казачьего конвоя. Теперь на горячих, нервных, пугливо приседающих на мос-товой лошадях невозмутимо восседали конники в малиновых халатах и в белых косматых папахах. Выехав на Дворцовую площадь под аркой, пестрый кортеж миновал колонну Александрийского столпа и остановился возле Кавалергардского крыльца.
Хаджиев быстро осмотрелся и стал распоряжаться. От крыльца и наверх, на второй этаж Зимнего дворца, он выстроил цепочку спешенных эскадронцев. Восемь человек он отрядил вместе с Корниловым. На крылечке был поставлен пулемет, и двое текинцев, заправив ленту, улеглись прямо на плитах.
Челядь Зимнего дворца со страхом поглядывала на диковатых гостей с недобрыми глазами.
Оставив Шах-Кулы внизу, возле пулемета, Хаджиев поднялся вдоль цепочки наверх. Он заметил, что хмурые текинцы незаметно пробуют, легко ли вынимаются из ножен ятаганы.
Возле высокой, массивной двери стояли восемь конвойцев. «Уллы-бояр» скрылся за этой дверью. Входить он им не велел. Они ждут.
Бойцам не нравилась обстановка. Они нервно оглядывались и поправляли на поясах кинжалы. Особенное раздражение вызывала у них высокая крепкая дверь. За ней скрылся генерал, «уллы-бояр». Что там с ним делают?
– Собачья дружба до первой кости, - негромко обронил один. Ему глубокомысленно откликнулся другой:
– И комар верблюда свалит, если только волк поможет!
Все подтянулись, завидев поднимающегося снизу Хаджиева.
Лавр Георгиевич навсегда запомнил свое первое участие в заседании Временного правительства. Тогда заседание смахивало на обыкновенный уличный митинг. На этот раз не было ничего похожего. За большим овальным столом собралось человек десять. Корнилова поместили так, что он оказался напротив Керенского. Вторым справа небрежно развалился надменный Савинков. Налево, через два пустующих стула, сидел раскосмаченный брюнет с косящим глазом - лидер партии эсеров Чернов.
Керенский выглядел сильно утомленным. Корнилова он встретил сухо, чуточку надменно. Невозможно было заподозрить, что эти двое виделись совсем недавно, несколько часов назад.
Корнилов подготовил обстоятельный доклад. Он привез с собою карту и раскинул ее по столу. В карту тотчас стал заглядывать Чернов, неловко выворачивая сбоку шею… Лавр Георгиевич обрисовал положение на фронтах как крайне тревожное. Отступление удалось остановить, но, к сожалению, лишь исключительно крайними мерами. В любой момент армия способна впасть в панику и побежать. Естественно, противник не замедлит этим воспользоваться.
– Позвольте-ка, - невежливо проговорил он, забирая у Чернова карту. Тот мало-помалу притягивал ее к себе.
По разведывательным данным, продолжал Корнилов, противник готовится нанести удар на севере. Ставка озабочена слабостью предмостных укреплений в районе Икскюля… вот (он показал и черкнул ногтем). Надежда лишь на Двину как на естественную преграду. Поэтому не будет ничего удивительного, если повторится тарнопольский позор. Если только в Икскюле не выдержит оборона, немцы легко овладеют Ригой. К этому надо быть готовыми. А после Риги, естественно, откроется прямая дорога на Петроград.
Докладывая, Лавр Георгиевич никак не мог понять, что происходит с Керенским. Сухое выражение на лице премьер-министра сменилось на страдальческое. Он жалобно моргал воспаленными глазами и словно подавал докладчику какие-то знаки. Внезапно Корнилов ощутил сильный толчок под столом. Затем Савинков сердито перебросил ему свернутую фантиком записку. Ничего не понимая, Лавр Георгиевич умолк и развернул савинковский фантик. По глазам ударило: «Что вы делаете? Здесь же Чернов!»
У Корнилова сами собой встопорщились усы, полезли плечи вверх. Хорошенькое же правительство, если в его составе заседает известный всем шпион! До чего дожили… кабак, вертеп!
Чернов при этом ухмыльнулся и, закурив, стал пускать колечки дыма и поглядывать в потолок.
Обрадованный перебивкой, Керенский излишне бодро предложил никаких прений не затевать и принять к сведению доклад Верховного главнокомандующего. «У нас, господа, на сегодня громадная программа…» После этого за столом поднялся сдобный человек с брюшком и умильно, словно тамада за праздничным обедом, принялся расхваливать последние распоряжения правительства. Само собой, правительство ничего бы не значило, если бы во главе его судьба не поставила выдающегося деятеля русской революции. Керенский не удержался и метнул взгляд в корниловскую сторону. Несомненно, он навсегда запомнил его недавнее «можете послужить». Вот как надо выступать! А сдобный человек - это был недавний обер-прокурор Синода Львов - заходился от восторга. То и дело слышалось: «могучая фигура вождя», «ему доверилась вся Россия».
Корнилов морщился, словно от зубной боли. «Ка-кая грязь! Ну и компания!»
Внезапно его прострелила мысль-предчувствие, необъяснимым образом связанная со всем тем, что происходило на глазах: «А скоро немцы возьмут Ригу!» И он почувствовал себя чужим и лишним на этом сборище болтунов, ему захотелось поскорее вырваться отсюда и в окружении текинцев вернуться в Могилев, в штаб, где генерал Лукомский наверняка приготовил ворох новых сведений о приготовлениях противника.
Текинский конвой изнывал от нетерпения. «Уллы-бояр» слишком долго не показывался из-за роковой двери. Хаджиев видел:джигиты завязали тесемки от папах под подбородком, чтобы в схватке не свалились с головы. Напряжение нарастало.
К счастью, страшная дверь ожила и выпустила двоих. На площадку второго этажа из зала вышли Савинков и Терещенко. Обоих приметливый Хаджиев запомнил по Могилеву. Конвойцы замерли.
Терещенко увидел картинно-молодцеватых конвойцев и в восхищении остановился:
– Ка-кая прелесть! Борис Викторович, вы только посмотрите! А?
Савинков с кислым видом покивал. Он знал о преданности этих азиатов своему угрюмому генералу, знал и об их безжалостной решимости. С лица Терещенко не сходила восторженная улыбка. Глаза его наслаждались. Как эти фигуры разнились от опостылевшей развязной солдатни! - Борис Викторович, давайте же попросим Лавра Георгиевича выделить нам человек сорок таких вот молодцов.