Страница:
Что, поджидали своих хозяев в Петрограде?
Хаджиев перестал ездить в Могилев к поезду. Свежих газет не поступало. Узники тюрьмы томились в неизвестности и пробавлялись лишь доходившими слухами. Следовало решать: что делать? Сидеть и ждать отважного Крыленко с его воинством или бежать? В Могилеве, в Ставке, продолжал находиться дисциплинированный генерал Духонин. Он заверял своих арестованных товарищей, что никакой бессудной расправы над ними не допустит. У нас, слава Богу, не Америка!
Неожиданно в Быхове появился свежий человек - генерал Одинцов из штаба 8-й армии. Он был знаком со всеми арестованными. Вид у приехавшего был ужасный: небритый, драный, в солдатском тряпье. Он пожаловался, что от Орши пришлось ехать на паровозной площадке. Солдаты бесчинствуют и творят расправы. Он уцелел потому, что вовремя скинул мундир и преобразился под дезертира… Прежде, жаловался Одинцов, был хоть и никудышный, но все же порядок, теперь вокруг происходил воистину апокалиптический хаос. Дороги забиты солдатней. Едут с пулеметами, даже с орудиями. Коменданты станций не смеют им перечить ни единым словом.
Деникин скорбно произнес:
– Обрадовались миру. Большевики хоть и подлецы, но с головой. Они начали с Декрета о мире. Нам самим не следовало им давать такой серьезный козырь.
Одинцов заволновался: - Виноват, Антон Иваныч. Декрет о мире у большевиков отнюдь не первый, а второй. - Ну как это? Как это? - стал сердиться Деникин. - Именно первый. В этомто все дело. Тут они, прохвосты, нас и обставили.
– Виноват, виноват… Позвольте вам доложить, господа, что первым декретом большевиков - именно первым, самым первым! - был декрет о, простите великодушно, педерастах. Да, о педерастах… вернее, об отмене всяческих наказаний за содомию. Отныне в России это разрешено повсеместно. Милости просим!
–Поз-зорище!
Узники враз заговорили о позорнейшем клейме на новом режиме. Большевики начинали с того, чем заканчивал режим самодержавия. Вся Россия знала, что знаменитые убийцы Распутина - великий князь Дмитрий Павлович и князь Феликс Юсупов граф Сумароков-Эльстон - славились утонченным сластолюбием и слыли поклонниками однополой любви. В их зверской расправе над «святым старцем» угадывалось нечто мстительное. (Великосветские львицы, как известно, носили этого сибирского конокрада на руках за его поистине феноменальную мужскую силу.) Пьянством и безудержным развратом заканчивал свое недолгое правление и Керенский. Половыми извращенцами выказали себя и предводители большевиков!
Только и скажешь: бедная Россия!
Генералы, узники тюрьмы, потребовали от гостя достоверных сведений о положении в стране. Одинцов мгновенно перешел на деловой тон. Керенский, и это совершенно точно, ареста вместе с министрами избежал и сумел вовремя скрыться («Ах, сукин сын!» - с оттенком восхищения проговорил Эрдели.). По слухам, он пробрался в Гатчину, к генералу Краснову, принявшему в командование 3-й Конный корпус. Туда же, под крылышко Краснова, убежал и Савинков… Окружение Краснова встретило Керенского с ненавистью. Порывались даже расстрелять его без всякого суда прямо возле штабного крылечка. Краснов унял страсти, но предупредил Керенского, что дает ему полчаса времени, после этого он снимает с себя всякую ответственность за его безопасность.
Любопытно, что в эти полчаса к Краснову заявился матрос Дыбенко, могучий красавец, председатель всесильного Центро-балта. Лихой матрос предложил Краснову взаимовыгодный обмен: «Ваше превосходительство, меняем ухо на ухо? Вы нам - Керенского, мы вам - Ленина… А?» Краснов предложение отверг и дал Керенскому возможность скрыться. Куда тот убежал? Где прячется? Этого никто не знал.
Долгие годы нас уверяли, что Керенский не разделил судьбу своих министров лишь по счастливой случайности, успев переодеться в платье медсестры. На самом деле в его спасении не было ничего случайного. Натан Виннер, секретарь Керенского, оставил воспоминания о том, как в Гатчине, у Краснова, хорохорившийся премьер протянул руку казачьему сотнику Карташову, но тот ее не принял:
– Я не могу подать вам руки. Я - корниловец!
Беглецы из Петрограда поняли, что русская армия им уже не защита. Следовало поскорее уносить ноги.
В Гатчине с Керенским и его челядью возился некий В. Вейгер-Редемейстер, занимавший пост «начальника по гражданской части». Он шепнул Виннеру, что из Гатчинского дворца есть потайной ход. Этим ходом Керенский и воспользовался.
Он не сразу убрался за границу, а около года находился в России. Сначала прятался в имении лесоторговца Абрама Беленького, потом залег в психиатрическую лечебницу Фризена в городе Новгороде. Затем вся операция по вывозу незадачливого главы Временного правительства за границу была поручена Локкарту. Он привез Керенского в Москву и поселил его на тайной квартире в Хлебном переулке. В Мурманск с Ярославского вокзала должен был отправиться эшелон с сербскими военнопленными. Вся трудность была в том, чтобы всунуть Керенского в эшелон… Английский консул Уэрброп проявил трусость: он отказался визировать фальшивый паспорт беглеца (на имя Лебедева). Локкарт выругался. Терялось золотое время! С отчаяния Локкарт пошел на риск: поставил в паспорт Керенского свою визу. Авось пронесет!
В сумерках вечера мимо Патриарших прудов прошла группа мужчин, притворяясь, что гуляет. На Садовой их ждал автомобиль. На перроне Ярославского вокзала к ним нетерпеливо кинулся сербский полковник Лондкевич: «Господа, ну где же вы? Скорей, скорей!» Из всей группы приехавших на вокзал в вагон, назначенный сербской миссии, вошел всего один человек.
Поезд тут же тронулся.
Через два дня из Мурманска на английском крейсере «Адмирал Об» Керенский навсегда покинул Россию. За свои исторические заслуги он был оставлен жить и прожил еще долго, очень долго…
А в это время новый главковерх, прапорщик Крыленко, во главе огромного матросского эшелона продвигался по направлению к Могилеву. В настоящее время он добрался до штаба 5-й армии и, по слухам, вступил в секретные переговоры с немцами. После этого он всеми силами обрушится на Могилев. Матросы ждут не дождутся, когда им дозволят дорваться до Быховской тюрьмы.
Последняя новость касалась уже судьбы истомившихся в бездействии узников. 2 ноября в Новочеркасск приехал генерал Алексеев. Он приступил к формированию новой русской армии из добровольцев. Юг империи, казачьи области, должны стать оплотом национальной русской власти.19 ноября в Быхов приехал начальник оперативного отдела Ставки полковник Кусонский. Он попросил у Корнилова конфиденциального разговора. Они ушли и заперлись. Полковник сообщил, что послан генералом Духониным. Через четыре часа прапорщик Крыленко с матросским эшелоном будет в Могилеве. Ставка решила не оказывать никакого сопротивления. Духонин предупреждает, что счет времени пошел на минуты. За оставшееся время арестованные генералы должны покинуть Быхов. Необходимые распоряжения он отдал. - А сам он? - спросил Корнилов.
–Николай Николаевич решил остаться.
–Но это же смерть!
–Николай Николаевич решил исполнить свой долг до конца. Совету
Духонина вняли и принялись собираться в дорогу.
Лукомский, переодевшись в штатское, стал походить на немецкого колониста. Дородный Деникин преобразился в польского помещика. Романовский из генерала превратился в прапорщика. Полковник Кусонский направлялся в Киев. Он пригласил с собой Деникина. Тот отказался в пользу товарищей. С полковником уехал Романовский.
Оставшись один, Лавр Георгиевич вышел в зимний сад. Стемнело рано, небо усыпали огромные яркие звезды. Корнилов запрокинул голову, закрыл глаза. Дон, Новочеркасск… Семья… Внезапно он резко обернулся и узнал знакомый силуэт Хаджиева. Верный текинец не отходил от своего «уллы-бояра» ни на шаг.
Корнилов указал молодому офицеру на небо:
– Хан, какие звезды! Как у нас в Туркестане… Вы не бывали на Мангышлаке? О, там настоящий звездопад! Такого нет нигде…
Во дворе слышалась деловитая суета джигитов. Текинцы готовились к отъезду.
Ровно в полночь ворота Быховской тюрьмы растворились. Длинная колонна всадников резвой рысью проехала по притихшим улочкам, по мосту перебралась на другой берег Днепра и скрылась в ночном пространстве.
Несколько часов спустя на станцию Могилев ворвался матросский эшелон. Раздался леденящий душу разбойничий свист и дружный вопль: «Крути, Гаврила!» Здоровенные матросы сыпанули на перрон. Они с изумлением окружили генерала Духонина, приехавшего для встречи нового главковерха. Прапорщик Крыленко появился из вагона и с площадки обрушил на голову генерала поток отвратительных матросских ругательств. Он узнал, что Быховская тюрьма опустела. Генералы ушли от расправы… Матросы угрожающе загудели, надвинулись и вдруг словно сорвались с цепи: тело генерала Духонина, нелепо раскорячившись, было вскинуто на штыки…Текинский полк в составе трех эскадронов был весьма заметной целью. Работал телеграф, новые власти приказывали остановить мятежников, разоружить, применить без всяких колебаний силу… Спасались тем, что двигались по ночам и по глухим дорогам.
За шесть дней удалось пройти около двухсот верст. Последние сутки двигались без дневки и даже не расседлывали лошадей. По ночам на лесных дорогах калечились лошади. А что текинец без коня? Среди джигитов стало расти отчаяние.
На седьмой день пути остановились в деревне Песчанка. Там им свои услуги предложил проводник. Предстояло пересечь железную дорогу. Лавр Георгиевич намеревался рано утром выйти к станции Унеча. Там беглецов не ждали: вокруг были безлюдные места. Проводник повел полк по лесной дороге. Близился рассвет, передовые дозоры вышли на опушку. И вдруг проводник исчез, словно сквозь землю провалился. Дозорные доложили, что впереди по ходу не Унеча, а большая станция с дожидающимся бронепоездом. Проводник сделал черное дело: навел уставший полк прямо на орудия и пулеметы… Грянули залпы, шрапнель принялась косить текинцев. Под Корниловым упала лошадь. К нему подскакал Хаджиев. Эскадроны в панике уходили обратно в чужой и страшный лес.
К середине дня удалось собрать остатки эскадронов. Лавр Георгиевич принял решение пробиваться на юг поодиночке. Одному легче затеряться в происходившем кавардаке. Он роздал текинцам все оставшиеся деньги и попрощался. Джигиты не хотели бросать лошадей. Общая встреча была назначена в Новочеркасске.
В истрепанной солдатской одежонке, заросший дремучим окопным волосом, Корнилов влез в проходивший поезд. В его кармане лежал документ на имя Лариона Иванова, беженца из Румынии. 6 декабря он вышел из вагона на ростовском вокзале.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Хаджиев перестал ездить в Могилев к поезду. Свежих газет не поступало. Узники тюрьмы томились в неизвестности и пробавлялись лишь доходившими слухами. Следовало решать: что делать? Сидеть и ждать отважного Крыленко с его воинством или бежать? В Могилеве, в Ставке, продолжал находиться дисциплинированный генерал Духонин. Он заверял своих арестованных товарищей, что никакой бессудной расправы над ними не допустит. У нас, слава Богу, не Америка!
Неожиданно в Быхове появился свежий человек - генерал Одинцов из штаба 8-й армии. Он был знаком со всеми арестованными. Вид у приехавшего был ужасный: небритый, драный, в солдатском тряпье. Он пожаловался, что от Орши пришлось ехать на паровозной площадке. Солдаты бесчинствуют и творят расправы. Он уцелел потому, что вовремя скинул мундир и преобразился под дезертира… Прежде, жаловался Одинцов, был хоть и никудышный, но все же порядок, теперь вокруг происходил воистину апокалиптический хаос. Дороги забиты солдатней. Едут с пулеметами, даже с орудиями. Коменданты станций не смеют им перечить ни единым словом.
Деникин скорбно произнес:
– Обрадовались миру. Большевики хоть и подлецы, но с головой. Они начали с Декрета о мире. Нам самим не следовало им давать такой серьезный козырь.
Одинцов заволновался: - Виноват, Антон Иваныч. Декрет о мире у большевиков отнюдь не первый, а второй. - Ну как это? Как это? - стал сердиться Деникин. - Именно первый. В этомто все дело. Тут они, прохвосты, нас и обставили.
– Виноват, виноват… Позвольте вам доложить, господа, что первым декретом большевиков - именно первым, самым первым! - был декрет о, простите великодушно, педерастах. Да, о педерастах… вернее, об отмене всяческих наказаний за содомию. Отныне в России это разрешено повсеместно. Милости просим!
–Поз-зорище!
Узники враз заговорили о позорнейшем клейме на новом режиме. Большевики начинали с того, чем заканчивал режим самодержавия. Вся Россия знала, что знаменитые убийцы Распутина - великий князь Дмитрий Павлович и князь Феликс Юсупов граф Сумароков-Эльстон - славились утонченным сластолюбием и слыли поклонниками однополой любви. В их зверской расправе над «святым старцем» угадывалось нечто мстительное. (Великосветские львицы, как известно, носили этого сибирского конокрада на руках за его поистине феноменальную мужскую силу.) Пьянством и безудержным развратом заканчивал свое недолгое правление и Керенский. Половыми извращенцами выказали себя и предводители большевиков!
Только и скажешь: бедная Россия!
Генералы, узники тюрьмы, потребовали от гостя достоверных сведений о положении в стране. Одинцов мгновенно перешел на деловой тон. Керенский, и это совершенно точно, ареста вместе с министрами избежал и сумел вовремя скрыться («Ах, сукин сын!» - с оттенком восхищения проговорил Эрдели.). По слухам, он пробрался в Гатчину, к генералу Краснову, принявшему в командование 3-й Конный корпус. Туда же, под крылышко Краснова, убежал и Савинков… Окружение Краснова встретило Керенского с ненавистью. Порывались даже расстрелять его без всякого суда прямо возле штабного крылечка. Краснов унял страсти, но предупредил Керенского, что дает ему полчаса времени, после этого он снимает с себя всякую ответственность за его безопасность.
Любопытно, что в эти полчаса к Краснову заявился матрос Дыбенко, могучий красавец, председатель всесильного Центро-балта. Лихой матрос предложил Краснову взаимовыгодный обмен: «Ваше превосходительство, меняем ухо на ухо? Вы нам - Керенского, мы вам - Ленина… А?» Краснов предложение отверг и дал Керенскому возможность скрыться. Куда тот убежал? Где прячется? Этого никто не знал.
Долгие годы нас уверяли, что Керенский не разделил судьбу своих министров лишь по счастливой случайности, успев переодеться в платье медсестры. На самом деле в его спасении не было ничего случайного. Натан Виннер, секретарь Керенского, оставил воспоминания о том, как в Гатчине, у Краснова, хорохорившийся премьер протянул руку казачьему сотнику Карташову, но тот ее не принял:
– Я не могу подать вам руки. Я - корниловец!
Беглецы из Петрограда поняли, что русская армия им уже не защита. Следовало поскорее уносить ноги.
В Гатчине с Керенским и его челядью возился некий В. Вейгер-Редемейстер, занимавший пост «начальника по гражданской части». Он шепнул Виннеру, что из Гатчинского дворца есть потайной ход. Этим ходом Керенский и воспользовался.
Он не сразу убрался за границу, а около года находился в России. Сначала прятался в имении лесоторговца Абрама Беленького, потом залег в психиатрическую лечебницу Фризена в городе Новгороде. Затем вся операция по вывозу незадачливого главы Временного правительства за границу была поручена Локкарту. Он привез Керенского в Москву и поселил его на тайной квартире в Хлебном переулке. В Мурманск с Ярославского вокзала должен был отправиться эшелон с сербскими военнопленными. Вся трудность была в том, чтобы всунуть Керенского в эшелон… Английский консул Уэрброп проявил трусость: он отказался визировать фальшивый паспорт беглеца (на имя Лебедева). Локкарт выругался. Терялось золотое время! С отчаяния Локкарт пошел на риск: поставил в паспорт Керенского свою визу. Авось пронесет!
В сумерках вечера мимо Патриарших прудов прошла группа мужчин, притворяясь, что гуляет. На Садовой их ждал автомобиль. На перроне Ярославского вокзала к ним нетерпеливо кинулся сербский полковник Лондкевич: «Господа, ну где же вы? Скорей, скорей!» Из всей группы приехавших на вокзал в вагон, назначенный сербской миссии, вошел всего один человек.
Поезд тут же тронулся.
Через два дня из Мурманска на английском крейсере «Адмирал Об» Керенский навсегда покинул Россию. За свои исторические заслуги он был оставлен жить и прожил еще долго, очень долго…
А в это время новый главковерх, прапорщик Крыленко, во главе огромного матросского эшелона продвигался по направлению к Могилеву. В настоящее время он добрался до штаба 5-й армии и, по слухам, вступил в секретные переговоры с немцами. После этого он всеми силами обрушится на Могилев. Матросы ждут не дождутся, когда им дозволят дорваться до Быховской тюрьмы.
Последняя новость касалась уже судьбы истомившихся в бездействии узников. 2 ноября в Новочеркасск приехал генерал Алексеев. Он приступил к формированию новой русской армии из добровольцев. Юг империи, казачьи области, должны стать оплотом национальной русской власти.19 ноября в Быхов приехал начальник оперативного отдела Ставки полковник Кусонский. Он попросил у Корнилова конфиденциального разговора. Они ушли и заперлись. Полковник сообщил, что послан генералом Духониным. Через четыре часа прапорщик Крыленко с матросским эшелоном будет в Могилеве. Ставка решила не оказывать никакого сопротивления. Духонин предупреждает, что счет времени пошел на минуты. За оставшееся время арестованные генералы должны покинуть Быхов. Необходимые распоряжения он отдал. - А сам он? - спросил Корнилов.
–Николай Николаевич решил остаться.
–Но это же смерть!
–Николай Николаевич решил исполнить свой долг до конца. Совету
Духонина вняли и принялись собираться в дорогу.
Лукомский, переодевшись в штатское, стал походить на немецкого колониста. Дородный Деникин преобразился в польского помещика. Романовский из генерала превратился в прапорщика. Полковник Кусонский направлялся в Киев. Он пригласил с собой Деникина. Тот отказался в пользу товарищей. С полковником уехал Романовский.
Оставшись один, Лавр Георгиевич вышел в зимний сад. Стемнело рано, небо усыпали огромные яркие звезды. Корнилов запрокинул голову, закрыл глаза. Дон, Новочеркасск… Семья… Внезапно он резко обернулся и узнал знакомый силуэт Хаджиева. Верный текинец не отходил от своего «уллы-бояра» ни на шаг.
Корнилов указал молодому офицеру на небо:
– Хан, какие звезды! Как у нас в Туркестане… Вы не бывали на Мангышлаке? О, там настоящий звездопад! Такого нет нигде…
Во дворе слышалась деловитая суета джигитов. Текинцы готовились к отъезду.
Ровно в полночь ворота Быховской тюрьмы растворились. Длинная колонна всадников резвой рысью проехала по притихшим улочкам, по мосту перебралась на другой берег Днепра и скрылась в ночном пространстве.
Несколько часов спустя на станцию Могилев ворвался матросский эшелон. Раздался леденящий душу разбойничий свист и дружный вопль: «Крути, Гаврила!» Здоровенные матросы сыпанули на перрон. Они с изумлением окружили генерала Духонина, приехавшего для встречи нового главковерха. Прапорщик Крыленко появился из вагона и с площадки обрушил на голову генерала поток отвратительных матросских ругательств. Он узнал, что Быховская тюрьма опустела. Генералы ушли от расправы… Матросы угрожающе загудели, надвинулись и вдруг словно сорвались с цепи: тело генерала Духонина, нелепо раскорячившись, было вскинуто на штыки…Текинский полк в составе трех эскадронов был весьма заметной целью. Работал телеграф, новые власти приказывали остановить мятежников, разоружить, применить без всяких колебаний силу… Спасались тем, что двигались по ночам и по глухим дорогам.
За шесть дней удалось пройти около двухсот верст. Последние сутки двигались без дневки и даже не расседлывали лошадей. По ночам на лесных дорогах калечились лошади. А что текинец без коня? Среди джигитов стало расти отчаяние.
На седьмой день пути остановились в деревне Песчанка. Там им свои услуги предложил проводник. Предстояло пересечь железную дорогу. Лавр Георгиевич намеревался рано утром выйти к станции Унеча. Там беглецов не ждали: вокруг были безлюдные места. Проводник повел полк по лесной дороге. Близился рассвет, передовые дозоры вышли на опушку. И вдруг проводник исчез, словно сквозь землю провалился. Дозорные доложили, что впереди по ходу не Унеча, а большая станция с дожидающимся бронепоездом. Проводник сделал черное дело: навел уставший полк прямо на орудия и пулеметы… Грянули залпы, шрапнель принялась косить текинцев. Под Корниловым упала лошадь. К нему подскакал Хаджиев. Эскадроны в панике уходили обратно в чужой и страшный лес.
К середине дня удалось собрать остатки эскадронов. Лавр Георгиевич принял решение пробиваться на юг поодиночке. Одному легче затеряться в происходившем кавардаке. Он роздал текинцам все оставшиеся деньги и попрощался. Джигиты не хотели бросать лошадей. Общая встреча была назначена в Новочеркасске.
В истрепанной солдатской одежонке, заросший дремучим окопным волосом, Корнилов влез в проходивший поезд. В его кармане лежал документ на имя Лариона Иванова, беженца из Румынии. 6 декабря он вышел из вагона на ростовском вокзале.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
В революционном Петрограде Соединенные Штаты Америки не имели полномочного посла, как Великобритания и Франция, они были представлены в России лишь посланником. На этом посту находился совершенно бесцветный и непородистый г-н Фрэнсис, нисколько не похожий на своих блистательных коллег, представляющих союзников России.
Появление Фрэнсиса в Петрограде объяснялось близким завершением мировой бойни. Соединенные Штаты хорошо нажились на войне. Их банки ломились от европейского золота. Теперь, судя по всему, события в Европе приобретали совсем иной оборот. Достаточно присмотревшись к истекающим кровью противникам, американцы стали изменять своей испытанной политике изоляционизма. Отсиживаться за океаном становилось опасно - европейцы, замирившись, могли обойтись без США.
В таких долгих и кровопролитных войнах, как правило, выигрывает тот, кто сумеет влезть в нее самым последним. Он вступает с запасом неизрасходованных сил, в то время как остальные драчуны уже исчерпали все свои резервы.
Посланник Фрэнсис походил на добродетельного пастора. Этот постного вида дипломат никогда не повышал голоса. Казалось, никакие эмоции не имели над ним власти. Он производил впечатление строгого воспитателя, учителя, наставника и вел себя с поразительной выдержкой, как взрослый человек среди безудержно шалившей детворы.
В дни российской революции г-н Фрэнсис никогда не выдвигался на авансцену событий, добровольно уступая место таким зубрам дипломатии, как Бьюкеннен и Палеолог. Он пропускал вперед себя посланников Италии, Японии, Голландии. Но выпадали дни, когда, словно фигура Каменного гостя, появлялась его сухопарая персона в черном и достаточно бывало всего нескольких его точных фраз, чтобы появлялся блеск в глазах растерянных дипломатов, возникали спасительные перспективы и дальнейшее развитие событий обретало четкость, твердость, убежденность.
За несколько месяцев нынешнего лета в Петрограде посланник Фрэнсис сделался весьма влиятельной фигурой. Джордж Бьюкеннен, проводив своего многолетнего соратника Мориса Палеолога, с интересом наблюдал за усилиями американского посланника. Время помощи голодающей России, годы Хаммера были еще впереди, однако нынешнее лето, особенно же осень показали, что Соединенные Штаты идут к своей цели мощно и неодолимо, как линкор. Сэр Джордж прекрасно помнил, как начинался этот разгон (а начинался он весьма издалека), и теперь завистливо восхищался тем, с каким отточенным искусством молоденькая заокеанская держава готовилась единоличным образом воспользоваться богатейшими плодами завершавшейся войны. Особенные дивиденды ожидали ее в странах, потерпевших поражение. В частности, Россию, обескровленную, ослабевшую больше других, Америка уже сейчас столбила, как самую золотоносную заявку.
Этим летом наступил миг осуществления портсмутских угроз Якоба Шиффа. Еще в начале века американский банкир пригрозил российскому премьерминистру революцией. И вот Россия получила эту революцию…
Теперь для банкира настала пора огромных дивидендов, окупались все грандиозные расходы.
Находясь в Америке, за океаном, Якоб Шифф продолжал изобретательно пускать в корабль тонущей России торпеду за торпедой.
3 апреля в Петроград вернулся Ленин.
5 мая на русский берег высадился внушительный десант под руководством Троцкого.
Две недели спустя в Петрограде начал свою работу VII Всероссийский съезд сионистов. Это многолюдное и шумное сборище в самом центре величественной столицы выглядело съездом победителей. Наконец-то смята и растоптана «черта оседлости» в России, нет и не будет больше никакой «черты»!
Однако планы Шиффа простирались дальше и дальше…
В начале июля предпринимается попытка захвата власти. Эта дерзкая акция удивительным образом совпадает с Тарнопольским прорывом немецких полчищ на Юго-Западном фронте.
В августе - новое поразительное совпадение: мифический заговор Корнилова и вполне реальный съезд большевиков, шестой по счету. Результаты августа: вся верхушка русской армии взята под арест, а настоящие заговорщики берут курс на вооруженное восстание.
На большевистском съезде, чрезвычайно важном, судьбоносном для России, происходит необъяснимое на первый взгляд событие: в партию без всяких проволочек принимается сам Троцкий, а также все, кто с ним приехал из Америки. Это поразительно еще и потому, что всю свою жизнь Троцкий слыл озлобленнейшим антибольшевиком, ненавистником Ленина. И -вот! Из Савла - в Павла… Мало того, большевистский новобранец Троцкий, не пробыв и часа в партии, даже не получив членского билета, избирается в Центральный Комитет.
Примечательно, что ни Ленин, ни Троцкий участия в работе съезда не принимали.
Ленин проживал в Разливе (и чего-то ждал).
Троцкий сидел в «Крестах».
Внезапно - новое совпадение: едва Корнилова арестовали, ворота «Крестов» распахнулись, и Троцкий вышел на свободу.
Выйдя из тюрьмы, Троцкий пуще задрал клок бороденки, а стеклышки его очков еще злее сверкнули… Перед ним расстилался красивейший город мира. 12 лет назад здесь он поторопился обнародовать так называемый «Финансовый манифест» - план векового закабаления этой богатейшей страны. Тогда для окончательного торжества ему не хватило всего лишь выстрела «Авроры». Арестованный и отданный под суд, он тем не менее держался дерзко, показывая всячески, что поражение его временное и случайное, что желанная победа совсем не за горами.
Опыт - вещь бесценная, поэтому по-настоящему смеется тот, кто побеждает… Тюрьма выпустила Троцкого для окончательного достижения победы.
Поскольку время неслось вскачь и поджимало, он распорядился вызвать к нему человека, который в эти дни мучительно томился в стенах Зимнего дворца. Этим человеком был премьер-министр Керенский, тащивший вместе с этим еще должности военного министра и Верховного главнокомандующего русской армией.
И Керенский, изнемогавший и заждавшийся, обрадовался вызову и примчался со своими звончатыми шпорами и манерами местечкового Наполеона.
Таковы были суровые законы тогдашнего российского революционного «Зазеркалья».
Царский лимузин марки «делано-белвиль» (единственный экземпляр в стране) доставил Керенского в резиденцию американского посланника. В дороге Керенский прикидывал: кого он сейчас встретит?
Как правило, его обыкновенно поджидали знакомые люди. В противном же случае следовал ритуальный обряд представления: серия условных знаков - и мгновенно каждому из них устанавливалось его иерархическое место, его ступень в организации. А дальше все протекало по накатанному: старший выговаривал и наставлял, младший безропотно выслушивал и подчинялся.
Признаться, подчиненное положение доставляло Керенскому постоянные страдания. Тайные, но постоянные.На этот раз Керенского встретил напыщенный субъект с гривой спутанных волос, с клочковатой бороденкой и неистовым сверканием глаз сквозь стеклышки пенсне. Оба друг дружку знали, только не были знакомы. Керенскому было известно, что Троцкий, арестованный по путаному делу об июльском мятеже, содержится в «Крестах». «Выпустили? Когда?» - мелькнуло в голове. И лишь потом возникла правильная мысль: «А зачем? С какой целью?..» Керенского изумила эта встреча. Троцкого - нисколько.
Задирая голову и выставляя клок бороденки, Троцкий четко и последовательно проделал узнавательный обряд…
И тут Керенский внезапно повел себя так, что Троцкий изумился. Премьерминистр с облегчением свалился в кресло и вытянул ноги, царапая по полу шпорами. Он рухнул с ног, словно избавившись от надоевшей непосильной ноши. Он и в самом деле испытывал громаднейшее облегчение. Наконец-то появился человек, которому предписано заменить его во главе России. Боже милостивый, как же он устал! Ну наконец-то! Теперь он спрячется за его спину и снимет с себя невыносимый груз ответственности. Пребывание на опаснейшем посту подошло к концу. Явился долгожданный разводящий… нет, заменяющий! С этой минуты он получал освобождение и становился независимым и вольным… вольным, как птица (ничего более подходящего в его голову попросту не пришло: было совсем не до изысканных сравнений).
Взглядом преданного человека он стал смотреть на всю пружинистую, уже немолодую, предрасположенную к полноте фигуру Троцкого. В глазах Керенского с отвисшими мешками светилась благодарность избавленного избавителю.
Троцкий, однако, с самых первых слов решительно пресек все его надежды на иждевенческое положение.
Прежде всего он так бешено уставился на развинченного посетителя, что Керенскому пришлось невольно подобрать разбросанные ноги в сапогах со шпорами и нехотя подняться. Затем он подравнялся, выпрямился, стал стоять ровнее и одернул на себе измятый френч.
Только после этого Троцкий наконец отверз свои надменные и гневные уста: - Вы что это развинтились? Вы почему так запустили свои обязанности? Как это - какие? Как это… Да хотя бы эти ваши генералы! Где они? Почему ни один из них до сих пор не наказан по законам военного времени?
– Они арестованы… Они сидят под стражей… Они ждут суда…
Мол-чать! «Под стражей…» Хорошенькая стража! Мне изве стно, под какой они находятся стражей… Молчите, я вам сказал! Как это вам вступило в голову доверить дело генералу Алексееву?Вы что - потеряли всякое соображение? Нашли кому! Так вам и станет Алексеев расстреливать заговорщиков! Так он вам и разлетелся!
– Промашка вышла, - потупился премьер-министр.
– Вы пр-родались! Бер-регитесь, Кер-ренский! Вы ответите перед рреволюционной совестью народа!
Троцкий запрокидывал голову так, словно опасался, что упадет пенсне. Он взглядывал на помятого премьер-министра из-под нижнего краешка сверкавших стекол.
– А где этот ваш… ну, сочинитель? Не делайте мне таких дурацких глаз! Я имею в виду вашего Савинкова. Да, да, его! Где он? Куда он вдруг исчез? Куда вы его спрятали?
Сбивчивое объяснение насчет того, что управляющий канцелярией военного министерства скорей всего малодушно сбежал, привело Троцкого в ярость.
– Р-размазня! Мало того что вы прикрыли царских генералов, мало того… Да молчите же, я вам сказал!.. Так вы еще позвали казаков. Зачем вы их впустили в Петроград? С какою целью? Ну, отвечайте, не молчите. Вы что… как царь, рассчитываете на их плетки? Берегитесь, Керенский! Р-революция не щадит отступников. Вы это знаете… должны, по крайней мере, знать. И вы ответите… вы мне за все ответите!
Упоенный первенствующим положением в России, защищенный высотой главы правительства, Керенский совсем забыл о страшной каре, ожидающей в масонстве любого, который ошибся, пусть даже не нарочно, а всего лишь невзначай. Троцкий его отрезвил, вернул в действительность. И пока этот неистовый владыка, воинственно постукивая каблуками высоких до колен сапог, стращал его, Керенский вдруг представил тусклое утро на пустынном Голодае и собственный труп, обезображенный до неузнаваемости, или же пустынную зимнюю дачу в финских лесах и на крючке окоченевшее тело с заломленными за спину локтями… «Этого же самого, видимо, испугался Савинков… Потому и поспешил убраться!»
Как все нервные и чрезмерно экзальтированные люди, Керенский легко поддавался панике. Страх жестокой и неминуемой расправы так сильно на него подействовал, что он стал плохо соображать, и все дальнейшее прошло перед его глазамичкак бы в банном пару. Нет, Троцкий своей свирепости нисколько не убавил. Он лишь вступал в права хозяина и властью наслаждался, как тот скрипач, когда у него появлялся Арон Симанович. И была минута, когда его, Керенского, будто поставили перед этим усталым грузным человеком с крупными властными морщинами на сильно изношенном лице… Потом вдруг увиделся смычок - и Керенский впал в настоящее обалдение, наповал сраженный серией сегодняшних открытий. Словно Саваоф из горнего облака, из своих немыслимых высот, скрипач спустился на грешную Русскую землю. Керенскому, сильно согрешившему, но в то же время и с известными заслугами, дана была аудиенция, и Саваоф, уже хозяйничая в покоренном мире, пообещал обмиравшему премьерминистру милостивое избавление от всяческих расправ.
Короче, Керенский был по-библейски взвешен и найден заслуживающим не только спасения, но и награды. Все-таки свой трудный «танец среди мечей» он исполнил удовлетворительно.
И бывший адвокат, сумевший протащить на своих рыхлых плечах невыносимый груз главы правительства, а под конец еще и главного военачальника, был милостиво оставлен жить - долго, безмятежно, обеспеченно…
Скрипач - это и есть один из «братьев» со специфической фамилией Фабрикант Владимир Осипович… Был и другой «брат» - Александр Осипович, исполнявший роль связного между масонскими организациями, которыми, как известно, Петербург (Петроград) был наводнен в последние пятнадцать лет перед крушением самодержавия.
Появление Фрэнсиса в Петрограде объяснялось близким завершением мировой бойни. Соединенные Штаты хорошо нажились на войне. Их банки ломились от европейского золота. Теперь, судя по всему, события в Европе приобретали совсем иной оборот. Достаточно присмотревшись к истекающим кровью противникам, американцы стали изменять своей испытанной политике изоляционизма. Отсиживаться за океаном становилось опасно - европейцы, замирившись, могли обойтись без США.
В таких долгих и кровопролитных войнах, как правило, выигрывает тот, кто сумеет влезть в нее самым последним. Он вступает с запасом неизрасходованных сил, в то время как остальные драчуны уже исчерпали все свои резервы.
Посланник Фрэнсис походил на добродетельного пастора. Этот постного вида дипломат никогда не повышал голоса. Казалось, никакие эмоции не имели над ним власти. Он производил впечатление строгого воспитателя, учителя, наставника и вел себя с поразительной выдержкой, как взрослый человек среди безудержно шалившей детворы.
В дни российской революции г-н Фрэнсис никогда не выдвигался на авансцену событий, добровольно уступая место таким зубрам дипломатии, как Бьюкеннен и Палеолог. Он пропускал вперед себя посланников Италии, Японии, Голландии. Но выпадали дни, когда, словно фигура Каменного гостя, появлялась его сухопарая персона в черном и достаточно бывало всего нескольких его точных фраз, чтобы появлялся блеск в глазах растерянных дипломатов, возникали спасительные перспективы и дальнейшее развитие событий обретало четкость, твердость, убежденность.
За несколько месяцев нынешнего лета в Петрограде посланник Фрэнсис сделался весьма влиятельной фигурой. Джордж Бьюкеннен, проводив своего многолетнего соратника Мориса Палеолога, с интересом наблюдал за усилиями американского посланника. Время помощи голодающей России, годы Хаммера были еще впереди, однако нынешнее лето, особенно же осень показали, что Соединенные Штаты идут к своей цели мощно и неодолимо, как линкор. Сэр Джордж прекрасно помнил, как начинался этот разгон (а начинался он весьма издалека), и теперь завистливо восхищался тем, с каким отточенным искусством молоденькая заокеанская держава готовилась единоличным образом воспользоваться богатейшими плодами завершавшейся войны. Особенные дивиденды ожидали ее в странах, потерпевших поражение. В частности, Россию, обескровленную, ослабевшую больше других, Америка уже сейчас столбила, как самую золотоносную заявку.
Этим летом наступил миг осуществления портсмутских угроз Якоба Шиффа. Еще в начале века американский банкир пригрозил российскому премьерминистру революцией. И вот Россия получила эту революцию…
Теперь для банкира настала пора огромных дивидендов, окупались все грандиозные расходы.
Находясь в Америке, за океаном, Якоб Шифф продолжал изобретательно пускать в корабль тонущей России торпеду за торпедой.
3 апреля в Петроград вернулся Ленин.
5 мая на русский берег высадился внушительный десант под руководством Троцкого.
Две недели спустя в Петрограде начал свою работу VII Всероссийский съезд сионистов. Это многолюдное и шумное сборище в самом центре величественной столицы выглядело съездом победителей. Наконец-то смята и растоптана «черта оседлости» в России, нет и не будет больше никакой «черты»!
Однако планы Шиффа простирались дальше и дальше…
В начале июля предпринимается попытка захвата власти. Эта дерзкая акция удивительным образом совпадает с Тарнопольским прорывом немецких полчищ на Юго-Западном фронте.
В августе - новое поразительное совпадение: мифический заговор Корнилова и вполне реальный съезд большевиков, шестой по счету. Результаты августа: вся верхушка русской армии взята под арест, а настоящие заговорщики берут курс на вооруженное восстание.
На большевистском съезде, чрезвычайно важном, судьбоносном для России, происходит необъяснимое на первый взгляд событие: в партию без всяких проволочек принимается сам Троцкий, а также все, кто с ним приехал из Америки. Это поразительно еще и потому, что всю свою жизнь Троцкий слыл озлобленнейшим антибольшевиком, ненавистником Ленина. И -вот! Из Савла - в Павла… Мало того, большевистский новобранец Троцкий, не пробыв и часа в партии, даже не получив членского билета, избирается в Центральный Комитет.
Примечательно, что ни Ленин, ни Троцкий участия в работе съезда не принимали.
Ленин проживал в Разливе (и чего-то ждал).
Троцкий сидел в «Крестах».
Внезапно - новое совпадение: едва Корнилова арестовали, ворота «Крестов» распахнулись, и Троцкий вышел на свободу.
Выйдя из тюрьмы, Троцкий пуще задрал клок бороденки, а стеклышки его очков еще злее сверкнули… Перед ним расстилался красивейший город мира. 12 лет назад здесь он поторопился обнародовать так называемый «Финансовый манифест» - план векового закабаления этой богатейшей страны. Тогда для окончательного торжества ему не хватило всего лишь выстрела «Авроры». Арестованный и отданный под суд, он тем не менее держался дерзко, показывая всячески, что поражение его временное и случайное, что желанная победа совсем не за горами.
Опыт - вещь бесценная, поэтому по-настоящему смеется тот, кто побеждает… Тюрьма выпустила Троцкого для окончательного достижения победы.
Поскольку время неслось вскачь и поджимало, он распорядился вызвать к нему человека, который в эти дни мучительно томился в стенах Зимнего дворца. Этим человеком был премьер-министр Керенский, тащивший вместе с этим еще должности военного министра и Верховного главнокомандующего русской армией.
И Керенский, изнемогавший и заждавшийся, обрадовался вызову и примчался со своими звончатыми шпорами и манерами местечкового Наполеона.
Таковы были суровые законы тогдашнего российского революционного «Зазеркалья».
Царский лимузин марки «делано-белвиль» (единственный экземпляр в стране) доставил Керенского в резиденцию американского посланника. В дороге Керенский прикидывал: кого он сейчас встретит?
Как правило, его обыкновенно поджидали знакомые люди. В противном же случае следовал ритуальный обряд представления: серия условных знаков - и мгновенно каждому из них устанавливалось его иерархическое место, его ступень в организации. А дальше все протекало по накатанному: старший выговаривал и наставлял, младший безропотно выслушивал и подчинялся.
Признаться, подчиненное положение доставляло Керенскому постоянные страдания. Тайные, но постоянные.На этот раз Керенского встретил напыщенный субъект с гривой спутанных волос, с клочковатой бороденкой и неистовым сверканием глаз сквозь стеклышки пенсне. Оба друг дружку знали, только не были знакомы. Керенскому было известно, что Троцкий, арестованный по путаному делу об июльском мятеже, содержится в «Крестах». «Выпустили? Когда?» - мелькнуло в голове. И лишь потом возникла правильная мысль: «А зачем? С какой целью?..» Керенского изумила эта встреча. Троцкого - нисколько.
Задирая голову и выставляя клок бороденки, Троцкий четко и последовательно проделал узнавательный обряд…
И тут Керенский внезапно повел себя так, что Троцкий изумился. Премьерминистр с облегчением свалился в кресло и вытянул ноги, царапая по полу шпорами. Он рухнул с ног, словно избавившись от надоевшей непосильной ноши. Он и в самом деле испытывал громаднейшее облегчение. Наконец-то появился человек, которому предписано заменить его во главе России. Боже милостивый, как же он устал! Ну наконец-то! Теперь он спрячется за его спину и снимет с себя невыносимый груз ответственности. Пребывание на опаснейшем посту подошло к концу. Явился долгожданный разводящий… нет, заменяющий! С этой минуты он получал освобождение и становился независимым и вольным… вольным, как птица (ничего более подходящего в его голову попросту не пришло: было совсем не до изысканных сравнений).
Взглядом преданного человека он стал смотреть на всю пружинистую, уже немолодую, предрасположенную к полноте фигуру Троцкого. В глазах Керенского с отвисшими мешками светилась благодарность избавленного избавителю.
Троцкий, однако, с самых первых слов решительно пресек все его надежды на иждевенческое положение.
Прежде всего он так бешено уставился на развинченного посетителя, что Керенскому пришлось невольно подобрать разбросанные ноги в сапогах со шпорами и нехотя подняться. Затем он подравнялся, выпрямился, стал стоять ровнее и одернул на себе измятый френч.
Только после этого Троцкий наконец отверз свои надменные и гневные уста: - Вы что это развинтились? Вы почему так запустили свои обязанности? Как это - какие? Как это… Да хотя бы эти ваши генералы! Где они? Почему ни один из них до сих пор не наказан по законам военного времени?
– Они арестованы… Они сидят под стражей… Они ждут суда…
Мол-чать! «Под стражей…» Хорошенькая стража! Мне изве стно, под какой они находятся стражей… Молчите, я вам сказал! Как это вам вступило в голову доверить дело генералу Алексееву?Вы что - потеряли всякое соображение? Нашли кому! Так вам и станет Алексеев расстреливать заговорщиков! Так он вам и разлетелся!
– Промашка вышла, - потупился премьер-министр.
– Вы пр-родались! Бер-регитесь, Кер-ренский! Вы ответите перед рреволюционной совестью народа!
Троцкий запрокидывал голову так, словно опасался, что упадет пенсне. Он взглядывал на помятого премьер-министра из-под нижнего краешка сверкавших стекол.
– А где этот ваш… ну, сочинитель? Не делайте мне таких дурацких глаз! Я имею в виду вашего Савинкова. Да, да, его! Где он? Куда он вдруг исчез? Куда вы его спрятали?
Сбивчивое объяснение насчет того, что управляющий канцелярией военного министерства скорей всего малодушно сбежал, привело Троцкого в ярость.
– Р-размазня! Мало того что вы прикрыли царских генералов, мало того… Да молчите же, я вам сказал!.. Так вы еще позвали казаков. Зачем вы их впустили в Петроград? С какою целью? Ну, отвечайте, не молчите. Вы что… как царь, рассчитываете на их плетки? Берегитесь, Керенский! Р-революция не щадит отступников. Вы это знаете… должны, по крайней мере, знать. И вы ответите… вы мне за все ответите!
Упоенный первенствующим положением в России, защищенный высотой главы правительства, Керенский совсем забыл о страшной каре, ожидающей в масонстве любого, который ошибся, пусть даже не нарочно, а всего лишь невзначай. Троцкий его отрезвил, вернул в действительность. И пока этот неистовый владыка, воинственно постукивая каблуками высоких до колен сапог, стращал его, Керенский вдруг представил тусклое утро на пустынном Голодае и собственный труп, обезображенный до неузнаваемости, или же пустынную зимнюю дачу в финских лесах и на крючке окоченевшее тело с заломленными за спину локтями… «Этого же самого, видимо, испугался Савинков… Потому и поспешил убраться!»
Как все нервные и чрезмерно экзальтированные люди, Керенский легко поддавался панике. Страх жестокой и неминуемой расправы так сильно на него подействовал, что он стал плохо соображать, и все дальнейшее прошло перед его глазамичкак бы в банном пару. Нет, Троцкий своей свирепости нисколько не убавил. Он лишь вступал в права хозяина и властью наслаждался, как тот скрипач, когда у него появлялся Арон Симанович. И была минута, когда его, Керенского, будто поставили перед этим усталым грузным человеком с крупными властными морщинами на сильно изношенном лице… Потом вдруг увиделся смычок - и Керенский впал в настоящее обалдение, наповал сраженный серией сегодняшних открытий. Словно Саваоф из горнего облака, из своих немыслимых высот, скрипач спустился на грешную Русскую землю. Керенскому, сильно согрешившему, но в то же время и с известными заслугами, дана была аудиенция, и Саваоф, уже хозяйничая в покоренном мире, пообещал обмиравшему премьерминистру милостивое избавление от всяческих расправ.
Короче, Керенский был по-библейски взвешен и найден заслуживающим не только спасения, но и награды. Все-таки свой трудный «танец среди мечей» он исполнил удовлетворительно.
И бывший адвокат, сумевший протащить на своих рыхлых плечах невыносимый груз главы правительства, а под конец еще и главного военачальника, был милостиво оставлен жить - долго, безмятежно, обеспеченно…
Скрипач - это и есть один из «братьев» со специфической фамилией Фабрикант Владимир Осипович… Был и другой «брат» - Александр Осипович, исполнявший роль связного между масонскими организациями, которыми, как известно, Петербург (Петроград) был наводнен в последние пятнадцать лет перед крушением самодержавия.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Генерал Каледин, отвечая на запросы своих товарищей из Быхова о настроении казачества, недаром избегал уверенных ответов. Он видел: казаки устали от войны. К тому же близилась бурная южная весна, и руки природных хлеборобов тянулись к плугу, а не к шашке. Тем более что нашлись теоретики, доказавшие как дважды два: у казаков своя судьба и смешиваться им с мужичьем, с иногородними абсолютно не с руки. Отсюда родилась идея о самостийности. Казачество надеялось, что взбаламученной России, разоренной и начинавшей голодать, не до жиру, а быть бы только живу. Зачем ей лезть на Дон и Кубань? Своих забот по горло.
Так русские отлагались от русских, больше всего досадуя на то, что разговаривать приходится на одном родном языке. Торжествовал хуторской кулацкий принцип: я вас не трогаю, и вы меня не трогайте! Давайте жить каждый своей отдельной жизнью!
Лавр Георгиевич застал в Новочеркасске Деникина, Лукомского, Маркова, Романовского. Генерал Эрдели появился и уехал к себе на Терек. Помимо всего приближались выборы в Учредительное собрание. Большевики надеялись победить и тем самым узаконить свое пребывание у власти.
Свою семью он нашел в добром здоровье. Ее приютил войсковой старшина Дудоров. В Новочеркасск пробралась Наталья с мужем и теперь жила вместе с матерью. В доме сразу стало тесно. На ночь в столовой горнице раскладывали постели. Лавр Георгиевич стал подумывать отправить Таисию Владимировну с Юриком в Москву. Он видел: на Дону спокойной жизни не будет. Большевистская власть все яростней посматривала на «южную Вандею». Там ей виделась главная опасность. На требования Ленина и Троцкого выдать мятежных царских генералов казачья старшина пока спесиво заявляла: «С Дону выдачи нет!»
Так русские отлагались от русских, больше всего досадуя на то, что разговаривать приходится на одном родном языке. Торжествовал хуторской кулацкий принцип: я вас не трогаю, и вы меня не трогайте! Давайте жить каждый своей отдельной жизнью!
Лавр Георгиевич застал в Новочеркасске Деникина, Лукомского, Маркова, Романовского. Генерал Эрдели появился и уехал к себе на Терек. Помимо всего приближались выборы в Учредительное собрание. Большевики надеялись победить и тем самым узаконить свое пребывание у власти.
Свою семью он нашел в добром здоровье. Ее приютил войсковой старшина Дудоров. В Новочеркасск пробралась Наталья с мужем и теперь жила вместе с матерью. В доме сразу стало тесно. На ночь в столовой горнице раскладывали постели. Лавр Георгиевич стал подумывать отправить Таисию Владимировну с Юриком в Москву. Он видел: на Дону спокойной жизни не будет. Большевистская власть все яростней посматривала на «южную Вандею». Там ей виделась главная опасность. На требования Ленина и Троцкого выдать мятежных царских генералов казачья старшина пока спесиво заявляла: «С Дону выдачи нет!»