Страница:
Генерал Романовский заметил, что этого, как видно, и добивается правительство. Армия всегда его страшила, оно боялось армии и теперь ловко убирает ее с арены ожидавшихся событий.
– Но как оно думает управиться с большевиками? - все еще недоумевал Корнилов.
Романовский насмешливо глянул на своего начальника: - А вы уверены, что Керенский боится Ленина? Окончательно смешавшись, Корнилов пробормотал:
–Иван Павлович, вы говорите страшные вещи!
–А вот увидим, Лавр Георгиевич…
Генерал Лукомский высказался в том смысле, что стране грозит гражданская война. Заявление о мятеже поставило Петроград со всем правительством в объект атаки со стороны мятежных генералов. Таким образом, в России - воюющей, сражающейся на фронтах! - образовалось два центра власти: военной - Могилев и гражданской - Петроград. Садясь в осаду, правительство своим «ВСЕМ, ВСЕМ,
ВСЕМ!» призывало население к мобилизации. Армия тем самым как бы отсекалась от народа и превращалась в узурпатора, с которым следовало беспощадно воевать.
Лукомский нервничал:
– На что они рассчитывают, подлецы? Мы же не можем пойти на Петроград и повернуться спиной к немцам!
На Корнилова было страшно глянуть. Раздавленный клеветой, объявленный правительством вне закона, он из последних сил сохранял необходимое самообладание.
Генерал Лукомский посоветовал:
– Надо срочно найти Крымова. Вот уж кто человек надежный! А вам, Лавр Георгиевич, обратиться бы к войскам…
Корнилов решительно замотал головой.
– Лучшего подарка Керенскому и не надо. Тогда действитель но получится мятеж: Корнилов мобилизует армию на резню и бунт. Нет, этого они от меня не дождутся!
– Но не можем же мы сидеть с клеймом изменников! - возмутился Романовский.
Подумав, Корнилов обронил:
– Да, объясниться надо… - и попросил оставить его одного.
ОБРАЩЕНИЕ К НАРОДУ
Телеграмма министра-председателя за № 4163 является сплошной ложью. Не я послал члена Государственной думы Вл. Львова к Временному правительству, а он приехал ко мне какпосланец министра-председателя. Таким образом свершилась великая провокация, которая ставит на карту судьбу Отечества.
Русские люди, великая наша Родина умирает!
Близок час кончины!
Вынужденный выступить открыто, я, генерал Корнилов, заявляю, что Временное правительство под давлением большевистского большинства Советов действует в полном согласии с планами германского генерального штаба и одновременно с предстоящей высадкой вражеских сил на Рижском побережье убивает армию и потрясает страну изнутри.
Тяжелое сознание гибели страны повелевает мне в эти грозные минуты призвать всех русских людей к спасению умирающей Родины. Все, у кого бьется в груди русское сердце, все, кто верит в Бога, в храмы, - молите Господа Бога о явлении величайшего чуда, чуда спасения Русской земли.
Я, генерал Корнилов, сын казака-крестьянина, заявляю всем и каждому, что лично мне ничего не надо, кроме сохранения великой России, и клянусь довести народ путем победы над врагом до Учредительного собрания, на котором он сам решит свои судьбы и выберет уклад своей новой государственной жизни.
Предать же Россию в руки ее исконного врага - германского племени - и сделать русский народ рабами немцев я не в силах и предпочитаю умереть на поле чести и брани, чтобы не видеть позора и срама Русской земли.
Русский народ, в твоих руках жизнь твоей Родины!
Посылать «Обращение» в столичные газеты не годилось: и долго, и ненадежно. Да и согласятся ли напечатать?
В Могилеве имелась небольшая типография, но ее хозяин, молодой еврей, отказался разговаривать. Он заявил, что наборщики ни за какие деньги не согласятся взять в свои руки такой крамольный текст.
А время уходило… золотое время!
Могилев гудел. В местном Совете не кончался митинг-заседание. Каждый держал в руках газетный лист с правительственным «Всем, всем, всем!». Возле ворот Ставки стали появляться группы солдат в шинелях внакидку. Они вступали в разговоры с Георгиевскими кавалерами. Хаджиев усилил внутренние караулы.
В конце концов в типографию отправился Хаджиев. Хозяйчик перепугался. На суровых, обвешанных оружием текинцев испуганно поглядывали бледные наборщики. В типографии царил тяжелый дух. Хаджиев оставил для пригляда Баба-хана, умевшего объясняться на русском языке. Он приказал ему:
– Если эти «товарищи» будут много разговаривать, ты ведь знаешь, что надо делать! Иди спокойно. Хозяин только зубы скалит, но хвостом виляет.
Всю ночь, до трех часов утра, из типографии не вышел ни один рабочий. К началу дня кипы листовок доставили в штаб. Хаджиев пересчитал увязанные пачки и отпустил джигитов отдыхать.
За утренним чаем Лавр Георгиевич внимательно вгляделся в воспаленные глаза Хаджиева: - Что, хан, джигиты разобрались, кто такой Керенский?
Глаза текинца вспыхнули:
–Буюр-ага, прикажи!
Корнилов спросил, отдыхают ли как следует джигиты. Молодой офицер замялся. В эскадроне уже четвертую ночь не снимают сапог. Затем он рассказал, что ночью приезжали из Текинского полка. Весть о мятеже уже раскатывалась по стране. Командиры эскадронов горячо поддерживают «уллы-бояра». Но вот полковник Кюгельген… По настоянию ротмистра Натанзона за командиром полка стали приглядывать в оба глаза.
Лавр Георгиевич подумал о Нежинцеве. Надо будет его Корни-ловский полк перевести поближе, чтобы на всякий случай был под рукой.
Временное правительство, объявив Корнилова мятежником, немедленно провозгласило «крестовый поход на гнездо измены» -так в газетах стали называть главную Ставку в Могилеве.
В Керенском вдруг пробудилась небывалая активность. Первым делом он объявил Петроград на осадном положении и призвал столичный гарнизон мужественно защищать «твердыню русской революции от узурпатора». Генерал-губернатором Петрограда он назначил Савинкова. Бывшему террористу пришлось возглавить оборону, защищать столицу и правительство. Он обязывался отстоять свободу и демократию от мракобесов в военных мундирах.
Прочитав корниловское «Обращение к народу», Савинков забеспокоился. Ему доносили о настроении военных. Генералов тронула искренняя боль Корнилова за судьбу России. Новоиспеченный генерал-губернатор прикинул свои силы. Если только Корнилов вздумает на самом деле взять столицу с бою, то никакого боя не получится. Гарнизонная разболтанная шваль на серьезное сопротивление просто не способна. Эти митинговые оратели с полными карманами семечек страшны для обывателя и годились разве что для внезапных ночных обысков по квартирам.
Тем временем на ближние к Петрограду станции стали прибывать эшелоны с кавалерийскими частями. Назывались Дагестанский и Осетинские полки Дикой дивизии, дончаки 1-й казачьей дивизии, затем на кавалеристах замелькали околыши и лампасы желтого цвета - это спешили части славной Уссурийской дивизии. Керенский обмирал и неистово стучал кулаками. Савинков сдержанно посмеивался. Кавалерийские части никакой угрозы Петрограду не представляли. Они двигались по его распоряжению, отданному им еще до «мятежа». Сказывалась инерция громадного военного механизма. Войска спешили не на штурм Временного правительства, а на его защиту. Так было задумано… Однако паника вокруг Керенского была ему только на руку. Хладнокровием Савинкова восхищались. Мгновенно вспомнилась вся его боевая биография. На него смотрели как на единственного спасителя.
Снова воскресли все его безумные мечтания…
Демонстрируя чудеса хладнокровия и распорядительности, он от имени премьер-министра запретил железнодорожникам исполнять любые приказания изменника Корнилова. В критических случаях приказывалось оказывать активное сопротивление. Затем он проявил заботу о личной безопасности премьерминистра. С первых дней «мятежа» охрана Керенского поручалась революционным матросам с крейсера «Аврора».
Он добился своего: Керенский, затравленный, мятущийся, стал смотреть на генерал-губернатора столицы как на свою каменную стенку.
Это тоже входило в честолюбивые замыслы бывшего террориста и модного писателя.
Но имелись ли генералы, на которых правительство в случае чего могло бы опереться? Имелись. Немного, но нашлись: неукротимые честолюбцы Брусилов и Бонч-Бруевич и конечно же верный до гроба Верховский. К первым двум Савинков не испытывал доверия - они безоговорочно примкнут только к победителям! Зато с Верховским, шурином отчаянно трусившего премьер-министра, он мог быть совершенно откровенным. Этот раз и навсегда «поставил» на своего высокого родственника.
Верховский оказался человеком распорядительным. Он объявил, что лично сам возглавит «крестовый поход» на гнездо мятежников, на Могилев. Для этой цели он избрал фронтовые части: 55, 56, 85, 193 и 251-й пехотные полки. Затем он грозно предупредил генерала Каледина, пребывавшего в Новочеркасске, что любая казачья часть на стороне Корнилова будет считаться мятежной частью со всеми вытекающими отсюда последствиями. И лишь после этого он через газеты обратился к главному «мятежнику», генералу Корнилову: «С ужасом прочитал Ваш призыв не подчиняться законному правительству… Подумайте о гибели, в которую Вы толкаете страну!»
Своего шурина немедленно поддержал сам Керенский. Ему становилось неловко постоянно находиться за спиной Савинкова: это унижало. Он решил высунуться и напомнить о своем сущест-вовании. Обратившись к газетчикам, он еще раз объяснил, почему он так возмущен наглым ультиматумом генералаузурпатора: «Усматривая в предъявлении этого требования, обращенного в моем лице к Временному правительству, желание некоторых кругов русского общества воспользоваться тяжелым положением Русского государства для установления в стране государственного порядка, противоречащего завоеваниям революции, Временное правительство признало необходимым для спасения Родины, Свободы и республиканского строя уполномочить меня принять некоторые скорые меры, дабы в корне пресечь все попытки посягнуть на верховную власть в государстве, на завоеванные революцией права граждан».
Савинкову полюбились ночные бдения правительства. Как правило, заседали до рассвета. Министры уставали и легко поддавались на «железные» требования столичного генерал-губернатора. Савинков снова, как в былые боевые годы, ощутил сладостную полноту власти. Веки его глаз снова надменно приспустились. Он не церемонился с этими безвольными, ничтожными людишками, возомнившими себя, видите ли, настоящими вершителями судеб его несчастной России… В тот день, когда было решено, что Керенский должен обратиться к представителям дипломатического корпуса, министры разошлись в шестом часу утра. А к 11 часам необходимо было вновь съезжаться. Положение осажденного города требовало жертв. От руководителей страны требовалось начисто забыть о покое. «На войне как на войне, господа!»
В эти дни Савинков вспомнил о генерале Алексееве. Что ни толкуй, а эта фигура была вровень с корниловской. Алексеева призвали и принялись уговаривать на подавление «мятежа». Алексеев, битый, тертый, стал всячески увиливать, попросил времени для размышлений. Его отпустили и - на всякий случай! - утвердили в должности заместителя столичного генерал-губернатора. Чутьем старого террориста Савинков чуял, что такой человек, как Алексеев, скоро может пригодиться.
Уверенно распоряжаясь на шахматной доске событий, Савинков чувствовал себя великим игроком, способным рассчитывать варианты на множество ходов вперед, - во всяком случае, гораздо дальше любого из своих соперников. К своему великому сожалению, он совершенно упустил из виду такую вроде бы невзрачную фигуру, как Чернов (Цукерман). И многолетний лидер эсеров доказал незадачливому игроку, что в настоящих шахматах даже ничтожная пешка может побить ферзя.
Чернов (Цукерман) не только клеймил Корнилова в газетах («Гнусный мятежник…», «Уничтожение демократии…», «Превращение страны в солдатскую казарму…»), он бесстрашно отправился в эшелоны прибывающих частей (вместе с Филоненко) и стал кричать: «Не слушать приказов изменника Корнилова». Он весьма умело обыграл верность текинцев «мятежному» генералу. «Хищные чеченцы собираются утопить русскую революцию в крови!» Однако самый сильный ход он сделал, заявив газетчикам, что ему становится подозрительным сам Керенский, превратившийся, по сути дела, в безвольную игрушку в нечистоплотных руках Савинкова.
Нечистоплотные руки… Ах, негодяй!
Расправу с оскорбителем Савинков отложил на лучшие дни. Сейчас он был занят проведением очередной комбинации. Он решил поддержать решение исполкома Петроградского Совета привлечь и вооружить для отпора мятежникам рабочие отряды Петрограда. (А Церетели обратился даже к большевикам: давайте раздавим гадину вместе!) Армия раскрыла свои арсеналы. Отряды Красной гвардии в те дни получили с гарнизонных складов 7 тысяч винтовок, 150 орудий и 5 бронеавтомобилей.
Создание вооруженной Красной гвардии в тылу и наличие регулярной армии в окопах предоставляли редчайшие возможности для всевозможных комбинаций. Савинков чувствовал прилив необыкновенных сил. Он вел крупную, очень крупную игру. Близился его звездный час.
Генерала Алексеева, сделав его заместителем столичного генералгубернатора, оставили в покое на четыре дня.
Он узнал, что Керенский ко всем прочим своим должностям взял себе еще и пост Верховного главнокомандующего. Сместив мятежного Корнилова, он поступил так же, как Николай II, - осенью 1915 года государь, прогнав своего дядю, сам возглавил неудачливо воевавшую русскую армию.
30 августа, на четвертый день «корниловского мятежа», Алексеева снова привезли в Зимний дворец. Керенский предложил ему должность начальника штаба при своей особе, и старый генерал, покрыв позором свою седую голову, согласился. В тот же день он выехал в Могилев, получив приказание Керенского первым делом арестовать всех зачинщиков «зловредного мятежа».
Все эти дни, пока газеты изощрялись в обличении коварных заговорщиков, Ставка Верховного главнокомандования функционировала бесперебойно. Там билось сердце русской армии, работал ее мозг. Корнилов, Лукомский, Романовский исполняли свои привычные обязанности. Казалось, они совершенно не заглядывали в столичные газеты. Начальник штаба генерал Лукомский даже сердито настоял, чтобы новый главковерх Керенский оставил в силе все прежние распоряжения Корнилова. Он согласился лишь приостановить движение эшелонов 3-го Конного корпуса. Такое распоряжение он отправил, в душе надеясь, что решительный Крымов найдет причину их не выполнить. Крымов рвался в Петроград еще с весны! Алексеев ехал в Могилев в знакомом вагоне по знакомой дороге. Он возвращался туда, где полтора года бок о бок работал с последним русским императором. Старый генерал понимал, что ему, по сути дела, навязали роль карателя, жандарма. Его руками столичная камарилья намеревалась расправиться с людьми, уставшими от созерцания картин сокрушительного развала великой державы. Самым великим грехом «мятежников» в Могилеве был обыкновенный русский патриотизм.
В душе Алексеева происходила мучительная борьба. Солдатский сын, выслуживший широкие генеральские погоны, он в некую минуту стал масоном. Это было гибельное решение, но если бы ему тогда хоть капельку догадки! Масоны соблазняли только нужных людей и делали это умно, с тактом, неназойливо. Упор делался на личное самоусовершенствование. Масонские ложи подавались избранным кружком, где посвященные предавались возвышенным размышлениям о благе народа и страны. Забитому, неграмотному, бесправному русскому народу необходимо было указать вернейший путь к историческому процветанию. Какой же деятель откажется от этой благородной работы, тем более недавний солдатский сын!
Масонство, принадлежность к избранным тешили сознание Алексеева как новые свидетельства его успехов в жизни наравне с красной подкладкой генеральского пальто. Он никогда не мог забыть, что вступил в жизнь из суровых солдатских обносков.
Такими же солдатскими сыновьями были генералы Корнилов и Деникин. Вообще среди русского генералитета преобладала черная, мужицкая кость. Родовитая знать с «голубою кровью» от армии шарахалась.
Масонские грехи, связанные с отречением царя, постоянно терзали сознание Алексеева. Как ловко его обманули, как тонко провели! Они, военные, надеялись всего лишь заменить государя, а вышло, что уронили и разбили древний русский трон. Что было главною виною: неискушенность простодушных генералов или же изощренность природных интриганов? То и другое вместе!
Принимая от Керенского свое последнее позорное назначение, генерал Алексеев намеревался поступить по-своему и хоть в какой-то мере искупить свои великие грехи.
Он понимал, что Корнилова поманили и провели совершенно так же, как поступили и с ним самим в конце нынешней зимы. Причиною корниловской беды стала все та же неспособность генералов играть в бесчестные политические игры.
Уроки июля, когда большевистское выступление в столице поразительно совпало с германским наступлением на фронте, не выходило из сознания правительства и руководства армии. Теперь, после съезда большевистской партии, ситуация грозила повторением. Рига уже пала, на очереди был Ревель и острова… Ставка в Могилеве, собираясь предотвратить мятеж большевиков, не только защищала Временное правительство, но и исполняла свой привычный воинский долг.
Внезапно в самую последнюю минуту, в последнее мгновение снова, как и с отречением государя, вмешался некто и все поставил с ног на голову: Ставка из защитницы правительства была объявлена ненавистницей именно правительства, но только не большевиков!
К счастью, на этот раз Алексеев знал, кто такой был этот самый некто. Керенский…
Премьер-министр грубо передернул карту и заслонил собой большевиков.
Он объявил Корнилова кровавым узурпатором, покушающимся на революционные достижения в демократической России.
Таким образом, добросовестное исполнение воинского долга было кощунственно подано как гнусная измена!
Алексееву было известно о шулерской суете Савинкова и Львова. Они, прохвосты, и задурили бесхитростную корниловскую голову. А ведь в характере Корнилова еще имелась и знаменитая «зарывистость»!.. В частности, дернуло же его за язык объявить в своем «Обращении к народу» весь состав Временного правительства немецкими пособниками. Ну ведь не все же!.. А эта разудалая хлесткость зарывистого генерала мгновенно связалась в сознании обывателя со страшным обликом текинцев, дикарей в халатах и папахах, скачущих на Петроград с кривыми шашками и ятаганами в руках!
Керенского Алексеев презирал. И все же он принял назначение на свой прежний пост. Если бы он отказался, начальником штаба Ставки стал бы генерал Черемисин. А этот не задумается выполнить любой приказ властей. Он без колебаний расстрелял бы и самого Корнилова, и всех его помощников и с радостью доложил бы о ретивом исполнении.
Принимая унизительное назначение, генерал Алексеев решил перенести еще один позор, но спасти своих старых боевых товарищей от скорой и незаслуженной расстрельной пули.
Утром на станции Витебск в его вагон вошли двое членов местного Совета, комиссары Аронсон и Тарле (будущий академик). Они стали отговаривать генерала от поездки в Ставку. Его возьмут в кинжалы свирепые азиаты, обожающие своего Корнилова. Комиссары сообщили, что в Могилеве скоро восстановится порядок: командующий Московским военным округом Верхо-вский уже грузится с войсками в эшелоны. Арест главарей «мятежа» требовал мощной наступательной операции.
Не затягивая разговора с комиссарами, Алексеев осведомился:
–Прямой провод на Ставку работает?
Постоянно. Но мы бы не советовали… В Могилеве к прямому проводу подошел сам Корнилов. Он был обрадован, что в Петрограде у властей хватило ума послать военного человека - его старого фронтового товарища. Помилуй Бог, какой мятеж?! В чью это голову взбрело?..
Генерал Алексеев, помня о стоявших рядом соглядатаях, выдержал сухой официальный тон: «В тяжкие минуты развала управления армиями нужны предопределенные и героические решения. Временное правительство приняло решение вручить Верховное командование министру-председателю с тем, чтобы начальником штаба был назначен генерал Алексеев. Подчиняясь сложившейся обстановке, повинуясь любви к Родине, после тяжкой внутренней борьбы я готов подчиниться этому решению и взять на себя труд начальника штаба. Но такое решение мое требует, чтобы переход к новому правлению совершился преемственно и безболезненно…»
Ничего более определенного он сказать не смел - рядом топтались комиссары. Они, как коршуны на падаль, готовились к расправе с ненавистными генералами. Алексееву казалось, что кожей ощущает их нетерпеливый местечковый жар. Смелость их и боевитость конечно же питались Верховским, выступающим из Москвы с огромной силой. Нашел же каких-то доброхотов, сумел собрать!
Корнилов, догадавшись о принужденной сдержанности Алексеева, ответил, что нового начальника штаба ждут в Могилеве как полномочного руководителя всей русской армией.
У Алексеева свалилась с души тяжесть. Чего боялись, того не будет: Корнилов при всей своей зарывистости не пошел на обострение. Никакого сражения за Могилев не произойдет. Воинственный Верховский со своими эшелонами может не трогаться из Москвы.
Корнилов еще спросил, где предположительно находится Крымов, можно ли с ним связаться. Алексеев ответил, что генерала Крымова как раз сегодня в это самое время ждали в Зимнем дворце. Его вызвал Керенский. Ничего более определенного узнать не представляется возможным.
Шел уже четвертый час пополудни. Прежде чем покинуть Витебск, Алексеев распорядился вызвать Петроград. К аппарату подошел сам Керенский. Он не стал препираться со своим начальником штаба и ответил: «Действуйте, как считаете нужным!» Алексеев немедленно приказал Верховскому: войска из эшелонов выгрузить и оставаться на месте.
Своею властью он прекратил суету руководителей Витебского и Смоленского Советов. Обрадованные выступлением Верховского из Москвы, они также собирали силы, намереваясь присоединиться к карательным отрядам москвичей.Алексеев уже собрался уходить, когда вдруг ожил аппарат на связи с Петроградом. Начальника штаба Ставки вызывал полковник Барановский: «Демократия взволнована свыше всякой меры. Генерал Корнилов и его соучастники должны быть арестованы немедленно. Необходимо, чтобы завтра утром вся организованная демократия узнала об аресте мятежников».
На простецком солдатском лице Алексеева сохранялось невозмутимое выражение. Он знавал и не такие переделки. «Чего им там неймется?» Его уже мутило от одного этого слова «демократия». В устах прохвостов оно звучало как пароль.
В дороге, готовясь к завтрашней встрече с Корниловым, он сел писать письмо Борису Суворину, сыну знаменитого издателя. Он просил маститого журналиста начать «кампанию против убийства лучших русских людей» и выразил свое теперешнее состояние, с горечью признав: «Мы окончательно попали в цепкие лапы Советов!»
Остаток ночи генерал провел без сна. Мысли были невеселыми. Партия развала одолевала партию порядка… В эти тусклые рассветные часы Алексеев возбужденно устремлял свои надежды на юг России, на Дон и Кубань. Там все нынешнее лето находился Каледин, превосходный кавалерийский генерал. Казачество, уверял он, с радостью подхватит Белую идею - движение, родившееся в самой сердцевине лучшей части русского офицерства. Север России уже смердел невиданной изменой и разрухой. Недаром двести лет назад первая жена великого преобразователя России Евдокия Лопухина пророчески изрекла: «Питербургу быть пусту!» Пророчества несчастной царицы сбывались…
Находясь в дороге, Алексеев не знал, что Керенский внезапно сместил своего ближайшего подручного Савинкова со всех его постов.
Перед этим Савинков услужливо одобрил создание «Комитета народной борьбы с контрреволюцией» и выступил застрельщиком того, чтобы предоставить Керенскому чрезвычайные полномочия.
Известие об отставке подействовало на него оглушающе. Он ожидал чего угодно, но только не этого. Разом рухнули все его планы, все надежды.
Он кинулся к Керенскому, но в Зимний дворец его не пропустили. Власть и значение Савинкова померкли в одночасье.
Он понял, что с ним в очередной раз поступили как с носовым платком.
1 сентября генерал Алексеев приехал в Могилев. Корнилов его нетерпеливо ждал. Он сообщил, что узел связи Ставки работал всю ночь напролет. Комендантом Могилева назначен генерал Бонч-Бруевич. По слухам, его брат в числе самых ярых сторонников Ленина (Ульянова). Первым распоряжением БончБруевича,еще не прибывшего в Могилев, было указание убрать из охраны Ставки всех текинцев.
Алексеев и Корнилов переглянулись. Не сказав ни слова, они хорошо поняли один другого.
– Но как оно думает управиться с большевиками? - все еще недоумевал Корнилов.
Романовский насмешливо глянул на своего начальника: - А вы уверены, что Керенский боится Ленина? Окончательно смешавшись, Корнилов пробормотал:
–Иван Павлович, вы говорите страшные вещи!
–А вот увидим, Лавр Георгиевич…
Генерал Лукомский высказался в том смысле, что стране грозит гражданская война. Заявление о мятеже поставило Петроград со всем правительством в объект атаки со стороны мятежных генералов. Таким образом, в России - воюющей, сражающейся на фронтах! - образовалось два центра власти: военной - Могилев и гражданской - Петроград. Садясь в осаду, правительство своим «ВСЕМ, ВСЕМ,
ВСЕМ!» призывало население к мобилизации. Армия тем самым как бы отсекалась от народа и превращалась в узурпатора, с которым следовало беспощадно воевать.
Лукомский нервничал:
– На что они рассчитывают, подлецы? Мы же не можем пойти на Петроград и повернуться спиной к немцам!
На Корнилова было страшно глянуть. Раздавленный клеветой, объявленный правительством вне закона, он из последних сил сохранял необходимое самообладание.
Генерал Лукомский посоветовал:
– Надо срочно найти Крымова. Вот уж кто человек надежный! А вам, Лавр Георгиевич, обратиться бы к войскам…
Корнилов решительно замотал головой.
– Лучшего подарка Керенскому и не надо. Тогда действитель но получится мятеж: Корнилов мобилизует армию на резню и бунт. Нет, этого они от меня не дождутся!
– Но не можем же мы сидеть с клеймом изменников! - возмутился Романовский.
Подумав, Корнилов обронил:
– Да, объясниться надо… - и попросил оставить его одного.
ОБРАЩЕНИЕ К НАРОДУ
Телеграмма министра-председателя за № 4163 является сплошной ложью. Не я послал члена Государственной думы Вл. Львова к Временному правительству, а он приехал ко мне какпосланец министра-председателя. Таким образом свершилась великая провокация, которая ставит на карту судьбу Отечества.
Русские люди, великая наша Родина умирает!
Близок час кончины!
Вынужденный выступить открыто, я, генерал Корнилов, заявляю, что Временное правительство под давлением большевистского большинства Советов действует в полном согласии с планами германского генерального штаба и одновременно с предстоящей высадкой вражеских сил на Рижском побережье убивает армию и потрясает страну изнутри.
Тяжелое сознание гибели страны повелевает мне в эти грозные минуты призвать всех русских людей к спасению умирающей Родины. Все, у кого бьется в груди русское сердце, все, кто верит в Бога, в храмы, - молите Господа Бога о явлении величайшего чуда, чуда спасения Русской земли.
Я, генерал Корнилов, сын казака-крестьянина, заявляю всем и каждому, что лично мне ничего не надо, кроме сохранения великой России, и клянусь довести народ путем победы над врагом до Учредительного собрания, на котором он сам решит свои судьбы и выберет уклад своей новой государственной жизни.
Предать же Россию в руки ее исконного врага - германского племени - и сделать русский народ рабами немцев я не в силах и предпочитаю умереть на поле чести и брани, чтобы не видеть позора и срама Русской земли.
Русский народ, в твоих руках жизнь твоей Родины!
Посылать «Обращение» в столичные газеты не годилось: и долго, и ненадежно. Да и согласятся ли напечатать?
В Могилеве имелась небольшая типография, но ее хозяин, молодой еврей, отказался разговаривать. Он заявил, что наборщики ни за какие деньги не согласятся взять в свои руки такой крамольный текст.
А время уходило… золотое время!
Могилев гудел. В местном Совете не кончался митинг-заседание. Каждый держал в руках газетный лист с правительственным «Всем, всем, всем!». Возле ворот Ставки стали появляться группы солдат в шинелях внакидку. Они вступали в разговоры с Георгиевскими кавалерами. Хаджиев усилил внутренние караулы.
В конце концов в типографию отправился Хаджиев. Хозяйчик перепугался. На суровых, обвешанных оружием текинцев испуганно поглядывали бледные наборщики. В типографии царил тяжелый дух. Хаджиев оставил для пригляда Баба-хана, умевшего объясняться на русском языке. Он приказал ему:
– Если эти «товарищи» будут много разговаривать, ты ведь знаешь, что надо делать! Иди спокойно. Хозяин только зубы скалит, но хвостом виляет.
Всю ночь, до трех часов утра, из типографии не вышел ни один рабочий. К началу дня кипы листовок доставили в штаб. Хаджиев пересчитал увязанные пачки и отпустил джигитов отдыхать.
За утренним чаем Лавр Георгиевич внимательно вгляделся в воспаленные глаза Хаджиева: - Что, хан, джигиты разобрались, кто такой Керенский?
Глаза текинца вспыхнули:
–Буюр-ага, прикажи!
Корнилов спросил, отдыхают ли как следует джигиты. Молодой офицер замялся. В эскадроне уже четвертую ночь не снимают сапог. Затем он рассказал, что ночью приезжали из Текинского полка. Весть о мятеже уже раскатывалась по стране. Командиры эскадронов горячо поддерживают «уллы-бояра». Но вот полковник Кюгельген… По настоянию ротмистра Натанзона за командиром полка стали приглядывать в оба глаза.
Лавр Георгиевич подумал о Нежинцеве. Надо будет его Корни-ловский полк перевести поближе, чтобы на всякий случай был под рукой.
Временное правительство, объявив Корнилова мятежником, немедленно провозгласило «крестовый поход на гнездо измены» -так в газетах стали называть главную Ставку в Могилеве.
В Керенском вдруг пробудилась небывалая активность. Первым делом он объявил Петроград на осадном положении и призвал столичный гарнизон мужественно защищать «твердыню русской революции от узурпатора». Генерал-губернатором Петрограда он назначил Савинкова. Бывшему террористу пришлось возглавить оборону, защищать столицу и правительство. Он обязывался отстоять свободу и демократию от мракобесов в военных мундирах.
Прочитав корниловское «Обращение к народу», Савинков забеспокоился. Ему доносили о настроении военных. Генералов тронула искренняя боль Корнилова за судьбу России. Новоиспеченный генерал-губернатор прикинул свои силы. Если только Корнилов вздумает на самом деле взять столицу с бою, то никакого боя не получится. Гарнизонная разболтанная шваль на серьезное сопротивление просто не способна. Эти митинговые оратели с полными карманами семечек страшны для обывателя и годились разве что для внезапных ночных обысков по квартирам.
Тем временем на ближние к Петрограду станции стали прибывать эшелоны с кавалерийскими частями. Назывались Дагестанский и Осетинские полки Дикой дивизии, дончаки 1-й казачьей дивизии, затем на кавалеристах замелькали околыши и лампасы желтого цвета - это спешили части славной Уссурийской дивизии. Керенский обмирал и неистово стучал кулаками. Савинков сдержанно посмеивался. Кавалерийские части никакой угрозы Петрограду не представляли. Они двигались по его распоряжению, отданному им еще до «мятежа». Сказывалась инерция громадного военного механизма. Войска спешили не на штурм Временного правительства, а на его защиту. Так было задумано… Однако паника вокруг Керенского была ему только на руку. Хладнокровием Савинкова восхищались. Мгновенно вспомнилась вся его боевая биография. На него смотрели как на единственного спасителя.
Снова воскресли все его безумные мечтания…
Демонстрируя чудеса хладнокровия и распорядительности, он от имени премьер-министра запретил железнодорожникам исполнять любые приказания изменника Корнилова. В критических случаях приказывалось оказывать активное сопротивление. Затем он проявил заботу о личной безопасности премьерминистра. С первых дней «мятежа» охрана Керенского поручалась революционным матросам с крейсера «Аврора».
Он добился своего: Керенский, затравленный, мятущийся, стал смотреть на генерал-губернатора столицы как на свою каменную стенку.
Это тоже входило в честолюбивые замыслы бывшего террориста и модного писателя.
Но имелись ли генералы, на которых правительство в случае чего могло бы опереться? Имелись. Немного, но нашлись: неукротимые честолюбцы Брусилов и Бонч-Бруевич и конечно же верный до гроба Верховский. К первым двум Савинков не испытывал доверия - они безоговорочно примкнут только к победителям! Зато с Верховским, шурином отчаянно трусившего премьер-министра, он мог быть совершенно откровенным. Этот раз и навсегда «поставил» на своего высокого родственника.
Верховский оказался человеком распорядительным. Он объявил, что лично сам возглавит «крестовый поход» на гнездо мятежников, на Могилев. Для этой цели он избрал фронтовые части: 55, 56, 85, 193 и 251-й пехотные полки. Затем он грозно предупредил генерала Каледина, пребывавшего в Новочеркасске, что любая казачья часть на стороне Корнилова будет считаться мятежной частью со всеми вытекающими отсюда последствиями. И лишь после этого он через газеты обратился к главному «мятежнику», генералу Корнилову: «С ужасом прочитал Ваш призыв не подчиняться законному правительству… Подумайте о гибели, в которую Вы толкаете страну!»
Своего шурина немедленно поддержал сам Керенский. Ему становилось неловко постоянно находиться за спиной Савинкова: это унижало. Он решил высунуться и напомнить о своем сущест-вовании. Обратившись к газетчикам, он еще раз объяснил, почему он так возмущен наглым ультиматумом генералаузурпатора: «Усматривая в предъявлении этого требования, обращенного в моем лице к Временному правительству, желание некоторых кругов русского общества воспользоваться тяжелым положением Русского государства для установления в стране государственного порядка, противоречащего завоеваниям революции, Временное правительство признало необходимым для спасения Родины, Свободы и республиканского строя уполномочить меня принять некоторые скорые меры, дабы в корне пресечь все попытки посягнуть на верховную власть в государстве, на завоеванные революцией права граждан».
Савинкову полюбились ночные бдения правительства. Как правило, заседали до рассвета. Министры уставали и легко поддавались на «железные» требования столичного генерал-губернатора. Савинков снова, как в былые боевые годы, ощутил сладостную полноту власти. Веки его глаз снова надменно приспустились. Он не церемонился с этими безвольными, ничтожными людишками, возомнившими себя, видите ли, настоящими вершителями судеб его несчастной России… В тот день, когда было решено, что Керенский должен обратиться к представителям дипломатического корпуса, министры разошлись в шестом часу утра. А к 11 часам необходимо было вновь съезжаться. Положение осажденного города требовало жертв. От руководителей страны требовалось начисто забыть о покое. «На войне как на войне, господа!»
В эти дни Савинков вспомнил о генерале Алексееве. Что ни толкуй, а эта фигура была вровень с корниловской. Алексеева призвали и принялись уговаривать на подавление «мятежа». Алексеев, битый, тертый, стал всячески увиливать, попросил времени для размышлений. Его отпустили и - на всякий случай! - утвердили в должности заместителя столичного генерал-губернатора. Чутьем старого террориста Савинков чуял, что такой человек, как Алексеев, скоро может пригодиться.
Уверенно распоряжаясь на шахматной доске событий, Савинков чувствовал себя великим игроком, способным рассчитывать варианты на множество ходов вперед, - во всяком случае, гораздо дальше любого из своих соперников. К своему великому сожалению, он совершенно упустил из виду такую вроде бы невзрачную фигуру, как Чернов (Цукерман). И многолетний лидер эсеров доказал незадачливому игроку, что в настоящих шахматах даже ничтожная пешка может побить ферзя.
Чернов (Цукерман) не только клеймил Корнилова в газетах («Гнусный мятежник…», «Уничтожение демократии…», «Превращение страны в солдатскую казарму…»), он бесстрашно отправился в эшелоны прибывающих частей (вместе с Филоненко) и стал кричать: «Не слушать приказов изменника Корнилова». Он весьма умело обыграл верность текинцев «мятежному» генералу. «Хищные чеченцы собираются утопить русскую революцию в крови!» Однако самый сильный ход он сделал, заявив газетчикам, что ему становится подозрительным сам Керенский, превратившийся, по сути дела, в безвольную игрушку в нечистоплотных руках Савинкова.
Нечистоплотные руки… Ах, негодяй!
Расправу с оскорбителем Савинков отложил на лучшие дни. Сейчас он был занят проведением очередной комбинации. Он решил поддержать решение исполкома Петроградского Совета привлечь и вооружить для отпора мятежникам рабочие отряды Петрограда. (А Церетели обратился даже к большевикам: давайте раздавим гадину вместе!) Армия раскрыла свои арсеналы. Отряды Красной гвардии в те дни получили с гарнизонных складов 7 тысяч винтовок, 150 орудий и 5 бронеавтомобилей.
Создание вооруженной Красной гвардии в тылу и наличие регулярной армии в окопах предоставляли редчайшие возможности для всевозможных комбинаций. Савинков чувствовал прилив необыкновенных сил. Он вел крупную, очень крупную игру. Близился его звездный час.
Генерала Алексеева, сделав его заместителем столичного генералгубернатора, оставили в покое на четыре дня.
Он узнал, что Керенский ко всем прочим своим должностям взял себе еще и пост Верховного главнокомандующего. Сместив мятежного Корнилова, он поступил так же, как Николай II, - осенью 1915 года государь, прогнав своего дядю, сам возглавил неудачливо воевавшую русскую армию.
30 августа, на четвертый день «корниловского мятежа», Алексеева снова привезли в Зимний дворец. Керенский предложил ему должность начальника штаба при своей особе, и старый генерал, покрыв позором свою седую голову, согласился. В тот же день он выехал в Могилев, получив приказание Керенского первым делом арестовать всех зачинщиков «зловредного мятежа».
Все эти дни, пока газеты изощрялись в обличении коварных заговорщиков, Ставка Верховного главнокомандования функционировала бесперебойно. Там билось сердце русской армии, работал ее мозг. Корнилов, Лукомский, Романовский исполняли свои привычные обязанности. Казалось, они совершенно не заглядывали в столичные газеты. Начальник штаба генерал Лукомский даже сердито настоял, чтобы новый главковерх Керенский оставил в силе все прежние распоряжения Корнилова. Он согласился лишь приостановить движение эшелонов 3-го Конного корпуса. Такое распоряжение он отправил, в душе надеясь, что решительный Крымов найдет причину их не выполнить. Крымов рвался в Петроград еще с весны! Алексеев ехал в Могилев в знакомом вагоне по знакомой дороге. Он возвращался туда, где полтора года бок о бок работал с последним русским императором. Старый генерал понимал, что ему, по сути дела, навязали роль карателя, жандарма. Его руками столичная камарилья намеревалась расправиться с людьми, уставшими от созерцания картин сокрушительного развала великой державы. Самым великим грехом «мятежников» в Могилеве был обыкновенный русский патриотизм.
В душе Алексеева происходила мучительная борьба. Солдатский сын, выслуживший широкие генеральские погоны, он в некую минуту стал масоном. Это было гибельное решение, но если бы ему тогда хоть капельку догадки! Масоны соблазняли только нужных людей и делали это умно, с тактом, неназойливо. Упор делался на личное самоусовершенствование. Масонские ложи подавались избранным кружком, где посвященные предавались возвышенным размышлениям о благе народа и страны. Забитому, неграмотному, бесправному русскому народу необходимо было указать вернейший путь к историческому процветанию. Какой же деятель откажется от этой благородной работы, тем более недавний солдатский сын!
Масонство, принадлежность к избранным тешили сознание Алексеева как новые свидетельства его успехов в жизни наравне с красной подкладкой генеральского пальто. Он никогда не мог забыть, что вступил в жизнь из суровых солдатских обносков.
Такими же солдатскими сыновьями были генералы Корнилов и Деникин. Вообще среди русского генералитета преобладала черная, мужицкая кость. Родовитая знать с «голубою кровью» от армии шарахалась.
Масонские грехи, связанные с отречением царя, постоянно терзали сознание Алексеева. Как ловко его обманули, как тонко провели! Они, военные, надеялись всего лишь заменить государя, а вышло, что уронили и разбили древний русский трон. Что было главною виною: неискушенность простодушных генералов или же изощренность природных интриганов? То и другое вместе!
Принимая от Керенского свое последнее позорное назначение, генерал Алексеев намеревался поступить по-своему и хоть в какой-то мере искупить свои великие грехи.
Он понимал, что Корнилова поманили и провели совершенно так же, как поступили и с ним самим в конце нынешней зимы. Причиною корниловской беды стала все та же неспособность генералов играть в бесчестные политические игры.
Уроки июля, когда большевистское выступление в столице поразительно совпало с германским наступлением на фронте, не выходило из сознания правительства и руководства армии. Теперь, после съезда большевистской партии, ситуация грозила повторением. Рига уже пала, на очереди был Ревель и острова… Ставка в Могилеве, собираясь предотвратить мятеж большевиков, не только защищала Временное правительство, но и исполняла свой привычный воинский долг.
Внезапно в самую последнюю минуту, в последнее мгновение снова, как и с отречением государя, вмешался некто и все поставил с ног на голову: Ставка из защитницы правительства была объявлена ненавистницей именно правительства, но только не большевиков!
К счастью, на этот раз Алексеев знал, кто такой был этот самый некто. Керенский…
Премьер-министр грубо передернул карту и заслонил собой большевиков.
Он объявил Корнилова кровавым узурпатором, покушающимся на революционные достижения в демократической России.
Таким образом, добросовестное исполнение воинского долга было кощунственно подано как гнусная измена!
Алексееву было известно о шулерской суете Савинкова и Львова. Они, прохвосты, и задурили бесхитростную корниловскую голову. А ведь в характере Корнилова еще имелась и знаменитая «зарывистость»!.. В частности, дернуло же его за язык объявить в своем «Обращении к народу» весь состав Временного правительства немецкими пособниками. Ну ведь не все же!.. А эта разудалая хлесткость зарывистого генерала мгновенно связалась в сознании обывателя со страшным обликом текинцев, дикарей в халатах и папахах, скачущих на Петроград с кривыми шашками и ятаганами в руках!
Керенского Алексеев презирал. И все же он принял назначение на свой прежний пост. Если бы он отказался, начальником штаба Ставки стал бы генерал Черемисин. А этот не задумается выполнить любой приказ властей. Он без колебаний расстрелял бы и самого Корнилова, и всех его помощников и с радостью доложил бы о ретивом исполнении.
Принимая унизительное назначение, генерал Алексеев решил перенести еще один позор, но спасти своих старых боевых товарищей от скорой и незаслуженной расстрельной пули.
Утром на станции Витебск в его вагон вошли двое членов местного Совета, комиссары Аронсон и Тарле (будущий академик). Они стали отговаривать генерала от поездки в Ставку. Его возьмут в кинжалы свирепые азиаты, обожающие своего Корнилова. Комиссары сообщили, что в Могилеве скоро восстановится порядок: командующий Московским военным округом Верхо-вский уже грузится с войсками в эшелоны. Арест главарей «мятежа» требовал мощной наступательной операции.
Не затягивая разговора с комиссарами, Алексеев осведомился:
–Прямой провод на Ставку работает?
Постоянно. Но мы бы не советовали… В Могилеве к прямому проводу подошел сам Корнилов. Он был обрадован, что в Петрограде у властей хватило ума послать военного человека - его старого фронтового товарища. Помилуй Бог, какой мятеж?! В чью это голову взбрело?..
Генерал Алексеев, помня о стоявших рядом соглядатаях, выдержал сухой официальный тон: «В тяжкие минуты развала управления армиями нужны предопределенные и героические решения. Временное правительство приняло решение вручить Верховное командование министру-председателю с тем, чтобы начальником штаба был назначен генерал Алексеев. Подчиняясь сложившейся обстановке, повинуясь любви к Родине, после тяжкой внутренней борьбы я готов подчиниться этому решению и взять на себя труд начальника штаба. Но такое решение мое требует, чтобы переход к новому правлению совершился преемственно и безболезненно…»
Ничего более определенного он сказать не смел - рядом топтались комиссары. Они, как коршуны на падаль, готовились к расправе с ненавистными генералами. Алексееву казалось, что кожей ощущает их нетерпеливый местечковый жар. Смелость их и боевитость конечно же питались Верховским, выступающим из Москвы с огромной силой. Нашел же каких-то доброхотов, сумел собрать!
Корнилов, догадавшись о принужденной сдержанности Алексеева, ответил, что нового начальника штаба ждут в Могилеве как полномочного руководителя всей русской армией.
У Алексеева свалилась с души тяжесть. Чего боялись, того не будет: Корнилов при всей своей зарывистости не пошел на обострение. Никакого сражения за Могилев не произойдет. Воинственный Верховский со своими эшелонами может не трогаться из Москвы.
Корнилов еще спросил, где предположительно находится Крымов, можно ли с ним связаться. Алексеев ответил, что генерала Крымова как раз сегодня в это самое время ждали в Зимнем дворце. Его вызвал Керенский. Ничего более определенного узнать не представляется возможным.
Шел уже четвертый час пополудни. Прежде чем покинуть Витебск, Алексеев распорядился вызвать Петроград. К аппарату подошел сам Керенский. Он не стал препираться со своим начальником штаба и ответил: «Действуйте, как считаете нужным!» Алексеев немедленно приказал Верховскому: войска из эшелонов выгрузить и оставаться на месте.
Своею властью он прекратил суету руководителей Витебского и Смоленского Советов. Обрадованные выступлением Верховского из Москвы, они также собирали силы, намереваясь присоединиться к карательным отрядам москвичей.Алексеев уже собрался уходить, когда вдруг ожил аппарат на связи с Петроградом. Начальника штаба Ставки вызывал полковник Барановский: «Демократия взволнована свыше всякой меры. Генерал Корнилов и его соучастники должны быть арестованы немедленно. Необходимо, чтобы завтра утром вся организованная демократия узнала об аресте мятежников».
На простецком солдатском лице Алексеева сохранялось невозмутимое выражение. Он знавал и не такие переделки. «Чего им там неймется?» Его уже мутило от одного этого слова «демократия». В устах прохвостов оно звучало как пароль.
В дороге, готовясь к завтрашней встрече с Корниловым, он сел писать письмо Борису Суворину, сыну знаменитого издателя. Он просил маститого журналиста начать «кампанию против убийства лучших русских людей» и выразил свое теперешнее состояние, с горечью признав: «Мы окончательно попали в цепкие лапы Советов!»
Остаток ночи генерал провел без сна. Мысли были невеселыми. Партия развала одолевала партию порядка… В эти тусклые рассветные часы Алексеев возбужденно устремлял свои надежды на юг России, на Дон и Кубань. Там все нынешнее лето находился Каледин, превосходный кавалерийский генерал. Казачество, уверял он, с радостью подхватит Белую идею - движение, родившееся в самой сердцевине лучшей части русского офицерства. Север России уже смердел невиданной изменой и разрухой. Недаром двести лет назад первая жена великого преобразователя России Евдокия Лопухина пророчески изрекла: «Питербургу быть пусту!» Пророчества несчастной царицы сбывались…
Находясь в дороге, Алексеев не знал, что Керенский внезапно сместил своего ближайшего подручного Савинкова со всех его постов.
Перед этим Савинков услужливо одобрил создание «Комитета народной борьбы с контрреволюцией» и выступил застрельщиком того, чтобы предоставить Керенскому чрезвычайные полномочия.
Известие об отставке подействовало на него оглушающе. Он ожидал чего угодно, но только не этого. Разом рухнули все его планы, все надежды.
Он кинулся к Керенскому, но в Зимний дворец его не пропустили. Власть и значение Савинкова померкли в одночасье.
Он понял, что с ним в очередной раз поступили как с носовым платком.
1 сентября генерал Алексеев приехал в Могилев. Корнилов его нетерпеливо ждал. Он сообщил, что узел связи Ставки работал всю ночь напролет. Комендантом Могилева назначен генерал Бонч-Бруевич. По слухам, его брат в числе самых ярых сторонников Ленина (Ульянова). Первым распоряжением БончБруевича,еще не прибывшего в Могилев, было указание убрать из охраны Ставки всех текинцев.
Алексеев и Корнилов переглянулись. Не сказав ни слова, они хорошо поняли один другого.