Страница:
— Врёт. Она в дун на рынок ходит, — гудит один из благородных воинов, сбив ольховый венок на ухо, — у моего дяди, пасечника, за мёд торговалась. Хорошо считает. И даже обсчитывает, зараза!
— Но я же теперь крещёная! А в Анноне не умела. Ей-богу… Ой…
— А если вернуться придётся? — Немайн скептически склонила голову на бочок. По сказкам, возвращение озёрной — обычное дело, если муж не понравился. Мычащее приданое, понятно, при этом исчезало вместе с озёрной. И со всем приплодом. Что, в общем, вполне соответствовало кельтской традиции брака с равными правами мужа и жены.
— А не придётся. Добрый у меня муж. Семья богатая, клан сильный. И — на земле хорошо. А в Анноне всегда сыро. Вечно вода под ногами хлюпает, — озёрная, словно для иллюстрации, хлюпнула носом, — и земля под ногами гнётся.
Клирик начал что-то понимать. Образ гнущейся под ногами земли был знаком, и отзывался неприятной виноватой печалью. Ну не был он любителем ни рыбалки, ни охоты. А знание, что не слишком приятный, но в чём-то и притягательный ландшафт, через несколько дней будет полностью уничтожен, немного меняет его восприятие. Это называлось программой омоложения древних озёр. Результат — восхитительный. «Зелёные» рвут чубы друг другу, а концерн получает сорок рыбхозов в качестве подшефных хозяйств. Наверное, именно после этого за Клириком и укрепилась репутация специалиста по невозможному.
— А выходить из Аннона страшно было? — болотные тропы — штука подлая. Хотя как-то ведь и скот выводить ухитрялись. Гати? Известные только нескольким посвящённым? Иначе все бы про них уже знали, — Наверное, шаг в сторону от друида — смерть.
— А как ты узнала, что меня друид вёл?
— А кто? Гвин, что ли?
— У нас и другие боги есть! Гвин — он король сидов, да. Но есть ещё Амаэтон, Гверн, Мабон… Талиесин захаживает. Но редко. И ты! Тебе по два человека каждый год приносим. На день Неметоны и весной, чтобы ты страну не затопила. Но боги, конечно, невест не выводят. Иногда себе берут…
Наверное, в омут. В наступившей тишине отчетливо скрипнули зубы сиды. Одно хорошо — епископский викарий по-валлийски ни бельмеса.
— У кого это — у нас? — поинтересовалась Немайн вкрадчиво, точно епископ Дионисий на суде.
— У нас в Анноне…
— Ты же не хочешь туда возвращаться?
— Но там отец, мама… То есть и родная и три остальных. Тётки, сёстры…
Кажется, с мужским полом у них дело швах. Не рождаются?
— Братья у тебя есть?
— Нет. Но это только нам не повезло. У соседей и по два мальчика случается. Зато у меня все мамы живые…
— И это фэйри обвиняют в подбрасывании подменышей… Дураки. Это не работает. Сколько ваших каждый год тонет в болотах?
— Тонут, — озёрная задумалась, — я тогда так далеко считать не умела. Больше пяти… Может, семь?
— Как видишь, жертва не помогает. Так вот родне и передай при оказии…
Разговор понемногу прояснял картины подземной жизни — а на деле жизни на плотных растительных покровах да мелких островках среди торфяных болот. Успокоившаяся озёрная — поняв, что от неё требуется и правда именно разговор, охотно вспоминала детство да девичество. Клирик уже почти и не слушал, только поощрял подробности, чтобы было потом что спокойно проанализировать. Не нравилось ему соседство с цивилизацией, приносящей человеческие жертвы. Пусть и обречённой. Память подсказала — подобная история произошла с инками. Осколок жестокой империи ухитрился пережить её на полвека в недоступной горной долине. Потом испанцы вызнали нужные тропы. Здесь же сложилось равновесие — а всё потому, что болотная община приобрела репутацию волшебных существ.
Праздник — как любой новый день, должен был начаться с вечера. Раз уж в день Немайн нельзя жечь огонь — кроме как для отправления кормящего мастера ремесла — вечерний пир сразу после захода Солнца был единственной горячей трапезой суток.
Немайн отвели самое почётное место. Стол круглый, но южная, добрая, сторона считалась более почётной. Клирик понимал — происходит неладное. Но сэр Эдгар против подобного ущемления своего статуса не протестовал. По правую руку сел хозяин, по левую пристроили викария. Осторожно поднесли первое блюдо. Овсянка! И все дружно принялись коситься на сиду. Видимо, желая посмотреть, как она будет давиться этой гадостью.
Или что? Клирик припомнил — в патриархальных семьях едят после того, как даст отмашку глава семьи. Похоже, сейчас эта роль на нём. Взял ложку. И — вовремя — вспомнил.
— Святой отец, благословите трапезу, — громко попросила сида по-валлийски. И тут же тихо повторила по-гречески. Молитвенно сложила руки. И принялась повторять за греком молитву Господню. Громко. По-валлийски.
На первых словах — только выпученные глаза хозяев и гостей. Но уже с третьего слова вступили воины Вилис-Кэдманов, за ними — королевские рыцари. А там и все остальные. Только озёрная сидела с открытым ртом. На её глазах происходило странное — но только теперь, воспитанная в многобожии, она начала понимать — разница между людьми и божествами предков гораздо меньше, чем между ними обеими и творцом вселенной. Раз уж сида не считает зазорным молиться его сыну. Который ещё и человек…
А потом всё равно была овсянка. И беспокойные взгляды хозяина. Алана ап Милля очень беспокоило поведение Неметоны. Жертвы он принести не успел. И теперь совсем не был уверен, как и какие требуется приносить в дальнейшем — раз богиня крестилась. Пытался помочь делу, подав излюбленную сидами пищу — так вот, угрюмо ковыряется в тарелке. Неужели старые былины врут? Не может такого быть! А там подробно описано, что сиды, у которых овёс в холмах не родится, сидят на ячмене, и хлеб из него пекут. Овёс ради праздников у людей выменивают. И сама светлая Дон, бывало, заглядывала к фермерам разодолжить тарелку-другую овсяной муки для маленьких дочерей…
От ненавистной каши Клирика спас разъезд. Картина была — заглядение. Особенно сэр Кэррадок впереди — ух, хорош. Ухваченный одной фибулой — свежее поветрие по неторопливым меркам мод раннего средневековья — плащ колышется в такт быстрым шагам. Венок на голове, от чего вид слегка вакхический, на щите — вязь букв: "Иисус Христос, царь Иудейский". В руке, за волосы ухвачена рыжеволосая бородатая голова. Без тела, естественно. Сам при этом доволен, точно кот, принесший хозяйке мышь. Того и гляди, начнёт лапкой усы умывать. Ох, ты… Ну не умывать, подкручивать, но начал!
— Это человек, — рыцарь обращался к командующему, но косился на сиду, — всё тело я тащить не стал. На ушах у него было вот это.
Воск!
— И вот этих мы терпели почти месяц? — Алан грохнул кулаком по столу, развернулся к сэру Эдгару, — Утром у тебя будет половина моих родичей в качестве воинов…
— Много чести разбойной швали. Лучше дай мне проводника, чтоб эту рощицу хорошо знал. К утру разбойников в живых не будет! Выступаем немедля. А то обеспокоятся отсутствием этого, — кивнул на мёртвую голову, — сторожкие будут. И — до утра обойдёмся без попа. Пусть посидит в безопасности.
Сэр Эдгар собирался залезть в лес. Ночью. Против врага, превосходящего числом. На радостях, что враги — люди. Немайн поспешно сообщила викарию. Что разбойники люди, что возможна бессудная расправа. Тот резко кивнул. Потом запнулся — как всегда. И вдруг тихо и быстро выпалил:
— Тут же никто не понимает греческого… Святая и вечная! Ты переведёшь мои слова к этим людям? Хозяевам?
— Да, говори скорее. И впредь обращайся ко мне попроще. Хотя бы на людях.
— Хорошо, сиятельная дева, — понизил викарий августу на пару рангов.
Скороговорка. Ответ хозяина. Перевод. Прощальные кивки. Колесница. И тут… Сэр Кэррадок спрыгивает с коня. Смотрит — весело и пакостно. Ну да, его ж обидели. Мёртвую голову не оценили. Вместо того — трепались с викарием.
— Перед боем, ввиду грозящей мне смерти, и выполнив твоё желание, я прошу у тебя, благородная дева Немайн верх Дэффид, знак благосклонности.
Клирик знал — эта формула не означает сватовства. Но… Рабыню никто и не спросит. «Свободная» после такого должна вешаться рыцарю на шею и болтать ногами. И не особо их смыкать. «Благородная», кажется, действительно дарит вещичку. Типа платочка-шарфика, и рыцарь становится официальным ухажером. Предженихом, имеющим право отгонять от предмета привязанности соперников.
Что полагается делать богине, Клирик не знал. Но делать-то что-то было нужно, и срочно. Как бы поступила святая? Или… Оно! Кэррадок обнаглел? Пусть получает!
— Подойди ближе, мой верный.
И, едва Кэррадок подошёл к колеснице, Немайн ухватила его голову руками, приблизила… Пауза получилась непроизвольно — у Немайн вдруг ослабли колени. Мир пошатнулся. Именно поэтому из задуманной милой шалости — материнского поцелуя в затылок — вышло то, что вышло. Все видели. Твёрдо и чётко сида чуть наклонила голову своего прекрасного рыцаря — и поцеловала его в лоб. Как покойника.
— Теперь ступай и исполни долг, — объявила Немайн.
Перекрестить в спину, как собиралась изначально — совершенно забыла. Не до того. Внутри клокотала злость. На Кэррадока. На себя. На тело. На…
— Анна, куда ты переложила рубашки? В бой идут в чистом.
— Так мы ж с утра и оделись…
— Давно это было.
— Ясно… — понятливо потянула Анна. Немайн захотелось её пришибить, — Вот.
сида схватила рубашку, метнулась к дому. Оттуда раздалось:
— Тазик с водой и комнату без мужчин! И быстро!
Сэр Эктор с недоумением поглядел на смывшуюся из боевых порядков сиду. Только что рвалась в бой… Что с ней?
— Догоните, — кинул Анне, — а лучше тут ждите. С людьми и без калек управимся.
Он был слишком обрадован прекращению мистики, чтобы думать дальше. Сил было достаточно. Надежда на внезапность — хорошая. Чего ещё желать? И отряд вышел за ворота быстрой рысью, оставив на месте колесницу — и двух викингов при ней.
Обратно выскочила сида скоро. Настолько, что запнулась. Настолько, что не успела закрыть лицо руками. Хорошо, ткнулась не в камушек и не коровью лепёшку, а всего в клумбу. Поднялась, отряхнулась… Вытерла лицо платком. Во двор посыпались обитатели фермы.
— На щеке забыла… — озёрная смеётся.
— Спасибо. Нельзя сиде замарашкой в бой идти…
— Только размазала.
— А так?
— А у тебя зеркальца нет?
— Пока нет. В городе заказала.
— Возьми моё. За факелом сбегать? А тебе этот рыцарь правда настолько нравится?
— Я его убью… И не надо света, я и так хорошо всё вижу…
— Правда убьёшь? — лукавый взгляд.
— Ещё слово — и тебя убью… Анна, гони.
А перевалиться через бортик — не успела. Возникло новое препятствие — девочка. В руках кукла. Очень грубая: полено из неошкуренной ольхи, замотанное в разноцветные тряпочки.
— Не уезжай.
— Почему?
— Праздник. Твой. А обычно у нас вместо тебя кукла сидит. Взрослые говорят, если есть кукла, то и ты есть. Как бы. Я не понимаю.
— А, это я? Не скажу, что похожа. Наряди её в белое. Хочешь страшный секрет? Я и без куклы есть. Без всяких как бы. И на празднике буду. И вот что — если я не вернусь, продолжай наряжать деревянную куклу. Каждый год. И я буду.
— А рыцари говорят, громить разбойников очень легко и совсем не страшно.
— Они рыцари. Им не положено бояться. И мне тоже. И — дай ухо, пошепчу, — сида перешла на шёпот, — А всё равно страшно-то. Аж жуть. Говорю, потому что никто тебе не поверит. А для других — для других я уже кто-то. Богиня, учитель, царица, ангел, сида… Им нельзя бояться. А я пока для тебя — ольховое полено, которое нужно наряжать. А куску дерева не стыдно немножко трусить.
Ведьма — не сида. Но слух у Анны хороший. Расслышала. Поняла — всё не смешно, всё плохо. Если сама Немайн немного боится. Если симпатичного ей рыцаря, вполне готового под каблук, в лобик чмокнула, оттолкнула. А сама не то, что сохнет — мокнет… Значит, есть шанс умереть. Всем. Даже ей. С кем же это воевать придётся? Как бы не с Гвином. И про ворон забыла рассказать…
От бездорожья не спасают и рессоры. Особенно на галопе.
— На Лжедмитрия совсем не похожа, — произнесла Немайн, разглядывая своё начисто протёртое отражение, — и даже на Марину Мнишек… Ну за что мне такое?
По бортам колесницы скачут норманны. Этим на приказы сэра Эктора наплевать. Старый феодальный принцип: вассал моего вассала. Богиня идёт в бой отдельно от остальных? Отлично! Больше чести!
Сэр Кэррадок мчался в общем строю — да полно, можно ли назвать толпу строем? Первые секунды, когда пьянила ярость погони, когда не выветрился из памяти и крови мятный запах рук богини — был беспечен как все соратники, успел даже отвесить шутку-другую про разбойников, которые уж точно не ожидают, что на них навалится почти четверть королевской армии… То, что красные куртки оказались людьми, Кэррадока не разочаровало в Немайн. Напротив, это означало, что её заступничество помогает и от злых людей. О чём он тоже поспешил всем сообщить. Потом же посвежевший к ночи ветер вымел восторг. Кэррадок начинал понимать, что только что натворил. До этого вечера он мог надеяться. Теперь надежды не было. Немайн ещё утром вела себя как закадычный друг и свой парень в юбке. Он этого не только позволил себе не заметить. Обнаглел. Принял воинское братство за знак женского внимания. И устроил игру, как с деревенской девчонкой! И сида, само собой, чётко показала ему место. Как заигравшемуся псу. А виноват, конечно, сам. Даже простая дочка хозяина заезжего дома имеет право на то, чтобы любая её мелкая просьба не воспринималась как испытание жениха. А уж показать озёрную — не служба, службишка.
Снедаемый чёрными мыслями рыцарь перестал подгонять коня и понемногу отстал от войска, впав в глубокую задумчивость. В угаре ночной скачки товарищи этого не заметили, и уверяли потом, что в лес он примчался вместе со всеми. Что весьма и весьма отразилось на разбойничьих судьбах. Да и Немайн аукнулось.
Но самую злую шутку в День Неметоны сыграли красные куртки — и сами с собой. Уж в этот день нападения они никак не ожидали. Даже караулов не выставили. Чем и сделали своё положение безвыходным. Ну, а кроме этого, у сэра Эдгара был козырь в рукаве, пусть он и отказался его учитывать. Потому как сида, оставленная без приказа, не есть сида, оставленная без дела. Дело она нашла себе — и двум своим викингам — сама. Колесница с ленцой болталась вокруг леса, изображая весьма и весьма импровизированное оцепление. Немайн, конечно, видит ночью лучше, чем днём. Но лезть в лес колесницей и днём — не лучшая идея. Хорошо, Клирик был сердит и не поддался общему благодушию. Перечить командующему — не стал. Просто натянул на «скорпиончика» тетиву. Но поскольку был зол и торопился — забыл перетянуть торсионы. И не стал ждать, пока местный клан пришлёт ополчение.
Из леса доносились звуки битвы. Ночной бой — штука непредсказуемая. А сопротивление оказалось яростно-отчаянным… И это можно было просчитать заранее. Разбойники, осмелившиеся нацепить личину фэйри, люди безусловно наглые и неверующие — иначе не решились бы выдать себя за потустороннюю и злую силу. Но у всякого неверия есть предел. Особенно после праздничного — а праздновать они начали заранее — возлияния хмельных напитков. Не богине в ручей, а в себя. И тут, когда веселье бьёт волшебным родником из мехов и бочонков — страшные всадники в венках из веток ольхи. Крики умирающих под мечами. В мужество камбрийцев разбойники не верили — и тем легче приняли рыцарей за Дикую Охоту. Те из красных курток, кто не распознал в темноте листьев ольхи и вспомнил охоту Гвина, от которой не убежать, обратились в загнанных в угол крыс. Их хватило на обеспечение рыцарям — не то, чтобы совсем веселья, но нескучного занятия. Те, узнал листья и вспомнил, что Дикая Охота Немайн непобедима, опрометью бросились прочь из леса… Быстрее преследующих всадников. Поскольку бежали на одной панике, без соображения. Что интересно — почти не расшибались.
Анна медленно вела колесницу сквозь кромешную тьму, напоминая Клирику штурмана, ведущего подводную лодку по приборам. Прибор — это Немайн, которой пришлось споро ворочать головой между дорогой впереди и нацеленным на лес «скорпиончиком», и давать советы вроде держать прямо или взять чуть левее. То, что объезд по левой стороне — акт символический и злобно-враждебный, Клирик, не знал. Угадал, можно сказать. С точки же зрения Анны, сам факт, что лес с фальшивыми фэйри по левой стороне объезжает сида, делал положение защитников разбойничьего логова совершенно безнадёжным. Безотносительно к успехам королевской конницы.
По бортам так же осторожно перемещались два всадника. Страшная сила. Два первых на Британских островах норманнских рыцаря, как ни крути. И уж на этих — никаких веточек! Ноги — вдеты в стремена. Чего стоит гнилая похвальба вроде крылышек на шлеме, они уяснили на собственных шкурах. Длинные мечи северного типа — дизайн норвежский, сталь Лорна — наголо. За эти мечи викинги были обязаны Немайн едва не больше, чем за выкуп из плена. По деньгам, конечно, вышло дешевле. Но ради заезжего иноземца кузнец не достал бы из тайной закладки железо двадцатилетней выдержки.
Эта винная классификация качества металла объяснялась кельтским поверьем — если дать слитку полежать в земле, то в окалину обратятся самые нестойкие части. Обычно железо закладывали в землю — так, чтобы дождь доставал, но и воздух проникал. Для простой работы годилась закладка на год. «Марочные» — трёх да пятилетней выдержки слитки шли на оружие. Десятилетний слиток означал тонкую работу под дорогой заказ. Двадцатилетний — работу, выполняемую для близкого или важного человека. Пятьдесят — шедевр, завершающий карьеру мастера. Такое оружие в старые времена мастер закалял в собственном теле, передавая ему всю не истраченную на предыдущие изделия часть души…
Выскочив из леса, строй можно сбить довольно быстро. Но не мгновенно. Да и то, что происходило, ничего знакомого не напоминало. От валлийцев в оцеплении толку оказалось никакого: ночь, темно, лучшие бойцы ушли в лес вместе с командиром… Против одиночек — они бы управились, как на ночной рыбалке с острогой — плотная тень, неспособная укрыться от пламени факела, превращается в фигурку напуганного человечка — ненадолго, до удара сверху вниз — копьём или мечом. Да и собирать толпу было особо некому.
Тогда на них и обрушилась колесница… Стремян в Ирландии ещё не знали. Мало того, что колесница была не просто призраком прошлого — квадриг видеть им не доводилось. Не водилось таких в небогатой лошадьми стране! Даже на мирных праздниках у бриттов: на четвёрках гоняли только в равнинном Диведе, да и не похожа была ночная «Пантера» на спортивные квадриги, разве упряжкой — узкая и длинная, закрытая овалами щитов. Инстинктивной реакции пристойно обученной и вооружённой пехоты на атаку тяжёлой кавалерии — сбить плотный копейный строй — не произошло. А осмысленно отреагировать красные куртки не успели. Похоже, вообще не поняли, что за чудовище возникло перед ними. И возопило тоненьким девичьим голоском:
— Бросить оружие, встать на колени!
Увы, у баллисты ночью тот же недостаток, что у пистолета с глушителем — не бабахает. Предупредительный выстрел не то, чтобы никого не испугал — остался не замечен. Клирик не сразу вспомнил — ясный сумрак, как от обложных дождевых туч — это для него. Для остальных — безлунная темень, и тени закрытых колесницей звёзд. Этакая туманность, заметная лишь по дрожанию земли под копытами. Которая ужас вызывает, когда вокруг начинают орать благим матом и биться в агонии насаженные по двое на один вертел люди… Ирония — на Немайн набросились беглецы от гнева её Дикой Охоты! Успели увидеть страшную тень, успели испугаться, замешкались было — но сзади неслось злобное ржание, хэканье рубящих ударов, предсмертные вопли, впереди же поджидало всего лишь чудовище. Возможно, виверна. Или дракон. Да какая разница? То, что сзади — не одолеть. Так что отдуваться тому, что спереди… И это был уже не бездумный эффект крысы. Два страха уравновесили друг друга. Самые храбрые из красных курток бросились на плюющееся смертью чудовище — осознанно. Две стрелы их не остановили — а третья ушла мимо.
Клирик замешкался с командой, а у Анны оказались крепкие нервы. Вместо того, чтобы отвернуть и отрываться, что можно было уже и не успеть, она подняла лошадей в галоп — и, впервые за сотни лет, боевая колесница выполнила атаку наездом. Большую часть работы выполнили лошади. Ужасных серпов на колёсах «Пантеры» не было, но ирландцам хватило копыт и крюка. Анна шарила копьём во тьме на рефлексах. Чтобы защитить лошадок. О себе она доверила позаботиться Немайн. У которой — зрячей среди слепых — были на то все шансы.
сида била обухом геологического молотка. Сказался рефлекс от встроенного умения работы булавой. Точнее, её разновидностью — брусом. Оно и верно — клевец нужен для пробития доспеха, а кольчуг на её противниках не было. Впрочем, пара ударов — и завязшую в людях и кустах колесницу догнали викинги. Меч в умелой руке — это не неподвижно закреплённый ножик серпоносной колесницы. Анна пытается развернуть упряжку. Получилось! Прощальный шарящий выпад — уже сбоку от лошадиный морд.
Зацепленный воин не был вождём или героем — но храбрецом. А ещё — молодым неумёхой. Вот и подвернулся под крюк колесничного копья. Колесница повлекла его за собой, орущего благим матом — но уже вполне мёртвого, поскольку зацепило его за живот. Клирик страшное не наблюдал — пришлось сесть на пол, заткнув уши. Наконец, кожа не выдержала… Крюк напоследок разорвал внутрености, и отпустил затихшую добычу.
Ирландцы оказались шокированы. Всё-таки это были не фении. Ну и зверство атаки сказалось. В легендах крюком всё больше цепляли за шею, красиво отрывая голову. Знатоки находили в этом некоторую эстетику. Да и не видели они в четырёхголовом монстре колесницы. Скорее, порождение хаоса ночи. Их состояние не осталось незамеченным.
— Сложить оружие!
И ещё одна стрела — для верности. В молоко! «Пантера» развернулась и была готова к новым подвигам. Почти. Тряска стала почти невыносимой. Стрела ткнулась в край щита, высунула острое жало, самую чуть не проскочив к рукам Немайн. У разбойников оружие — луки да ножи. У кого-то сорвалась рука? Кто-то выстрелил, чтобы не ослаблять тетиву напрасно? Послал стрелу наудачу, в черное молоко ночи? Или — в белую известь щита? Для них-то ни зги, ни звезды. С неба валится холодная морось. Это Камбрия, и это война в Камбрии, как она есть в этот век — тьма, неизвестность, остатки храбрости в сердце, как в кулаке… И наружное спокойствие, только голос почему-то выше, чем всегда.
— Разбегаются! Потом ловить… Гони по кругу, пусть снова собьются в кучу!
Куда гнать? Темный массив впереди — лес?
— Я скажу, будешь править вслепую. Я и вижу и помню.
— Так нельзя! Правь ты!
— А стрелять будет кто? Целиться не видя нельзя!
— А я их копьём…
Тряску терпеть почти нельзя. Анна слоном продирается назад. Какая она большая! Отваливается щит, хорошо не по левой стороне… Над ухом — свист. Иногда и маленькой быть хорошо! Сбоку! Стрелы роем впиваются в щит. По-ирландски ругается Анна. Визжит раненая лошадь. Кроты! Дневные совы!
— Свои! Камбрия навсегда!
Рыцари ещё не знают этого девиза, но поняли. Теперь можно и в атаку. Рыцари… Нет, воины кланов, клетчатые пледы, не алые плащи. Пристраиваются рядом с норманнами, достают мечи.
— Именем короля! Оружие — на землю! — орёт красным курткам от леса сэр Эктор.
Те, кто сдался — откуда среди них женщины, дети? — жмутся друг к другу жалкой кучкой, но большинство бегут. Бегут без памяти, без смысла. А навстречу им уже выскакивают всадники местных кланов. Клетка — косой зелёный, широкий коричневый, узкий чёрный. Всех сразу не поймают — будет им забава на несколько дней. Ох, и не поздоровится тем, кого они поймают! Страха перед «фэйри» больше нет, а злости понакопилось…
Клирик поморщился — и отдал приказ, Эйнар полез за огнивом, Харальд потащил из-за луки седла факел… Тогда Немайн и поднялась — в рост, ступни на бортиках колесницы. Не держась ни за что. Клирик в жизни б не представил, что способен на подобную акробатику — однако получилось. У тела эльфийки оказались припасены и приятные сюрпризы. Сзади — наконец — показался спешащий к полю боя с парой проводников-охранников из местных фермеров епископский викарий…
— Анна, посох!
Отдала не понимая, но быстро. Когда Немайн перехватила за середину и подняла навершие, хихикнула нервно.
— Ну да. Ты же христианка.
В здоровой руке — посох с крестом, в пальцах сломанной — кирка-клевец. Широкий рукав закрывает повязку, совсем и незаметно, что грозная сида — подранок. За спиной, наконец, разожгли факел, подсветили фигуру сзади. Риск, да. Но люди с восковыми ушами и картонным бы поверили… А страшно, луки-то у красных курток есть… Не забыть дать воздуху течь через связки свободно… Высокий голос вспарывает тишину:
— Я — Немайн. Стоять! На колени!
Валятся на землю луки, кинжалы, ножи, редкие копья и плетёные из ивы щиты… Бой окончен. Пора считать раны. И товарищам — сводить счёты друг с другом…
7. Крепость Гвина. Август — сентябрь 1399 года от основания Города
— Но я же теперь крещёная! А в Анноне не умела. Ей-богу… Ой…
— А если вернуться придётся? — Немайн скептически склонила голову на бочок. По сказкам, возвращение озёрной — обычное дело, если муж не понравился. Мычащее приданое, понятно, при этом исчезало вместе с озёрной. И со всем приплодом. Что, в общем, вполне соответствовало кельтской традиции брака с равными правами мужа и жены.
— А не придётся. Добрый у меня муж. Семья богатая, клан сильный. И — на земле хорошо. А в Анноне всегда сыро. Вечно вода под ногами хлюпает, — озёрная, словно для иллюстрации, хлюпнула носом, — и земля под ногами гнётся.
Клирик начал что-то понимать. Образ гнущейся под ногами земли был знаком, и отзывался неприятной виноватой печалью. Ну не был он любителем ни рыбалки, ни охоты. А знание, что не слишком приятный, но в чём-то и притягательный ландшафт, через несколько дней будет полностью уничтожен, немного меняет его восприятие. Это называлось программой омоложения древних озёр. Результат — восхитительный. «Зелёные» рвут чубы друг другу, а концерн получает сорок рыбхозов в качестве подшефных хозяйств. Наверное, именно после этого за Клириком и укрепилась репутация специалиста по невозможному.
— А выходить из Аннона страшно было? — болотные тропы — штука подлая. Хотя как-то ведь и скот выводить ухитрялись. Гати? Известные только нескольким посвящённым? Иначе все бы про них уже знали, — Наверное, шаг в сторону от друида — смерть.
— А как ты узнала, что меня друид вёл?
— А кто? Гвин, что ли?
— У нас и другие боги есть! Гвин — он король сидов, да. Но есть ещё Амаэтон, Гверн, Мабон… Талиесин захаживает. Но редко. И ты! Тебе по два человека каждый год приносим. На день Неметоны и весной, чтобы ты страну не затопила. Но боги, конечно, невест не выводят. Иногда себе берут…
Наверное, в омут. В наступившей тишине отчетливо скрипнули зубы сиды. Одно хорошо — епископский викарий по-валлийски ни бельмеса.
— У кого это — у нас? — поинтересовалась Немайн вкрадчиво, точно епископ Дионисий на суде.
— У нас в Анноне…
— Ты же не хочешь туда возвращаться?
— Но там отец, мама… То есть и родная и три остальных. Тётки, сёстры…
Кажется, с мужским полом у них дело швах. Не рождаются?
— Братья у тебя есть?
— Нет. Но это только нам не повезло. У соседей и по два мальчика случается. Зато у меня все мамы живые…
— И это фэйри обвиняют в подбрасывании подменышей… Дураки. Это не работает. Сколько ваших каждый год тонет в болотах?
— Тонут, — озёрная задумалась, — я тогда так далеко считать не умела. Больше пяти… Может, семь?
— Как видишь, жертва не помогает. Так вот родне и передай при оказии…
Разговор понемногу прояснял картины подземной жизни — а на деле жизни на плотных растительных покровах да мелких островках среди торфяных болот. Успокоившаяся озёрная — поняв, что от неё требуется и правда именно разговор, охотно вспоминала детство да девичество. Клирик уже почти и не слушал, только поощрял подробности, чтобы было потом что спокойно проанализировать. Не нравилось ему соседство с цивилизацией, приносящей человеческие жертвы. Пусть и обречённой. Память подсказала — подобная история произошла с инками. Осколок жестокой империи ухитрился пережить её на полвека в недоступной горной долине. Потом испанцы вызнали нужные тропы. Здесь же сложилось равновесие — а всё потому, что болотная община приобрела репутацию волшебных существ.
Праздник — как любой новый день, должен был начаться с вечера. Раз уж в день Немайн нельзя жечь огонь — кроме как для отправления кормящего мастера ремесла — вечерний пир сразу после захода Солнца был единственной горячей трапезой суток.
Немайн отвели самое почётное место. Стол круглый, но южная, добрая, сторона считалась более почётной. Клирик понимал — происходит неладное. Но сэр Эдгар против подобного ущемления своего статуса не протестовал. По правую руку сел хозяин, по левую пристроили викария. Осторожно поднесли первое блюдо. Овсянка! И все дружно принялись коситься на сиду. Видимо, желая посмотреть, как она будет давиться этой гадостью.
Или что? Клирик припомнил — в патриархальных семьях едят после того, как даст отмашку глава семьи. Похоже, сейчас эта роль на нём. Взял ложку. И — вовремя — вспомнил.
— Святой отец, благословите трапезу, — громко попросила сида по-валлийски. И тут же тихо повторила по-гречески. Молитвенно сложила руки. И принялась повторять за греком молитву Господню. Громко. По-валлийски.
На первых словах — только выпученные глаза хозяев и гостей. Но уже с третьего слова вступили воины Вилис-Кэдманов, за ними — королевские рыцари. А там и все остальные. Только озёрная сидела с открытым ртом. На её глазах происходило странное — но только теперь, воспитанная в многобожии, она начала понимать — разница между людьми и божествами предков гораздо меньше, чем между ними обеими и творцом вселенной. Раз уж сида не считает зазорным молиться его сыну. Который ещё и человек…
А потом всё равно была овсянка. И беспокойные взгляды хозяина. Алана ап Милля очень беспокоило поведение Неметоны. Жертвы он принести не успел. И теперь совсем не был уверен, как и какие требуется приносить в дальнейшем — раз богиня крестилась. Пытался помочь делу, подав излюбленную сидами пищу — так вот, угрюмо ковыряется в тарелке. Неужели старые былины врут? Не может такого быть! А там подробно описано, что сиды, у которых овёс в холмах не родится, сидят на ячмене, и хлеб из него пекут. Овёс ради праздников у людей выменивают. И сама светлая Дон, бывало, заглядывала к фермерам разодолжить тарелку-другую овсяной муки для маленьких дочерей…
От ненавистной каши Клирика спас разъезд. Картина была — заглядение. Особенно сэр Кэррадок впереди — ух, хорош. Ухваченный одной фибулой — свежее поветрие по неторопливым меркам мод раннего средневековья — плащ колышется в такт быстрым шагам. Венок на голове, от чего вид слегка вакхический, на щите — вязь букв: "Иисус Христос, царь Иудейский". В руке, за волосы ухвачена рыжеволосая бородатая голова. Без тела, естественно. Сам при этом доволен, точно кот, принесший хозяйке мышь. Того и гляди, начнёт лапкой усы умывать. Ох, ты… Ну не умывать, подкручивать, но начал!
— Это человек, — рыцарь обращался к командующему, но косился на сиду, — всё тело я тащить не стал. На ушах у него было вот это.
Воск!
— И вот этих мы терпели почти месяц? — Алан грохнул кулаком по столу, развернулся к сэру Эдгару, — Утром у тебя будет половина моих родичей в качестве воинов…
— Много чести разбойной швали. Лучше дай мне проводника, чтоб эту рощицу хорошо знал. К утру разбойников в живых не будет! Выступаем немедля. А то обеспокоятся отсутствием этого, — кивнул на мёртвую голову, — сторожкие будут. И — до утра обойдёмся без попа. Пусть посидит в безопасности.
Сэр Эдгар собирался залезть в лес. Ночью. Против врага, превосходящего числом. На радостях, что враги — люди. Немайн поспешно сообщила викарию. Что разбойники люди, что возможна бессудная расправа. Тот резко кивнул. Потом запнулся — как всегда. И вдруг тихо и быстро выпалил:
— Тут же никто не понимает греческого… Святая и вечная! Ты переведёшь мои слова к этим людям? Хозяевам?
— Да, говори скорее. И впредь обращайся ко мне попроще. Хотя бы на людях.
— Хорошо, сиятельная дева, — понизил викарий августу на пару рангов.
Скороговорка. Ответ хозяина. Перевод. Прощальные кивки. Колесница. И тут… Сэр Кэррадок спрыгивает с коня. Смотрит — весело и пакостно. Ну да, его ж обидели. Мёртвую голову не оценили. Вместо того — трепались с викарием.
— Перед боем, ввиду грозящей мне смерти, и выполнив твоё желание, я прошу у тебя, благородная дева Немайн верх Дэффид, знак благосклонности.
Клирик знал — эта формула не означает сватовства. Но… Рабыню никто и не спросит. «Свободная» после такого должна вешаться рыцарю на шею и болтать ногами. И не особо их смыкать. «Благородная», кажется, действительно дарит вещичку. Типа платочка-шарфика, и рыцарь становится официальным ухажером. Предженихом, имеющим право отгонять от предмета привязанности соперников.
Что полагается делать богине, Клирик не знал. Но делать-то что-то было нужно, и срочно. Как бы поступила святая? Или… Оно! Кэррадок обнаглел? Пусть получает!
— Подойди ближе, мой верный.
И, едва Кэррадок подошёл к колеснице, Немайн ухватила его голову руками, приблизила… Пауза получилась непроизвольно — у Немайн вдруг ослабли колени. Мир пошатнулся. Именно поэтому из задуманной милой шалости — материнского поцелуя в затылок — вышло то, что вышло. Все видели. Твёрдо и чётко сида чуть наклонила голову своего прекрасного рыцаря — и поцеловала его в лоб. Как покойника.
— Теперь ступай и исполни долг, — объявила Немайн.
Перекрестить в спину, как собиралась изначально — совершенно забыла. Не до того. Внутри клокотала злость. На Кэррадока. На себя. На тело. На…
— Анна, куда ты переложила рубашки? В бой идут в чистом.
— Так мы ж с утра и оделись…
— Давно это было.
— Ясно… — понятливо потянула Анна. Немайн захотелось её пришибить, — Вот.
сида схватила рубашку, метнулась к дому. Оттуда раздалось:
— Тазик с водой и комнату без мужчин! И быстро!
Сэр Эктор с недоумением поглядел на смывшуюся из боевых порядков сиду. Только что рвалась в бой… Что с ней?
— Догоните, — кинул Анне, — а лучше тут ждите. С людьми и без калек управимся.
Он был слишком обрадован прекращению мистики, чтобы думать дальше. Сил было достаточно. Надежда на внезапность — хорошая. Чего ещё желать? И отряд вышел за ворота быстрой рысью, оставив на месте колесницу — и двух викингов при ней.
Обратно выскочила сида скоро. Настолько, что запнулась. Настолько, что не успела закрыть лицо руками. Хорошо, ткнулась не в камушек и не коровью лепёшку, а всего в клумбу. Поднялась, отряхнулась… Вытерла лицо платком. Во двор посыпались обитатели фермы.
— На щеке забыла… — озёрная смеётся.
— Спасибо. Нельзя сиде замарашкой в бой идти…
— Только размазала.
— А так?
— А у тебя зеркальца нет?
— Пока нет. В городе заказала.
— Возьми моё. За факелом сбегать? А тебе этот рыцарь правда настолько нравится?
— Я его убью… И не надо света, я и так хорошо всё вижу…
— Правда убьёшь? — лукавый взгляд.
— Ещё слово — и тебя убью… Анна, гони.
А перевалиться через бортик — не успела. Возникло новое препятствие — девочка. В руках кукла. Очень грубая: полено из неошкуренной ольхи, замотанное в разноцветные тряпочки.
— Не уезжай.
— Почему?
— Праздник. Твой. А обычно у нас вместо тебя кукла сидит. Взрослые говорят, если есть кукла, то и ты есть. Как бы. Я не понимаю.
— А, это я? Не скажу, что похожа. Наряди её в белое. Хочешь страшный секрет? Я и без куклы есть. Без всяких как бы. И на празднике буду. И вот что — если я не вернусь, продолжай наряжать деревянную куклу. Каждый год. И я буду.
— А рыцари говорят, громить разбойников очень легко и совсем не страшно.
— Они рыцари. Им не положено бояться. И мне тоже. И — дай ухо, пошепчу, — сида перешла на шёпот, — А всё равно страшно-то. Аж жуть. Говорю, потому что никто тебе не поверит. А для других — для других я уже кто-то. Богиня, учитель, царица, ангел, сида… Им нельзя бояться. А я пока для тебя — ольховое полено, которое нужно наряжать. А куску дерева не стыдно немножко трусить.
Ведьма — не сида. Но слух у Анны хороший. Расслышала. Поняла — всё не смешно, всё плохо. Если сама Немайн немного боится. Если симпатичного ей рыцаря, вполне готового под каблук, в лобик чмокнула, оттолкнула. А сама не то, что сохнет — мокнет… Значит, есть шанс умереть. Всем. Даже ей. С кем же это воевать придётся? Как бы не с Гвином. И про ворон забыла рассказать…
От бездорожья не спасают и рессоры. Особенно на галопе.
— На Лжедмитрия совсем не похожа, — произнесла Немайн, разглядывая своё начисто протёртое отражение, — и даже на Марину Мнишек… Ну за что мне такое?
По бортам колесницы скачут норманны. Этим на приказы сэра Эктора наплевать. Старый феодальный принцип: вассал моего вассала. Богиня идёт в бой отдельно от остальных? Отлично! Больше чести!
Сэр Кэррадок мчался в общем строю — да полно, можно ли назвать толпу строем? Первые секунды, когда пьянила ярость погони, когда не выветрился из памяти и крови мятный запах рук богини — был беспечен как все соратники, успел даже отвесить шутку-другую про разбойников, которые уж точно не ожидают, что на них навалится почти четверть королевской армии… То, что красные куртки оказались людьми, Кэррадока не разочаровало в Немайн. Напротив, это означало, что её заступничество помогает и от злых людей. О чём он тоже поспешил всем сообщить. Потом же посвежевший к ночи ветер вымел восторг. Кэррадок начинал понимать, что только что натворил. До этого вечера он мог надеяться. Теперь надежды не было. Немайн ещё утром вела себя как закадычный друг и свой парень в юбке. Он этого не только позволил себе не заметить. Обнаглел. Принял воинское братство за знак женского внимания. И устроил игру, как с деревенской девчонкой! И сида, само собой, чётко показала ему место. Как заигравшемуся псу. А виноват, конечно, сам. Даже простая дочка хозяина заезжего дома имеет право на то, чтобы любая её мелкая просьба не воспринималась как испытание жениха. А уж показать озёрную — не служба, службишка.
Снедаемый чёрными мыслями рыцарь перестал подгонять коня и понемногу отстал от войска, впав в глубокую задумчивость. В угаре ночной скачки товарищи этого не заметили, и уверяли потом, что в лес он примчался вместе со всеми. Что весьма и весьма отразилось на разбойничьих судьбах. Да и Немайн аукнулось.
Но самую злую шутку в День Неметоны сыграли красные куртки — и сами с собой. Уж в этот день нападения они никак не ожидали. Даже караулов не выставили. Чем и сделали своё положение безвыходным. Ну, а кроме этого, у сэра Эдгара был козырь в рукаве, пусть он и отказался его учитывать. Потому как сида, оставленная без приказа, не есть сида, оставленная без дела. Дело она нашла себе — и двум своим викингам — сама. Колесница с ленцой болталась вокруг леса, изображая весьма и весьма импровизированное оцепление. Немайн, конечно, видит ночью лучше, чем днём. Но лезть в лес колесницей и днём — не лучшая идея. Хорошо, Клирик был сердит и не поддался общему благодушию. Перечить командующему — не стал. Просто натянул на «скорпиончика» тетиву. Но поскольку был зол и торопился — забыл перетянуть торсионы. И не стал ждать, пока местный клан пришлёт ополчение.
Из леса доносились звуки битвы. Ночной бой — штука непредсказуемая. А сопротивление оказалось яростно-отчаянным… И это можно было просчитать заранее. Разбойники, осмелившиеся нацепить личину фэйри, люди безусловно наглые и неверующие — иначе не решились бы выдать себя за потустороннюю и злую силу. Но у всякого неверия есть предел. Особенно после праздничного — а праздновать они начали заранее — возлияния хмельных напитков. Не богине в ручей, а в себя. И тут, когда веселье бьёт волшебным родником из мехов и бочонков — страшные всадники в венках из веток ольхи. Крики умирающих под мечами. В мужество камбрийцев разбойники не верили — и тем легче приняли рыцарей за Дикую Охоту. Те из красных курток, кто не распознал в темноте листьев ольхи и вспомнил охоту Гвина, от которой не убежать, обратились в загнанных в угол крыс. Их хватило на обеспечение рыцарям — не то, чтобы совсем веселья, но нескучного занятия. Те, узнал листья и вспомнил, что Дикая Охота Немайн непобедима, опрометью бросились прочь из леса… Быстрее преследующих всадников. Поскольку бежали на одной панике, без соображения. Что интересно — почти не расшибались.
Анна медленно вела колесницу сквозь кромешную тьму, напоминая Клирику штурмана, ведущего подводную лодку по приборам. Прибор — это Немайн, которой пришлось споро ворочать головой между дорогой впереди и нацеленным на лес «скорпиончиком», и давать советы вроде держать прямо или взять чуть левее. То, что объезд по левой стороне — акт символический и злобно-враждебный, Клирик, не знал. Угадал, можно сказать. С точки же зрения Анны, сам факт, что лес с фальшивыми фэйри по левой стороне объезжает сида, делал положение защитников разбойничьего логова совершенно безнадёжным. Безотносительно к успехам королевской конницы.
По бортам так же осторожно перемещались два всадника. Страшная сила. Два первых на Британских островах норманнских рыцаря, как ни крути. И уж на этих — никаких веточек! Ноги — вдеты в стремена. Чего стоит гнилая похвальба вроде крылышек на шлеме, они уяснили на собственных шкурах. Длинные мечи северного типа — дизайн норвежский, сталь Лорна — наголо. За эти мечи викинги были обязаны Немайн едва не больше, чем за выкуп из плена. По деньгам, конечно, вышло дешевле. Но ради заезжего иноземца кузнец не достал бы из тайной закладки железо двадцатилетней выдержки.
Эта винная классификация качества металла объяснялась кельтским поверьем — если дать слитку полежать в земле, то в окалину обратятся самые нестойкие части. Обычно железо закладывали в землю — так, чтобы дождь доставал, но и воздух проникал. Для простой работы годилась закладка на год. «Марочные» — трёх да пятилетней выдержки слитки шли на оружие. Десятилетний слиток означал тонкую работу под дорогой заказ. Двадцатилетний — работу, выполняемую для близкого или важного человека. Пятьдесят — шедевр, завершающий карьеру мастера. Такое оружие в старые времена мастер закалял в собственном теле, передавая ему всю не истраченную на предыдущие изделия часть души…
Выскочив из леса, строй можно сбить довольно быстро. Но не мгновенно. Да и то, что происходило, ничего знакомого не напоминало. От валлийцев в оцеплении толку оказалось никакого: ночь, темно, лучшие бойцы ушли в лес вместе с командиром… Против одиночек — они бы управились, как на ночной рыбалке с острогой — плотная тень, неспособная укрыться от пламени факела, превращается в фигурку напуганного человечка — ненадолго, до удара сверху вниз — копьём или мечом. Да и собирать толпу было особо некому.
Тогда на них и обрушилась колесница… Стремян в Ирландии ещё не знали. Мало того, что колесница была не просто призраком прошлого — квадриг видеть им не доводилось. Не водилось таких в небогатой лошадьми стране! Даже на мирных праздниках у бриттов: на четвёрках гоняли только в равнинном Диведе, да и не похожа была ночная «Пантера» на спортивные квадриги, разве упряжкой — узкая и длинная, закрытая овалами щитов. Инстинктивной реакции пристойно обученной и вооружённой пехоты на атаку тяжёлой кавалерии — сбить плотный копейный строй — не произошло. А осмысленно отреагировать красные куртки не успели. Похоже, вообще не поняли, что за чудовище возникло перед ними. И возопило тоненьким девичьим голоском:
— Бросить оружие, встать на колени!
Увы, у баллисты ночью тот же недостаток, что у пистолета с глушителем — не бабахает. Предупредительный выстрел не то, чтобы никого не испугал — остался не замечен. Клирик не сразу вспомнил — ясный сумрак, как от обложных дождевых туч — это для него. Для остальных — безлунная темень, и тени закрытых колесницей звёзд. Этакая туманность, заметная лишь по дрожанию земли под копытами. Которая ужас вызывает, когда вокруг начинают орать благим матом и биться в агонии насаженные по двое на один вертел люди… Ирония — на Немайн набросились беглецы от гнева её Дикой Охоты! Успели увидеть страшную тень, успели испугаться, замешкались было — но сзади неслось злобное ржание, хэканье рубящих ударов, предсмертные вопли, впереди же поджидало всего лишь чудовище. Возможно, виверна. Или дракон. Да какая разница? То, что сзади — не одолеть. Так что отдуваться тому, что спереди… И это был уже не бездумный эффект крысы. Два страха уравновесили друг друга. Самые храбрые из красных курток бросились на плюющееся смертью чудовище — осознанно. Две стрелы их не остановили — а третья ушла мимо.
Клирик замешкался с командой, а у Анны оказались крепкие нервы. Вместо того, чтобы отвернуть и отрываться, что можно было уже и не успеть, она подняла лошадей в галоп — и, впервые за сотни лет, боевая колесница выполнила атаку наездом. Большую часть работы выполнили лошади. Ужасных серпов на колёсах «Пантеры» не было, но ирландцам хватило копыт и крюка. Анна шарила копьём во тьме на рефлексах. Чтобы защитить лошадок. О себе она доверила позаботиться Немайн. У которой — зрячей среди слепых — были на то все шансы.
сида била обухом геологического молотка. Сказался рефлекс от встроенного умения работы булавой. Точнее, её разновидностью — брусом. Оно и верно — клевец нужен для пробития доспеха, а кольчуг на её противниках не было. Впрочем, пара ударов — и завязшую в людях и кустах колесницу догнали викинги. Меч в умелой руке — это не неподвижно закреплённый ножик серпоносной колесницы. Анна пытается развернуть упряжку. Получилось! Прощальный шарящий выпад — уже сбоку от лошадиный морд.
Зацепленный воин не был вождём или героем — но храбрецом. А ещё — молодым неумёхой. Вот и подвернулся под крюк колесничного копья. Колесница повлекла его за собой, орущего благим матом — но уже вполне мёртвого, поскольку зацепило его за живот. Клирик страшное не наблюдал — пришлось сесть на пол, заткнув уши. Наконец, кожа не выдержала… Крюк напоследок разорвал внутрености, и отпустил затихшую добычу.
Ирландцы оказались шокированы. Всё-таки это были не фении. Ну и зверство атаки сказалось. В легендах крюком всё больше цепляли за шею, красиво отрывая голову. Знатоки находили в этом некоторую эстетику. Да и не видели они в четырёхголовом монстре колесницы. Скорее, порождение хаоса ночи. Их состояние не осталось незамеченным.
— Сложить оружие!
И ещё одна стрела — для верности. В молоко! «Пантера» развернулась и была готова к новым подвигам. Почти. Тряска стала почти невыносимой. Стрела ткнулась в край щита, высунула острое жало, самую чуть не проскочив к рукам Немайн. У разбойников оружие — луки да ножи. У кого-то сорвалась рука? Кто-то выстрелил, чтобы не ослаблять тетиву напрасно? Послал стрелу наудачу, в черное молоко ночи? Или — в белую известь щита? Для них-то ни зги, ни звезды. С неба валится холодная морось. Это Камбрия, и это война в Камбрии, как она есть в этот век — тьма, неизвестность, остатки храбрости в сердце, как в кулаке… И наружное спокойствие, только голос почему-то выше, чем всегда.
— Разбегаются! Потом ловить… Гони по кругу, пусть снова собьются в кучу!
Куда гнать? Темный массив впереди — лес?
— Я скажу, будешь править вслепую. Я и вижу и помню.
— Так нельзя! Правь ты!
— А стрелять будет кто? Целиться не видя нельзя!
— А я их копьём…
Тряску терпеть почти нельзя. Анна слоном продирается назад. Какая она большая! Отваливается щит, хорошо не по левой стороне… Над ухом — свист. Иногда и маленькой быть хорошо! Сбоку! Стрелы роем впиваются в щит. По-ирландски ругается Анна. Визжит раненая лошадь. Кроты! Дневные совы!
— Свои! Камбрия навсегда!
Рыцари ещё не знают этого девиза, но поняли. Теперь можно и в атаку. Рыцари… Нет, воины кланов, клетчатые пледы, не алые плащи. Пристраиваются рядом с норманнами, достают мечи.
— Именем короля! Оружие — на землю! — орёт красным курткам от леса сэр Эктор.
Те, кто сдался — откуда среди них женщины, дети? — жмутся друг к другу жалкой кучкой, но большинство бегут. Бегут без памяти, без смысла. А навстречу им уже выскакивают всадники местных кланов. Клетка — косой зелёный, широкий коричневый, узкий чёрный. Всех сразу не поймают — будет им забава на несколько дней. Ох, и не поздоровится тем, кого они поймают! Страха перед «фэйри» больше нет, а злости понакопилось…
Клирик поморщился — и отдал приказ, Эйнар полез за огнивом, Харальд потащил из-за луки седла факел… Тогда Немайн и поднялась — в рост, ступни на бортиках колесницы. Не держась ни за что. Клирик в жизни б не представил, что способен на подобную акробатику — однако получилось. У тела эльфийки оказались припасены и приятные сюрпризы. Сзади — наконец — показался спешащий к полю боя с парой проводников-охранников из местных фермеров епископский викарий…
— Анна, посох!
Отдала не понимая, но быстро. Когда Немайн перехватила за середину и подняла навершие, хихикнула нервно.
— Ну да. Ты же христианка.
В здоровой руке — посох с крестом, в пальцах сломанной — кирка-клевец. Широкий рукав закрывает повязку, совсем и незаметно, что грозная сида — подранок. За спиной, наконец, разожгли факел, подсветили фигуру сзади. Риск, да. Но люди с восковыми ушами и картонным бы поверили… А страшно, луки-то у красных курток есть… Не забыть дать воздуху течь через связки свободно… Высокий голос вспарывает тишину:
— Я — Немайн. Стоять! На колени!
Валятся на землю луки, кинжалы, ножи, редкие копья и плетёные из ивы щиты… Бой окончен. Пора считать раны. И товарищам — сводить счёты друг с другом…
7. Крепость Гвина. Август — сентябрь 1399 года от основания Города
сида стоит за спиной викария, переводит слова заупокойной службы. На ушах блестят капли то ли густой росы, то ли слабенького дождя, мерзкого, как англы. По крайней мере, выражение "английский дождь", пару раз оброненное сидой, что веет мозглой стылостью наступающей беды, подходит к этому нескладному дню. Растут, наливаются, срываясь, разбиваются о покрытые красно-зелёным пледом плечи. Ряса была бы уместнее — но сида сейчас не поменяет топорщащийся массивным свертком плед даже на золотые одеяния. Анна, как и положено, держится за наставницей. Перед ними — четыре тела. Оруженосец, два воина кланов. И рыцарь. В могилу захватят только лук — мечи послужат наследникам. Времена, когда героя хоронили в колеснице, с лошадьми, слугами, с женой — и с любовницами — прошли давно. Дивед беден железом. Последний добрый клинок Британии, который ушёл за владельцем — Эскалибур. Но Артур-то жив… И то сэр Бедивер, сильнейший из рыцарей, два раза пытался только сделать вид, что меч выброшен в озеро, и лишь на третий взаправду утопил.