Страница:
Как и с притчами в 10.1-22.16, нет причин сомневаться в том, что авторство этого собрания связано с Соломоном. Еврейское предание
[1098]о том, что Езекия и его люди записывали притчи, основано на 25.1. Эти строки указывают на интерес царя к литературе, вытекавший из того, что он восстановил порядок богослужения, учрежденный Давидом, включая пение псалмов Давида и Асафа (см.2 Пар.29.25–30). Его интерес к этим гимнам и внимание к еврейским пророкам (см. Ис.37) могли сочетаться с покровительством израильскому учительству. Возможно, его писцы переписали эти притчи из более старых рукописей специально для данного собрания. Или же они могли записать афоризмы, которые устно сохранялись со времен ранней монархии.
[1099]Хотя вполне вероятно, что здесь нашли отражение некоторые бурные события восьмого века,
[1100]большинство намеков на царей или чиновников вообще вполне подходят и для периода Соломона.
Слова Агура (30.1-33).Кто такие Агур и его отец Иакей, установить невозможно. Они, вероятно, происходили из племени Масса, потомков Измаила, который поселился в северной Аравии. [1101]Если Агур и Лемуил (гл.31) — массаиты, то их собрания афоризмов — еще один пример интернационального характера еврейской мудрости, заимствованной и приспособленной к израильским идеалам завета. [1102]
Точный смысл ст.2–4 определить сложно. Улавливается легкий сарказм, с каким автор, очевидно, цитирует скептика, который утверждает, что очень мало можно узнать о Боге, особенно о Его роли во вселенной. Сомневающийся донимает мудреца просьбами рассказать ему о его Боге. Мудрец уходит от спора и утверждает истинность слова Божиего, надежность упования на Него (ст.5–6; ср. Иов. 38–40, где Иов замолкает, лично столкнувшись с Господом вселенной). Агур заключает этот раздел краткой, но трогательной молитвой, чтобы Бог удовлетворил лишь истинные его потребности, дабы нищета или самообеспеченность не искусили его ко греху (ст.7–9).
Остаток главы, в основном, представляет собой наблюдения над природой и обществом, в которых сокрыт урок, как следует жить, чтобы добиться успеха. Характерная черта здесь — использование числовой структуры построения утверждений, в частности, парадигмы х, х + 1 ("три… и четыре"), хорошо известной в ветхозаветной (Am. 1–2; Мих.5.5) и семитской (особ. угаритской) [1103]литературе. В учительной литературе данный прием используется для создания чувства предвкушения, приближения к кульминации и помогает запоминанию. Временами числовые притчи проявляют игровые качества, которые могут иметь древнюю связь с загадками. [1104]
Слова Лемуила (31.1–9).Как и Агур, этот царь Массы неизвестен. Его краткое собрание состоит из мудрых советов, данных ему матерью при подготовке к вступлению на престол. Она предостерегает его от увлечения женщинами и вином и призывает защитить права бедных и угнетенных. Раввинское предание о том, что Лемуил и имена в 30.1 — это эпитеты Соломона, является очевидной попыткой приписать последнему всю Книгу и не пользуется широким признанием. [1105]
Описание добродетельной жены (31.10–31).Не имея отдельного заглавия, эта мастерски исполненная анонимная поэма отличается от изречений Лемуила своей формой: это акростих, выстроенный в алфавитном порядке. Глубокое знание техники стихосложения, необходимое для этой формы, — высшее достижение древнееврейской литературы (см. Пс. II 8). Такая форма не только помогает запоминанию, но и подчеркивает цельность характера совершенной жены и матери. Этот портрет трудолюбивой, образованной, честной, благочестивой женщины — достойное завершение Книги, показывающей характер и ценность жизни, прожитой в послушании Богу во всех мелочах. [1106]
Применение изречений.Пытаясь истолковать различные притчи и применить их к жизни, следует учитывать, что они являются обобщениями. Высказанные в абсолютной форме, — как того требовали законы литературы, — они предназначены для применения в конкретных ситуациях и не без разбора. Знания надлежащего времени для употребления той или иной притчи было признаком мудрости: "Золотые яблоки в серебряных прозрачных сосудах — слово, сказанное прилично" (25.11).
Таким образом, правильное понимание изречения предполагало осознание границ его применения. [1107]Эффективные, как путеводитель к успеху, притчи могут в равной степени ввести в заблуждение, если рассматривать их как магические заклинания, которые всегда автоматически приносят результаты. Наилучшие умы среди мудрых предупреждали против такой высокомерной самоуверенности и всегда оставляли место для суверенных дел Божиих: "Сердце человека обдумывает свой путь, но Господь управляет шествием его" (16.9; cp.CT.I-2; 21–31).
По крайней мере частично, нежелание мудрецов следовать своим же утверждениям об этих ограничениях, привело к острой реакции Иова и Екклесиаста.
Hubbard, D.A. "Proverbs, Book of. IBD,pp. 1290f. (Часть приведенного выше материала заимствована из этой статьи.)
Kitchen, К.A. "Proverbs and Wisdom Book of the Ancient Near East: The Factural History of a Literary Form". Tyndale Bulletin28 (1977): 69-114. (Притч. 1-24 уходят корнями во второе тысячелетие; литературная целостность сформирована в начале первого тысячелетия.)
Murphy, R.E. "Assumptions and Problems in Old Testament Wisdom Research". CBQ29 (1967!. 101-12 [407-18].
Scott, R.B.Y. Proverbs-Ecclesiastes.Anchor Bible 18. Garden City: 1965.
Thompson, J.M. The Form and Function of Proverbs in Ancient Israel.Hague. 1974 (Включает исследование скептических элементов еврейской мудрости.)
Whybray, R.N. The Book of Proverbs.Cambridge Bible Commentary. New York: 1972.
Williams, J.G. Those Who Ponder Proverbs: Aphoristic Thinking and Biblical Literature.SheiiieH: 1981. (Использование формы и тем притчей по всей Библии).
ГЛАВА 43. ИОВ
Слова Агура (30.1-33).Кто такие Агур и его отец Иакей, установить невозможно. Они, вероятно, происходили из племени Масса, потомков Измаила, который поселился в северной Аравии. [1101]Если Агур и Лемуил (гл.31) — массаиты, то их собрания афоризмов — еще один пример интернационального характера еврейской мудрости, заимствованной и приспособленной к израильским идеалам завета. [1102]
Точный смысл ст.2–4 определить сложно. Улавливается легкий сарказм, с каким автор, очевидно, цитирует скептика, который утверждает, что очень мало можно узнать о Боге, особенно о Его роли во вселенной. Сомневающийся донимает мудреца просьбами рассказать ему о его Боге. Мудрец уходит от спора и утверждает истинность слова Божиего, надежность упования на Него (ст.5–6; ср. Иов. 38–40, где Иов замолкает, лично столкнувшись с Господом вселенной). Агур заключает этот раздел краткой, но трогательной молитвой, чтобы Бог удовлетворил лишь истинные его потребности, дабы нищета или самообеспеченность не искусили его ко греху (ст.7–9).
Остаток главы, в основном, представляет собой наблюдения над природой и обществом, в которых сокрыт урок, как следует жить, чтобы добиться успеха. Характерная черта здесь — использование числовой структуры построения утверждений, в частности, парадигмы х, х + 1 ("три… и четыре"), хорошо известной в ветхозаветной (Am. 1–2; Мих.5.5) и семитской (особ. угаритской) [1103]литературе. В учительной литературе данный прием используется для создания чувства предвкушения, приближения к кульминации и помогает запоминанию. Временами числовые притчи проявляют игровые качества, которые могут иметь древнюю связь с загадками. [1104]
Слова Лемуила (31.1–9).Как и Агур, этот царь Массы неизвестен. Его краткое собрание состоит из мудрых советов, данных ему матерью при подготовке к вступлению на престол. Она предостерегает его от увлечения женщинами и вином и призывает защитить права бедных и угнетенных. Раввинское предание о том, что Лемуил и имена в 30.1 — это эпитеты Соломона, является очевидной попыткой приписать последнему всю Книгу и не пользуется широким признанием. [1105]
Описание добродетельной жены (31.10–31).Не имея отдельного заглавия, эта мастерски исполненная анонимная поэма отличается от изречений Лемуила своей формой: это акростих, выстроенный в алфавитном порядке. Глубокое знание техники стихосложения, необходимое для этой формы, — высшее достижение древнееврейской литературы (см. Пс. II 8). Такая форма не только помогает запоминанию, но и подчеркивает цельность характера совершенной жены и матери. Этот портрет трудолюбивой, образованной, честной, благочестивой женщины — достойное завершение Книги, показывающей характер и ценность жизни, прожитой в послушании Богу во всех мелочах. [1106]
Применение изречений.Пытаясь истолковать различные притчи и применить их к жизни, следует учитывать, что они являются обобщениями. Высказанные в абсолютной форме, — как того требовали законы литературы, — они предназначены для применения в конкретных ситуациях и не без разбора. Знания надлежащего времени для употребления той или иной притчи было признаком мудрости: "Золотые яблоки в серебряных прозрачных сосудах — слово, сказанное прилично" (25.11).
Таким образом, правильное понимание изречения предполагало осознание границ его применения. [1107]Эффективные, как путеводитель к успеху, притчи могут в равной степени ввести в заблуждение, если рассматривать их как магические заклинания, которые всегда автоматически приносят результаты. Наилучшие умы среди мудрых предупреждали против такой высокомерной самоуверенности и всегда оставляли место для суверенных дел Божиих: "Сердце человека обдумывает свой путь, но Господь управляет шествием его" (16.9; cp.CT.I-2; 21–31).
По крайней мере частично, нежелание мудрецов следовать своим же утверждениям об этих ограничениях, привело к острой реакции Иова и Екклесиаста.
ДАТИРОВКА СОБРАНИЯ
Притч.25.1 ясно указывает, что Книга не могла быть завершена до времени Езекии (ок.715–686). Последние две главы вполне могли быть добавлены во времена пленения или вскоре после него (ок.500 г.). Скорее всего, гл. 10–29 были добавлены во времена Езекии, а вводные и заключительные главы в течение последующих двух веков. Пятый век представляется разумной датой для окончательной редакции, хотя большая часть содержания значительно более раннего происхождения, причем большинство отдельных притч и даже более длинных изречений восходит ко временам задолго до пленения. [1108]Попытки датировать различные изречения Книги более поздним периодом на основании их явной религиозной направленности [1109]следует отбросить. Весь фон притчей так ясно предполагает веру в Яхве, что нельзя провести четких различий между стихами, где упоминаются Его дела, и теми, где о них не говорится. Его присутствие в порядке, который Он создал и поддерживает, предполагается в каждом изречении: "Познание мира всегда было для Израиля познанием Бога, а познание Бога было для него познанием мира". [1110]КНИГА ПРИТЧЕЙ И НОВЫЙ ЗАВЕТ
Писавшие Новый Завет свободно обращались к Книге Притчей для поддержки своих учений. Например, в Новый Завет включен ряд цитат и намеков, а именно, 3.7а, Рим.12.16; 3.11–12, Евр.12.5–6; 3.34, Иак.4.6 и 1 Пет.5.5б; 4.26, Евр.12.13а; 10.12, Иак.5.20и 1 Пет.4.8; 25.21–22, Рим. 12.20; 26.11, 2 Пет.2.22. Христос, Который пришел исполнить закон и пророков (Мф.5.17), исполнял также и писания мудрецов, являя полноту мудрости Божественной(Мф. 12.42; 1 Кор. 1.24, 30; Кол-2.3). Будучи "больше Соломона", Он использовал приемы мудрецов — притчи, иллюстрации из природы, загадочные волосы — чтобы привлечь внимание слушателей и закрепить Свои слова в их сердцах. Если Кн. Притчей — расширенный комментарий к закону любви, тогда она также часть ветхозаветной подготовки к пришествию Того, в Ком Божественная любовь приняла человеческие формы. [1111]ДЛЯ ДАЛЬНЕЙШЕГО ЧТЕНИЯ:
Fox, M.V. "Aspects of the Religion of the Book of Proverbs". HUCA39 (1968): 55–69. ("hoknw". в смысле этико-религиозной мудрости рассматривается как мост к эллинистической мысли.)Hubbard, D.A. "Proverbs, Book of. IBD,pp. 1290f. (Часть приведенного выше материала заимствована из этой статьи.)
Kitchen, К.A. "Proverbs and Wisdom Book of the Ancient Near East: The Factural History of a Literary Form". Tyndale Bulletin28 (1977): 69-114. (Притч. 1-24 уходят корнями во второе тысячелетие; литературная целостность сформирована в начале первого тысячелетия.)
Murphy, R.E. "Assumptions and Problems in Old Testament Wisdom Research". CBQ29 (1967!. 101-12 [407-18].
Scott, R.B.Y. Proverbs-Ecclesiastes.Anchor Bible 18. Garden City: 1965.
Thompson, J.M. The Form and Function of Proverbs in Ancient Israel.Hague. 1974 (Включает исследование скептических элементов еврейской мудрости.)
Whybray, R.N. The Book of Proverbs.Cambridge Bible Commentary. New York: 1972.
Williams, J.G. Those Who Ponder Proverbs: Aphoristic Thinking and Biblical Literature.SheiiieH: 1981. (Использование формы и тем притчей по всей Библии).
ГЛАВА 43. ИОВ
"…ОБРАТИЛ ли ты внимание твое на раба Моего Иова?" — этот вопрос, заданный — Яхве сатане (1.8; 2.3), положил начало сорока двум главам страданий, жалоб, споров и ответов, которые составляют Книгу Иова. Немного найдется в литературе о человеческой жизни рассказов, которые бы так заставляли напрягать разум, испытывать совесть и расширять кругозор, как история Иова. Никто из тех, кто увидит бедствия в стране Уц, подслушает разговор при дворе Яхве, проследит за спором между Иовом и его друзьями или содрогнется, слыша голос из бури, уже не может оставаться прежним. Его взгляд на Божественный суверенитет и свободу, а также его представление о человеческом страдании, высокомерии и честности изменится навсегда. Это и опасность, и благословение Книги.
Два других менее вероятных толкования этого имени, которые пытаются найти в нем символический смысл, соответствующий посланию Книги, связывают его (1)с корнем 'yb("быть врагом"), толкуемом либо в действительном ("противник Яхве"), либо в страдательном залоге ("тот, с кем Яхве обращается, как с врагом"); или (2) с араб, 'wb("тот, кто кается").
Присутствие этой Книги в каноне никогда не вызывало сомнения. [1113]Однако ее местонахождение внутри канона вызывало споры. В еврейском предании Кн. Псалтири, Иова и Притчей почти всегда были связаны вместе, причем на первом месте стояла Псалтирь, а расположение Кн. Иова и Притчей могло меняться. В LXX местонахождение Кн. Иова не было постоянным — в одном из вариантов она помещена в конце Ветхого Завета, после Кн. Екклесиаста. Латинские переводы установили порядок, которого придерживается и английская (и русская) традиция: Кн. Иова, Псалтири, Притчей. В связи с тем, что действие Книги происходило предположительно в эпоху патриархов и автором ее был Моисей, сирийская Библия помещает ее между Пятикнижием и Кн. Иисуса Навина. Эти различия объясняются неопределенностью по поводу даты и литературного жанра. [1114]
Мало найдется ученых, которые бы датировали поэтические разделы (3.1-42.6) столь же ранним периодом. Черты сходства между Кн. Иова и Иеремии (ср.3.3-26 с Иер.20.14–18), второй половиной Кн. Исаии (особенно с песнью о праведном страдании, 52.13–53.12), Пс.8 (ср. Иов.7.17–18 с Пс.8.5–6 [МТ 6–7] и Притч. 8 (ср. 15.7–8 с Притч.8.22, 25) указывают на седьмой век или позднее. [1117]Хотя в настоящее время стало модным датировать окончательное составление Книги периодом пленения или после него, для этого не существует каких-либо убедительных причин. Книга рассматривает личные, а не национальные страдания. Она говорит о том, что Бог волен причинять незаслуженную боль, а человек — принимать ее с готовностью, не теряя веры. Она не касается природы и пределов Божественного воздаяния, как это делают Книги Плача Иеремии и Аввакума. То, что в ней затрагиваются вопросы житейской мудрости, не обязательно означает, что она была написана после Книги Притчей; проблемы, с которыми столкнулся Иов, существовали задолго до их окончательной формулировки в Притчах. Все это, вместе взятое, делает предположение о том, что произведение было завершено между 700 и 600 г., вполне разумным. [1118]
Ближневосточные параллели.Дополнительным свидетельством в пользу того, что Книга написана до пленения, является наличие рассказов о праведных страдальцах, которые существовали с древнейших времен. Такие рассказы относятся к учительной литературе высшего порядка, которая была умозрительной по характеру, нетрадиционной в подходе и касалась основополагающих вопросов. [1119]Ни один из этих древних рассказов (см. гл.41) не является истинной параллелью Книги Иова. В лучшем случае, они демонстрируют, что с самого зарождения литературы людей интересовала загадка путей богов, особенно когда они касались человеческих страданий. Таким образом, загадка Иова имеет длинную цепь прецедентов, однако прямые предшественники отсутствуют. Различия в богословии, морали, тоне и настроении между Книгой Иова и ее предполагаемыми параллелями (напр., индийской легендой о Харисканре, шумерским повествованием "Человек и его Бог", аккадским "Лудлул Бел Немеки", вавилонскими теодициями, египетскими "Протестами красноречивого крестьянина" или Наставлениями Ипу-вера) столь разительны, что они указывают не на зависимость Кн. Иова от этих ранних документов, а на уникальность этого произведения: [1120]
"Книга Иова намного выше ее ближайших соперников по последовательности, с которой рассматриваются проблемы человеческого страдания, по объему многогранного исследования этого вопроса, по силе и четкости открытого нравственного единобожия, по характеристике главных действующих лиц, по высоте ее лирической поэзии и ее драматическому воздействию и по интеллектуальной цельности, с которой она рассматривает "непостижимое бремя" человеческого существования". [1121]
АвторствоПроявляя невероятную чувствительность к человеческим бедствиям, способность к грандиозному богословскому разумению, знакомство с обширными областями культуры и знания, способность постичь глубинную борьбу, происходящую внутри самоуверенных людей, и литературное искусство, автор Книги Иова скрывается в тени своего произведения. В истории литературы редко случается, чтобы какой-либо автор оставил столь знатное наследие без упоминания своего имени, обстоятельств жизни и поступков.
Несмотря на молчание автора о себе, некоторые предположения о нем представляются разумными: (1) Он, вероятно, сам испытал нечто похожее на страдания Иова — сталь подлинным является его сочувствие. (2) Он, вероятно, получил избавление от своей боли в результате какой-то встречи с Богом, схожей с той, что столь мощно описана в речах Яхве из бури (38.1-41.26; ср. Пс.72.17.). (3) Он, вероятно, был близко знаком с техникой и традицией учительства, на что указывают как тема, так и литературные приемы. (4) Его страдания, вероятно, вызвали у него несогласие с традиционной мудростью, которая учила об абсолютности воздаянии внутри богоустановленного миропорядка — благословение всегда есть плод праведности, страдание всегда — следствие греха. (5) Он, вероятно, был израильтянином, на что указывает его взгляд на Божественный суверенитет, призыв к Божественной справедливости и безупречный кодекс нравственного поведения (31.1-40). (6) Он, вероятно, использовал неизраильское обрамление страны Уц (либо южный Едом, либо восточный Галаад) как ввиду того, что это был источник древнего рассказа, так и потому, что такое страдание — бедствие общечеловеческое. (7) По хорошей еврейской традиции он, вероятно, хотел поделиться своим опытом, чтобы укрепить своих друзей и/или учеников на случай будущих страданий еще более искусно, чем это делали его товарищи мудрецы в Пс. 36, 48 и 72.
Пролог (проза) гл. 1 -2
Плач Иова (поэзия) гл. З
Диалог между Иовом и друзьями гл.4-27 (поэзия) в трех циклах: Елифаз (Иов отвечает каждому) Вилдад Софар
Поэма о премудрости (поэзия) гл.28
Жалоба Иова (поэзия) гл.29-31
Речи Елиуя (поэзия) гл.32-37
Речи Яхве (поэзия) гл.38–42.6
Эпилог (проза) гл.42.7-17
Форма построения А-Б-А (проза-поэзия-проза). Главный диалог, сердцевина произведения, обрамлен плачем и жалобой Иова, давая ему первое и последнее слова в его разговоре с друзьями. Речи Елиуя и Яхве, которые пытаются решить проблему, нарочно нарушают симметрию, чтобы привлечь внимание к своему вмешательству и. таким образом, подчеркнуть неспособность основных участников найти решение.
(изображение в исходнике отсутствует — прим. golma1)
Стоянка бедуинов, подобная пастушескому пейзажу рассказа об Иове.
Более детальный взгляд на роль каждого раздела и его связь с целым позволяет выявить:
(1) Действие в двух планах: процветание Иова и Божественное испытание (прозаический пролог, гл. 1–2). Действие происходит то в земле Уц, где Иов живет в целомудрии и благочестии, как в дни процветания (1.1–5). так и во время беды (ст. 13–22; 2.7-13), то при дворе Яхве, где сатана (см. ниже) побуждает Яхве испытать Иова (1.6-12; 2.1–6). Драматический контраст (трагический переход) обостряет пафос и высвечивает положение Иова — коренное изменение его жизни от обладания идеальной семьей и обширными владениями к нищете, болезни и одиночеству (1.1–5; 2.7–8). Повторы, отточенные, но, тем не менее, мощные, усиливают ощущение муки и беспокойства — однообразное описание непорочности Иова (1.1, 8; 2.3), монотонное повествование о приходе сатаны, его разговоре с Яхве и его уходе (1.6–8; 2.1–6; ср. 1.126; 2.7а); трагический рассказ вестника (1.16–17; 2.3), итог испытаний Иова (1.22; 2.106).
Пролог играет большую роль в развитии сюжета. Он подготавливает сцену для всех последующих разговоров и показывает читателям замысел Книги, в то же время скрывая его от Иова, который видит лишь то, что происходит в Уц, и не знает ничего о том, что происходит на небесах. Он показывает, что дело идет не только о чести Иова, но и о чести Господа — Его уверенность в Иове позволяет идти на риск — и что Бог более заинтересован в том, оправдает ли Иов эту уверенность, чем в сохранении Его собственного спокойствия. Он описывает власть Божию над сатаной, который не может повредить Иову без разрешения Бога (1.12; 2.6), и, отдавая должное сильной вере Иова в Яхве (1.21–22; 2.9-10), сознательно вызывает напряженность последующими разговорами. Он представляет трех друзей как сочувствующих утешителей, подготавливая, таким образом, последующий острый конфликт.
(2) Судьба хуже смерти: Иов в отчаянии, а Яхве молчит (поэтический плач, гл. З). С безысходностью, сравнимой лишь с более коротким плачем Иеремии (Иер.20.14–18), Иов проклинает свое рождение (Иов.3.1-10) и изливает свои жалобы (ст.11–26). Контраст с его благочестием в прологе разителен. Автор намеренно отказывается смягчить его какими-либо объяснениями или переходами. Используя характерную семитскую гиперболу, он обнажает всю человеческую сущность Иова. Боль потери улеглась, и весь ужас его положения обрушивается на него. Иов видит свою жизнь лишенной всех признаков Божественного благословения, следовательно, всех источников радости.
Хоть это не говорится открыто, но ясно, что Бог стал его врагом: кто же как не Он ответствен за само его выживание, оказавшееся под вопросом!? Его нападки на творческую силу и провидение Бога задают тон последующему диалогу. Сама вера Израиля и история его не дают утешения — о них автор сознательно умалчивает: "Иов ведет свою борьбу с Богом в полной изоляции, совершенно лишенный общества или спасительной истории". [1123]
(3) Утешение, более болезненное, чем осуждение: три обвинителя и один защитник (поэтический диалог, гл.4-27). Здесь гений автора сияет как в деталях, так и общем исполнении. Разговорная форма, причем каждый из друзей говорит 2–3 раза, расцвечивает спор повторами и разнообразными оборотами. Каждый друг говорит с различной точки зрения: — Елифаз — тонкий мистик (гл.4–5,15,27; особ.4.12–31), Вилдад — твердый традиционалист (гл.8, 18,25; особ.8.8-10), Софар — безрассудный догматик (гл.11, 20; особ. 11.5–6). [1124]Суть всех речей одна и та же: не зная о небесном испытании, описанном в прологе, каждый призывает Иова покаяться в грехе, который, вероятно, вызвал его страдания (Елифаз, 4.7-11; 15.12–16; 22.21–30; Вилдад, 8.3–7; Софар, 11.13–15).
В своих ответах Иов упорно отстаивает свою невиновность (6.24–25; 9.15, 20–21; 13.18, 23; 23.7, 10–12; 27.2–6), хотя иногда он желает смерти (6.8-13), упрекает своих друзей в предательстве (ст-14-23), оплакивает свое униженное положение (7.1–6), сетует на Бога за свои страдания (ст. 11–21), отчаивается в способности выиграть спор с Богом (гл.9), размышляет о силе и тайне путей Божиих (12.7-25), молит о возможности представить свое дело лично перед Богом без вмешательства друзей (13.3-28), описывает жестокость Божию, которую следует отметить (16.6-22; гл. 19), утверждает, что Бог не всегда следует установленным нормам справедливости, иногда позволяет процветать беззаконным, трепещет от мысли о Его неуловимом, но грозном присутствии (23.3-17). Повтор накаляет спор докрасна и, таким образом, нагнетает ощущение тревоги и заостряет внимание читателей на рассматриваемых вопросах. Разговорная форма (диалог) указывает на то, что страдания требуют взаимности: понимание их облегчает, а его отсутствие делает нестерпимыми. Ответы Иова, часто в форме жалоб-псалмов (напр., 9.15–35; 13.23–28; 16.6-17), показывают, что, хотя он не согласен с догмой своих друзей, основной спор у него с Богом, Который, как ему известно, ответствен за все. Иов не утверждает, что он безгрешен, а лишь то, что его страдания далеко превосходят любой грех, который он мог совершить. Его ответы не всегда связаны с предыдущей речью, а могут возвращаться к более ранним вопросам или аргументам (напр., Иов в 9.3–4, 15–24 говорит после Вилдада, однако на самом деле отвечает на вопрос Елифаза: "Человек праведнее ли Бога?" [4.17]). [1125]
Изящная поэзия, с ее равновесием, параллелизмом, сжатостью чувствительностью к звуку и богатым воображением, придает диалогу силу и вместе с тем сдержанность. Несмотря на круги повторов, энергичные нападки друзей и усиленные попытки Иова оправдаться, диалоги не приводят к решению; мнения все более и более расходятся, и единственная надежда — на помощь извне.
Вставка со смысловой нагрузкой: размышления о тайне премудрости (хвалебная песнь, гл.28). Это величественное описание вершин премудрости и невозможности их достичь человеческими Средствами, — по-видимому, авторское отступление. Если это часть речи Иова, которая началась в 27.1, то ее, вероятно, следует толковать иронически. Иов боялся Бога (28.28; ср. 1.1, 8; 2.3), однако это оказалось бесполезно! [1126]Если же это целенаправленная вставка, то ее следует приписать автору окончательного текста, который использует ее, чтобы завершить одну часть Книги и подготовить почву для следующей. Как бы отражая тупик, в который зашел бурный диалог, он размышляет о неспособности человека найти, приобрести или разглядеть истинную премудрость без Божественной помощи. Вот итог Книги до этого момента: ни Иов, ни его друзья не нашли решения. Указывая на необходимость Божественной помощи ("Бог знает путь ее [премудрости], и Он ведает место ее", 28.23), он предваряет речь из бури.
Протест против небес: злосчастное падение Иова и его доказательство своей невиновности (поэтическая жалоба, гл.29–31). Искусно продлевая напряжение, автор дает Иову еще одну возможность изложить свое дело. Иов делает это тремя способами, фактически, подводя итог Книги до сего места. Во-первых, он вновь обозревает события в земле Уц, описывая случившуюся с ним перемену от благословения и уважения (гл.29) до издевательств и мучений (гл.30). Затем он клянется в невиновности, описывая свои нравственные и религиозные добродетели в кратком прозаическом рассказе (1.1, 8; 2.3) и дополняя его обширными подробностями (31.1-34). И, наконец, он вновь высказывает желание, чтобы его дело против Бога вновь было выслушано, подкрепляя его тем, что он готов понести проклятие, если его вина будет доказана (ст.35–40). В этот критический момент, когда автор уже подошел к решению вопроса, Иов подтверждает свою основную тему: он не сделал ничего, что могло бы оправдать его страдания; следующий шаг зависит от Бога — либо оправдать Иова, либо уничтожить его.
НАЗВАНИЕ И МЕСТО В КАНОНЕ
Имя «Иов» (евр. iyyob),которое В.Ф. Олбрайт переводит как "Где (мой) Отец?", встречается в амарнийских грамотах (ок. 1350 г. до Р. X.) и египетских текстах-проклятиях (ок.2000 г.). В обоих случаях оно употреблено по отношению к племенным вождям Палестины и ее окрестностей. [1112]Это придает вес предположениям о том, что в Книге записана древняя история реального страдальца, современная форма которой придана более поздним поэтом. Однако ценность рассказа ни в коей мере не умаляется неспособностью определить, имел ли он историческую основу.Два других менее вероятных толкования этого имени, которые пытаются найти в нем символический смысл, соответствующий посланию Книги, связывают его (1)с корнем 'yb("быть врагом"), толкуемом либо в действительном ("противник Яхве"), либо в страдательном залоге ("тот, с кем Яхве обращается, как с врагом"); или (2) с араб, 'wb("тот, кто кается").
Присутствие этой Книги в каноне никогда не вызывало сомнения. [1113]Однако ее местонахождение внутри канона вызывало споры. В еврейском предании Кн. Псалтири, Иова и Притчей почти всегда были связаны вместе, причем на первом месте стояла Псалтирь, а расположение Кн. Иова и Притчей могло меняться. В LXX местонахождение Кн. Иова не было постоянным — в одном из вариантов она помещена в конце Ветхого Завета, после Кн. Екклесиаста. Латинские переводы установили порядок, которого придерживается и английская (и русская) традиция: Кн. Иова, Псалтири, Притчей. В связи с тем, что действие Книги происходило предположительно в эпоху патриархов и автором ее был Моисей, сирийская Библия помещает ее между Пятикнижием и Кн. Иисуса Навина. Эти различия объясняются неопределенностью по поводу даты и литературного жанра. [1114]
ИСТОРИЧЕСКИЙ ФОН
Дата.По поводу даты написания Книги Иова нет согласия ни среди древних раввинов, ни среди современных ученых. Следы древности явно присутствуют в прозаическом прологе (1.1–2.13) и эпилоге (42.7-17): (1) отсутствие священства или святилища, Иов сам приносит свои жертвы (1.5); (2) его имущество, как и Авраама и Иакова, измеряется в овцах, верблюдах, волах, ослах и слугах (1.3; ср. Быт. 12.16; 32.5); (3) его земля подвергалась набегам грабительских племен (1.15–17); (4) протяженность жизни Иова — 140 лет — имеет себе равные только в Пятикнижии; (5) эпический характер прозаического рассказа имеет свои ближайшие параллели в Кн. Бытия и угаритской литературе: (6) древний праведник по имени Иов упоминается Иезекиилем в связи с Ноем и Даниилом. [1115](Иез.14.14, 20). Хотя автор мог сознательно придать рассказу такие черты, более вероятным представляется то, что он действительно древний, дошедший, по преданию, из времен до 1000 г. [1116]Мало найдется ученых, которые бы датировали поэтические разделы (3.1-42.6) столь же ранним периодом. Черты сходства между Кн. Иова и Иеремии (ср.3.3-26 с Иер.20.14–18), второй половиной Кн. Исаии (особенно с песнью о праведном страдании, 52.13–53.12), Пс.8 (ср. Иов.7.17–18 с Пс.8.5–6 [МТ 6–7] и Притч. 8 (ср. 15.7–8 с Притч.8.22, 25) указывают на седьмой век или позднее. [1117]Хотя в настоящее время стало модным датировать окончательное составление Книги периодом пленения или после него, для этого не существует каких-либо убедительных причин. Книга рассматривает личные, а не национальные страдания. Она говорит о том, что Бог волен причинять незаслуженную боль, а человек — принимать ее с готовностью, не теряя веры. Она не касается природы и пределов Божественного воздаяния, как это делают Книги Плача Иеремии и Аввакума. То, что в ней затрагиваются вопросы житейской мудрости, не обязательно означает, что она была написана после Книги Притчей; проблемы, с которыми столкнулся Иов, существовали задолго до их окончательной формулировки в Притчах. Все это, вместе взятое, делает предположение о том, что произведение было завершено между 700 и 600 г., вполне разумным. [1118]
Ближневосточные параллели.Дополнительным свидетельством в пользу того, что Книга написана до пленения, является наличие рассказов о праведных страдальцах, которые существовали с древнейших времен. Такие рассказы относятся к учительной литературе высшего порядка, которая была умозрительной по характеру, нетрадиционной в подходе и касалась основополагающих вопросов. [1119]Ни один из этих древних рассказов (см. гл.41) не является истинной параллелью Книги Иова. В лучшем случае, они демонстрируют, что с самого зарождения литературы людей интересовала загадка путей богов, особенно когда они касались человеческих страданий. Таким образом, загадка Иова имеет длинную цепь прецедентов, однако прямые предшественники отсутствуют. Различия в богословии, морали, тоне и настроении между Книгой Иова и ее предполагаемыми параллелями (напр., индийской легендой о Харисканре, шумерским повествованием "Человек и его Бог", аккадским "Лудлул Бел Немеки", вавилонскими теодициями, египетскими "Протестами красноречивого крестьянина" или Наставлениями Ипу-вера) столь разительны, что они указывают не на зависимость Кн. Иова от этих ранних документов, а на уникальность этого произведения: [1120]
"Книга Иова намного выше ее ближайших соперников по последовательности, с которой рассматриваются проблемы человеческого страдания, по объему многогранного исследования этого вопроса, по силе и четкости открытого нравственного единобожия, по характеристике главных действующих лиц, по высоте ее лирической поэзии и ее драматическому воздействию и по интеллектуальной цельности, с которой она рассматривает "непостижимое бремя" человеческого существования". [1121]
АвторствоПроявляя невероятную чувствительность к человеческим бедствиям, способность к грандиозному богословскому разумению, знакомство с обширными областями культуры и знания, способность постичь глубинную борьбу, происходящую внутри самоуверенных людей, и литературное искусство, автор Книги Иова скрывается в тени своего произведения. В истории литературы редко случается, чтобы какой-либо автор оставил столь знатное наследие без упоминания своего имени, обстоятельств жизни и поступков.
Несмотря на молчание автора о себе, некоторые предположения о нем представляются разумными: (1) Он, вероятно, сам испытал нечто похожее на страдания Иова — сталь подлинным является его сочувствие. (2) Он, вероятно, получил избавление от своей боли в результате какой-то встречи с Богом, схожей с той, что столь мощно описана в речах Яхве из бури (38.1-41.26; ср. Пс.72.17.). (3) Он, вероятно, был близко знаком с техникой и традицией учительства, на что указывают как тема, так и литературные приемы. (4) Его страдания, вероятно, вызвали у него несогласие с традиционной мудростью, которая учила об абсолютности воздаянии внутри богоустановленного миропорядка — благословение всегда есть плод праведности, страдание всегда — следствие греха. (5) Он, вероятно, был израильтянином, на что указывает его взгляд на Божественный суверенитет, призыв к Божественной справедливости и безупречный кодекс нравственного поведения (31.1-40). (6) Он, вероятно, использовал неизраильское обрамление страны Уц (либо южный Едом, либо восточный Галаад) как ввиду того, что это был источник древнего рассказа, так и потому, что такое страдание — бедствие общечеловеческое. (7) По хорошей еврейской традиции он, вероятно, хотел поделиться своим опытом, чтобы укрепить своих друзей и/или учеников на случай будущих страданий еще более искусно, чем это делали его товарищи мудрецы в Пс. 36, 48 и 72.
СТРУКТУРА
Развитие сюжета Книги.Хотя споры о единстве Кн. Иова (см. ниже), возможных источниках и предпосылках различных ее частей продолжаются, следует рассматривать основную мысль и развитие сюжета в их законченной форме. О. Кайзер приводит аналогию К. Будде между развитием такого шедевра и сооружением средневековых соборов, часто создаваемых в течение нескольких веков. Эти массивные святилища вызывают глубокое восхищение своей законченной архитектурной' формой, в которую вносило свой вклад каждое последующее поколение, и "восстановление первоначального плана… было бы варварством". [1122]Расчленение Книги Иова на составные части может затруднить понимание ее идеи. Беглый взгляд на литературную структуру Книги выявляет:Пролог (проза) гл. 1 -2
Плач Иова (поэзия) гл. З
Диалог между Иовом и друзьями гл.4-27 (поэзия) в трех циклах: Елифаз (Иов отвечает каждому) Вилдад Софар
Поэма о премудрости (поэзия) гл.28
Жалоба Иова (поэзия) гл.29-31
Речи Елиуя (поэзия) гл.32-37
Речи Яхве (поэзия) гл.38–42.6
Эпилог (проза) гл.42.7-17
Форма построения А-Б-А (проза-поэзия-проза). Главный диалог, сердцевина произведения, обрамлен плачем и жалобой Иова, давая ему первое и последнее слова в его разговоре с друзьями. Речи Елиуя и Яхве, которые пытаются решить проблему, нарочно нарушают симметрию, чтобы привлечь внимание к своему вмешательству и. таким образом, подчеркнуть неспособность основных участников найти решение.
(изображение в исходнике отсутствует — прим. golma1)
Стоянка бедуинов, подобная пастушескому пейзажу рассказа об Иове.
Более детальный взгляд на роль каждого раздела и его связь с целым позволяет выявить:
(1) Действие в двух планах: процветание Иова и Божественное испытание (прозаический пролог, гл. 1–2). Действие происходит то в земле Уц, где Иов живет в целомудрии и благочестии, как в дни процветания (1.1–5). так и во время беды (ст. 13–22; 2.7-13), то при дворе Яхве, где сатана (см. ниже) побуждает Яхве испытать Иова (1.6-12; 2.1–6). Драматический контраст (трагический переход) обостряет пафос и высвечивает положение Иова — коренное изменение его жизни от обладания идеальной семьей и обширными владениями к нищете, болезни и одиночеству (1.1–5; 2.7–8). Повторы, отточенные, но, тем не менее, мощные, усиливают ощущение муки и беспокойства — однообразное описание непорочности Иова (1.1, 8; 2.3), монотонное повествование о приходе сатаны, его разговоре с Яхве и его уходе (1.6–8; 2.1–6; ср. 1.126; 2.7а); трагический рассказ вестника (1.16–17; 2.3), итог испытаний Иова (1.22; 2.106).
Пролог играет большую роль в развитии сюжета. Он подготавливает сцену для всех последующих разговоров и показывает читателям замысел Книги, в то же время скрывая его от Иова, который видит лишь то, что происходит в Уц, и не знает ничего о том, что происходит на небесах. Он показывает, что дело идет не только о чести Иова, но и о чести Господа — Его уверенность в Иове позволяет идти на риск — и что Бог более заинтересован в том, оправдает ли Иов эту уверенность, чем в сохранении Его собственного спокойствия. Он описывает власть Божию над сатаной, который не может повредить Иову без разрешения Бога (1.12; 2.6), и, отдавая должное сильной вере Иова в Яхве (1.21–22; 2.9-10), сознательно вызывает напряженность последующими разговорами. Он представляет трех друзей как сочувствующих утешителей, подготавливая, таким образом, последующий острый конфликт.
(2) Судьба хуже смерти: Иов в отчаянии, а Яхве молчит (поэтический плач, гл. З). С безысходностью, сравнимой лишь с более коротким плачем Иеремии (Иер.20.14–18), Иов проклинает свое рождение (Иов.3.1-10) и изливает свои жалобы (ст.11–26). Контраст с его благочестием в прологе разителен. Автор намеренно отказывается смягчить его какими-либо объяснениями или переходами. Используя характерную семитскую гиперболу, он обнажает всю человеческую сущность Иова. Боль потери улеглась, и весь ужас его положения обрушивается на него. Иов видит свою жизнь лишенной всех признаков Божественного благословения, следовательно, всех источников радости.
Хоть это не говорится открыто, но ясно, что Бог стал его врагом: кто же как не Он ответствен за само его выживание, оказавшееся под вопросом!? Его нападки на творческую силу и провидение Бога задают тон последующему диалогу. Сама вера Израиля и история его не дают утешения — о них автор сознательно умалчивает: "Иов ведет свою борьбу с Богом в полной изоляции, совершенно лишенный общества или спасительной истории". [1123]
(3) Утешение, более болезненное, чем осуждение: три обвинителя и один защитник (поэтический диалог, гл.4-27). Здесь гений автора сияет как в деталях, так и общем исполнении. Разговорная форма, причем каждый из друзей говорит 2–3 раза, расцвечивает спор повторами и разнообразными оборотами. Каждый друг говорит с различной точки зрения: — Елифаз — тонкий мистик (гл.4–5,15,27; особ.4.12–31), Вилдад — твердый традиционалист (гл.8, 18,25; особ.8.8-10), Софар — безрассудный догматик (гл.11, 20; особ. 11.5–6). [1124]Суть всех речей одна и та же: не зная о небесном испытании, описанном в прологе, каждый призывает Иова покаяться в грехе, который, вероятно, вызвал его страдания (Елифаз, 4.7-11; 15.12–16; 22.21–30; Вилдад, 8.3–7; Софар, 11.13–15).
В своих ответах Иов упорно отстаивает свою невиновность (6.24–25; 9.15, 20–21; 13.18, 23; 23.7, 10–12; 27.2–6), хотя иногда он желает смерти (6.8-13), упрекает своих друзей в предательстве (ст-14-23), оплакивает свое униженное положение (7.1–6), сетует на Бога за свои страдания (ст. 11–21), отчаивается в способности выиграть спор с Богом (гл.9), размышляет о силе и тайне путей Божиих (12.7-25), молит о возможности представить свое дело лично перед Богом без вмешательства друзей (13.3-28), описывает жестокость Божию, которую следует отметить (16.6-22; гл. 19), утверждает, что Бог не всегда следует установленным нормам справедливости, иногда позволяет процветать беззаконным, трепещет от мысли о Его неуловимом, но грозном присутствии (23.3-17). Повтор накаляет спор докрасна и, таким образом, нагнетает ощущение тревоги и заостряет внимание читателей на рассматриваемых вопросах. Разговорная форма (диалог) указывает на то, что страдания требуют взаимности: понимание их облегчает, а его отсутствие делает нестерпимыми. Ответы Иова, часто в форме жалоб-псалмов (напр., 9.15–35; 13.23–28; 16.6-17), показывают, что, хотя он не согласен с догмой своих друзей, основной спор у него с Богом, Который, как ему известно, ответствен за все. Иов не утверждает, что он безгрешен, а лишь то, что его страдания далеко превосходят любой грех, который он мог совершить. Его ответы не всегда связаны с предыдущей речью, а могут возвращаться к более ранним вопросам или аргументам (напр., Иов в 9.3–4, 15–24 говорит после Вилдада, однако на самом деле отвечает на вопрос Елифаза: "Человек праведнее ли Бога?" [4.17]). [1125]
Изящная поэзия, с ее равновесием, параллелизмом, сжатостью чувствительностью к звуку и богатым воображением, придает диалогу силу и вместе с тем сдержанность. Несмотря на круги повторов, энергичные нападки друзей и усиленные попытки Иова оправдаться, диалоги не приводят к решению; мнения все более и более расходятся, и единственная надежда — на помощь извне.
Вставка со смысловой нагрузкой: размышления о тайне премудрости (хвалебная песнь, гл.28). Это величественное описание вершин премудрости и невозможности их достичь человеческими Средствами, — по-видимому, авторское отступление. Если это часть речи Иова, которая началась в 27.1, то ее, вероятно, следует толковать иронически. Иов боялся Бога (28.28; ср. 1.1, 8; 2.3), однако это оказалось бесполезно! [1126]Если же это целенаправленная вставка, то ее следует приписать автору окончательного текста, который использует ее, чтобы завершить одну часть Книги и подготовить почву для следующей. Как бы отражая тупик, в который зашел бурный диалог, он размышляет о неспособности человека найти, приобрести или разглядеть истинную премудрость без Божественной помощи. Вот итог Книги до этого момента: ни Иов, ни его друзья не нашли решения. Указывая на необходимость Божественной помощи ("Бог знает путь ее [премудрости], и Он ведает место ее", 28.23), он предваряет речь из бури.
Протест против небес: злосчастное падение Иова и его доказательство своей невиновности (поэтическая жалоба, гл.29–31). Искусно продлевая напряжение, автор дает Иову еще одну возможность изложить свое дело. Иов делает это тремя способами, фактически, подводя итог Книги до сего места. Во-первых, он вновь обозревает события в земле Уц, описывая случившуюся с ним перемену от благословения и уважения (гл.29) до издевательств и мучений (гл.30). Затем он клянется в невиновности, описывая свои нравственные и религиозные добродетели в кратком прозаическом рассказе (1.1, 8; 2.3) и дополняя его обширными подробностями (31.1-34). И, наконец, он вновь высказывает желание, чтобы его дело против Бога вновь было выслушано, подкрепляя его тем, что он готов понести проклятие, если его вина будет доказана (ст.35–40). В этот критический момент, когда автор уже подошел к решению вопроса, Иов подтверждает свою основную тему: он не сделал ничего, что могло бы оправдать его страдания; следующий шаг зависит от Бога — либо оправдать Иова, либо уничтожить его.