Страница:
Упрек и урок, попытка Елиуя поправить Иова и его друзей (поэтическое рассуждение, гл.32–37, с прозаическим вступлением, 32. 1–5). Все развитие сюжета до этого момента указывают на то, что вопрос может разрешить только Сам Бог. Друзья уже «выстрелили» всю обойму своих доводов; пыль последней вылазки Иова уже улеглась; читатель готов теперь слышать Самого Бога. Вместо этого, намеренно выдержав некоторое напряжение, автор неожиданно вводит новую фигуру. Ирония выражена даже в его имени — Елиуй ("он (есть)Бог"). Имя его, может, и божественное, но подход его к вопросу такой же человеческий, как и у остальных.
Несмотря на единодушие ученых по поводу того, что речи Елиуя были вставлены после того, как основное произведение было завершено, они играют значительную роль и развитии сюжета Книги. Оттягивая кульминацию, они усиливают напряжение. Повторяя аргументы Иоза (33.8-13) и ответ его друзей или предлагая свой собственный, они углубляют понимание вопроса. [1127]Речи показывают, что молодая мудрость, несмотря на многословие, [1128]столь же малоэффективна, как и старая. Они развивают тему, кратко изложенную Елифазом (5.17), что страдания могут играть дисциплинарную и очистительную роль в Божественном провидении (33.14–30; 36.8-12). [1129]Порицая самонадеянное пренебрежение Иова к путям Божиим (35.16; ср.38.2) и провозглашая величественную власть Бога над всем творением как свидетельство Его надежности в вопросах справедливости (34.12–15; 36.24–37.24), эти места подготавливают почву для голоса Божиего. [1130]Они являются окончательным свидетельством неспособности земных существ постичь небесные тайны; как и другие, Елиуй не знал о споре между Яхве и сатаной.
(7) Голос, заставляющий умолкнуть споры: откровение Яхве о Его силе и славе (поэтическое рассуждение, 38.1-42.6). На протяжении всей Книги источник проблем Иова — Бог, хотя суровые догматические доводы друзей страдальца усиливают его переживания. Елифаз, Вилдад, Софар и Елиуй — все пытались говорить от имени Бога, чтобы прояснить его сомнения и ослабить его внутреннюю борьбу. И все до одного потерпели неудачу. Наконец, настала очередь Яхве.
Божественное присутствие взрывает тишину в земле Уц со всею силою бури (38.1). Как будто сам Бог, наскучив изворотливостью и оттяжками автора, проносится мимо него, чтобы предстать пред Иовом во всей своей невероятной мощи и прямоте. Эта картина противостояния заслуживает нескольких замечаний: (а) На Иова обрушивается кажущийся нескончаемым поток риторических вопросов, которые несут в себе ответы, оставляя его беззащитным, (б) Яхве являет Иову свои чудеса творения (38.4-11), жизненные циклы, времена года и космический миропорядок (ст. 12–38), тайны жизни животных и птиц (38.39–39.30), — как убедительные вселенские подтверждения Божественного суверенитета, повелевающего всей действительностью, включая и жизнь Иова, (в) То, что эта сила относится и к истории Иова, подразумевается лишь тогда, когда Бог вопрошает, способен ли Иов также производить праведный суд в истории (40.1–4). (г) Яхве не дает прямого ответа на недоумение Иова, не открывая ни его причины, ни испытания сатаны, (д) Арсенал аргументов Яхве подтверждает худшие опасения Иова по поводу того, что могло случиться, если бы они встретились: "Если захочет вступить в прение с Ним, то не ответит Ему ни на одно из тысячи… Если действовать силою, то Он могуществен!" (9.3, 19). (е) Характерный прием — повтор, который используется для усиления впечатления от картины богоявления и чтобы еще сильнее подавить Иова, доведя его до безмолвного подчинения (40.3–5; 42.1–6): вторая речь Яхве посвящена двум существам — бегемоту (40.10–19) и левиафану (крокодилу? 40.20–41.25 [МТ 40.25–41.26]), чьи повадки находятся вне человеческого понимания; первая речь, словно, широким взглядом окидывает вселенную, не вдаваясь в подробности какого-либо одного явления, (ж) Последние слова Иова — те, которым он так сопротивлялся в течение всего напряженного и утомительного спора с друзьями: "Поэтому я отрекаюсь и раскаиваюсь в прахе и пепле" (42.6). [1131](з) Иов раскаивается, ибо признал не то, что страдание его заслужено грехом, а что роптал против, недостаточно близко познав Его (ст. 3–6). (и) Ответ пришел не столько в результате узнавания чего-то нового, а потому, что у Иова установились новые отношения с Господом вселенной: "теперь же мои глаза видят Тебя" (ст.5). Многое из того, что друзья и Елиуй говорили о Боге, является правдой, однако слушать о Нем не есть то же самое, что встретиться с Царем небес, — «почему» для страдальца менее важный вопрос, чем "Кто".
(8) Оправдание едва ли необходимо: Бог восстанавливает доброе имя, богатство и семью Иова (прозаический эпилог, 42.7-] 7). Ибо то, что Иов признал огромную разницу между премудростью и властью Бога и своим собственным невежеством и бренностью, и было нужно Богу- Испытание пройдено, и спор с сатаной выигран — но лишь в результате титанической борьбы и огромных усилий. Вера Иова, сильная уже вначале, очищена, как золото, огнем несчастий, непонимания и сомнений. В эпилоге автор заставляет этот золотой характер сверкать в лучах Божественного благословения: оправдание Иова начинается с повторного осуждения трех друзей (ст.7–8), [1132]осуждения, пронизанного иронией, особенно когда Бог говорит, что они рассуждали о самой сущности благочестивой мудрости "не так верно", как Иов (ст.8). Кроме того, Бог назначает Иову исполнить пророческую и священническую роль ходатая, напоминающую его первоначальное служение за своих детей (ст.8; ср. 1.5). Это оправдание — великодушное проявление милости: Бог прощает друзей, восстанавливает имущество и семью Иова (40.10, 12–15), продлевает его жизнь и умножает его благополучие (ст. 16–17). [1133]В свою очередь, Иов следует примеру Божественной милости, молясь за друзей, изводивших его своими аргументами (ст. 10) и проявляя щедрость по отношению к дочерям (ст. 15). [1134]Оправдание подтверждается честью, которую оказали ему родственники, и состраданием, проявленным ими по отношению к Иову, в тот момент они пришли исполнить роль, предназначенную друзьям (ср. ст. 11 с 2.11). Оно завершает развитие сюжета описанием восстановления Богом достояния Иова до степени, превосходящей его первоначальное состояние, указанием на неизменность Бога, признавшего то, что Иов выдержал испытание, опроверг уверенность друзей, что падение Иова было связано с грехом, и показал, что нищета не обязательно более праведное состояние, чем благополучие. Это оправдание основано на силе Бога, [1135]Который Один ответствен как за бедствие, так и за восстановление, и оно возвещает слово милости как своей формой, так и содержанием. Бог оставляет небесный двор и спускается к куче пепла в Уц, чтобы простить доктринерское мудрствование и восстановить состояние неотступно преследуемого напастями Иова, которого Он любяще и поощрительно называет Своим рабом (ст.7–8; ср. 1.8; 2.3).
Единство Книги.Если данный анализ развития сюжета и замысловатых связей его составных частей, по существу, верен, то вопрос о единстве решен положительно. Тем не менее, кое-какие краткие комментарии могут быть полезны в выявлении и возможном разрешении некоторых проблем композиции Книги:
(1) Взаимоотношения прозаических пролога и эпилога с поэтическими разделами объясняют по-разному. Большинство ученых отвергают мысль о том, что поэма была написана первой, а прозаические части добавлены позже. Без предваряющего рассказа, в котором изложены предпосылки, диалоги понять сложно, и они ведут в никуда без завершающего эпилога. Более вероятна теория, кратко описанная выше, согласно которой автор заимствовал прозаический рассказ и приспособил его для своих собственных богословских, а возможно, и личных переживаний, описанных в поэтических разделах. [1136]
Хотя некоторые моменты пролога и эпилога вроде бы диссонируют с тоном поэзии, это не обязательно портит единство Книги: (а) полукочевую жизнь, описанную в прологе, можно примирить с сельскими (31.8, 38–40) или даже городскими картинами (19.15; 29.7), если допустить, что Иов зимовал в городе недалеко от своей земли, а в другие времена года следовал за своими стадами; [1137](б) различия в настроении и ответах Иова между прологом и диалогами можно объяснить прошествием времени и раздражением, вызванным необдуманными ответами друзей.
(2) Третий цикл диалогов (гл.22–27) представляется неполным: речь Вилдада необычно коротка (25.1–6); часть ответа Иова больше похожа на речь Вилдада (25.5-14); и последние стихи ответа Иова, описывающие ужасную участь богатого беззаконника и его семьи (27.13–23), могли первоначально принадлежать Софару. Вопрос здесь заключается не в нескольких авторах, а том, что эта часть рукописи была, по-видимому, повреждена и неправильно воссоздана в ранний период ее существования. [1138]Согласно другому объяснению, усеченный цикл мог быть "средством, при помощи которого автор показал, что спор оборвался", [1139]либо ввиду победы логики Иова, либо ввиду разочарования из-за его упрямства.
Поэма о премудрости (гл.28) часто рассматривается как более позднее добавление. [1140]По современному местонахождению текст приписывается Иову, однако он представляет собой такое изменение в его раздраженном настроении, что его можно толковать лишь как сарказм (см. выше). Тем не менее, как эта поэма, так и заключительные речи Яхве говорят о человеческой неспособности раскрыть тайны Божий. Поскольку тон и содержание поэмы не соответствуют ни словам Иова, ни речам его утешителей, лучше всего рассматривать ее как собственную вставку автора, рассчитанную на то, чтобы снять напряжение и поразмышлять о несостоятельности обеих спорящих сторон. [1141]
Вторую речь Яхве (40.1-41.26) часто рассматривают как позднее добавление в связи с тем, что ей, якобы, не хватает блеска, она лишняя (Иов уже прекратил спорить; 39.33–35) и сосредоточена всего лишь на двух животных. [1142]Высказываясь в защиту единства двух речей Яхве и их роли в Книге, П. Скехэн утверждает, что первая речь (гл.38–39) сознательно рассчитана служить ответом на первую часть заключительного монолога Иова (гл.29–30), в то время как вторая речь (40.2-41.26) по содержанию и длине должна соответствовать второму разделу монолога Иова (гл. З I). [1143]Гордис подтверждает единство двух речей, говоря, что описания бегемота и крокодила, которые угодны Богу, несмотря на их отталкивающий для человека вид, поддерживают "точку зрения о том, что человек, со своей антропоцентричной позиции, не может судить вселенную и ее Создателя". [1144]Вторая речь может показаться чрезмерной для западного уха, не привыкшего к еврейским повторам для нагнетания напряжения. [1145]Нарастающие длинноты описания животных (коня, 39.19–25; бегемота, 40.10–19; крокодила, 40.20–27 [МТ 40.25–41.26]) часть художественных, средств; умножение деталей рассчитано на то, чтобы подавить Иова и заставить его сдаться. [1146]
(5) Речи Елиуя вызвали больше ученых спорса, чем любая другая часть Книги Иова. Взгляд О. Эйсфельдта типичен: "Эти речи вопиющим образом нарушают художественную структуру первоначальной Книги". [1147]Одним из доводов, обычно приводимых в поддержку такого мнения, является то, что Елиуй не упоминается в прологе или других местах Книги до своего появления на сцене. Такое упущение можно объяснить двояко: (1) он входил в состав свиты утешителей или был одним из их учеников и поэтому не упомянут отдельно; [1148](2) упоминание о нем сознательно отложено, чтобы увеличить неожиданность и усилить напряжение, произведенное его речами.
Ввиду длины и силы его речей, необходимо признать примечательность того, что в эпилоге ничего не говорится о вмешательстве Елиуя. Возможная причина этого — то, что его речи восхваляли чудесные тайны Божий и упрекали Иова с меньшей злобой, чем догматизм его друзей, и поэтому он не нуждался в прямом осуждении. Речи Елиуя могли быть добавлены автором позже, без согласованности деталей, необходимой при его введении в эпилог, который уже был написан. [1149]
Считают, что стиль Елиуя заметно отличается от стиля остального диалога. Доводы, основанные на использовании имен Бога (напр., Эл, Яхве, Элоах, Эль-Шаддай) или, якобы, на наличии арамейских слов, достойны внимания, однако не убедительны. Различные темы и обстоятельства могут требовать даже от одного и того же автора употребления различных слов. Одним ключевым элементом стилистического сходства с остальной Книгой является использование Елиуем цитат в качестве обоснования своих собственных замечаний (напр., 33.8-11; 34.5–6; ср.42.3-4а). Это может указывать на один из замыслов автора: пересмотреть и повторить ключевые аргументы Иова с тем, чтобы подготовить почву для заключительных речей Яхве.
Хотя обсуждение единства и целостности Книги Иова будет продолжаться, все большее число ученых приходят к выводу о том, что Книга лучше всего поддается пониманию не расчлененной на части, каждая из которых имеет свою собственную историю, а когда она изучается в своей окончательной форме с целью понять послание, содержащееся в ней в ее настоящем виде. Заключение Гордиса вполне подходящее: "Таким образом, Книга предстает (в результате многосложной работы автора) в виде великолепно сложенного единства, произведения одного автора, обладающего непреходящей гениальностью как художник слова и как религиозный мыслитель, которому равный вряд ли есть во всей истории человечества". [1150]
Ни богодухновенность произведения, ни его авторитет как Писания от единства не зависят. Святой Дух вполне может осенять редакционный процесс, точно так же, как Он осеняет труд первоначального автора. Именно результат богодухновенности приковывает внимание и вызывает повиновение, даже если процесс написания скрывается в тумане древности.
"Жалоба и примирение" иногда определяется как отдельный жанр, следуя структуре вавилонского Лудлул Бел Немеки. Г. Гезе выявил три составные части этого жанра: рассказ о страданиях; плач; божественное вмешательство для исцеления страдальца. [1151]Основная слабость этого предположения — то, что оно не объясняет главного в Книге в ее нынешней форме — спор с друзьями. С.Вестерманн [1152]и другие предполагают, что костяк Книги Иова составляют псалмообразные плачи (жалобы). Эта теория считает, что Книга Иова — не типичное рассмотрение страданий, чего можно было бы ожидать от учительной литературы, а более мучительное и личное исследование. [1153]Вестерманн сделал хорошее дело, подчеркнув многочисленные параллели между речами Иова и псалмами личных жалоб. Однако роль пролога и эпилога, а также советы друзей заметно отличают Книгу от более простых и стереотипных псалмовых форм. [1154]
(3) Б.Гемсер и другие считают, что ключ к форме Книги — юридический диспут: "Формально ее легче всего понять, отождествив с протоколом судебного разбирательства rib(юридический спор или обвинение) между Иовом и Вседержителем, в котором Иов выступает истцом и обвинителем, друзья Иова выступают в роли свидетелей, а также соответчиков и судей, в то время как Бог выступает Обвиняемым и Ответчиком, однако, в основе основ, Он — окончательный Судья как Иова, так и его друзей. [1155] Взгляды Гемсера на возможную связь с юриспруденцией полезны, однако категории спора недостаточны для описания структуры и силы произведения в целом.
(4) В качестве школьного учебника Книга представляла бы попытку учителя убедительно ответить на вопросы своих учеников о "Божественном надзоре над праведными и беззаконными". [1156]Такой подход представляется гораздо более уместным по отношению к дидактическому стилю Пс. Зб, чем к одухотворенному спору Книги Иова. Кроме того, существует так мало свидетельств наличия таких школ в Израиле, что большой осторожности требует принятие этого взгляда, строящего теорию на нетвердом основании другой теории. [1157]
Как философский спор Книга Иова могла быть построена по образцу диалогов Платона. [1158]Однако, тонкие рассуждения и теоретические аргументы греческого симпозиума стоят далеко от напряженного личного и богословского спора на куче пепла в земле Уц.
Часто предлагают рассматривать Книгу как трагедию по греческому образцу. [1159]
По крайней мере, два фактора восстают против какого-либо сравнения с греческой драмой: полное отсутствие какого-либо театрального элемента в богослужении и развлечениях у древних евреев до второго века до Р.Х. и огромная разница в содержании между безразличной, хотя часто и злой судьбой, и нравственным пороком, которые стояли в центре греческой трагедии, и напряжением между Божественной свободой и цельностью Иова, которое властвует над всей Книгой. Книгу Иова можно определить как комедию в силу того, что "она передает чувство несообразности и иронии; и… ее основной сюжет, в конце концов, приводит к счастливому для героя окончанию". [1160]Хотя это представляется привлекательным, еще предстоит доказать, что такие комедийные элементы были распространены на Ближнем Востоке в течение первого тысячелетия.
Притчевую форму (евр. masal)предлагал еще раввин Симеон бен-Лакиш (II в. от Р.Х.), который полагал, что Иов — вымышленный персонаж, чей рассказ был написан для преподнесения духовного урока. [1161]Действительно, речи Иова иногда называются masal (21.1,29.1), а его опыт явно рассчитан на духовное наставление. [1162]
Однако применение жанра притчи к характеристике такого сложного рассказа, как книга Иова, может ввести в заблуждение, поскольку обычно к нему относятся краткие, меткие рассказы, касающиеся одного конкретного вопроса.
(9) Еще одно часто выдвигаемое предположение: книга относится к жанру эпической истории. Андерсен находит сходство между Книгой Иова и историями патриархов, Моисея, Давида и Руфи и приписывает ей четыре характеристики: систематичность приведения фактов; объективность в описании действий персонажей, без проникновения в глубь их эмоций; воздержание автора от нравственных суждений; и концентрация на речах, раскрывающих положение и веру персонажей. [1163] Ни один из этих других «эпосов» не содержит речей такой длины, силы и напряженности, как книга Иова.
Каждый из этих подходов может что-то дать для понимания Книги Иова. Вопрос о жанре — не только предмет интеллектуального любопытства; он — важный ключ к пониманию смысла Книги. Форма и содержание неразрывно переплетены.
Жанр Книги Иова столь сложен, что ее нельзя втиснуть в заранее определенные рамки. Она воистину жалобно рыдает, жарко спорит, строго поучает, потрясает комичностью, жалит иронией и соединяет человеческую мудрость с эпическим великолепием. Но, прежде всего, Книга Иова уникальна, она — литературный дар богодухновенного гения. [1164]
Литературные характеристики.Литературоведы не жалеют превосходных степеней, описывая художественные достоинства Книги Иова. Например, одно лишь разнообразие приемов поэтического параллелизма, включая изящное использование полных триплетов и даже более длинных единиц, говорит о высоком литературном мастерстве. Здесь мы ограничимся кратким обзором метафор и сравнений, ярких картин творения и цитат, что составляет оригинальность почерка автора:
(1) Метафоры и сравнения поражают количеством и разнообразием, вполне заслуживая восторженную похвалу А.С. Пика: "Поэт является мастером метафор, взятых из многих областей жизни". [1165]Например: "Дни мои бегут скорее челнока…" (7.6).
"Дни мои быстрее гонца, — бегут, не видят добра; Несутся, как легкие ладьи, как орел стремится на добычу" (9.25–26). "Кругом разорил меня, и я отхожу" (19.10).
"Ждали меня, как дождя, и, как дождю позднему, открывали уста свои" (29.23). Еще более впечатляют расширенные метафоры, столь искусно детализированные, что граничат с аллегориями:
"Но братья мои неверны, как поток, как быстро текущие ручьи, которые черны от льда, и в которых скрывается снег. Когда становится тепло, они умаляются, а во время жаров исчезают с мест своих. Уклоняют они направление путей своих, заходят в пустыню, и теряются: смотрят на них дороги Фемайские, надеются на них пути Савейские, но остаются пристыженными в своей надежде; приходят туда, и от стыда краснеют. Так и вы теперь ничто; увидели страшное, и испугались" (6.15–21).
"Для дерева есть надежда, что оно, если и будет срублено, снова оживет, и отрасли от него выходить не перестанут. Если и устарел в земле корень его, и пень его замер в пыли, но, лишь почуяло воду, оно дает отпрыски и пускает ветви, как бы вновь посаженное. А человек умирает, и распадается; отошел, и где он?" (14.7-10).
(2) Картины творения поистине непревзойденны по поэтической силе:
"Есть, ли у дождя отец? или кто рождает капли росы? Из чьего чрева выходит лед, и иней небесный, — кто рождает его?" (38.28–29).
"Ты ли дал коню силу и облек шею его гривою? Можешь ли ты испугать его, как саранчу? Храпение ноздрей его — ужас! Он смеется над опасностию, и не робеет, и не отворачивается от меча. Колчан звучит над ним, сверкает копье и дротик" (39.19–20,22-23).
(3) Цитаты играют значительную роль в аргументации, хотя иногда их выявить сложно. Гордис разделяет их на ряд категорий: [1166]
Цитаты народной мудрости: "И отвечал сатана Господу, и сказал: кожу за кожу, [1167]а за жизнь свою отдаст человек все, что есть у него" (2.4). Притчи могут также быть приведены в 11.12; 17.5.
Прямые цитаты мыслей говорящего:
"Когда ложусь, то спрашиваю: "Когда-то встану?"
Но ночь длинна и говорю я:
"Довольно поворочался я до рассвета." (7.4). [1168]
Цитаты прежней точки зрения говорящего:
"Завет положил я с глазами моими, чтобы не помышлять мне о девице. Какая же
участь мне от Бога свыше? И какое наследие от Вседержителя с небес?" (31.1–2).
В своем переводе Гордис схватывает полный смысл ст.2, добавляя вводную строку для пояснения его связи с ст. 1: "Ибо подумал я, если согрешу [этим похотливым взглядом], какая же участь мне от Бога свыше? [1169]
Цитирование притч как текста:
"…я молод летами, а вы старцы; поэтому я робел, и боялся объявлять вам мое мнение. Я говорил сам себе: "пусть говорят дни, и многолетие поучает мудрости".
Но дух в человеке и дыхание Вседержителя дает ему разумение" (32.6–8). Елиуй использовал притчу, чтобы опровергнуть ее и оправдать тем самым свое право на вмешательство, несмотря на свою молодость. Цитирование притчи, чтобы поправить другую притчу:
"В старцах мудрость, и в долголетних разум. У Него премудрость и сила; Его совет и разум" (12.12–13). Добавление «Скажешь» к первому стиху и «Скажу» — ко второму [1170]проясняет спор.
Цитирование мнения другого человека:
"Скажешь: "Бог бережет для детей его несчастие его". — Пусть воздаст Он ему самому, чтобы он это знал" (21.19).
Перевод RSV верно добавляет «Скажешь» в 5.4; 18.12; 20.10, 26, где Иов приводит мнения, выраженные друзьями.
Следующая цитата, которая должна была бы вводиться фразой «Скажешь», повторяет аргумент утешителей о том, что пути Божий неисповедимы (4.17; 11.7-12; 15.8,14):
"Но Бога ли учить мудрости, когда он судит и горних?" (21.22). 11 ив отвечает на этот вопрос в ст.23–26.
Иногда в тексте используются вводные фразы для пояснения того, что далее следует цитата:
"Вы скажете: "где дом князя, и где шатер, в котором жили беззаконные" (ст.28). [1171]Цитируя одну лишь Книгу Иова, можно написать очерк библейского подхода к эстетике. Сочетание возвышенных размышлений о путях Божиих для рода человеческого и совершенных литературных достижений отводит Книге Иова ни с чем не сравнимое место в мировой литературе.
Формы."Книга Иова представляет собой удивительную смесь почти всех видов литературы, встречающихся в Ветхом Завете". [1172]Действительно, для исследований в области формальной критики эти сорок две главы — золотые россыпи. С невероятным умением автор вплетает в ткань произведения несколько десятков легко узнаваемых литературных форм. Приводимые здесь образцы не только отражают это впечатляющее литературное многообразие, но и дают ключи к разгадке настроения и замысла автора, который использовал эти формы не столько для того, чтобы поразить слушателей, сколько для передачи нюансов повествования:
Прозаическое повествование (1.1–2.13; 32.1–5; 42.7-17) составляет основной рассказ, обрамляет поэзию и вводит Елиуя. Большинство его характеристик были уже рассмотрены выше (стр.522–524).
Несмотря на единодушие ученых по поводу того, что речи Елиуя были вставлены после того, как основное произведение было завершено, они играют значительную роль и развитии сюжета Книги. Оттягивая кульминацию, они усиливают напряжение. Повторяя аргументы Иоза (33.8-13) и ответ его друзей или предлагая свой собственный, они углубляют понимание вопроса. [1127]Речи показывают, что молодая мудрость, несмотря на многословие, [1128]столь же малоэффективна, как и старая. Они развивают тему, кратко изложенную Елифазом (5.17), что страдания могут играть дисциплинарную и очистительную роль в Божественном провидении (33.14–30; 36.8-12). [1129]Порицая самонадеянное пренебрежение Иова к путям Божиим (35.16; ср.38.2) и провозглашая величественную власть Бога над всем творением как свидетельство Его надежности в вопросах справедливости (34.12–15; 36.24–37.24), эти места подготавливают почву для голоса Божиего. [1130]Они являются окончательным свидетельством неспособности земных существ постичь небесные тайны; как и другие, Елиуй не знал о споре между Яхве и сатаной.
(7) Голос, заставляющий умолкнуть споры: откровение Яхве о Его силе и славе (поэтическое рассуждение, 38.1-42.6). На протяжении всей Книги источник проблем Иова — Бог, хотя суровые догматические доводы друзей страдальца усиливают его переживания. Елифаз, Вилдад, Софар и Елиуй — все пытались говорить от имени Бога, чтобы прояснить его сомнения и ослабить его внутреннюю борьбу. И все до одного потерпели неудачу. Наконец, настала очередь Яхве.
Божественное присутствие взрывает тишину в земле Уц со всею силою бури (38.1). Как будто сам Бог, наскучив изворотливостью и оттяжками автора, проносится мимо него, чтобы предстать пред Иовом во всей своей невероятной мощи и прямоте. Эта картина противостояния заслуживает нескольких замечаний: (а) На Иова обрушивается кажущийся нескончаемым поток риторических вопросов, которые несут в себе ответы, оставляя его беззащитным, (б) Яхве являет Иову свои чудеса творения (38.4-11), жизненные циклы, времена года и космический миропорядок (ст. 12–38), тайны жизни животных и птиц (38.39–39.30), — как убедительные вселенские подтверждения Божественного суверенитета, повелевающего всей действительностью, включая и жизнь Иова, (в) То, что эта сила относится и к истории Иова, подразумевается лишь тогда, когда Бог вопрошает, способен ли Иов также производить праведный суд в истории (40.1–4). (г) Яхве не дает прямого ответа на недоумение Иова, не открывая ни его причины, ни испытания сатаны, (д) Арсенал аргументов Яхве подтверждает худшие опасения Иова по поводу того, что могло случиться, если бы они встретились: "Если захочет вступить в прение с Ним, то не ответит Ему ни на одно из тысячи… Если действовать силою, то Он могуществен!" (9.3, 19). (е) Характерный прием — повтор, который используется для усиления впечатления от картины богоявления и чтобы еще сильнее подавить Иова, доведя его до безмолвного подчинения (40.3–5; 42.1–6): вторая речь Яхве посвящена двум существам — бегемоту (40.10–19) и левиафану (крокодилу? 40.20–41.25 [МТ 40.25–41.26]), чьи повадки находятся вне человеческого понимания; первая речь, словно, широким взглядом окидывает вселенную, не вдаваясь в подробности какого-либо одного явления, (ж) Последние слова Иова — те, которым он так сопротивлялся в течение всего напряженного и утомительного спора с друзьями: "Поэтому я отрекаюсь и раскаиваюсь в прахе и пепле" (42.6). [1131](з) Иов раскаивается, ибо признал не то, что страдание его заслужено грехом, а что роптал против, недостаточно близко познав Его (ст. 3–6). (и) Ответ пришел не столько в результате узнавания чего-то нового, а потому, что у Иова установились новые отношения с Господом вселенной: "теперь же мои глаза видят Тебя" (ст.5). Многое из того, что друзья и Елиуй говорили о Боге, является правдой, однако слушать о Нем не есть то же самое, что встретиться с Царем небес, — «почему» для страдальца менее важный вопрос, чем "Кто".
(8) Оправдание едва ли необходимо: Бог восстанавливает доброе имя, богатство и семью Иова (прозаический эпилог, 42.7-] 7). Ибо то, что Иов признал огромную разницу между премудростью и властью Бога и своим собственным невежеством и бренностью, и было нужно Богу- Испытание пройдено, и спор с сатаной выигран — но лишь в результате титанической борьбы и огромных усилий. Вера Иова, сильная уже вначале, очищена, как золото, огнем несчастий, непонимания и сомнений. В эпилоге автор заставляет этот золотой характер сверкать в лучах Божественного благословения: оправдание Иова начинается с повторного осуждения трех друзей (ст.7–8), [1132]осуждения, пронизанного иронией, особенно когда Бог говорит, что они рассуждали о самой сущности благочестивой мудрости "не так верно", как Иов (ст.8). Кроме того, Бог назначает Иову исполнить пророческую и священническую роль ходатая, напоминающую его первоначальное служение за своих детей (ст.8; ср. 1.5). Это оправдание — великодушное проявление милости: Бог прощает друзей, восстанавливает имущество и семью Иова (40.10, 12–15), продлевает его жизнь и умножает его благополучие (ст. 16–17). [1133]В свою очередь, Иов следует примеру Божественной милости, молясь за друзей, изводивших его своими аргументами (ст. 10) и проявляя щедрость по отношению к дочерям (ст. 15). [1134]Оправдание подтверждается честью, которую оказали ему родственники, и состраданием, проявленным ими по отношению к Иову, в тот момент они пришли исполнить роль, предназначенную друзьям (ср. ст. 11 с 2.11). Оно завершает развитие сюжета описанием восстановления Богом достояния Иова до степени, превосходящей его первоначальное состояние, указанием на неизменность Бога, признавшего то, что Иов выдержал испытание, опроверг уверенность друзей, что падение Иова было связано с грехом, и показал, что нищета не обязательно более праведное состояние, чем благополучие. Это оправдание основано на силе Бога, [1135]Который Один ответствен как за бедствие, так и за восстановление, и оно возвещает слово милости как своей формой, так и содержанием. Бог оставляет небесный двор и спускается к куче пепла в Уц, чтобы простить доктринерское мудрствование и восстановить состояние неотступно преследуемого напастями Иова, которого Он любяще и поощрительно называет Своим рабом (ст.7–8; ср. 1.8; 2.3).
Единство Книги.Если данный анализ развития сюжета и замысловатых связей его составных частей, по существу, верен, то вопрос о единстве решен положительно. Тем не менее, кое-какие краткие комментарии могут быть полезны в выявлении и возможном разрешении некоторых проблем композиции Книги:
(1) Взаимоотношения прозаических пролога и эпилога с поэтическими разделами объясняют по-разному. Большинство ученых отвергают мысль о том, что поэма была написана первой, а прозаические части добавлены позже. Без предваряющего рассказа, в котором изложены предпосылки, диалоги понять сложно, и они ведут в никуда без завершающего эпилога. Более вероятна теория, кратко описанная выше, согласно которой автор заимствовал прозаический рассказ и приспособил его для своих собственных богословских, а возможно, и личных переживаний, описанных в поэтических разделах. [1136]
Хотя некоторые моменты пролога и эпилога вроде бы диссонируют с тоном поэзии, это не обязательно портит единство Книги: (а) полукочевую жизнь, описанную в прологе, можно примирить с сельскими (31.8, 38–40) или даже городскими картинами (19.15; 29.7), если допустить, что Иов зимовал в городе недалеко от своей земли, а в другие времена года следовал за своими стадами; [1137](б) различия в настроении и ответах Иова между прологом и диалогами можно объяснить прошествием времени и раздражением, вызванным необдуманными ответами друзей.
(2) Третий цикл диалогов (гл.22–27) представляется неполным: речь Вилдада необычно коротка (25.1–6); часть ответа Иова больше похожа на речь Вилдада (25.5-14); и последние стихи ответа Иова, описывающие ужасную участь богатого беззаконника и его семьи (27.13–23), могли первоначально принадлежать Софару. Вопрос здесь заключается не в нескольких авторах, а том, что эта часть рукописи была, по-видимому, повреждена и неправильно воссоздана в ранний период ее существования. [1138]Согласно другому объяснению, усеченный цикл мог быть "средством, при помощи которого автор показал, что спор оборвался", [1139]либо ввиду победы логики Иова, либо ввиду разочарования из-за его упрямства.
Поэма о премудрости (гл.28) часто рассматривается как более позднее добавление. [1140]По современному местонахождению текст приписывается Иову, однако он представляет собой такое изменение в его раздраженном настроении, что его можно толковать лишь как сарказм (см. выше). Тем не менее, как эта поэма, так и заключительные речи Яхве говорят о человеческой неспособности раскрыть тайны Божий. Поскольку тон и содержание поэмы не соответствуют ни словам Иова, ни речам его утешителей, лучше всего рассматривать ее как собственную вставку автора, рассчитанную на то, чтобы снять напряжение и поразмышлять о несостоятельности обеих спорящих сторон. [1141]
Вторую речь Яхве (40.1-41.26) часто рассматривают как позднее добавление в связи с тем, что ей, якобы, не хватает блеска, она лишняя (Иов уже прекратил спорить; 39.33–35) и сосредоточена всего лишь на двух животных. [1142]Высказываясь в защиту единства двух речей Яхве и их роли в Книге, П. Скехэн утверждает, что первая речь (гл.38–39) сознательно рассчитана служить ответом на первую часть заключительного монолога Иова (гл.29–30), в то время как вторая речь (40.2-41.26) по содержанию и длине должна соответствовать второму разделу монолога Иова (гл. З I). [1143]Гордис подтверждает единство двух речей, говоря, что описания бегемота и крокодила, которые угодны Богу, несмотря на их отталкивающий для человека вид, поддерживают "точку зрения о том, что человек, со своей антропоцентричной позиции, не может судить вселенную и ее Создателя". [1144]Вторая речь может показаться чрезмерной для западного уха, не привыкшего к еврейским повторам для нагнетания напряжения. [1145]Нарастающие длинноты описания животных (коня, 39.19–25; бегемота, 40.10–19; крокодила, 40.20–27 [МТ 40.25–41.26]) часть художественных, средств; умножение деталей рассчитано на то, чтобы подавить Иова и заставить его сдаться. [1146]
(5) Речи Елиуя вызвали больше ученых спорса, чем любая другая часть Книги Иова. Взгляд О. Эйсфельдта типичен: "Эти речи вопиющим образом нарушают художественную структуру первоначальной Книги". [1147]Одним из доводов, обычно приводимых в поддержку такого мнения, является то, что Елиуй не упоминается в прологе или других местах Книги до своего появления на сцене. Такое упущение можно объяснить двояко: (1) он входил в состав свиты утешителей или был одним из их учеников и поэтому не упомянут отдельно; [1148](2) упоминание о нем сознательно отложено, чтобы увеличить неожиданность и усилить напряжение, произведенное его речами.
Ввиду длины и силы его речей, необходимо признать примечательность того, что в эпилоге ничего не говорится о вмешательстве Елиуя. Возможная причина этого — то, что его речи восхваляли чудесные тайны Божий и упрекали Иова с меньшей злобой, чем догматизм его друзей, и поэтому он не нуждался в прямом осуждении. Речи Елиуя могли быть добавлены автором позже, без согласованности деталей, необходимой при его введении в эпилог, который уже был написан. [1149]
Считают, что стиль Елиуя заметно отличается от стиля остального диалога. Доводы, основанные на использовании имен Бога (напр., Эл, Яхве, Элоах, Эль-Шаддай) или, якобы, на наличии арамейских слов, достойны внимания, однако не убедительны. Различные темы и обстоятельства могут требовать даже от одного и того же автора употребления различных слов. Одним ключевым элементом стилистического сходства с остальной Книгой является использование Елиуем цитат в качестве обоснования своих собственных замечаний (напр., 33.8-11; 34.5–6; ср.42.3-4а). Это может указывать на один из замыслов автора: пересмотреть и повторить ключевые аргументы Иова с тем, чтобы подготовить почву для заключительных речей Яхве.
Хотя обсуждение единства и целостности Книги Иова будет продолжаться, все большее число ученых приходят к выводу о том, что Книга лучше всего поддается пониманию не расчлененной на части, каждая из которых имеет свою собственную историю, а когда она изучается в своей окончательной форме с целью понять послание, содержащееся в ней в ее настоящем виде. Заключение Гордиса вполне подходящее: "Таким образом, Книга предстает (в результате многосложной работы автора) в виде великолепно сложенного единства, произведения одного автора, обладающего непреходящей гениальностью как художник слова и как религиозный мыслитель, которому равный вряд ли есть во всей истории человечества". [1150]
Ни богодухновенность произведения, ни его авторитет как Писания от единства не зависят. Святой Дух вполне может осенять редакционный процесс, точно так же, как Он осеняет труд первоначального автора. Именно результат богодухновенности приковывает внимание и вызывает повиновение, даже если процесс написания скрывается в тумане древности.
ЛИТЕРАТУРНЫЕ СООБРАЖЕНИЯ
Жанр.К какому жанру относится Книга Иова? Как видно из приводимых ниже жанров, убедительного ответа на этот вопрос не существует."Жалоба и примирение" иногда определяется как отдельный жанр, следуя структуре вавилонского Лудлул Бел Немеки. Г. Гезе выявил три составные части этого жанра: рассказ о страданиях; плач; божественное вмешательство для исцеления страдальца. [1151]Основная слабость этого предположения — то, что оно не объясняет главного в Книге в ее нынешней форме — спор с друзьями. С.Вестерманн [1152]и другие предполагают, что костяк Книги Иова составляют псалмообразные плачи (жалобы). Эта теория считает, что Книга Иова — не типичное рассмотрение страданий, чего можно было бы ожидать от учительной литературы, а более мучительное и личное исследование. [1153]Вестерманн сделал хорошее дело, подчеркнув многочисленные параллели между речами Иова и псалмами личных жалоб. Однако роль пролога и эпилога, а также советы друзей заметно отличают Книгу от более простых и стереотипных псалмовых форм. [1154]
(3) Б.Гемсер и другие считают, что ключ к форме Книги — юридический диспут: "Формально ее легче всего понять, отождествив с протоколом судебного разбирательства rib(юридический спор или обвинение) между Иовом и Вседержителем, в котором Иов выступает истцом и обвинителем, друзья Иова выступают в роли свидетелей, а также соответчиков и судей, в то время как Бог выступает Обвиняемым и Ответчиком, однако, в основе основ, Он — окончательный Судья как Иова, так и его друзей. [1155] Взгляды Гемсера на возможную связь с юриспруденцией полезны, однако категории спора недостаточны для описания структуры и силы произведения в целом.
(4) В качестве школьного учебника Книга представляла бы попытку учителя убедительно ответить на вопросы своих учеников о "Божественном надзоре над праведными и беззаконными". [1156]Такой подход представляется гораздо более уместным по отношению к дидактическому стилю Пс. Зб, чем к одухотворенному спору Книги Иова. Кроме того, существует так мало свидетельств наличия таких школ в Израиле, что большой осторожности требует принятие этого взгляда, строящего теорию на нетвердом основании другой теории. [1157]
Как философский спор Книга Иова могла быть построена по образцу диалогов Платона. [1158]Однако, тонкие рассуждения и теоретические аргументы греческого симпозиума стоят далеко от напряженного личного и богословского спора на куче пепла в земле Уц.
Часто предлагают рассматривать Книгу как трагедию по греческому образцу. [1159]
По крайней мере, два фактора восстают против какого-либо сравнения с греческой драмой: полное отсутствие какого-либо театрального элемента в богослужении и развлечениях у древних евреев до второго века до Р.Х. и огромная разница в содержании между безразличной, хотя часто и злой судьбой, и нравственным пороком, которые стояли в центре греческой трагедии, и напряжением между Божественной свободой и цельностью Иова, которое властвует над всей Книгой. Книгу Иова можно определить как комедию в силу того, что "она передает чувство несообразности и иронии; и… ее основной сюжет, в конце концов, приводит к счастливому для героя окончанию". [1160]Хотя это представляется привлекательным, еще предстоит доказать, что такие комедийные элементы были распространены на Ближнем Востоке в течение первого тысячелетия.
Притчевую форму (евр. masal)предлагал еще раввин Симеон бен-Лакиш (II в. от Р.Х.), который полагал, что Иов — вымышленный персонаж, чей рассказ был написан для преподнесения духовного урока. [1161]Действительно, речи Иова иногда называются masal (21.1,29.1), а его опыт явно рассчитан на духовное наставление. [1162]
Однако применение жанра притчи к характеристике такого сложного рассказа, как книга Иова, может ввести в заблуждение, поскольку обычно к нему относятся краткие, меткие рассказы, касающиеся одного конкретного вопроса.
(9) Еще одно часто выдвигаемое предположение: книга относится к жанру эпической истории. Андерсен находит сходство между Книгой Иова и историями патриархов, Моисея, Давида и Руфи и приписывает ей четыре характеристики: систематичность приведения фактов; объективность в описании действий персонажей, без проникновения в глубь их эмоций; воздержание автора от нравственных суждений; и концентрация на речах, раскрывающих положение и веру персонажей. [1163] Ни один из этих других «эпосов» не содержит речей такой длины, силы и напряженности, как книга Иова.
Каждый из этих подходов может что-то дать для понимания Книги Иова. Вопрос о жанре — не только предмет интеллектуального любопытства; он — важный ключ к пониманию смысла Книги. Форма и содержание неразрывно переплетены.
Жанр Книги Иова столь сложен, что ее нельзя втиснуть в заранее определенные рамки. Она воистину жалобно рыдает, жарко спорит, строго поучает, потрясает комичностью, жалит иронией и соединяет человеческую мудрость с эпическим великолепием. Но, прежде всего, Книга Иова уникальна, она — литературный дар богодухновенного гения. [1164]
Литературные характеристики.Литературоведы не жалеют превосходных степеней, описывая художественные достоинства Книги Иова. Например, одно лишь разнообразие приемов поэтического параллелизма, включая изящное использование полных триплетов и даже более длинных единиц, говорит о высоком литературном мастерстве. Здесь мы ограничимся кратким обзором метафор и сравнений, ярких картин творения и цитат, что составляет оригинальность почерка автора:
(1) Метафоры и сравнения поражают количеством и разнообразием, вполне заслуживая восторженную похвалу А.С. Пика: "Поэт является мастером метафор, взятых из многих областей жизни". [1165]Например: "Дни мои бегут скорее челнока…" (7.6).
"Дни мои быстрее гонца, — бегут, не видят добра; Несутся, как легкие ладьи, как орел стремится на добычу" (9.25–26). "Кругом разорил меня, и я отхожу" (19.10).
"Ждали меня, как дождя, и, как дождю позднему, открывали уста свои" (29.23). Еще более впечатляют расширенные метафоры, столь искусно детализированные, что граничат с аллегориями:
"Но братья мои неверны, как поток, как быстро текущие ручьи, которые черны от льда, и в которых скрывается снег. Когда становится тепло, они умаляются, а во время жаров исчезают с мест своих. Уклоняют они направление путей своих, заходят в пустыню, и теряются: смотрят на них дороги Фемайские, надеются на них пути Савейские, но остаются пристыженными в своей надежде; приходят туда, и от стыда краснеют. Так и вы теперь ничто; увидели страшное, и испугались" (6.15–21).
"Для дерева есть надежда, что оно, если и будет срублено, снова оживет, и отрасли от него выходить не перестанут. Если и устарел в земле корень его, и пень его замер в пыли, но, лишь почуяло воду, оно дает отпрыски и пускает ветви, как бы вновь посаженное. А человек умирает, и распадается; отошел, и где он?" (14.7-10).
(2) Картины творения поистине непревзойденны по поэтической силе:
"Есть, ли у дождя отец? или кто рождает капли росы? Из чьего чрева выходит лед, и иней небесный, — кто рождает его?" (38.28–29).
"Ты ли дал коню силу и облек шею его гривою? Можешь ли ты испугать его, как саранчу? Храпение ноздрей его — ужас! Он смеется над опасностию, и не робеет, и не отворачивается от меча. Колчан звучит над ним, сверкает копье и дротик" (39.19–20,22-23).
(3) Цитаты играют значительную роль в аргументации, хотя иногда их выявить сложно. Гордис разделяет их на ряд категорий: [1166]
Цитаты народной мудрости: "И отвечал сатана Господу, и сказал: кожу за кожу, [1167]а за жизнь свою отдаст человек все, что есть у него" (2.4). Притчи могут также быть приведены в 11.12; 17.5.
Прямые цитаты мыслей говорящего:
"Когда ложусь, то спрашиваю: "Когда-то встану?"
Но ночь длинна и говорю я:
"Довольно поворочался я до рассвета." (7.4). [1168]
Цитаты прежней точки зрения говорящего:
"Завет положил я с глазами моими, чтобы не помышлять мне о девице. Какая же
участь мне от Бога свыше? И какое наследие от Вседержителя с небес?" (31.1–2).
В своем переводе Гордис схватывает полный смысл ст.2, добавляя вводную строку для пояснения его связи с ст. 1: "Ибо подумал я, если согрешу [этим похотливым взглядом], какая же участь мне от Бога свыше? [1169]
Цитирование притч как текста:
"…я молод летами, а вы старцы; поэтому я робел, и боялся объявлять вам мое мнение. Я говорил сам себе: "пусть говорят дни, и многолетие поучает мудрости".
Но дух в человеке и дыхание Вседержителя дает ему разумение" (32.6–8). Елиуй использовал притчу, чтобы опровергнуть ее и оправдать тем самым свое право на вмешательство, несмотря на свою молодость. Цитирование притчи, чтобы поправить другую притчу:
"В старцах мудрость, и в долголетних разум. У Него премудрость и сила; Его совет и разум" (12.12–13). Добавление «Скажешь» к первому стиху и «Скажу» — ко второму [1170]проясняет спор.
Цитирование мнения другого человека:
"Скажешь: "Бог бережет для детей его несчастие его". — Пусть воздаст Он ему самому, чтобы он это знал" (21.19).
Перевод RSV верно добавляет «Скажешь» в 5.4; 18.12; 20.10, 26, где Иов приводит мнения, выраженные друзьями.
Следующая цитата, которая должна была бы вводиться фразой «Скажешь», повторяет аргумент утешителей о том, что пути Божий неисповедимы (4.17; 11.7-12; 15.8,14):
"Но Бога ли учить мудрости, когда он судит и горних?" (21.22). 11 ив отвечает на этот вопрос в ст.23–26.
Иногда в тексте используются вводные фразы для пояснения того, что далее следует цитата:
"Вы скажете: "где дом князя, и где шатер, в котором жили беззаконные" (ст.28). [1171]Цитируя одну лишь Книгу Иова, можно написать очерк библейского подхода к эстетике. Сочетание возвышенных размышлений о путях Божиих для рода человеческого и совершенных литературных достижений отводит Книге Иова ни с чем не сравнимое место в мировой литературе.
Формы."Книга Иова представляет собой удивительную смесь почти всех видов литературы, встречающихся в Ветхом Завете". [1172]Действительно, для исследований в области формальной критики эти сорок две главы — золотые россыпи. С невероятным умением автор вплетает в ткань произведения несколько десятков легко узнаваемых литературных форм. Приводимые здесь образцы не только отражают это впечатляющее литературное многообразие, но и дают ключи к разгадке настроения и замысла автора, который использовал эти формы не столько для того, чтобы поразить слушателей, сколько для передачи нюансов повествования:
Прозаическое повествование (1.1–2.13; 32.1–5; 42.7-17) составляет основной рассказ, обрамляет поэзию и вводит Елиуя. Большинство его характеристик были уже рассмотрены выше (стр.522–524).