Ладыженский Олег. Мост над океаном

   Скоро осень, все изменится в округе…

И. Бродский «Письма римскому другу»

 
   Х
 
   Нынче холодно, и в доме плохо топят,
   Только водкой и спасаешься, однако,
   Я не знаю, Костя, как у вас в Европе,
   А у нас в Европе мерзнешь, как собака.
 
   Приезжай, накатим спирту без закуски
   И почувствуем себя богаче Креза –
   Если выпало евреям пить по-русски,
   То плевать уже, крещен или обрезан.
 
   Я сижу за монитором. Теплый свитер,
   Уподобившись клопам, кусает шею,
   В голове кишат мечты про аква-виту –
   Лишь подумаю, и сразу хорошеет.
 
   Х
 
   За окном в снегу империи обломки,
   Пес бродячий их клеймит мочою желтой,
   Знаешь, Костя, раз сидим на самой кромке,
   То уж лучше бы в штанах, чем голой жопой.
 
   И приличней, и не так страдает анус,
   И соседи-гады сплетничать устали.
   Никуда я не поеду. Здесь останусь, –
   Мир и так уже до дырок истоптали.
 
   Близко к вьюге – далеко от Кали-юги.
   Как сказал мне старый хрен у ресторана:
   "Все жиды и губернаторы – ворюги!"
   Взгляд, конечно, очень варварский и странный.
 
   Х
 
   Был в борделе. Думал, со смеху не встанет.
   Дом терпимости эпохи Интернета:
   Тот к гетере, этот к гейше иль к путане…
   Заказал простую блядь – сказали, нету.
 
   Поживем еще. А там и врезать дуба
   Будет, в сущности, не жалко. Может статься,
   Жизнь отвалит неожиданно и грубо,-
   Все приятнее, чем гнить вонючим старцем.
 
   Сядем где-то между Стиксом и Коцитом,
   На газетке сало, хлеб, бутылка водки,
   И помянем тех, кто живы: мол, не ссы там!
   Все здесь будем. Обживемся, вышлем фотки.
 
   Х
 
   Холод стёкла заплетает кружевами.
   В щели дует. Как всегда, забыл заклеить.
   В старом скверике февраль переживает
   И, ссутулившись, метется вдоль аллеи.
 
   Календарь китайский с рыбками. Сардины
   Или шпроты – жрать охота, вот и грежу.
   Подоконник белый. Белые гардины.
   В кресле – я. Еще бываю злой, но реже.

АВТО-ОДА

   Я тупо приближаюсь к сорока.
   Я пью коньяк, страдаю от похмелья,
   Закусываю пиво карамелью,
   И тупо приближаюсь к сорока.
 
   Я мудро приближаюсь к сорока.
   Я знаю Будду, Кришну, Моисея,
   Я создал половину "Одиссея…"
   И мудро приближаюсь к сорока.
 
   Я лихо приближаюсь к сорока.
   Лукавый бес в ребро стучит рогами
   И, убежденный гений полигамий,
   Я лихо приближаюсь к сорока.
 
   Я смело приближаюсь к сорока.
   Пускай из грязи нам не встать князьями,
   Но, преданными окружен друзьями,
   Я смело приближаюсь к сорока.
 
   Я тихо приближаюсь к сорока.
   Жена и дочь мое смягчают сердце,
   Как водку улучшают медом с перцем…
   Я тихо приближаюсь к сорока.
 
   Я бодро приближаюсь к сорока,
   Способный на поползновенья ваши
   Ответить микацуки и маваши,
   Плюс попаданье в челюсть кулака.
 
   Я с кайфом приближаюсь к сорока.
   Употребляя внутрь и наружно,
   Я знаю, что душе и телу нужно,
   И с кайфом приближаюсь к сорока.
 
   Пусть нам судьба отмерила срока –
   Так выпьем, чтоб и после сорока
   Тверды мои остались атрибуты:
   Рассудок, член, характер и рука!

Я НИКОГДА…

I. НА БАЛКОНЕ

   Я никогда не напишу про них. Мещане, обыватели, бытовка, февральский переулок, лай собак (лохматый Тузик гадит у подъезда, и бабушка Анюта впопыхах уводит пса: не приведи Господь, увидит отставной майор Трофимов – не оберешься криков, а убрать за Тузиком радикулит мешает…); мне не суметь увидеть эту жизнь, как ночью может видеть сны слепец, как дети видят небо, – всякий раз по-новому, в восторге, с интересом к трамваю, гастроному, муравью, дымящемуся летнему асфальту, мучительной капели в ноябре (балкон потек, и капли лупят в таз, подставленный внизу: зима, не медли!.. приди и заморозь…); нам кажется, что это серый цвет, дальтоники, мы сетуем, вздыхая, меняя суету на суету, сжимаем в кулачке тщету побега, горсть медяков, желая одного: купить хоть ненадолго новый мир, где будет солнце, звезды, смех и слезы, азарт погони, прелесть искушенья, друзья, враги, события, судьба… Вы ищете не там, где потеряли. О да, согласен, что под фонарем искать светлее, но монетка счастья упала из кармана не сейчас – вчера, позавчера, прошедшим летом, пять лет тому назад, давным-давно, и ваши фонари уныло светят, веля "Ищи!" – овчарке так велит ее хозяин.
   Нет, не напишу.
   Лишен таланта, скучен, не умею.
   Могу лишь обмануть. "В доспехе латном, один на сотню, с палашом в руке…" Или иначе: "Звездолет "Борец", закончив гипер-квантовый скачок, встал на орбите. Молодой десантник…" И будет мне почет. Тираж вскипит девятым валом, пеною обильной, с базара понесут мои творенья, и, надорвавшись, треснет Интернет от жарких писем: "Лапочка писатель! Не чаю уж дождаться продолженья великой эпопеи!" Я отвечу. Скажу, что продолженье скоро будет. Пишу для вас, любимых, дорогих…
   Я никогда не напишу про вас.
   Пожав плечами, ухожу с балкона.

II. УБИТЬ ГЕРОЯ

   Убить легко. Копьем – как авторучкой. Фломастер – меч. Яд – порция чернил. Толкнуть с обрыва, связанного, в спину, – как вымарать абзац. Убить легко. "За что?" – взмывает одинокий крик, чтоб кануть в Лету. Глупый. Ни за что. Ты виноват уж тем, что мной рожден: смешной, нелепый, лишний персонаж, и о тебе приятней сочинять успешный квест, чем встретиться однажды лицом к лицу. Да, хочется мне кушать, и вот: небрежно вымаран абзац по имени Содом, за ним другой, по имени Гоморра. Продолжать? Зачеркнуты жена и дети Иова. Зачеркнут ты. Не бойся. Ты умрешь не навсегда. Я воскрешу твой труп – драконьими зубами на снегу, метафорами, повестью о жизни, которая, подобно мотыльку, пришпилена к бумаге: не летай, сожженый лампой, солнцем, тем огнем, к которому опасно приближаться. И правде не открыться: ты убит. Я правду наряжу в одежды лжи – и ложь одену в правды наготу. Я напишу, как ты взрослел, как рос и вырос наконец, – героем став, свершил деянья, бросившие небу столь дерзкий вызов, что небесный свод зарделся от стыда; я расскажу, как великаны пали пред тобой, и сотни ослепительных красавиц пришли к тебе, и сотни мудрецов на твой вопрос ответа не нашли.
   Убить легко.
   Позволь тебя убить. Не укоряй. И не молчи – покорность доверчиво-безгласной немоты иль бунт немой равно бесцельны. Знаешь, мне очень больно убивать тебя. Ты чувствуешь: я ямбом говорю, как будто ямб сумеет укрепить мое решенье. Убивать легко. Ты чувствуешь, сочувствуешь, молчишь, без осужденья смотришь на меня и ждешь решенья. Жди. Сейчас. Сейчас…
   Убить легко.
   Кого? Тебя? Себя?!
   Я никогда…

III. БАЛЛАДА РЫЦАРЯ

   Я никогда не стану здесь своим.
   Я – лжец, а люди вдребезги правдивы,
   И если происходят рецидивы,
   То лишь по наущению Змеи.
 
   Я никогда не стану вам родней.
   Я – пьяница, а вы воспели трезвость,
   И если где царит хмельная резвость,
   То лишь в беспутных, вскормленных Свиньей.
 
   Мне никогда не быть одним из вас.
   Я горд, а вы неизмеримо кротки,
   И, где в почете цепи и решетки,
   В опале грива честолюбца-Льва.
 
   Давно пора мне на сковороду.
   Домой. В геенну. Смейтесь! – я в аду.
 
   Но если дом горит, и плачут дети,
   И псу подстилкой служит добродетель,
   И кротость с беззаконьем не в ладу, –
   Тогда зовите.
   Мрачен или светел,
   Как летний дождь, как ураганный ветер,
   Лев, и Свинья, и Змей, за все в ответе, –
   Зовите, люди!
   Громче! –
   я приду.

IV. ВНЕЗАПНОЕ

   Вспомнил, что сердце – слева,
   Вспомнил, что печень – справа,
   Вспомнил, что дни – мгновенны,
   Вспомнил, что я – не вечен.
 
   Думал забыть – не вышло.
 
   * * *
 
   Не пей, Ивашка, из копытца,
   Не будь козлом!
   Дана еще одна попытка,
   Считай – свезло,
 
   Иди домой. Там на полатях
   Вольготно спать,
   Там за работу деньги платят,
   Где грош, где пять,
 
   Там в праздник хорошо упиться,
   Первак горюч…
   Копытце ты мое, копытце,
   Кастальский ключ.
 
   * * *
 
   Остываю, забываю,
   Ничего не успеваю,
   От ушедшего трамвая
   Понемногу отстаю,
 
   Не прикрывши рта, зеваю,
   Где ни попадя бываю,
   Эту чашу допиваю
   И другую достаю.
 
   Стал слегка сентиментален,
   Ночью сплю, дружу с ментами,
   Не тираню милых жен
   И не лезу на рожон.
 
   Старость?!

ПОПЫТКА ПРОЩАНИЯ

   (1982 г. – 2002 г.)

 

I

   Мне, в сущности, и не больно, –
   Какая тут, к черту, боль?! –
   Я вышел живым из боя,
   Из боя с самим собой.
 
   От завтрака до обеда
   Сижу, вспоминая бой,
   Не хочется мне победы.
   Не хочется, видит бог.
 
   Прости, если сможешь, крошка,
   За слабенькие стихи,
   За горсточку дней хороших,
   За сонмище дней плохих,
 
   Ведь многого не итожил
   И много не обещал…
   Прости меня, если сможешь.
   Прощаться – себя прощать.
 

II

   От прощанья до прощенья –
   Буковка одна.
   Но дорога возвращенья
   Больше не видна.
 
   Не пройдешь обочиной,
   Не махнешь в галоп,
   Тропка скособочена.
   Кончено.
   Стоп.
 
   * * *
 
   Враждовали. Дружили.
   Задыхались от счастья.
   Вроде жили как жили,
   Только жили не часто.
 
   Бабка с дедкой – за репку,
   Мышка с Жучкой – за хвостик,
   К сожалению, редко
   Жизнь ходила к нам в гости.
 
   В остальное же время,
   В ожидании жизни, –
   Замерзали. Горели.
   Враждовали. Дружили.

НАЦИОНАЛЬНЫЙ ВОПРОС

   Мне всегда попадались евреи
   неправильной масти –
   Оголтелые в драке,
   Безудержные во хмелю,
   С засапожным ножом
   и особенным взглядом на счастье.
   Я любил их, неправильных.
   Я их поныне люблю.
 
   Мне всегда попадались евреи
   с дырою в кармане,
   Без гешефта и пейсов,
   Зато с ломовым кулаком.
   Им ядрёная Маня давала
   без стимула "money", –
   А с другими евреями, каюсь,
   Я был незнаком.
 
   Редко резали крайнюю плоть –
   лучше уши Ван Гогу! –
   Но под "Графскую" сальца
   Нарезать любой был мастак.
   И когда старый ребе просил
   охранять синагогу,
   То менты козыряли, гуляючи мимо поста.
 
   Да, мы были плохими евреями, –
   пасынки Торы,
   Уклонисты Талмуда,
   С веселостью злою в глазах,
   Но в обиде, один на толпу,
   взгляд впивался: "Который?.."
   Я люблю вас, ребята.
   Я это от сердца сказал.

ВОИН

   Заковался в доспехи,
   Укрылся в броне,
   Но броня – не вовне,
   А во мне.
 
   Ощетинился сталью
   Лихого меча,
   Но клинок – в моем сердце.
   Врача!
 
   Убиваю во гневе,
   Караю любя, –
   Поражаюсь! –
   Сражаю себя,
 
   И, собой поражен,
   Вновь на новый рожон
   Опрометчиво лезу…
   Пижон!
 
   Подбоченясь, гарцую
   На резвом коне,
   Но и конь – не во сне,
   А во мне,
 
   И веселой подковой
   По нервам звеня,
   Конь несется,
   Терзая меня.
 
   Я покоя хочу!
   Подарите покой!
   …только эхо смеется:
   "На кой?.." –
 
   И прозрачной рукой
   Далеко-далеко
   Кто-то машет платком
   За рекой.
 
   * * *
 
   Разбейся о ветер,
   Раскройся в ответе,
   Стань самой бессмысленной
   Шуткой на свете,
   А те или эти,
   На трассе, в кювете,
   В Сибири, в Кувейте –
   Неважно.
 
   Дурными вестями,
   Пустыми горстями
   Тряси, как скелет на погосте –
   Костями,
   А встанем, не встанем,
   Замерзнем, растаем,
   Прочтем или перелистаем –
   Неважно.
 
   Простые, как правда,
   Как грязь на Эль Прадо,
   Как утро похмельное
   После парада,-
   Мы с вами, мы рядом,
   По сотне раз кряду,
   А рады нам или не рады –
   Неважно.
 
   Разбейся о ветер,
   Раскройся в ответе,
   Стань самой бессмысленной
   Шуткой на свете,
   Вкус хлеба – в поэте,
   Боль неба – в поэте,
   А пренебрегут иль заметят –
   Неважно.
 
   * * *
 
   О пощаде не моли – не дадут.
   В полный голос, немо ли – не дадут.
   Божья мельница, мели
   Страшный суд!
   Дайте сдохнуть на мели! – не дадут.
 
   Хочешь жалости, глупец? – не дадут.
   Хочешь малости, скопец? – не дадут.
   Одиночество в толпе.
   В ските – блуд.
   Хочешь голоса, певец? – не дадут.
 
   Разучившийся просить – не прошу,
   Без надежды и без сил – не прошу.
   Шут, бубенчиком тряси!
   Смейся, шут!
   Подаянья на Руси – не прошу.
 
   Кто не с нами, значит, враг, – говорят.
   Кто не плачет, тот дурак, – говорят.
   Вольны соколы парят
   По три в ряд.
   Мне бы вскачь, да тут овраг, говорят…
 
   Грязь под ногтем у Творца – это я.
   Щит последнего бойца – это я.
   Бремя сына, скорбь отца,
   Выражение лица,
   Смысл начала и конца – это я.

МЕЧТА

   Когда-нибудь я сделаюсь седым.
   Как лунь.
   Как цинк.
   Как иней на воротах.
   Как чистый лист мелованной бумаги.
   И седина мне мудрости придаст.
 
   Когда-нибудь морщины все лицо
   Избороздят,
   Как пахарь острым плугом
   Проводит борозду за бороздой.
   Я буду сед, морщинист и прекрасен.
 
   Когда-нибудь я стану стариком.
   Ссутулюсь,
   Облысею,
   Одряхлею,
   И это время лучшим назову
   Из всех времен моей нелепой жизни.
 
   Когда-нибудь, потом, когда умру,
   Когда закончу бунт существованья,
   Я вспомню этот стих –
   И рассмеюсь.
 
   В конце концов, у каждого свои
   Мечты…

ДОЛГИ

   С мира – по нитке,
   С бора – по ели,
   С меры верните,
   Что не доели,
 
   С дома – по дыму,
   С жизни – по году,
   Впрок, молодыми,
   С пира – по голоду,
 
   С морды – по хохме,
   С детства – по Родине,
   С крестного хода –
   Выкрик юродивого,
 
   Смертник, скотина,
   Грешное крошево,
   Дай десятину,
   Дай по-хорошему!
 
   * * *
 
   Отрожайте свое –
   относите, отмучьтесь, отплачьте!
   Отражайте себя –
   не друзей, не врагов, не меня!
   Возражайте всегда –
   несогласьем судьбу озадачьте,
   И отстанет судьба,
   крепколобых упрямцев кляня.
 
   Бремя сильных – укол.
   Нанести, отразить, сделать выпад.
   Бремя слабых – укор.
   Отступить, бросить взгляд, упрекнуть.
   Бремя гордых – обрыв.
   Чашу горькой над пропастью выпить,
   Чтоб с хмельной головой
   не упасть, а шагнуть в тишину…
 
   * * *
 
   Тех, кого считают сильным,
   Почему-то не жалеют:
   Дескать, жалость унижает,
   Дескать, жалость ни к чему.
   Им положена гитара,
   Да еще пустой троллейбус,
   Да еще… А впрочем, хватит,
   Слишком много одному.
 
   Те, кого считают сильным,
   По привычке зубы сжали,
   По привычке смотрят прямо
   На любой пристрастный суд.
   Слабым вдвое тяжелее –
   Им нести чужую жалость,
   Да еще… А впрочем, хватит –
   А не то не донесут.

МАЛЬЧИКАМ

   Мальчики взрослеют, вырастают,
   В угол их давно уже не ставят,
   Надоело им играть в войну.
 
   Начитавшись Брэдбери и Кларка,
   Мальчики беседуют о кварках
   И глядят в ночных аллеях парков
   На большую желтую луну.
 
   Мальчикам не занимать силенок,
   Мальчики выходят из пеленок,
   Мальчикам ветров набат соленый
   Нужен в пресной жизни городской –
 
   Им необходима доля риска,
   Как вчера нужна была ириска,
   И порой в глазах мелькает искрой
   Предвкушенье зрелости мужской.
 
   * * *
 
   Нет людей неинтересных –
   Скучных, равнодушных, пресных,
   Слишком глупых, слишком честных,
   Не было и нет.
 
   Это просто мы ослепли
   Роемся в холодном пепле,
   Ищем: океан ли, степь ли?
   Россыпь ли планет?..

МОЙРЫ

   Я не умею петь, как Паваротти,
   И не умею пить, как дядя Сеня,
   Я не мастак на скользком повороте
   Сиять улыбкой, будто день весенний,
 
   Моя нога короче, чем Ван Дамма,
   А нос длиннее, чем Ален Делона,
   И если дама в полном смысле дама,
   Меня она изгонит из салона.
 
   Живу взахлеб, нелепо, торопясь,
   Убитый и убийца, Брут и Цезарь…
 
   А Клото нить не успевает прясть,
   Лахесис – проследить, Атропос – резать.
 
   * * *
 
   Боль – серебряный голубь.
   Клюв его ярко-алый,
   В черной бусине глаза –
   Ночь, бессонница, бред.
 
   В ране он копошится,
   Тихо, томно воркуя,
   Боль – серебряный голубь.
   Не люблю голубей.
 
   * * *
 
   Сгорело имя.
   Живу с изъяном.
   Беда.
   Пожар.
 
   Чужих – своими.
   Врагов – друзьями.
   Не ем с ножа.
 
   Бью – холостыми.
   Вослед – не взглянем.
   Дыра – в холсте.
 
   Сгорело имя.
   Я безымянен.
   Я – ваша тень.
 
   Без имени –
   Ни слова в простоте.
 
   Пожар.
   А жаль…
 
   * * *
 
   Воздастся по вере,
   В молитве и в блуде.
   Пускай вы не звери,
   Но разве мы люди?
 
   Вы – были.
   Мы – будем.
   Вы – стены и будни.
   Мы – праздник и двери.

ПЕЙЗАЖ

   Деревья плыли в фейерверк
   Искусника-дождя,
   А день распался и померк
   Немного погодя,
   И вечер встал на пьедестал,-
   Но праздника он не застал
   И в реку кинулся с моста,
   Чтоб глупой гибелью вождя
   Закончился четверг.

ВЕРЛИБР ПЕРВЫЙ

   Когда умирает один поэт,
   Одной песней в мире становится меньше,
   Одной звездой в небе становится меньше,
   Одним безумьем под небом становится меньше,
   И становится меньше в полях и долинах
   На один скромный цветок весной.
   В этом, пожалуй, есть свой пафос,
   Но нет утешенья.
 
   Только песни звучат, сотрясая горы,
   И звезды в небе не иссякают,
   И рассудка под небом не стало больше
   За счет сокращенья числа безумцев,
   А цветы в долинах смеются над вечностью,
   И хохочут над вечностью цветы в полях.
   В этом тоже, наверное, есть свой пафос,
   Но мало смысла.
 
   Я не умею делать мудрые выводы,
   Иначе я бы радовался великой радостью,
   Поэтому я радуюсь просто так,
   А выводы оставляю вам.

ВЕРЛИБР ВТОРОЙ

   Зачем я делаю то, что делаю,
   И то, чего можно было не делать,
   И то, что сделали бы другие,
   И то, о чем пожалею вскоре,
   И всякое прочее, имя коему –
   Легион?
 
   Зачем я мучаюсь тем, чем мучаюсь,
   И тем, что пыль, ерунда, пустяковина,
   И тем еще, что серьезней вечности,
   Костлявой вечности с улыбкой черепа,
   И тем, смешным, но смешным для избранных,
   И всяким мучаюсь, имя коему –
   Легион?
 
   Зачем я вздорен, тщеславен, мелок,
   Талантлив, весел, печален и радостен,
   Зачем прекрасен, зачем уродлив,
   Зачем танцую в юдоли скорби,
   И раздражаю случайных зрителей,
   Имя которым, как ни крути –
   Легион?
 
   Зачем я спрашиваю, если не хочу,
   Чтобы мне однажды ответили?

ЭСКИЗЫ

I

   Лежит человек, сну доверясь,
   Лежит тяжело, как строка.
   Лучом, перерубленным дверью,
   Упала, повисла рука.
   А вена похожа отчасти
   На чей-то неначатый путь,
   И тихо в районе запястья,
   Как цель, пробивается пульс.
 

II

   Трамвай пустой, трамвай ночной
   Идет себе сквозь снег,
   Как будто вновь проводит Ной
   По хлябям свой ковчег,
   И светофора яркий зов,
   Прорвавший хлопьев строй,
   Мелькнет в окошечке часов
   Рубиновой зарей.
 

III

   Небо режется
   красным,
   Но останется
   синим,
   Небо грезится
   страстным,
   Но достанется –
   сильным.

КАРМЕН

   Пусть эта мысль предстанет строгой,
   Простой и белой, как дорога,
   Как дальний путь, Кармен!

А. Блок

 
   В вагоне пахло грязными носками
   И пивом. День стоял, как часовой.
   В окне пейзаж, нарезанный кусками,
   Устал быть лесом, но не стал Москвой, –
 
   Кармен! Пляши на стыках хабанеру,
   Тираня рельсы гневом кастаньет!
   Цыганская любовь – была и нет,
   И бык настигнет гордого тореро,
 
   Как поезд настигает горизонт,
   Отвергнутый капризною грозой.

АПРЕЛЬ

   Привет, апрельская зима!
   Удар холодного циклона,
   Идя под бритвенным наклоном,
   Вспорол деревья и дома
   Стрелою снежной Аполлона,
   Когда бог мчит –
   Скорей! скорее! –
   В свинцовый рай Гипербореи.
 
   О, краткосрочность холодов!
   Теснит их солнце, топчут люди.
   Пломбиром на весеннем блюде –
   Беззвучный плач гонимых льдов,
   Пассажи баховских прелюдий.
   Но смолк орган
   В тиши собора,
   И снег растаял у забора.
 
   Мороз не страшен, а смешон,
   Как дьявол на подмостках фарса
   Смешон и профилем, и фасом,
   И надвигает капюшон,
   Дабы из тьмы суровым басом
   Пугнуть народ.
   Народ в восторге
   И в ожиданьи майских оргий.
 
   А на трамвайной остановке
   Фонарь, слепой и одинокий,
   Свивая время в тонкий жгут,
   Всё ждет, когда его зажгут.

СТАРАЯ ЛЮБОВЬ

   "Девочка плачет, шарик улетел…"

Булат Окуджава

 
   Дерись, моя любовь,
   Дерись за нас обоих,
   За суету сует,
   За пламя на мостах,
   За ржавое пятно
   На выцветших обоях,
   За все, что я не смог,
   За все, чем я не стал.
 
   И старая любовь
   С трудом влезает в латы,
   Берет щербатый меч
   И ржавое копьё,
   Ржет из последних сил
   Твой Росинант крылатый,
   А кажется – труба
   Воинственно поёт.
 
   Ах, старая любовь!
   Ах, бесконечный бой!
   А шарик Окуджавы,
   Как прежде, голубой…

ШЕЛУХА

   Сдираю шелуху до горькой сердцевины.
   За правдою – обман, и за витком виток,
   За пролитым вином – несбывшиеся вины,
   За пойманной мечтой – упущенный итог.
 
   Сдираю шелуху – аллегро, престо, скерцо! –
   Удачи и беды, аскезы и греха,
   До одури боясь, что в центре вместо сердца –
   Одна лишь шелуха, пустая шелуха…

ОДИНОЧЕСТВО

   Улетели птицы от меня,
   Остываю сердцем на бесптичьи.
   То ли на судьбу теперь пенять,
   То ли грош на гривну поменять,
   То ли вслед за птицами.
   Настичь их
   И привет, как приговор, принять.

ПЕНТАКЛЬ
(из книги "Пентакль", написанной совместно с А. Валентиновым, а также с М. и С. Дяченко)

I.

   Когда пентаграммы, иначе – пентакли,
   Закружат дома в безымянном спектакле,
   И демоны освободятся – не так ли? –
   То вздрогнет асфальт под ногой.
 
   И пух тополиный – волокнами пакли,
   И с бурсы хохочет угодник Ираклий,
   И глотка охрипла, и веки набрякли…
   Ты – нынешний?
   Прошлый?
   Другой?!
 
   Пройдись не спеша от угла до угла,
   Дождись, пока в сердце вонзится игла.
 

II.

   Пентакли, динарии, звезды, монеты,
   Вселенная – город, а люди – планеты,
   Свернешь за аптекой, а улицы нету –
   Исчезла, свернулась в клубок.
 
   По позднему мраку, по раннему свету,
   От старческих бредней к ребенка совету,
   Иди, изумлён, и на участь не сетуй…
   Ты – призрак?
   Ты – путник?
   Ты – Бог?!
 
   Семь пядей во лбу, но ведь пядь – это пять?
   Дождись, пока разум уляжется спать.
 

III.

   Пентакль – пять пальцев, пять чувств, пять сомнений,
   Цвет солнца над крышей и нивы осенней,
   Пожатье руки – связь пяти поколений,
   Пять тусклых свечей по ночам,
 
   Рассветные блики, вечерние тени,
   Опять двадцать пять – и домашние стены
   Укроют от странных, нездешних смятений…
   Ты – завтра?
   Сегодня?
   Сейчас?!
 
   Черти на асфальте таинственный знак –
   Рубеж сопряжения яви и сна.
 

IV.

   Оконная рама сверкнет пентаграммой,
   Брусчатка дороги от площади к храму
   И дальше, к базару, направо и прямо,
   Как губка, впитает шаги,
 
   Клин ведьм журавлиный – скорее! пора нам! –
   Пятеркою римской, клювастым тараном
   Ударит в зенит над строительным краном…
   Мы – спутники?
   Братья?
   Враги?!
 
   У старого кладбища звякнет трамвай,
   И в пенной сирени угаснут слова.
 

V.

   Пентакли, где вдавлены в центр ладони,
   Незримо таятся в молочном бидоне,
   В авоське старушки, в разрушенном доме,
   В витрине, умытой дождём.
 
   Рогатый чертяка, тряся бородою,
   Из тихого сквера поманит бедою,
   И чад от машин, как туман над водою…
   Мы – взвесим?
   Измерим?
   Сочтём?!
 
   Войди со двора в незнакомый подъезд –
   Пентакль не выдаст, пентакль не съест.
 

VI.

   Пентакль на погонах, пятерка в кармане,
   Пятак неразменный кассиршу обманет,
   А "Pentium" дремлет в двоичном тумане
   И видит себя алтарём,
   Где боги не рады дарованной манне,
   Где люди запутались в пёстром романе,