было больше, чем у автогонщика Олега Богданова, который в секунду успел
подумать, выбрать единственный вариант согласованного движения рук, ног,
головы, тела, спины, бедер, пальцев, глаз и губ и отвернуть в ледяном
повороте дороги свой многотонный грузовик от беспечно глазеющей на гонку
толпы, и у него осталась еще уйма времени, чтобы увидеть белые перекошенные
лица зрителей, или в другой раз положить свой грузовик, уже начиная падение
с откоса не на, а рядом с уже упавшим ранее, - так и Емеля, успев увидеть
движение силы, нашел зазор между временем, когда сила его перетекала в
пружинящий, тлеющий от избытка тяжести и скорости кулак, сжимающий нож, и
началом погружения лезвия Гордова ножа в свою грудь и перехватив руку
винтом, повернул эту руку, используя дошедшую до Емели силу, приняв и
затормозив ее в себе и закрутив штопором все тело Горда, чтобы вылетел
попутно и нож. И тело, совершив несколько оборотов, спиной хрустнуло о
дерево и, сделав еще полоборота, зарылось в снег. Горд потерял сознание
раньше, чем упал, успев удивиться, откуда этот второй возник так нежданно и
негаданно, похоже, из одной головки бомбы вылетает несколько малых,
рассыпаясь неуловимо и неотразимо в общем небе. Это и есть одна из идей
русского боя, открытая Емеле Дедом. Если ты разный, значит, тебя несколько,
используй, что тебя много: каждый, кто не может быть множественным лицом,
собирается с себе подобными в общее множественное лицо. Единая природа в
такой же степени состоит из земли, воздуха, деревьев, гор, вулканов, рек,
морей, в какой червяк Вася стремится слиться в массу себе подобных, чтобы
выжить. Но не думай, что единство множественной природы выше одиночности
бедного червяка Васи, для нашего Бога вы и он едины, неразличимы, равны и
прекрасны. Емеля спустя жизнь понял, что Горд, и червяк Вася, и он, Емеля,
божественны, ибо они едины в Боге и едины в жизни и смерти всего
существующего во вселенной. Горд оставил бой, упал почти рядом с Дедом, и
при свете факелов было видно, как душа Горда выползла из тела, как выползает
мальчик-с-пальчик из огромной медвежьей шубы, повисла в воздухе этаким
туманным пятном и опять соскользнула внутрь Горда, как разлитая по столу
вода доходит до края и скатывается с его поверхности или, точнее, как суслик
ныряет в норку при виде незнакомых существ и чужого мира, потому что в нем
страха больше, чем любопытства. И странно лежал Горд на мартовском ночном
снегу: руки были раскинуты врозь и вперед, образуя угол, почти равный углу
равностороннего треугольника, и так же отраженно были раскинуты ноги Горда -
более чем павшего в бою, - лежащий, он напоминал андреевский крест, что
получил имя свое в честь Андрея Первозванного, распятого в позе, похожей на
Гордову, ибо поперечные брусья были пригвождены к главному столбу наискось.
И случилось то почти за тысячу лет до нынешнего боя, в Патрасе в день 30
ноября 62 год. И прошел Андрей путь до Патраса через Галлию, Иудею и Киев, и
в селе Грузине оставил жезл свой, что видится умеющему видеть и до сей поры,
и потом через Пропондиду, и Армению, и Фракию вернулся в Грецию, побывав в
Скифии, той самой, что смешала кровь свою с кровью угрской и славянской, а
значит, и русской, и варяжской, которая текла в Лете, матери Медведко и
жертвенной жены Горда, прежде чем она не вышла дымом из своего тела, принося
его в жертву во имя спасения Москвы и человеков, среди которых жила и
которых любила. Если подняться на дуб, стоящий над распростертым внизу
Гордом, то можно увидеть вершину священного дуба, около которого была
сожжена Лета на одном из каменных Велесовых жертвенников, напоминающем, как
все жертвенники, все троны мира. Емелин бой и почти невидимость движений
Емели были приятны князю Борису, и ровесник Медведко запретил охоте убивать
Медведко, а сказал взять его арканом, которым ловили коней и будущих
пленников, словно угадывая свой последний жертвенный день и час, когда
Торчин, и Путьша, и Горясер проткнут его сильное тренированное, не
сопротивляющееся стали кривых ножей, тело - как я подниму руку на брата
своего - и когда в свой черед, опоздав по воле Божьей спасти князя и застав
его еще живым, Медведко вороненым мечом ударит плашмя по триглаву Торчина и
Горясера, лишив до смерти их разума и воли, и ослепнет сам от невозможности
убить, даже если нельзя не убить.
Деда бросили в снег до утра, а Горда и Емелю потащили в Гордов дом,
чтобы вернуть Горда в жизнь и рассмотреть получше, при свете завтрашнего
дня, Емелю, по закону будущих причин равнодушно принимавшего свою неволю,
ибо по завету Деда силе не дано быть внутри человека, но слабости дано, а
охота была сильней школы Деда. Когда Емеля заснул, ему приснился веселый
Дед, обгонявший его во взбегании на дуб, приснились Воробьевы горы Москвы, и
приснилась Ждана, а еще дверь, которую они только едва разглядели
далеко-далеко впереди. Новый день Пробуждающегося медведя Емеля встретил в
неволе, но спать было тепло, и просыпаться не хотелось, хотя день
Пробуждающегося медведя успел стать вчера и по календарю, и по погоде. В
Москву резко ворвалась весна, как опоздавший школьник, распахнув дверь,
вскакивает в класс, запыхавшись и разрумянившись от долгого и спешного бега,
беззаботная, беспечная и такая близкая к пространству жизни Емели - сына
Ставра и Сары, уехавшего в Иерусалим из дома, через тысячу лет стоящего на
этом самом месте.
Главы иерусалимской хроники с586 года старой эры, до 2017 новой.
глава 1
Иерусалим, год 1991... Из этого дома, поставленного на месте Гордова
дома, Емеля уехал из Москвы в Иерусалим, в 1991 год, туда, где на древний
город в разгар персидской войны падали огненные веретена. Емеля боялся, что
Иерусалим будет разрушен, и он не успеет увидеть дорогу, по которой Иисуса
вели на Голгофу, не постоит у стены плача, не поклонится гробу Господню в
русском квартале, к этому времени за гнилые апельсины вполовину проданному
хрущевскими придурками. И жил он там долго, пока не пришел 2017 год, и день
9 аба, или 29 августа другого имени месяца день, когда разрушали Иерусалим
Навуходоносор и Тит Флавий. И жил он в доме окнами на юг, на четвертом
этаже, выходом на север возле Патриаршего пруда, как жил около Патриарших
прудов, в Москве до 1991 год - до своего отъезда, на углу Спиридоновки и
Малой Бронной. И были в его библиотеке в Иерусалиме книги, привезенные из
Яковлевского, с которыми он начинал свою жизнь. Рукописные "Слово похвальное
императору Петру Первому", читанное 14 ноября в публичном собрании в Париже
в Академии королевских наук для известия в 1725 год, через три года после
того как 4 июля был казнен императором Петром Первым выходец из Италии
клирик - латынин, казнен так же буднично и просто, как это делали в свое
время Грозный и Иосиф кровавый. И опять же рукописи - "Сказание о Борисе и
Глебе", "Житие Федора Печерского", "Поучение Владимира Мономаха", "Русская
правда", что были переписаны монахом Авелем костромского Ипатьевского
монастыря, где Романовы начинали третью Русь, после второй Владимира и
первой Трояна, начинали в 1613 год. А также книги печатные - "Слово о
погибели Русской земли", "Легенда о граде Китеже", "Чудо Георгия о Змие",
"Повесть об убиении Андрея Боголюбского", "Моление Даниила Заточника" и
"Житие Протопопа Аввакума", "Спящий во время жатвы", "Гример и Муза" -
история творца очередной временнОй идеи, а также Новый завет и Ветхий завет,
и Коран, и Талмуд, и Дхаммапада. А перед тем, как оставить дом свой в
Москве, молился Емеля так: - Благодарю Тебя, Господи, за то, что послал град
на поля мои, и погибли все посевы мои, ибо завтра еще пуще зазеленеют хлеба,
и новый хозяин соберет двойной урожай. Но если не случится и этого,
благодарю Тебя, Господи, за то, что послал град на поля мои, ибо однажды ты
дал мне большой урожай в саду моем, и много лет жил я, не зная нужды.
Благодарю Тебя, Господи, за то, что ночи мои бессонны и беспокойны, и завтра
в этих стенах тишина будет единственной хозяйкой. Благодарю за бессонные
ночи Тебя, Господи, ибо вчера я проводил их в любви и радости, и были они
желанно бессонны. Благодарю Тебя, Господи, за то, что перо не подчиняется
мысли моей, ибо завтра величие придет ко мне, не потревожу домашних, сам
отворю двери гостю в час поздний. Ничто так не бессмертно, как Ты и Слово,
Господи. Благодарю Тебя, Господи, за молитву мою, которая обращена к Тебе,
ибо все в ней правдиво и верно, как правдиво и верно учение Твое. Падают
слоны на колени, обращая свой глас к Тебе, львицы ведут детей своих, чтобы
увидеть Вознесение Твое, державы и дороги повернули к Тебе лицо свое -
благодарю Тебя, Господи, я среди них, и они говорят языком моим, обращаются
к Тебе словами моими. Перестали люди любить друг друга, перестали ветры
крутить мельницы, солнце норовит за облако спрятаться, птицы не попадаются в
сети птицеловов, море не качает суда, ибо грузными стали суда и великими, не
пойму, Господи, что это, конец ли мира или начало закона, который нов и
необычен, и который неведом мне. Не молю развеять неведение мое, ни о чем не
прошу Тебя, Господи, нет, кроме благодарности, желаний у меня, - прими ее,
ибо это дыхание мое, боль моя, сон и страх мой, любовь моя и молитва,
обращенная к Тебе, Господи.
глава 2
И жил Емеля в Иерусалиме 26 год, и наступил 2017, год гибели Москвы,
что сгорела 39 дней назад, и наступил месяц август 29 день, день Усекновения
честные главы Святого славного Пророка, Предтечи и Крестителя Господа,
Иоанна, и день памяти православных в 1769 год по повелению императрицы
Екатерины Второй после счастливо оконченной ею войны с турками и польскими
конфедератами; или месяц аба, другое название месяца, но день девятый, день
гибели Иерусалима от воинов Навуходоносора и Тита Флавия. И так говорит об
этом дне сын Ставра и Сары: - Дом мой стоял в Иерусалиме окнами на юг и
выходом на север. И был у меня стол, на котором лежала Емелина книга. И была
у меня стена, на которой висело распятье. И была у меня лавка, на которой я
спал и видел Емелины сны, и на которой сидел, когда читал Емелину книгу, и
смотрел на воды Патриаршего пруда, когда был закат и воды были окрашены в
алый цвет, 29 августа иного имени месяца. И было написано в Емелиной книге -
И увидел я вспышку в окне и увидел столб пламени, в котором летели и руки, и
локти, и пальцы, и кольца братьев моих вперемежку с пальцами, руками и
кольцами, и обрывками проволоки и гвоздей тех, кто, начинив себя адом,
отправил братьев моих в мир, где ина земля, и ин воздух и ины память, и
слух, и цвет, и запах, где человеки не имут тела и только дух их скорбит о
том, что было и что будет на земле их, видимой из иного пространства, и было
то подобно взрыву в месяце декабре год 2001 - в городе Иерусалиме, когда
Бен-лазар взорвал себя в пространстве между домом моим и Патриаршими
прудами, но тогда не было меня в доме моем, но был я на Масличной горе и не
видел того, что увидел сейчас.
И волна взрыва закрыла ум мой, и перемешала память мою, как
перемешивает бетономешалка песок и камень, воду и цемент в единую массу, так
и весь мир Иерусалима стал един, и все войны Иерусалима стали едины, и где
сейчас летел ржавый кусок металла ракеты, посланной рукою Абу Иссы, - летело
копье Навуходоносора и падало копье римлянина, и где сверкал шлем римлянина,
там горел на солнце клинок халифа Омара.
И вот оставил я дом свой, и вышел из стен его, и дом мой рухнул за
спиной моей, и увидел кровь в воде Патриаршего пруда, и увидел я кровь на
теплых и черных камнях, и люди вокруг бежали мимо меня, и голоса было не
слышно бегущих, или меня Господь мой лишил слуха за то, что посмел я выйти
из дома и пережить гибель земли моей и города моего, ибо для ставросара
каждый город - чужой и каждый город - его. Длинные огненные веретена летели
над моей головой с севера на юг и с востока на запад, лопались, как лопаются
дирижабли, когда в них попадает молния, и разлетались они на море огней, и
волны огня и серы накрывали Иерусалим.
Сбылось пророчество бедных пророков последней персидской войны: за то,
что братья не вернули горсть песка братьям своим, обрушились, как на Ирак,
на бедный лоскут синайской пустыни ненависть и безумье, которыми был болен
мир тринадцатое тысячелетие, а может, новые жертвы могли оправдать кровь,
что была пролита нами и страхом нашим за наших детей и за наши идеи. А может
быть, кто-то решил оборвать этот нелепый бред - собрать за колючей
проволокой все народы земли, все расы и все языки, связав их, опутав, как
крепкой пеньковой удавкой, концы же пеньки намотав на сильные руки, внатяг,
как держит вожжи бешеный кучер бешено мчащейся тройки, а может быть, Бог
снова решил перемешать народы этой вечно кипящей, как адское варево, бедной
земли, а может, так тасуют колоду, чтоб, наконец, сошелся пасьянс, который
бессилен сложить был минувший век. Не знаю, кто исчислил это рукотворное,
крохотное царство, но я знаю, у каждого из человеков, кто отправил огонь на
иерусалимские и прочая стены, мозг был источен червями, как падаль в жаркий
день посреди сожженного поля, и все, что случилось, теперь я называю
безумием твоим и моим. Я вышел в путь, чтобы видеть, как история вставала во
весь рост, как встает в печи крематория мертвый, если ему не подрезать
колена, как встает мертвый в не завешенном зеркале, силясь выйти наружу. Все
колена, что были, и те, что стали прахом, вышли на улицу Иерусалима. И
окликнул меня город, и звуки вернулись ко мне, и дым смоляного дома открыл
мои ноздри. И запахи гибели бедной синайской земли, и брызги крови пали на
то, что было моими глазами. И увидел я то, что скрывали земля, и воздух, и
время, как будто железный занавес медленно и со скрипом пополз в разные
стороны света и сверху вниз, и снизу вверх. С высоты передо мной открылись:
улицы, башни, храмы и все ворота Иерусалима. Так клетки птичьи хозяин
распахивает наружу, когда в доме его пожар, когда чувствует, что дыханье его
оставляет тело. Распахнулись ворота, и люди, как птицы, цари, торговцы,
пророки, рабы и воины в обгорелых доспехах, подобно падающим из осыпающихся
стен дня 11, месяца сентября, в год 2001 капища Нью-Йорка именем Близнецы,
разорванных самолетами смертников на мириады осколков, с неба вниз летели к
водам Патриаршего, и пруду Вивезда, пруду Соломона и к водам Кедрона. Но
высохли воды, деревья свернулись, как волосы от огня привязанных к дереву
Леты или Гримера, и запах ума, безумья, памяти, страха, любви и надежды
стоял над землей, как парус на лодке в бурю, куда? - но все влача ее жалкое
тело.
глава 3
И вот я, сын Ставра и Сары, стою на Виа Долороза и прямо передо мной
падают стрелы халифа Омара. И позади меня падают стрелы Антиоха Эпифана, и
справа от меня падают стрелы Навуходоносора. И слева от меня падают стрелы
Тита Флавия. Вот попала, вошла халдейская стрела в отца моего отца именем
Горд, и прошла насквозь и пробила правое плечо. И другая стрела попала в
левое плечо отца матери моей именем Седекия, и упал он, потеряв сознание от
боли. И третья стрела попала в голову деда отца моего именем Ждан, и упал он
на землю иерусалимскую, и выступила красная пена на губах его. И четвертая
стрела попала в живот, где нижняя точка крестного знамени, деда матери моей
именем Иехония. И упал он, прижимая к себе боль свою и беспамятство свое. И
поднял я глаза, и увидел я, как будто град налетел на город мой, именем
Иерусалим, другим именем Салим, или Эль Кудс, или Бэт Эль Макдис, или иным
именем Элия Капитолина. И справа от меня попала стрела в сердце Бар Кохбы, и
упал он рядом с отцом матери моей, и слева от меня попала стрела в Иоанна
Гисхальского, и упал он рядом с отцом моего отца. И Симон Бар Гиора успел
подхватить его и уронить, потому что стрела разбила грудь ему, ибо туп был
наконечник стрелы, как бывает тупо халдейское слово. А впереди меня уже под
косой смерти легли дети отца Матафия, и Иуда, и Ионатан, а Симон лег впереди
меня, не успев сказать: "Прощай, брат мой", ибо стрела попала в губы его и
рот его, между словами "брат" и "мой" вошла она и успел Симон сказать "брат
мой" - только про себя, и это был последний выдох его. А Симон и Иаков уже
зажгли синим огнем часть северо-западной галереи, чтобы отрезать захваченную
Антонию от храма, и когда Юний поджег соседнюю галерею и огонь охватил
площадь в пятнадцать локтей, Гифтей и Алексас сорвали крышу, и огонь
поднялся на алом коне, похожем на багровых коней Ставрова дома в Лысенке, и
взвился вверх, и храм стал четырехуголен, сбылось пророчество - быть храму и
городу пусту, когда станет он равностенен со всех четырех сторон, и меж
красных всадников метался Иешуа, сын Анана, и кричал: "Голос с севера, голос
с востока, голос с запада, голос с юга, голос четырех ветров, голос,
вопиющий над Иерусалимом и Храмом, голос, вопиющий над всем народом! О, горе
тебе, Иерусалим, горе городу, народу и Храму. И тем, кто кормит его, и тем,
кто бьет его, - плачет Иешуа, сын Анана: "О, горе, горе тебе, Иерусалим", -
и вот на городской стене достиг груди его камень, брошенный римской машиной,
но прежде, чем камень коснулся тела его, успел он выкрикнуть: "Горе и мне",
и испустил дух свой. И опустил я глаза, и побрел по городу, который начал
гореть, ибо всадник Педаний уже бросил факел свой в поленницу храма, и уже
огонь поднимался над храмом и полз к городу, и окуталась дымом Масличная
гора, и улица торговцев, и форт Фасаила, и дворец Ирода, и верхний рынок, и
улица рыбаков. И увидел я дочь бедного Элеазара из деревни Бет-эзоб из-за
Иордана. Увы мне, увы мне, кому скажу, и кто поймет меня, что клеймо
проклятия и ужаса, горящее во лбу бедной Марии, выжженное временем, Иосифом
Флавием, памятью народной, - это есть клеймо человеческого непонимания,
клеймо человеческого страха перед своими большими грехами, клеймо слепоты
глаза человеков, клеймо глухоты уха человеков, клеймо немилосердия
человеков. Увы мне, Боже, зачем Ты привел меня, сына Ставра и Сары, к дому
бедной Марии, что остался единственным домом на выжженной земле меж
враждующих воинств - Симона, что владеет верхним городом и большой стеной до
Кедрона, и стеной, что тянется от Силоамского источника к востоку до дворца
Монобаза, с Акрой и всею местностью, до дворца Елены, матери Монобаза, и
Иоанна, у которого, кроме храма, есть еще Офла и Кедронская долина. Какое
имя положено Тобой тому, что я вижу? Пока воины Тита штурмуют иерусалимские
стены, воины Симона и Иоанна убивают друг друга на границе земли, где
посередине стоит несожженным дом бедной Марии. Вот кончили бой свой братья и
грабят всех, кто не с ними. А кто-то обязательно на другой стороне, потому
что не можно быть среди враждующих на стороне тех и других сразу. И ничего
не осталось в доме бедной Марии, что могли бы взять и съесть еще воины
Симона и Иоанна. И помутил Бог мысль Марии, и сломал Бог ум ее, и отнял Бог
память у нее. И сказала она себе - нет ничего больше в доме моем, я голодна,
и сын мой грудной жив, скоро голод съест и его, или римлянин сделает сына
рабом. Я убью своего сына и рожу ад, который остановит вражду меж народа
моего, и она убила сына и изжарила и съела его половину, а вторую покрыла
белым покрывалом, и, когда на запах в голодном городе на выжженной ничейной
земле собрались в доме бедной Марии воины Иоанна и воины Симона, прекратив
бой между собой, и сказали - дай нам еду, что так вкусно пахнет, - тогда
безумная Мария открыла сына своего и сказала, - вот вам еда, которая насытит
вас до конца дней ваших. И в ужасе отшатнулись воины, и кончилась вражда
между ними, и ужас, вытеснив ненависть друг к другу в сердце их, стал жить
вместе с отвагой и ненавистью к римлянам. Вот ад Марии из деревни Бет-Эзоб,
дочери Элеазара, у которой Бог помутил разум, сломал мысль и отнял память,
которая остановила вражду меж воинами Симона и воинами Иоанна, и, когда
Симона и Иоанна вели пленниками меж иерусалимских развалин, они шли рядом, и
были они братья по ненависти к римлянам, и были они братья по любви к
Иерусалиму, и сын Марии Маттафий был с ними. И пошел я дальше, переворачивая
вверх лицом упавших в битве, и нашел я на Масличной горе прадеда, деда отца
моего, именем Неждан. И нашел я там же прапрадеда матери моей именем Моисей.
И нашел я на улице торговцев отца прадеда отца моего именем Малюта, и нашел
я там же лежащего рядом крест-накрест на теле Малюты отца прапрадеда матери
моей именем Маттей, и пошел я на верхний рынок и среди пустых корзин и
ветра, что гулял по рынку, узнал все колено отца моего, и было их от первого
Волоса, давшего имя роду моему по отцу моему, числом 21. Умирали они в
обратном порядке, как родились, и перед Волосом был сын его именем Емеля, и
перед Емелей был сын его именем Добр, и рядом сын его именем Третьяк, и
рядом сын его именем Святко, и рядом сын его именем Мал, и рядом сын его
именем Кожемяка, и рядом сын его именем Боян, и рядом сын его именем Нечай,
и рядом сын его именем Храбр, и рядом сын его именем Ждан, а потом сын его
именем Владимир, и рядом сын его именем Ярослав, а чуть дале сын именем
Дмитрий, а рядом Иван, и потом сын его Федор, а потом Алексей, и сын его
Петр, и сын его Павел, и сын его Николай, и сын его Тихон, и сын его именем
Ставр. И пошел я к стене храма Давида, и возле уже горящей и окутанной дымом
стены увидел я тела рода матери моей, и лежали они - не сын рядом с отцом, а
внук рядом с праотцом, дед - рядом с правнуком, и был тот порядок исполнен
смысла, и не понял я смысла, ибо был дым, и огонь обуглил одежду на теле
моем и помутил ум мой. И рядом с Ровоамом, другим именем Рехабеам, лежали
Давид и Соломон. А потом Авия с Енохом, и Каин с Авией, и Маделлеил, не с
Иаредом, но с Асой. И потом Енох, и потом Иосафат, и потом Мафусаил, и потом
Иорам, и потом Ламех и Охозия, потом Ной и Гофолия, потом Сиф и Иоас, а
рядом с Арфаксадом Амасия, а рядом Сала и Озия, а возле них Евер и Иоафам, а
рядом Фалек и Ахаз, Рагава и Езекия, Серух и Манассия, Нахор и Маон, Фарра и
Иосия, Абрам и Иоахаз, Исаак и Иоаким, Моисей и Иехония, и поодаль последним
лежал Седекия, и некому было убрать тела их, и это делали огонь и ветер, но
не так быстро, как это делают снег и ветер и в своей земле и в своем
царстве, и было число предков моих по матери - два раза по двадцать один.
глава 4
И шел я дальше и остановился, потому что перед глазами моими был
разомкнутый круг людей, как будто я был внизу, а вверх шли все вокруг меня,
и был я меньше и ниже, чем все они, и ко мне вниз сошел человек именем
Моисей, и сошел он в круг человеков и увидел рядом со мной золотого тельца,
и увидел Моисей глаза человеков, несмотря на то, что вокруг извивался в
радости своей огонь, что жег иерусалимские стены, и дворцы, и дома, как
будто Моисей видел огонь, а они, стоящие вокруг, - нет, и были те глаза
стоящих вокруг полны веселья, и ад был весельем в глазах их. И схватил
Моисей тельца золотого, и растер его в прах, и прах рассеял по воде, что
лежала у ног его, и заставил человеков пить эту воду, и послал левитов, что
тоже видели огонь, летающий как птицы среди стен иерусалимских, и послал
левитов с мечом пройти от ворот и обратно, и каждый меч направил в друга
своего, брата своего, сына своего, ближнего своего, и каждый, кто отступил
от веры в Яхве, стал так же прах, как золотой телец, как колена израилевы,
отвернувшиеся от Яхве, а вокруг падали стрелы, гулял огонь, и воины всего
мира, и севера, и юга, и востока, и запада, обращали в прах всех, кто в это
время жил на земле иерусалимской, - и те, что были черны лицом, и те, что
желты, и те, что красны, и те, что были белы лицом. Но Моисей не смотрел в
их сторону и не смотрел в сторону смерти. А на то место, где был золотой
телец, он поставил ковчег из дерева ситтим, золотом он был покрыт снаружи и
золотом подстеган внутри, и снаружи была таблица с именем Яхве, и два
серафима крылами своими закрывали имя от чужих глаз, и крылами своими они
закрывали любовь свою, и это было как шатер, и внутри было темно, и неведомо
всем, кто был снаружи. Туда Моисей положил скрижали с десятью заповедями, и
помогали ему в этом стоящий справа Веселиил и стоящий слева Аголиав -
мастера, равным которым не было в мире. И поставил он бронзовые колонны с
серебряными капителями по краям ковчега, и было их четыре, как сторон света,
как ликов на столбе храма Велеса, в котором молилась Москва во времена Леты.
И закрыл пространство с четырех сторон льняными покровами, какие свисали со
стен Велесова храма, и войти было можно лишь через ворота, закрытые
узорочьем голубым, и пурпурным, и червленым из шерсти легкой, как пух,
плотной, как ночь, теплой, как утреннее солнце, и коричневого виссона, что
под рукой как ветер, дующий с севера. И снаружи Веселиил и Аголиав закрыли
их кожей барана, красного и синего цвета, как закатное небо, и перед
восходом Моисей поставил бронзовый жертвенник, размера жертвенника Велесова
храма, и медный таз с водой. И верховный жрец поверх хитона белого льна,
фиолетовой туники накинул голубую шерстяную ризу, и подол ризы был украшен
серебряными колокольцами, что звенели, как двенадцать валдайских серебряных
звонов за тысячу верст от слуха. И двенадцать драгоценных камней
переливались на груди жреца каждый своим светом, как двенадцать колен
израилевых, как двенадцать месяцев, и на каждом было свое имя, как в Москве,
во времена Леты, на лбу каждого дома было выбито имя владельца. Но не успел
подумать, выбрать единственный вариант согласованного движения рук, ног,
головы, тела, спины, бедер, пальцев, глаз и губ и отвернуть в ледяном
повороте дороги свой многотонный грузовик от беспечно глазеющей на гонку
толпы, и у него осталась еще уйма времени, чтобы увидеть белые перекошенные
лица зрителей, или в другой раз положить свой грузовик, уже начиная падение
с откоса не на, а рядом с уже упавшим ранее, - так и Емеля, успев увидеть
движение силы, нашел зазор между временем, когда сила его перетекала в
пружинящий, тлеющий от избытка тяжести и скорости кулак, сжимающий нож, и
началом погружения лезвия Гордова ножа в свою грудь и перехватив руку
винтом, повернул эту руку, используя дошедшую до Емели силу, приняв и
затормозив ее в себе и закрутив штопором все тело Горда, чтобы вылетел
попутно и нож. И тело, совершив несколько оборотов, спиной хрустнуло о
дерево и, сделав еще полоборота, зарылось в снег. Горд потерял сознание
раньше, чем упал, успев удивиться, откуда этот второй возник так нежданно и
негаданно, похоже, из одной головки бомбы вылетает несколько малых,
рассыпаясь неуловимо и неотразимо в общем небе. Это и есть одна из идей
русского боя, открытая Емеле Дедом. Если ты разный, значит, тебя несколько,
используй, что тебя много: каждый, кто не может быть множественным лицом,
собирается с себе подобными в общее множественное лицо. Единая природа в
такой же степени состоит из земли, воздуха, деревьев, гор, вулканов, рек,
морей, в какой червяк Вася стремится слиться в массу себе подобных, чтобы
выжить. Но не думай, что единство множественной природы выше одиночности
бедного червяка Васи, для нашего Бога вы и он едины, неразличимы, равны и
прекрасны. Емеля спустя жизнь понял, что Горд, и червяк Вася, и он, Емеля,
божественны, ибо они едины в Боге и едины в жизни и смерти всего
существующего во вселенной. Горд оставил бой, упал почти рядом с Дедом, и
при свете факелов было видно, как душа Горда выползла из тела, как выползает
мальчик-с-пальчик из огромной медвежьей шубы, повисла в воздухе этаким
туманным пятном и опять соскользнула внутрь Горда, как разлитая по столу
вода доходит до края и скатывается с его поверхности или, точнее, как суслик
ныряет в норку при виде незнакомых существ и чужого мира, потому что в нем
страха больше, чем любопытства. И странно лежал Горд на мартовском ночном
снегу: руки были раскинуты врозь и вперед, образуя угол, почти равный углу
равностороннего треугольника, и так же отраженно были раскинуты ноги Горда -
более чем павшего в бою, - лежащий, он напоминал андреевский крест, что
получил имя свое в честь Андрея Первозванного, распятого в позе, похожей на
Гордову, ибо поперечные брусья были пригвождены к главному столбу наискось.
И случилось то почти за тысячу лет до нынешнего боя, в Патрасе в день 30
ноября 62 год. И прошел Андрей путь до Патраса через Галлию, Иудею и Киев, и
в селе Грузине оставил жезл свой, что видится умеющему видеть и до сей поры,
и потом через Пропондиду, и Армению, и Фракию вернулся в Грецию, побывав в
Скифии, той самой, что смешала кровь свою с кровью угрской и славянской, а
значит, и русской, и варяжской, которая текла в Лете, матери Медведко и
жертвенной жены Горда, прежде чем она не вышла дымом из своего тела, принося
его в жертву во имя спасения Москвы и человеков, среди которых жила и
которых любила. Если подняться на дуб, стоящий над распростертым внизу
Гордом, то можно увидеть вершину священного дуба, около которого была
сожжена Лета на одном из каменных Велесовых жертвенников, напоминающем, как
все жертвенники, все троны мира. Емелин бой и почти невидимость движений
Емели были приятны князю Борису, и ровесник Медведко запретил охоте убивать
Медведко, а сказал взять его арканом, которым ловили коней и будущих
пленников, словно угадывая свой последний жертвенный день и час, когда
Торчин, и Путьша, и Горясер проткнут его сильное тренированное, не
сопротивляющееся стали кривых ножей, тело - как я подниму руку на брата
своего - и когда в свой черед, опоздав по воле Божьей спасти князя и застав
его еще живым, Медведко вороненым мечом ударит плашмя по триглаву Торчина и
Горясера, лишив до смерти их разума и воли, и ослепнет сам от невозможности
убить, даже если нельзя не убить.
Деда бросили в снег до утра, а Горда и Емелю потащили в Гордов дом,
чтобы вернуть Горда в жизнь и рассмотреть получше, при свете завтрашнего
дня, Емелю, по закону будущих причин равнодушно принимавшего свою неволю,
ибо по завету Деда силе не дано быть внутри человека, но слабости дано, а
охота была сильней школы Деда. Когда Емеля заснул, ему приснился веселый
Дед, обгонявший его во взбегании на дуб, приснились Воробьевы горы Москвы, и
приснилась Ждана, а еще дверь, которую они только едва разглядели
далеко-далеко впереди. Новый день Пробуждающегося медведя Емеля встретил в
неволе, но спать было тепло, и просыпаться не хотелось, хотя день
Пробуждающегося медведя успел стать вчера и по календарю, и по погоде. В
Москву резко ворвалась весна, как опоздавший школьник, распахнув дверь,
вскакивает в класс, запыхавшись и разрумянившись от долгого и спешного бега,
беззаботная, беспечная и такая близкая к пространству жизни Емели - сына
Ставра и Сары, уехавшего в Иерусалим из дома, через тысячу лет стоящего на
этом самом месте.
Главы иерусалимской хроники с586 года старой эры, до 2017 новой.
глава 1
Иерусалим, год 1991... Из этого дома, поставленного на месте Гордова
дома, Емеля уехал из Москвы в Иерусалим, в 1991 год, туда, где на древний
город в разгар персидской войны падали огненные веретена. Емеля боялся, что
Иерусалим будет разрушен, и он не успеет увидеть дорогу, по которой Иисуса
вели на Голгофу, не постоит у стены плача, не поклонится гробу Господню в
русском квартале, к этому времени за гнилые апельсины вполовину проданному
хрущевскими придурками. И жил он там долго, пока не пришел 2017 год, и день
9 аба, или 29 августа другого имени месяца день, когда разрушали Иерусалим
Навуходоносор и Тит Флавий. И жил он в доме окнами на юг, на четвертом
этаже, выходом на север возле Патриаршего пруда, как жил около Патриарших
прудов, в Москве до 1991 год - до своего отъезда, на углу Спиридоновки и
Малой Бронной. И были в его библиотеке в Иерусалиме книги, привезенные из
Яковлевского, с которыми он начинал свою жизнь. Рукописные "Слово похвальное
императору Петру Первому", читанное 14 ноября в публичном собрании в Париже
в Академии королевских наук для известия в 1725 год, через три года после
того как 4 июля был казнен императором Петром Первым выходец из Италии
клирик - латынин, казнен так же буднично и просто, как это делали в свое
время Грозный и Иосиф кровавый. И опять же рукописи - "Сказание о Борисе и
Глебе", "Житие Федора Печерского", "Поучение Владимира Мономаха", "Русская
правда", что были переписаны монахом Авелем костромского Ипатьевского
монастыря, где Романовы начинали третью Русь, после второй Владимира и
первой Трояна, начинали в 1613 год. А также книги печатные - "Слово о
погибели Русской земли", "Легенда о граде Китеже", "Чудо Георгия о Змие",
"Повесть об убиении Андрея Боголюбского", "Моление Даниила Заточника" и
"Житие Протопопа Аввакума", "Спящий во время жатвы", "Гример и Муза" -
история творца очередной временнОй идеи, а также Новый завет и Ветхий завет,
и Коран, и Талмуд, и Дхаммапада. А перед тем, как оставить дом свой в
Москве, молился Емеля так: - Благодарю Тебя, Господи, за то, что послал град
на поля мои, и погибли все посевы мои, ибо завтра еще пуще зазеленеют хлеба,
и новый хозяин соберет двойной урожай. Но если не случится и этого,
благодарю Тебя, Господи, за то, что послал град на поля мои, ибо однажды ты
дал мне большой урожай в саду моем, и много лет жил я, не зная нужды.
Благодарю Тебя, Господи, за то, что ночи мои бессонны и беспокойны, и завтра
в этих стенах тишина будет единственной хозяйкой. Благодарю за бессонные
ночи Тебя, Господи, ибо вчера я проводил их в любви и радости, и были они
желанно бессонны. Благодарю Тебя, Господи, за то, что перо не подчиняется
мысли моей, ибо завтра величие придет ко мне, не потревожу домашних, сам
отворю двери гостю в час поздний. Ничто так не бессмертно, как Ты и Слово,
Господи. Благодарю Тебя, Господи, за молитву мою, которая обращена к Тебе,
ибо все в ней правдиво и верно, как правдиво и верно учение Твое. Падают
слоны на колени, обращая свой глас к Тебе, львицы ведут детей своих, чтобы
увидеть Вознесение Твое, державы и дороги повернули к Тебе лицо свое -
благодарю Тебя, Господи, я среди них, и они говорят языком моим, обращаются
к Тебе словами моими. Перестали люди любить друг друга, перестали ветры
крутить мельницы, солнце норовит за облако спрятаться, птицы не попадаются в
сети птицеловов, море не качает суда, ибо грузными стали суда и великими, не
пойму, Господи, что это, конец ли мира или начало закона, который нов и
необычен, и который неведом мне. Не молю развеять неведение мое, ни о чем не
прошу Тебя, Господи, нет, кроме благодарности, желаний у меня, - прими ее,
ибо это дыхание мое, боль моя, сон и страх мой, любовь моя и молитва,
обращенная к Тебе, Господи.
глава 2
И жил Емеля в Иерусалиме 26 год, и наступил 2017, год гибели Москвы,
что сгорела 39 дней назад, и наступил месяц август 29 день, день Усекновения
честные главы Святого славного Пророка, Предтечи и Крестителя Господа,
Иоанна, и день памяти православных в 1769 год по повелению императрицы
Екатерины Второй после счастливо оконченной ею войны с турками и польскими
конфедератами; или месяц аба, другое название месяца, но день девятый, день
гибели Иерусалима от воинов Навуходоносора и Тита Флавия. И так говорит об
этом дне сын Ставра и Сары: - Дом мой стоял в Иерусалиме окнами на юг и
выходом на север. И был у меня стол, на котором лежала Емелина книга. И была
у меня стена, на которой висело распятье. И была у меня лавка, на которой я
спал и видел Емелины сны, и на которой сидел, когда читал Емелину книгу, и
смотрел на воды Патриаршего пруда, когда был закат и воды были окрашены в
алый цвет, 29 августа иного имени месяца. И было написано в Емелиной книге -
И увидел я вспышку в окне и увидел столб пламени, в котором летели и руки, и
локти, и пальцы, и кольца братьев моих вперемежку с пальцами, руками и
кольцами, и обрывками проволоки и гвоздей тех, кто, начинив себя адом,
отправил братьев моих в мир, где ина земля, и ин воздух и ины память, и
слух, и цвет, и запах, где человеки не имут тела и только дух их скорбит о
том, что было и что будет на земле их, видимой из иного пространства, и было
то подобно взрыву в месяце декабре год 2001 - в городе Иерусалиме, когда
Бен-лазар взорвал себя в пространстве между домом моим и Патриаршими
прудами, но тогда не было меня в доме моем, но был я на Масличной горе и не
видел того, что увидел сейчас.
И волна взрыва закрыла ум мой, и перемешала память мою, как
перемешивает бетономешалка песок и камень, воду и цемент в единую массу, так
и весь мир Иерусалима стал един, и все войны Иерусалима стали едины, и где
сейчас летел ржавый кусок металла ракеты, посланной рукою Абу Иссы, - летело
копье Навуходоносора и падало копье римлянина, и где сверкал шлем римлянина,
там горел на солнце клинок халифа Омара.
И вот оставил я дом свой, и вышел из стен его, и дом мой рухнул за
спиной моей, и увидел кровь в воде Патриаршего пруда, и увидел я кровь на
теплых и черных камнях, и люди вокруг бежали мимо меня, и голоса было не
слышно бегущих, или меня Господь мой лишил слуха за то, что посмел я выйти
из дома и пережить гибель земли моей и города моего, ибо для ставросара
каждый город - чужой и каждый город - его. Длинные огненные веретена летели
над моей головой с севера на юг и с востока на запад, лопались, как лопаются
дирижабли, когда в них попадает молния, и разлетались они на море огней, и
волны огня и серы накрывали Иерусалим.
Сбылось пророчество бедных пророков последней персидской войны: за то,
что братья не вернули горсть песка братьям своим, обрушились, как на Ирак,
на бедный лоскут синайской пустыни ненависть и безумье, которыми был болен
мир тринадцатое тысячелетие, а может, новые жертвы могли оправдать кровь,
что была пролита нами и страхом нашим за наших детей и за наши идеи. А может
быть, кто-то решил оборвать этот нелепый бред - собрать за колючей
проволокой все народы земли, все расы и все языки, связав их, опутав, как
крепкой пеньковой удавкой, концы же пеньки намотав на сильные руки, внатяг,
как держит вожжи бешеный кучер бешено мчащейся тройки, а может быть, Бог
снова решил перемешать народы этой вечно кипящей, как адское варево, бедной
земли, а может, так тасуют колоду, чтоб, наконец, сошелся пасьянс, который
бессилен сложить был минувший век. Не знаю, кто исчислил это рукотворное,
крохотное царство, но я знаю, у каждого из человеков, кто отправил огонь на
иерусалимские и прочая стены, мозг был источен червями, как падаль в жаркий
день посреди сожженного поля, и все, что случилось, теперь я называю
безумием твоим и моим. Я вышел в путь, чтобы видеть, как история вставала во
весь рост, как встает в печи крематория мертвый, если ему не подрезать
колена, как встает мертвый в не завешенном зеркале, силясь выйти наружу. Все
колена, что были, и те, что стали прахом, вышли на улицу Иерусалима. И
окликнул меня город, и звуки вернулись ко мне, и дым смоляного дома открыл
мои ноздри. И запахи гибели бедной синайской земли, и брызги крови пали на
то, что было моими глазами. И увидел я то, что скрывали земля, и воздух, и
время, как будто железный занавес медленно и со скрипом пополз в разные
стороны света и сверху вниз, и снизу вверх. С высоты передо мной открылись:
улицы, башни, храмы и все ворота Иерусалима. Так клетки птичьи хозяин
распахивает наружу, когда в доме его пожар, когда чувствует, что дыханье его
оставляет тело. Распахнулись ворота, и люди, как птицы, цари, торговцы,
пророки, рабы и воины в обгорелых доспехах, подобно падающим из осыпающихся
стен дня 11, месяца сентября, в год 2001 капища Нью-Йорка именем Близнецы,
разорванных самолетами смертников на мириады осколков, с неба вниз летели к
водам Патриаршего, и пруду Вивезда, пруду Соломона и к водам Кедрона. Но
высохли воды, деревья свернулись, как волосы от огня привязанных к дереву
Леты или Гримера, и запах ума, безумья, памяти, страха, любви и надежды
стоял над землей, как парус на лодке в бурю, куда? - но все влача ее жалкое
тело.
глава 3
И вот я, сын Ставра и Сары, стою на Виа Долороза и прямо передо мной
падают стрелы халифа Омара. И позади меня падают стрелы Антиоха Эпифана, и
справа от меня падают стрелы Навуходоносора. И слева от меня падают стрелы
Тита Флавия. Вот попала, вошла халдейская стрела в отца моего отца именем
Горд, и прошла насквозь и пробила правое плечо. И другая стрела попала в
левое плечо отца матери моей именем Седекия, и упал он, потеряв сознание от
боли. И третья стрела попала в голову деда отца моего именем Ждан, и упал он
на землю иерусалимскую, и выступила красная пена на губах его. И четвертая
стрела попала в живот, где нижняя точка крестного знамени, деда матери моей
именем Иехония. И упал он, прижимая к себе боль свою и беспамятство свое. И
поднял я глаза, и увидел я, как будто град налетел на город мой, именем
Иерусалим, другим именем Салим, или Эль Кудс, или Бэт Эль Макдис, или иным
именем Элия Капитолина. И справа от меня попала стрела в сердце Бар Кохбы, и
упал он рядом с отцом матери моей, и слева от меня попала стрела в Иоанна
Гисхальского, и упал он рядом с отцом моего отца. И Симон Бар Гиора успел
подхватить его и уронить, потому что стрела разбила грудь ему, ибо туп был
наконечник стрелы, как бывает тупо халдейское слово. А впереди меня уже под
косой смерти легли дети отца Матафия, и Иуда, и Ионатан, а Симон лег впереди
меня, не успев сказать: "Прощай, брат мой", ибо стрела попала в губы его и
рот его, между словами "брат" и "мой" вошла она и успел Симон сказать "брат
мой" - только про себя, и это был последний выдох его. А Симон и Иаков уже
зажгли синим огнем часть северо-западной галереи, чтобы отрезать захваченную
Антонию от храма, и когда Юний поджег соседнюю галерею и огонь охватил
площадь в пятнадцать локтей, Гифтей и Алексас сорвали крышу, и огонь
поднялся на алом коне, похожем на багровых коней Ставрова дома в Лысенке, и
взвился вверх, и храм стал четырехуголен, сбылось пророчество - быть храму и
городу пусту, когда станет он равностенен со всех четырех сторон, и меж
красных всадников метался Иешуа, сын Анана, и кричал: "Голос с севера, голос
с востока, голос с запада, голос с юга, голос четырех ветров, голос,
вопиющий над Иерусалимом и Храмом, голос, вопиющий над всем народом! О, горе
тебе, Иерусалим, горе городу, народу и Храму. И тем, кто кормит его, и тем,
кто бьет его, - плачет Иешуа, сын Анана: "О, горе, горе тебе, Иерусалим", -
и вот на городской стене достиг груди его камень, брошенный римской машиной,
но прежде, чем камень коснулся тела его, успел он выкрикнуть: "Горе и мне",
и испустил дух свой. И опустил я глаза, и побрел по городу, который начал
гореть, ибо всадник Педаний уже бросил факел свой в поленницу храма, и уже
огонь поднимался над храмом и полз к городу, и окуталась дымом Масличная
гора, и улица торговцев, и форт Фасаила, и дворец Ирода, и верхний рынок, и
улица рыбаков. И увидел я дочь бедного Элеазара из деревни Бет-эзоб из-за
Иордана. Увы мне, увы мне, кому скажу, и кто поймет меня, что клеймо
проклятия и ужаса, горящее во лбу бедной Марии, выжженное временем, Иосифом
Флавием, памятью народной, - это есть клеймо человеческого непонимания,
клеймо человеческого страха перед своими большими грехами, клеймо слепоты
глаза человеков, клеймо глухоты уха человеков, клеймо немилосердия
человеков. Увы мне, Боже, зачем Ты привел меня, сына Ставра и Сары, к дому
бедной Марии, что остался единственным домом на выжженной земле меж
враждующих воинств - Симона, что владеет верхним городом и большой стеной до
Кедрона, и стеной, что тянется от Силоамского источника к востоку до дворца
Монобаза, с Акрой и всею местностью, до дворца Елены, матери Монобаза, и
Иоанна, у которого, кроме храма, есть еще Офла и Кедронская долина. Какое
имя положено Тобой тому, что я вижу? Пока воины Тита штурмуют иерусалимские
стены, воины Симона и Иоанна убивают друг друга на границе земли, где
посередине стоит несожженным дом бедной Марии. Вот кончили бой свой братья и
грабят всех, кто не с ними. А кто-то обязательно на другой стороне, потому
что не можно быть среди враждующих на стороне тех и других сразу. И ничего
не осталось в доме бедной Марии, что могли бы взять и съесть еще воины
Симона и Иоанна. И помутил Бог мысль Марии, и сломал Бог ум ее, и отнял Бог
память у нее. И сказала она себе - нет ничего больше в доме моем, я голодна,
и сын мой грудной жив, скоро голод съест и его, или римлянин сделает сына
рабом. Я убью своего сына и рожу ад, который остановит вражду меж народа
моего, и она убила сына и изжарила и съела его половину, а вторую покрыла
белым покрывалом, и, когда на запах в голодном городе на выжженной ничейной
земле собрались в доме бедной Марии воины Иоанна и воины Симона, прекратив
бой между собой, и сказали - дай нам еду, что так вкусно пахнет, - тогда
безумная Мария открыла сына своего и сказала, - вот вам еда, которая насытит
вас до конца дней ваших. И в ужасе отшатнулись воины, и кончилась вражда
между ними, и ужас, вытеснив ненависть друг к другу в сердце их, стал жить
вместе с отвагой и ненавистью к римлянам. Вот ад Марии из деревни Бет-Эзоб,
дочери Элеазара, у которой Бог помутил разум, сломал мысль и отнял память,
которая остановила вражду меж воинами Симона и воинами Иоанна, и, когда
Симона и Иоанна вели пленниками меж иерусалимских развалин, они шли рядом, и
были они братья по ненависти к римлянам, и были они братья по любви к
Иерусалиму, и сын Марии Маттафий был с ними. И пошел я дальше, переворачивая
вверх лицом упавших в битве, и нашел я на Масличной горе прадеда, деда отца
моего, именем Неждан. И нашел я там же прапрадеда матери моей именем Моисей.
И нашел я на улице торговцев отца прадеда отца моего именем Малюта, и нашел
я там же лежащего рядом крест-накрест на теле Малюты отца прапрадеда матери
моей именем Маттей, и пошел я на верхний рынок и среди пустых корзин и
ветра, что гулял по рынку, узнал все колено отца моего, и было их от первого
Волоса, давшего имя роду моему по отцу моему, числом 21. Умирали они в
обратном порядке, как родились, и перед Волосом был сын его именем Емеля, и
перед Емелей был сын его именем Добр, и рядом сын его именем Третьяк, и
рядом сын его именем Святко, и рядом сын его именем Мал, и рядом сын его
именем Кожемяка, и рядом сын его именем Боян, и рядом сын его именем Нечай,
и рядом сын его именем Храбр, и рядом сын его именем Ждан, а потом сын его
именем Владимир, и рядом сын его именем Ярослав, а чуть дале сын именем
Дмитрий, а рядом Иван, и потом сын его Федор, а потом Алексей, и сын его
Петр, и сын его Павел, и сын его Николай, и сын его Тихон, и сын его именем
Ставр. И пошел я к стене храма Давида, и возле уже горящей и окутанной дымом
стены увидел я тела рода матери моей, и лежали они - не сын рядом с отцом, а
внук рядом с праотцом, дед - рядом с правнуком, и был тот порядок исполнен
смысла, и не понял я смысла, ибо был дым, и огонь обуглил одежду на теле
моем и помутил ум мой. И рядом с Ровоамом, другим именем Рехабеам, лежали
Давид и Соломон. А потом Авия с Енохом, и Каин с Авией, и Маделлеил, не с
Иаредом, но с Асой. И потом Енох, и потом Иосафат, и потом Мафусаил, и потом
Иорам, и потом Ламех и Охозия, потом Ной и Гофолия, потом Сиф и Иоас, а
рядом с Арфаксадом Амасия, а рядом Сала и Озия, а возле них Евер и Иоафам, а
рядом Фалек и Ахаз, Рагава и Езекия, Серух и Манассия, Нахор и Маон, Фарра и
Иосия, Абрам и Иоахаз, Исаак и Иоаким, Моисей и Иехония, и поодаль последним
лежал Седекия, и некому было убрать тела их, и это делали огонь и ветер, но
не так быстро, как это делают снег и ветер и в своей земле и в своем
царстве, и было число предков моих по матери - два раза по двадцать один.
глава 4
И шел я дальше и остановился, потому что перед глазами моими был
разомкнутый круг людей, как будто я был внизу, а вверх шли все вокруг меня,
и был я меньше и ниже, чем все они, и ко мне вниз сошел человек именем
Моисей, и сошел он в круг человеков и увидел рядом со мной золотого тельца,
и увидел Моисей глаза человеков, несмотря на то, что вокруг извивался в
радости своей огонь, что жег иерусалимские стены, и дворцы, и дома, как
будто Моисей видел огонь, а они, стоящие вокруг, - нет, и были те глаза
стоящих вокруг полны веселья, и ад был весельем в глазах их. И схватил
Моисей тельца золотого, и растер его в прах, и прах рассеял по воде, что
лежала у ног его, и заставил человеков пить эту воду, и послал левитов, что
тоже видели огонь, летающий как птицы среди стен иерусалимских, и послал
левитов с мечом пройти от ворот и обратно, и каждый меч направил в друга
своего, брата своего, сына своего, ближнего своего, и каждый, кто отступил
от веры в Яхве, стал так же прах, как золотой телец, как колена израилевы,
отвернувшиеся от Яхве, а вокруг падали стрелы, гулял огонь, и воины всего
мира, и севера, и юга, и востока, и запада, обращали в прах всех, кто в это
время жил на земле иерусалимской, - и те, что были черны лицом, и те, что
желты, и те, что красны, и те, что были белы лицом. Но Моисей не смотрел в
их сторону и не смотрел в сторону смерти. А на то место, где был золотой
телец, он поставил ковчег из дерева ситтим, золотом он был покрыт снаружи и
золотом подстеган внутри, и снаружи была таблица с именем Яхве, и два
серафима крылами своими закрывали имя от чужих глаз, и крылами своими они
закрывали любовь свою, и это было как шатер, и внутри было темно, и неведомо
всем, кто был снаружи. Туда Моисей положил скрижали с десятью заповедями, и
помогали ему в этом стоящий справа Веселиил и стоящий слева Аголиав -
мастера, равным которым не было в мире. И поставил он бронзовые колонны с
серебряными капителями по краям ковчега, и было их четыре, как сторон света,
как ликов на столбе храма Велеса, в котором молилась Москва во времена Леты.
И закрыл пространство с четырех сторон льняными покровами, какие свисали со
стен Велесова храма, и войти было можно лишь через ворота, закрытые
узорочьем голубым, и пурпурным, и червленым из шерсти легкой, как пух,
плотной, как ночь, теплой, как утреннее солнце, и коричневого виссона, что
под рукой как ветер, дующий с севера. И снаружи Веселиил и Аголиав закрыли
их кожей барана, красного и синего цвета, как закатное небо, и перед
восходом Моисей поставил бронзовый жертвенник, размера жертвенника Велесова
храма, и медный таз с водой. И верховный жрец поверх хитона белого льна,
фиолетовой туники накинул голубую шерстяную ризу, и подол ризы был украшен
серебряными колокольцами, что звенели, как двенадцать валдайских серебряных
звонов за тысячу верст от слуха. И двенадцать драгоценных камней
переливались на груди жреца каждый своим светом, как двенадцать колен
израилевых, как двенадцать месяцев, и на каждом было свое имя, как в Москве,
во времена Леты, на лбу каждого дома было выбито имя владельца. Но не успел