Валентин, Вадим, Станислав и Василий. И имя сидящих слева было: Василий,
Виктор, Юрий, Борис, Леонид и Юрий. Пели они дружно - и сидящие ошую, и
сидящие одесную, и чувствовали себя друзьями атамана и святыми воинами
справедливости, исполнившими свой долг спасения отечества, и орудия их,
помогавшие им в исполнении священного долга, - топоры, железные палки -
кучей были свалены в углу слева и справа от входной двери, напротив красного
угла, где Никола-угодник слепо смотрел сквозь алый огонь лампады на сидящих
вокруг стола мальчиков от шестнадцати до двадцати пяти лет. На их вышитые
красными и черными ромбами рубахи, на белый лен, на красные пятна крови по
белому льну. И топоры их были в сгустках крови и перьях, и палки их были в
сгустках крови и перьях, и длинные белые портновские ножницы дамского
мастера Ахава с первого овражного переулка были в застывших пятнах крови. И
удаль их и сила была так велика и так широка, что не вмещалась в тесные
лысенковские стены, в эту конуру с нависшим потолком, полатями, стесненную
огромной печью, с задернутой занавеской красного цвета в синий горошек. И
разливалась эта удаль от Киева до Галаада, от Одессы до Суздаля, где Илья
уже поставил мысленно на берег Каменки четыреста пятьдесят монахов со
монахинями, священников со их женами и чадами, и, нахлынув на мир волной,
эта удаль возвращалась обратно и успокаивалась возле лысенковских булыжных
мостовых и бедных кварталов, застывая красной пеной на телах еврея Езекии и
еврейки Эсфири. И еврейка Руфь смотрела, опустив голову свою, из безумных
глаз на отца Иакова, на брата Исаака, на мать Юдифь, которые в луже крови с
прилипшими к отверстому животу перьями с трудом вытаскивали души свои из
тела, как с трудом вытаскивает человек, попавший в болото, оставляя в нем
свою обувь, ноги. Удаль их достигла и бедной каморки, в которой жили муж
именем Озия, и сын его Иоафам, и отец его именем Амасия, торговец сапожной
ваксой. Булочник Ахаз и парикмахер Авия смотрели мимо глаз закрытых и Руфи,
и Манассии, и Амона, пытаясь понять, нельзя ли из этих разных разбитых лиц,
сломанных тел, перебитых рук и вытекшего глаза, повисшего на последней
красной нити толщиной в паутину, собрать одного человека и пустить его жить
снова в эту напрасную, нелепую, но такую нечаянную и потому такую желанную
жизнь. И Ставр сидел меж ними и видел Ахава с отрезанной ножницами головой,
эти стены, и видел и Руфь, и Иосифа еще мечущимися, плачущими, молящими о
помощи и защите, и ощущал еще теплые ноги Эсфири, у которой лобок был гол
как колено и которая не сопротивлялась, а лежала как выстиранная рубаха на
стуле, и потому еще более делала счастливым и сильным его, Ставра. И они
пели, и каждый говорил друг другу то, что не видел другой и что приводило их
в еще большее неистовство, и они не выдержали огня, что палил их, и
поодиночке, разбирая палки и топоры в крови и перьях, исчезали из комнаты. И
остался в ней Ставр, отец его Тихон, и остались в ней на печке под овчинами
девочка Сара и мать ее Рахиль, и обе они видели, как на глазах их убили
брата Сары Соломона, и брата Иуду, и отца Сары Седекию, и деда Иехонию, и
трехлетнюю Руфь, и пятилетнего Серуха. Одним ударом. Наотмашь. Железной
палкой. И кровь Руфи и Серуха смешалась с кровью Иуды, и Соломона, и
Седекии, и была она одного цвета и одного рода, и были они булочники, а Сару
и Рахиль отец Ставра - Тихон, который продавал булочнику Седекии муку свою и
любил их, спрятал у себя дома, где гулял, пробуя свою силу, сын его именем
Ставр.
Главы о встрече Ставра и Сары
глава 4
И счастье захотело улыбнуться Саре, но в присутствии топора в крови и
перьях улыбка вышла кривая. Тихон поил Ставра и пил сам, чтобы скорее уснул
Ставр, но напился Тихон раньше, ибо был Ставр как богатырь, и если бы то
были полки касожские, был бы он как герой, что зарезал Редедю, и потому еще
мог пить, и четверть была на треть цела, и силы в нем было и от запала, и от
рассказов и водки, и крови так много, что некуда было ей деться, и разорвала
бы она Ставра, но услышал он запах мочи и повернул голову, направо к печке.
И увидел желтую струйку, что вилась по белой побелке, прямо к голубцу, меж
горнушками, и встал, шатаясь, и подошел к печке, но было там темно, и
засунул он руку, и нащупал ножонку Сары, и потащил за нее, и вытащил на свет
Божий черноволосое, полуголое, зеленоглазое чудо, которое знал хорошо,
потому что возил муку к булочнику Седекии и пересыпал там муку в мешки
Седекии, и девочка Сара держала мешок за края, и, когда сыпалась белая мука
в распахнутое чрево тяжелой грубой рогожи, Ставр и Сара тайно друг от друга,
чуть ежась, пропускали через себя волну нежности, тепла, желания, озноба, и
руки их потели, а кровь приливала к щекам - еще та, не священная,
жертвенная, а живая, теплая человеческая кровь покоя и бедной жизни. Ставру
нравилась Сара, и Саре нравился Ставр. Ставр женился бы на соседней Улыбе, и
пошли бы у него русские дети, и Сара вышла бы замуж за сына сапожника
Ровоама, лежащего на пороге своего дома с разрубленной надвое, как
антоновское яблоко, головой. И продолжила бы Ровоамов род, но вот боги и
духи стали слышимы и видимы, но вот безумие общего врага, которое побило
камнями Емелю на лобном месте, сунуло в руки Ставра железо, выбелило на его
лице мирный румянец смущения и перекачало уже новую кровь, кровь ненависти,
правоты, злобы в сузившиеся глаза, и разве что где-то на самом дне, залитое
водкой и кровью ненависти и правоты, чуть шевельнулось то самое забытое
божье смущение, но это продолжалось ничтожную часть мгновения - не больше
мгновения, на которое остановилось вырванное ветром древо прежде, чем
опустится на спину матери - Большой Медведицы, такую малую, что ни одна
машина мира не успела бы засечь его. Зарычал Ставр как зверь, попавший в
капкан, дернулся, вырвал всего себя, и с Сарой на руках прыгнул в горницу
одним прыжком и бросил ее на тесаную топором кровать, на белое покрывало,
затканное птицей Сирин среди красных цветов, и в эту секунду стал из небытия
размыто возникать новый человеческий род, родиной которого станет весь мир,
и не было вины в Ставре, что боги помутили разум его, повесили перед глазами
его кровавый занавес, и не было вины в Саре, что она оказалась по ту сторону
занавеса, каждый народ возникает из лона среди крови и вод, и каждый человек
рождается из крови и вод, и русский, и еврей так же, как и народ Ставра и
Сары, но каждый в свой черед, и в свой век, и в своей крови и водах, и имя
ему потом русский, имя ему потом еврей, и имя ему потом ставросар. Так же,
так же, так же возник на земле каждый, каждый род - и о бедные люди, ставшие
жертвой на жертвеннике нового рода, ибо их приносят в жертву, они - зерно,
отданное червям, из которого вызреет колос, они - клубень, жалкий, вонючий,
жидкий, прекрасный, давший жизнь всем будущим клубням мира. Помоги, Господи,
им перенести их беды, в коих они неповинны, прости их за деяния их, кои
совершили они в слепоте своей, помоги им пройти тот малый путь, от чрева
земли до воздуха и звезд, который проходит зерно и росток его, в темноте,
холоде во чреве мира, и да будет земля им пухом в бедной глине бедного
погоста, бедного жальника под Ширяихой, далекого и от Москвы, и Иерусалима,
где будут жить их потомки, вспоминая имена их, благодаря и не прощая им их
невиновность и их неотвратимость, и то, что роду Ставра и Сары уже никогда
не вернуться в землю отца и матери, потому что это разные земли, и на них
нельзя жить одновременно, и только весь мир может стать их родиной.
глава 5
И Ставр взял нож, что лежал на столе возле кровати, коричневой как
шоколад фабрики Рот-фронт, еще в невысохшей жертвенной крови и Моисея, и
Исаака, и Седекии, и попробовал пальцем острие - красная капля выступила из
надреза и растеклась по огромным, как волны океана, линиям кожи кончика
пальца и скользнула вниз, и просунул Ставр нож снизу, до ворота рубахи,
вывел его наружу, так что Сара откинула голову, чтоб не встречаться
подбородком с острием, и сверху вниз на себя провел нож Ставр - и распалась
ткань, и на Саре не было ничего, и грудь ее ударила ему в глаза своим
светом, и солнце ударило ему в глаза своим светом, отраженным от груди и
алого шершавого сосца, как от зеркала, и Ставр лег на нее и, силой разжав
ноги, плотно и больно вошел в Сару, и в то время, когда он был еще около и
был уже внутри, сказала Сара на языке своем: "Ты видишь, Яхве, что делает он
со мной, а там, в доме моем, лежит отец мой, и сестра моя, и брат мой, и дед
мой лежит в доме возле стола, касаясь белым, но красным своим волосом ножки
стула, а я лежу перед Ставром, и нет закона между ним и мной, и нет силы
моей против его много, и Ты видишь, что это зверь, и у меня осталась одна
сила, и я боюсь ее, но я говорю Тебе, я проклинаю его, и Ты услышь меня и
покарай его карой своей", - и эти слова пришлись на сжатие руки за спиной
ее, так что пальцы вдавили лопатки в спину Сары. И не успело семя Ставра
протечь в лоно Сары, как еврейский Бог ударил и стряхнул глаза Ставра, и
вздрагивал еще Ставр и был в изнеможении нежен, а свет потух, и солнце
выкатилось из глаз его, и весь мир выкатился из глаз его - и кровать, и
спинка коричневого цвета как шоколад фабрики Рот-фронт, и занавески, и пол
коричневый дощатый с пролысинами посреди каждой доски; и немытое окно в
горнице, и засохшая ветка березы, оставшаяся после Красной горки с лентами
поперек, как дерево в Оше на святой горе, и исчез свет и закатился во тьму,
и еще катилось солнце, как оторванное колесо от наскочившего на дерево
автомобиля в день двадцать пятый декабря, или студеня месяца, 1918 год. А
Бог наказал Сару за проклятие ее - и еврейский Бог Сары, и русский Бог
Ставра, потому что проклинающий проклят тем же проклятием, и убивший тем же
убиением, и Сара виновато полюбила Ставра и стала жена его. И через шесть
месяцев и двадцать пять дней 20 июля в Ильин, или Велесов, день родила Сара
мертвого первородного сына, и имя ему было дано Илья, и закопали они - Ставр
и Сара - Илью в сырую от христианской крови землю в Суздале, рядом с убитыми
Ильей монахами и монахинями, лежащими в одной братской могиле, и место это
было свято. И то случилось прежде, чем дошли они до села Яковлевское возле
плеса на Волге, до церкви Николы Чудотворца, до дома отца Арсения,
двоюродного брата Тихона, - отца Ставра, и это случилось после того, как
прошли они свой путь из тьмы и холода наружу, через Киев, потом земли
Екатеринослава. Потом херсонские, и новочеркасские, и полтавские, и
харьковские, и белгородские, а потом и Москву, Суздаль, вместе с отцом
Ставра - Тихоном и матерью Сары - Рахилью. За это время Сара увидела мир и
отвернулась от него внутрь себя, а Ставр, перестав видеть, забыл вид его. И
все, что случилось в эти годы с родиной Ставра, и все, что случилось в эти
годы с родиной Сары, как будто прошло через них, как нитка проходит в ушко
иголки, на самом же деле это Ставр и Сара, оба мертвые разною мертвостью -
один Божьим наказанием, другая - Божьей справедливостью, как перекати-поле
по степи, прокатились по русской истории первых лет кровавой жижи, которую
покроют асфальтом историки всех времен, и, наконец, этот путь застынет в
буквах и знаках в живой книге законченной мировой истории. Только мертвые
тогда могли пройти этот путь и остаться в живых. Бог сохранил Ставра и Сару,
чтобы они дали имя народу своему, у которого не будет родины, потому что они
пришли из того, чего уже не было, и пришли туда, что не их, как это
случилось со всем русским народом. Потому, где бы ни были они, нет ничего их
до конца, как бывает только у тех, кто оставил народ и землю отца своего и
не пришел в землю матери своей, даже если пришел в землю матери своей. Ибо
на одной земле только дети рода отца их, и на другой земле только дети рода
матери их, а общей земли - только весь мир. ... Зверь живет в лесу, рыба в
воде, птица в воздухе, а человек - и в лесу, и в воздухе, и в воде...
Главы скитаний Ставра и Сары по бедной российской земле на пути из
Лысенок в Яковлевское.
глава 6
И мертвые в тот год лежали в воде, воздухе и в лесу, их некогда было
хоронить, и некому было оплакивать, потому что если пошел отец на сына, брат
на брата, то отец не плачет над сыном, а брат не плачет над братом, а сын
радуется смерти отца, и брат радуется смерти брата, но эта дорога была за
воротами местечка Лысенка, что под Киевом. А сначала в утро слепоты Ставра и
через день по смерти брата Сары Соломона, и Иуды, и отца их Седекии, и деда
их Иехонии, и трехлетней Руфи, и пятилетнего Серуха отправилась Сара, мать
ее Рахиль и отец Тихон куда глаза глядят зрячих, и Ставр, куда поведут
слепого. И шли они бесконечно всегда по снежной, жаркой, воспаленной,
замерзшей, голодной земле. Из города, названного именем перевозчика кия,
откуда и пошла вторая земля русская, сначала на юг, но потом, увидев
прибавление ужаса земли, шли до тех пор на север, след в след за предками
их, страдавшими болезнью непокорности и свободы, бежавшими с юга, востока,
запада, пока не нашли землю, на которой не было огня и злодейства, и там
остановились в доме отца Арсения, напротив собора Николая Чудотворца, справа
от дома настоятеля собора отца Иоанна Красовского в селе Яковлевское
Костромской губернии. И было между домами отца Арсения и отца Иоанна и
стенами храма длинное здание мельницы со стоящими за спиной ее жерновами,
утонувшей в мякине по пояс, словно ждавшей мельника Тихона. И был их путь на
юг от дома в Лысенке между рекой и горой, сгоревшего в ту ночь от копеечной
свечки, которую опрокинула Сара, пытаясь выбраться из-под обезлюдевшего
Ставра, и запылала сначала кровать с кружевным белым покрывалом, на котором
темнело пятно жертвенной крови девы Сары, и потом огонь, как всадник через
ров, махнул на занавеси, а потом на стены, прошиб крышу, вырвался на кровлю,
и бешеный красный всадник заплясал неистово, скоком - с крыши на конек, а с
конька алый конь прыжком летел на соседний дом, и уже целая кавалерия
металась под черным, червонным, кровавым небом, заметая следы погрома,
превращая в пепел одного серого цвета и спящую пьяную кодлу, и убитых ими:
Исая и сына его Иова, и отца Иакова, торговца сапожной ваксой, и Руфь, и
Иосифа, и Эсфирь, Иуду, и Соломона, и Иоахима, и пепел, мешаясь, взлетал в
небо и гудел среди летающих меж облаками крылатых всадников, которые гикали
и выли в радости своего очередного торжества, числом, конечно, малым по
сравнению с числом конников, летавших над горящей Москвой и Иерусалимом.
Ставр не видел этого пламени, только жар опалил брови его пустых глаз,
которые, возможно стряхнул еврейский Бог, а возможно, выжег на лету огненный
всадник, плеснул в Ставрово лицо из своего огненного ковша, похожего на ковш
Большой Медведицы, той самой, которой именем и была названа когда-то и
Москва-река, а потом и сама Москва. Мать Медведица, пролив из своего ковша
огненное питье, отделила кровавый страшный юг от спокойного и тихого даже и
в кровавые годы севера.
глава 7
И вошли они - спящие во время жатвы - Ставр, и его жена Сара, и отец
Ставра - Тихон, и мать Сары - Рахиль - в стены Киево-Печерской Лавры, где не
лилось крови от века и где останавливался топор погрома и нож убийцы, и
жертва была под защитой божьих стен, и услышали они, входя в лавру, крик, и
крик этот был криком боли, и криком удивления, и криком растерянности, и
криком готовности к смерти, и был он криком митрополита киевского Владимира.
Было два часа пополудни, и был этот крик рожден на расстоянии ста пятидесяти
саженей от ворот Лавры, и отец Владимир лежал на спине, и Ставр спросил, кто
кричит, и Сара сказала - человек. И Ставр замолчал, но крик ему был знаком,
так кричал сапожник Моисей, когда Ставр ударил его топором первый раз и не
попал посреди головы, но попал вбок, как убийца отца Александра Меня. И
Тихон и Рахиль повернули Ставра спиной к Лавре и пошли прочь, а Сара
смотрела и не могла отвести глаз своих от четырех светящихся гневом и
справедливостью лиц. И один из убийц был в кожаной куртке, и трое - в
солдатских шинелях, и тот, что в кожаной куртке, выстрелил первым и попал в
щеку, около правого глаза Владыки, на палец ниже, и это был первый крик, и
второй, когда солдат рассек голову Владыки саблей, что была у него в левой
руке, и был он левша, и крик третий, когда солдат вонзил свой штык в шею
возле правого уха. И четвертый, оборванный вначале, когда солдат погрузил
свой штык в рот Владыки, чтобы он больше не кричал, и Владыка замолчал, а
потом каждый, у кого был штык, воткнул его в грудь Владыки, и кожаный
человек выстрелил в грудь, в место, куда вошел штык, а тот, что с саблей,
развалил живот Владыки надвое. Вот здесь-то сон жизни и спасения и закрыл
глаза Сары и открыл их тут же внутрь, как будто солнце зашло в этой земле и
взошло в другой, и Сара перестала видеть беду и боль свою, и стыд свой, и
унижение свое и прозрела в вине своей перед Ставром, как будто в Лавре в
вечный Татьянин день народ Сары и народ Ставра преступил границу, чтобы
уравнять страдания, чтобы можно было идти дальше, не останавливаясь и не
отворачиваясь от уже иной, новой жизни земли. А иная жизнь не хотела менять
свой вид, на каждом повороте встречая Сару, и ее мать Рахиль, и Ставра, и
его отца Тихона тем, о чем не рассказали песни, чего стыдится каждый
человеческий род в здравом уме и здравой памяти, и тем, что стало бытом
Ставровой земли, и тем, что, возможно, он сам привел в движение, подчиняясь
воле видимых и слышимых богов. Слепота его, явившаяся, как оказалось,
вовремя, была защитой от вида земли, но слух его содрогался вместе с душою и
от криков, которые, словно прихожане в пасхальный день через ворота
кремлевских стен, валили валом через слух и душу Ставра.
глава 8
Было так, когда добрались они до станции Чаплино уже возле
Екатеринославля и хотели сесть на поезд, в двадцать четвертый день месяца
февраля 1919 год, в первое и второе обретение честныя главы Святого Иоанна
Предтечи, но поезда долго не было, а были красноармейцы из отряда Бакланова,
и они вели по перрону архимандрита Вениамина из Москвы, вели его
красноармейцы на казнь, туда, где кончалось железнодорожное полотно и лежала
съежившаяся, озябшая земля, и был он виновен в том, что заступился за
земского начальника той же станции Чаплино. Старик был слаб, тщедушен и
почтенно крестил себя и всех, кого видел вокруг, в том числе и ведущих. И
тогда красноармейцы, раздраженные его крещением, набросились на него посреди
перрона рядом с тем местом, где сидели Ставр, Сара, Рахиль и Тихон. Сам
Бакланов сорвал крест с архимандрита, и все остальные стали срывать одежду с
отца Вениамина и стали бить шомполами, и сила ударов была так велика, что
соскочила коса с головы архимандрита. Шомполами красноармейцы били по рукам
Вениамина, мешая ему креститься, и потом отрубили руки и затем уже голову,
когда архимандрит Вениамин из Москвы лежал в крови на перроне. Тело его
красноармейцы оставили, и вместе с Баклановым сели в остановившийся поезд и
уехали. А в соседнем вагоне ехали Сара и Ставр, и Рахиль, и Тихон.
Продолжалась их обычная жизнь, какой жила Ставрова земля, где страх и кровь
стали так же привычны и будничны, как привычны и будничны были телевизоры,
по которым через семьдесят лет показывали эти страх, голод и кровь, не
вызывая у смотрящих особых эмоций.
глава 9
И добрались Сара и Ставр до Бахмутского уезда, до села Рождественского.
В дом их никто не пустил, и им пришлось есть в снегу, и еды было мало, ибо
то, что взяли с собой, они съели, и то, что заработали и выменяли в голодных
деревнях Тихон и Рахиль, тоже подошло к концу. Остановились они ночью, а
когда рассвело, то увидели что-то темное, висящее на акации, а оказалось,
это местный священник, которому красноармейцы отрубили руки и ноги по
туловище и повесили за волосы на акацию и потом расстреляли, и шел третий
день, и завтра его можно было хоронить. И Ставр не понял, почему все встали
и ушли и перешли в другое место, под дерево, хотя уже начали есть еду. А
Ставр устал. Когда хоронили священника отца Иоанна, они не узнали, потому
что ушли раньше, а похоронили его прихожане на другой день, ибо
красноармейцев в селе больше не было. И когда шла Сара по дороге и вела
Ставра за руку, она думала, что русские хотят их, евреев, догнать по числу
страданий, накопленных за три тысячелетия, и что в ближайшие годы они это
сделают, и что-то, что она видела в своем доме и в доме Ставра, и сам Ставр
- это доля малая, похожая, стремящаяся к целому часть того, что видали они
вокруг, и она сжимала руку Ставра, и думала о своей вине перед ним и перед
еврейским Богом и русским Богом, и жалела, что Ставр не сможет работать,
чтобы они жили так, как жили до великого погрома. И последним шел Тихон, а
перед ним Рахиль, и каждый думал, что так не бывает, и каждый не понимал,
что происходит, и это было спасением их ума и правом идти дальше по снегу
навстречу новому Рождеству Христову, которое в другой жизни праздновали
весело и шумно, а сегодня не было города и не было дома и не было земли, где
не встречали бы их кровь и пепел, и где не убивал бы человек человека так
страшно, так мучительно, так жестоко и с таким яростным ощущением
справедливости правого дела, как делали это все, кто имел оружие, и кто
строил счастливую жизнь, и кто распинал сына Божьего во имя спасения себя и
народа своего.
глава 10
И тогда повернули они к Херсону, стремясь к солнцу и теплу, в надежде,
что солнце и тепло смягчит кровь людей, и жестокость их, и ненависть их. Но
не было мира и под солнцем. Недалеко от Херсона увидели Сара, Рахиль и Тихон
и услышал Ставр священника именем Николай. Ряса на нем была распорота и
висела, как полы незастегнутого кимоно, глаза закрыты, а стон скатывался с
губ, как пот со лба и как слеза из глаз, неслышно и редко, но Ставр слышал
стон, и Сара видела слезу. Крест, на котором был распят отец Николай, был
груб - к стволу березы поперек была приколочена перекладина с ворот, для
крепости перевязанная крест-накрест тугой льняной веревкой. Часть веревки
проходила под мышками отца Николая, так что висел он на веревках, а гвозди,
заколоченные матросами из отряда Левинсона в руки, локти и бедра отца
Николая, выполняли скорее ритуальную функцию. Церковь за спиной отца Николая
со сбитой снарядами колокольней закрывала солнце, и смотреть на отца Николая
можно было только чуть сощурив глаза. Справа еще дымился поповский дом, хотя
пожар явно отгорел не день назад, головешки чадят долго, если нет дождя или
снега. Если судить по высоте распятья, то распинали отца Николая, стоя в
седле лошади и, несмотря на все попытки Сары и Тихона помочь отцу Николаю,
сделать они ничего не могли, и тогда Тихон, намочив тряпку в ведре воды,
стоявшем на краю колодца, и привязав эту тряпку на длинную палку, с трудом
дотянулся до губ отца Николая. Но, обмочив губы, отец Николай застонал, и
Тихон понял, что он продлит боль отца Николая и ничем иным не сможет помочь
ему, и они ушли - и отец Ставра Тихон, и мать Сары - Рахиль, и сама Сара, и
сам Ставр - в другой юг, все еще надеясь на милость и свет солнца и его
сильную силу.
глава 11
И вот остановились они недалеко от Ессентуков у кладбищенского сторожа
Василия. Было холодно, и Ставр кашлял, и Сара была простужена. А Рахиль и
Тихон нет. Сторож Василий был хром и велик ростом и сутул. И в первую ночь,
когда спали они у него на полу, Василий не спал и был в горе и часто тихо
скулил. Саре стало совсем плохо, Ставр лежал рядом с Сарой, и он держал ее
за руку, а Рахиль говорила с Василием. И Василий сказал, что на нем грех и
что он не может уснуть. Неделю назад красноармейцы матроса Успенского на
краю вырытой могилы ночью зарубили заложников из Ессентуков. И рубили их
долго, и свалили всех в яму, и зарыли землю. Но когда он вышел, а была луна,
Василий увидел, что земля шевелится и руки, открыв землю, показались над
ней, и голова священника Рябухина, которого он знал, и ходил в церковь к
нему каждый праздник, и видел его на кладбище тоже, показалась, испачканная
в крови и земле. И священник Рябухин стонал и, узнав Василия, позвал его и
попросил помочь и дать ему воды, но Василий, боясь, что вернутся
красноармейцы и узнают, что он спас, опять забросал живого отца Рябухина
землей и ушел в сторожку, где они сидят сейчас, и теперь не спит, и на душе
его грех, и он хочет уйти с ними куда глаза глядят.
глава 12
И они пошли дальше, когда поправились Ставр и Сара, и теперь их было
пятеро, как точек у пирамиды, четыре стороны света, и Бог над ними. И путь
их был на север, потому что солнце способствовало крови, ненависти и
вызывало наружу, как солнце вызывает и тянет наружу траву сквозь холодную
землю, злобу и мерзость, живущие без солнца тайно в человеке - невидимо, а
потому не так страшно и дико. И дорога, повернутая ими на север, привела их
в Полтавскую губернию, и остановила в Лубянском Спасо-Преображенском
монастыре. В тот час комиссар Бакай приказал игумену Амвросию собрать всю
братию, и набралось всего 25 человек. Бакай и красноармейцы заставили братию
собрать дрова и пообещали сжечь их, а Сару, и Ставра, и Василия, и Рахиль, и
Тихона выгнали из монастыря, пожалев их, как лиц не духовного звания, и
Ставр и Сара вышли вместе со своими людьми и, не уйдя далеко, остались под
деревом и сели. Но сжечь монахов не успели, комиссар Бакай вывел их за
Виктор, Юрий, Борис, Леонид и Юрий. Пели они дружно - и сидящие ошую, и
сидящие одесную, и чувствовали себя друзьями атамана и святыми воинами
справедливости, исполнившими свой долг спасения отечества, и орудия их,
помогавшие им в исполнении священного долга, - топоры, железные палки -
кучей были свалены в углу слева и справа от входной двери, напротив красного
угла, где Никола-угодник слепо смотрел сквозь алый огонь лампады на сидящих
вокруг стола мальчиков от шестнадцати до двадцати пяти лет. На их вышитые
красными и черными ромбами рубахи, на белый лен, на красные пятна крови по
белому льну. И топоры их были в сгустках крови и перьях, и палки их были в
сгустках крови и перьях, и длинные белые портновские ножницы дамского
мастера Ахава с первого овражного переулка были в застывших пятнах крови. И
удаль их и сила была так велика и так широка, что не вмещалась в тесные
лысенковские стены, в эту конуру с нависшим потолком, полатями, стесненную
огромной печью, с задернутой занавеской красного цвета в синий горошек. И
разливалась эта удаль от Киева до Галаада, от Одессы до Суздаля, где Илья
уже поставил мысленно на берег Каменки четыреста пятьдесят монахов со
монахинями, священников со их женами и чадами, и, нахлынув на мир волной,
эта удаль возвращалась обратно и успокаивалась возле лысенковских булыжных
мостовых и бедных кварталов, застывая красной пеной на телах еврея Езекии и
еврейки Эсфири. И еврейка Руфь смотрела, опустив голову свою, из безумных
глаз на отца Иакова, на брата Исаака, на мать Юдифь, которые в луже крови с
прилипшими к отверстому животу перьями с трудом вытаскивали души свои из
тела, как с трудом вытаскивает человек, попавший в болото, оставляя в нем
свою обувь, ноги. Удаль их достигла и бедной каморки, в которой жили муж
именем Озия, и сын его Иоафам, и отец его именем Амасия, торговец сапожной
ваксой. Булочник Ахаз и парикмахер Авия смотрели мимо глаз закрытых и Руфи,
и Манассии, и Амона, пытаясь понять, нельзя ли из этих разных разбитых лиц,
сломанных тел, перебитых рук и вытекшего глаза, повисшего на последней
красной нити толщиной в паутину, собрать одного человека и пустить его жить
снова в эту напрасную, нелепую, но такую нечаянную и потому такую желанную
жизнь. И Ставр сидел меж ними и видел Ахава с отрезанной ножницами головой,
эти стены, и видел и Руфь, и Иосифа еще мечущимися, плачущими, молящими о
помощи и защите, и ощущал еще теплые ноги Эсфири, у которой лобок был гол
как колено и которая не сопротивлялась, а лежала как выстиранная рубаха на
стуле, и потому еще более делала счастливым и сильным его, Ставра. И они
пели, и каждый говорил друг другу то, что не видел другой и что приводило их
в еще большее неистовство, и они не выдержали огня, что палил их, и
поодиночке, разбирая палки и топоры в крови и перьях, исчезали из комнаты. И
остался в ней Ставр, отец его Тихон, и остались в ней на печке под овчинами
девочка Сара и мать ее Рахиль, и обе они видели, как на глазах их убили
брата Сары Соломона, и брата Иуду, и отца Сары Седекию, и деда Иехонию, и
трехлетнюю Руфь, и пятилетнего Серуха. Одним ударом. Наотмашь. Железной
палкой. И кровь Руфи и Серуха смешалась с кровью Иуды, и Соломона, и
Седекии, и была она одного цвета и одного рода, и были они булочники, а Сару
и Рахиль отец Ставра - Тихон, который продавал булочнику Седекии муку свою и
любил их, спрятал у себя дома, где гулял, пробуя свою силу, сын его именем
Ставр.
Главы о встрече Ставра и Сары
глава 4
И счастье захотело улыбнуться Саре, но в присутствии топора в крови и
перьях улыбка вышла кривая. Тихон поил Ставра и пил сам, чтобы скорее уснул
Ставр, но напился Тихон раньше, ибо был Ставр как богатырь, и если бы то
были полки касожские, был бы он как герой, что зарезал Редедю, и потому еще
мог пить, и четверть была на треть цела, и силы в нем было и от запала, и от
рассказов и водки, и крови так много, что некуда было ей деться, и разорвала
бы она Ставра, но услышал он запах мочи и повернул голову, направо к печке.
И увидел желтую струйку, что вилась по белой побелке, прямо к голубцу, меж
горнушками, и встал, шатаясь, и подошел к печке, но было там темно, и
засунул он руку, и нащупал ножонку Сары, и потащил за нее, и вытащил на свет
Божий черноволосое, полуголое, зеленоглазое чудо, которое знал хорошо,
потому что возил муку к булочнику Седекии и пересыпал там муку в мешки
Седекии, и девочка Сара держала мешок за края, и, когда сыпалась белая мука
в распахнутое чрево тяжелой грубой рогожи, Ставр и Сара тайно друг от друга,
чуть ежась, пропускали через себя волну нежности, тепла, желания, озноба, и
руки их потели, а кровь приливала к щекам - еще та, не священная,
жертвенная, а живая, теплая человеческая кровь покоя и бедной жизни. Ставру
нравилась Сара, и Саре нравился Ставр. Ставр женился бы на соседней Улыбе, и
пошли бы у него русские дети, и Сара вышла бы замуж за сына сапожника
Ровоама, лежащего на пороге своего дома с разрубленной надвое, как
антоновское яблоко, головой. И продолжила бы Ровоамов род, но вот боги и
духи стали слышимы и видимы, но вот безумие общего врага, которое побило
камнями Емелю на лобном месте, сунуло в руки Ставра железо, выбелило на его
лице мирный румянец смущения и перекачало уже новую кровь, кровь ненависти,
правоты, злобы в сузившиеся глаза, и разве что где-то на самом дне, залитое
водкой и кровью ненависти и правоты, чуть шевельнулось то самое забытое
божье смущение, но это продолжалось ничтожную часть мгновения - не больше
мгновения, на которое остановилось вырванное ветром древо прежде, чем
опустится на спину матери - Большой Медведицы, такую малую, что ни одна
машина мира не успела бы засечь его. Зарычал Ставр как зверь, попавший в
капкан, дернулся, вырвал всего себя, и с Сарой на руках прыгнул в горницу
одним прыжком и бросил ее на тесаную топором кровать, на белое покрывало,
затканное птицей Сирин среди красных цветов, и в эту секунду стал из небытия
размыто возникать новый человеческий род, родиной которого станет весь мир,
и не было вины в Ставре, что боги помутили разум его, повесили перед глазами
его кровавый занавес, и не было вины в Саре, что она оказалась по ту сторону
занавеса, каждый народ возникает из лона среди крови и вод, и каждый человек
рождается из крови и вод, и русский, и еврей так же, как и народ Ставра и
Сары, но каждый в свой черед, и в свой век, и в своей крови и водах, и имя
ему потом русский, имя ему потом еврей, и имя ему потом ставросар. Так же,
так же, так же возник на земле каждый, каждый род - и о бедные люди, ставшие
жертвой на жертвеннике нового рода, ибо их приносят в жертву, они - зерно,
отданное червям, из которого вызреет колос, они - клубень, жалкий, вонючий,
жидкий, прекрасный, давший жизнь всем будущим клубням мира. Помоги, Господи,
им перенести их беды, в коих они неповинны, прости их за деяния их, кои
совершили они в слепоте своей, помоги им пройти тот малый путь, от чрева
земли до воздуха и звезд, который проходит зерно и росток его, в темноте,
холоде во чреве мира, и да будет земля им пухом в бедной глине бедного
погоста, бедного жальника под Ширяихой, далекого и от Москвы, и Иерусалима,
где будут жить их потомки, вспоминая имена их, благодаря и не прощая им их
невиновность и их неотвратимость, и то, что роду Ставра и Сары уже никогда
не вернуться в землю отца и матери, потому что это разные земли, и на них
нельзя жить одновременно, и только весь мир может стать их родиной.
глава 5
И Ставр взял нож, что лежал на столе возле кровати, коричневой как
шоколад фабрики Рот-фронт, еще в невысохшей жертвенной крови и Моисея, и
Исаака, и Седекии, и попробовал пальцем острие - красная капля выступила из
надреза и растеклась по огромным, как волны океана, линиям кожи кончика
пальца и скользнула вниз, и просунул Ставр нож снизу, до ворота рубахи,
вывел его наружу, так что Сара откинула голову, чтоб не встречаться
подбородком с острием, и сверху вниз на себя провел нож Ставр - и распалась
ткань, и на Саре не было ничего, и грудь ее ударила ему в глаза своим
светом, и солнце ударило ему в глаза своим светом, отраженным от груди и
алого шершавого сосца, как от зеркала, и Ставр лег на нее и, силой разжав
ноги, плотно и больно вошел в Сару, и в то время, когда он был еще около и
был уже внутри, сказала Сара на языке своем: "Ты видишь, Яхве, что делает он
со мной, а там, в доме моем, лежит отец мой, и сестра моя, и брат мой, и дед
мой лежит в доме возле стола, касаясь белым, но красным своим волосом ножки
стула, а я лежу перед Ставром, и нет закона между ним и мной, и нет силы
моей против его много, и Ты видишь, что это зверь, и у меня осталась одна
сила, и я боюсь ее, но я говорю Тебе, я проклинаю его, и Ты услышь меня и
покарай его карой своей", - и эти слова пришлись на сжатие руки за спиной
ее, так что пальцы вдавили лопатки в спину Сары. И не успело семя Ставра
протечь в лоно Сары, как еврейский Бог ударил и стряхнул глаза Ставра, и
вздрагивал еще Ставр и был в изнеможении нежен, а свет потух, и солнце
выкатилось из глаз его, и весь мир выкатился из глаз его - и кровать, и
спинка коричневого цвета как шоколад фабрики Рот-фронт, и занавески, и пол
коричневый дощатый с пролысинами посреди каждой доски; и немытое окно в
горнице, и засохшая ветка березы, оставшаяся после Красной горки с лентами
поперек, как дерево в Оше на святой горе, и исчез свет и закатился во тьму,
и еще катилось солнце, как оторванное колесо от наскочившего на дерево
автомобиля в день двадцать пятый декабря, или студеня месяца, 1918 год. А
Бог наказал Сару за проклятие ее - и еврейский Бог Сары, и русский Бог
Ставра, потому что проклинающий проклят тем же проклятием, и убивший тем же
убиением, и Сара виновато полюбила Ставра и стала жена его. И через шесть
месяцев и двадцать пять дней 20 июля в Ильин, или Велесов, день родила Сара
мертвого первородного сына, и имя ему было дано Илья, и закопали они - Ставр
и Сара - Илью в сырую от христианской крови землю в Суздале, рядом с убитыми
Ильей монахами и монахинями, лежащими в одной братской могиле, и место это
было свято. И то случилось прежде, чем дошли они до села Яковлевское возле
плеса на Волге, до церкви Николы Чудотворца, до дома отца Арсения,
двоюродного брата Тихона, - отца Ставра, и это случилось после того, как
прошли они свой путь из тьмы и холода наружу, через Киев, потом земли
Екатеринослава. Потом херсонские, и новочеркасские, и полтавские, и
харьковские, и белгородские, а потом и Москву, Суздаль, вместе с отцом
Ставра - Тихоном и матерью Сары - Рахилью. За это время Сара увидела мир и
отвернулась от него внутрь себя, а Ставр, перестав видеть, забыл вид его. И
все, что случилось в эти годы с родиной Ставра, и все, что случилось в эти
годы с родиной Сары, как будто прошло через них, как нитка проходит в ушко
иголки, на самом же деле это Ставр и Сара, оба мертвые разною мертвостью -
один Божьим наказанием, другая - Божьей справедливостью, как перекати-поле
по степи, прокатились по русской истории первых лет кровавой жижи, которую
покроют асфальтом историки всех времен, и, наконец, этот путь застынет в
буквах и знаках в живой книге законченной мировой истории. Только мертвые
тогда могли пройти этот путь и остаться в живых. Бог сохранил Ставра и Сару,
чтобы они дали имя народу своему, у которого не будет родины, потому что они
пришли из того, чего уже не было, и пришли туда, что не их, как это
случилось со всем русским народом. Потому, где бы ни были они, нет ничего их
до конца, как бывает только у тех, кто оставил народ и землю отца своего и
не пришел в землю матери своей, даже если пришел в землю матери своей. Ибо
на одной земле только дети рода отца их, и на другой земле только дети рода
матери их, а общей земли - только весь мир. ... Зверь живет в лесу, рыба в
воде, птица в воздухе, а человек - и в лесу, и в воздухе, и в воде...
Главы скитаний Ставра и Сары по бедной российской земле на пути из
Лысенок в Яковлевское.
глава 6
И мертвые в тот год лежали в воде, воздухе и в лесу, их некогда было
хоронить, и некому было оплакивать, потому что если пошел отец на сына, брат
на брата, то отец не плачет над сыном, а брат не плачет над братом, а сын
радуется смерти отца, и брат радуется смерти брата, но эта дорога была за
воротами местечка Лысенка, что под Киевом. А сначала в утро слепоты Ставра и
через день по смерти брата Сары Соломона, и Иуды, и отца их Седекии, и деда
их Иехонии, и трехлетней Руфи, и пятилетнего Серуха отправилась Сара, мать
ее Рахиль и отец Тихон куда глаза глядят зрячих, и Ставр, куда поведут
слепого. И шли они бесконечно всегда по снежной, жаркой, воспаленной,
замерзшей, голодной земле. Из города, названного именем перевозчика кия,
откуда и пошла вторая земля русская, сначала на юг, но потом, увидев
прибавление ужаса земли, шли до тех пор на север, след в след за предками
их, страдавшими болезнью непокорности и свободы, бежавшими с юга, востока,
запада, пока не нашли землю, на которой не было огня и злодейства, и там
остановились в доме отца Арсения, напротив собора Николая Чудотворца, справа
от дома настоятеля собора отца Иоанна Красовского в селе Яковлевское
Костромской губернии. И было между домами отца Арсения и отца Иоанна и
стенами храма длинное здание мельницы со стоящими за спиной ее жерновами,
утонувшей в мякине по пояс, словно ждавшей мельника Тихона. И был их путь на
юг от дома в Лысенке между рекой и горой, сгоревшего в ту ночь от копеечной
свечки, которую опрокинула Сара, пытаясь выбраться из-под обезлюдевшего
Ставра, и запылала сначала кровать с кружевным белым покрывалом, на котором
темнело пятно жертвенной крови девы Сары, и потом огонь, как всадник через
ров, махнул на занавеси, а потом на стены, прошиб крышу, вырвался на кровлю,
и бешеный красный всадник заплясал неистово, скоком - с крыши на конек, а с
конька алый конь прыжком летел на соседний дом, и уже целая кавалерия
металась под черным, червонным, кровавым небом, заметая следы погрома,
превращая в пепел одного серого цвета и спящую пьяную кодлу, и убитых ими:
Исая и сына его Иова, и отца Иакова, торговца сапожной ваксой, и Руфь, и
Иосифа, и Эсфирь, Иуду, и Соломона, и Иоахима, и пепел, мешаясь, взлетал в
небо и гудел среди летающих меж облаками крылатых всадников, которые гикали
и выли в радости своего очередного торжества, числом, конечно, малым по
сравнению с числом конников, летавших над горящей Москвой и Иерусалимом.
Ставр не видел этого пламени, только жар опалил брови его пустых глаз,
которые, возможно стряхнул еврейский Бог, а возможно, выжег на лету огненный
всадник, плеснул в Ставрово лицо из своего огненного ковша, похожего на ковш
Большой Медведицы, той самой, которой именем и была названа когда-то и
Москва-река, а потом и сама Москва. Мать Медведица, пролив из своего ковша
огненное питье, отделила кровавый страшный юг от спокойного и тихого даже и
в кровавые годы севера.
глава 7
И вошли они - спящие во время жатвы - Ставр, и его жена Сара, и отец
Ставра - Тихон, и мать Сары - Рахиль - в стены Киево-Печерской Лавры, где не
лилось крови от века и где останавливался топор погрома и нож убийцы, и
жертва была под защитой божьих стен, и услышали они, входя в лавру, крик, и
крик этот был криком боли, и криком удивления, и криком растерянности, и
криком готовности к смерти, и был он криком митрополита киевского Владимира.
Было два часа пополудни, и был этот крик рожден на расстоянии ста пятидесяти
саженей от ворот Лавры, и отец Владимир лежал на спине, и Ставр спросил, кто
кричит, и Сара сказала - человек. И Ставр замолчал, но крик ему был знаком,
так кричал сапожник Моисей, когда Ставр ударил его топором первый раз и не
попал посреди головы, но попал вбок, как убийца отца Александра Меня. И
Тихон и Рахиль повернули Ставра спиной к Лавре и пошли прочь, а Сара
смотрела и не могла отвести глаз своих от четырех светящихся гневом и
справедливостью лиц. И один из убийц был в кожаной куртке, и трое - в
солдатских шинелях, и тот, что в кожаной куртке, выстрелил первым и попал в
щеку, около правого глаза Владыки, на палец ниже, и это был первый крик, и
второй, когда солдат рассек голову Владыки саблей, что была у него в левой
руке, и был он левша, и крик третий, когда солдат вонзил свой штык в шею
возле правого уха. И четвертый, оборванный вначале, когда солдат погрузил
свой штык в рот Владыки, чтобы он больше не кричал, и Владыка замолчал, а
потом каждый, у кого был штык, воткнул его в грудь Владыки, и кожаный
человек выстрелил в грудь, в место, куда вошел штык, а тот, что с саблей,
развалил живот Владыки надвое. Вот здесь-то сон жизни и спасения и закрыл
глаза Сары и открыл их тут же внутрь, как будто солнце зашло в этой земле и
взошло в другой, и Сара перестала видеть беду и боль свою, и стыд свой, и
унижение свое и прозрела в вине своей перед Ставром, как будто в Лавре в
вечный Татьянин день народ Сары и народ Ставра преступил границу, чтобы
уравнять страдания, чтобы можно было идти дальше, не останавливаясь и не
отворачиваясь от уже иной, новой жизни земли. А иная жизнь не хотела менять
свой вид, на каждом повороте встречая Сару, и ее мать Рахиль, и Ставра, и
его отца Тихона тем, о чем не рассказали песни, чего стыдится каждый
человеческий род в здравом уме и здравой памяти, и тем, что стало бытом
Ставровой земли, и тем, что, возможно, он сам привел в движение, подчиняясь
воле видимых и слышимых богов. Слепота его, явившаяся, как оказалось,
вовремя, была защитой от вида земли, но слух его содрогался вместе с душою и
от криков, которые, словно прихожане в пасхальный день через ворота
кремлевских стен, валили валом через слух и душу Ставра.
глава 8
Было так, когда добрались они до станции Чаплино уже возле
Екатеринославля и хотели сесть на поезд, в двадцать четвертый день месяца
февраля 1919 год, в первое и второе обретение честныя главы Святого Иоанна
Предтечи, но поезда долго не было, а были красноармейцы из отряда Бакланова,
и они вели по перрону архимандрита Вениамина из Москвы, вели его
красноармейцы на казнь, туда, где кончалось железнодорожное полотно и лежала
съежившаяся, озябшая земля, и был он виновен в том, что заступился за
земского начальника той же станции Чаплино. Старик был слаб, тщедушен и
почтенно крестил себя и всех, кого видел вокруг, в том числе и ведущих. И
тогда красноармейцы, раздраженные его крещением, набросились на него посреди
перрона рядом с тем местом, где сидели Ставр, Сара, Рахиль и Тихон. Сам
Бакланов сорвал крест с архимандрита, и все остальные стали срывать одежду с
отца Вениамина и стали бить шомполами, и сила ударов была так велика, что
соскочила коса с головы архимандрита. Шомполами красноармейцы били по рукам
Вениамина, мешая ему креститься, и потом отрубили руки и затем уже голову,
когда архимандрит Вениамин из Москвы лежал в крови на перроне. Тело его
красноармейцы оставили, и вместе с Баклановым сели в остановившийся поезд и
уехали. А в соседнем вагоне ехали Сара и Ставр, и Рахиль, и Тихон.
Продолжалась их обычная жизнь, какой жила Ставрова земля, где страх и кровь
стали так же привычны и будничны, как привычны и будничны были телевизоры,
по которым через семьдесят лет показывали эти страх, голод и кровь, не
вызывая у смотрящих особых эмоций.
глава 9
И добрались Сара и Ставр до Бахмутского уезда, до села Рождественского.
В дом их никто не пустил, и им пришлось есть в снегу, и еды было мало, ибо
то, что взяли с собой, они съели, и то, что заработали и выменяли в голодных
деревнях Тихон и Рахиль, тоже подошло к концу. Остановились они ночью, а
когда рассвело, то увидели что-то темное, висящее на акации, а оказалось,
это местный священник, которому красноармейцы отрубили руки и ноги по
туловище и повесили за волосы на акацию и потом расстреляли, и шел третий
день, и завтра его можно было хоронить. И Ставр не понял, почему все встали
и ушли и перешли в другое место, под дерево, хотя уже начали есть еду. А
Ставр устал. Когда хоронили священника отца Иоанна, они не узнали, потому
что ушли раньше, а похоронили его прихожане на другой день, ибо
красноармейцев в селе больше не было. И когда шла Сара по дороге и вела
Ставра за руку, она думала, что русские хотят их, евреев, догнать по числу
страданий, накопленных за три тысячелетия, и что в ближайшие годы они это
сделают, и что-то, что она видела в своем доме и в доме Ставра, и сам Ставр
- это доля малая, похожая, стремящаяся к целому часть того, что видали они
вокруг, и она сжимала руку Ставра, и думала о своей вине перед ним и перед
еврейским Богом и русским Богом, и жалела, что Ставр не сможет работать,
чтобы они жили так, как жили до великого погрома. И последним шел Тихон, а
перед ним Рахиль, и каждый думал, что так не бывает, и каждый не понимал,
что происходит, и это было спасением их ума и правом идти дальше по снегу
навстречу новому Рождеству Христову, которое в другой жизни праздновали
весело и шумно, а сегодня не было города и не было дома и не было земли, где
не встречали бы их кровь и пепел, и где не убивал бы человек человека так
страшно, так мучительно, так жестоко и с таким яростным ощущением
справедливости правого дела, как делали это все, кто имел оружие, и кто
строил счастливую жизнь, и кто распинал сына Божьего во имя спасения себя и
народа своего.
глава 10
И тогда повернули они к Херсону, стремясь к солнцу и теплу, в надежде,
что солнце и тепло смягчит кровь людей, и жестокость их, и ненависть их. Но
не было мира и под солнцем. Недалеко от Херсона увидели Сара, Рахиль и Тихон
и услышал Ставр священника именем Николай. Ряса на нем была распорота и
висела, как полы незастегнутого кимоно, глаза закрыты, а стон скатывался с
губ, как пот со лба и как слеза из глаз, неслышно и редко, но Ставр слышал
стон, и Сара видела слезу. Крест, на котором был распят отец Николай, был
груб - к стволу березы поперек была приколочена перекладина с ворот, для
крепости перевязанная крест-накрест тугой льняной веревкой. Часть веревки
проходила под мышками отца Николая, так что висел он на веревках, а гвозди,
заколоченные матросами из отряда Левинсона в руки, локти и бедра отца
Николая, выполняли скорее ритуальную функцию. Церковь за спиной отца Николая
со сбитой снарядами колокольней закрывала солнце, и смотреть на отца Николая
можно было только чуть сощурив глаза. Справа еще дымился поповский дом, хотя
пожар явно отгорел не день назад, головешки чадят долго, если нет дождя или
снега. Если судить по высоте распятья, то распинали отца Николая, стоя в
седле лошади и, несмотря на все попытки Сары и Тихона помочь отцу Николаю,
сделать они ничего не могли, и тогда Тихон, намочив тряпку в ведре воды,
стоявшем на краю колодца, и привязав эту тряпку на длинную палку, с трудом
дотянулся до губ отца Николая. Но, обмочив губы, отец Николай застонал, и
Тихон понял, что он продлит боль отца Николая и ничем иным не сможет помочь
ему, и они ушли - и отец Ставра Тихон, и мать Сары - Рахиль, и сама Сара, и
сам Ставр - в другой юг, все еще надеясь на милость и свет солнца и его
сильную силу.
глава 11
И вот остановились они недалеко от Ессентуков у кладбищенского сторожа
Василия. Было холодно, и Ставр кашлял, и Сара была простужена. А Рахиль и
Тихон нет. Сторож Василий был хром и велик ростом и сутул. И в первую ночь,
когда спали они у него на полу, Василий не спал и был в горе и часто тихо
скулил. Саре стало совсем плохо, Ставр лежал рядом с Сарой, и он держал ее
за руку, а Рахиль говорила с Василием. И Василий сказал, что на нем грех и
что он не может уснуть. Неделю назад красноармейцы матроса Успенского на
краю вырытой могилы ночью зарубили заложников из Ессентуков. И рубили их
долго, и свалили всех в яму, и зарыли землю. Но когда он вышел, а была луна,
Василий увидел, что земля шевелится и руки, открыв землю, показались над
ней, и голова священника Рябухина, которого он знал, и ходил в церковь к
нему каждый праздник, и видел его на кладбище тоже, показалась, испачканная
в крови и земле. И священник Рябухин стонал и, узнав Василия, позвал его и
попросил помочь и дать ему воды, но Василий, боясь, что вернутся
красноармейцы и узнают, что он спас, опять забросал живого отца Рябухина
землей и ушел в сторожку, где они сидят сейчас, и теперь не спит, и на душе
его грех, и он хочет уйти с ними куда глаза глядят.
глава 12
И они пошли дальше, когда поправились Ставр и Сара, и теперь их было
пятеро, как точек у пирамиды, четыре стороны света, и Бог над ними. И путь
их был на север, потому что солнце способствовало крови, ненависти и
вызывало наружу, как солнце вызывает и тянет наружу траву сквозь холодную
землю, злобу и мерзость, живущие без солнца тайно в человеке - невидимо, а
потому не так страшно и дико. И дорога, повернутая ими на север, привела их
в Полтавскую губернию, и остановила в Лубянском Спасо-Преображенском
монастыре. В тот час комиссар Бакай приказал игумену Амвросию собрать всю
братию, и набралось всего 25 человек. Бакай и красноармейцы заставили братию
собрать дрова и пообещали сжечь их, а Сару, и Ставра, и Василия, и Рахиль, и
Тихона выгнали из монастыря, пожалев их, как лиц не духовного звания, и
Ставр и Сара вышли вместе со своими людьми и, не уйдя далеко, остались под
деревом и сели. Но сжечь монахов не успели, комиссар Бакай вывел их за