Леон Урис. Эксодус (Книга 1 и 2)

   Прошли годы. Брус поступил на военную службу и женился на Нэдди Эштон. Родились дети: Альберт и Марта. Гарольд Сатерлэнд умер, а Дебора сильно постарела.
   Брус очень хорошо помнил день, когда все это началось. Он как раз надолго приехал в Сатерлэнд Гейтс и привез с собой Нэдди и детей. Обычно Дебора проводила почти все время либо в саду среди роз, либо в оранжерее, либо же весело хлопотала по дому, счастливо улыбающаяся и по-прежнему изящная. Но на этот раз она не вышла его встречать, и вообще ее нигде не было видно. Наконец он нашел ее сидящей в гостиной в темноте. Это было столь непохоже на мать, что он даже испугался. Она сидела как изваяние, глядя перед собой в стену и забыв обо всем на свете.
   Брус нежно поцеловал ее в щеку и встал рядом на колени.
   - Что-нибудь случилось, мать?
   Она медленно повернула голову и тихо сказала: - Сегодня Йом-Кипур, день искупления.
   Брус остолбенел.
   Он переговорил обо всем с Нэдди и со своей сестрой, Мэри. Они решили, что после смерти отца она осталась слишком одинокой. Сатерлэнд Гейтс был слишком большим домом для нее. Лучше ей снять квартиру в Лондоне, чтобы быть поближе к Мэри. К тому же Дебора все более и более старела. Им было трудно привыкнуть к этому, так как им она выглядела такой же красивой, какой они помнили ее с детства.
   Потом Брус и Нэдди уехали на Ближний Восток. Мэри писала счастливые письма о том, что матери живется прекрасно, и сама Дебора тоже писала, как она счастлива, что живет в Лондоне, поблизости от семейства Мэри.
   Однако, когда Брус вернулся в Англию, все выглядело совсем иначе. Мэри была вне себя. Матери было уже за семьдесят, и она вела себя все более и более странно. Явный старческий маразм. Она ничего не помнила из того, что происходило вчера, зато рассказывала небылицы о том, что произошло лет 50 тому назад. Это прямо нагоняло страх на Мэри, так как Дебора никогда не говорила детям о своем прошлом. Мэри больше всего беспокоили частые исчезновения матери.
   Мэри была рада приезду брата. Он был старшим в семье и любимцем матери. К тому же он был такой солидный. Однажды Брус отправился вслед за матерью в один из ее таинственных походов. След привел его к одной синагоге в Уайтчепеле.
   Он тщательно обдумал все и решил пока ничего не предпринимать. Она была стара, и он не считал возможным приставать к ней с вещами, происшедшими более полувека тому назад. Лучше всего этого не касаться.
   В возрасте 75 лет Дебора Сатерлэнд слегла. Она была при смерти. Брус едва успел приехать вовремя.
   Старуха улыбнулась, увидя сына, сидящего на краю кровати.
   - Ты уже полковник?.. У тебя чудесный вид... Брус, сын мой, мне уже недолго осталось...
   - Не надо, мать! Ты скоро поправишься, и все пойдет по-старому.
   - Нет, Брус, мне уже не поправиться. Но я должна рассказать тебе что-то. Мне ужасно хотелось стать женой твоего отца. Мне так хотелось, так сильно хотелось стать хозяйкой Сатерлэнд Гейтс! Я совершила ужасную вещь, Брус. Я отреклась от своего народа. Я отрекалась от него всю жизнь. Теперь я хочу быть с ним. Брус... Брус, обещай мне, что меня похоронят рядом с моими родителями.
   - Я обещаю, мать.
   - Мой отец... твой дед... ты его не знал. Когда... когда я была маленькой девчонкой, он усаживал меня, бывало, на колени и приговаривал: "Встань, встань, Дебора; вставай, проснись!".
   Это были последние слова Деборы Сатерлэнд.
   Брус Сатерлэнд долго просидел у одра своей почившей матери, оцепенев от тупой боли. Потом оцепенение уступило место сверлящему сомнению, с которым он никак не мог справиться. Обязан ли он выполнить обещание, данное умирающей женщине? Обещание, взятое у него силой? Будет ли это нарушением того кодекса чести, которым он руководствовался всю жизнь? Разве не факт, что в последние годы Дебора Сатерлэнд все более и более теряла здравый смысл? Она никогда не была еврейкой при жизни, с чего же ей вдруг быть еврейкой после смерти? Дебора принадлежала Сатерлэндам и больше никому.
   Какой бы разразился скандал, если бы он похоронил ее на каком-нибудь убогом и полуразрушенном еврейском кладбище в одном из нищенских лондонских районов! Мать умерла. Для оставшихся, для Нэдди, Альберта, Мэри, наконец, для самого него, это было бы ужасным ударом. Нет, надо считаться с живыми.
   Дебору похоронили в фамильном склепе в Сатерлэнд Гейтс.
   Сирены!
   Сирены колонны беженцев!
   Сирены визжали все громче и пронзительнее; казалось, у него лопнут перепонки.
   Берген-Бельзен... Марина... Нэдди... грузовики, набитые людьми... лагери в Караолосе... я обещаю, мать... я обещаю, мать...
   Удар грома потряс дом до основания. В море усиливался шторм и волны обрушивались на берег, вздымаясь все выше и чуть не заливая цоколь самого дома. Сатерлэнд откинул одеяло, встал с кровати и прошелся по комнате, шатаясь, словно пьяный. Он застыл у окна. Молния! Гром! Кипящие волны вздымались все выше и выше!
   "Господи... Господи... Господи... Господи...!".
   - Генерал Сатерлэнд! Генерал Сатерлэнд! Вставайте, сэр! Проснитесь, сэр!
   Слуга-грек растолкал его силой.
   Сатерлэнд открыл глаза и оглянулся с безумным выражением на лице. Он был весь в поту и сердце чуть не разрывалось. Он ловил воздух как рыба. Слуга сразу принес ему коньяк.
   Он посмотрел на море. Ночь была тихая, и море, гладкое как зеркало, мягко билось об берег.
   - Все в порядке, - сказал он. - Все в порядке.
   - Вы уверены, сэр?
   - Да
   Дверь закрылась.
   Брус Сатерлэнд тяжело опустился в кресло и, пряча лицо в ладони, зарыдал, беспрестанно шепча: "мать, иже еси на небеси..., мать, иже еси на небеси...".
   Глава 8
   Бригадный генерал Брус Сатерлэнд спал беспокойным сном мученика.
   Киприот Мандрия тоже беспокойно ворочался во сне, но от радостного возбуждения.
   Марк Паркер спал мирным сном человека, выполнившего свой долг.
   Китти Фремонт спала таким умиротворенным сном, каким она долгие годы уже не спала.
   Давид Бен Ами уснул лишь после того, как он выучил наизусть письмо от Иорданы.
   Ари Бен Канаан не спал. Придет время, когда и он сможет себе позволить такую роскошь, но пока это время еще не настало. У него было так много дел и так мало времени. Всю ночь он проторчал над картами, документами и всякими прочими бумагами, усваивая каждую мелочь о Кипре, о мероприятиях англичан и о положении евреев здесь. Он пробирался сквозь груды материалов, держа в руке сигарету или чашку кофе, и дыша спокойствием и уверенностью.
   Англичане не раз говорили, что палестинские евреи могут соперничать с кем угодно, если дело касается ума. У евреев было еще то преимущество, что любой еврей в любой стране мира был потенциальным источником информации и поддержки для агента Мосада Алия Бет.
   На рассвете Ари разбудил Давида и после скупого завтрака они отправились на одном из такси, принадлежащих Мандрии, к лагерям для беженцев в Караолосе.
   Лагеря тянулись на много миль вдоль залива на полупути между Фамагустой и развалинами Саламиды. Мусорные свалки служили единственной связью между киприотами и беженцами. Англичане охраняли эти свалки спустя рукава, так как мусорщиками назначались "придурки", пользовавшиеся доверием администрации. Эти свалки стали центрами оживленной торговли, где кожаные и другие товары, производимые в лагере, обменивались на хлеб и на одежду. Давид повел Ари к одной из свалок, где утренняя торговля между греками и евреями была уже в полном разгаре. Отсюда они пробрались в первую зону.
   Ари стоял и смотрел на колючую проволоку, тянувшуюся миля за милей. Хотя был уже ноябрь, все же было нестерпимо жарко и душно из-за пыли, стоявшей столбом. Зона за зоной тянулись палатки вдоль залива по местности, поросшей акациями. Каждая зона была ограждена забором из колючей проволоки высотой в три, три с половиной метра. На углах стояли вышки с рефлекторами, а на вышках - английские охранники с пулеметами. Облезлая собака поплелась им вслед. На ее запавших боках было выведено краской слово "БЕВИН" - поклон в сторону министра иностранных дел Великобритании.
   В каждой зоне одно и то же зрелище: толпы согнанных в одно место оборванных и озлобленных людей. Почти все носили самодельные, грубо сшитые штаны до колен и рубашки, изготовленные из содранной внутренней обшивки палаток. Ари всматривался в лица, выражавшие подозрительность, ненависть и безнадежность.
   Каждый раз, когда они входили в новую зону, к Ари бросались с объятиями молодые парни или девушки. Это были молодые люди, пробравшиеся в лагерь по заданию палестинского Пальмаха для работы с беженцами. Они обнимали его и расспрашивали о доме. И каждый раз Ари отделывался обещанием, что он устроит как-нибудь общее собрание всех пальмаховцев. Каждый пальмаховец знакомил Ари с вверенной ему зоной. Ари только изредка задавал вопросы. Вообще же он больше молчал при обходе. Его глаза ощупывали колючую проволоку, ища какую-нибудь прореху для побега трехсот человек.
   Во многих зонах беженцы разделились по национальностям. Были зоны польских, французских и чешских евреев. Были зоны верующих, и были зоны, где связующим началом служили общие политические убеждения. Большинство же зон было населено просто людьми, пережившими войну, евреями, стремившимися в Палестину.
   Всех их роднило несчастье.
   Давид повел Ари к деревянному мосту, соединявшему две половины лагеря над оградой из колючей проволоки. На мосту виднелась табличка: "Добро пожаловать в Берген-Бевин".
   - Какая злая ирония, Ари. Точно такой мост был в Лодзинском гетто в Польше.
   Давид кипел. Он поносил англичан за нечеловеческие условия в лагере, за то, что военнопленные немцы на Кипре пользовались большей свободой, за недостаток пищи и лекарств и вообще за вопиющую несправедливость. Ари не слушал Давида. Он изучал расположение лагеря. Он попросил Давида показать ему туннели.
   Ари пришел к месту, где поблизости от бухты жили религиозные евреи. Около колючей проволоки тянулся ряд уборных. На первой уборной была табличка "Бевин-град". Ари показали, что пятая и шестая уборные были фикцией. Ямы под стульчаками вели под колючую проволоку к заливу. Ари покачал головой - ходы могли пропустить несколько человек, но не годились для массового побега.
   Прошло несколько часов. Они почти закончили осмотр. Ари все время молчал. Наконец, Давида прорвало:
   - Что ты думаешь?
   - Я думаю, - ответил Ари, - что Бевин здесь не слишком популярен. Что еще здесь можно увидеть?
   - Я оставил детский лагерь напоследок. Там штаб Пальмаха.
   Когда они вошли в детский лагерь, к Ари бросился пальмахник. Ари обнял его, улыбаясь. Это был Иоав Яркони, его старый и близкий друг. Ари поднял его в воздух и опять поставил на землю. Иоав Яркони был смуглый марокканский еврей, еще ребенком приехавший в Палестину. Его черные как уголь глаза сверкали, и огромные усы скрывали чуть ли не пол-лица. Иоав и Ари совершили вместе много дел, так как, хотя ему и было немногим больше двадцати лет, Иоав все же был одним из самых способных агентов Мосада Алия Бет и, к тому же, прекрасно знал арабские страны.
   С самого начала Яркони оказался одним из самых находчивых и отважных агентов Мосада. Больше всего он отличился подвигом, благодаря которому было положено начало разведению финиковых пальм в Палестине. Иракские арабы ревниво охраняли свои финиковые плантации, но Яркони все-таки ухитрился переправить из Ирака в Палестину сотню саженцев.
   Давид Бен Ами назначил Иоава Яркони начальником детской зоны, потому что она была самой важной зоной во всем караолосском лагере.
   Иоав повел Ари по зоне, набитой одними сиротами, начиная с самого раннего и кончая 17-летним возрастом. Большинство детей находилось в немецких концлагерях во время войны и многие из них еще никогда не жили не за колючей проволокой. В отличие от других зон, в детской зоне стояло несколько зданий. Была школа, столовая, больница, несколько зданий поменьше и большая площадка для игр. По сравнению с апатией, господствовавшей в остальных зонах, здесь жизнь била ключом. Здесь работали няни, врачи, учителя и другие работники с воли, нанятые на средства американских евреев.
   Из-за большого числа вольнонаемных детская зона охранялась меньше всех других участков лагеря. Давид и Иоав сразу воспользовались этим обстоятельством и поместили штаб Пальмаха именно в детской зоне. По ночам детская площадка превращалась в учебный полигон, в классных помещениях проводились занятия по географии Палестины, психологии арабов, боевой тактике, оружиеведению и сотне других военных дисциплин.
   Каждый беженец, обученный Пальмахом, должен был пройти экзамен, который изображал судебный процесс перед фиктивным трибуналом. При этом исходили из предположения, что беженцу удалось пробраться в Палестину, но он был схвачен англичанами. Инструктор Пальмаха устраивал ему допрос, цель которого была доказать, что беженец незаконно попал в Палестину. Беженец должен был ответить на множество вопросов, касающихся географии и истории Палестины, в доказательство того, что он прожил там много, много лет.
   Когда такой "кандидат" успешно заканчивал курс, Пальмах устраивал ему побег - чаще всего, через детскую зону или через туннель - к белому дому на горе у Саламиды, а оттуда уж его нелегально переправляли морем в Палестину. Несколько сот беженцев уже были отправлены таким образом в Палестину, группами по два или три человека.
   Си-Ай-Ди было, конечно, известно, что в детской зоне происходят странные вещи. Изредка они засылали туда шпионов под видом учителей или социальных работников с воли, но гетто и концентрационные лагеря научили детей держать язык за зубами, и по истечении двух-трех дней шпионов обычно разоблачали.
   Ари закончил осмотр детской зоны зданием школы. В одном из классных помещений помещался штаб Пальмаха. В учительском столе была спрятана рация, посредством которой осуществлялась связь с Палестиной. Под полом было скрыто оружие для проведения военных занятий. В этом же помещении подделывались документы и бумаги.
   Ари осмотрел мастерскую и покачал головой.
   - Халтура, - сказал он. - Ты просто растяпа, Иоав. Иоав пожал плечами.
   - В ближайшие недели, - продолжал Ари, - нам понадобится специалист. Давид, ты как будто сказал, что у вас тут есть такой.
   - Правильно. Дов Ландау, мальчик из Польши, но он отказывается.
   - Мы его неделями уговаривали, - добавил Иоав.
   - Ну-ка, я поговорю с ним.
   Когда они подошли к палатке, где жил Дов Ландау, Ари велел своим товарищам подождать и вошел в палатку один. Перед ним предстал худенький белобрысый мальчик, исподлобья поглядывавший на пришельца. Ари этот подозрительный, полный ненависти взгляд был хорошо знаком. Он посмотрел на опущенные углы рта и на презрительно искривленные губы, столь характерные для людей, побывавших в концлагерях.
   - Тебя зовут Дов Ландау, - сказал Ари, глядя ему прямо в глаза. - Тебе 17 лет и ты из Польши. Тебя освободили из концентрационного лагеря, и ты специалист по подделкам. Меня зовут Ари Бен Канаан. Я из Палестины и член Мосада Алия Бет.
   Юноша презрительно плюнул на пол.
   - Послушай, Дов. Я не собираюсь ни уговаривать, ни угрожать тебе. У меня к тебе деловое предложение; назовем его договором о взаимной помощи.
   Дов Ландау ощерился.
   - Я скажу вам вот что, Бен Канаан. Вы и ваши парни - нисколько не лучше немцев и англичан. Мы вам нужны только потому, что вы хотите спасти свою шкуру от арабов. Мне, конечно, хочется в Палестину, но как только я туда попаду, я немедленно найду себе организацию, которая даст мне возможность убивать.
   Ари не повел и бровью при этом взрыве ядовитой злобы.
   - Вот и прекрасно. У нас с тобой, значит, общие интересы. Тебе не нравятся мотивы, по которым мне хочется иметь тебя в Палестине, а мне не нравятся мотивы, по которым тебе хочется попасть туда. В одном, однако, мы согласны: твое место не здесь, а там.
   Глаза подростка подозрительно сузились. Этот Бен Канаан не был похож на других.
   - Теперь давай сделаем еще один шаг, - сказал Ари.
   - Тем, что ты будешь сидеть здесь без дела и греть задницу, ты в Палестину не попадешь. Что будет потом, когда ты попадешь в Палестину, это меня не касается. Дов Ландау заморгал от неожиданности.
   - А дело у меня к тебе вот какое, - продолжал Ари.
   - Мне нужно подделывать документы. Мне их нужно много, этих документов, притом в ближайшие недели, а ребята, занимающиеся здесь этим делом, не в состоянии подделать даже собственную подпись. Мне нужно, чтобы ты поработал на меня.
   Подросток был сбит с толку прямой и решительной тактикой Бен Канаана. Ему нужно было время, чтобы разобраться, где здесь скрывается подвох.
   - Я подумаю, - сказал он.
   - Подумай. Конечно, подумай! Я тебе даю тридцать секунд на обдумывание.
   - А что, если я откажусь? Силой заставите?
   - Дов, я сказал, что мы нужны друг другу. Попытаюсь выразиться еще яснее. Если ты мне не поможешь, я сделаю все, чтобы ты остался последним здесь в Караолосе. Так как впереди тебя тысяч по меньшей мере тридцать, у тебя вряд ли еще достанет сил бросить бомбу, когда ты доберешься наконец в Палестину. Впрочем, твои тридцать секунд истекли.
   - А почему я знаю, что не обманете?
   - Очень просто. Потому что я даю тебе слово.
   На лице подростка мелькнула робкая улыбка, и он кивнул в знак согласия.
   - Тогда вот что. Ты получишь указания либо от Давида Бен Ами, либо от Иоава Яркони. Я не хочу, чтобы ты вступал с ними в пререкания. Если у тебя будут какие-нибудь неясности, снесись прямо со мной. А теперь я требую, чтобы ты явился через полчаса в штаб, посмотрел там мастерскую и сказал Давиду, какие тебе нужны материалы.
   Ари повернулся и вышел из палатки на улицу, где его ждали Давид и Иоав.
   - Через полчаса он приступит к работе, - сказал Ари.
   - Как ты это сделал?
   - Нужно знать детскую психологию. Я поехал обратно в Фамагусту, - сказал Ари. - Встретимся ночью у Мандрии. Захватите с собой Зеева Гильбоа. Не надо меня провожать; я знаю дорогу.
   Давид и Иоав ошеломленно смотрели вслед товарищу, знаменитому Ари Бен Канаану. Он пересек площадку для игр и направился к свалке.
   Той же ночью Мандрия в обществе Давида, Иоава и Зеева Гильбоа ждал у себя дома Бен Канаана.
   Зеев Гильбоа, тоже палестинский пальмахник, был широкоплечий крестьянин из Галилеи. Как и у Яркони, у него тоже были огромные усы, и ему тоже едва перевалило за двадцать. Зеев Гильбоа был лучшим солдатом среди пальмахников в Караолосе. Давид поручил Зееву боевую подготовку беженцев. С большим энтузиазмом и импровизированными винтовками он обучал по ночам на площадке для игр своих курсантов почти всему тому, чему можно научить, не имея под рукой настоящего оружия. Вместо винтовок служили палки, вместо гранат - камни, вместо штыков - стальные куски пружин. Он обучал ребят рукопашному и штыковому бою, а главное - он вселял боевой дух в опустившихся беженцев.
   Становилось поздно. Мандрия беспокойно ходил по комнате.
   - Ничего не понимаю, - сказал он. - Я еще днем дал ему такси с шофером.
   - Не волнуйтесь, господин Мандрия, - сказал Давид. - Ничего необычного не будет, если Ари вернется только дня через три. У него странные методы работы. Мы к этому привыкли.
   Перевалило за полночь, и мужчины поудобней расположились в креслах. Еще через полчаса они начали клевать носом, через час они мертвецки спали.
   Было уже около пяти утра, когда Ари вошел в комнату. Его глаза покраснели от бессонницы, так как он всю ночь разъезжал по острову, не поспав даже часа. Он вообще спал только урывками с тех пор как высадился на Кипр. Они обнялись с Зеевом Гильбоа в традиционной пальмаховской манере, затем он перешел прямо к делу, без всяких извинений или объяснения причин восьмичасовой задержки.
   - Ну, мистер Мандрия, достали судно?
   Мандрия потерял дар речи. Он хватил себя кулаком по лбу от изумления.
   - Господин Бен Канаан! Нету еще тридцати часов, как вы вообще приехали и тут же потребовали судно. Я не судостроитель, сэр. Моя компания, кипрское средиземноморское пароходство, имеет филиалы в Фамагусте, Ларнаке, Кирении, Лимассоле и Цафосе. Других портов на Кипре нет. Все мои конторы лихорадочно ищут судно для нас. Если только в человеческих силах раздобыть судно на Кипре, вы будете немедленно поставлены в известность, сэр.
   Ари не обратил внимания на сарказм Мандрии и повернулся к остальным.
   - Зеев, я полагаю, Давид рассказал тебе о том, что мы здесь затеваем. Галилеец кивнул.
   - С этой минуты вы трое поступаете в мое распоряжение. Найдите себе людей, которые смогут заменить вас в Караолосе. Иоав, сколько у тебя в зоне здоровых детей в возрасте от десяти до семнадцати лет?
   - О, вероятно человек шестьсот-семьсот.
   - Зеев, отбери из них человек триста самых выносливых. Приведи их в наилучшую форму. Зеев кивнул. Ари встал.
   - Через полчаса рассвет. Мне нужно такси, господин Мандрия. Я опять уезжаю. Боюсь, что человек, возивший меня вчера, немного устал.
   - Я повезу вас сам, - сказал Мандрия.
   - Хорошо. Мы тронемся на рассвете. А теперь извините меня. Мне нужно еще посмотреть кое-какие бумаги у себя.
   Он исчез так же внезапно, как пришел. Все заговорили наперебой.
   - Значит, в побеге будут участвовать триста человек детей,- сказал Зеев.
   - Похоже, что так, - сказал Мандрия. - Чудак он. Надеется на чудеса... и ничего не говорит.
   - Наоборот, - сказал Давид, - он как раз не верит в чудеса. Потому-то он и работает так много. Мне кажется, что за всем этим кроется гораздо больше, чем рассказал нам Ари. У меня такое чувство, что этот побег трехсот детей - только часть того, что у него на уме.
   Иоав Яркони улыбнулся.
   - Мы все знаем Ари Бен Канаана достаточно хорошо, чтобы не пытаться отгадать, что у него на уме. Мы знаем его достаточно долго и для того, чтобы не сомневаться в том, что он знает свое дело. Когда нужно будет, мы все узнаем.
   Весь следующий день Мандрия возил Ари по Кипру, казалось, без всякой определенной цели. Они поехали вдоль восточного залива, мимо Саламиды и Фамагусты прямо в гору, на самую вершину Кап-Греко. В Фамагусте Ари походил вдоль старой крепостной стены, изучая район пристани. Весь день Ари молчал, если не считать двух-трех случайно оброненных вопросов. Киприоту показалось, что этот палестинец - самый бездушный человек, какого ему приходилось встречать в жизни. Он чувствовал к нему известную неприязнь, но не мог не восхищаться его способностью идти напролом и его почти нечеловеческой выносливостью. Этот человек, думал Мандрия, фанатично предан своему делу, но это-то и сбивало его с толку, так как на его лице не заметно было ни малейшего проявления человеческого чувства.
   Из Кап-Греко они поехали вдоль южного залива, этой нижней деки Кипра; затем забрались в высокие, ущелистые горы, где отели готовились к зимнему лыжному и конькобежному сезону. Если Бен Канаан и нашел что-нибудь достойное внимания, он не подавал вида. Мандрия изнемогал от усталости, когда они вернулись за полночь в Фамагусту. Здесь состоялось еще одно совещание с Зеевом, Давидом и Иоавом, после которого Ари опять провел всю ночь за картами и бумагами.
   Утром четвертого дня пребывания Ари Бен Канаана на Кипре Мандрия позвонил из ларнакского филиала, что турецкое судно только что бросило якорь в порту, что оно как будто соответствует спецификации и что его можно купить. Мандрия повез Ари в Караолос, там они подобрали Давида и Иоава, и вчетвером поехали в Ларнаку.
   Зеева Гильбоа они не взяли, так как он был уже занят отбором трехсот детей и организацией для них специальных курсов.
   Мандрия весь сиял от самодовольства, когда они ехали по шоссе Фамагуста Ларнака. На полпути внимание Ари привлекла возня, происходившая в поле слева от шоссе. Он велел Мандрии остановить машину и вышел на шоссе посмотреть. Там лихорадочно что-то строили, похоже - бараки.
   - Англичане строят новый лагерь, - сказал Давид. - В Караолосе все переполнено.
   - Почему вы мне об этом не сказали? - резко спросил Ари.
   - Потому что ты не спрашивал, - ответил Иоав Яркони.
   - Судя по всему, - сказал Давид- они начнут недели через две разгружать лагеря в Караолосе и перевозить лишних людей сюда.
   Ари вернулся к машине, и они поехали дальше. Иоав Яркони, который считал бесполезным отгадывать мысли друга, все же заметил, что этот новый лагерь полностью поглотил его внимание. Иоав почти слышал, как работают шарики в мозгу Ари.
   Машина въехала в Ларнаку и направилась по узким, извилистым улицам, окаймленным чистыми белыми домиками, вниз к пристани. Они остановились у кабачка "Четыре фонаря", где их ждал турок Арматау, владелец судна. Ари настоял на том, чтобы разговоры о цене, неизбежную при этом божбу и "обмывку", неотъемлемую часть всякой сделки на Востоке, отложить на потом; ему хотелось немедленно посмотреть судно.
   Арматау повел их через дорогу к длинному молу, выходящему в море чуть ли не на полмили. Все время, пока они проходили мимо десятка рыболовных катеров, баркасов и парусных лодок, Арматау не переставал говорить, то и дело оборачиваясь. Он божился, что судно, которое они собираются осмотреть, настоящая королева морей. Они остановились почти в самом конце мола перед ветхим деревянным гробом, у которого на носу красовалась облезлая надпись "Афродита".
   - Ну, не красавица ли? - воскликнул Арматау, сияя от восторга. И, затаив дыхание, напряженно следил за тем, как четыре пары холодных глаз осматривают старое корыто от носа до кормы.