Страница:
Карл С, , 12 лет. Поступил к нам для прохождения курса стационарного лечения. Мать – женщина неуравновешенная, «то плачет, то смеется», иногда бывает строга и выдержанна. Отец – пекарь, по натуре человек живой, работник добросовестный. Мать постоянно помогает в пекарне, отец очень рано ложится спать (в связи с условиями труда), поэтому дети фактически предоставлены самим себе.
Из шести детей Карл самый тихий и медлительный, хотя его вряд ли можно назвать боязливым. Мальчик всегда очень серьезен, никогда не смеется от души. С незнакомыми Карл робок, застенчив, начинает заикаться. Боится ходить за покупками: «там приходится разговаривать с продавцами». Аккуратен в одежде. Со старшим братом, которого родители любят больше, чем его, часто ссорится, тогда брат с товарищами избивают его.
В школе Карлу приходилось трудно, он даже один раз остался на второй год. Учился он добросовестно, но времени на подготовку уроков уходило вдвое больше, чем у других детей. В классе все над ним подтрунивали, никто никогда не защищал его. Он дружил с учениками младших классов: «они не такие нахальные и не дерутся».
В отделении Карл был робок, заторможен, постоянно подавлен, часто на глаза у него наворачивались слезы. Детской смешливости, жизнерадостности не было и в помине, говорил очень тихо. Он часто обижался на детей, но легко шел на примирение. За всякое проявление внимания был искренне благодарен. Расспросы о старшем брате приводили его в сильное возбуждение. Наш детский коллектив его «не принял». Карл был счастлив, когда нашелся мальчик, который с ним сдружился. Этому мальчику он покорялся во всем, ради него шел даже на проступки, которые сам же осуждал (пропуски уроков в школе при клинике). Возрастные показатели интеллекта, определяемые специальными тестами, в норме.
У Карла проявляется весь комплекс субдепрессивного темперамента. У него нет детской беспечности, веселости, он производит скорее впечатление подавленного ребенка. К этому присоединяются медлительность, неповоротливость. Вероятно, и мышление у него замедленное, о чем свидетельствует неуспеваемость в школе. Несмотря на нормальный интеллект, депрессивность и медлительность реакций были причиной его отставания от сверстников. Поэтому сверстники над Карлом подсмеивались, он же злился и обижался на них.
АФФЕКТИВНО-ЛАБИЛЬНЫЙ ТЕМПЕРАМЕНТ
Аффективно-лабильные, или (при ярко выраженных проявлениях) циклотимические, личности – это люди, для которых характерна смена гипертимических и дистимических состояний. На передний план выступает то один, то другой из этих двух полюсов, иногда без всяких видимых внешних мотивов, а иногда в связи с теми или иными конкретными событиями. Любопытно, что радостные события вызывают у таких людей не только радостные эмоции, но также сопровождаются общей картиной гипертимии: жаждой деятельности, повышенной говорливостью, скачкой идей. Печальные события вызывают подавленность, а также замедленность реакций и мышления.
Причиной смены полюсов не всегда являются внешние раздражители, иногда достаточно бывает неуловимого поворота в общем настроении. Если собирается веселое общество, то аффективно-лабильные личности могут оказаться в центре внимания, быть «заводилами», увеселять всех собравшихся. В серьезном, строгом окружении они могут оказаться самыми замкнутыми и молчаливыми. Этот темперамент также имеет параллель среди психических заболеваний – маниакально-депрессивный психоз, который также проходит как бы между двумя полюсами. Однако этиологическая связь в этом случае не обязательна.
Можно было бы предположить, что лабильность внутреннего состояния связана с наследственным совмещением гипертимического и дистимического темперамента, т. е. одна черта унаследована от отца, другая – от матери. Однако мои наблюдения (1963 г.) показали, что такое совмещение не вызывает аффективной лабильности. Напротив, в подобных случаях возникает взаимокомпенсация, обусловливающая появление синтонного темперамента, для которого характерно постоянно ровное, нейтральное настроение. При этом наблюдается картина, подобная той, которая встречается при сочетании истерических и ананкастических черт характера. Весьма показательно, что сочетание акцентуированных или психопатических личностных черт в том или ином человеке не усиливает акцентуацию или психопатию, напротив, оно ведет к выравниванию характера, т. е. к норме. Это наблюдение представляет интерес в первую очередь для тех, кто склонен усматривать в психопатиях нечто принципиально отрицательное. Между тем две психопатии, сложенные вместе, могут дать в результате норму. Привожу пример аффективно-лабильной личности (ранее эта личность была описана Унгер).
Христина Ш. , 1925 г. рожд. Отец, погибший во время войны, был живым, энергичным человеком, страстным филателистом, любителем футбола и душой общества. Мать и сейчас еще трудится на кондитерской фабрике, она человек деятельный, ударница труда, хотя склонна иногда впадать в «черную меланхолию», очень религиозна. У Ш. три сестры, все три – живые, культурные, предприимчивые особы.
Ш. была очень живым ребенком, в школе возглавляла «разудалую компанию»; школу посещала охотно, училась хорошо, но с 5-го класса стала «сдавать». Родители хотели, чтобы Ш. стала учительницей, она же мечтала стать пианисткой (на рояле играет с семилетнего возраста). Когда Ш. было 12 лет, она вместе с сестрой предприняла попытку побега, но их вскоре вернули домой. В назревавшем конфликте с будущей профессией помогла, как это ни странно, война. В военные годы, чтобы обеспечить себе пропитание, сестрам пришлось работать домработницами. Ш. попала в семью музыкального руководителя театра. «Мне очень повезло», – говорит она. Директор устроил Ш. на работу в театр концертмейстером. Правда, эта деятельность из-за постоянных интриг в театре мало удовлетворяла Ш., но сама по себе работа с музыкой была для нее радостью. По ночам девушка часто не спала: «вгрызалась» мыслями в тяжелую, «душную» атмосферу интриг в театре.
С 1952 г. Ш. работает пианисткой в оркестре танцевального ансамбля, с 1954 г. – пианисткой в оркестре, затем концертмейстером хора. В этот же период оканчивает школу по работе с кадрами. На протяжении всех этих лет Ш. бодра, оптимистична, предприимчива. Изредка бывали моменты разочарования, тоски, но они быстро проходили.
С 1955 г. Ш. начала работать в активе народных заседателей. Постоянный активный контакт с людьми ее сначала радовал, но затем Ш. стали обуревать мысли об «океане горя», которым представлялся ей мир, и эта работа показалась Ш. невыносимой.
С 1956 г., закончив краткосрочные курсы, работает на производстве статистиком. В период обучения на курсах она выделялась на семинарах способностями и четкими ответами. В 1959 г. перешла на новую работу – плановиком в системе народного питания. Но эта работа у нее не спорилась, она допускала много ошибок. После рабочего дня Ш. часто охватывало отчаяние. Она снова меняет место работы, занимает должность калькулятора, но на работу ходит с отвращением. Вечером начинаются раздумья, самобичевание и страх перед наступающим днем.
Так продолжалось до 1962 г. Ш. все время была склонна к пессимистическому самоанализу, лишь изредка появлялись просветы. Почувствовав полную неспособность работать, Ш. обратилась к нам. В нашем стационаре она сначала была подавлена, всю вину за многочисленные свои срывы брала на себя. Но постепенно к ней стала возвращаться жизнерадостность, бодрость. «У меня бывают гнусные черные полосы», – говорила она и добавляла, что монотонная работа губит ее. «Но теперь все прошло», – радовалась Ш. Она собиралась, выписавшись, организовать вокальный ансамбль.
В интимной жизни у Ш., по ее словам, твердые принципы. В 22 года она познакомилась со своим будущим мужем и по сей день является женой этого «замечательного, глубоко порядочного человека». Но счастливый брак омрачает сознание, что муж из-за нее развелся со своей первой женой. Иногда она думает, что все ее неудачи не что иное, как наказание, ниспосланное ей за то, что она разбила семью.
Ребенком Ш., несомненно, обладала гипертимическим темпераментом. Во время войны были периоды угнетенности, когда она сторонилась своих сотрудников. После войны начинается ряд беспечных, безоблачных лет. С гипертимической легкостью она преодолевает сложные препятствия и добивается значительных профессиональных успехов. Жизнь в этом периоде лишь изредка омрачается кратковременными периодами угнетенности. В 1955 г. наступает длительный период подавленности с депрессивными мыслями. В 1956–1958 гг. появляется просвет, а с 1959 по 1962 год Ш. вновь погружается в глубокую депрессию. Работать в это время не может совсем.
В клинике мы довольно детально ознакомились с обеими сторонами ее темперамента: и с дистимической, и с гипертимической. В разговоре на серьезные, тяжелые темы Ш. склонна была подходить к своей жизни критически и винить за все провалы и срывы только себя. На темы радостные она реагировала с живостью, становилась разговорчивой и весьма веселой. Вероятно, ее поведение и в прежние годы колебалось от одного полюса к другому гораздо чаще, чем об этом можно судить по ее рассказам. Такое предположение подтверждается наблюдениями в клинике: здесь мы за сравнительно короткое время оказались свидетелями весьма частой смены ее «циклов».
Причиной смены полюсов не всегда являются внешние раздражители, иногда достаточно бывает неуловимого поворота в общем настроении. Если собирается веселое общество, то аффективно-лабильные личности могут оказаться в центре внимания, быть «заводилами», увеселять всех собравшихся. В серьезном, строгом окружении они могут оказаться самыми замкнутыми и молчаливыми. Этот темперамент также имеет параллель среди психических заболеваний – маниакально-депрессивный психоз, который также проходит как бы между двумя полюсами. Однако этиологическая связь в этом случае не обязательна.
Можно было бы предположить, что лабильность внутреннего состояния связана с наследственным совмещением гипертимического и дистимического темперамента, т. е. одна черта унаследована от отца, другая – от матери. Однако мои наблюдения (1963 г.) показали, что такое совмещение не вызывает аффективной лабильности. Напротив, в подобных случаях возникает взаимокомпенсация, обусловливающая появление синтонного темперамента, для которого характерно постоянно ровное, нейтральное настроение. При этом наблюдается картина, подобная той, которая встречается при сочетании истерических и ананкастических черт характера. Весьма показательно, что сочетание акцентуированных или психопатических личностных черт в том или ином человеке не усиливает акцентуацию или психопатию, напротив, оно ведет к выравниванию характера, т. е. к норме. Это наблюдение представляет интерес в первую очередь для тех, кто склонен усматривать в психопатиях нечто принципиально отрицательное. Между тем две психопатии, сложенные вместе, могут дать в результате норму. Привожу пример аффективно-лабильной личности (ранее эта личность была описана Унгер).
Христина Ш. , 1925 г. рожд. Отец, погибший во время войны, был живым, энергичным человеком, страстным филателистом, любителем футбола и душой общества. Мать и сейчас еще трудится на кондитерской фабрике, она человек деятельный, ударница труда, хотя склонна иногда впадать в «черную меланхолию», очень религиозна. У Ш. три сестры, все три – живые, культурные, предприимчивые особы.
Ш. была очень живым ребенком, в школе возглавляла «разудалую компанию»; школу посещала охотно, училась хорошо, но с 5-го класса стала «сдавать». Родители хотели, чтобы Ш. стала учительницей, она же мечтала стать пианисткой (на рояле играет с семилетнего возраста). Когда Ш. было 12 лет, она вместе с сестрой предприняла попытку побега, но их вскоре вернули домой. В назревавшем конфликте с будущей профессией помогла, как это ни странно, война. В военные годы, чтобы обеспечить себе пропитание, сестрам пришлось работать домработницами. Ш. попала в семью музыкального руководителя театра. «Мне очень повезло», – говорит она. Директор устроил Ш. на работу в театр концертмейстером. Правда, эта деятельность из-за постоянных интриг в театре мало удовлетворяла Ш., но сама по себе работа с музыкой была для нее радостью. По ночам девушка часто не спала: «вгрызалась» мыслями в тяжелую, «душную» атмосферу интриг в театре.
С 1952 г. Ш. работает пианисткой в оркестре танцевального ансамбля, с 1954 г. – пианисткой в оркестре, затем концертмейстером хора. В этот же период оканчивает школу по работе с кадрами. На протяжении всех этих лет Ш. бодра, оптимистична, предприимчива. Изредка бывали моменты разочарования, тоски, но они быстро проходили.
С 1955 г. Ш. начала работать в активе народных заседателей. Постоянный активный контакт с людьми ее сначала радовал, но затем Ш. стали обуревать мысли об «океане горя», которым представлялся ей мир, и эта работа показалась Ш. невыносимой.
С 1956 г., закончив краткосрочные курсы, работает на производстве статистиком. В период обучения на курсах она выделялась на семинарах способностями и четкими ответами. В 1959 г. перешла на новую работу – плановиком в системе народного питания. Но эта работа у нее не спорилась, она допускала много ошибок. После рабочего дня Ш. часто охватывало отчаяние. Она снова меняет место работы, занимает должность калькулятора, но на работу ходит с отвращением. Вечером начинаются раздумья, самобичевание и страх перед наступающим днем.
Так продолжалось до 1962 г. Ш. все время была склонна к пессимистическому самоанализу, лишь изредка появлялись просветы. Почувствовав полную неспособность работать, Ш. обратилась к нам. В нашем стационаре она сначала была подавлена, всю вину за многочисленные свои срывы брала на себя. Но постепенно к ней стала возвращаться жизнерадостность, бодрость. «У меня бывают гнусные черные полосы», – говорила она и добавляла, что монотонная работа губит ее. «Но теперь все прошло», – радовалась Ш. Она собиралась, выписавшись, организовать вокальный ансамбль.
В интимной жизни у Ш., по ее словам, твердые принципы. В 22 года она познакомилась со своим будущим мужем и по сей день является женой этого «замечательного, глубоко порядочного человека». Но счастливый брак омрачает сознание, что муж из-за нее развелся со своей первой женой. Иногда она думает, что все ее неудачи не что иное, как наказание, ниспосланное ей за то, что она разбила семью.
Ребенком Ш., несомненно, обладала гипертимическим темпераментом. Во время войны были периоды угнетенности, когда она сторонилась своих сотрудников. После войны начинается ряд беспечных, безоблачных лет. С гипертимической легкостью она преодолевает сложные препятствия и добивается значительных профессиональных успехов. Жизнь в этом периоде лишь изредка омрачается кратковременными периодами угнетенности. В 1955 г. наступает длительный период подавленности с депрессивными мыслями. В 1956–1958 гг. появляется просвет, а с 1959 по 1962 год Ш. вновь погружается в глубокую депрессию. Работать в это время не может совсем.
В клинике мы довольно детально ознакомились с обеими сторонами ее темперамента: и с дистимической, и с гипертимической. В разговоре на серьезные, тяжелые темы Ш. склонна была подходить к своей жизни критически и винить за все провалы и срывы только себя. На темы радостные она реагировала с живостью, становилась разговорчивой и весьма веселой. Вероятно, ее поведение и в прежние годы колебалось от одного полюса к другому гораздо чаще, чем об этом можно судить по ее рассказам. Такое предположение подтверждается наблюдениями в клинике: здесь мы за сравнительно короткое время оказались свидетелями весьма частой смены ее «циклов».
АФФЕКТИВНО-ЭКЗАЛЬТИРОВАННЫЙ ТЕМПЕРАМЕНТ
Аффективно-экзальтированный темперамент, когда он по степени выраженности приближается к психопатии, можно было бы назвать темпераментом тревоги и счастья. Это название подчеркивает его близкую связь с психозом тревоги и счастья, который сопровождается резкими колебаниями настроения. Описываемый темперамент может действительно оказаться ослабленной формой этого заболевания, но такая взаимосвязь не обязательна. В случаях, когда наблюдается чистая аффективная экзальтация, тем более не может быть и речи о патологии.
Аффективно-экзальтированные люди реагируют на жизнь более бурно, чем остальные. Темп нарастания реакций, их внешние проявления отличаются большой интенсивностью. Аффективно-экзальтированные личности одинаково легко приходят в восторг от радостных событий и в отчаяние от печальных. От «страстного ликования до смертельной тоски», говоря словами поэта, у них один шаг. Экзальтация в незначительной мере связана с грубыми, эгоистическими стимулами, гораздо чаще она мотивируется тонкими, альтруистическими побуждениями. Привязанность к близким, друзьям, радость за них, за их удачи могут быть чрезвычайно сильными. Наблюдаются восторженные порывы, не связанные с сугубо личными отношениями. Любовь к музыке, искусству, природе, увлечение спортом, переживания религиозного порядка, поиски мировоззрения – все это способно захватить экзальтированного человека до глубины души.
Другой полюс его реакций – крайняя впечатлительность по поводу печальных фактов. Жалость, сострадание к несчастным людям, к больным животным способна довести такого человека до отчаяния. По поводу легко поправимой неудачи, легкого разочарования, которое другим назавтра уже было бы забыто, экзальтированный человек может испытывать искреннее и глубокое горе. Какую-нибудь рядовую неприятность друга он ощущает болезненнее, чем сам пострадавший. Страх у людей с таким темпераментом обладает, по-видимому, свойством резкого нарастания, поскольку уже при незначительном страхе, охватывающем экзальтированную натуру, заметны физиологические проявления (дрожь, холодный пот), а отсюда и усиление психических реакций.
Тот факт, что экзальтированность связана с тонкими и очень человечными эмоциями, объясняет, почему этим темпераментом особенно часто обладают артистические натуры – художники, поэты. Артистическая одаренность представляет собой нечто в корне иное, чем научные способности в определенной области, например в математике. В чем заключается причина данного явления?
Во-первых, я полагаю, что сама по себе одаренность еще не обеспечивает возможности создания произведения искусства. Такое произведение рождается лишь тогда, когда творец способен к высокому накалу эмоциональных переживаний. Если человек обладает глубоким умом и практическим здравым смыслом, то ничто не помешает ему развивать свои математические, технические или организационные способности. Но при подобной разумной практической установке данное лицо не пишет стихов и не сочиняет музыку, хотя его природных данных хватило бы на это.
Во-вторых, эмоции сами по себе позволяют создавать верное суждение о возникающем произведении, давать ему верную оценку. Уровень науки измеряется ее прикладным значением, ценность же художественного произведения познается лишь по эмоциональному воздействию. Из этого следует, что неотъемлемым свойством поэта или художника прежде всего должна быть эмоциональная возбудимость. Вторым стимулирующим моментом для артистической натуры может быть наличие демонстративных черт характера. Наконец, с третьим моментом мы столкнемся, рассматривая интровертированность.
Конфликты артистических натур с жизнью часто происходят из-за слишком большой чувствительности, «проза» жизни, ее подчас грубые требования им не по плечу.
Например, избыток чувств у Гельдерлина стимулировал его поэтическое творчество, но одновременно не давал приспособиться к повседневным жизненным требованиям. Возможно, его постоянная эмотивная возбудимость носила болезненный характер, так как во второй половине жизни у него развилось тяжелое психическое заболевание (моя работа на данную тему издана в 1964 г.).
Гельдерлин всю жизнь больше страдал, чем испытывал порывы восторженной радости, но это было связано с большими жизненными трудностями, которые ему пришлось испытать из-за чрезмерной чувствительности. К началу душевного заболевания эта исключительная эмотивная возбудимость еще возросла. В письме к В.Ланге он пишет: «Поверь мне, дорогой! Я боролся до смертельного изнеможения, чтобы сохранить высшую жизнь, в вере и в созерцании, о, да! Я боролся, страдая невыразимо, и полагаю, что мучения мои превышают все, когда-либо испытанное человеком». В подобных жизненных гиперболах мы не только узнаем Гельдерлина, но одновременно получаем представление о силе импульсов, которыми возбудимость питала его поэтическое вдохновение.
Выдающийся немецкий лирик приведен мною как пример. Подобным же образом, хотя, возможно, и не в такой степени, эмотивная возбудимость является базой создания художественных произведений у многих артистических натур. Добавим к этому закономерное стремление художника отразить в своем творчестве то, что его так сильно и глубоко захватывает.
Негативный «полюс» аффективно-экзальтированного темперамента можно наблюдать на следующем примере.
Клаус Э. , 1928 г. рожд. Мать – экзальтированная женщина, для которой характерно, с одной стороны, чувство восторженности, с другой – подверженность печальным переживаниям. В детстве Клаус боялся темноты. В темноте ему постоянно казалось, что кто-то стоит за спиной, – он оглядывался и быстро убегал, сердце его бешено колотилось. Это был молчаливый, замкнутый человек, не любивший выступать публично: при этом он терял голос и сильно потел. Клаус Э. не выносил, когда при нем били животных, испытывал при этом «щемящую тоску», но, так как его «душило волнение», не мог произнести ни звука в защиту бедного четвероногого. Его захватывают различные торжественные мероприятия: «Когда исполняются торжественные гимны, я прямо боюсь заплакать, все от растроганности...» Нечто подобное Клаус испытывает и во время посещений театра. Однако сам играть он не может и никогда не мог, у него начинается «сценическая лихорадка» и точно «ком в горле стоит». Он очень любит музыку, нежную, лирическую, подобную «Грезам» Шумана, но и хор из «Летучего голландца» ему нравится. В 25 лет он поступил в вуз, с увлечением занимался 2 года, после чего наступил срыв. Клаус Э. заболел. Мать послала ему значительную сумму на покупку продуктов, но он, поддавшись на уговоры товарищей, растратил все эти деньги на спиртное и устроил пирушку. «Бог мой, да я ведь из самых дружеских чувств, надо же помогать друг другу!» Этот случай послужил началом. Теперь после всяких мелких неудач, часто вызывающих у Клауса сильное угнетение, он все чаще выпивает. По этому поводу к нам и обратилась его мать.
Можно сказать, что в характере данного обследуемого преобладает «готовность к отчаянию». Уже ребенком он часто находился во власти грустных и тревожных переживаний. Позже он все чаще стал приходить в отчаяние, когда не мог чего-нибудь добиться, часто им овладевал страх. То, что эти колебания были связаны с типичным темпераментом тревоги и счастья, подтверждается умилением Клауса при всяких торжественных мероприятиях: в данном случае это состояние символизирует чувство счастья, а слезы его в этот момент – это слезы счастья.
Поэты и художники часто отличаются экзальтированным темпераментом, о чем свидетельствуют приводимые ниже примеры.
Мартин Р. , 1901 г. рожд., поэт-лирик. В 62-летнем возрасте, когда он явился на прием ко мне, он больше занимался переводами стихов с иностранных языков. Р. отличался музыкальными способностями, и стихи свои он скорее воспринимал «как песни». Некоторое время он занимался рекламными плакатами. На всей его жизни лежит отпечаток бурных эмоциональных переживаний и волнений. Р. с детства был увлекающейся натурой, в школе он принимал активное участие в общественной работе. Однажды дело чуть не дошло до школьной забастовки, организованной Р. как протест против одного тщеславного и нетерпимого учителя. Позже увлечения в основном касались музыки, поэзии и красивых женщин. Свою нынешнюю жену Р. патетически обрисовал как «чудо-женщину». Для Р. характерны постоянные колебания между воодушевлением и крайним пессимизмом при пустяковых неудачах. В последнем случае у него появлялись и суицидальные мысли. На встречу с нами Р. пришел угнетенный: почечная колика навела его на мысль о том, что у него рак.
Р. – типичный лирик. В данном случае интересно то, что порывы отчаяния связаны с мыслями о самоубийстве.
Перехожу к характеристике личности художницы, описанной ранее Торсторф.
Аделе Г. , 1901 г. рожд., мать имбецильного ребенка, который именно вследствие своего заболевания стал ее любимцем. Она самоотверженно ухаживает за ним.
Г. живет ради больного сына и ради искусства. Она увлекается «всем прекрасным». При первом своем визите (ей было тогда 63 года) она заявила мечтательно: «Писать картины – величайшая для меня радость. Я не могу не писать их!» Красота природы служила как бы настроем, и ее начинало тянуть к кисти: «Я пишу лишь мотивы, вызывающие внутреннюю радость. У меня потребность излить в красках ощущение счастья, которое дает мне природа. Когда я иду по лугу или по лесу, то чувствую несказанное счастье. И думаю: „Вот это прекрасно, это ты напиши!“ Счастья без живописи для меня не существует!» Когда ее спросили, почему она так старается, ведь она никогда своих картин не выставляет, она ответила: «Я не ставлю себе этой цели. С меня достаточно сознания, что я могу нарисовать это...» Интересно и такое ее высказывание: «Когда я вижу цветок, мне хочется проникнуть в его сущность. Вот, например, календула – сколько радости излучают эти лепестки благодаря их желтому сиянию!». Или вот еще: «Трудно нарисовать человеческое лицо. Все хочешь угадать за внешними очертаниями выражение самой души».
Способностью испытывать огромное воодушевление объясняется тот факт, что Г. отдавалась живописи, творчеству с большим вдохновением. Второй полюс представлен у нее трогательной заботой о сыне, глубоким состраданием к этому слабоумному ребенку.
Следующий пример, ранее описанный Зайге.
Мартин Ц. , 25 лет, с детства был музыкален, охотно пел. По окончании средней школы стал учеником слесаря. Во время одной радиопередачи у него неожиданно были обнаружены певческие данные. Он стал брать уроки пения, а затем начал выступать с эстрадным оркестром. Поет он на радио и телевидении в развлекательных программах, но мечтает участвовать в ревю и в мюзиклах, так как его интересует не только пение, но и артистическое оформление. Уже и сейчас Ц. пытается сопровождать пение выразительной мимикой, жестами.
Обследуемый характеризует себя как человека весьма темпераментного. Он быстро воодушевляется и в такие минуты чувствует себя «сверхсчастливым». Но так же быстро он может впасть в глубокую меланхолию или в состояние тревоги; в такие моменты он близок к отчаянию. К уравновешенному состоянию он возвращается пол влиянием жены. В общем у Ц. преобладает повышенное настроение, он считает себя оптимистом, от радости готов иногда «на столе танцевать». Ц. нетрудно погрузиться в настроение, которого требует эстрадный номер, и тогда его исполнение получается очень убедительным. Он честолюбив, но справедлив, не злопамятен и не умеет постоять за себя.
Однажды Ц., очень встревоженный, прибежал к зубному врачу, который незадолго до этого поставил ему две коронки. Боли не было, но коронки «безумно мешают»; он не сможет ни петь, ни выступать. Ц. уже видел себя безработным. Врач успокоил Ц., за что тот благодарил его в весьма высокопарном стиле. Через несколько дней певец сообщил, что у него все в порядке.
Глубокая восторженность, связанная у Ц. с профессией эстрадного певца, объясняется его возбудимостью, склонностью к экзальтации. Случай с коронками свидетельствует о лабильности его психики со склонностью к чрезмерной тревоге.
Аффективно-экзальтированные люди реагируют на жизнь более бурно, чем остальные. Темп нарастания реакций, их внешние проявления отличаются большой интенсивностью. Аффективно-экзальтированные личности одинаково легко приходят в восторг от радостных событий и в отчаяние от печальных. От «страстного ликования до смертельной тоски», говоря словами поэта, у них один шаг. Экзальтация в незначительной мере связана с грубыми, эгоистическими стимулами, гораздо чаще она мотивируется тонкими, альтруистическими побуждениями. Привязанность к близким, друзьям, радость за них, за их удачи могут быть чрезвычайно сильными. Наблюдаются восторженные порывы, не связанные с сугубо личными отношениями. Любовь к музыке, искусству, природе, увлечение спортом, переживания религиозного порядка, поиски мировоззрения – все это способно захватить экзальтированного человека до глубины души.
Другой полюс его реакций – крайняя впечатлительность по поводу печальных фактов. Жалость, сострадание к несчастным людям, к больным животным способна довести такого человека до отчаяния. По поводу легко поправимой неудачи, легкого разочарования, которое другим назавтра уже было бы забыто, экзальтированный человек может испытывать искреннее и глубокое горе. Какую-нибудь рядовую неприятность друга он ощущает болезненнее, чем сам пострадавший. Страх у людей с таким темпераментом обладает, по-видимому, свойством резкого нарастания, поскольку уже при незначительном страхе, охватывающем экзальтированную натуру, заметны физиологические проявления (дрожь, холодный пот), а отсюда и усиление психических реакций.
Тот факт, что экзальтированность связана с тонкими и очень человечными эмоциями, объясняет, почему этим темпераментом особенно часто обладают артистические натуры – художники, поэты. Артистическая одаренность представляет собой нечто в корне иное, чем научные способности в определенной области, например в математике. В чем заключается причина данного явления?
Во-первых, я полагаю, что сама по себе одаренность еще не обеспечивает возможности создания произведения искусства. Такое произведение рождается лишь тогда, когда творец способен к высокому накалу эмоциональных переживаний. Если человек обладает глубоким умом и практическим здравым смыслом, то ничто не помешает ему развивать свои математические, технические или организационные способности. Но при подобной разумной практической установке данное лицо не пишет стихов и не сочиняет музыку, хотя его природных данных хватило бы на это.
Во-вторых, эмоции сами по себе позволяют создавать верное суждение о возникающем произведении, давать ему верную оценку. Уровень науки измеряется ее прикладным значением, ценность же художественного произведения познается лишь по эмоциональному воздействию. Из этого следует, что неотъемлемым свойством поэта или художника прежде всего должна быть эмоциональная возбудимость. Вторым стимулирующим моментом для артистической натуры может быть наличие демонстративных черт характера. Наконец, с третьим моментом мы столкнемся, рассматривая интровертированность.
Конфликты артистических натур с жизнью часто происходят из-за слишком большой чувствительности, «проза» жизни, ее подчас грубые требования им не по плечу.
Например, избыток чувств у Гельдерлина стимулировал его поэтическое творчество, но одновременно не давал приспособиться к повседневным жизненным требованиям. Возможно, его постоянная эмотивная возбудимость носила болезненный характер, так как во второй половине жизни у него развилось тяжелое психическое заболевание (моя работа на данную тему издана в 1964 г.).
Гельдерлин всю жизнь больше страдал, чем испытывал порывы восторженной радости, но это было связано с большими жизненными трудностями, которые ему пришлось испытать из-за чрезмерной чувствительности. К началу душевного заболевания эта исключительная эмотивная возбудимость еще возросла. В письме к В.Ланге он пишет: «Поверь мне, дорогой! Я боролся до смертельного изнеможения, чтобы сохранить высшую жизнь, в вере и в созерцании, о, да! Я боролся, страдая невыразимо, и полагаю, что мучения мои превышают все, когда-либо испытанное человеком». В подобных жизненных гиперболах мы не только узнаем Гельдерлина, но одновременно получаем представление о силе импульсов, которыми возбудимость питала его поэтическое вдохновение.
Выдающийся немецкий лирик приведен мною как пример. Подобным же образом, хотя, возможно, и не в такой степени, эмотивная возбудимость является базой создания художественных произведений у многих артистических натур. Добавим к этому закономерное стремление художника отразить в своем творчестве то, что его так сильно и глубоко захватывает.
Негативный «полюс» аффективно-экзальтированного темперамента можно наблюдать на следующем примере.
Клаус Э. , 1928 г. рожд. Мать – экзальтированная женщина, для которой характерно, с одной стороны, чувство восторженности, с другой – подверженность печальным переживаниям. В детстве Клаус боялся темноты. В темноте ему постоянно казалось, что кто-то стоит за спиной, – он оглядывался и быстро убегал, сердце его бешено колотилось. Это был молчаливый, замкнутый человек, не любивший выступать публично: при этом он терял голос и сильно потел. Клаус Э. не выносил, когда при нем били животных, испытывал при этом «щемящую тоску», но, так как его «душило волнение», не мог произнести ни звука в защиту бедного четвероногого. Его захватывают различные торжественные мероприятия: «Когда исполняются торжественные гимны, я прямо боюсь заплакать, все от растроганности...» Нечто подобное Клаус испытывает и во время посещений театра. Однако сам играть он не может и никогда не мог, у него начинается «сценическая лихорадка» и точно «ком в горле стоит». Он очень любит музыку, нежную, лирическую, подобную «Грезам» Шумана, но и хор из «Летучего голландца» ему нравится. В 25 лет он поступил в вуз, с увлечением занимался 2 года, после чего наступил срыв. Клаус Э. заболел. Мать послала ему значительную сумму на покупку продуктов, но он, поддавшись на уговоры товарищей, растратил все эти деньги на спиртное и устроил пирушку. «Бог мой, да я ведь из самых дружеских чувств, надо же помогать друг другу!» Этот случай послужил началом. Теперь после всяких мелких неудач, часто вызывающих у Клауса сильное угнетение, он все чаще выпивает. По этому поводу к нам и обратилась его мать.
Можно сказать, что в характере данного обследуемого преобладает «готовность к отчаянию». Уже ребенком он часто находился во власти грустных и тревожных переживаний. Позже он все чаще стал приходить в отчаяние, когда не мог чего-нибудь добиться, часто им овладевал страх. То, что эти колебания были связаны с типичным темпераментом тревоги и счастья, подтверждается умилением Клауса при всяких торжественных мероприятиях: в данном случае это состояние символизирует чувство счастья, а слезы его в этот момент – это слезы счастья.
Поэты и художники часто отличаются экзальтированным темпераментом, о чем свидетельствуют приводимые ниже примеры.
Мартин Р. , 1901 г. рожд., поэт-лирик. В 62-летнем возрасте, когда он явился на прием ко мне, он больше занимался переводами стихов с иностранных языков. Р. отличался музыкальными способностями, и стихи свои он скорее воспринимал «как песни». Некоторое время он занимался рекламными плакатами. На всей его жизни лежит отпечаток бурных эмоциональных переживаний и волнений. Р. с детства был увлекающейся натурой, в школе он принимал активное участие в общественной работе. Однажды дело чуть не дошло до школьной забастовки, организованной Р. как протест против одного тщеславного и нетерпимого учителя. Позже увлечения в основном касались музыки, поэзии и красивых женщин. Свою нынешнюю жену Р. патетически обрисовал как «чудо-женщину». Для Р. характерны постоянные колебания между воодушевлением и крайним пессимизмом при пустяковых неудачах. В последнем случае у него появлялись и суицидальные мысли. На встречу с нами Р. пришел угнетенный: почечная колика навела его на мысль о том, что у него рак.
Р. – типичный лирик. В данном случае интересно то, что порывы отчаяния связаны с мыслями о самоубийстве.
Перехожу к характеристике личности художницы, описанной ранее Торсторф.
Аделе Г. , 1901 г. рожд., мать имбецильного ребенка, который именно вследствие своего заболевания стал ее любимцем. Она самоотверженно ухаживает за ним.
Г. живет ради больного сына и ради искусства. Она увлекается «всем прекрасным». При первом своем визите (ей было тогда 63 года) она заявила мечтательно: «Писать картины – величайшая для меня радость. Я не могу не писать их!» Красота природы служила как бы настроем, и ее начинало тянуть к кисти: «Я пишу лишь мотивы, вызывающие внутреннюю радость. У меня потребность излить в красках ощущение счастья, которое дает мне природа. Когда я иду по лугу или по лесу, то чувствую несказанное счастье. И думаю: „Вот это прекрасно, это ты напиши!“ Счастья без живописи для меня не существует!» Когда ее спросили, почему она так старается, ведь она никогда своих картин не выставляет, она ответила: «Я не ставлю себе этой цели. С меня достаточно сознания, что я могу нарисовать это...» Интересно и такое ее высказывание: «Когда я вижу цветок, мне хочется проникнуть в его сущность. Вот, например, календула – сколько радости излучают эти лепестки благодаря их желтому сиянию!». Или вот еще: «Трудно нарисовать человеческое лицо. Все хочешь угадать за внешними очертаниями выражение самой души».
Способностью испытывать огромное воодушевление объясняется тот факт, что Г. отдавалась живописи, творчеству с большим вдохновением. Второй полюс представлен у нее трогательной заботой о сыне, глубоким состраданием к этому слабоумному ребенку.
Следующий пример, ранее описанный Зайге.
Мартин Ц. , 25 лет, с детства был музыкален, охотно пел. По окончании средней школы стал учеником слесаря. Во время одной радиопередачи у него неожиданно были обнаружены певческие данные. Он стал брать уроки пения, а затем начал выступать с эстрадным оркестром. Поет он на радио и телевидении в развлекательных программах, но мечтает участвовать в ревю и в мюзиклах, так как его интересует не только пение, но и артистическое оформление. Уже и сейчас Ц. пытается сопровождать пение выразительной мимикой, жестами.
Обследуемый характеризует себя как человека весьма темпераментного. Он быстро воодушевляется и в такие минуты чувствует себя «сверхсчастливым». Но так же быстро он может впасть в глубокую меланхолию или в состояние тревоги; в такие моменты он близок к отчаянию. К уравновешенному состоянию он возвращается пол влиянием жены. В общем у Ц. преобладает повышенное настроение, он считает себя оптимистом, от радости готов иногда «на столе танцевать». Ц. нетрудно погрузиться в настроение, которого требует эстрадный номер, и тогда его исполнение получается очень убедительным. Он честолюбив, но справедлив, не злопамятен и не умеет постоять за себя.
Однажды Ц., очень встревоженный, прибежал к зубному врачу, который незадолго до этого поставил ему две коронки. Боли не было, но коронки «безумно мешают»; он не сможет ни петь, ни выступать. Ц. уже видел себя безработным. Врач успокоил Ц., за что тот благодарил его в весьма высокопарном стиле. Через несколько дней певец сообщил, что у него все в порядке.
Глубокая восторженность, связанная у Ц. с профессией эстрадного певца, объясняется его возбудимостью, склонностью к экзальтации. Случай с коронками свидетельствует о лабильности его психики со склонностью к чрезмерной тревоге.
ТРЕВОЖНЫЕ (БОЯЗЛИВЫЕ) ЛИЧНОСТИ
В детском возрасте чувство страха нередко достигает крайней степени. Дети такого склада, обладающие тревожно-боязливым темпераментом, боятся, например, засыпать в темноте или когда в помещении никого нет, заходить в неосвещенные комнаты и коридоры. Боятся собак. Трепещут перед грозой. Наконец, боятся других детей, поэтому те их часто преследуют и дразнят. Они не решаются защищаться от нападений, что как бы провоцирует других, более сильных и смелых, детей поиздеваться над своим боязливым товарищем, ударить его. Это «козлы отпущения», как их обычно называют, или «мишени», как предложил бы их назвать я, ибо они постоянно «вызывают огонь на себя». Любопытно, что сверстники сразу распознают их слабое место. Если, например, ребенок-»мишень» поступает в детское психиатрическое отделение, то и здесь, стоит лишь воспитательнице отвернуться, его сразу же начинают «преследовать». Такие дети испытывают сильный страх перед учителями, которые этого, к сожалению, часто не замечают, усугубляя страх ребенка своей строгостью. Иногда дети при очередной шалости сваливают вину на боязливого ребенка, который действительно становится «козлом отпущения».
У взрослых картина несколько иная, страх не столь полно поглощает взрослого, как ребенка. Окружающие люди не представляются им угрожающими, как в детстве, а поэтому их тревожность не так бросается в глаза. Впрочем, неспособность отстоять свою позицию в споре остается, Достаточно противнику выступить поэнергичнее, как люди с тревожно-боязливым темпераментом стушевываются. Поэтому такие люди отличаются робостью, в которой чувствуется элемент покорности, униженности. Наряду с этим различают еще ананкастическую робость, спецификой которой является внутренняя неуверенность в себе. В первом случае человек постоянно настороже перед внешними раздражителями, во втором – источником робости служит собственное поведение человека, именно оно все время находится в центре его внимания. Эти два типа робости можно дифференцировать при простом наблюдении. В обоих случаях возможна сверхкомпенсация в виде самоуверенного или даже дерзкого поведения, однако неестественность его сразу бросается в глаза. Боязливая робость может иногда перейти в доверчивость, в которой сквозит просьба: «Будьте со мной дружелюбны».
Временами к робости присоединяется пугливость, которая может иметь чисто рефлекторный характер, но может быть и проявлением внезапного страха. Чем ярче выражена пугливость, тем более вероятна сопровождающая ее повышенная возбудимость автономной нервной системы, усиливающая соматическую реакцию страха, которая через систему иннервации сердца может сделать страх еще более интенсивным.
Привожу описание ребенка, упоминавшегося ранее Целлером.
Эккехард Р. , 1951 г. рожд., поступил в наше детское отделение в 1960 г. И у матери, и у отца брак, от которого родился Эккехард, уже третий, поэтому у мальчика 7 сводных братьев и сестер. Его родной сестре 4 года. Кроме того, с ними живут двое сводных детей. У отца часто бывает дурное расположение духа. Родители постоянно ругают детей, часто бьют их. Особенно попадало Эккехарду за плохие отметки в школе. Его избивали и сводные братья и сестры, причем очень жестоко. Эккехард боялся их, он с ужасом вспоминает о телесных наказаниях, которым его подвергала мать. Одному из сводных братьев он всегда уступал, так как тот был единственным товарищем его детских игр. Дети со всей округи преследовали Эккехарда, крича ему вслед; «Битый!» Он избегал сверстников, играл больше со своей собачкой. Боязливостью Эккехард отличался еще в дошкольном возрасте, засыпал только при свете, очень боялся грозы, по ночам часто мочился в постель.
У взрослых картина несколько иная, страх не столь полно поглощает взрослого, как ребенка. Окружающие люди не представляются им угрожающими, как в детстве, а поэтому их тревожность не так бросается в глаза. Впрочем, неспособность отстоять свою позицию в споре остается, Достаточно противнику выступить поэнергичнее, как люди с тревожно-боязливым темпераментом стушевываются. Поэтому такие люди отличаются робостью, в которой чувствуется элемент покорности, униженности. Наряду с этим различают еще ананкастическую робость, спецификой которой является внутренняя неуверенность в себе. В первом случае человек постоянно настороже перед внешними раздражителями, во втором – источником робости служит собственное поведение человека, именно оно все время находится в центре его внимания. Эти два типа робости можно дифференцировать при простом наблюдении. В обоих случаях возможна сверхкомпенсация в виде самоуверенного или даже дерзкого поведения, однако неестественность его сразу бросается в глаза. Боязливая робость может иногда перейти в доверчивость, в которой сквозит просьба: «Будьте со мной дружелюбны».
Временами к робости присоединяется пугливость, которая может иметь чисто рефлекторный характер, но может быть и проявлением внезапного страха. Чем ярче выражена пугливость, тем более вероятна сопровождающая ее повышенная возбудимость автономной нервной системы, усиливающая соматическую реакцию страха, которая через систему иннервации сердца может сделать страх еще более интенсивным.
Привожу описание ребенка, упоминавшегося ранее Целлером.
Эккехард Р. , 1951 г. рожд., поступил в наше детское отделение в 1960 г. И у матери, и у отца брак, от которого родился Эккехард, уже третий, поэтому у мальчика 7 сводных братьев и сестер. Его родной сестре 4 года. Кроме того, с ними живут двое сводных детей. У отца часто бывает дурное расположение духа. Родители постоянно ругают детей, часто бьют их. Особенно попадало Эккехарду за плохие отметки в школе. Его избивали и сводные братья и сестры, причем очень жестоко. Эккехард боялся их, он с ужасом вспоминает о телесных наказаниях, которым его подвергала мать. Одному из сводных братьев он всегда уступал, так как тот был единственным товарищем его детских игр. Дети со всей округи преследовали Эккехарда, крича ему вслед; «Битый!» Он избегал сверстников, играл больше со своей собачкой. Боязливостью Эккехард отличался еще в дошкольном возрасте, засыпал только при свете, очень боялся грозы, по ночам часто мочился в постель.