Страница:
Лоуренс Лессиг
Свободная культура
Как медиаконцерны используют технологии и законы для того, чтобы душить культуру и контролировать творчество
Информационная контрреволюция
От редактора русского издания
Копирайт и интеллектуальная собственность обсуждаются во всем мире все более жарко. В России – по крайней мере, вне сетевого сообщества – накал страстей пока не столь высок, и тому есть объяснения. Еще недавно полемисты сходились в том, что частная собственность вообще и на результаты интеллектуального труда в частности чужда нашим традициям, так что соблюдать мировые стандарты копирайта в России все равно не будут. Правда, результаты социологических опросов свидетельствуют об ином: население в массе своей проявляет сознательность и относится к нарушителям авторских прав негативно[1]. Чем это больше объясняется: нищетой, почтением к частной собственности или привычкой верить официальной пропаганде – гадать не будем. Депутатам вполне достаточно такого фона, чтобы единогласно принимать все более жестокие меры по соблюдению авторских прав, а первым лицам государства – рапортовать о новых победах «либерального» курса. Насаждение рынка в науке, образовании, культуре практически не встречает сопротивления, поэтому и во внешнеполитической партии свободный информационный обмен выглядит гамбитной пешкой. Ею можно смело пожертвовать, чтобы пустили в ВТО или вернули Статус наибольшего благоприятствования в торговле с Америкой. И при этом выглядеть красиво и либерально. Мы разочаруем проводников этого курса: они выглядят совсем не красиво и совсем не либерально. Те, кто упорствуют в убеждении о всесилии рыночных механизмов, в западной университетской среде уже выглядят пещерными монстрами. Редкость их появления на людях объяснил еще в XVII веке А. Кирхер: к нам они попадают, только заблудившись. Эти монстры ультраконсерватизма заблудились во времени. А тотальный контроль, наступающий вместе с «интеллектуальной собственностью», выглядит в глазах американского либерала всего лишь продолжением советских порядков. Авторитаризм просто поменял кожу, но сохранил свою суть и даже окраску. В своем блоге Лоренс Лессиг разместил любопытную карту мира. Разными цветами там обозначено распространение либеральных лицензий Творческих общин (Creative Commons). Густым красным залита только Африка и Россия с СНГ. Здесь привыкли довольствоваться малым.
Как сказал русский классик, беда наша в том, что мы ленивы и нелюбопытны. Не задумывались ли вы, почему привычная функция стала вдруг недоступной через Internet Explorer от Майкрософта? Ленивый просто смирится и откажется от нее. Не совсем ленивый откажется от Internet Explorer и использует браузер Mozilla. А совсем неленивый полюбопытствует еще и новостями американского законодательства. Например, тем, что три года назад сенатор Оррин Хэтч предлагал уничтожать дистанционной вирусной атакой компьютеры с защищенным копирайтами контентом[2], но американцы этого не допустили. В России так называемые патчи, заплатки в программное обеспечение от Microsoft, уже выводят из строя нелицензионное ПО[3]. Нарушители, естественно, не протестуют. Однако даже самым деятельным и любознательным остается лишь наблюдать за тем, как интернет регулируется американским законодательством. В худшем случае, мы будем участвовать в гонке за лидером, куда втянуто едва ли не все цивилизованное человечество. В лучшем – инсталлировать свободный софт на базе GNU/Linux, пока его не объявят вне закона или не сживут со света введением цифрового управления правами. Америка сполна расплатилась со Старым Светом за свое открытие. Она открыла новый мир информационных технологий и первой начала обживать киберпространство. Американские пионеры несли туда свои ценности, свято веруя, что именно они позволили осуществить исторический прорыв. Что ж, первооткрыватель заслужил право ими гордиться. И постоянные апелляции Лоуренса Лессига к «отцам-основателям» американской конституции (будто и нет других авторитетов) придется принять с почтением. США создали интернет, США регулируют интернет. Его не отдали и не отдадут ни в руки ООН, ни ЮНЕСКО, ни даже ВОИС. США будут управлять им так, как подскажут истолкования «отцов-основателей». И России, «споткнувшейся на пороге третьего тысячелетия» (как оценил перестроечно-реформаторскую катастрофу академик И. Коптюг) остается слушать. Очень внимательно. Быть может, тогда со временем услышат и ее. То, что новое тысячелетие станет эпохой информационной революции, сравнимой по масштабу с промышленной и научно-технической, было ясно уже с 70-х годов прошлого века. Теории постиндустриального общества – от фундаментальных построений Д. Белла и М. Кастельса до оптимистических футурологий Э. Тоффлера – сходились в одном: информационные технологии открывают невиданные горизонты для человеческого общения, структура общества претерпевает серьезнейшие изменения. Поскольку разрыв между капиталистической и социалистической системами все разрастался, о конвергенции вспоминать перестали. Если исторический прорыв опирался на фундамент свободной экономики, значит будущее за нею. Человечество нашло безошибочную парадигму, борьба идей закончена. Это конец истории (Френсис Фукуяма). Зримым воплощением предполагаемого конца стали революции 1989 года в Восточной Европе. Лоуренс Лессиг, учившийся тогда в кембриджской магистратуре, был их очевидцем. Капитуляцию больших и малых Левиафанов перед вечными ценностями либерализма он воспринял с восторгом. Хотя из консерватора крайнего, либертарианского толка[4] добрая старая Англия уже выковала самостоятельно и широко мыслящего либерала, падение стен и оград не могло оставить равнодушным. «Блажен кто посетил сей мир в его минуты роковые…» Открытые общества, уже связанные Всемирной сетью, одержали верх над закрытыми, где еще вчера опечатывались ксероксы. Самое ценное завоевание – это возможность беспрепятственного обмена идеями. Интернет – модель будущего. В тот романтический период открытости, когда интеллектуалам мерещились дивно-прозрачные новые миры, главной задачей они считали оградить грядущее Царство свободы от государственного вмешательства. На волне либеральной эйфории вряд ли кто предполагал, что опасность подстерегает совсем не там, где разбросаны обломки тоталитаризма. Тревожные голоса раздались совсем скоро, уже в начале 90-х годов. Первым громким предостережением стала работа Джона Пери Барлоу «Продажа вина без бутылок: Экономика сознания в Глобальной сети», опубликованная в популярном журнале «Wired» и собравшая широчайшую сетевую аудиторию[5]. Поэт по призванию (автор многих текстов Grateful Dead), либертарианец по убеждению, один из основателей Фонда электронного рубежа (Electronic Frontier Foundation), он обратил всеобщее внимание на лихорадочную возню, поднятую вокруг законодательства об интеллектуальной собственности. Его вывод звучал так: «Величайшее ограничение ваших будущих свобод может прийти не со стороны правительства, а от юридических отделов корпораций».
Предупреждения сбылись скорее, чем можно было ожидать. Серия актов, принятых в США, – Закон о Копирайте (1976), Нет Электронным Кражам (NET Act, 1997), Закон Сонни Боно (CTEA, 1998) и, наконец, Закон о Копирайте Цифрового Тысячелетия (DMCA, 1998) – привели американское законодательство о копирайте в соответствие с Бернской конвенцией, продлили срок его защиты на двадцать лет и распространили общие правила на цифровые носители. Кажется, ничего сверхъестественного.
Лессиг оказался в числе тех, кто увидел за этим наступлением копирайта настоящий переворот. Западный мир – «в критической точке истории. На наших глазах терпит поражение то, что строилось две тысячи лет, – открытое общество, и торжествует закрытое, разрушаются интеллектуальные сообщества», причем враг «взял на вооружение риторику нашего прошлого – риторику свободы»[6].
Архитектура киберпространства оказалась слишком хороша для нашего грешного мира, чтобы остаться в первозданной непорочности. Наступил момент, когда правообладатели обнаружили, что позиции их подорваны. Реакция была естественна, быстра и безжалостна. Романтики, мечтавшие отсидеться в «виртуальном мире» или оградить его несокрушимой стеной собственных сетевых правил, обычаев и установлений, оглашали воззвания и манифесты один выразительнее другого. Обращение Дж. Барлоу к правительствам индустриального мира звучало вызовом: «Вы, бессильные гиганты из плоти и стали, я пришел к вам из Киберпространства, нового дома Разума. От имени будущего я обращаюсь к вам, уходящим в прошлое, – оставьте нас. Мы вас не звали. Вы не властны там, где собираемся мы».
Однако виртуальный мир – всего лишь наивная выдумка или выдумка для наивных. Продукция индустрии развлечений, в которой философствующие умы находят основополагающие для «виртуального мира» свойства интерактивности, диктует свои, вполне реальные законы. Пока на экране понарошку стреляют, жертвой игрушечных сражений становится не только Homo Ludens. Бог бы с ним. Поражение терпит весь род Homo Sapiens.
Лессиг, чуткий наблюдатель и серьезный аналитик, вполне предвидел следующий ход корпораций. «Наготове у них имеется подручное средство, а именно разработка кода, который обеспечивает куда более эффективный контроль над их данными, чем нынешний»[7]. И он не ошибся. Хуже того. Ограничения, наложенные на киберпространство, перекочевали в самую что ни на есть обыденную реальность. Этому и посвящена «Свободная культура» Лессига. В дополнение к его серьезнейшим аргументам можно привести и вовсе анекдотические. Агенты Джоан Роулингс до смерти запугали канадский супермаркет, который осмелился начать продажи очередного гаррипоттера за день до официальной презентации. Тот слезно молил покупателей вернуть книжки назад за приличное вознаграждение. Логика, впрочем, безукоризненна: если в Сети нельзя открывать публичный доступ к произведению прежде, чем позволит правообладатель, то этого нельзя допускать вообще. Право развивается на прецедентах и аналогиях.
Контроль оказался не только более эффективным, но и более обширным. Прежде копирайт де-факто распространялся только на коммерческие проекты, мирно соседствуя с общественным достоянием (public domain) и правилами добросовестного использования (fair use). Простота цифрового копирования вывела размножение информации из-под контроля «собственника». Последний свято убежден, что никаких новых прав не требует, а добивается лишь защиты того, чем обладал прежде. Поэтому там, где действовали обычные нормы, сегодня нужны законы, подкрепленные кодом. Чтоб не воровали. А вор должен сидеть в тюрьме. Закон о Домашних Развлечениях и Копирайте (2005) предусматривает от трех до пяти лет тюрьмы за незаконное размещение в Сети коммерческого контента и от шести до десяти – за повторное преступление[8]. Поскольку преступником является едва ли не каждый пользователь интернета, наступление «воителей копирайта» сопровождается оглушительным пропагандистским шумом и устрашающими маневрами. Насколько отвратительны средства запугивания, легко судить из книги Лессига. Однако до какой степени ожесточения способны дойти корпорации в борьбе за свои «права», остается только гадать. Накал страстей достиг того, что многолетний оппонент Лессига и бывший глава RIAA[9] Джек Валенти заявил: борьба с нарушителями прав интеллектуальной собственности – это его личный фронт войны с терроризмом. Сказано было это уже после 11 сентября, так что шутки в сторону. Террористов сажают на электрический стул, их пособникам дают пожизненное заключение. Снежный ком судебных постановлений несется, набирая скорость и массу в кубической прогрессии. Законодательство регулирует любую передачу информации вплоть до – замечает Лессиг – обычного устного выражения[10]. Каждый новый закон строже предыдущего, а международные акты ориентируются на самые драконовские нормы и санкции. Культурный слой общественного достояния накручивается вместе с буйной коммерческой порослью, чтобы низвергнуться в царство Аида, запечатанное замками копирайта.
Картинка из «Ледникового периода», где мелкая тварь вызывает сход ледников, повторяется в нынешнем голоцене. Закон Сонни Боно (он же Акт защиты Микки Мауса) понадобился, чтобы подарить Диснею еще двадцать лет монополии на мерзкую мышь. Спущенная лавина увлекла за собой и заморозила сотни и сотни тысяч произведений, на которых никто и никогда уже не заработает ни цента. Public domain, общественное достояние, сокращается подобно шагреневой коже. Британский исследователь Фрэнк Уэбстер с сожалением констатирует, что «для общественного вещания и основных составляющих публичной сферы дни существования сочтены»[11]. Это касается также библиотек и многих других публичных институтов. Другой известный эксперт, Джеймс Бойл, в связи с наступлением на общественное достояние припоминает эпоху огораживаний XVI века. Лессиг озабочен тем же. Защита и восстановление общего культурного достояния – главная тема его книги.
Припомним: в 1996 году Джон Барлоу называл киберпространство «новым домом Разума». Сегодня это прозвучало бы издевкой. Кажется, за прошедшие десять лет сменилась эпоха. Едва поднявшееся солнце, обещавшее вечную зарю свободы, уже сошло за горизонт. Померкли блестящие футурологические прогнозы, озаренные светом надежд и младенческого оптимизма. Наступает ночь, которую многие сравнивают с долгим мраком Средневековья. Когда заходит солнце, появляются звезды. Лоуренс Лессиг, несомненно, звезда первой величины на этом темнеющем небосклоне. Ибо верность главной ценности либералов – свободе – он сохранил вопреки жесточайшим потрясениям вековых либеральных конструкций.
Один из «проклятых вопросов» для либералов – отношение к монополиям. Одни продолжают считать, что государству не следует вмешиваться в естественный ход экономического развития, приводящий к концентрации капитала и росту монополий. Этот крайний либерализм, видящий в любом государственном вмешательстве абсолютное зло, кажется, не осознает своей изнанки. Ибо самым горячим поклонником монополий был не кто иной, как Ленин, увидевший в государственно-монополистическом капитализме «полнейшую материальную подготовку социализма». Как показал опыт XX века, в чьих бы руках монополия ни находилась, ей сопутствует концентрация власти, рост бюрократии, удушение экономической и гражданской инициативы и прочие прелести. Западный мир победил потому, что сохранил конкурентную среду. Антимонополистический пафос «Свободной культуры» временами напоминает самые горячие памфлеты антиглобалистов. Лессиг замечает это сам: «Повествование… оказалось вопиюще левацким – творчество задавлено, художникам затыкают рты и так далее, и тому подобное», – и прерывается, чтобы дать волю размышлениям, но вновь и вновь возвращается к обличениям. Действительность такова, что иначе не скажешь. Лессиг описывает ее великолепно, вызывая неописуемую ярость противников. Его обвиняют во всех грехах: в антипатриотизме (ибо продукция Голливуда и лейблов – лицо Америки и важнейшая часть национального дохода); в коммунизме (ибо он угрожает собственности производителей); в анархизме (ибо подрывается действующий закон) и даже – в онтологической энтропии (ибо без монополий наступит конец света). О том, как монополии душат инновации, скупая и замораживая патенты, написаны горы книг. Лессиг пополняет этот черный список выразительнейшими примерами из истории вещательной и контент-индустрий. Монополизация средств массовой информации в США превосходит любую другую сферу: «Теперь СМИ, по большей части, принадлежат горстке корпораций… Следует ждать, что через несколько лет мы будем жить в мире, в котором всего три компании будут контролировать свыше 85 процентов средств массовой информации». Развитие сетевых технологий придало этому процессу ускорение почище горбачевского. В рассказе о конфликте Video Pipeline с компанией Disney Лессиг приводит типичный пример того, как производитель удушает своих же дистрибьюторов, пользуясь исключительным правом «интеллектуальной собственности» в единой информационной среде. Причем новая монополия несет на рынок (или то, что от него остается) не эрзац-продукты, а эрзац-идеи, превращающие в такой же эрзац всю общественную жизнь. Самое удивительное здесь то, что монополии, теоретически, непопулярны, а мерой преданности либерализму служит антитрестовское законодательство. Стоит им, однако, украсить свои бренды лейблом «интеллектуальной собственности», как законодательные принципы разворачиваются на 180 градусов. Причем здесь-то речь идет не о железках, а ни много ни мало о культурном достоянии. Такие вот salto mortale. Лессиг отмечает совершенно новую черту современных олигополий. Вырастая из конкурентной среды, они берут на вооружение феодальные, по сути, права. И если поначалу ими пользовались представители контент-индустрии, то теперь «перевооружение» приобретает тотальный характер. Собственники – они же правообладатели – способны «закрыть, остановить, получить идею в обладание, сделать так, что любое использование этой идеи без разрешения владельца станет преступным или, по крайней мере, труднодоступным»[12]. Теперь у них надо испрашивать разрешения на то, чтобы использовать, критиковать, разворачивать, читать и даже просматривать любой материал. Все то, что само собою разумеется в обществе, которым не правят никакие корпорации или «Советы», оказалось под запретом. Когда двое студентов-программистов обнаружили «дыры» в программном обеспечении избирательных машин Diebold, поставщик подал на них в суд на за то, что те «взломали» его код и нарушили авторское право. Online Policy Group выиграла дело, однако это один из немногих, к сожалению, примеров победы Лессига и его сторонников.
В целом же, законодательство движется в прямо противоположном направлении. Долгое время защита новых технологий, включая сетевые, держалась на прецеденте, созданном в 1984 году решением Верховного суда в пользу Sony. Видеомагнитофоны были признаны законным устройством, хотя позволяли несанкционированно копировать телепередачи. Вердикт формулировался таким образом, что технология, позволяющая осуществлять законные действия, не может быть запрещена из-за того, что ею воспользовались и в незаконных целях. Лессиг постоянно обращается к данному принципу, приводя в пример то продажу огнестрельного оружия, то распространение таксофонов. Однако относительно недавнее решение по делу Грокстера смело и этот защитный барьер. Зайдя на сайт Grokster, сегодня вы увидите там уведомление: «Верховный суд США единогласно установил, что использование этого сервиса для распространения защищенных копирайтом материалов незаконно. Копирование защищенных копирайтом кинофильмов и музыкальных файлов, используя неавторизованные пиринговые сервисы, незаконно и преследуется правообладателями. Существуют легальные сервисы для скачивания музыки и кинофильмов. Этот сервис к их числу не относится.
Англо-саксонская традиция противостояла ей довольно долго и твердо. Вот выразительнейший фрагмент из хрестоматийной речи Томаса Макколея в Палате Общин 5-го февраля 1841 года: «Авторское право – это монополия, и вызывает все те последствия, которые общее мнение человечества приписывает монополиям «…» обычный эффект монополии – это оскудение предложения товаров, их дороговизна и низкое качество… «попробуйте» отыскать хоть какое-нибудь отличие между авторским правом и другими привилегиями того же рода; любую причину, по которой монополия на книги должна произвести эффект, прямо противоположный тому, который она произвела в случае монополии Ост-Индской компании на торговлю чаем или монополии лорда Эссекса на торговлю сладкими винами… Желательно, чтобы авторы были вознаграждены; вызывающий наименьшие возражения способ такого вознаграждения – это монополия. С другой стороны, монополия – это зло. В интересах общего блага мы должны прибегнуть ко злу; но зло не должно длиться ни на один день дольше, нежели это необходимо для обеспечения блага»[13].
Итак, монополии встраивались в рыночные отношения как неизбежное зло. Иного способа обеспечить автору вознаграждение просто не было: поскольку продукт творческого труда нематериален[14], право собственности перед этой задачей пасовало. Свободный обмен требует единой основы человеческих отношений, то есть равноправия. Буржуазное право универсально и абстрактно по отношению к особым видам деятельности. Оно их не касается, а распространяется только на их продукты. Это значит, что любой род деятельности доступен каждому. Право становится вещным, абсолютным и объективным, им никто не владеет исключительно, оно едино для всех. Человек правоспособен вне зависимости от того, обладает он той или иной вещью или нет. Акт купли-продажи возможен в этом едином правовом поле потому, что каждый действует как полноправный субъект. Приобретение вещи не порождает права, но лишь обеспечивает его реализацию. Абсолютное право не передается и не продается. (Это его отличие от монополии Лессиг, кстати, вуалирует). Конечно, приобретение особых прав на определенные виды деятельности, будь то медицина или строительство, может стоить каких-то денег, но ни за какие деньги общество не должно наделять медика строительной лицензией или строителя – врачебной. Если это не больное общество.
В эпоху абсолютизма и позднего, «развитого» социализма исключительные права стали предметом коммерческих сделок и тем самым подготовили победу товарно-денежных отношений. Буржуазные революции провозгласили всеобщее равенство перед законом и, стало быть, отмену особых прав. Единственной сферой, где они выжили, было авторское право. Поначалу исключительные права были, да простит читатель этот каламбур, действительно исключением из правил. И пока это было так, рыночные механизмы действовали. Нереализованные патенты тормозили прогресс, но не останавливали его. Все изменилось с наступлением «информационной революции» – или, точнее, фазы ее 9 термидора. Наиболее близкий всем пример переворота связан с программным обеспечением, одним из самых распространенных ныне инструментов человеческой деятельности. Покупая у «Майкрософт» «лицензионную» программу, вы по определению не являетесь ее собственником: «Продукт предоставляется в пользование («лицензируется»), а не продается»[15]. Казалось бы, велика ли беда, если вместо товара нам предлагают только лицензию, право использовать тот или иной продукт? Оказывается, велика. Во-первых, покупатель лишается безусловных прав собственности: владения, распоряжения и пользования[16]. Держатель исключительных прав может диктовать свои условия пользователю практически бесконтрольно, последний бесправен. В лицензии Microsoft Windows все ограничения подробно описаны. Во-вторых, отказ от прозрачных отношений товарообмена порождает нужду в тотальном надзоре: если власть производителя над его продуктом заканчивается на акте купли-продажи, то лицензиар устанавливает над лицензиатом постоянный контроль. Вы приобретаете не товар, а только право совершать определенный набор действий с ним, и эти действия кто-то будет контролировать. Сделан и следующий, вполне логичный шаг к вытеснению классических прав собственности. Поскольку без программного обеспечения потребительские свойства компьютера нереализуемы, его обладатель, по устоявшейся терминологии, тоже считается пользователем[17]. Высокопоставленные российские чиновники уже сетуют на то, что с собственника пока что нельзя взыскать по всей строгости и наложить на него те же санкции, что и на пользователя[18].
Как сказал русский классик, беда наша в том, что мы ленивы и нелюбопытны. Не задумывались ли вы, почему привычная функция стала вдруг недоступной через Internet Explorer от Майкрософта? Ленивый просто смирится и откажется от нее. Не совсем ленивый откажется от Internet Explorer и использует браузер Mozilla. А совсем неленивый полюбопытствует еще и новостями американского законодательства. Например, тем, что три года назад сенатор Оррин Хэтч предлагал уничтожать дистанционной вирусной атакой компьютеры с защищенным копирайтами контентом[2], но американцы этого не допустили. В России так называемые патчи, заплатки в программное обеспечение от Microsoft, уже выводят из строя нелицензионное ПО[3]. Нарушители, естественно, не протестуют. Однако даже самым деятельным и любознательным остается лишь наблюдать за тем, как интернет регулируется американским законодательством. В худшем случае, мы будем участвовать в гонке за лидером, куда втянуто едва ли не все цивилизованное человечество. В лучшем – инсталлировать свободный софт на базе GNU/Linux, пока его не объявят вне закона или не сживут со света введением цифрового управления правами. Америка сполна расплатилась со Старым Светом за свое открытие. Она открыла новый мир информационных технологий и первой начала обживать киберпространство. Американские пионеры несли туда свои ценности, свято веруя, что именно они позволили осуществить исторический прорыв. Что ж, первооткрыватель заслужил право ими гордиться. И постоянные апелляции Лоуренса Лессига к «отцам-основателям» американской конституции (будто и нет других авторитетов) придется принять с почтением. США создали интернет, США регулируют интернет. Его не отдали и не отдадут ни в руки ООН, ни ЮНЕСКО, ни даже ВОИС. США будут управлять им так, как подскажут истолкования «отцов-основателей». И России, «споткнувшейся на пороге третьего тысячелетия» (как оценил перестроечно-реформаторскую катастрофу академик И. Коптюг) остается слушать. Очень внимательно. Быть может, тогда со временем услышат и ее. То, что новое тысячелетие станет эпохой информационной революции, сравнимой по масштабу с промышленной и научно-технической, было ясно уже с 70-х годов прошлого века. Теории постиндустриального общества – от фундаментальных построений Д. Белла и М. Кастельса до оптимистических футурологий Э. Тоффлера – сходились в одном: информационные технологии открывают невиданные горизонты для человеческого общения, структура общества претерпевает серьезнейшие изменения. Поскольку разрыв между капиталистической и социалистической системами все разрастался, о конвергенции вспоминать перестали. Если исторический прорыв опирался на фундамент свободной экономики, значит будущее за нею. Человечество нашло безошибочную парадигму, борьба идей закончена. Это конец истории (Френсис Фукуяма). Зримым воплощением предполагаемого конца стали революции 1989 года в Восточной Европе. Лоуренс Лессиг, учившийся тогда в кембриджской магистратуре, был их очевидцем. Капитуляцию больших и малых Левиафанов перед вечными ценностями либерализма он воспринял с восторгом. Хотя из консерватора крайнего, либертарианского толка[4] добрая старая Англия уже выковала самостоятельно и широко мыслящего либерала, падение стен и оград не могло оставить равнодушным. «Блажен кто посетил сей мир в его минуты роковые…» Открытые общества, уже связанные Всемирной сетью, одержали верх над закрытыми, где еще вчера опечатывались ксероксы. Самое ценное завоевание – это возможность беспрепятственного обмена идеями. Интернет – модель будущего. В тот романтический период открытости, когда интеллектуалам мерещились дивно-прозрачные новые миры, главной задачей они считали оградить грядущее Царство свободы от государственного вмешательства. На волне либеральной эйфории вряд ли кто предполагал, что опасность подстерегает совсем не там, где разбросаны обломки тоталитаризма. Тревожные голоса раздались совсем скоро, уже в начале 90-х годов. Первым громким предостережением стала работа Джона Пери Барлоу «Продажа вина без бутылок: Экономика сознания в Глобальной сети», опубликованная в популярном журнале «Wired» и собравшая широчайшую сетевую аудиторию[5]. Поэт по призванию (автор многих текстов Grateful Dead), либертарианец по убеждению, один из основателей Фонда электронного рубежа (Electronic Frontier Foundation), он обратил всеобщее внимание на лихорадочную возню, поднятую вокруг законодательства об интеллектуальной собственности. Его вывод звучал так: «Величайшее ограничение ваших будущих свобод может прийти не со стороны правительства, а от юридических отделов корпораций».
Предупреждения сбылись скорее, чем можно было ожидать. Серия актов, принятых в США, – Закон о Копирайте (1976), Нет Электронным Кражам (NET Act, 1997), Закон Сонни Боно (CTEA, 1998) и, наконец, Закон о Копирайте Цифрового Тысячелетия (DMCA, 1998) – привели американское законодательство о копирайте в соответствие с Бернской конвенцией, продлили срок его защиты на двадцать лет и распространили общие правила на цифровые носители. Кажется, ничего сверхъестественного.
Лессиг оказался в числе тех, кто увидел за этим наступлением копирайта настоящий переворот. Западный мир – «в критической точке истории. На наших глазах терпит поражение то, что строилось две тысячи лет, – открытое общество, и торжествует закрытое, разрушаются интеллектуальные сообщества», причем враг «взял на вооружение риторику нашего прошлого – риторику свободы»[6].
Архитектура киберпространства оказалась слишком хороша для нашего грешного мира, чтобы остаться в первозданной непорочности. Наступил момент, когда правообладатели обнаружили, что позиции их подорваны. Реакция была естественна, быстра и безжалостна. Романтики, мечтавшие отсидеться в «виртуальном мире» или оградить его несокрушимой стеной собственных сетевых правил, обычаев и установлений, оглашали воззвания и манифесты один выразительнее другого. Обращение Дж. Барлоу к правительствам индустриального мира звучало вызовом: «Вы, бессильные гиганты из плоти и стали, я пришел к вам из Киберпространства, нового дома Разума. От имени будущего я обращаюсь к вам, уходящим в прошлое, – оставьте нас. Мы вас не звали. Вы не властны там, где собираемся мы».
Однако виртуальный мир – всего лишь наивная выдумка или выдумка для наивных. Продукция индустрии развлечений, в которой философствующие умы находят основополагающие для «виртуального мира» свойства интерактивности, диктует свои, вполне реальные законы. Пока на экране понарошку стреляют, жертвой игрушечных сражений становится не только Homo Ludens. Бог бы с ним. Поражение терпит весь род Homo Sapiens.
Лессиг, чуткий наблюдатель и серьезный аналитик, вполне предвидел следующий ход корпораций. «Наготове у них имеется подручное средство, а именно разработка кода, который обеспечивает куда более эффективный контроль над их данными, чем нынешний»[7]. И он не ошибся. Хуже того. Ограничения, наложенные на киберпространство, перекочевали в самую что ни на есть обыденную реальность. Этому и посвящена «Свободная культура» Лессига. В дополнение к его серьезнейшим аргументам можно привести и вовсе анекдотические. Агенты Джоан Роулингс до смерти запугали канадский супермаркет, который осмелился начать продажи очередного гаррипоттера за день до официальной презентации. Тот слезно молил покупателей вернуть книжки назад за приличное вознаграждение. Логика, впрочем, безукоризненна: если в Сети нельзя открывать публичный доступ к произведению прежде, чем позволит правообладатель, то этого нельзя допускать вообще. Право развивается на прецедентах и аналогиях.
Контроль оказался не только более эффективным, но и более обширным. Прежде копирайт де-факто распространялся только на коммерческие проекты, мирно соседствуя с общественным достоянием (public domain) и правилами добросовестного использования (fair use). Простота цифрового копирования вывела размножение информации из-под контроля «собственника». Последний свято убежден, что никаких новых прав не требует, а добивается лишь защиты того, чем обладал прежде. Поэтому там, где действовали обычные нормы, сегодня нужны законы, подкрепленные кодом. Чтоб не воровали. А вор должен сидеть в тюрьме. Закон о Домашних Развлечениях и Копирайте (2005) предусматривает от трех до пяти лет тюрьмы за незаконное размещение в Сети коммерческого контента и от шести до десяти – за повторное преступление[8]. Поскольку преступником является едва ли не каждый пользователь интернета, наступление «воителей копирайта» сопровождается оглушительным пропагандистским шумом и устрашающими маневрами. Насколько отвратительны средства запугивания, легко судить из книги Лессига. Однако до какой степени ожесточения способны дойти корпорации в борьбе за свои «права», остается только гадать. Накал страстей достиг того, что многолетний оппонент Лессига и бывший глава RIAA[9] Джек Валенти заявил: борьба с нарушителями прав интеллектуальной собственности – это его личный фронт войны с терроризмом. Сказано было это уже после 11 сентября, так что шутки в сторону. Террористов сажают на электрический стул, их пособникам дают пожизненное заключение. Снежный ком судебных постановлений несется, набирая скорость и массу в кубической прогрессии. Законодательство регулирует любую передачу информации вплоть до – замечает Лессиг – обычного устного выражения[10]. Каждый новый закон строже предыдущего, а международные акты ориентируются на самые драконовские нормы и санкции. Культурный слой общественного достояния накручивается вместе с буйной коммерческой порослью, чтобы низвергнуться в царство Аида, запечатанное замками копирайта.
Картинка из «Ледникового периода», где мелкая тварь вызывает сход ледников, повторяется в нынешнем голоцене. Закон Сонни Боно (он же Акт защиты Микки Мауса) понадобился, чтобы подарить Диснею еще двадцать лет монополии на мерзкую мышь. Спущенная лавина увлекла за собой и заморозила сотни и сотни тысяч произведений, на которых никто и никогда уже не заработает ни цента. Public domain, общественное достояние, сокращается подобно шагреневой коже. Британский исследователь Фрэнк Уэбстер с сожалением констатирует, что «для общественного вещания и основных составляющих публичной сферы дни существования сочтены»[11]. Это касается также библиотек и многих других публичных институтов. Другой известный эксперт, Джеймс Бойл, в связи с наступлением на общественное достояние припоминает эпоху огораживаний XVI века. Лессиг озабочен тем же. Защита и восстановление общего культурного достояния – главная тема его книги.
Припомним: в 1996 году Джон Барлоу называл киберпространство «новым домом Разума». Сегодня это прозвучало бы издевкой. Кажется, за прошедшие десять лет сменилась эпоха. Едва поднявшееся солнце, обещавшее вечную зарю свободы, уже сошло за горизонт. Померкли блестящие футурологические прогнозы, озаренные светом надежд и младенческого оптимизма. Наступает ночь, которую многие сравнивают с долгим мраком Средневековья. Когда заходит солнце, появляются звезды. Лоуренс Лессиг, несомненно, звезда первой величины на этом темнеющем небосклоне. Ибо верность главной ценности либералов – свободе – он сохранил вопреки жесточайшим потрясениям вековых либеральных конструкций.
Один из «проклятых вопросов» для либералов – отношение к монополиям. Одни продолжают считать, что государству не следует вмешиваться в естественный ход экономического развития, приводящий к концентрации капитала и росту монополий. Этот крайний либерализм, видящий в любом государственном вмешательстве абсолютное зло, кажется, не осознает своей изнанки. Ибо самым горячим поклонником монополий был не кто иной, как Ленин, увидевший в государственно-монополистическом капитализме «полнейшую материальную подготовку социализма». Как показал опыт XX века, в чьих бы руках монополия ни находилась, ей сопутствует концентрация власти, рост бюрократии, удушение экономической и гражданской инициативы и прочие прелести. Западный мир победил потому, что сохранил конкурентную среду. Антимонополистический пафос «Свободной культуры» временами напоминает самые горячие памфлеты антиглобалистов. Лессиг замечает это сам: «Повествование… оказалось вопиюще левацким – творчество задавлено, художникам затыкают рты и так далее, и тому подобное», – и прерывается, чтобы дать волю размышлениям, но вновь и вновь возвращается к обличениям. Действительность такова, что иначе не скажешь. Лессиг описывает ее великолепно, вызывая неописуемую ярость противников. Его обвиняют во всех грехах: в антипатриотизме (ибо продукция Голливуда и лейблов – лицо Америки и важнейшая часть национального дохода); в коммунизме (ибо он угрожает собственности производителей); в анархизме (ибо подрывается действующий закон) и даже – в онтологической энтропии (ибо без монополий наступит конец света). О том, как монополии душат инновации, скупая и замораживая патенты, написаны горы книг. Лессиг пополняет этот черный список выразительнейшими примерами из истории вещательной и контент-индустрий. Монополизация средств массовой информации в США превосходит любую другую сферу: «Теперь СМИ, по большей части, принадлежат горстке корпораций… Следует ждать, что через несколько лет мы будем жить в мире, в котором всего три компании будут контролировать свыше 85 процентов средств массовой информации». Развитие сетевых технологий придало этому процессу ускорение почище горбачевского. В рассказе о конфликте Video Pipeline с компанией Disney Лессиг приводит типичный пример того, как производитель удушает своих же дистрибьюторов, пользуясь исключительным правом «интеллектуальной собственности» в единой информационной среде. Причем новая монополия несет на рынок (или то, что от него остается) не эрзац-продукты, а эрзац-идеи, превращающие в такой же эрзац всю общественную жизнь. Самое удивительное здесь то, что монополии, теоретически, непопулярны, а мерой преданности либерализму служит антитрестовское законодательство. Стоит им, однако, украсить свои бренды лейблом «интеллектуальной собственности», как законодательные принципы разворачиваются на 180 градусов. Причем здесь-то речь идет не о железках, а ни много ни мало о культурном достоянии. Такие вот salto mortale. Лессиг отмечает совершенно новую черту современных олигополий. Вырастая из конкурентной среды, они берут на вооружение феодальные, по сути, права. И если поначалу ими пользовались представители контент-индустрии, то теперь «перевооружение» приобретает тотальный характер. Собственники – они же правообладатели – способны «закрыть, остановить, получить идею в обладание, сделать так, что любое использование этой идеи без разрешения владельца станет преступным или, по крайней мере, труднодоступным»[12]. Теперь у них надо испрашивать разрешения на то, чтобы использовать, критиковать, разворачивать, читать и даже просматривать любой материал. Все то, что само собою разумеется в обществе, которым не правят никакие корпорации или «Советы», оказалось под запретом. Когда двое студентов-программистов обнаружили «дыры» в программном обеспечении избирательных машин Diebold, поставщик подал на них в суд на за то, что те «взломали» его код и нарушили авторское право. Online Policy Group выиграла дело, однако это один из немногих, к сожалению, примеров победы Лессига и его сторонников.
В целом же, законодательство движется в прямо противоположном направлении. Долгое время защита новых технологий, включая сетевые, держалась на прецеденте, созданном в 1984 году решением Верховного суда в пользу Sony. Видеомагнитофоны были признаны законным устройством, хотя позволяли несанкционированно копировать телепередачи. Вердикт формулировался таким образом, что технология, позволяющая осуществлять законные действия, не может быть запрещена из-за того, что ею воспользовались и в незаконных целях. Лессиг постоянно обращается к данному принципу, приводя в пример то продажу огнестрельного оружия, то распространение таксофонов. Однако относительно недавнее решение по делу Грокстера смело и этот защитный барьер. Зайдя на сайт Grokster, сегодня вы увидите там уведомление: «Верховный суд США единогласно установил, что использование этого сервиса для распространения защищенных копирайтом материалов незаконно. Копирование защищенных копирайтом кинофильмов и музыкальных файлов, используя неавторизованные пиринговые сервисы, незаконно и преследуется правообладателями. Существуют легальные сервисы для скачивания музыки и кинофильмов. Этот сервис к их числу не относится.
Ваш IP адрес: … и он зарегистрирован.
Не думайте, что вас нельзя поймать. Вы не анонимны. А пока, пожалуйста, посетите www respectcopyrights com и www musicunited org, чтобы побольше узнать о копирайте». В сентябре 2006 года та же история повторилась с пиринговым сервисом eDonkey. Чтобы попасть в список рецидивистов, можно повторить тот же эксперимент и с адресом http://www edonkey com/. Это как раз то, чего опасался Лессиг. И он находит сильнейшие аргументы против «нового феодализма». В первую очередь, они касаются происхождения нынешней системы авторских прав. Священная корова (она же Золотой телец) информационного века проникла в правовой пантеон Европы в позднефеодальные времена. Лессиг прекрасно показывает первые шаги законодательства: они были направлены на ограничение прав, прежде даруемых издателям короной. Издательское дело изначально существовало под бдительным оком государства, а монополия на печать была прежде всего средством цензуры. Так что исторически издатель получил право контролировать публикации не от автора, а от монарха милостью Божьей. Автор, таким образом, унаследовал монополию почти что божественного происхождения. И до сих пор он уверен почти что в божественном происхождении своих прав и, соответственно, самого творческого акта. Этой святой убежденности весьма способствовала континентальная концепция, построенная на теории «естественного права»: все, что ни создано человеком, является его собственностью, идеи в том числе.Англо-саксонская традиция противостояла ей довольно долго и твердо. Вот выразительнейший фрагмент из хрестоматийной речи Томаса Макколея в Палате Общин 5-го февраля 1841 года: «Авторское право – это монополия, и вызывает все те последствия, которые общее мнение человечества приписывает монополиям «…» обычный эффект монополии – это оскудение предложения товаров, их дороговизна и низкое качество… «попробуйте» отыскать хоть какое-нибудь отличие между авторским правом и другими привилегиями того же рода; любую причину, по которой монополия на книги должна произвести эффект, прямо противоположный тому, который она произвела в случае монополии Ост-Индской компании на торговлю чаем или монополии лорда Эссекса на торговлю сладкими винами… Желательно, чтобы авторы были вознаграждены; вызывающий наименьшие возражения способ такого вознаграждения – это монополия. С другой стороны, монополия – это зло. В интересах общего блага мы должны прибегнуть ко злу; но зло не должно длиться ни на один день дольше, нежели это необходимо для обеспечения блага»[13].
Итак, монополии встраивались в рыночные отношения как неизбежное зло. Иного способа обеспечить автору вознаграждение просто не было: поскольку продукт творческого труда нематериален[14], право собственности перед этой задачей пасовало. Свободный обмен требует единой основы человеческих отношений, то есть равноправия. Буржуазное право универсально и абстрактно по отношению к особым видам деятельности. Оно их не касается, а распространяется только на их продукты. Это значит, что любой род деятельности доступен каждому. Право становится вещным, абсолютным и объективным, им никто не владеет исключительно, оно едино для всех. Человек правоспособен вне зависимости от того, обладает он той или иной вещью или нет. Акт купли-продажи возможен в этом едином правовом поле потому, что каждый действует как полноправный субъект. Приобретение вещи не порождает права, но лишь обеспечивает его реализацию. Абсолютное право не передается и не продается. (Это его отличие от монополии Лессиг, кстати, вуалирует). Конечно, приобретение особых прав на определенные виды деятельности, будь то медицина или строительство, может стоить каких-то денег, но ни за какие деньги общество не должно наделять медика строительной лицензией или строителя – врачебной. Если это не больное общество.
В эпоху абсолютизма и позднего, «развитого» социализма исключительные права стали предметом коммерческих сделок и тем самым подготовили победу товарно-денежных отношений. Буржуазные революции провозгласили всеобщее равенство перед законом и, стало быть, отмену особых прав. Единственной сферой, где они выжили, было авторское право. Поначалу исключительные права были, да простит читатель этот каламбур, действительно исключением из правил. И пока это было так, рыночные механизмы действовали. Нереализованные патенты тормозили прогресс, но не останавливали его. Все изменилось с наступлением «информационной революции» – или, точнее, фазы ее 9 термидора. Наиболее близкий всем пример переворота связан с программным обеспечением, одним из самых распространенных ныне инструментов человеческой деятельности. Покупая у «Майкрософт» «лицензионную» программу, вы по определению не являетесь ее собственником: «Продукт предоставляется в пользование («лицензируется»), а не продается»[15]. Казалось бы, велика ли беда, если вместо товара нам предлагают только лицензию, право использовать тот или иной продукт? Оказывается, велика. Во-первых, покупатель лишается безусловных прав собственности: владения, распоряжения и пользования[16]. Держатель исключительных прав может диктовать свои условия пользователю практически бесконтрольно, последний бесправен. В лицензии Microsoft Windows все ограничения подробно описаны. Во-вторых, отказ от прозрачных отношений товарообмена порождает нужду в тотальном надзоре: если власть производителя над его продуктом заканчивается на акте купли-продажи, то лицензиар устанавливает над лицензиатом постоянный контроль. Вы приобретаете не товар, а только право совершать определенный набор действий с ним, и эти действия кто-то будет контролировать. Сделан и следующий, вполне логичный шаг к вытеснению классических прав собственности. Поскольку без программного обеспечения потребительские свойства компьютера нереализуемы, его обладатель, по устоявшейся терминологии, тоже считается пользователем[17]. Высокопоставленные российские чиновники уже сетуют на то, что с собственника пока что нельзя взыскать по всей строгости и наложить на него те же санкции, что и на пользователя[18].