Страница:
— Долгие годы у вас выходили только магнитоальбомы — и вдруг на прилавках магазинов стали появляться пластинки ГО. Студия ГрОб — твоя собственность?
— Пишемся мы у меня дома. Можно назвать его и студией, но это скорее репетиционная точка с аппаратурой.
— Однако диски ГО записаны достаточно профессионально…
— Тем не менее все альбомы пишутся в моем доме на два магнитофона "Олимп".
— На какие деньги ты сейчас живешь?
— Только на доходы от пластинок. Пишу стихи, думаю, сочиняю. Есть идея снять полнометражный художественный фильм.
— Егор, но ты же сегодня один из немногих рок-музыкантов, если уже не единственный, который может без проблем собрать на своем концерте полный дворец спорта в Москве или другом крупном городе. Не хочешь использовать благоприятный момент для повышения своего материального положения?
— Предложения такие были, причем речь шла об огромных гонорарных суммах. Но деньги мне не нужны, живу я скромно, на жизнь пока хватает. Все деньги трачу на пластинки и компакт-диски.
— Почему бы тогда не издать книгу стихов и текстов, по-моему, такой сборник был бы выгоден и тебе, и издателям?
— Такой сборник уже практически готов к выходу в московском издательстве «Автограф». В книжке, страниц на триста, практически все стихи Янки Дягилевой, Кузьмы Рябинова и мои — позднего периода. У меня именно стихи, песен очень мало.
— Ты очень хорошо знал Янку. Газеты, в том числе и наша, писали о ее нелепой смерти, а что же с ней произошло на самом деле?
— Наша небольшая компания представляет собой как бы маленькую коммуну, сплоченный боевой взвод. Нас мало, но все мы братья и сестры. В последнее время многие погибли по различным причинам. Все мы живем по определенным законам. Рок — трамплин, самая настоящая война, и те, кто вступил на этот путь, уже не могут вернуться назад. Обратной дороги для нас нет — каждый следующий шаг может быть только вперед. Если не хватает энергии и сил сделать шаг вперед, нужно умирать. Либо человек идет вверх, либо он ломается. Мы не сможем себе позволить быть стариками.
Добровольно ушел из жизни наш гитарист Дмитрий Селиванов, то же произошло и с Янкой. Когда кончаются патроны, последний нужно оставлять себе. В какой-то момент Янка не смогла идти дальше — не хватило сил, и она сознательно ушла из жизни. Мы с ней разговаривали на эту тему, осталась предсмертная записка, последние стихи…
Всех нас ждет то же самое, поэтому я не воспринимаю смерть людей из нашего круга трагически, это естественный и мужественный подход.
— Хорошо ли ты знал Александра Башлачева?
— К сожалению, с ним мы встречались всего одни раз — на домашнем концерте в Ленинграде. Безусловно, это лучший русский рок-поэт.
— Сколько тебе лет?
— В следующем году будет тридцать.
— Ты уже видишь впереди непреодолимый барьер или еще остались запасы для творческого роста?
— Шаги вперед мне даются все трудней. Каждый раз, когда заканчиваю работу над новой песней, кажется, что она последняя и дальше идти невозможно, но каждый раз впереди находится просвет.
Мы недавно записали альбом Сто Лет Одиночества. Записали в два года, в рекордно долгий для нас срок. Раньше работали над альбомом от месяца до полугода, а до этого я вообще однажды записал пять альбомов за месяц. Сто Лет Одиночества, пожалуй, лучшая вещь ГРАЖДАНСКОЙ ОБОРОНЫ и предел того, что мы сегодня смогли сделать.
— Твоя любимая музыка?
— Очень люблю музыку 60-х годов — американский «гараж» и советские песни: Мулерман, Магомаев, Ненашева, Пьеха, ранние ПОЮЩИЕ ГИТАРЫ.
— Как ты относишься к классике?
— Часто слушаю Баха и раннюю средневековую музыку.
— Как ты думаешь, можно ли говорить о кризисе русского рока или он уже давно мертв?
— Можно говорить о глубочайшем кризисе. В стране и раньше было не так много хороших команд: в Москве, считаю, лучшей командой была ДК, в Сибири — мы, ИНСТРУКЦИЯ ПО ВЫЖИВАНИЮ и Янка, в Ленинграде же хороших групп никогда не было.
Сегодня рок-движение кончилось, нет притока молодежи. Я не знаю ни одной современной группы, которая бы имела свое лицо. Мне присылают много кассет, я все прослушиваю, но все вторично, не энергично, а главное — ненастоящее.
— Правда ли, что ты каждое лето один уходишь в горы?
— Да, но не один, а в небольшой компании. Последний раз ездили на Урал с Романом Неумоевым.
— Спасибо, за интервью, но на какой незаданный вопрос тебе самому хотелось бы ответить?
— Недавно питерская газета «Смена» опубликовала большое интервью с Егором Летовым, я к нему не имею никакого отношения и ничего из напечатанного там от моего имени бреда сказать не мог. Это мое первое интервью за последние три года.
Беседовал Алексей Белый.
12.1992 г., "Комсомольская Правда".
ЕГОР ЛЕТОВ. СУД, КОТОРОГО НЕ БЫЛО, НО КОТОРЫЙ МОГ БЫТЬ…
РОССИЯ ЕГОРА ЛЕТОВА
— Пишемся мы у меня дома. Можно назвать его и студией, но это скорее репетиционная точка с аппаратурой.
— Однако диски ГО записаны достаточно профессионально…
— Тем не менее все альбомы пишутся в моем доме на два магнитофона "Олимп".
— На какие деньги ты сейчас живешь?
— Только на доходы от пластинок. Пишу стихи, думаю, сочиняю. Есть идея снять полнометражный художественный фильм.
— Егор, но ты же сегодня один из немногих рок-музыкантов, если уже не единственный, который может без проблем собрать на своем концерте полный дворец спорта в Москве или другом крупном городе. Не хочешь использовать благоприятный момент для повышения своего материального положения?
— Предложения такие были, причем речь шла об огромных гонорарных суммах. Но деньги мне не нужны, живу я скромно, на жизнь пока хватает. Все деньги трачу на пластинки и компакт-диски.
— Почему бы тогда не издать книгу стихов и текстов, по-моему, такой сборник был бы выгоден и тебе, и издателям?
— Такой сборник уже практически готов к выходу в московском издательстве «Автограф». В книжке, страниц на триста, практически все стихи Янки Дягилевой, Кузьмы Рябинова и мои — позднего периода. У меня именно стихи, песен очень мало.
— Ты очень хорошо знал Янку. Газеты, в том числе и наша, писали о ее нелепой смерти, а что же с ней произошло на самом деле?
— Наша небольшая компания представляет собой как бы маленькую коммуну, сплоченный боевой взвод. Нас мало, но все мы братья и сестры. В последнее время многие погибли по различным причинам. Все мы живем по определенным законам. Рок — трамплин, самая настоящая война, и те, кто вступил на этот путь, уже не могут вернуться назад. Обратной дороги для нас нет — каждый следующий шаг может быть только вперед. Если не хватает энергии и сил сделать шаг вперед, нужно умирать. Либо человек идет вверх, либо он ломается. Мы не сможем себе позволить быть стариками.
Добровольно ушел из жизни наш гитарист Дмитрий Селиванов, то же произошло и с Янкой. Когда кончаются патроны, последний нужно оставлять себе. В какой-то момент Янка не смогла идти дальше — не хватило сил, и она сознательно ушла из жизни. Мы с ней разговаривали на эту тему, осталась предсмертная записка, последние стихи…
Всех нас ждет то же самое, поэтому я не воспринимаю смерть людей из нашего круга трагически, это естественный и мужественный подход.
— Хорошо ли ты знал Александра Башлачева?
— К сожалению, с ним мы встречались всего одни раз — на домашнем концерте в Ленинграде. Безусловно, это лучший русский рок-поэт.
— Сколько тебе лет?
— В следующем году будет тридцать.
— Ты уже видишь впереди непреодолимый барьер или еще остались запасы для творческого роста?
— Шаги вперед мне даются все трудней. Каждый раз, когда заканчиваю работу над новой песней, кажется, что она последняя и дальше идти невозможно, но каждый раз впереди находится просвет.
Мы недавно записали альбом Сто Лет Одиночества. Записали в два года, в рекордно долгий для нас срок. Раньше работали над альбомом от месяца до полугода, а до этого я вообще однажды записал пять альбомов за месяц. Сто Лет Одиночества, пожалуй, лучшая вещь ГРАЖДАНСКОЙ ОБОРОНЫ и предел того, что мы сегодня смогли сделать.
— Твоя любимая музыка?
— Очень люблю музыку 60-х годов — американский «гараж» и советские песни: Мулерман, Магомаев, Ненашева, Пьеха, ранние ПОЮЩИЕ ГИТАРЫ.
— Как ты относишься к классике?
— Часто слушаю Баха и раннюю средневековую музыку.
— Как ты думаешь, можно ли говорить о кризисе русского рока или он уже давно мертв?
— Можно говорить о глубочайшем кризисе. В стране и раньше было не так много хороших команд: в Москве, считаю, лучшей командой была ДК, в Сибири — мы, ИНСТРУКЦИЯ ПО ВЫЖИВАНИЮ и Янка, в Ленинграде же хороших групп никогда не было.
Сегодня рок-движение кончилось, нет притока молодежи. Я не знаю ни одной современной группы, которая бы имела свое лицо. Мне присылают много кассет, я все прослушиваю, но все вторично, не энергично, а главное — ненастоящее.
— Правда ли, что ты каждое лето один уходишь в горы?
— Да, но не один, а в небольшой компании. Последний раз ездили на Урал с Романом Неумоевым.
— Спасибо, за интервью, но на какой незаданный вопрос тебе самому хотелось бы ответить?
— Недавно питерская газета «Смена» опубликовала большое интервью с Егором Летовым, я к нему не имею никакого отношения и ничего из напечатанного там от моего имени бреда сказать не мог. Это мое первое интервью за последние три года.
Беседовал Алексей Белый.
12.1992 г., "Комсомольская Правда".
ЕГОР ЛЕТОВ. СУД, КОТОРОГО НЕ БЫЛО, НО КОТОРЫЙ МОГ БЫТЬ…
…Стоял почти осязаемый запах пота. Портвейна и анаши. На сцену вытолкнули кого-то худощаво-бородатого. Четыре мрачных униформиста с размаху воткнули его в колченогий трон. Трон зашатался, но устоял. Карлик с булавкой в носу подал корону улыбчивому аппаратчику, который и водрузил ее на голову бедняге. Надрывно завыла милицейская сирена, на хорах рявкнули басы, а оркестр зацедил «аллилуйя». Неожиданно все сбилось и смешалось. Все, кроме короля, который, приняв соответствующую позу, медленно и внятно произнес: "Да здравствует рок-н-ролл! — и добавил чуть тише: — Хотя дело не в этом". И засмеялся. И грянула музыка…
Судья: Господа присяжные! Слушается дело "Общественное мнение против Егора Летова". Вышеназванный Летов обвиняется в пропаганде насилия, пацифизма и пофигизма! На него возлагается ответственность за молодых людей, вызванное, как считает обвинение, слушанием песен обвиняемого. Так называемое шоу Летова оскорбляет эстетический вкус и призывает к свержению существующего режима.
Обвинитель: Ваша честь, все сказанное настолько очевидно, что я не вижу смысла в судебном заседании — давайте сразу вынесем приговор.
Защитник: Протестуем! Существует презумпция невиновности: пока не будет доказана вина моего подзащитного, он по всем законам считается невиновным.
Судья: Протест принимается. Слово предоставляется обвинению.
Обвинитель: Уважаемый суд! Господа присяжные! Предосудительное поведение этого человека проявилось уже в 1982 году, когда подсудимый собрал свой первый состав, который именовался по названию известного антисоветского журнала ПОСЕВ, в который, помимо Егора Летова, вошли так называемый Кузя Уо — барабанщик и Бабенко — гитарист. В 1984 году группа была переименована в ГРАЖДАНСКУЮ ОБОРОНУ. На протяжении двух лет ГРАЖДАНСКАЯ ОБОРОНА выпустила четыре альбома — Поганая Молодежь, Оптимизм и др., в которых безжалостно громился советский образ жизни, строительство коммунистического общества и руководяще-направляющая роль КПСС.
Защитник: Позволю напомнить, что все вышеперечисленные магнито-альбомы группы были записаны под непосредственным влиянием политики перестройки, курс на которую был объявлен как раз на рубеже 85–86 гг. Касаясь личности подзащитного, могу заявить следующее: Егор Летов, выпускник госуниверситета, был всесторонне развитой личностью, он впитал в себя лучшие образцы мировой культуры, но, не удовлетворенный официально признанной эстетикой, занялся разработками своего собственного стиля. Будучи по природе крайним нонконформистом, Егор создал вышеупомянутые группы ПОСЕВ и ГРАЖДАНСКАЯ ОБОРОНА, которые были сориентированы на так называемый "бескомпромиссный сибирский панк", что-то в духе ВЕЛВЕТ АНДЕГРАУНД, СИС и тому подобных. Впрочем, не лучше ли предоставить слово самому Егору Летову?
Егор Летов: Все дело в том, какую музыку мы слушаем и в каком состоянии мы при этом находимся. В самом начале 80-х меня взбудоражил и буквально потряс так называемый "гаражный панк" в плане ЛАВ, СТЭНДАЛЗ, быть может, где-то СЕКС ПИСТОЛЗ. Дело в том, что это была честная и бескомпромиссная музыка. Точнее, рок-музыка. Конечно, как всегда, во всем этом было процентов 90 говна, но в целом идея была правильная. Все имело свой смысл, и никто особо не вылуплялся — я имею в виду все эти харды, арты и т. п. Рок, который пытались делать мы — это было не искусство. Это была идея. Быть может, в какой-то степени даже религиозная.
Обвинитель: Но не будете же вы отрицать того, что вся ваша музыка (кстати, написанная вами) подрывала веру в авторитет таких служб, как госбезопасность? Взять хотя бы песню "Лед Под Ногами Майора". Позволю процитировать:
Егор Летов: Врать не буду, бить в КГБ не били, но допрашивали по 10–15 часов подряд при слепящем свете ламп — пытаясь выбить из нас признание о сотрудничестве с западными спецслужбами. Когда они поняли, что мы не сдадимся, то заставили нас подписать бумаги с отказом от любой музыкальной деятельности. А затем упекли меня в психиатрическую больницу…
Защитник:…В которой мой подзащитный провел более полугода среди диссидентов и буйнопомешанных…
Егор Летов: Но, как известно, общение с хорошими людьми всегда полезно — именно так и появляются новые идеи.
Обвинитель: Пройдя курс лечения в психбольнице и выйдя на свободу, Летов выпускает пять магнитоальбомов: Красный Альбом, Мышеловка, Хорошо! Тоталитаризм и наконец Некрофилия (все в течение 1987 года), а затем перебирается из Омска в Новосибирск, где записывает еще три альбома: Все Идет По Плану, Здорово И Вечно, Армагеддон Попе — один хуже другого. Но и это еще не все… В 1988 году Летов основывает группу под названием КОММУНИЗМ, в состав которой вошли все тот же Кузя Уо и так называемый «Джефф» — Олег Судаков. Эта вконец распоясавшаяся троица стала пародировать лучшие образцы советской культуры — светлые песни духа 50-х, произведения народной и официальной культуры…
Защитник: И это было, конечно, не случайно. Выпустив все вышеназванные альбомы, о которых вскоре заговорила вся страна, музыканты пришли к выводу, что в их творческой концепции все-таки чего-то так и не хватает.
Егор Летов: Мне показалось, что ни один художник в мире не в состоянии выразить абсурдность, кошмарность и игривость окружающей нас действительности адекватней, чем это сделает сама действительность. Так мы разработали новый музыкальный стиль, названный нами «коммунизм-арт», который объемлет и синтезирует все слои мировой культуры — литературу, изобразительное искусство, театр (хэппенинги, акции, перформанс и т. д.), музыку (от конкретной музыки — панк-рока до симфонической, эстрадной и народной). Так появился первый музыкальный альбом КОММУНИЗМА — На Советской Скорости (1988), весь текстовой материал которого был взят из советского песенника периода хрущевской оттепели. В музыкальном плане альбом представлял собой дикую помесь панка и музыкальных композиций а ля Гойя, Поль Мориа. Это был Кайф!
Обвинитель: Этот так называемый «кайф» привел к тому, что в последующих альбомах КОММУНИЗМА — Родина Слышит, Веселящий Газ, Солдатский Сон, Чудо-музыка, Недоверие (все 1989 год) группа продолжает развивать начатую тему, используя (вольное цитирование) тексты из выступлений тт. Суслова и Хо Ши Мина, Ленина и Сталина, а также гг. Достоевского и Толстого, Камю и Кафки. При этом музыка колеблется в необъятных просторах от многоуважаемого композитора Шаинского до СЕКС ПИСТОЛЗ. Вряд ли это можно трактовать иначе, чем кощунство!
Защитник: Вероятно, уважаемый обвинитель напрочь забыл о таких понятиях, как гротеск, иносказание и аллегоричность. Именно благодаря им моему подзащитному удавалось в полной мере живописно изображать весь идиотизм советского образа жизни, нелицеприятно и без прикрас рисовать всю абсурдность совково-коммунистического бытия. Кстати, чуть позднее об этом во весь голос заявили журналы, радио, газеты, телевидение… Ведь не будете же вы отрицать и это???
Обвинитель: Да, но как объяснить откровенные и неприкрытые матерные выражения в текстах песен Егора Летова?
Егор Летов: Протестую! Мат имеет в моих песнях определенную смысловую нагрузку. Конечно, вместо выражения "пошел нах…", можно использовать выражение "пошел к черту", но это будет уже не то…
Обвинитель: Но кассеты с вашими записями слушают и дети!
Защитник: Эти дети, к сожалению, слышат подобные выражение уже с самых пеленок — в семьях, школах, просто на улице. Так называемый бытовой мат.
Обвинитель: Ваша честь! А сейчас мы хотели бы представить суду веские доказательства связи подсудимого с империалистической культурой — в 1988 году во Франции и в США выходят две пластинки с записями песен подсудимого, в 1989 году — еще две, готовится к выходу очередной гигант. Конечно же, это неспроста, особенно если учесть, что столь разборчивые империалисты полностью закрыли глаза на столь немаловажный фактор, как мерзкое звучание группы.
Егор Летов: Плохое качество звука — для нас это вопрос принципиальный. Повторю еще раз: рок для нас — это не музыка, это идея. Такова наша творческая эстетика. Что же касается выхода некоторых наших вещей (45-ка "Кто Сильнее, Тот И Прав!", "Все Идет По Плану!", «Новогодняя» и т. д.) во Франции и в Америке, то позволю напомнить, что к этому времени на Западе записалось уже великое множество советских групп — как роковых, так и попсовых. Лично я считаю, что все это — результат прибабахнутости фирмачей. Ведь там никто по-настоящему в наши дела не врубается. Чтобы они поняли хотя бы одну песню, им надо несколько часов разжевывать ее смысл буквально по словам. Само собой, поэтому мы, в первую очередь, ориентируемся на нашего слушателя. Но, к сожалению, предложений записаться в виниле к нам пока не поступало.
Судья: Что еще может добавить обвинение?
Обвинитель: Ваша честь! Вы разговариваете с наркоманом. Летов систематически употребляет наркотики!
Егор Летов: Действительно, наш последний альбом и все то, чем мы занимаемся в последнее время, навеяно ЛСД. Мы его принимали и будем принимать, я надеюсь. ЛСД — это вещь, которая меняет человека раз и навсегда. Тебе дается некая возможность духовного развития и ты перепрыгиваешь энное количество ступенек на пути наверх, но обратно уже не возвращаешься никогда. Это что-то вроде религиозного опыта. Благодаря ЛСД я научился быть самим собой. Кроме того, раз и навсегда решаются все личные проблемы. Исчезают сомнения, потому что воочию видишь: кем ты являешься и что происходит с тобой и вокруг тебя. После этого не будешь заниматься какой-то ерундой-перестройкой там и прочим. Поймешь, что просто незачем этого делать.
Обвинитель: Господа присяжные! Это же — бред наркомана. Давайте поскорее упрячем его в тюрьму, ну в крайнем случае — обратно в психушку.
Судья: Не вмешивайтесь, я не позволю превратить суд в фарс — мы сами разберемся в степени вины подсудимого. Гражданин Летов, ваше последнее слово!
Егор Летов: Ну вот свели Янкин последний альбом Стыд И Срам — семь ее последних песен. Сами работаем над новым альбомом, как он будет называться, пока не скажу, записано уже более половины материала. Собираемся снять фильм минут на 40, который будет сочетать какие-то вещи урбанистического плана и чудовищную порнографию.
Судья: Говорите по существу!
Егор Летов: Я считал и продолжаю считать, что человек создан для того, чтобы быть свободным. Свобода — единственная вещь, которая чего-нибудь стоит. Во имя ее приходится преодолевать кошмарные преграды. Главное здесь не предать свою высшую сущность, свою высшую цель, тот стержень, которым ты являешься. А все остальное…
Судья: Суд удаляется на совещание…
Подготовил Ю. Беспалов.
Судья: Господа присяжные! Слушается дело "Общественное мнение против Егора Летова". Вышеназванный Летов обвиняется в пропаганде насилия, пацифизма и пофигизма! На него возлагается ответственность за молодых людей, вызванное, как считает обвинение, слушанием песен обвиняемого. Так называемое шоу Летова оскорбляет эстетический вкус и призывает к свержению существующего режима.
Обвинитель: Ваша честь, все сказанное настолько очевидно, что я не вижу смысла в судебном заседании — давайте сразу вынесем приговор.
Защитник: Протестуем! Существует презумпция невиновности: пока не будет доказана вина моего подзащитного, он по всем законам считается невиновным.
Судья: Протест принимается. Слово предоставляется обвинению.
Обвинитель: Уважаемый суд! Господа присяжные! Предосудительное поведение этого человека проявилось уже в 1982 году, когда подсудимый собрал свой первый состав, который именовался по названию известного антисоветского журнала ПОСЕВ, в который, помимо Егора Летова, вошли так называемый Кузя Уо — барабанщик и Бабенко — гитарист. В 1984 году группа была переименована в ГРАЖДАНСКУЮ ОБОРОНУ. На протяжении двух лет ГРАЖДАНСКАЯ ОБОРОНА выпустила четыре альбома — Поганая Молодежь, Оптимизм и др., в которых безжалостно громился советский образ жизни, строительство коммунистического общества и руководяще-направляющая роль КПСС.
Защитник: Позволю напомнить, что все вышеперечисленные магнито-альбомы группы были записаны под непосредственным влиянием политики перестройки, курс на которую был объявлен как раз на рубеже 85–86 гг. Касаясь личности подзащитного, могу заявить следующее: Егор Летов, выпускник госуниверситета, был всесторонне развитой личностью, он впитал в себя лучшие образцы мировой культуры, но, не удовлетворенный официально признанной эстетикой, занялся разработками своего собственного стиля. Будучи по природе крайним нонконформистом, Егор создал вышеупомянутые группы ПОСЕВ и ГРАЖДАНСКАЯ ОБОРОНА, которые были сориентированы на так называемый "бескомпромиссный сибирский панк", что-то в духе ВЕЛВЕТ АНДЕГРАУНД, СИС и тому подобных. Впрочем, не лучше ли предоставить слово самому Егору Летову?
Егор Летов: Все дело в том, какую музыку мы слушаем и в каком состоянии мы при этом находимся. В самом начале 80-х меня взбудоражил и буквально потряс так называемый "гаражный панк" в плане ЛАВ, СТЭНДАЛЗ, быть может, где-то СЕКС ПИСТОЛЗ. Дело в том, что это была честная и бескомпромиссная музыка. Точнее, рок-музыка. Конечно, как всегда, во всем этом было процентов 90 говна, но в целом идея была правильная. Все имело свой смысл, и никто особо не вылуплялся — я имею в виду все эти харды, арты и т. п. Рок, который пытались делать мы — это было не искусство. Это была идея. Быть может, в какой-то степени даже религиозная.
Обвинитель: Но не будете же вы отрицать того, что вся ваша музыка (кстати, написанная вами) подрывала веру в авторитет таких служб, как госбезопасность? Взять хотя бы песню "Лед Под Ногами Майора". Позволю процитировать:
Защитник: К сожалению, эта песня подзащитного имела под собой реальную историю В 1985 году, когда еще курс на "новое мышление" не докатился до сибирской глубинки, Егора с компанией начали «обрабатывать» в КГБ. Следствие вел майор Мешков, который и стал прообразом героя песни "Лед Под Ногами Майора".
"…Они не знают, что такое боль.
Они не знаю, что такое смерть —
Они не знают, что такое страх
Стоять одному среди червивых стен.
Майор их передушит всех подряд —
Он идет… Он гремит сапогами,
Он упал: гололед!
И мы — лед под ногами майора! Мы — лед!!!"
Егор Летов: Врать не буду, бить в КГБ не били, но допрашивали по 10–15 часов подряд при слепящем свете ламп — пытаясь выбить из нас признание о сотрудничестве с западными спецслужбами. Когда они поняли, что мы не сдадимся, то заставили нас подписать бумаги с отказом от любой музыкальной деятельности. А затем упекли меня в психиатрическую больницу…
Защитник:…В которой мой подзащитный провел более полугода среди диссидентов и буйнопомешанных…
Егор Летов: Но, как известно, общение с хорошими людьми всегда полезно — именно так и появляются новые идеи.
Обвинитель: Пройдя курс лечения в психбольнице и выйдя на свободу, Летов выпускает пять магнитоальбомов: Красный Альбом, Мышеловка, Хорошо! Тоталитаризм и наконец Некрофилия (все в течение 1987 года), а затем перебирается из Омска в Новосибирск, где записывает еще три альбома: Все Идет По Плану, Здорово И Вечно, Армагеддон Попе — один хуже другого. Но и это еще не все… В 1988 году Летов основывает группу под названием КОММУНИЗМ, в состав которой вошли все тот же Кузя Уо и так называемый «Джефф» — Олег Судаков. Эта вконец распоясавшаяся троица стала пародировать лучшие образцы советской культуры — светлые песни духа 50-х, произведения народной и официальной культуры…
Защитник: И это было, конечно, не случайно. Выпустив все вышеназванные альбомы, о которых вскоре заговорила вся страна, музыканты пришли к выводу, что в их творческой концепции все-таки чего-то так и не хватает.
Егор Летов: Мне показалось, что ни один художник в мире не в состоянии выразить абсурдность, кошмарность и игривость окружающей нас действительности адекватней, чем это сделает сама действительность. Так мы разработали новый музыкальный стиль, названный нами «коммунизм-арт», который объемлет и синтезирует все слои мировой культуры — литературу, изобразительное искусство, театр (хэппенинги, акции, перформанс и т. д.), музыку (от конкретной музыки — панк-рока до симфонической, эстрадной и народной). Так появился первый музыкальный альбом КОММУНИЗМА — На Советской Скорости (1988), весь текстовой материал которого был взят из советского песенника периода хрущевской оттепели. В музыкальном плане альбом представлял собой дикую помесь панка и музыкальных композиций а ля Гойя, Поль Мориа. Это был Кайф!
Обвинитель: Этот так называемый «кайф» привел к тому, что в последующих альбомах КОММУНИЗМА — Родина Слышит, Веселящий Газ, Солдатский Сон, Чудо-музыка, Недоверие (все 1989 год) группа продолжает развивать начатую тему, используя (вольное цитирование) тексты из выступлений тт. Суслова и Хо Ши Мина, Ленина и Сталина, а также гг. Достоевского и Толстого, Камю и Кафки. При этом музыка колеблется в необъятных просторах от многоуважаемого композитора Шаинского до СЕКС ПИСТОЛЗ. Вряд ли это можно трактовать иначе, чем кощунство!
Защитник: Вероятно, уважаемый обвинитель напрочь забыл о таких понятиях, как гротеск, иносказание и аллегоричность. Именно благодаря им моему подзащитному удавалось в полной мере живописно изображать весь идиотизм советского образа жизни, нелицеприятно и без прикрас рисовать всю абсурдность совково-коммунистического бытия. Кстати, чуть позднее об этом во весь голос заявили журналы, радио, газеты, телевидение… Ведь не будете же вы отрицать и это???
Обвинитель: Да, но как объяснить откровенные и неприкрытые матерные выражения в текстах песен Егора Летова?
Егор Летов: Протестую! Мат имеет в моих песнях определенную смысловую нагрузку. Конечно, вместо выражения "пошел нах…", можно использовать выражение "пошел к черту", но это будет уже не то…
Обвинитель: Но кассеты с вашими записями слушают и дети!
Защитник: Эти дети, к сожалению, слышат подобные выражение уже с самых пеленок — в семьях, школах, просто на улице. Так называемый бытовой мат.
Обвинитель: Ваша честь! А сейчас мы хотели бы представить суду веские доказательства связи подсудимого с империалистической культурой — в 1988 году во Франции и в США выходят две пластинки с записями песен подсудимого, в 1989 году — еще две, готовится к выходу очередной гигант. Конечно же, это неспроста, особенно если учесть, что столь разборчивые империалисты полностью закрыли глаза на столь немаловажный фактор, как мерзкое звучание группы.
Егор Летов: Плохое качество звука — для нас это вопрос принципиальный. Повторю еще раз: рок для нас — это не музыка, это идея. Такова наша творческая эстетика. Что же касается выхода некоторых наших вещей (45-ка "Кто Сильнее, Тот И Прав!", "Все Идет По Плану!", «Новогодняя» и т. д.) во Франции и в Америке, то позволю напомнить, что к этому времени на Западе записалось уже великое множество советских групп — как роковых, так и попсовых. Лично я считаю, что все это — результат прибабахнутости фирмачей. Ведь там никто по-настоящему в наши дела не врубается. Чтобы они поняли хотя бы одну песню, им надо несколько часов разжевывать ее смысл буквально по словам. Само собой, поэтому мы, в первую очередь, ориентируемся на нашего слушателя. Но, к сожалению, предложений записаться в виниле к нам пока не поступало.
Судья: Что еще может добавить обвинение?
Обвинитель: Ваша честь! Вы разговариваете с наркоманом. Летов систематически употребляет наркотики!
Егор Летов: Действительно, наш последний альбом и все то, чем мы занимаемся в последнее время, навеяно ЛСД. Мы его принимали и будем принимать, я надеюсь. ЛСД — это вещь, которая меняет человека раз и навсегда. Тебе дается некая возможность духовного развития и ты перепрыгиваешь энное количество ступенек на пути наверх, но обратно уже не возвращаешься никогда. Это что-то вроде религиозного опыта. Благодаря ЛСД я научился быть самим собой. Кроме того, раз и навсегда решаются все личные проблемы. Исчезают сомнения, потому что воочию видишь: кем ты являешься и что происходит с тобой и вокруг тебя. После этого не будешь заниматься какой-то ерундой-перестройкой там и прочим. Поймешь, что просто незачем этого делать.
Обвинитель: Господа присяжные! Это же — бред наркомана. Давайте поскорее упрячем его в тюрьму, ну в крайнем случае — обратно в психушку.
Судья: Не вмешивайтесь, я не позволю превратить суд в фарс — мы сами разберемся в степени вины подсудимого. Гражданин Летов, ваше последнее слово!
Егор Летов: Ну вот свели Янкин последний альбом Стыд И Срам — семь ее последних песен. Сами работаем над новым альбомом, как он будет называться, пока не скажу, записано уже более половины материала. Собираемся снять фильм минут на 40, который будет сочетать какие-то вещи урбанистического плана и чудовищную порнографию.
Судья: Говорите по существу!
Егор Летов: Я считал и продолжаю считать, что человек создан для того, чтобы быть свободным. Свобода — единственная вещь, которая чего-нибудь стоит. Во имя ее приходится преодолевать кошмарные преграды. Главное здесь не предать свою высшую сущность, свою высшую цель, тот стержень, которым ты являешься. А все остальное…
Судья: Суд удаляется на совещание…
Подготовил Ю. Беспалов.
РОССИЯ ЕГОРА ЛЕТОВА
Из Сибири принесли долгожданную весть об освобождении.
Усталая и еле живая страна сделала вид, что встрепенулась — хотя ни один почти из ее граждан не знал, как это делается.
Жаждущие красивой гибели и красивых героев-смертников люди обрадованно и обеспокоенно закричали о ветре перемен, едва подозревая, что такой ветер сначала уносит всех, кого может, а уж потом становится ясно, что за перемены придут с ним.
В этой стране никогда не бывает тепло и грустно — либо холодно, либо знойно, и чуть ли не всегда трагедия, замешанная все равно на чем — свадьба ли, похороны ли, неважно.
Люди очертя голову ринулись в свободу, уверовав, что юный штормовой ветер из Сибири несет с собой не просто новые веяния культуры, но и целое мировоззрение, готовое заместить истощенную культурную философию старых центров, прежде всего Москвы и Питера.
Об этом мировоззрении и об этих веяниях надо бы сказать совсем простыми и общепонятными словами, или хоть терминами — но такими, значения которых можно было бы узнать из какого-нибудь справочника. Поэтому прошу любезнейшую публику, особливо юную, забыть на время об "эстетике панка", «драйве», "кайфе" и прочем эзотерическом вздоре. Шутки кончились, а выпендриваться поздно — жизнь без нас узаконила новую культуру, и оттого, что о ней принято говорить на каком-то невероятном жаргоне, она вовсе не изолируется от эстетического прошлого и «остального» настоящего России.
А не приврал ли я — нова ли эта самая новая культура, и насколько она вообще нуждается в том, чтобы ее имманентность духовному бытию страны доказывалась? А если доказывать, то чем?..
Молодостью исчерпывается жизнь, как бы мы, глупые, ни старались убедить себя в обратном. За молодостью — дай-то Бог каждому, пока приходит пора отдавать приобретенное с процентами, а бедная жизнь едва теплится в воспоминаниях. Чем ярче воспоминания, тем больше должны быть отдаваемые проценты — это старо и банально.
Молодость культуры — пора экстенсивного освоения вновь открываемых ресурсов, сопровождаемого безудержными взрывами радости и веселья. Новая же культура России уж лет семь-восемь как платит по счетам — вот вам и ее так называемая новизна.
Люди, эту культуру олицетворяющие, давно известны если не всем, то многим — главное, что известны так называемой молодежи. Мнениями старшего поколения, видимо, нужно пользоваться чрезвычайно осторожно: оно взрослело в такие времена, когда, взрослея, каменеешь, и после даже большие праздники приходятся то не к месту, то не ко времени. Потом ведь вот еще что: очень трудно о чем-либо говорить с традиционно русским обществом, ибо его наследственная некрофилия давно стала темой не только научных изысков, но и досужей трепотни, неизмеримо более ценной для людей, чем наука.
Новая культура и тут не оплошала: "Поплачь о нем, пока он живой, люби его таким, какой он есть".
Робкий вопрос: а можно просто любить, не оплакивая?
Нынешние властители русских умов и сердец словно сговорились самой жизнью своей ответить "нет".
Это, как правило, глубоко трагические фигуры, и их духовных предков естественно искать среди трагических фигур ушедшего, но не забытого искусства.
Чувствую себя обязанным начать с Пушкина — но только из вежливости, ибо, если его и вовсе не упомянуть, будет некрасиво. Явные же предшественники Башлачева, Летова, Ревякина, Янки и других — в гораздо менее отдаленном прошлом.
Вся современная русская поэзия как-то почти бессознательно воспиталась на «форели» и «Лазаре» Кузьмина — знаю, очень спорное и очень невежливое утверждение, но даже не осмелюсь его доказывать — тут и завязнуть недолго. Оставим любезным читателям возможность самим судить о правильности или ложности этого постулата.
Наследников у Кузьмина, естественно, не оказалось, а в 60-х вдруг оказался один запоздалый — ох, как зачешутся кулаки у официальной критики, когда узнают, кого я имею в виду! Прошу у всех прощения за наглость — но его зовут Владимир Высоцкий.
Дальше — не совсем напрямую, а как-то через Шукшина — очарованный смертник Башлачев, не пожалевший себя и своих невообразимых стихов, чтобы дать — да не каким попало, а именно русским, более всех в том нуждавшимся — понятие о саморазрушении личности и об утере гармонии как о величайшем триумфе творчества.
Кажется, принято считать Янку не то ученицей, не то наследницей, не то "бабьей песней" Башлачева. По-моему, это слегка для ее памяти уничижительно — ибо при ближайшем рассмотрении все «отражения» и "параллельные места" оказываются фальшивыми. Исторические корни ее поэзии, видимо, те же, что и у Башлачева, но совсем свой генезис, совсем особый путь и совсем самостоятельная, и тоже триумфальная, потеря гармонии.
Этих двух гениальных русских поэтов роднит не стилистика и не техника, а прежде всего то, что они не написали ничего лишнего.
Зато в избытке лишних стихов у другого якобы панка, якобы анархиста, якобы черт знает кого еще, а в действительности гениального русского поэта Егора Летова.
Что-то вроде бы как я слишком увлекся всякими шокирующими читателя заявлениями. Ну, в самом деле, кому из летовских фэнов (черт бы побрал этот навязчивый жаргон) пришло бы в голову, что их кумир (какое мерзкое слово!) — не волосатое пугало для добропорядочных обывателей, не какой- нибудь ошалелый ниспровергатель устоев, не рок-лицедей, откалывающий коленца на самых предосудительных сценах, а русский поэт, место которого мало что в одном ряду с Башлачевым, Ревякиным и Янкой, но также и с Высоцким, Кузьминым, Лермонтовым? Аргументация?
Никакой. Общественному мнению угодно было узаконить время в качестве единственного судьи для произведений искусства. Эта выдумка, ей-богу, очаровательно, но судить — значит выбирать между разными точками зрения или, что плодотворнее, интегрировать их. Нельзя же допустить, чтобы пропало впустую такое суждение о Летове, раз оно существует. Поэтому гораздо важнее вовремя высказать это суждение, нежели утруждать себя и других доказательствами его справедливости. А то как бы не проморгать Летова, пока проходит необходимое для суда время. Башлачева вот проморгали.
Нас, российских граждан, никак нельзя упрекнуть в недостатке любви к отчизне, но вот какая неприятность: мы любим прежде всего причитать над ней и оплакивать ее, так же как и своих духовных вождей. Как любит родную землю новая культура?
А кого об этом спросить? На кого равняться? С кем согласовывать сове, кровное понятие о том, что такое Россия?
К тому же они и сами себя оплакивали заранее. "Нас убьют за то, что мы гуляли по трамвайным рельсам". Могло ли в искусстве прошлого появиться что-либо столь же страшное, бытово-прозаическое и точное? Наверное, можно не отвечать.
Башлачева и Янку уже убили за то, что они гуляли по трамвайным рельсам. А ведь оба предупреждали: у Янки было «Домой», у Башлачева — «Ванюша». Первое — истерический вопль, осознание невыполнимости задачи, стремление, пусть ценой нескончаемого наказания, вернуться из "священного края изгнания" (Волошин — помните?) в то целое, из коего некогда была исторгнута (здесь — "изгнана") эта душа. Второе — начало и конец возвращенья домой. Уже не страшно — страшно, когда душа только вопиет к своему создателю, просясь обратно от непосильной тяжести возложенных на нее трудов. А когда "душа в загуле", когда "заносит тело" — страшно тем, кому неведомы ни сам «загул», ни те высокие цели, провал служения которым он знаменует. Непонятно и жутко — оттого и страшно.
Но это начало и конец. Как осуществляется переход от загула к"…и тихо встанет печаль немая, не понимая, зачем зарыли" — останется неизвестным: произведение завершается снежным и лунным полем, в котором не надо беспокоиться о гармонии, ибо последней уже не может не быть, и забота об этом теперь в надежных и недостижимых руках.
Башлачев избавил себя и своего слушателя от самого страшного — от середины. Какова она?
Процитированное выше и есть Прыг-скок, та самая середина, раскрывающая тайну перехода потерянной гармонии души от «загула» к снежному лунному полю: "ниже кладбища, выше солнышка" — так и совершается этот путь.
До Прыг-скока Летов работал очень много, необычайно результативно и важно для себя и публики, и столь же бесполезно для поэзии. Он написал множество песен, сделавших ему имя и доказавших аудитории, что этого пророка стоит слушать, что не зря он сюда пришел и не чужой он тем людям, до которых он хотел достучаться и достучался. Но что за польза русской культуре от оголтелой антисоветчины, бурных острот и чудесного, неподражаемого мата? То есть польза-то, конечно, есть, и немалая, но как-то лучше, когда ее приносят те, кто не может принести большей пользы. А у нас, слава Богу, на все эти штучки есть "специальные в штате мастера": антисоветчиной заведует Солженицын, талантливейшими и остроумнейшими хохмами вполне может завалить весь белый свет дядя Саша Лаэртский, а по части матерщины… ну, нет уж, никаких Лимоновых я в пример приводить не буду — кстати, он-то как раз не умеет, только количеством берет. Впрочем, хоть я и нежно люблю русский мат, должен все же заметить, что на нем свет клином не сошелся…
Усталая и еле живая страна сделала вид, что встрепенулась — хотя ни один почти из ее граждан не знал, как это делается.
Жаждущие красивой гибели и красивых героев-смертников люди обрадованно и обеспокоенно закричали о ветре перемен, едва подозревая, что такой ветер сначала уносит всех, кого может, а уж потом становится ясно, что за перемены придут с ним.
В этой стране никогда не бывает тепло и грустно — либо холодно, либо знойно, и чуть ли не всегда трагедия, замешанная все равно на чем — свадьба ли, похороны ли, неважно.
Люди очертя голову ринулись в свободу, уверовав, что юный штормовой ветер из Сибири несет с собой не просто новые веяния культуры, но и целое мировоззрение, готовое заместить истощенную культурную философию старых центров, прежде всего Москвы и Питера.
Об этом мировоззрении и об этих веяниях надо бы сказать совсем простыми и общепонятными словами, или хоть терминами — но такими, значения которых можно было бы узнать из какого-нибудь справочника. Поэтому прошу любезнейшую публику, особливо юную, забыть на время об "эстетике панка", «драйве», "кайфе" и прочем эзотерическом вздоре. Шутки кончились, а выпендриваться поздно — жизнь без нас узаконила новую культуру, и оттого, что о ней принято говорить на каком-то невероятном жаргоне, она вовсе не изолируется от эстетического прошлого и «остального» настоящего России.
А не приврал ли я — нова ли эта самая новая культура, и насколько она вообще нуждается в том, чтобы ее имманентность духовному бытию страны доказывалась? А если доказывать, то чем?..
Молодостью исчерпывается жизнь, как бы мы, глупые, ни старались убедить себя в обратном. За молодостью — дай-то Бог каждому, пока приходит пора отдавать приобретенное с процентами, а бедная жизнь едва теплится в воспоминаниях. Чем ярче воспоминания, тем больше должны быть отдаваемые проценты — это старо и банально.
Молодость культуры — пора экстенсивного освоения вновь открываемых ресурсов, сопровождаемого безудержными взрывами радости и веселья. Новая же культура России уж лет семь-восемь как платит по счетам — вот вам и ее так называемая новизна.
Люди, эту культуру олицетворяющие, давно известны если не всем, то многим — главное, что известны так называемой молодежи. Мнениями старшего поколения, видимо, нужно пользоваться чрезвычайно осторожно: оно взрослело в такие времена, когда, взрослея, каменеешь, и после даже большие праздники приходятся то не к месту, то не ко времени. Потом ведь вот еще что: очень трудно о чем-либо говорить с традиционно русским обществом, ибо его наследственная некрофилия давно стала темой не только научных изысков, но и досужей трепотни, неизмеримо более ценной для людей, чем наука.
Новая культура и тут не оплошала: "Поплачь о нем, пока он живой, люби его таким, какой он есть".
Робкий вопрос: а можно просто любить, не оплакивая?
Нынешние властители русских умов и сердец словно сговорились самой жизнью своей ответить "нет".
Это, как правило, глубоко трагические фигуры, и их духовных предков естественно искать среди трагических фигур ушедшего, но не забытого искусства.
Чувствую себя обязанным начать с Пушкина — но только из вежливости, ибо, если его и вовсе не упомянуть, будет некрасиво. Явные же предшественники Башлачева, Летова, Ревякина, Янки и других — в гораздо менее отдаленном прошлом.
Вся современная русская поэзия как-то почти бессознательно воспиталась на «форели» и «Лазаре» Кузьмина — знаю, очень спорное и очень невежливое утверждение, но даже не осмелюсь его доказывать — тут и завязнуть недолго. Оставим любезным читателям возможность самим судить о правильности или ложности этого постулата.
Наследников у Кузьмина, естественно, не оказалось, а в 60-х вдруг оказался один запоздалый — ох, как зачешутся кулаки у официальной критики, когда узнают, кого я имею в виду! Прошу у всех прощения за наглость — но его зовут Владимир Высоцкий.
Дальше — не совсем напрямую, а как-то через Шукшина — очарованный смертник Башлачев, не пожалевший себя и своих невообразимых стихов, чтобы дать — да не каким попало, а именно русским, более всех в том нуждавшимся — понятие о саморазрушении личности и об утере гармонии как о величайшем триумфе творчества.
Кажется, принято считать Янку не то ученицей, не то наследницей, не то "бабьей песней" Башлачева. По-моему, это слегка для ее памяти уничижительно — ибо при ближайшем рассмотрении все «отражения» и "параллельные места" оказываются фальшивыми. Исторические корни ее поэзии, видимо, те же, что и у Башлачева, но совсем свой генезис, совсем особый путь и совсем самостоятельная, и тоже триумфальная, потеря гармонии.
Этих двух гениальных русских поэтов роднит не стилистика и не техника, а прежде всего то, что они не написали ничего лишнего.
Зато в избытке лишних стихов у другого якобы панка, якобы анархиста, якобы черт знает кого еще, а в действительности гениального русского поэта Егора Летова.
Что-то вроде бы как я слишком увлекся всякими шокирующими читателя заявлениями. Ну, в самом деле, кому из летовских фэнов (черт бы побрал этот навязчивый жаргон) пришло бы в голову, что их кумир (какое мерзкое слово!) — не волосатое пугало для добропорядочных обывателей, не какой- нибудь ошалелый ниспровергатель устоев, не рок-лицедей, откалывающий коленца на самых предосудительных сценах, а русский поэт, место которого мало что в одном ряду с Башлачевым, Ревякиным и Янкой, но также и с Высоцким, Кузьминым, Лермонтовым? Аргументация?
Никакой. Общественному мнению угодно было узаконить время в качестве единственного судьи для произведений искусства. Эта выдумка, ей-богу, очаровательно, но судить — значит выбирать между разными точками зрения или, что плодотворнее, интегрировать их. Нельзя же допустить, чтобы пропало впустую такое суждение о Летове, раз оно существует. Поэтому гораздо важнее вовремя высказать это суждение, нежели утруждать себя и других доказательствами его справедливости. А то как бы не проморгать Летова, пока проходит необходимое для суда время. Башлачева вот проморгали.
Нас, российских граждан, никак нельзя упрекнуть в недостатке любви к отчизне, но вот какая неприятность: мы любим прежде всего причитать над ней и оплакивать ее, так же как и своих духовных вождей. Как любит родную землю новая культура?
А кого об этом спросить? На кого равняться? С кем согласовывать сове, кровное понятие о том, что такое Россия?
К тому же они и сами себя оплакивали заранее. "Нас убьют за то, что мы гуляли по трамвайным рельсам". Могло ли в искусстве прошлого появиться что-либо столь же страшное, бытово-прозаическое и точное? Наверное, можно не отвечать.
Башлачева и Янку уже убили за то, что они гуляли по трамвайным рельсам. А ведь оба предупреждали: у Янки было «Домой», у Башлачева — «Ванюша». Первое — истерический вопль, осознание невыполнимости задачи, стремление, пусть ценой нескончаемого наказания, вернуться из "священного края изгнания" (Волошин — помните?) в то целое, из коего некогда была исторгнута (здесь — "изгнана") эта душа. Второе — начало и конец возвращенья домой. Уже не страшно — страшно, когда душа только вопиет к своему создателю, просясь обратно от непосильной тяжести возложенных на нее трудов. А когда "душа в загуле", когда "заносит тело" — страшно тем, кому неведомы ни сам «загул», ни те высокие цели, провал служения которым он знаменует. Непонятно и жутко — оттого и страшно.
Но это начало и конец. Как осуществляется переход от загула к"…и тихо встанет печаль немая, не понимая, зачем зарыли" — останется неизвестным: произведение завершается снежным и лунным полем, в котором не надо беспокоиться о гармонии, ибо последней уже не может не быть, и забота об этом теперь в надежных и недостижимых руках.
Башлачев избавил себя и своего слушателя от самого страшного — от середины. Какова она?
Никакими цитатами не дать понятия об этом тому, кто этого не слышал. Приведу несколько отзывов моих друзей и знакомых. Один сказал, что, услыщь он это произведение в подходящую пору, он бы повесился. Другой, прослушав, сказал изменившимся голосом, что он теперь, пожалуй, пойдет домой, ибо не в состоянии сегодня больше ни говорить что-либо осмысленное, ни делать что бы то ни было, и вообще после этого не чувствует себя человеком. Третий — панк школьного возраста — заявил, что Егора он обожает и крепко в него врубается (о, дьявол!), только вот Прыг-скок и Русское Поле Экспериментов — ерунда.
"Двинулось тело кругами по комнате,
без всяких усилий, само по себе…
Закрылись кавычки, позабылись привычки…
Прохудилась кожа, опустела рожа…
Вода играет, воск плывет,
дитя умирает — старичок поет…"
Процитированное выше и есть Прыг-скок, та самая середина, раскрывающая тайну перехода потерянной гармонии души от «загула» к снежному лунному полю: "ниже кладбища, выше солнышка" — так и совершается этот путь.
До Прыг-скока Летов работал очень много, необычайно результативно и важно для себя и публики, и столь же бесполезно для поэзии. Он написал множество песен, сделавших ему имя и доказавших аудитории, что этого пророка стоит слушать, что не зря он сюда пришел и не чужой он тем людям, до которых он хотел достучаться и достучался. Но что за польза русской культуре от оголтелой антисоветчины, бурных острот и чудесного, неподражаемого мата? То есть польза-то, конечно, есть, и немалая, но как-то лучше, когда ее приносят те, кто не может принести большей пользы. А у нас, слава Богу, на все эти штучки есть "специальные в штате мастера": антисоветчиной заведует Солженицын, талантливейшими и остроумнейшими хохмами вполне может завалить весь белый свет дядя Саша Лаэртский, а по части матерщины… ну, нет уж, никаких Лимоновых я в пример приводить не буду — кстати, он-то как раз не умеет, только количеством берет. Впрочем, хоть я и нежно люблю русский мат, должен все же заметить, что на нем свет клином не сошелся…