Левашов Виктор. Провокация

вымараны. Даже на круглой гербовой печати был замазан адрес
нотариальной конторы.

- Что скажете? - поинтересовался Мюйр.
- Это копия. А где подлинник? - спросил Томас.
- Вы увидите его. В моих руках. И после этого я его
уничтожу. При вас. Когда получу дарственную на половину
наследства вашего деда.
- Кому он все завещал?
- Не вам.
- Не мне. Это понятно. Я бы очень удивился, если бы
мне. Потому что он не подозревал о моем существовании. Кому?
- А вот этого вы не узнаете никогда. И не нужно вам
этого знать. Скажу только одно. Чтобы вас не мучили
угрызения совести. То лицо, которому ваш дед завещал свое
имущество, не примет наследства. Откажется от него в пользу
государства. Мы с вами, разумеется, патриоты. Но не до такой
же степени, не так ли? Дарить государству сто миллионов
долларов - это уже не патриотизм.
- А что? - заинтересовался Томас. - Национализм?
- Идиотизм. Я оставлю вам эту ксерокопию. Изучите.
Завещание - ключ к тем самым миллионам. Подлинник,
разумеется, а не ксерокопия. И он пока останется у меня.
Мюйр закрыл кейс и обратился ко мне:
- Проводите меня, юноша. Вообще-то я всегда хожу
пешком. Это полезно для здоровья. Но сегодня мне нужно
кое-куда заехать. Надеюсь, Томас разрешит мне
воспользоваться его автомобилем. И, если честно, я немного
устал. Больше семидесяти восьми лет мне, конечно, чаще всего
не дают. Но все-таки мне уже семьдесят девять.
У дверей кабинета его остановил вопрос Риты:
- Господин Мюйр, зачем вам пятьдесят миллионов
долларов? Вы собираетесь жить вечно?
Мюйр обернулся и с интересом взглянул на нее.
- Вы задали забавный вопрос, госпожа Лоо. Очень
забавный. Зачем мне пятьдесят миллионов долларов? Право, не
знаю.
Он немного подумал, затем пригладил кончиком мизинца
усы и произнес:
- Впрочем, нет. Знаю. Это меня развлечет.
С тем и вышел, унося с собой всю мерзость уходящего ве-
ка, из которого, как из змеиной кожи, уже выползал новый
век, двадцать первый от Рождества Христова.

Но и век двадцатый был еще жив, еще смердел.

- Рита Лоо, свяжитесь с приемной господина Анвельта,
президента компании "Foodline-Balt", - распорядился Томас. -
Передайте Крабу, что господин Ребане желает видеть его у
себя через час. И пусть не опаздывает, бляха-муха!

IV

Президент компании "Foodline-Balt" Стас Анвельт,
которого его сотрудники за глаза, а чаще даже только про
себя называли Крабом, слушал отчет начальника юридического
отдела, когда в его кабинет вошла секретарша и на своем
аристократичном эстонском сообщила, что позвонила
пресс-секретарь господина Ребане и распорядилась передать
господину Анвельту, что господин Ребане желает видеть
господина Анвельта у себя в номере гостиницы "Виру" через
час и хочет, чтобы господин Анвельт прибыл без опоздания.
Анвельт даже не сразу понял, о чем речь:
- Кто позвонил?
- Пресс-секретарь господина Томаса Ребане госпожа Рита
Лоо.
- И что? О чем она распорядилась?
- О том, что господин Ребане желает видеть господина
Анвельта...
- Так и сказала? "Желает видеть"?
- Не совсем. Я передаю смысл.
- А как она сказала?
- Я не уверена, что мне следует это повторять.
- А я уверен!
- Она сказала: "Передайте своему Крабу, что господин
Ребане..."
- Хватит! Я понял. Передайте этой сучонке, чтобы она
передала своему Фитилю, что господин Анвельт...
- Будет у него точно в назначенное время, - закончила
его фразу Роза Марковна. - Спасибо, деточка. Идите
работайте.
Секретарша вышла. Анвельт с недоумением уставился на
Розу Марковну.
- Я хотел сказать не это!
- "Это" вы скажете ему при встрече. Но на вашем месте я
бы сначала послушала, что скажет он. Это может быть важным.
- Важным?! - изумился Анвельт. - То, что скажет Фитиль?
Он может сказать мне что-то важное?! Он - мне?!
- Мы поговорим об этом потом, - прервала его Роза
Марковна. - Продолжайте, - кивнула она юристу.
Совещание продолжилось. Стас Анвельт закурил "гавану",
утопил короткое тяжелое тело в мягком офисном кресле с
высокой спинкой, спрятался в нем, как краб в нору, поглядывал
оттуда остро, злобно своими маленькими крабьими глазками. Он
почти не слушал. Он думал.

Совещания, которые в конце каждого месяца президент
компании "Foodline-Balt" проводил со своими ведущими
специалистами, правильнее было назвать собеседованиями. Сам
он называл это "подбивать бабки". Собственно, все бабки были
к этому дню уже подбиты, все отчеты составлены - и
официальные, для налоговиков, и неофициальные, для себя.
Совещания преследовали другую цель. Главные менеджеры,
экономисты и юристы входили в кабинет президента по одному,
отчитывались о своей работе за минувший месяц и излагали
планы на будущее. Анвельт молча слушал, изредка задавал
уточняющие вопросы, и порой создавалось впечатление, что
целью его было не выслушать человека, а пристально его
рассмотреть, просветить, как рентгеном. Понять.
Да так оно, пожалуй, и было.
Третьим участником этих собеседований всегда была Роза
Марковна Штейн. В штатном расписании компании она значилась
главным менеджером по кадрам, но все знали, что без
ее одобрения Анвельт не принимает ни одного важного решения.
В ход совещаний она никогда не вмешивалась, сидела в стороне
- седая, грузная, в неизменной черной хламиде до пят, с
выражением холодности на патрицианском лице - курила
коричневые сигареты "More" и время от времени делала
какие-то пометки в узком черном блокноте. Когда
собеседования заканчивались, она еще некоторое время
оставалась в кабинете Анвельта, потом уходила, а он вызывал
секретаршу и диктовал приказ.
"Подбивание бабок" завершалось совещанием Анвельта с
начальником охраны Лембитом Сымером, необщительным
эстонцем с холодными рыбьими глазами, бывшим офицером
полиции. Никто не знал, о чем они говорят, но через некоторое
время выяснялось, что строптивый партнер пошел на уступки, а
возникший конкурент вдруг утратил интерес к оптовой торговле
продуктами.
На следующее утро приказ вывешивали на доске объявлений
в холле. Из него сотрудники узнавали, что кому-то повышен
оклад, кому-то срезан, а кто-то уволен. Без объяснения
причин. Не за ошибки, за ошибки Анвельт вздрючивал в рабочем
порядке и в выражениях не стеснялся. Главная причина всегда
была в другом: человек исчерпал свой ресурс, стал ненужным.
И все в компании знали, что окончательный вердикт выносит
эта пожилая дама, а Стас Анвельт только утверждает его своей
старательной подписью, украшенной завитушками таким образом,
что первая буква напоминала $.

Президент компании "Foodline-Balt" пользовался людьми,
как вещами. У каждой вещи есть своя цена. И у каждой вещи
есть свое назначение. Как и у каждого человека. За вещи
платишь, они тебе служат. Когда вещь становится ненужной, ее
заменяют другой, нужной. Для кого-то и он сам был вещью. И
считал, что это нормально, правильно. Разница между ним и
его подчиненными была в том, что он был нужной вещью. Без
которой не обойтись. И следовательно - дорогой вещью. Он
верил, что в конце концов придет время, когда он перестанет
быть вещью. Потому что купить его не сможет никто. Это и
есть главное в человеке - его цена. А все остальное разговор
в пользу бедных.
Но были два человека, которые выпадали из этой простой
и понятной системы ценностей. Одним была Роза Марковна.
Анвельт перед ней терялся. Она не лезла ни в какие ворота.
Она могла прочитать пустяковую заметку в газете и сказать:
"Срочно посылайте людей в Ригу, скоро там повалятся цены на
все продукты. Пусть заключают долгосрочные контракты". А
почему? Потому что московский мэр Лужков намекнул - тогда
еще только намекнул - что хочет стать президентом России. Стас
раз десять перечитал эту заметку и ничего не понял. Но к
совету прислушался. И в самом деле: Лужков призвал
бойкотировать латвийские продукты в знак протеста против
дискриминации русскоязычного населения, латыши затоварились,
цены рухнули, а когда снова поднялись, у "Foodline-Balt"
были уже контракты на поставку масла и сыра из Латвии по
половинной цене.
То же было с бельгийской курятиной. Диоксин, диоксин. А
оказалось, что никакого диоксина и не было, просто в
Евросоюзе, бывшем Общем рынке, произошла маленькая
войнушка. Но как могла это прочухать эта старая еврейка? Она
объяснила: "Я уже лет тридцать ем на завтрак по два яйца. В
них холестерин. А он, как пишут, вреден. И еще я помню
большую статью в "Правде", где утверждалось, что самое
полезное в картошке - кожура, очистки". И снова Анвельт не
понял, какая связь между картофельными очистками и тем, что
она ест на завтрак, с ценами на бельгийских кур. Но
контрактов назаключал. Чистой прибыли это принесло около
шестисот тысяч баксов.
Но дело было даже не в ее умении делать выводы из самых
далеких от их бизнеса фактов, а в чем-то совсем другом.
Конечно, она была доктором наук и все такое. Но платил-то ей
он. И значит, это она для него должна быть вещью. Но она не
была вещью. Наоборот, это он чувствовал себя перед ней вещью.
При этом вещью какой-то обидно дешевой. Ширпотребом. И она
даже не считала нужным скрывать, что относится к нему как к
вещи. Но, понимая это, Анвельт даже обидеться на нее не мог.
Она существовала где-то в другой плоскости жизни, куда его
обиды не достигали.
Вторым человеком, вызывавшим у него сомнения в верности
своего представления о людях и их ценности, был, как ни
странно, Фитиль. Внук национального героя Эстонии Томас
Ребане. Задолго до того, как он оказался внуком. В
молодости, когда они на пару работали у "Березок", Анвельт
по своей цене был под ним. Теперь же он мог купить сто таких
Фитилей. И все-таки вещью Фитиль не был. Он жил так, словно
сам мог купить сто Крабов вместе с его миллионным бизнесом,
а не покупает потому, что это его не колышет. Колышет же его
врезать в веселой компании, забуриться куда-нибудь с
телками. А что завтра ему похмелиться не на что будет, об
этом даже не думал. Стопарь сам придет на кривых ножках. И
ведь всегда приходил, бляха-муха!
В тот памятный день, когда удрученный жизнью Фитиль
пришел к нему и смиренно попросил совета, к какому бы делу
ему приткнуться, Анвельт понял, что справедливость
восторжествовала, что жизнь подтвердила его правоту. И он
дал ему хороший совет заняться российской недвижимостью, дал
от души, за удовольствие чувствовать себя в полном порядке.
А потом спохватился: а я-то сам почему не встреваю в этот
крутой бизнес? Другим даю советы, а сам сижу на куриных
окорочках. Прямо как затмение было, а после разговора с
Фитилем вдруг прояснилось.
Но тут вышел полный облом. Фитиль каким-то чудом
вовремя соскочил, а он после августовского кризиса в России
попал на такие бабки, что даже страшно было подсчитывать.
Полбеды, что жилье обесценилось больше чем вдвое, гораздо
хуже было, что он остался с огромной незавершенкой на руках
- с недостроенным жилым кварталом в Смоленске. И бросить
нельзя, и достраивать разорение. А валютный кредит, взятый
черным налом, обрастал процентами, распухал, как дрожжевая
квашня в теплой печной загнетке. А что будет, когда истечет
срок возврата кредита? Включится счетчик.
Он перестал спать ночами. Бодал подушку, простыни
скатывал в жгут. А когда понимал, что заснуть не удастся,
вставал, шел в ванную и до рассвета стирал белье в
итальянской мраморной джакузи от Роберто Патаккиа. Все, что
попадалось на глаза. Стирал руками, намыливая простыни и
полотенца сандаловым мылом по пять долларов за кусок. Это
немного успокаивало. А когда стирать было нечего, усаживался
на кухне и выметал из холодильника все подряд, не чувствуя
вкуса. Это тоже успокаивало.
Отвлечься, конечно, можно было и другим способом:
засадить бутылку "Камю". Или две. Но Анвельт не пил. Пить
можно, когда ты в порядке. А когда жизнь взяла за горло,
пить нельзя. Это всегда плохо кончается. И среди тяжелых
ночных кошмаров почему-то особенно язвила мысль, что и тут
Фитиль увернулся, даже не заметив опасности. Эта
уязвленность была мелочью, комариным укусом на фоне
навалившихся на Анвельта проблем. Но очень противным. Так,
очень. Особенно когда не можешь согнать комара и даже
почесать место укуса.
Он не понял, для чего Юргену Янсену понадобилось
затевать такую сложную и дорогостоящую комбинацию с
компьютерами, имевшую целью всего-навсего оттягать у Фитиля
его студию, сделать его бомжом. Но не без удовольствия взял
на себя главную роль. Проблемы проблемами, но прихлопнуть
нахального занудливого комара - почему нет? Но и это
кончилось странно. Вместо того, чтобы бесследно сгинуть,
Фитиль снова вынырнул. И где! На презентации фильма "Битва
на Векше"! Внук национального героя Эстонии! Замелькал в
телевизоре, интервью дает. Он еще, оказывается, и художник!
Но Анвельт-то знает, какой он художник. Он художником стал с
подачи Розы Марковны и его, Анвельта. Так нате вам, в
Мюнхене выставляется, в "Новой пинакотеке", которая у
немцев, если Фитиль не соврал, как Эрмитаж. Даже статьи в
журналах про его картину пишут. Вот же везунчик, блин. Про
таких говорят, что они в детстве говно ели. А он, Анвельт,
что в детстве ел? Повидло?

В детстве президент компании "Foodline-Balt" Стас
Анвельт ел что было. Чаще всего были вареные макароны,
обжаренные на маргарине в огромной, полуметрового диаметра
сковороде. Ее как раз хватало на пять ртов. Стас был младшим
из двух братьев и двух сестер, но почему-то самым
прожорливым. За это его шпыняли. Бывала треска, отец покупал
ее у рыбаков в порту и приносил, когда не забывал в пивной
или не терял по дороге. Часто мать покупала мороженую
мойву, жарила на комбижире, вонь разносилась на всю
коммуналку. Соседи закрывались по своим комнатам, но не
выступали, можно было нарваться.
Одна из соседок работала в общепите, продукты таскала
сумками. Однажды она варила курицу и забыла на ночь унести
кастрюлю из кухни. Маленький Стас сначала немного отщипнул,
попробовал, потом немного еще. Он и сам не понял, как
получилось, что он съел всю курицу. Мать выдрала его
бельевой веревкой. И потом долго еще, пока не стал взрослым,
когда случалось есть курицу, у него было такое чувство,
будто бы он ворует.
Тогда же, в детстве, наполнилось влекущим содержанием
слово "общепит". "Общепит" - это было что-то сказочно-
избыточное, как витрины центрального гастронома.
Это и определило его судьбу. В армии он попал в школу
поваров, отслужил в Казахстане в солдатской столовой. После
дембеля устроился коком на сейнер. Из рейсов привозил
шмотки, сбывал фарце. А потом и сам стал фарцевать. Тогда и
познакомился с Фитилем, стал работать с ним в паре. Фитиль
мастерски работал. В доверие к любому клиенту влезал на раз,
без мыла. Работали в основном у "Березок", но случалось и на
авторынке. Кидали приезжих. Они пригоняли в Таллин свои
тачки, потому что здесь они уходили по максимуму. Тут в ход
шли "куклы". Фитиль и с ними управлялся не хуже, чем с
чеками.
Но Анвельт понимал, что это не бизнес. Бабки были
легкие, но само дело было очень стремным. Да и настоящие
бабки были все же не здесь. Они были в общепите. Туда он и
устроился после того, как вымучил диплом торгового
техникума, - снабженцем в райторг. А когда разрешили
кооперативы, понял, что пришло его время.
Это было счастливое для него время. Он уволился из
райторга, арендовал небольшой павильон возле морского
вокзала и открыл там кафе-закусочную. Сначала всего на три
столика. В меню были сосиски и кофе. Когда сосиски доставать
стало трудно, заменил их рублеными бифштексами. За мясом
ездили братья на хутора, одна сестра работала буфетчицей,
вторая официанткой, мать крутила фарш, а отца приспособили в
сторожа. Сам Анвельт стоял за плитой.
Дело пошло. Место было бойкое, цены умеренные.
Поставили еще два столика, стало двадцать посадочных мест.
Больше расширяться было некуда. И тут Стаса озарила хорошая
мысль. Он стал делать гамбургеры. Ведь что такое гамбургер?
Та же котлета в булке. Оборот сразу вырос. Стас поставил
лотки на Балтийском вокзале, на автовокзале, возле
центрального рынка. Один брат остался на снабжении, второй
на "рафике" развозил гамбургеры по точкам. Стас быстро
вернул все вложенные в дело бабки, заработанные на фарце и у
"Березок", пошла чистая прибыль. На нее он купил сначала
пять небольших белых автоприцепов-"тонаров", оборудованных
холодильниками и плитами на балонном газе, расширил
ассортимент. Потом еще пять.
Тут-то на него и наехали...

Из глубокой задумчивости Анвельта вывело деликатное
покашливание начальника юридического отдела. Он закончил
отчет и ждал вопросов. Вопросов у Анвельта не было. Мужик
еще не на излете, тянет. Он вопросительно взглянул на Розу
Марковну, та кивнула. Юрист вышел. Анвельт потянулся к
интеркому вызвать главного менеджера по продажам, но
задержал руку. Раскурил погасшую сигару и развернул кресло к
Розе Марковне. Спросил, разглядывая ее так, будто решал,
уволить ее немедленно или погодить - дать поработать,
проявить себя:
- Так что же, по-вашему, может мне сообщить Фитиль? Вы
сказали - важное. Что?
Вместо ответа она внимательно посмотрела на него и
спросила:
- Сколько вы вложили в российскую недвижимость?
- Вас это не касается!
- Касается, Анвельт. Потому что компания
"Foodline-Balt", насколько я понимаю, на грани банкротства.
Или уже за гранью?
- С чего вы это взяли? - возмутился он.
- А вы посмотрите на себя в зеркало. Сколько вы
прибавили за последние месяцы? Килограммов двадцать?
Бессонница? Едите по ночам?
Сука. Вот же сука. Но как она узнала?
- Это довольно обычная реакция многих людей на стресс,
- объяснила Роза Марковна, угадав причину его недоумения. -
Не думаю, что ваш стресс может вызвать несчастная любовь.
Или тревоги о судьбах родины. Значит, бизнес. Какой вы взяли
кредит? На какой срок? Под какие проценты? У кого?
- Чего это вы меня допрашиваете? - огрызнулся он. - И
не подумаю отвечать!
- Это тоже ответ. Кредит большой. Проценты большие.
Срок маленький. А кредитор человек очень серьезный. Так?
Анвельт промолчал.
Роза Марковна неодобрительно покачала головой:
- Умиляет ваша уверенность, что нет такого куска, отку-
сив который вы не смогли бы проглотить. Есть такой кусок,
Анвельт. Сейчас он у вас в горле. Почему вы со мной не
посоветовались?
- А что вы могли посоветовать? "Не лезьте в это дело,
Стас Анвельт?"
- Да. Такой совет я бы вам и дала. И если бы вы ему
последовали, вам не пришлось бы сейчас думать, как выскочить
из этого дела. И при этом остаться живым.
Анвельт раздавил в пепельнице сигару, хмуро спросил:
- И что, по-вашему, мне теперь делать?
- Не знаю. Знаю, чего делать не нужно.
- Чего?
- Того, о чем вы думаете по ночам.
- Да откуда вам знать, о чем я думаю по ночам?!
- Кредит вы взяли черным налом?
- И что? Все так делают!
- Об этом вы и думаете: как замочить кредитора. В чем
дело? - перебила себя Роза Марковна, заметив гримасу,
перекосившую лицо Анвельта. - Я сказала что-то не то?
- Вы очень грубо выражаетесь. "Замочить". Так говорят
бандиты.
- Я стараюсь говорить на понятном вам языке.
- Я бизнесмен, бляха-муха!
- Это я и имела в виду. Не понимаю вашего недовольства.
"Замочить". Вполне приличный эвфемизм. Мне следовало сказать
"убить"?
- Убрать, - буркнул Анвельт.
- Да, это не столь брутально. Ладно, убрать. Так вот,
воздержитесь. На это есть две причины. И обе очень
серьезные. Ситуация может сложиться для вас благоприятно. В
Эстонии скоро может возникнуть ажиотажный спрос на жилье в
России. Это поможет вам выкрутиться. Навара не получите, но
концы с концами сведете.
- Спрос? - переспросил он. - С чего это ему возникнуть?
- Трудно иметь с вами дело, - вздохнула Роза Марковна.
- Напрягитесь. Вы же умеете думать, когда захотите. Какое
событие произошло в последние дни? О чем все говорят?
- Я понял, - сказал Анвельт. - Да, понял. Альфонса
Ребане объявили национальным героем Эстонии. Это?
- Да. Поэтому вы поедете к его внуку и будете
разговаривать с ним очень почтительно. Не думаю, что этот
разговор будет для вас приятным. Насколько я понимаю, Томас
намерен выставить вам счет за ту историю с компьютерами. И
вам придется его оплатить.
- И не подумаю!
Роза Марковна пожала плечами:
- Мое дело дать совет. Как вы им воспользуетесь - ваше
дело.
- Вы сказали: две причины, - напомнил он. - Какая
вторая?
- Вы сами ее прекрасно знаете, - сухо ответила Роза
Марковна. - Только не признаетесь в этом самому себе. И тут
я вам ничем помочь не могу. А теперь давайте закончим
подбивать бабки. Вызывайте менеджера по продажам.

V

Для того чтобы слово, обозначающее неприличное
действие, было приличным, оно должно быть неточным.
"Трахаться" приличней, чем "совокупляться". А "заниматься
любовью" приличней, чем "трахаться". Слово, выражающее
грубое действие, тоже должно быть неточным, чтобы не быть
грубым. Оно должно не описывать действие, а лишь слегка на
него намекать. И чем намек легче и отдаленней, тем
безобидней слово.
Для президента компании "Foodline-Balt" Стаса Анвельта
слово "замочить" звучало гораздо более грубо, чем слово
"убить". И даже чем "лишить жизни". Оно описывало действие с
физиологической точностью.

Потому что первого человека, которого Стас Анвельт
лишил жизни, он утопил.

Это произошло летом того года, когда разрешили
кооперативы. Года он точно не помнил, но хорошо помнил, что
стояло необычно жаркое для Прибалтики лето. В тот день он
принимал у строителей пищеблок, в оборудование которого
угрохал все свободные бабки. Но без него уже было никак. Из
кафе позвонила сестра, сказала, что пришли какие-то люди и
хотят с ним поговорить. Что-то в ее голосе заставило его
бросить дела и ехать в кафе. Там его ждали четверо. И еще ни
слова не было сказано, а он уже понял, что дело плохо.
Стас отстегивал кому надо - ментам и чиновникам из
пароходства, чтобы не платить лишнего за аренду. Но к наезду
он был не готов. Это в последующие годы такие дела стали
обычными, а тогда, на заре частного предпринимательства, и
слова-то "наезд" не знали, про "рэкет" слышали только по
телевизору про ихнюю жизнь, а "крыша" означала кровлю. И что
больше всего поразило Стаса, так это то, что наехал на него
свой - Леха Чибис с тремя незнакомыми шестерками-
мордоворотами.
Чибиса Стас хорошо знал, он работал на авторынке в
прикрытии у кидал. Кличку свою он получил за то, что был
похож на какую-то водоплавающую птицу. При большом теле у
него была маленькая голова на тонкой шее с острым кадыком.
Отношения со Стасом у него были вполне приятельские. Это и
было причиной того, что Чибис долго и не без смущения
подходил к делу, все время повторял: "Сам понимаешь,
братан".
Когда Стас понял, к чему он ведет, кровь бросилась ему
в лицо, и без того красное от стояния у плиты, руки-клешни
задвигались - так свербело немедленно свернуть Чибису шею.
Но он сдержался, только спрятал руки под стол. И даже когда
Чибис назвал сумму отстежки - пятнадцать процентов от
прибыли, Стас заставил себя добродушно усмехнуться и
сказать, что это, блин, ничего, по-божески. Он легко, будто
для него это было делом самым обычным, отдал Чибису всю
дневную выручку, велел сестрам закрыть кафе и накрыть для
его гостя стол, а сам принес из холодильника литровую
бутылку польской "Выборовой", запасы которой держал для
ментов и санэпиднадзора. Чибис отослал шестерок,
расслабился. Он был рад, что нашел понимание. Дело и для
него было новое, он передергался и налег на халявную
выпивку.
Разговор пошел оживленный, о том, о сем, о прошлых
делах. Солнце припекало, в кафе было жарко, и Стас предложил
перенестись на природу. Сестры собрали в корзину закуски,
Стас достал еще бутылку "Выборовой", погрузились в "рафик".
Старший брат отвез приятелей на озеро Харку. Выбрали место в
стороне от пляжей, на каменистом берегу, безлюдное, чтобы
можно было купаться голыми, так как плавок не взяли. Стас
велел брату приехать за ними к вечеру. Искупались,
продолжили. На солнцепеке Чибиса совсем развезло.
Через три часа, когда брат приехал, он обнаружил Стаса
мертвецки пьяным на берегу, а Чибиса увидел не сразу - его
прибило в прибрежные камыши.
Брат был человеком сообразительным и не стал ничего
трогать, а сразу погнал за милицией. Менты и выловили
Чибиса. Картина была ясной. На теле утопленника не было
следов борьбы, купальщики с соседнего пляжа не слышали
никаких криков. Опергруппу возглавлял старший лейтенант
Лембит Сымер из таллинской уголовки. Он понимал, что все тут
не так-то чисто, но оснований для возбуждения уголовного
дела не было. Списали на несчастный случай на воде
вследствие злоупотребления спиртными напитками.
Стас понял, что сидеть и ждать следующего наезда
нельзя. С шестерками Чибиса, которые пришли к нему
разбираться, он разобрался сам. Назначил им встречу за
Дворцом спорта, как позже стали говорить - "забил стрелку",
явился на нее с братьями. Шестерки пришли втроем, с обрезом.
Волына им не помогла, не успели пустить ее в ход. Не
прочувствовали ситуацию, толковище готовились начать
издалека, как это было принято в те романтические времена.
Стас не стал тратить время на разговоры. Приветливо
поздоровавшись, он тут же куском трубы отключил того, что
был с обрезом, братья взяли на себя двух других. Опергруппа,
которую и на этот раз возглавлял Лембит Сымер, обнаружила
утром три трупа с переломанными руками и разбитыми головами.
Обрез валялся рядом.
Уголовное дело было возбуждено, но ничем не
закончилось. Стаса и его братьев месяца три таскали на
допросы, но ни на чем зацепить не смогли. В конце концов
менты отвязались, а по Таллину пошли разговоры о том, что
Краб - человек серьезный. Наезды на его закусочные
прекратились. К нему стали обращаться другие кооператоры за
защитой от непомерных поборов. Стас не мог отказать людям в
помощи. Он собрал знакомых, которые раньше работали у
"Березок" и на авторынке в силовом прикрытии. Народ был
опытный и не болтливый. Они и составили костяк команды.
Теперь отстегивали ему. Но он не сворачивал торговлю