Левашов Виктор. Провокация

Так. Я решил бы, что произошло чудо. И это действительно
было бы чудо.
Он показал Томасу и Крабу содержимое "Пентиума". Томас
обмер. Начинка его была, возможно, японской. И даже
скорее всего японской, потому что такую тонкую и красивую
металлическую стружку вряд ли умеют делать на белорусских
заводах. Но это была металлическая стружка. И только.
Начинка всех остальных "Пентиумов" была точно такая же.
Краб приказал грузчикам, кивнув на распотрошенные
"Пентиумы":
- На свалку!
Потом сказал Томасу:
- Мудак!
Потом швырнул на пол "гавану", растер ее каблуком и
вынес окончательный приговор:
- Бабки - завтра на стол. Все тридцать штук плюс
процент. Нет - включаю счетчик. Десять процентов в день.
Он крепко выматерился и уехал. А Томас остался в пустом
гулком ангаре. В голове у него тоже было пусто и гулко от
пустоты. Он зачем-то залез в фуру и осмотрел пустой кузов,
словно это могло объяснить ему, что же произошло. Почему-то
стало особенно обидно за порванный при погрузке плащ. Он
хотел пнуть в сердцах этот проклятый крюк. Но крюка не было.
Томас даже ощупал кузов. Не было крюка. И дырки от него не
было.
И тут до него дошло. Это была другая фура. Такого же
цвета, такой же марки, с теми же белорусскими номерами. Но -
другая. И подменить ее могли только на таможне в Валге.
Только теперь Томас понял, почему так злобился на него
Краб. Мошенник может снисходительно относиться к обутому им
лоху, но бандит всегда ненавидит того, кого грабит. Убийца
всегда люто ненавидит жертву. Потому и исходил волнами злобы
Краб. Потому что он кинул Томаса. И с самого начала знал,
что кинет. И за так получит его квартиру.
Томас взъярился. Он не стал дожидаться водилу. Что он
мог сделать этому белорусскому бугаю? Томас кинулся домой,
похватал шмотки, выгреб из загашника оставшиеся бабки и
запер студию на все замки. Предупредив соседей, что уезжает
по делам на неопределенное время, вскочил в свои "Жигули" и
рванул из города.
Он поклялся себе: не видать Крабу его студии. Расписка
на тридцать штук? Но в ней ничего не было про квартиру.
Внаглую не вломишься - соседи тут же позвонят в полицию, а
таллинская полиция последнее время взялась за дело очень
серьезно. Подашь в суд? Да судись, судись!
Но Томас знал, что Краб судиться не будет. Он сделает
по-другому. Его люди отловят Томаса и заставят подписать
документы на передачу квартиры. Для этого есть много
способов, и все способы они знают. Но ты сначала меня
отлови!
Это было неразумно. Правильней было пойти к Крабу и
попытаться выторговать у него хоть малость, хоть комнату в
коммуналке. Но Томас понял, что не может так поступить.
Иначе он будет презирать себя до конца жизни. И в душе его
теплилась надежда, что Всевышний, покарав его так жестоко,
все же явит к нему милость от безграничных своих щедрот. А
вдруг Краба взорвут в его "мерседесе", как время от времени
взрывали бизнесменов и покрупней его? А вдруг сам сдохнет от
жадности и злобы? Или произойдет еще что-нибудь. У Бога
всего много. Главное же сейчас - скрыться.

Для Томаса наступили тяжелые времена. Сначала он жил у
приятельницы на зимней даче на побережье в Пирита. Потом
перебрался к другой, в Вяйке-Ыйсмяэ - таллинские
"черемушки". Чтобы подольше растянуть оставшиеся бабки,
"бомбил" на своей "двушке": возил "челноков" с их
бесчисленными баулами, крестьян на рынок. Иногда удавалось
прихватить пассажира на вокзале или в аэропорту. Тут
приходилось быть очень осторожным. Этот бизнес был давно уже
схвачен и поделен на сферы влияния, а прописываться
Томас не хотел - могло дойти до людей Краба.
Но извоз вскоре пришлось прекратить. Томаса несколько
раз останавливали для проверки на дорожных постах. И хотя
отпускали, очень ему не понравилось, что менты перед этим
куда-то звонили. Кому они звонили? Зачем? И главное -
отпускали без штрафа, хотя для любого дорожного полицейского
не снять с явного "бомбилы" хотя бы сотню крон - это все
равно что опозорить честь мундира.
Однажды он рискнул и поздно вечером, дворами,
подобрался к своему дому. И обнаружил под окнами студии
красную "Ниву" с некрашеным черным капотом, а в ней -
нещадно зевающего мордоворота. Это был охранник Краба. Его
квартиру пасли.
Томас уехал из Таллина. По газетному объявлению нанялся
сторожем садово-огородного кооператива под Маарду, поселился
в зимней избе-сторожке и безвылазно сидел там, выбираясь не
чаще раза в неделю в поселок, чтобы затариться едой и
паленым "сучком". Ничего лучше он позволить себе не мог. В
сторожке был старый черно-белый телевизор "Юность", и Томас
регулярно и очень внимательно смотрел хронику происшествий в
надежде увидеть изуродованный взрывом "мерседес" Краба. Но
его не взрывали. Других взрывали, расстреливали из автоматов
и снайперских винтовок. А Краб был как заговоренный.
Томас стал осторожным, как зверь. Как степная лисица,
давшая фамилию его роду. Но все же однажды ошибся: позвонил
с поселковой почты к себе в студию. Телефон не отвечал. Томас
с радостью заключил, что в квартиру никто не вломился. То,
что звонок был ошибкой, он понял на следующий вечер.
Выскочив налегке в сортир, он уже на крыльце получил чем-то
по черепу, ненадолго отключился, а когда пришел в сознание,
обнаружил себя в какой-то машине - с завязанными глазами, с
руками в наручниках, зажатым между двумя мужиками с
гранитными, судя по ощущению, плечами.
Но он не смирился. Он даже сейчас не смирился.
Ненависть придала ему решимости. Пусть бьют, подвешивают за
ноги, заставляют копать себе могилу. Все равно он ничего не
подпишет. Из принципа. Пусть жгут его утюгом, пусть суют в
жопу раскаленный кипятильник.
Впрочем, если дойдет до кипятильника, самокритично
поправился Томас, то, пожалуй, подпишет. Против кипятильника
бессильны любые принципы.
Томас прислушался. Машина шла ровно, мощно. Это была
явно не "Нива", а какой-то джип. Водитель и каменные мужики
по бокам Томаса не обменялись ни словом, даже ни разу не
выматерились. От них пахло табаком и крепким одеколоном. А
вот перегаром не пахло. Это было странно. Начальник охраны
Краба Лембит Сымер держал, конечно, свою команду в руках, но
бандюги - они и есть бандюги. Ехать на дело и не вмазать?
По шуму, проникавшему в салон, Томас понял, что машина
въехала в город. Джип остановился. Томаса провели в какой-то
дом, крепко придерживая с боков, но без пинков и тычков. И
это тоже было довольно странно.
После лифта и хлопанья дверей с него сняли наручники и
развязали глаза.
И он увидел перед собой...

Господи всемогущий! Тяжела карающая десница Твоя! Ох,
тяжела! Но и милость твоя воистину безгранична!

Он увидел перед собой не Краба.
Нет, не Краба!

В обычной, необжитого вида комнате за круглым столом
без скатерти сидел невысокий подтянутый человек лет сорока
пяти, в темном костюме с аккуратным, без претензий на моду,
галстуком, с редкими светлыми волосами, аккуратно
причесанными на пробор, с блеклыми голубыми глазами. Но при
всей блеклости глаза у него были жесткие, взгляд острый,
властный. И вообще было в нем что-то такое, отчего у Томаса
даже шевельнулось сомнение: а не рано ли он возрадовался,
увидев перед собой не Краба?
По его знаку охранники, доставившие Томаса, молча
вышли. Он кивнул:
- Присаживайтесь.
Потом внимательно оглядел Томаса и укоризненно покачал
головой:
- Господин Ребане, господин Ребане! До чего же вы себя
довели! Нехорошо, Томас. Очень нехорошо. Что ж, давайте
знакомиться. Моя фамилия Янсен. Юрген Янсен. Я хотел бы
задать вам несколько вопросов. И очень надеюсь, что вы
откровенно на них ответите.
- Охотно отвечу, - пообещал Томас. - С большим
удовольствием, - добавил он, чтобы показать свое
расположение к человеку, который вроде бы не собирается
подвешивать его за ноги и совать в зад кипятильник. - А
сигареткой не угостите? А то ваши козлы вытащили меня из
сортира.
- Мои сотрудники, - строго поправил Янсен.
- Да, конечно. Извините. Не козлы. Ваши сотрудники.
- И выпить, да?
- Не откажусь, - признался Томас.
Янсен вновь осуждающе покачал головой:
- И таковы даже лучшие представители эстонского народа!
Да, очень долго еще нам придется избавляться от пагубных
последствий русской оккупации!
У Томаса было что на это сказать. В близких ему кругах
этот вопрос обсуждался. И был сделан вывод, что русская
оккупация тут ни при как. Взять финнов. Была у них русская
оккупация? Не было. А насчет бухнуть они кому угодно дадут
десять очков вперед. Но он промолчал. Ни к чему спорить с
человеком, который понимающе, хоть и с осуждением, относится
к слабостям других людей.
- Ладно, - кивнул Янсен. - Сам я не курю, но сейчас
поищем.
В серванте он нашел пачку "Мальборо", а из кухни принес
початую бутылку "Смирновской". Томас приободрился. Янсен
налил в граненый стакан чуть меньше половины, немного
подумал, прибавил на палец и разрешил:
- Пейте. Но больше пока не дам. Нам предстоит очень
серьезный разговор.
Томас махнул "смирновку", закурил и почувствовал, что
готов к любому разговору. Янсен извлек из портфеля
папку-скоросшиватель и раскрыл ее. Томас успел заметить, что
на обложке под крупным типографским "Дело" было написано от
руки: "Томас Ребане".
Папка была довольно тощая, но в ней нашла отражение вся
жизнь Томаса. Вся, до мелочей. От юношеских приводов в
милицию до последнего залета в Ленинграде. Янсен цитировал
наиболее выразительные документы, Томасу оставалось лишь
отвечать на мелкие уточняющие вопросы. Потом пошли
расспросы об отце, матери, других родственниках, которых у
Томаса практически не было, а если были, то он их не знал. Янсен
и про семью Томаса знал все, но расспрашивал подробно и с
особенным, как показалось Томасу, интересом. Когда и эта
часть беседы закончилась, он убрал папку в портфель и
кивнул:
- А теперь расскажите, от кого вы так старательно
прятались. Нам удалось найти вас только после вашего звонка
с почты.
Томас понял: его телефон в студии был на контроле. А
кто может установить такой контроль, не стоило и спрашивать.
- Рассказывайте, не стесняйтесь, - подбодрил Янсен.
Томас рассказал. Янсен слушал внимательно, но было у
Томаса ощущение, что все, что он рассказывает, для его
собеседника совсем не новость.
- Да, этика деловых отношений у нас оставляет желать
лучшего, - заключил он, когда Томас умолк. - Но с этим
покончено. Отныне, друг мой, вы будете вести совсем другую
жизнь. Никаких загулов, никаких богатых туристок, никаких
центровых шлюх. Это вовсе не значит, что вы должны жить
монахом. Напротив. У человека вашего возраста и вашего
положения могут быть романы, вы можете и даже должны бывать
в обществе. Но - романы, а не собачьи свадьбы. И когда я
говорю "общество", это означает общество достойных людей.
Разве мало у вас знакомых артистов, художников, журналистов?
Вот и общайтесь с ними, а не с вашими
приятелями-маргиналами.
"Он меня что - вербует?" - удивился Томас, но напрямую
спросить не решился.
- И жизнь эту вы начнете буквально с завтрашнего дня, -
продолжал Янсен. - Вернетесь домой, приведете себя в
порядок, приведете в порядок свою студию и начнете новую
жизнь.
- Я не могу вернуться домой, - напомнил Томас. - Меня
там прихватят люди Краба.
- Это мы уладим. Забудьте о Крабе. А теперь можете
выпить еще немного и задавать вопросы.
Этим разрешением Томас не замедлил воспользоваться. И
задал главный вопрос:
- Почему я должен вести жизнь, про которую вы сказали?
Я понимаю, конечно, что это очень хорошо, я всегда мечтал
вести такую жизнь. Но почему - должен?
- А потому, дорогой Томас, что вы являетесь
представителем одной из самых достойных фамилий Эстонии, -
не без торжественности ответил Янсен. - Вы являетесь внуком
полковника Альфонса Ребане, национального героя Эстонии.
- Я? - почему-то заволновался Томас. - Альфонса Ребане?
Я не знаю никакого Альфонса Ребане. И мать не знает, я
спрашивал.
- Ничего удивительного, - объяснил Янсен. - Жизнь
полковника Ребане сложилась таким образом, что он был
вынужден тщательно скрывать свои родственные связи, чтобы не
навлечь опасности на дорогих ему людей. И особенно на своего
единственного сына, вашего отца. Нам пришлось потратить
немало времени на архивные изыскания, чтобы найти вас.
Томас успокоился. Все стало ясно. Этот прилизанный тип
гнал откровенную липу. Он многое знал о жизни и семье
Томаса. Но не знал главного: Томас носил фамилию матери, а
ее брак с отцом Томаса так и не был оформлен. Но он
постарался скрыть свои чувства и спросил, рассудив, что этот
вопрос естественный и даже закономерный:
- А он... мой дедушка - он жив?
- Нет. Он умер в 1951 году. Его прах погребен на
кладбище в старинном немецком городе Аугсбурге, в Южной
Баварии. Вместе с прахом вашей бабушки Агнии.
- Как это грустно! - проговорил Томас, придав лицу
соответствующее выражение. - Мне так хотелось бы его
увидеть. Скажите, а почему он - национальный герой Эстонии?
- Вы это скоро узнаете, - пообещал Янсен. - Об этом
узнает вся Эстония!
Томас потянулся к бутылке, но Янсен решительно отвел
его руку:
- Все. Пить вы больше не будете. Сейчас вас отвезут в
вашу сторожку, а завтра вернетесь в Таллин и начнете новую
жизнь.
- Обязательно начну, - заверил Томас. - Но ведь это
завтра. А сегодня еще сегодня. И нельзя же так сразу, без
перехода. Во всем нужна постепенность, разве нет?
- Нет, - отрезал Янсен. - И советую, молодой человек,
серьезно отнестись к моим словам. Очень серьезно.
В голосе его прозвучала такая угроза, что Томас
невольно поежился и быстро согласился:
- Нет так нет. Кто бы спорил. Я никогда не спорю. Когда
мне дают хорошие советы, я всегда соглашаюсь. Вы сказали:
нет. И я говорю: полностью с вами согласен.
На том же джипе в сопровождении тех же молчаливых
охранников с каменными плечами Томаса отвезли в сторожку. К
счастью, запасы "сучка" еще не были исчерпаны, и Томас отвел
душу. Но и в густом хмелю его не оставляла тревожная мысль:
что все это значит? Он прикинул, что сможет, возможно, это
понять, если найдет ответ на другой вопрос: кто такой этот
долбанный полковник Альфонс Ребане, которому ни с того ни с
сего вздумалось встревать в его жизнь?

На следующий день Томас на своей "двушке" вернулся в
Таллин. Но домой не поехал. Вместо этого загнал тачку в
переулок, из которого был виден вход в офис Краба и стал
ждать. В начале второго из офиса вышла Роза Марковна. Она
была в светлом плаще, надетом поверх черной хламиды.
Охранник подогнал к крыльцу ее машину, небольшой синий "фиат
браво", и услужливо открыл перед ней водительскую дверь. Она
отъехала от офиса и свернула к ратуше. Томас последовал за
ней. Манера езды у нее была мужская, агрессивная. Томас
очень опасался, что потеряет ее из виду. К счастью, она
остановилась у табачной лавки купить сигарет.
Воспользовавшись этим, он тормознул, подошел к ней сзади и
негромко сказал:
- Роза Марковна, я Томас Ребане. Не оглядывайтесь. Мне
очень нужно с вами поговорить. Вы сказали, что если что, я
могу к вам обратиться.
Она все же быстро оглянулась, тут же отвернулась и
кивнула в сторону своей машины:
- Садитесь.
Томас шмыгнул на пассажирское сиденье.
- Только давайте отъедем в тихое место, - попросил он,
когда Роза Марковна села за руль.
Она молча погнала "фиат" к Старому городу. В переулке,
примыкавшем к Большой гильдии, заглушила двигатель, закурила
коричневую сигарету "More" и внимательно посмотрела на
Томаса:
- Вы похожи на человека, которого жизнь достала по
полной программе.
- Я не похож на этого человека, - мрачно возразил
Томас. - Я и есть этот человек.
- Что случилось?
- Меня подставили. И теперь достают.
- Вы имеете в виду историю с компьютерами? -
предположила она. - Я слышала о ней. Хотите узнать у меня,
кто вас подставил?
- Это я и сам знаю. Краб. Но не знаю зачем. И чем
больше думаю, тем меньше понимаю. Не те бабки, чтобы
городить такую сложную схему. Сами прикиньте: договориться с
минчанами, купить сто нормальных "Пентиумов", сделать сто
муляжей, найти две совершенно одинаковых фуры, все
рассчитать. А сколько людей им пришлось задействовать? Нет,
тут что-то не то. У меня такое ощущение, что меня обложили.
И обкладывали серьезно. Кто? Зачем? Не могу понять. Зачем в
это дело ввязался Краб? Ничего не понимаю!
- Вы сообразительны, - одобрительно кивнула Роза
Марковна. - Я отметила это еще при первой нашей встрече.
Думаю, Крабу приказали.
- Кто?
- Тот, кто мог ему приказать. Вы, вероятно, сами
поняли, что он фигура не самостоятельная. И сделали
правильный вывод: для него это не те деньги, чтобы так
поступать со старым приятелем, который однажды спас его от
тюрьмы. Его нравственность определяется нормой прибыли.
Признаем это его положительной чертой, хотя в целом он не
относится к людям, вызывающим уважение.
- Почему же вы работаете у него? - поинтересовался
Томас.
- На мне большая семья. Парализованная тетка, она меня
вырастила, две ее дочери, у них дети. А Краб - он не намного
отличается от новых хозяев жизни. Разница между ними такая
незначительная, что ею можно пренебречь.
- А свои дети у вас есть?
- Нет, - довольно резко ответила Роза Марковна. - И не
спрашивайте почему. Давайте вернемся к вашим проблемам.
- Кто мог приказать Крабу? - спросил Томас.
- Точно не знаю. Могу только догадываться. Но своими
догадками с вами не поделюсь. Чем меньше вы знаете о них,
тем лучше для вас.
- Но зачем? Зачем?! - завопил Томас. - Кому я нужен?!
Кому я помешал?!
- А вот об этом у меня нет ни малейшего представления.
Помешать вы вроде бы никому не могли. А кому вы нужны? И
зачем? Нет, не знаю. Вы хотите, чтобы я замолвила за вас перед
Крабом словечко? Я могу это сделать. Но ничего из этого не
выйдет. Можете мне поверить, я знаю, что говорю. Это не его
дела.
- Не надо за меня просить, - устало отмахнулся Томас. -
Я и сам понимаю, что дело не в Крабе. Я хотел спросить вас
совсем о другом. Кто такой полковник Альфонс Ребане? В
первую нашу встречу вы спрашивали, не родственник ли он мне.
- Вы ответили: нет, - напомнила Роза Марковна.
- Так оно и есть, - подтвердил Томас.
- Почему же спрашиваете об этом снова?
- Мне сказали, что он мой дед.
Роза Марковна насторожилась:
- Вот как - дед? Кто сказал?
- Какой-то валуй в штатском. Юрген Янсен. По всему -
"контора". И квартира была - в обычном доме, но такая,
казенная. Явочная. Или как там у них - конспиративная.
- Юрген Янсен? - переспросила Роза Марковна. - Не
хотела бы я иметь с ним никаких общих дел. И он встречался с
вами на конспиративной квартире?
- Ну да.
- Это заставляет задуматься. Вы - не его уровень. Если
он снизошел до встречи с вами, это означает только одно:
важность дела. Даже, пожалуй, чрезвычайную важность.
- Да кто он такой?
- Вы правильно сказали: "контора". В советские времена
был полковником КГБ, курировал эстонскую госбезопасность по
линии ЦК. Сейчас - член политсовета и оргсекретарь
Национально-патриотического союза. Финансы, служба
безопасности, стратегическое планирование. Де-юре второй
человек в союзе. А по влиянию первый.
- Кагэбэшник у национал-патриотов? - удивился Томас. -
Как он у них оказался? Их же отовсюду мели.
- Как видите, оказался. Помните большой процесс над
молодыми эстонскими националистами? Впрочем, вряд ли вы о
нем знаете, у вас был другой круг общения.
- Почему, знаю, - возразил Томас, задетый такой
пренебрежительной оценкой его вовлеченности в
общественно-политическую жизнь республики. - Тогда многих
наших ребят посадили. Из университета и вообще. Могли и меня.
А что? Вполне. У меня был "Архипелаг ГУЛАГ", я иногда читал его
перед сном. Так что меня тоже могли посадить. Но я в то время
уже сидел.
- После этого процесса Янсен дал интервью радиостанции
"Свободная Европа". Заявил, что это было позорное судилище в
духе Ежова и Берии.
- Да ну?! - поразился Томас.
- Представьте себе. Его, конечно, сразу отовсюду
погнали, но это открыло ему путь в
Национально-патриотический союз. Он успел соскочить с
тонущего корабля. Тогда многие уже понимали, что корабль
тонет, но мало кто сделал практические выводы. Юрген Янсен
сделал.
- Не дурак, - оценил Томас.
- Да, этого у него не отнять. И он сказал, что Альфонс
Ребане - ваш дед? - повторила свой вопрос Роза Марковна.
- Даже доказывал. И пер, как бульдозер.
- А он не ваш дед?
- Сто процентов. Он просто однофамилец.
- Вы это знаете наверняка? Или только предполагаете? Я
хотела бы, Томас, получить на этот вопрос точный ответ. Он
гораздо важней, чем может вам показаться.
- Да как он может быть моим дедом? Как? - загорячился
Томас. - Они, конечно, хорошо покопались в моем досье. Но
главного не раскопали. А в чем главное, я вам скажу. Ребане
- это фамилия моей матери, с отцом они так и не расписались.
Фамилия у моего отца была Кюннапуу, а не Ребане. И внуком
этого Альфонса Ребане, кем бы он ни был, я не мог оказаться
ни при каких раскладах. Теперь верите?
- Теперь верю. Но вы ошибаетесь, если думаете, что они
не докопались до вашего отца и не знают, что вам дали
фамилию матери. Не та фирма, дорогой Томас. Юрген Янсен -
профессионал, в этом нужно отдать ему должное.
- А тогда какого же...
- Такого, - прервала Роза Марковна. - Им нужен внук
Альфонса Ребане. И они почему-то решили, что на эту роль
лучше всего подходите вы. И они заставят вас согласиться на
эту роль. В сущности, уже заставили. Вот вам и объяснение
всех ваших хорошо организованных бед. Цель? Об этом я только
сейчас начинаю смутно догадываться. Очень смутно. И эти
догадки не из веселых. У вас есть родственники, о которых
никто не знает и у кого вы могли бы надежно спрятаться?
Абсолютно надежно. Потому что искать вас будут люди очень
серьезные.
- Ну, на Сааремаа, - не очень уверенно предположил
Томас.
- Не годится. А где-нибудь в России?
- Нет.
- Плохо дело. Тогда у вас есть только один вариант. Я
видела ваше досье. Ваше уголовное дело в Ленинграде не
закрыто, а приостановлено. Мой совет покажется вам,
возможно, диким, но я его дам. Поезжайте в Питер, отыщите
следователя, который вел ваше дело, и потребуйте, чтобы вас
отдали под суд.
- Я? Сам? - ошеломленно переспросил Томас. -
Потребовать? Да мне же впаяют года три или все четыре!
- Думаю, меньше. Но даже если и три года, это будет для
вас не худшим вариантом. Хуже другое: если они не захотят с
вами связываться. Но тут вам придется проявить
настойчивость.
- Вы не шутите? - с робкой надеждой спросил Томас.
- Нет.
- Но почему, почему?!
- Друг мой, вы влипли в очень плохую историю. В
историю, от которой тянет смрадом могильного склепа.
Впрочем, нет. Это слишком слабое определение. Вы сами
поймете, чем от нее тянет, когда узнаете, кем был ваш
однофамилец Альфонс Ребане.
- Кем? - спросил Томас.
Роза Марковна довольно долго молчала. Потом ответила:
- Ваш однофамилец - не просто полковник. Строго говоря,
он вообще не полковник. Альфонс Ребане - штандартенфюрер
СС, командир 20-й Эстонской дивизии СС. Он был
единственным эстонцем, награжденным высшим орденом
Третьего рейха - Рыцарским крестом с дубовыми листьями.
Такие награждения подписывал лично Гитлер.

Господи милосердный! Пресвятая Дева Мария!
Штандартенфюрер СС!
Командир 20-й Эстонской дивизии СС!

В критических ситуациях Томас всегда полагался на
интуицию. А сейчас интуиция подсказывала ему, что Роза
Марковна совершенно права: нужно немедленно делать ноги.
Рвать когти. Смыливать. Сваливать. Отрываться. Сматываться.
Убегать.
До чего же разнообразен и выразителен русский язык. Как
жалко, что будущие поколения юных эстонцев не смогут этого
оценить. А они не смогут, потому что для них он будет уже
языком иностранным.
Да, делать ноги. И немедленно. Он влип в очень плохую
историю? Как бы не так! Он влип в историю, от которой тянуло
не смрадом могильного склепа. От нее тянуло какой-то
доисторической жутью, рвами с тысячами расстрелянных,
терриконами детских туфелек - всей этой дьявольщиной,
неотрывной от любого человека, как тень, сидящей в темных
глубинах памяти даже тех, кто об этом только слышал или
читал, кто об этом никогда не думал и не хотел думать.

Роза Марковна молча курила. Лицо у нее было тяжелое,
темное, следы былой красоты проступали на нем, как чеканка
проступает сквозь патину старинной бронзы.
- Чего вы ждете? - наконец спросила она.
- Нет, ничего. Я еще не очухался. Извините. Почему это
вас так взволновало?
Томас не ожидал, что она ответит. Но она ответила:
- В этом человеке все зло мира. На его совести тысячи
загубленных жизней. Вся моя семья, моя мать. Я не знаю, для
чего Юргену Янсену и его национал-патриотам понадобилось
оживлять этот труп. Они не понимают, что делают. Они ворошат
заразный скотомогильник. Даже память об Альфонсе Ребане
источает трупный яд. Поэтому я и даю вам этот совет: бегите,
спасайтесь. Пока не поздно. Может быть, еще не поздно.
Она ткнула сигарету в пепельницу и завела двигатель. Но
прежде, чем тронуться, проговорила:
- Вы хотели спросить, почему у меня нет детей. Я вам
скажу. Потому что я не хотела быть разносчиком заразы. Я не
хотела, чтобы в моих детях была хоть капля его крови.
Она помолчала и добавила:
- Потому что Альфонс Ребане - мой отец.

Роза Марковна довезла Томаса до табачной лавки, возле
которой осталась его тачка, он пересел в нее и напрямую, не
заезжая домой, рванул в Нарву. Он уже знал, что ему нужно
сделать. Да, так он и сделает: поедет в Питер и постарается
затеряться в многомиллионном городе. А если не удастся - что
ж, есть выход и на самый крайний случай: найдет того
ментовского капитана и потребует, чтобы его посадили. Черт
возьми, он имеет на это право! Совершил он преступление?
Совершил. Обязан понести наказание? Обязан. И никто не может
ему отказать. Существуют же, в конце концов, права человека!
Но даже если в Питере не захотят поднимать старое дело,
тоже неплохо. Пусть этапируют его в Таллин. Как уголовного
преступника. При этом - рецидивиста. И тогда вряд ли он