Левашов Виктор. Провокация

сделать. Право, не знаю. Но это не мои трудности, не так ли?
Мюйр проводил взглядом господина Анвельта и его
охранника, вошедших в гостиницу, и кивнул водителю:
- Поехали, друг мой. Только не гоните. Сегодня мы
никуда не спешим.

"Линкольн" причалил к тротуару возле солидного подъезда
с медной вывеской, извещавшей на эстонском и английском, что
здесь находится муниципальный банк города Таллина. Рядом с
подъездом раскинула свой роскошный цветник молоденькая
флоровизажистка. Водитель проворно выскочил, обежал лимузин
и угодливо открыл дверь. Мюйр прошествовал в банк, а я
остался сидеть в "линкольне", разглядывая ценники на цветах
и пытаясь перевести кроны в доллары, а доллары в рубли. В
своих расчетах я исходил из того, что сорок тысяч крон - это
три с половиной тысячи долларов. И когда перевел, понял,
почему за этими изысканными каллами, пышными хризантемами
и королевскими розами не выстраивается очередь. У людей,
которые проходили по тротуару, денег хватало, как и в России,
только на то, чтобы посмотреть на эти цветы.
Минут через двадцать Мюйр вышел из банка. Водила застыл
возле открытой задней двери "линкольна" в почтительном
полупоклоне. Но Мюйр не спешил погрузиться в лимузин. Он
остановился на краю тротуара и с удовольствием огляделся по
сторонам. Ему все нравилось. Он все одобрял. Цветочница
прочувствовала его настроение и защебетала, расхваливая свой
товар. Мюйр немного подумал и согласно кивнул. Через минуту
в руках у него была крупная темно-красная роза на длинном
стебле. Одна. Еще пару минут он ждал сдачи. Если цветочница
и надеялась, что он отмахнется от мелочи, то быстро поняла,
что ошиблась. А я понял, куда засуну чип, когда улучу
момент. В бутон. И не было никакого риска, что Мюйр подарит
кому-нибудь эту розу. Он был не из тех, кто любит делать
подарки. Он был из тех, кто любит их получать. От других. И
от самого себя.
Мюйр вернулся в машину, свободно расположился на заднем
сиденье и назвал водителю адрес. Кейс он небрежно бросил
рядом с собой, из чего я сделал вывод, что его содержимое
перекочевало в ячейку в хранилище банка. Недолго попетляв по
улочкам старого города, "линкольн" остановился возле
обширного парка с голыми липами и раскидистыми дубами,
отсвечивающими на солнце желтизной прошлогодней листвы.
- Прогуляемся, юноша, - предложил Мюйр и двинулся по
аллее, поигрывая зонтом.

Парк был безлюден. Под порывами ветра с жестяным
шелестом терлись друг о друга листья дубов, откуда-то
взлетали крупные белые чайки, выдавая близость большой воды.
- Этот парк называется Бастионным. Тоомпарк. Чайки -
оттуда, там порт, - объяснил Мюйр, показав зонтом в сторону.
- В этом порту на сооружении причалов Альфонс Ребане работал
после того, как уволился из армии. Это было в июне
сорокового года, незадолго до того, как в Эстонии произошла
так называемая социалистическая революция и она вошла в
состав СССР. Вам нравится Таллин?
- Не знаю, - ответил я. - Я его еще не видел.
- Что так?
- Да все дела.
- Три условных диверсанта, которых позавчера целый день
ловили Силы обороны Эстонии, - вы?
- Не понимаю, - сказал я. - О чем это вы?
- Взрыв на съемочной площадке - ваши дела?
- Я не знаю, о чем вы говорите, господин Мюйр. Понятия
не имею.
- Склонен поверить, - проговорил он. - Этот взрыв
активизировал все процессы, которые вы имеете целью
остановить. Он дал национал-патриотам такой рычаг давления
на правительство, о каком трудно было даже мечтать. С его
помощью они заставили правительство демократа Марта Лаара
принять решение о перезахоронении Альфонса Ребане. Без этого
национал-патриотам не удалось бы так быстро добиться своей
цели.
Я представил, как корежит сейчас Артиста, который
приткнул где-то неподалеку свою "мазератти" и слушает наш
разговор. И пожалел, что нам не удалось прорваться в
таллинский порт и на каком-нибудь судне убраться из Эстонии
вместе с внуком национального героя. А теперь поздно, теперь
мы уже в самом центре паутины, сплетенной неизвестно кем и
неизвестно зачем. Мюйр был убежден, что эту паутину сплел
он. А вот у меня были на этот счет сомнения.
- Вы действительно не имеете отношения к взрыву? -
повторил он.
- Господин Мюйр, вы нас с кем-то путаете, - твердо
ответил я. - Нас наняли охранять Томаса Ребане. Это и есть
наша единственная цель.
- Может быть, может быть. Но я рассуждаю как?
Материализовался Томас Ребане. И сразу возле него
появляетесь вы.
- И вы, - подсказал я.
- Да, и я, - согласился Мюйр. - И Рита Лоо. Но сейчас я
говорю о вас. Случайно ли ваше появление? Не верю в
случайности. Особенно когда речь идет о таких важных делах.
- Нас нанял господин Янсен.
- Тем более. Юрген Янсен - самый лучший мой ученик.
Все, что он умеет, вложил в него я. И он нанимает вас.
Почему? На вашем месте, юноша, я бы об этом серьезно
подумал.
- Обязательно подумаю, - пообещал я.

Это был хороший совет. Мы уже пытались это понять. Для
раздумий были серьезные поводы.
Первый - наш гонорар. Сто тысяч баксов. За работу,
которая стоила не больше двадцатника. Артист назвал эту
цифру от балды - чтобы закончить разговор с Янсеном на этой
высокой и даже в некотором роде торжественной ноте. Ан нет,
Янсен согласился без малейших раздумий.
Был и второй серьезный повод для размышлений. Три
пистолета Макарова, врученные нам Юргеном Янсеном вместе с
разрешениями на хранение и ношение огнестрельного оружия.
Разрешения были вроде бы по всей форме, с печатями и
подписями эстонских начальственных лиц. Сами стволы
производили впечатления новых. Но это мало что значило.
Стволы вполне могли быть грязными, а разрешения липовыми. У
меня был однажды случай, когда мне всучили грязный ствол с
разрешением, которое было совсем как настоящее, а оказалось
профессионально выполненной фальшивкой. И только по
счастливой случайности мне удалось вовремя избавиться от этого
ствола, из которого, как выяснилось, был убит ни в чем не
повинный историк из российского прибалтийского города К.
И был еще один повод. Его дал Томас, когда заверил Муху,
что у него и в мыслях не было опасаться покушения со стороны
русских экстремистов. Отсюда можно было сделать только
один вывод: Янсену нужно было приклепать к Томасу нас. Именно
нас. Зачем?
Напрашивалось только одно объяснение. Янсена
действительно беспокоила безопасность Томаса Ребане. Верней,
сохранность этой карты в его игре. И он, вероятно, решил,
что охрана из граждан России будет надежной страховкой. Если
с внуком национального героя Эстонии что-то случится, куда
поведет след? В Москву. И доказывать ничего не нужно.
Общественность воспримет это без доказательств.
Но даже если это объяснение было правильным, вряд ли
оно было полным. "Янсен - самый лучший мой ученик". В устах
Мюйра это звучало очень многозначительно.

Аллея вывела к озеру. У берега копошились черные
морские утки, на середине на легкой ряби покачивались чайки.
- Присядем, - кивнул Мюйр, останавливаясь возле скамьи,
развернутой на озеро. - Я люблю этот парк. Но прихожу сюда
очень редко. Он возвращает меня в прошлое. Так получилось,
что с ним связаны самые главные события моей жизни. Их,
собственно, было два, - продолжал он, усаживаясь и жестом
предлагая мне занять место рядом. - Здесь я впервые увидел
девушку, которая выжгла мою душу. Да, выжгла. Как выжигает
землю напалм. Так, что после этого на ней уже ничего не
может расти. Это было шестьдесят лет назад. Шестьдесят,
юноша. Ровно шестьдесят. Мне было девятнадцать лет, ей
двадцать. Я с самого начала знал, что ее потеряю. Рядом с
ней я чувствовал себя беспородным дворовым кобельком. А она
была сукой королевских кровей. Царственной, как молодая
пантера. И я ее потерял. Это случилось здесь, в этом парке.
Мы гуляли, держась за руки. Как дети. В сущности, мы и были
детьми. Навстречу нам шел высокий молодой офицер. Затянутый
в портупею, со стеком в руке. Он тоже гулял. Я его знал. Я
служил клерком в канцелярии мэрии, он приходил туда
регистрировать свои сделки с недвижимостью. Он остановился и
что-то сказал мне. Я ответил. Не помню что. Это было
неважно. Важно было другое. Они посмотрели друг на друга. И
вместе ушли. А я остался сидеть на этой скамье. Это и было
второе главное событие в моей жизни. Не то, что я ее
потерял, нет. А то, что в мою жизнь врезался Альфонс Ребане.
Мюйр умолк. Он сидел на скамейке - прямо, положив руки
на зонт, как на рукоять трости, из-под надвинутой на лоб
шляпы смотрел на озеро, где плескались чайки и сновали у
берега утки.
- Это был черный день, - снова заговорил он. - Не
только для меня. Для него тоже. Пожалуй, для него он был
гораздо черней. Для него это была катастрофа.
- Почему? - спросил я.
- Не понимаете? Это было лето сорокового года. Через
год Таллин взяли немцы. А она была еврейкой. Теперь
понимаете?
- Теперь понимаю.
По верхушкам деревьев прошел порыв ветра, зашелестели
дубы. Чайки шумно взлетели и закружили над озером, оглашая
парк резкими криками. С залива натянуло облаков, посвежело и
словно бы даже запахло дождем.
- Так вот, Альфонс Ребане, - продолжал Мюйр. -
Увольняется из армии и устраивается строительным рабочим в
порту. Ведет чрезвычайно замкнутый образ жизни. Почему? Это
понятно. Если бы его выявили органы НКВД, его отправили бы в
Сибирь. Или даже расстреляли. У вас должно появиться как
минимум два вопроса. Появились?
У меня было не два вопроса, а гораздо больше. И
появились они не сейчас, а утром, когда мы изучали служебную
записку об Альфонсе Ребане, подготовленную Информационным
отделом эстонского Генштаба по приказу командующего Силами
обороны генерал-лейтенанта Кейта. Эти вопросы были
сформулированы в записке четко и по порядку. Я хорошо их
помнил и мог бы без труда повторить: как Альфонсу Ребане
удалось избежать ареста органами НКВД после аннексии Эстонии
Советским Союзом; каким образом в Германии оказалась его
гражданская жена Агния и при каких обстоятельствах она
погибла; чем объяснить неэффективность работы Альфонса
Ребане в качестве руководителя разведшколы. И кроме того:
что за хренобень с его награждением и что это за странная
неисправность рулевого управления в автомобиле
"фольксваген-жук".
Но я решил, что не стоит без особой нужды проявлять
свою информированность. Поэтому ограничился тем, что кивнул:
- Да, появились.
- Сколько? - живо поинтересовался Мюйр.
- Как вы и сказали: два.
- Какой первый?
- Почему Альфонс Ребане не эвакуировался из Эстонии,
когда из нее уезжали все богатые люди?
- Какой второй?
- Как ему удалось избежать ареста после установления в
Эстонии советской власти?
- После аннексии, юноша, - поправил Мюйр. - Будем
называть вещи своими именами. Ответ на первый вопрос
несложен, я вам его подсказал. Он не мог уехать один, а его
девушка не могла оставить родителей. К тому же она была
беременна. Второй вопрос гораздо более интересен и имеет
самое прямое отношение к нашему разговору. Вы же хотите
понять, зачем я привез вас сюда и для чего все это
рассказываю?
- Любопытно, - подтвердил я.
- Вы это поймете. Так каким же образом Альфонсу Ребане
целый год, до прихода немцев, удавалось прятаться? Таллин -
небольшой город. Даже сейчас. И не опознали такую заметную
фигуру, как влиятельный интендантский чин? Это в Таллине,
который еще до советской аннексии был нашпигован агентурой
НКВД? Приходит вам в голову хоть какое-нибудь объяснение?
- Нет, - сказал я. - Объяснение может быть только одно.
Но оно кажется мне совершенно невероятным.
- Не торопитесь с выводами, юноша, - предостерег Мюйр.
- Невероятное оказывается правдой гораздо чаще, чем мы
думаем. Если я скажу, например, что сейчас мы с вами
союзники, это покажется вам невероятным?
- Пожалуй, - согласился я.
- А между тем мы союзники. Сейчас у нас одна цель. Вы
же не хотите, чтобы могила эсэсовца Альфонса Ребане на
мемориальном кладбище Таллина стала местом поклонения?
Я пожал плечами:
- Что значит хочу или не хочу? Это не приводит меня в
восторг. Но это дело эстонцев. Если они хотят поклоняться
праху фашиста, пусть поклоняются. Мы не намерены
вмешиваться во внутренние дела суверенного государства.
- И не вмешивайтесь. Не вмешивайтесь. Пусть его
перевезут, пусть его торжественно похоронят. Но знаете, что
будет потом? На его могилу будут приходить, да. Тысячи
людей. Десятки тысяч. И будут на нее мочиться, гадить, лить
помои! Ее будут осквернять каждую ночь! Над именем Альфонса
Ребане будут глумиться все! Его будет проклинать вся
Эстония! И в конце концов его кости выкинут с Метсакальмисту
на помойку, на свалку! А теперь спросите меня: почему?
- Почему? - спросил я.
- Потому что из-за него были расстреляны все офицеры и
солдаты 20-й Эстонской дивизии СС - все двадцать тысяч, все,
все! Из-за него были уничтожены отряды "лесных братьев" -
все! Потому что кавалер Рыцарского креста с дубовыми
листьями штандартенфюрер СС Альфонс Ребане был агентом
НКВД!

Мюйр замолчал. Он молчал так долго, что мне показалось,
что он задремал. В этом не было бы ничего удивительного, в
его возрасте запасы энергии не бесконечны, даже если они
питаются таким неиссякаемым источником, как ненависть. Но я
ошибся. Он не задремал. Он всего лишь глубоко задумался.
Потом свободно откинулся на спинку скамейки, сдвинул к
затылку шляпу, положил ногу на ногу и доверительно сообщил
мне, поигрывая зонтом:
- И завербовал его я.
Еще помолчал. С усмешкой поинтересовался:
- Задал я вам загадку? Думайте, юноша, думайте. В мире
все связано. Таинственная река времени течет не из
настоящего в прошлое. Нет. Она течет из прошлого в будущее.
Она размывает старые кладбища и выносит к нам старые гробы.
Прошлое всегда с нами. Оно во мне. В вас. И даже в таком
одуванчике, как наш друг Томас Ребане.

VII

Разговоры бывают быстрые, как фехтование или пинг-понг.
Замедленно-изящные, как теннис. Вдумчивые, как шахматная
партия.
А бывают грубые. Как мордобой.
Томас Ребане, даже не подозревавший, какое пристальное
внимание самых разных людей приковано к его скромной
персоне, всегда предпочитал разговоры свободные и веселые,
как игра в шашки в "Чапаева", где выигрыш смешит, а проигрыш
не огорчает. Но он понимал, что с Крабом в "Чапаева" не
сыграешь. Но и к мордобою прибегать не хотелось. После
истории с компьютерами Томас не испытывал к Крабу никаких
приятельских чувств, но силовых методов он не одобрял в
принципе. Зачем? Интеллигентные люди всегда могут
договориться мирно. Назвать Краба интеллигентным человеком
было, конечно, преувеличением, но Томас считал, что его
собственной интеллигентности вполне хватит на двоих.
И потому, когда снизу позвонил портье и спросил, ждет
ли господин Ребане господина Анвельта, Томас ответил, что
ждет с нетерпением, радушно встретил Краба у входа и в
изысканных выражениях поблагодарил господина Анвельта за то,
что тот любезно откликнулся на его приглашение.
Но тут произошел небольшой инцидент, разрушивший
атмосферу всеобщей доброжелательности, которую пытался
создать Томас. Вместе с Крабом в номер вошел начальник его
охраны Лембит Сымер с большим белым пластырем на лбу и
молча, хмуро, даже не поздоровавшись с Томасом, двинулся в
гостиную. На пути его возникло препятствие в виде Мухи,
который мирно стоял в дверях в своем сером пиджаке букле,
прислонясь плечом к косяку и сложив на груди руки. Лембит
отодвинул его в сторону, что было нетрудно, так как он был
на полголовы выше Мухи и гораздо плотней, и шагнул в
гостиную. Но тут же стремительно пересек прихожую спиной
вперед и вылетел в коридор, весом своего тела распахнув
входную дверь, которая по счастью не успела захлопнуться.
Все произошло так быстро, что Томас, гостеприимно
принимавший у Краба пальто, даже не понял, каким образом это
получилось. Сначала он увидел Сымера сидящим на полу у
лифта, а потом Муху, который стоял в дверях гостиной в той
же позе.
Сымер вскочил на ноги и с угрожающим видом двинулся на
Муху. Томас поспешно кинулся между ними и развел руки, как
судья на боксерском ринге.
- Господа, господа! - воззвал он. - Муха, ты ведешь
себя неприлично. Это Лембит Сымер, начальник охраны нашего
гостя господина Анвельта. Он должен осмотреть номер и
убедиться, что безопасности его хозяина ничто не угрожает. -
А Сымеру объяснил: - Это мой секьюрити. Господин Олег Мухин.
Вы коллеги, господа, так что держите себя соответственно.
- Лембит Сымер? - переспросил Муха. - Где-то я слышал
это имя. В этом номере за безопасность всех присутствующих
отвечаю я. А коллега Лембит Сымер пусть подежурит в коридоре
или отдаст мне пушку на временное хранение.
Но у Сымера были другие представления о своих
обязанностях. Он оттолкнул Томаса, выхватил из-под куртки
пистолет и приказал Мухе:
- К стене! Руки за голову!
Тут снова произошло что-то настолько быстрое, что Томас
не понял что. Сымер почему-то оказался лежащим на ковре в
позе эмбриона, а его пистолет каким-то образом перекочевал в
руки Мухи. Он зачем-то его понюхал, выщелкнул обойму и
пересчитал патроны. Затем загнал обойму на место и сунул
пистолет в карман. После этого поднял Сымера, вывел его из
холла и усадил на банкетку у лифта. Приказал:
- Вот здесь и сиди. Тихо. А то схлопочешь.
Он вернулся в номер и запер дверь. Посоветовал Крабу:
- Вы бы сказали своему авгуру, что личное оружие нужно
чистить сразу после употребления.
- Какому авгуру? - удивился Томас. - Ты все перепутал.
Авгуры - это жрецы в Древнем Риме. Они толковали волю богов.
Ты, наверно, хотел сказать - аргусу. Это правильно. Аргус -
такой великан, которого Гера приставила сторожить
возлюбленную Зевса Ио. Сначала она превратила Ио в корову, а
потом приставила к ней Аргуса. Так что охранника можно
назвать аргусом.
- Пусть аргусу, - согласился Муха. - Но пушку чистить
все равно нужно. А то быстро изнашивается ствол. В конце
концов его разорвет и выбьет ему глаз. И будет у вас кривой
начальник охраны. Он из ментов?
- Да, - подтвердил Томас. - Лембит служил в полиции. Ты
определил это по запаху его пистолета?
- Нет, по манерам, - ответил Муха. - Проходите в
гостиную, - вежливо предложил он гостю. Приказал Томасу: -
Говорите по-русски. - А Крабу сказал: - Пушку верну, когда
будете уходить.
- Когда из нее стреляли? - спросил Краб, напряженно
морщась, словно бы пытаясь понять что-то очень важное.
- Это вам объяснит ваш авгур. То есть, аргус. Спросите
у него.
Краб мрачно оглянулся на входную дверь, потом ощупал
Муху своими злыми крабьими глазками и молча проследовал в
гостиную.
Томас искренне огорчился. Атмосфера не способствовала.
Совсем не способствовала. Но он все же решил не отклоняться
от сценария предстоящей встречи, который сам собой сложился
у него в голове, пока он ждал гостя и страдал от невозможности
выпить. Но разговор предстоял ответственный, а серьезный
человек никогда не путает дело с удовольствием. На всякий
случай Томас все же подвел Краба к стенному бару и сделал
широкий приглашающий жест:
- Выбирай. Твой бар, конечно, богаче, но и этот тоже
ничего себе. Рекомендую "Мартель". Но есть и "Камю". Налить
"Камю"?
Но Краб решительно отказался:
- Я к тебе приехал не пить. Зачем звал?
- Уверен, что не хочешь? Да ты не стесняйся. Я с тобой
тоже за компанию выпью. Капельку "Мартеля". А?
- Хватит болтать, - буркнул Краб. - Грузи.
- Тогда располагайся, - со вздохом разочарования
предложил Томас, указывая на белые кожаные кресла, стоявшие
посреди гостиной вокруг круглого белого стола. - В кабинет не
приглашаю. Он занят. Там работает мой пресс-секретарь, готовит
текст моего интервью для английского информационного
агентства "Рейтер". Они попросили срочно. Их интересует мое
мнение по широкому кругу вопросов.
- Агентство "Рейтер" интересует твое мнение? -
усомнился Краб, погружая увесистое квадратное тело в низкое
кресло. - Какое у тебя, блин, может быть мнение?
- Это зависит от проблемы, - разъяснил Томас. - По
одной проблеме у меня одно мнение, а по другой совершенно
другое.
- Какое? - повторил Краб.
- Я еще точно не знаю. Когда мой пресс-секретарь
закончит работу над интервью, скажу. Знаешь, Стас, я решил
последовать твоему совету и заняться политикой, - продолжал
Томас, расхаживая по гостиной и свободно жестикулируя. - К
бизнесу у меня склонности нет, никаким ремеслам я не обучен.
Остается интеллектуальная деятельность. То есть, политика.
- Ты же художник, - с ухмылкой напомнил Краб, закуривая
"гавану".
- Это - святое. Это, Стас, для души. А хочется быть
просто полезным людям. Хочется, знаешь ли, помочь людям
пережить эти трудные времена. Поэтому на предстоящих
выборах я решил баллотироваться в рийгикогу. Это наш
однопалатный парламент, - объяснил он Мухе, который устроился
в позе стороннего наблюдателя на широком, во всю торцевую
стену гостиной диване.
- Ты что, с бодуна? - удивился Краб.
- Немножко есть, - признался Томас. - А что, заметно?
Но это не препятствует. Это даже помогает. Как-то невольно
раскрепощаешься мыслью.
- Тебе же было все сказано про парламент. С отсидкой по
сто сорок седьмой ты даже во второй тур выборов не пройдешь.
Да тебя никто и не выдвинет!
- Я думал об этом. Да, думал. Но это не препятствие. Нет,
Стас, не препятствие. Я все объясню. И люди меня поймут.
- Что ты объяснишь? Что ты можешь объяснить, бляха-муха?
- Демонстрирую. Дорогие сограждане! Да, я действительно
схлопотал шесть месяцев по статье сто сорок седьмой, часть
первая, за мошенничество, выразившееся в так называемой
"ломке" чеков Внешторга. Я мог бы сказать вам, дорогие
сограждане, что специально подставился, чтобы не попасть под
каток памятного всем вам большого политического процесса над
молодыми эстонскими националистами и диссидентами. А я
вполне мог под него попасть, потому что дома у меня хранился
машинописный экземпляр книги Александра Солженицына
"Архипелаг ГУЛАГ", которую я иногда читал перед сном. Но я
не скажу вам этого. Нет, не скажу. Я не буду врать. Я
считаю, что политик не должен врать своим избирателям без
крайней необходимости. Я действительно фарцевал у "Березок"
и "ломал" чеки и на этом деле подзалетел. Но что значит
фарцевать? Это то, чем занимается сегодня вся Эстония. Это
обыкновенная торговля, и сейчас кажется странной нелепостью,
что за это человека можно было посадить в тюрьму. А что
значит "ломать" чеки, дорогие сограждане? Официальная цена
одного чека Внешторга была рубль, я предлагал два, но на
самом деле за сто чеков платил только сто рублей, а не
двести, как обещал. Да, я обувал. Но кого? Тех, кто сам
хотел наварить на чеках. А чеки, как вы знаете, были в
основном у советской партноменклатуры, имевшей возможность
выезжать за рубеж. Такие чеки были и у наших моряков и
рыбаков, но ни одного из них я не кинул. Но не потому, что я
их боялся, нет! А потому, что уважал их нелегкий труд! Ну,
как? Муха, ты человек посторонний. Ты бы за меня
проголосовал?
- Двумя руками.
- Вот видишь, - обратился Томас к Крабу. - Народ меня
понимает.
- Про кидалово на авторынке тоже скажешь? -
поинтересовался Краб. - Как ты впаривал продавцам "куклы"?
- Во-первых, это было редко. А во-вторых, не я, а мы.
Ты меня прикрывал. И на этом деле меня не прихватывали.
Однажды били - да, было дело. Да ты сам хорошо помнишь,
потому что нас били вместе. Но ментовка ни разу не
прицепилась.
- Но люди-то знают. И на предвыборном собрании
обязательно спросят.
- Кто? Ты?
- Зачем я? Найдутся желающие. Тут тебе и придут кранты.
- Недооцениваешь ты меня, Стас. И людей недооцениваешь.
Это нехорошо. Людей нужно уважать. Любить не обязательно, а
уважать нужно.
Он встал в позу трибуна и обратился к Мухе:
- Дорогие сограждане! Тут некоторые намекают на то, что
я впаривал так называемые "куклы" продавцам машин на нашем
авторынке. Честно признаюсь: было. Но что это означает? Это
означает, что человек пригонял на рынок новые "Жигули" и
объявлял за них два и даже три номинала. Официальная цена
оформлялась через кассу, а "вышку" он получал налом. Вот эту
"вышку" я и выдавал ему в виде "кукол". Я обманывал, да. Но
кого? Кто в советские времена мог покупать автомобили по
госцене? Да все та же партийно-хозяйственная номенклатура.
Так кого же я обувал? Партократов и вороватых чиновников! Я
не считаю себя безгрешным, дорогие сограждане. Нет, не
считаю. Мне часто бывает стыдно за бесцельно прожитые годы,
потраченные на выживание. Но чем занимались все вы?
Выживали. Кто как мог. И если кто-то из вас ни разу не спер
с завода болта или хотя бы канцелярской скрепки со службы,
пусть первый бросит в меня камень! И я немедленно сниму свою
кандидатуру! А вам придется голосовать за политиканов,
которые врали вчера, врут сегодня и будут врать всегда!
Выбор за вами, сограждане! Голосуйте душой!
Муха поаплодировал. Томас скромно поклонился и подошел
к бару, так как решил, что пятьдесят граммчиков "Мартеля" он
заслужил. И даже, пожалуй, сто. Да, сто. И все. Все, пока не
будет сделано дело.
Краб покатал во рту сигару и озадаченно проговорил:
- По-моему, Фитиль, ты гонишь пургу. Только никак не
въеду зачем.
- Никакой пурги, - возразил Томас, опускаясь в кресло и
закуривая "Мальборо". - Скажу тебе больше. Я уже решил, по
какому округу выставлю свою кандидатуру. По Вяйке-Ыйсмяэ.
Это таллинские "черемушки", - объяснил он Мухе. - Самый
большой район города.
- Вяйке-Ыйсмяэ? - переспросил Краб. - Да тебя закидают
тухлыми яйцами! Там же полно русских. А ты, блин, внук
эсэсовца, если помнишь!
- И все-таки Вяйке-Ыйсмяэ, - повторил Томас. - Именно
потому, что я внук Альфонса Ребане. Я тебе скажу, Стас, в
чем тут фишка. Но только между нами. Пока об этом не должен
знать никто. Придет время, узнают все. А сейчас - молчок.
Дело в том, что весь район Вяйке-Ыйсмяэ стоит на моей земле.
- Как?! Что значит - на твоей земле?
- То и значит. Эту землю перед войной купил мой дед. А
я его законный наследник.
- Твою мать. А я уши развесил. Ладно, Фитиль, отдыхай.
А я пойду, некогда мне разводить ля-ля-тополя со всякими