Левашов Виктор. Провокация

и перевести с эстонского на русский пленку с разговором
Матти Мюйра с Юргеном Янсеном, который записал Артист.
Можно было выбросить из головы всю эту историю с наследством
эсэсовца и все, что с ним связано: самого Мюйра и его
хитроумные комбинации. Все закончилось. Как хорошо. Даже не
верится.
Я почувствовал себя счастливым.
Почти.

Все остальное нас не касалось. Из политической бомбы
огромной разрушительной силы, про которую на ночной сходке
на базе отдыха национал-патриотов сказал генерал-лейтенант
Кейт, взрыватель был извлечен и выброшен на помойку. Или в
мусоропровод. И мы этому поспособствовали. Скорей невольно,
чем вольно. Теперь заботой российского посольства и нашей
резидентуры было сделать так, чтобы торжественные похороны
останков эсэсовца прошли без единой акции со стороны
русскоязычного населения, которая могла быть воспринята как
провокационная. И если они здесь не даром едят хлеб, сделать
это будет нетрудно. Не будет акций - не будет поводов для
репрессий, не будет ответного социального взрыва. И
национал-патриоты утрутся.
Так что нам оставалось решить только один вопрос: как
сохранить в трезвости и сохранности нашего подопечного,
который даже не подозревал, какая грозовая туча прошла мимо
него и на острие каких событий находилась его беспечная
жизнь.

Артист смолотил ужин, насухо вымазал хлебом соус
ламбертен с судка, потом выпил чашку остывшего кофе и
откинулся в кресле, вытянув длинные ноги.
- И что мы теперь делаем? - вопросил он. - Муха,
отвлекись. Основные события происходят не в телевизоре. Они
происходят в жизни. Рита, у вас есть какие-нибудь
предложения?
Она пожала плечами:
- Проспится. А что еще можно сделать?
Муха постоял над Томасом, посмотрел на его безмятежную
физиономию и с сомнением покачал головой:
- Не выход. Проспится и начнет снова. Куда его к черту
везти в таком виде? Его даже в самолет не пустят. А в
Германии? Там же на каждом шагу пивные!
- Тогда, Пастух, слово тебе, - сказал Артист. - У тебя
большой опыт по этой части.
Рита Лоо удивленно посмотрела на меня:
- Вот как? Никогда бы не подумала.
- Я имел в виду совсем не то, о чем вы не подумали, -
разъяснил Артист. - Его опыт другого рода.
Я попросил Муху:
- Поднимись в шестьсот тридцать второй номер. Там живет
господин Гамберг. Он доктор, я случайно узнал. Пригласи его
к нам. Может быть, он сумеет помочь.
Муха настороженно взглянул на меня. Я кивнул: все в
порядке, иди. Муха вышел. Я понимал, чем вызвана его
настороженность. На связь с Доком мы не выходили даже по
мобильнику. Но тут был удобный случай войти с ним в явный
контакт. И если его связь с нами потом засекут, это будет
выглядеть естественно - люди знакомы. И он действительно мог
помочь.
Через десять минут в дверях гостиной появилась плотная
фигура доктора Гамберга. Он был при жилете и галстуке, но в
домашней куртке вместо пиджака. И выглядел так, как и должен
выглядеть молодой, но уже солидный доктор из поволжских
немцев. Такая у него была легенда.
Доктор Гамберг приветствовал нас суховатым поклоном,
отказался от капельки "Мартеля", любезно предложенной Мухой,
спросил:
- Чем могу быть полезен?
Я объяснил:
- У нас проблема. Послезавтра нам нужно лететь в Герма-
нию, а наш друг слегка...
Я предложил ему полюбоваться нашим другом.
- По-моему, я знаю этого господина, - заметил доктор
Гамберг. - Я видел его по телевизору. Это, если не
ошибаюсь...
- Не ошибаетесь, - подтвердил я. - Это он и есть. Внук
национального героя Эстонии. Нам нужно привести его в норму.
И сделать так, чтобы в этой норме он был хотя бы пару
недель.
- Вы обратились не по адресу. Я хирург. И уже давно не
практикую. Я здесь по вопросам закупки лекарств для
реабилитационного центра. Вам следует обратиться к
наркологу.
- Нельзя. Пойдут разговоры. А мы обязаны заботиться о
его репутации. В реабилитационном центре вы наверняка
сталкивались с такими проблемами. Мы очень просим помочь.
- Право, не знаю... Сама процедура несложная, препараты
можно купить в аптеке или у нарколога. Но...
- Ваша работа будет оплачена, - заверил Артист.
- Забашляем конкретно, - подтвердил Муха.
- Дело не в этом. Для такого лечения нужно согласие
пациента.
- Доктор, нет проблем, - заявил Муха. - Сейчас будет.
Он попытался растолкать Томаса. Когда это не удалось,
усадил его на диване и вылил на голову полбутылки
французской минеральной воды "перье". Томас открыл глаза и
спросил:
- Дождь?
Потом ощупал голову.
- По-моему, шишка. Большая. Немножко болит. Что это
было?
- А сам не помнишь?
- Помню. "Но пассаран". Я хотел объяснить, что в
гражданской войне тридцать седьмого года в Испании этот
лозунг не сработал. Но почему-то она меня не дослушала.
- Это доктор Гамберг, - представил я гостя. - Сейчас он
будет тебя лечить.
- Это хорошо, - сказал Томас. - Здравствуйте, доктор.
Только немного. Сто граммчиков. Больше сразу не стоит. Потом
можно еще. Но сразу нельзя.
- Фитиль, твою мать! - гаркнул Муха. - Он будет тебя
лечить по-настоящему!
- Это как?
- Я поставлю вам капельницу, сделаю укол димедрола, -
объяснил Док. - Вы хорошо поспите. Примерно сутки. А потом
сделаем инъекцию биностина. И на некоторое время вы будете
избавлены от всех проблем.
- На какое время?
- Можно на пять лет. Можно на год. Год - минимальный
срок. Биностин - это современный аналог антабуса. Очень
хорошее средство. Экологически чистое и не дает побочных
эффектов.
- Вы хотите меня зашить? - удивился Томас. - Зачем?
Зашивают алкашей. А я не алкаш.
- А кто? - спросил Муха.
- Я? Я художник. Просто у меня творческий кризис. У
всех художников бывает творческий кризис. Если художника
продержать две недели на минеральной воде "Нарзан", у него
обязательно будет творческий кризис.
- Сказал бы я, какой ты художник, да в присутствии
дамы...
- Я могу выйти, - предложила Рита.
- Фитиль, кончай кочевряжиться! - перешел Муха на
проникновенный, доверительный тон. - Ты со своей пьянкой сам
все время влетаешь и нас втягиваешь. На шоссе нас только
чудом не перестреляли из-за твоей водки. В избе прихватили -
тоже из-за тебя. А наследство твоего деда? Ты же просрал
целое состояние! И все из-за пьянки!
- Ничего я не просрал, - возразил Томас, проявив
совершенно неожиданную трезвость понимания ситуации. - Ты,
Муха, как ребенок. Никто и не дал бы мне этих бабок. Да еще
и шею могли свернуть. Даже странно, что ты этого не
понимаешь.
- Ты потерял бумаги, за которые отдал пятьдесят штук!
Пятьдесят тысяч долларов, Фитиль! Вникни! Ты мог бы на них
десять лет жить и в ус не дуть!
- Нет. Если десять лет, то дуть. А не дуть - только пять лет.
- Ладно, пять. Мало? Взял и выбросил пять лет безбедной
жизни! Из-за чего? Из-за пьянки!
- Ты плохо обо мне думаешь, Муха. Да, плохо. Я от тебя
этого не ожидал. И вообще ты грубо со мной обращаешься.
Охрана не должна так обращаться с охраняемым лицом. Я еще в
машине хотел все рассказать, а ты сказал мне "заткнись".
- Что ты, черт бы тебя, хотел рассказать? Давай,
рассказывай!
Томас болезненно поморщился и пообещал:
- Расскажу. Только сначала нужно поправиться. А то
немножко болит голова.
Я вопросительно взглянул на Дока. Он кивнул:
- Можно. В его состоянии это не имеет значения.
Рита подошла к бару, налила в низкий широкий стакан
"Мартеля" и на подносе подала Томасу.
- Спасибо, - с чувством сказал он. - Рита Лоо, ты
нравишься мне все больше. И знаешь что? Я, пожалуй, в самом
деле на тебе женюсь. Почему нет? В жизни все нужно
попробовать.
- Из нас выйдет хорошая пара. Пей.
Томас был не из тех, кто заставляет себя упрашивать. Он
осушил стакан, потом удобно устроился на диване, закурил и
приступил к рассказу:
- Вот ты, Серж, спрашивал, кто этот толстый человек из
клуба "Лунный свет".
- Ты сказал: администратор.
- Не-ет! Он не просто администратор. Он лучший мастер в
Таллине. Кукольник. Он делает куклы.
- Куклы? - удивился Артист. - Какие куклы?
- Не те, в которые играют. Совсем другие. Серж уже
догадался. Мы вместе с ним были у Мюйра. Ты понял, почему я
так себя вел? Волновался, пакет ронял?
- Тогда не понял, - честно признался я. - Сейчас понимаю.
- Ты правильно понимаешь. Я отдал ему не бабки. Нет. Я
впарил ему "куклу"! Это такие пачки, с виду как бабки, -
объяснил Томас Артисту. - Но бабки там только сверху и
снизу. А в середине - бумага. Это и называется "кукла".
- А где же бабки? - спросил Муха.
Томас расстегнул плащ, извлек из внутреннего кармана
пакет в коричневой оберточной бумаге и с торжеством шлепнул
его на стол:
- Вот! А вы говорите: алкаш, зашейся!
- Фитиль, я тебя недооценил, - вынужден был признать
Муха.
Он развернул бумагу. Там оказалось пять пачек в
банковских бандеролях. Я недоуменно поморщился. Я хорошо
помнил, что Мюйр вскрывал бандероли на всех пачках.
Я распотрошил пачки. В каждой из них было по две
стодолларовые купюры - сверху и снизу, а в середине -
аккуратно нарезанная бумага.
Это была "кукла".
И тут до меня дошло: Томас перепутал пакеты.
Пакет с долларами он отдал Мюйру, а "куклу" спрятал в
потайной карман плаща.

Томас уставился на "куклу" и смотрел на нее не меньше
минуты. Потом снял плащ и пиджак, лег на диван, скрестил на
груди руки и сказал:
- Доктор, приступайте. Я сдаюсь.

XI

Нам предписывалось: по прибытии в Аугсбург оформить в
мэрии документы на вскрытие могилы Альфонса Ребане, купить
по кредитной карточке гроб высшей категории и доставить на
муниципальное кладбище, переместить останки Альфонса
Ребане в купленный гроб, организовать упаковку гроба в
деревянный короб. После этого дождаться прибытия из Таллина
микроавтобуса, погрузить в него короб и самолетом вернуться
в Таллин.
Билеты на рейс "Люфтганзы" до Мюнхена, от которого до
Аугсбурга было около ста километров, заказали для нас на 28
февраля, но вылет пришлось перенести. То ли Док переборщил с
дозой снотворного, то ли организм Томаса оказался слишком
восприимчив к димедролу, но после капельницы и уколов он
продрых не сутки, а почти двое. Но Янсен не выразил никакого
недовольства отсрочкой. Напротив, выразил глубокое
удовлетворение нашими действиями, хотя и не понял, как нам
удалось уломать клиента на это дело.
Роль сиделки при Томасе взяла на себя Рита Лоо. Доктор
Гамберг заходил, интересовался состоянием пациента и
всаживал ему в задницу какие-то очищающие кровь уколы. Нам
же делать было совершенно нечего, и я воспользовался этим,
чтобы прочитать сценарий кинорежиссера Марта Кыпса.
Специалист я в этих делах никакой, но мне показалось,
что Артист в оценке этого сочинения был прав: характеры
схематичны, а диалоги написаны газетным языком. Если,
конечно, иметь в виду газеты советских времен, а не
нынешние, где язык бывает очень даже выразительным.
Но кое-что меня в сценарии заинтересовало. Там была,
например, сцена, когда Альфонса Ребане вызывают в ставку
Гитлера, чтобы вручить Рыцарский крест с дубовыми листьями:
"ГИТЛЕР. Полковник, я счастлив вручить вам высшую
награду Третьего рейха.
РЕБАНЕ. Мой фюрер, я приму этот крест в тот день, когда
Эстония станет свободной.
ГИТЛЕР. Я знал, что эстонцы самая высокая нация в мире.
Теперь я вижу, что это великая нация!"
При всей пафосности этой сцены в ней угадывались
отголоски действительных событий. Так это было или не так,
но эти самые дубовые листья и в самом деле были вручены
Альфонсу Ребане не после приказа о его награждении в феврале
1944 года, а только 9 мая 1945 года. И не Гитлером, а
гросс-адмиралом Деницем.
Чувствовалась, хоть и слабее, какая-то документальная
основа и в сцене смерти Альфонса Ребане. В годовщину гибели
своей возлюбленной Агнессы он приходит на ее могилу, чтобы
возложить двадцать пять белых роз (столько лет ей было,
когда она погибла), тут-то его и настигает пуля убийцы.
Черный мрамор надгробья, белые розы на нем, алая кровь
героя.
Все это было слишком красиво, чтобы быть правдой. Но и
официальная версия о неисправности рулевого управления в
автомобиле "фольксваген-жук" тоже не выглядела слишком
правдоподобной.
Поразмыслив, я решил, что не стоит откладывать до
возвращения из Аугсбурга разговор с Кыпсом. Художник,
конечно, творит по своим законам. Но из чего-то же он
черпает материал для работы. Что-то Кыпс мог знать. Пусть
немного, но нам сейчас годилась любая малость.

Чувство освобождения, которое я испытал после посещения
российского посольства, подтачивалось слишком многими
невыясненными вопросами. Может быть, ответы на них не имели
прямого отношения к нашим конкретным делам. А может быть,
как раз и имели.
Из головы у меня не выходили слова Мюйра о том, что
Альфонс Ребане был агентом НКВД, и что завербовал его он,
Мюйр. Это вызывало у меня очень большие сомнения. Не мог
девятнадцатилетний мальчишка, мелкий клерк из мэрии, кем в
1940 году был Мюйр, завербовать тридцатилетнего офицера
эстонской армии. И не мог агент НКВД воевать так, как воевал
Альфонс Ребане.
Но были и другие факты, которые косвенным образом
работали на версию Мюйра.
Факт, что Альфонс Ребане целый год, до прихода немцев,
прятался в Таллине, наводненном сотрудниками НКВД. Факт, что
большинство диверсантов, подготовленных в его разведшколе,
оказалось перехваченным советской госбезопасностью.
Всему, конечно, можно найти объяснения. В разведшколу
мог быть внедрен наш "крот". А в Таллине после аннексии
Эстонии у НКВД было слишком много более важных дел, чем
ловить какого-то интенданта.
Все так. Но если бы в словах Мюйра оказалась хоть
толика правды, это самым кардинальным образом решало бы все
сегодняшние проблемы. Даже малая вероятность того, что
Альфонс Ребане может оказаться Штирлицем, остудит самые
горячие национал-патриотические головы. Торжественное
перезахоронение останков эсэсовца просто не состоится.
И я отправился к Кыпсу.

Погода совсем испортилось. С залива шли низкие облака,
дул ветер, срывался то дождь, то мокрый снег. "Линкольн"
стоял перед гостиницей, но туда, куда я собрался, на таких
тачках не ездят. Водитель муниципального такси
"фольксваген-пассат" оказался плотным русским мужиком лет
сорока довольно флегматичного вида. На мой вопрос, знает ли
он, где находится клуб "Лунный свет", он кивнул:
- Это где пидоры? Садись. Только там сейчас никого нет,
рано. Они к вечеру начинают тусоваться.
- Знаю, - сказал я. - Поехали.
- А тебе зачем туда? - поинтересовался он, выруливая на
Пярнуское шоссе. - На пидора ты вроде не похож.
- Дела.
- Дела так дела. Сам-то не здешний?
- Из Москвы, - объяснил я.
И это было моей ошибкой.
- О чем там у вас в Москве думают? - спросил он таким
тоном, что мне сразу нужно было понять, что продолжать
разговор не следует. Но я как-то не въехал и поэтому
простодушно ответил:
- Кто о чем.
- Кто о чем! - завопил он, и "пассат" рванул, как
пришпоренный. - О своих жопах они там думают! А о русских не
думают! Мы тут хоть сдохни, а они - кто о чем! Я бы этому...
такому... Ельцину... и этим... таким... А о нас, о
соотечественниках, кто будет думать?! - завершил он
пламенный монолог, который - будь он записан для синхронной
передачи по телевизору - состоял бы из сплошных "пик-пик".
- А ты гражданин России?
- Нет! Я гражданин этой, пик-пик-пик, Эстонии, мать ее
пик!
- При чем же Ельцин?
- Как это, пик-пик-пик, при чем? Над нами тут, пик-пик-пик. А он,
пик-пик-пик-пик. А мы тут, пик-пик-пик-пик. Если б его, пик-пик-пик,
такого, пик-пик, заставили учить ихнюю, пик-пик, такую, пик-пик,
грамматику - я б на него посмотрел!
- Не понимаю, - сказал я. - Зачем президенту Ельцину
учить эстонскую грамматику?
- Затем! Иначе с работы погонят!
- Послушай, ты что-то путаешь. Ельцина многие хотят
погнать с работы. Против него выдвинуто пять пунктов
обвинений. Но импичмент за то, что он не учит эстонскую
грамматику...
- Да не его погонят! Меня! Не сдам экзамена и погонят!
Экзамена на знание ихнего, пик-пик-пик, такого, пик-пик,
государственного языка! Понял?
- Теперь понял. Ты, наверное, недавно в Эстонии?
- Как это недавно? Двадцать лет!
- И не успел выучить язык?
- Да на пик бы он мне сдался!
- Ну, хотя бы для того, чтобы не потерять работу.
Он затормозил так резко, что в задницу "пассата" едва
не въехал какой-то "жигуль".
- Значит, по-твоему, я должен учить ихний язык? - почти
спокойно спросил таксист, играя желваками на широких
славянских скулах.
- А как? Если эстонец живет в России, он должен знать
русский язык?
- Само собой.
- А почему же ты не хочешь учить эстонский?
- Ты что, равняешь нас, русских, с этой чухней?
- Ну да, - вполне искренне сказал я. - А ты считаешь,
что они лучше?
- Вылезай! - приказал таксист. - Мало того, что ты
пидор, так ты еще и еврей! Выматывай к такой, пик-пик-пик,
матери, пидорасный жидяра!
Дискуссия с самого начала была контрпродуктивной, а
теперь и вовсе вышла на неприемлемый уровень. Я понял, что
нужно ее прекращать.
- Мужик, у меня к тебе очень простой вопрос, -
дипломатично сказал я. - Тебе давно морду били?
Такой поворот темы его удивил.
- Давно. А что?
- Будет недавно. Поэтому трогай. И соблюдай правила.
- Это ты, что ли, мне морду набьешь?
- Я.
Он посмотрел на меня и поверил. Остаток пути мы проехали в
полном молчании. У торца пакгауза с выключенной вывеской
"Moonlight-club" он буркнул:
- Ждать не могу, у меня заказ.
Отъехав метров на пять, остановился и высунулся в окно:
- Слушай меня, пидор! В Литве всех русских давно зажали. У
нас фашиста собираются хоронить. А в Латвии уже наших
славных партизан, героев Великой отечественной войны, судят!
Понял? Так своему пидору Ельцину и передай, мать его
пик-пик-пик-пик!
И он рванул с места, как от погони.

Клуб был закрыт, у входа стоял только один дряхлый
"жигуленок", но толстый администратор-кукольник оказался на
месте. На мой вопрос, где мне найти режиссера Кыпса, он
порылся в столе и извлек визитную карточку. Она была на
эстонском языке. Я попросил написать адрес по-русски, но он
сказал, что я вряд ли найду. Он вызвал мальчишку-уборщика, в
котором я узнал давешнего официанта с ярко накрашенными
губами, что-то сказал ему и объяснил мне:
- Он вас отвезет. Он знает. Заплатите ему крон двадцать.
Мы погрузились в "жигуленок" и через полчаса оказались
в Старом городе возле четырехэтажного особняка с мансардной
крышей. Но я не стал входить сразу. Мой опыт тесного общения
с Томасом подсказывал, что вряд ли разговор с режиссером
Кыпсом будет информативным, если я не позабочусь об
атмосфере.
Я вышел на какую-то торговую улицу с обилием вывесок и
сразу отыскал винный магазин довольно дорогого вида. Мой
собственный вид, казавшийся мне самому вполне приличным, все
же не очень соответствовал этому магазину. Поэтому минут
пять я простоял у прилавка, ожидая, когда на меня обратит
внимание холеный молодой продавец. Наконец он снизошел и
поинтересовался по-русски, что господину угодно. Господину
было угодно бутылку виски "Джонни Уокер, блю лэйбл". И сразу
снисходительности как не бывало. К сожалению "блю лэйбл"
нет, так как это слишком дорогое виски и не пользуется спросом,
но есть "блэк лэйбл". Господин скорчил пренебрежительную
гримасу, но все-таки согласился на "блэк лэйбл" и выложил за
него пятьдесят баксов. И только на улице, развернув тонкую
рисовую бумагу, сообразил, что "блэк лэйбл" - это тот же "Джонни
Уокер", только не с голубой этикеткой, а с черной.
Век живи, век учись.

XII

Режиссер Кыпс жил на самом верху особняка. Звонок не
работал. На мой стук из-за двери послышалось эстонское
словосочетание, по интонации аналогичное русскому "кого там
еще черт принес". Я расценил это как приглашение и вошел в
большую мансардную комнату, дверь которой выходила прямо на
лестничную площадку.
Комната была почти голой, с минимумом мебели и от этого
казалась еще больше. Центральное место в ней занимал
письменный стол с пишушей машинкой "Оптима", стены были
увешаны фотографиями и эскизами декораций. Горы книг вдоль
стен придавали жилью приятный, какой-то студенческий вид.
Просторное мансардное окно выходило в парк, в глубине его
над голыми кронами возвышалась островерхая кровля и шпиль
костела.
Перед окном стояло старое кресло-качалка, в нем
возлежал режиссер Кыпс и смотрел на мокрый парк и костел. Он
был в длинном, болотного цвета вельветовом халате с
атласными отворотами, потускневшими от многочисленных
стирок, без красного платка на лбу, отчего его лицо казалось
вытянутым, лошадиным.
Мое появление его как бы и не удивило.
- А, господин Пастухов, - сказал он. - Возьмите что-нибудь и
садитесь. Помолчим о великом. Это церковь Нигулисте. Готика.
Тринадцатый век. Созерцание ее смиряет гордыню в пору побед
и утешает в невзгодах.
Поскольку целью моего прихода было не помолчать, а как
раз наоборот, я развернул бутылку. При виде ее режиссер Кыпс
не выразил никакого воодушевления, но поднялся из качалки,
подтащил к окну хлипкий столик, сбросив с него груду бумаг,
и принес из глубин комнаты два тонких стакана.
- Тогда будем пить. Это тоже занятие умиротворяющее, -
спустился он с духовных высот на грешную землю. - "Блэк
лэйбл". У вас хороший вкус, господин Пастухов.
Он разверстал виски, глубоко задумался, а потом с
чувством произнес тост:
- Чтоб они сдохли!
- Кто? - удивился я.
- Национал-патриоты! - ответил Кыпс и выпил. - Подонки!
Это они устроили взрыв!
Такая трактовка происшествия меня устраивала, но было
интересно, какие сложные логические построения привели
режиссера Кыпса к такому выводу. Поэтому я сказал:
- Но вы сами заявили, что считаете это акцией русских
экстремистов.
- Да, заявил. Но потом задал себе вопрос: cui prodest?
Кому выгодно? Ответ ясен. Национал-патриотам. Сначала взрыв,
а уже через день решение правительства о торжественном
перезахоронении Альфонса Ребане.
- Но они вложили в фильм деньги, - напомнил я. - И
немалые. И не только национал-патриоты. Другие спонсоры
тоже.
- Они вложили! - пренебрежительно отмахнулся Кыпс. -
Все они сначала взяли в госбанке беспроцентный кредит под
мой фильм и раз десять прокрутили его в коммерческих банках.
Они все просчитали. Иначе и кроны не дали бы. Не знаю, как в
России, а у нас в Эстонии патриотизм - это очень хороший
бизнес.
- Но за танки придется платить.
- Ничего не придется. Все было застраховано.
Кыпс принял еще дозу, порозовел, оживился, и я понял,
что нужно переходить к делу, пока его снова не занесло в
духовные выси.
- Меня заинтересовала, Март, ваша оценка Альфонса
Ребане, которую вы дали ему во время нашей встречи в клубе
"Лунный свет".
На лошадином лице режиссера отразилась напряженная
работа мысли. Я напомнил:
- Вы назвали его знаковой фигурой двадцатого века и
великим неудачником.
- Неглупо, - кивнул Кыпс, оценив глубину собственных
оценок. - В сущности, это так и есть. По нему прокатились
все жернова века. Коммунизм, фашизм, антисемитизм. Миллионы
людей пострадали от каждого из этих жерновов. Но сразу от
всех - только он. Вы читали мой сценарий?
- Да. Но я не специалист в кино, поэтому оценить его не
могу, - поспешил я предупредить его вопрос: "Вам
понравилось?"
- Для ведущего эксперта международного арт-агентства вы
довольно скромны.
- У меня другой профиль. В вашем сценарии меня
заинтересовали факты. У вас там, например, есть сцена, когда
маршал Жуков расстреливает генерала Волкова. В сценарии вы
назвали его Воликовым. Мне она не кажется достоверной.
- Это гипербола. Я рассматриваю войну как античную
трагедию. Высочайший трагизм, надмирный!
- А как было на самом деле?
- Гораздо скучней. Генерал Волков застрелился.
- Вот как? После разгона, который устроил ему Жуков?
- Нет, еще до приезда Жукова. Но разве дело в этих
деталях? Дело в высшей правде!
Вообще-то мне казалось, что дело как раз в этих деталях, но я
решил не ввергать режиссера в искусствоведческий спор, в
котором он был сильнее меня. Поэтому перевел разговор на
другое:
- В вашем сценарии Гитлер вручает Рыцарский крест
Альфонсу Ребане, а он отказывается. Это тоже гипербола?
- Это художественный домысел. Этого события не было, но
оно могло быть. Понимаете?
- Нет. Но если вы объясните, я постараюсь понять.
- Объясню. Как было на самом деле? Альфонс Ребане
написал рапорт: "Мой фюрер, мои дела недостойны такой
оценки". Я своими глазами видел этот рапорт в берлинском
историческом архиве. Если следовать так называемой правде
жизни, что я должен снимать? Ночь. Блиндаж. Альфонс Ребане
берет ручку и пишет. Так? Чушь! Это же невозможно смотреть!
А кино - это видеоряд!
- Почему он отказался от награды? Действительно считал
себя недостойным?
- В общем, да. Там, конечно, было все по-другому. Но в
принципе верно.
- Но девятого мая сорок пятого года он эту награду принял. Из
рук гросс-адмирала Деница.
- Ага! - встрепенулся Кыпс. - Значит, вы читали не только мой
сценарий? Что еще?
- Служебную записку Информационного отдела Минобороны,
- честно ответил я. - Она была составлена по приказу Кейта.
- Вот же козел! Решил меня проверить! Но не выступал.
Понял, козел, что это опасно для его карьеры!
- Давайте вернемся к Альфонсу Ребане. Почему он
все-таки принял награду?
- Вы изучали историю Второй мировой войны?
- Интересовался.
- Тогда поймете. После капитуляции Германии Черчилль
очень опасался, что Сталин попытается захватить всю Европу.
И он мог это сделать. У него было многократное превосходство
над войсками союзников. Его танковые армии могли за день
дойти до Парижа и за три дня до Мадрида и Рима. Поэтому по
инициативе Черчилля наиболее боеспособные части вермахта,
сдавшиеся в плен, не расформировывались, а
концентрировались в лагерях вдоль демаркационной линии. Они
имели статус военнопленных, но носили прежнюю форму и знаки
различия, даже проводили строевые занятия. А их оружие
хранилось на складах поблизости. И если бы Сталин решился на
захват Европы, эти части приняли бы на себя первый удар.