Левашов Виктор. Угол атаки

- Приказ.
- Когда вы получили этот приказ? Вы не могли получить
его в Москве. Где вы его получили?
- Здесь.
- Вам передали его по рации?
- Да. Я выходил на связь с Центром ночью. Когда все
спали.
- Как был сформулирован этот приказ?
- Предотвратить вылет "Мрии". Любыми средствами.
- Какую информацию вы передавали в Центр?
- Об испытательных полетах истребителей. Об
антирадарном покрытии. О лаборатории в подземном ангаре.
Тимашук насторожился.
- Как вы узнали о лаборатории?
- Рассказал Мухин. Он видел. Когда искал резервную
электростанцию.
- Что он видел?
- Усиленную охрану. Человека в белом халате. Ему
привозили еду на тележке в судках. Он матерился и швырял
судки в черных. Требовал водки.
- Вы сообщили об этом в Центр?
- Да.
- Как вы подали информацию?
- Буквально. У меня не было возможности ее оценить.
- Кто отдал вам приказ взорвать "Мрию"?
- Центр.
- Центр - это УПСМ?
- Ой, мама, шика дам, шика дам.

Снова блок. УПСМ - табу. Это табу имело однозначное
толкование. Центр - это и есть УПСМ. Без вариантов. Но
Тимашуку нужна была не уверенность. Ему нужны были
доказательства. Прямые. Четкие. Не допускающие никаких
толкований.
Что ж, нужно попытаться обойти заблокированный участок
сознания.

- Кто из ваших друзей знал о задании?
- Никто. Только я.
- Вы не похожи на слепого исполнителя приказов. Вы не
взялись бы за это дело, если бы вам не объяснили цели. Вам
ее объяснили?
- Да.
- Что вам объяснили? Скажите это не мне. Скажите это
своим друзьям.
- Отсюда идут поставки самолетов в Афганистан, талибам.
ЦРУ знает об этом. Они подготовили операцию по перехвату.
- ЦРУ? Какое еще ЦРУ? О чем вы говорите?
- Да, ЦРУ. Центральное разведывательное управление США.
- Откуда вам известно об операции ЦРУ?
- Их человек встречался в Будапеште с полковником
Голубковым. Я читал расшифровку разговора.
- Полковник Голубков - начальник Оперативного отдела
УПСМ?
- Да.
- Он дал вам это задание?
- Нет.
- Кто дал вам это задание?
- На вернисаже как-то раз.
- Задание дал вам генерал-лейтенант Нифонтов?
- Случайно встретила я вас.
- Для чего нужно было отправлять вас сюда?
- Чтобы помешать отправке истребителей. Их перехватят в
Пакистане. Их уже ждут.
- Отправку можно было просто отменить. Для этого вашему
Центру достаточно было предупредить кого надо.
- Они предупредили. Предупреждение игнорировали.
- Могла произойти накладка. Предупреждение не дошло.
- Оно дошло. Это не накладка. Это торпеда.
- Какая торпеда? В кого нацелена эта торпеда?
- В президента. В Россию. ЦРУ предупредило, что предаст
факты широкой огласке. Это будет удар по России.
- Президент - не Россия. Этот трухлявый алкаш - Россия?
- Какой есть. Мы его сами выбрали.
- И вы рискуете жизнью, чтобы его защитить?
- Мы защищаем не человека. Мы защищаем честь России. Во
всем мире о нас будут думать, как о бандитской стране.
- Срать нам на то, что о нас будут думать!
- Вам срать. Нам не срать.
- Кто дал вам это задание? Отвечайте, Перегудов!
- Но вы вдвоем, вы не со мною.

Секундная стрелка стремительно бежала по циферблату
сверхточных швейцарских часов, отмеряя последние круги
чьих-то жизней.
До конца действия "Ангельского пения" оставалось восемь
минут.
Семь с половиной.
Уходило драгоценное время, а Тимашук все никак не мог
решиться продолжить допрос.
Операция ЦРУ. О ней знают. Знает Г. И все-таки: "Завтра
придет "Руслан". Что же, черт возьми, происходит?

Семь минут.

- Сколько вам лет, Док?
- Тридцать шесть.
- У вас еще вся жизнь впереди. Вы хотите жить?
- Нет.
- Вы не поняли мой вопрос?
- Понял.
- Я повторяю. Вы хотите жить?
- Нет.
- Вот как? Вы хотите умереть?
- Я умер.
- Вы живы.
- Я умер. Давно. Под Урус-Мартаном. В мае. Цвели вишни.
Все было белое. И дым от кизячных костров.
- Вы умерли, когда нашли свою девушку?
- Нет. Тогда я был жив. Я умер, когда мы взяли
Махмуд-хана. Его отдали мне.
- Что вы с ним сделали?
- Крошка моя, я по тебе скучаю.
- Вы его убили?
- Я никого вокруг не замечаю.
- Как вы его убили?
- Зайка моя.
- Ты, сапог х..в! Не лезь человеку в душу! - вновь
подал голос Злотников. - Допрашивай по делу. А в душу не
лезь.
Тимашук в бешенстве рванул из кобуры пистолет.
- Еще слово! Ну?
Злотников презрительно вскинулся:
- Шмаляй!
- Артист, кончай! - предостерег Хохлов.
- Отставить! - приказал Пастухов.
- Да шел бы он!.. Шмаляй, сапог! Только после этого ты
хер что узнаешь.
Тимашук выстрелил. Пуля ушла в потолок. Сивопляс метнулся
кошкой и успел подбить руку.
- Ты, твою мать! - рявкнул Тимашук. - Пошел к черту!
- Не нужно этого, товарищ подполковник, - проговорил
Сивопляс. - Он больше не будет дисциплину не выполнять.
Он заставил подполковника убрать пистолет, потом
подошел к Злотникову и с размаху врезал ему ботинком по
скуле. Голова Злотникова дернулась и ударилась о бетон.
- Так-то оно проще, - сказал Сивопляс. - И не встревай,
куда тебя не спрашивают. Понял?
Злотников потряс головой и сплюнул кровавым сгустком.
- Ну, флибустьер, мы с тобой еще встретимся! - пообещал
он.
- Встретимся, встретимся, - покивал Сивопляс. - А если
ты еще хочешь сказать, то молчи. Лучше вспомни о своем
будущем.
- Выйди! - приказал Тимашук. - Кру-гом!
- Слушаюсь, - буркнул Сивопляс и оглянулся на
арестованных. - Вы, три сапога пара! Выполнять
беспрекословно. Не дай Бог узнаю. Будете харкать кровавыми
слезами.
Он неохотно вышел. Тимашук взглянул на часы. Ушло
время. Все, уже ничего не успеешь. Ну, не страшно. У него
есть еще один шприц-тюбик. Это уже будет с гарантией.
Он повернулся к Перегудову.
- А вас любят ваши друзья, Док.
- Надеюсь.
- А вы их любите?
- Да.
- И все-таки втянули их в эту авантюру. Поставили под
угрозу их жизни.
- Они поймут.
- Что они поймут? Что они могут понять?
- Что у нас не было выбора.
- Вы решили за них. Кто дал вам право распоряжаться их
жизнью? Вы предали своих друзей, Перегудов. Вы умерли.
Допустим. Но они живы.
- Нет.
- Нет? Что значит "нет"?
- Нас всех убили на той войне. Мы проживаем чужие
жизни. Тех, кто остался там. С нас спросится, как мы прожили
их. Мы должны быть готовы к ответу.
- Вы так и не скажете, от кого получили задание?
- Нет.

"Нет". Это означало, что действие препарата
закончилось. Атмосфера в боксе еще больше сгустилась. Она
была пропитана опасностью. Густой, как туман над ночным
болотом. Тимашук уже понимал, что ошибся. Их нельзя было
собирать вместе. Но отступать было поздно. Он выключил
видеокамеру и перемотал пленку на начало. Сделанная запись
была ему не нужна. Ему нужна была совсем другая запись.
Он подошел к верстаку и вынул из кейса последнюю
упаковку "Ангельского пения". Взгляд его упал на "Селену-5".
Функельшпиль. Будет им функельшпиль. Он набрал короткую
шифрограмму. Потом вышел на середину бокса и показал всем
шприц-тюбик. Объяснил:
- Это третий. Последний. Я уже говорил вашему
командиру, как действует этот препарат. Повторю. Одна доза
не вызывает никаких последствий. Вторая доза полностью
парализует волю. Против нее бессильны любые словесные блоки.
Но после нее клиент навсегда превращается в идиота. Я могу
сделать еще один укол вашему другу и получить показания,
которые мне нужны. Предлагаю другое. Вы работали на УПСМ и
нет сомнений, что работаете и сейчас. Об этом вы и
расскажете. В камеру. Прямой вопрос - прямой ответ.
- Нет, - сказал Перегудов.
- Вас, Док, я не спрашиваю. Вы не можете отвечать за
свои слова. Вы еще на полпути от океана к нам. Вашу судьбу
будут решать ваши друзья. Итак? Пастухов.
Носилки заскрипели, заворочался Мухин, поднял голову:
- Товарищ подполковник, разрешите обратиться? Я
согласен. Я все скажу. Я все знаю. Я знаю даже то, чего
никто не знает.
- Нет, - повторил Перегудов. - Нет.
- А ты молчи. Молчи, Док. Он же нас всех замочит. Нам
всем будет хана. Пастух, Боцман, Артист! Вы что, не
врубились? Если Док превратится в идиота, ему нельзя будет
оставлять свидетелей. Неужели не ясно? Запускайте камеру,
товарищ подполковник. Я знаю такое, о чем вы даже не
догадываетесь!
Тимашук включил видеокамеру и направил объектив на
Мухина.
- Говорите.
- Сейчас. Привстану. Черт, ослабел от этой дрисни.
Помогите, товарищ подполковник.
Помедлив, Тимашук подошел к носилкам. Мертвенно бледное
лицо Мухина было покрыто пленкой пота. Моляще, по-собачьи,
смотрели глаза. Тимашук презрительно усмехнулся. Тоже мне,
псы Господни. Солдаты удачи. Он откинул одеяло. Увидел
тонкие руки Мухина. Наручники почему-то лежали на них,
сверху. Тимашук удивился.

Это было последнее чувство, которое он испытал в жизни.

Страшный удар вмял адамово яблоко в горло, стальной
обод ставшего кастетом наручника сломал хрящи. Тело
подполковника Тимашука конвульсивно выгнулось и обрушилось
на носилки.
Из последних сил Мухин перевернул его, вытащил из
кармана камуфляжки ключ от наручников и перебросил его
Хохлову. На большее его не хватило. Обмякнув на брезенте
носилок, он безучастно смотрел, как стаскивают с него труп,
как Перегудов, освобожденный от пут, поднимается с кресла и
пытается нащупать пульс на шее подполковника Тимашука.
Пульса не было. Док констатировал:
- Допросы окончены.
- Совсем? - деловито спросил Боцман.
- Совсем.
- Подполковником меньше, - сказал Артист. Он присел на
карточки рядом с носилками. - Ну, засранец, выкладывай. Что
ты хотел сказать такое, о чем он даже не догадывался?
- Сам ты засранец, - пробормотал Мухин. - Не понял? О
чем он не догадывался? О том, что эти браслетки для меня
слишком большие.
Раздался хлопок. Из рации, стоявшей на верстаке, пополз
дым. Пастухов выругался.
- Самоликвидатор! - Он склонился над "Азимутом". - Что
за черт? Вы только посмотрите, что он отправил!

С дисплея медленно исчезал текст:
"УПСМ. Генерал-лейтенанту Нифонтову, полковнику
Голубкову. Все члены диверсионной группы Пастухова убиты при
попытке к бегству. Подполковник Тимашук."

Док подошел к раковине, сунул голову под струю холодной
воды. Потом выпрямился и сказал:
- Жил-был художник один. Дом он имел и холсты.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

I

Только на третий день после покушения на него
генерал-лейтенант Ермаков в полной мере осознал всю
безвыходность своего положения. И, как это часто бывает в
таких положениях, нашел выход.
Как только к нему вернулась способность соображать
бесстрастно, без проклятий и ахов, он сразу выделил два
события, которые выламывались из привычного течения его
жизни, были вторжением извне, хотя каждое в отдельности
вполне могло проистекать из существа дела, которым он
занимался, быть следствием столкновения интересов в
многосложном, полном подводных течений и опасностей бизнесе,
каким во все времена была торговля оружием.
Шесть миллионов долларов, неожиданно оказавшиеся на его
счету в "Дойче-банке", могли быть взяткой - наглой,
насильственной, компрометирующей его уже самим фактом и тем
самым отрезающей возможности для отказа. Даже сама цифра,
поразившая воображение сына, не была чем-то необычным. В
этом бизнесе оборачивались десятки и сотни миллионов
долларов. Услуга, которая требовалась от Ермакова и которую
он был в состоянии оказать, могла стоить и намного больше.
Ту же цель - создать давление на него и вынудить к
услуге - могло преследовать и это нескрываемо
демонстративное покушение. Акция устрашения. "Аншутц" с
лазерным прицелом. Выстрел с пятидесяти метров в задницу.
После того, как первым выстрелом был убит водитель.
Ермаков представлял, какого рода услугу могли от него
потребовать. Было немало влиятельных людей, которым не
нравилась активность генерального директора молодой компании
"Феникс", уверенно прибиравшей к рукам всю не вполне
легальную торговлю российской военной авиатехникой. По
непонятным для многих причинам ЗАО "Феникс" пользовалось
покровительством руководителей "Госвооружения", сильной
поддержкой в государственных структурах. Экспансия "Феникса"
оставляла не у дел многочисленные посреднические
конверсионные фирмы и фирмочки, расплодившиеся, как
грибы-поганки, на теле разваливающегося ВПК, жирные куски
уплывали из-под носа чиновничьей рати.
Ермаков не раз получал предложения, от которых нельзя
отказаться. Были и предупреждения, и прямые угрозы. От него
не требовали ничего противозаконного. Только одно: умерить
прыть, не срывать чужие сделки, не перехватывать то, на что
уже нацелились другие. Он внимательно выслушивал
предложения, обещал подумать, а потом в дело вступали
профессионалы из службы безопасности. Они умели без лишнего
шума усмирять недовольных и подавлять объекты угрозы.
Но сейчас происходило что-то совершенно необычное.
Одновременность покушения и появления на его счету шести
миллионов долларов - это совпадение не могло быть случайным.
Ермаков понимал, что в его жизнь властно вторглась какая-то
внешняя сила. И не могло быть случайностью, что это
вторжение произошло именно сейчас, когда в стадию завершения
вступил первый этап программы "Феникс".

Быстро понять, что это за сила - это был единственный
способ избежать катастрофы.

Конкуренты исключались. Крупных не было, а для
остальной шелупени вот так взять и выложить шесть миллионов
долларов - да они горло перегрызут тому, кто это предложит.
Сумма была неподъемной и для любой из российских спецслужб -
даже если допустить невероятное: что кто-то проник в тайну
программы и поставил себе целью ее торпедировать. С их-то
нищенским финансированием, которое только на фоне остальных
бюджетников казалось непомерно большим. Да и как-то не
по-русски это было, слишком уж заковыристо.
Поэтому первая мысль Ермакова была: аль-Джаббар. В
распоряжении этого маленького жирного араба находились
миллиарды бен Ладена, и у него хватило бы хитроумия на
любую, самую изощренную комбинацию. Но Ермаков отверг эту
возможность. И не из-за уверений Джаббара. Цена всем его
уверениям - пятачок за пучок. Но он был заинтересован в
успехе предприятия не меньше, а даже больше, чем сам
Ермаков. Ермаков отвечал должностью, аль-Джаббар - головой.
Восток есть Восток, там суд скорый.
Но если не Джаббар - кто? И с какой целью?

Лежа без сна в темной больничной палате и глядя, как
скользят по потолку и просторным окнам тени от уличных
фонарей и молодых берез, которыми были обсажены аллеи ЦКБ,
Ермаков напряженно, до ломоты в висках, перебирал в уме все
мыслимые и немыслимые варианты. И в какой-то момент, на
изломе второй ночи, сдался. У него больше не было ни сил, ни
желания сопротивляться. Возникло странное ощущение, что
против него ополчились не конкретные люди, преследующие
конкретные интересы, а словно бы духи земли задались целью
помешать ему, парализовать его волю. Навалилась тяжелая
апатия, осталось лишь чувство безнадежности и полной
беззащитности перед неизвестной и от этого еще более
страшной угрозой. Но тут какая-то часть его сознания,
продолжавшая работать по инерции, подала сигнал тревоги.
Ермаков вдруг понял: это и было целью - ввести его в такое
состояние, обезоружить, деморализовать.
На языке контрразведчиков, с которыми Ермаков постоянно
имел дело последние два десятка лет, это означало: он открыт
для вербовочного подхода.
И как только он это осознал, его цепкая тренированная
память вновь заработала на полную мощность, как компьютер,
которому задан точный поисковый критерий. И выдала
результат. Он понял, откуда у этого дела растут ноги. Это
было тяжелое открытие. Но Ермаков был не из тех, кто боится
смотреть правде в глаза.
Это была операция ЦРУ. Да, операция ЦРУ. И началась она
еще полтора года назад в Объединенных Арабских Эмиратах во время
проходившего там международного авиасалона, на котором Ермаков, в то
время заместитель генерального директора ГК "Госвооружение", был в
составе российской делегации.
Тогда, в аэропорту Абу-Даби, ожидая в баре зала ВИП
посадки на московский рейс, он вдруг почувствовал дурноту и
через десять минут пришел в себя на кушетке в медпункте в
окружении лопочущего по-арабски персонала. Срочно вызванный
из российского посольства врач констатировал переутомление.
Ермаков никогда не жаловался на здоровье, но другого
объяснения не было. Поездка была очень тяжелой, вся на
нервах. Днем - работа на авиасалоне, демонстрационные полеты
российских истребителей, которые после памятных всем аварий
наших машин в Ле Бурже и Орли выматывали членов делегации
больше, чем самих летчиков. Ночью - напряженные переговоры с
аль-Джаббаром. Плюс акклиматизация, сорокаградусная жара,
непривычная пища. Даже у кофе, который он пил в баре, был
необычный вкус. Лишь в самолете, посмотрев на часы, Ермаков
понял, что был без сознания не десять минут, как ему
показалось, а не меньше часа. А еще через день, уже в
Москве, чувствуя на шее зуд, как от комариного укуса,
пристроил зеркало и увидел маленькую красную точку.

Это был след укола.

Все стало понятным: сначала ему подсыпали какой-то гадости в кофе,
потом вкатили укол.
Ермаков не поставил об этом в известность службу
безопасности. Переговоры с аль-Джаббаром носили
предварительный характер. Даже если цэрэушники действительно
подвергли его допросу, они не узнали ничего такого, о чем
сами бы не догадывались. Особисты не могли уже ничего ни
изменить, ни исправить. Просрав ситуацию в аэропорту
Абу-Даби, эти раздолбаи вцепились бы в него бульдожьей
хваткой, демонстрируя служебное рвение.
Ермаков забыл об этой истории. Заставил себя забыть. Но
кто-то не забыл. И нашел способ напомнить - именно сейчас,
когда программа "Феникс" получила новый, неожиданный даже
для самого Ермакова импульс, когда в золотоносной россыпи
вдруг сверкнула золотая жила.

Полтора года назад, когда на полигоне под Воронежем
Ермакову показали истребители с антирадарным покрытием,
уменьшавшим уязвимость серийных машин в десять раз, он сразу
понял, что оказалось у него в руках. Это открывало
захватывающие перспективы. Мгновенно родилось решение:
доработать методику своими силами и организовать в Потапове
производственную базу по превращению российских истребителей
в "невидимки".
Это была грандиозная идея, настоящий Клондайк. Решались
все проблемы. Отпадала необходимость в новых истребителях:
старые модели пойдут по цене новых. Отпадала проблема
производства: сотни морально устаревших "МИГов" и "СУ"
стояли без применения на российских военных аэродромах, а
еще больше - в резерве бывших советских республик. Сама
собой решалась и одна из самых болезненных и трудных проблем
- проблема транспортировки: истребители будут уходить к
покупателю своим ходом. Если уменьшить радарную уязвимость в
двадцать раз, средства ПВО будут обнаруживать самолет не за
сто километров, а за пять. При максимальной скорости
"МИГ-25" в две с половиной тысячи километров в час
истребитель будет появляться на экранах радаров всего на
четыре секунды. Ни о каком перехвате не может быть и речи.
Пересекающие границу самолеты будут фиксироваться как НЛО.
От мысли задействовать в доработке методики НПО имени
Жуковского Ермаков отказался сразу. Госпредприятие для этого
не годилось. С их финансированием они будут копошиться
годами, пойдет утечка информации. Быстро и скрытно это можно
было сделать только на коммерческой основе.
Тогда и обрела новое качество крупномасштабная
программы, которая получила кодовое название "Феникс".
Ермаков сам выбрал это название. Птица Феникс,
возрождающаяся из пепла. Символ возрождения российского
военно-промышленного комплекса.
Г. сразу оценил идею и дал Ермакову карт-бланш.
Аль-Джаббар, почти не торгуясь, подписал миллиардный контракт,
оговорив в нем поставку всего нескольких "СУ-39".
Открывалась возможность заключения новых сделок на сотни
миллионов и даже на миллиарды долларов, которые были так
нужны России.
И вот теперь, когда так близок успех, все начало вдруг
валиться.
С наглостью уверенного в своей безнаказанности и силе
гангстера обнаружило себя ЦРУ.
Неизвестные диверсанты взорвали "Мрию", которая должна
была доставить в Лахор последнюю партию новых "СУ".

Но когда объект угрозы известен, все становится проще.
Ермаков понял, что должен сделать.
Той же ночью, с трудом дотянувшись с кровати до
оставленного сыном "ноутбука", он связался с "Дойче-банком"
и отдал распоряжение отменить доступ к его счету всех лиц,
кроме него самого. Он знал, что за этим последует.
Банк должен будет получить разрешение того, кто
перечислил эти шесть миллионов долларов. Теперь цэрэушникам
придется поломать голову. Отозвать вклад - на этом вся их
вербовка заканчивается. Отдать? Но если после этого он
пошлет их, эти деньги назад не вернешь. Даже вторым
выстрелом из "Аншутца". Зачем он им мертвый? Он им нужен
живой. Стреляйте, господа. И цельтесь получше. Только как вы
потом оправдаетесь за эти шесть миллионов? ЦРУ, конечно,
богатая организация. Но бухгалтерия - она и в Америке
бухгалтерия.
Как ни странно, но даже лежа на больничной койке, с
ноющей при каждом резком движении раной, Ермаков и мысли не
допускал, что все дело для него может действительно
кончиться смертью. Смерть в ее грубом физическом воплощении
существовала в каких-то иных пластах жизни. В мире Ермакова
она присутствовала всего лишь как вероятность, как крайний и
далеко не лучший способ разрешения возникающих по ходу дела
конфликтов. В серьезных делах жизнь одного человека мало что
может решить, использовать смерть в качестве аргумента -
дурной тон, признак плохой, топорной работы. Этот вариант
всегда просчитывается, а те, кто считает такой способ
решения проблем самым эффективным, очень редко становятся
серьезными бизнесменами. Они отсеиваются на дальних
подступах к большому делу, успокаиваются под мраморными
памятниками на московских кладбищах или даже в асфальте
подмосковных дорог.

Ответ пришел через два часа: вкладчик дал согласие
отменить свой доступ к счету.
Это означало, что нужно ждать гостя.
Что ж, Ермаков был готов к этой встрече.
Но по-прежнему оставалось странное ощущение, что
препятствует ему не материальная сила, а словно бы какая-то
духовная энергия. Так, вероятно, вору, входящему ночью в
квартиру, враждебен дух чужого жилья.
Но какой же он вор? Он работает для России!

Так или иначе, но одно дело прояснилось. А вот другое
по-прежнему оставалось темным и тревожащим: что происходит в
Потапово?

II

Телефонный звонок по аппарату спецсвязи раздался в
домашнем кабинете Ермакова на его даче в Архангельском в
седьмом часу вечера, всего через час после возвращения
Ермакова из ЦКБ. На выписке он настоял со скандалом, дошел до
главврача. Ермаков дал расписку, что всю ответственность за
последствия берет на себя, и покинул больницу в
кресле-коляске в сопровождении сына и двух телохранителей,
приставленных к нему генералом армии Г. Это были крепкие
молодые люди с офицерской выправкой, в одинаковых черных
костюмах и галстуках, одинаково молчаливые.
Сначала Ермаков хотел ехать домой, но когда присланный
за ним из гаража "Феникса" микроавтобус уже шел по
Ленинскому проспекту, вдруг представил себе пьяную жену, ее
истеричную ревность или, что еще хуже, неуемное обожание,
деда Матвея в клубах табачного дыма, злобно тыкающего
резиновым набалдашником палки в ненавистные ему рожи
дерьмократов в телевизоре, затрапезный халат дочери,
поджатые губы домработницы - всю тягостную атмосферу его
богатого и одновременно убогого, как казарма, дома. Понял:
не хочет он сейчас оказаться в московской квартире. Не хочет
и все. Не желает. И это было даже важней, чем опасение, что
квартира, как и больничная палата, могла быть поставлена на
прослушку.
Ермаков приказал водителю развернуться и ехать в
Архангельское. Красная "Нива" Юрия последовала за
микроавтобусом.

Решение покинуть ЦКБ родилось у Ермакова внезапно,
после телефонного разговора с подполковником Тимашуком, тон
которого - сухо-деловой, а по сути своей хамский - был
настолько неожиданным, что Ермаков даже не сразу сообразил,
почему прервалась связь. И только потом дошло, что Тимашук
попросту бросил трубку. Ермаков поразился. Тимашук бросил
трубку. Потому что у него нет времени на разговоры. Потому
что ему нужно работать. Да что же это такое?!
И он понял что. Внезапная перемена в отношении к нему
подполковника Тимашука, человека недалекого, но
исполнительного и обязанного Ермакову всей своей карьерой,
могла означать только одно: его вывели из игры. И сделал это
генерал армии Г. Тимашук - пешка. Он невольно ретранслировал
то, что человек поумней постарался бы скрыть.
Его, Ермакова, вывели из игры. Его, Ермакова, вывели из
дела, в которое он вложил столько нервов и сил, что не
существует цены, которой можно это оплатить. И когда все
отлажено, как двигатель истребителя...
Да, он был категорически против приказа Г. отправить
"Мрию". Как можно так рисковать, зная о предупреждении ЦРУ?
Блеф? А если не блеф? Г. орал и матерился так, что в
больничный холл заглядывали медсестры, но, увидев крупные