Страница:
непреодолимыми обстоятельствами. Этого эксперты "Мideast
Мirror" вообще понять не могли. Генерал-лейтенант Нифонтов
понимал. Сделка не срывалась. Просто деньги за нее поступали
не на официальные счета "Госвооружения", а чуть-чуть на
другие.
Это было не казнокрадство.
Это была политика.
Ее самая глубинная и тайная часть.
По материалам проверок Генпрокуратура возбудила
несколько уголовных дел, но генерал-лейтенант Нифонтов очень
сомневался, что хоть одно из них будет доведено до суда. И
причина была не в дырявых российских законах. Вся
деятельность "Госвооружения" и связанных с ней фирм типа
"Феникса" замыкалась на акционерную финансовую корпорацию
АФК "Восход". Из ее фондов финансировались выборная кампания
96-года, региональные губернаторские выборы, на ее счетах
аккумулировались средства для будущих парламентских и
президентских выборов. А если так, чего же бояться людям,
для которых пресловутые пятьсот тысяч долларов в коробке
из-под ксерокса, перехваченные охраной Белого дома, были
мелочью, не заслуживающей внимания? Кто же позволит их хоть
пальцем тронуть? Пока они не хапают лишнего, не по чину, они
могут спать спокойно.
Этим, вероятно, и было вызвано поручение президента
проверить все обстоятельства гибели "Руслана" и "Антея".
Многоопытный прораб, он не мог не заподозрить неладного.
Понимал, что на хлебном месте голодными не сидят. Не могут
не подворовывать. Понимал и другое: аппетит растет во время
еды. И если бы только этим ограничилась задача, поставленная
перед Управлением, дело можно было считать законченным.
Информация собрана, систематизирована, в отдельную таблицу
сведены суммы, хранящиеся на личных счетах руководителей
"Госвооружения" в зарубежных банках. И теперь пусть
президент сам решает, хапает его челядь лишнее или в
пределах нормы.
Но предупреждение ЦРУ, в серьезности которого ни у кого
не было сомнений, превратило всю выполненную работу в
предварительный этап, в подход к теме.
II
Медленно, как вода в равнинной реке, текло время. Полковник
Голубков то стоял у окна, разглядывая спящий двор, то присаживался
к столу для совещаний. Курил, прихлебывал остывший кофе. Потом
вставал и начинал ходить.
Нифонтов просматривал на экране компьютера материалы
этого дела, которое поначалу не предвещало никаких
неожиданностей. Он хорошо знал все эти материалы. Но теперь
появился новый ракурс. Покушение на генерального директора
ЗАО "Феникс" Ермакова выводило эту второстепенную фигуру на
первый план.
"Ермаков Михаил Матвеевич. Родился в 1946 году в
Москве. Отец - генерал-майор артиллерии, до увольнения в
запас - старший преподаватель Бронетанковой академии.
Русский. Член КПСС с 1966 по 1991 год. Жена Галина, в
девичестве Приходько, искусствовед. Дети: дочь Екатерина
1972 года рождения, сын Юрий 1974 года рождения.
1964 - 1968. Курсант Высшего общевойскового командного
училища. Диплом с отличием. Присвоено воинское звание
"старший лейтенант".
1968 - 1974. Ленинградский военный округ. Командир
взвода. Командир роты. Начальник штаба батальона.
Заместитель начальника штаба полка. Присвоены воинские
звания "капитан", "майор".
1974 - 1979. Слушатель Академии Генерального штаба.
Присвоено звание "подполковник".
1979 - 1990. Берлин. Западная группа войск. Заместитель
командующего. Полковник. Генерал-майор.
1990 - 1996. Министерство обороны. Заместитель
начальника главка. Начальник главка. Присвоено звание
"генерал-лейтенант".
Нифонтов остановил текст.
Уверенная карьера. Очень уверенная. Стартовые условия
были, конечно, нерядовые. Все-таки сын генерала. Но это был
только начальный импульс, не более того. Фронтовой офицер,
преподаватель академии - этого мало, чтобы вывести сына на
такую орбиту. Карьера Михаила Ермакова питалась другой
энергией. И Нифонтов понимал, какой. Ермаков был,
несомненно, человеком сильного характера и незаурядных
способностей. Но главное - он умел оценивать ситуацию и
обращать ее себе на пользу.
В сухой анкетной справке опытный глаз Нифонтова сразу
выделил два ключевых момента.
Жена. В девичестве Приходько. Кому-то эта фамилия
ничего не говорила. Но Нифонтову говорила. Контр-адмирал
Приходько был начальником Главного политического управления
Балтийского флота как раз в те годы, когда старший лейтенант
Нифонтов начинал службу в морской контрразведке. Их база была в
Кронштадте. При одном упоминании Приходько цепенели местные
замполиты, а старшие командиры в бессильной ярости скрипели
зубами. И в своей компании не упускали случая позубоскалить
над скандальными похождениями его великовозрастной дочери,
худой, как цыганская лошадь, и страшной, как первая мировая
война, девицы богемной и неравнодушной к молодым офицерам.
Она предпочитала моряков, но не обошла вниманием и бравого
сухопутного капитана Ермакова. А он, судя по всему, понял,
что второго такого шанса у него не будет. И не упустил его.
Может быть, конечно, это была и любовь, чем черт не
шутит. Но факт оставался фактом: женитьба на дочери
контр-адмирала открыла Ермакову дорогу в Академию Генштаба.
Вторым ключевым моментом был, конечно, Берлин. Нифонтов
не знал подробностей службы Ермакова в Западной группе
войск, но не сомневался, что именно там он примкнул к
команде, обеспечившей дальнейшее движение его карьеры. Это
была сильная, спаянная команда. Во главе ее был генерал Г.,
которому суждено было стать самой трагифарсовой фигурой в
истории российской армии.
"Дайте мне десантный полк, и я наведу в Грозном порядок
за два часа".
"Это самый лучший, понимаешь, министр обороны".
Ермаков был типичным человеком команды. В отличие от
одиночек, людей дела, про которых американцы говорят
"человек, сделавший сам себя", он принял правила командной
игры и четко их выполнял. Он делал то, что полезно команде,
потому что в конечном итоге это было полезно ему. Так в
многодневном велосипедном марафоне гонщики время от времени
выходят вперед, принимая на себя силу встречного ветра, а
потом возвращаются в плотную группу за спиной лидера.
Одиночка обречен на проигрыш. Команда обречена на
победу.
Пока она не превращается в стаю.
"Июнь 1996 года. Уволен с должности начальника главка
Минобороны. Основание: личное заявление.
Август 1996 года - заместитель генерального директора
компании "Госвооружение".
Январь 1997 года - генеральный директор ЗАО "Феникс".
Июнь 96-го. Нифонтов мог бы сказать точней: между
первым и вторым туром президентских выборов. Генерал Лебедь
отдал Ельцину 18 процентов голосов своих избирателей -
"ключи от Кремля". Взамен потребовал голову Г. И получил.
Министр обороны, непотопляемый, как броненосец, был
отправлен в отставку под ликование демократической
общественности и свободной российской прессы. Вместе с ним
вышел в отставку и генерал-лейтенант Ермаков. Это был жест
верности своей команде. И он не проиграл. Проиграл Лебедь.
Через четыре месяца после второго тура Ельцин снял его с
поста секретаря Совета Безопасности. Считалось, что он не
смог простить генералу своей зависимости от него. Но это
было не так. Увольнение Лебедя означало совсем другое: то,
что команда экс-министра обороны по-прежнему в силе. И стала
еще сильней. Генерал армии Г. был назначен представителем
президента в ГК "Госвооружение". Уйдя с открытых публике
подмостков, его команда заняла ключевые позиции в важнейшем
деле - в торговле оружием. Под ее контролем были огромные
финансовые потоки - источник власти.
Демократическая общественность и свободная российская
пресса умылись. Но не знали об этом.
Без четверти три. Телефоны молчали. Уличные фонари
сквозили в молодой листве тополей.
Нифонтов выключил компьютер и повернулся к полковнику
Голубкову.
- О чем задумался, Константин Дмитриевич?
Голубков помедлил с ответом.
- О ребятах. О Пастухе. Представляю, как они сейчас нас
матерят.
- Нас? - переспросил Нифонтов. - Думаешь, догадываются?
- Могут. Не дураки. Главное, чтобы не говорили об этом.
- Главное - что не знают, - поправил Нифонтов. -
Догадки не в счет. Разговоры и мысли никакими полиграфами и
скополаминами из сознания не извлекаются.
- А если просто пытки? - спросил Голубков. -
Обыкновенные, физические?
Нифонтов тяжело помолчал, кивнул:
- Я тоже про это думаю.
Еще помолчал. Сказал:
- Можно остановить.
Он знал, что ответит полковник Голубков. Но хотел услышать.
Ему нужно было подтверждение, что все правильно. Что у них
просто не было выбора. Слишком быстро развивались события.
И сейчас его тоже нет.
И услышал:
- Нельзя.
Разговор угас. Снова медленно потянулось время.
В 3.15 Нифонтов проговорил:
- У меня такое ощущение, Константин Дмитриевич, что в
этом деле у тебя есть какой-то личный интерес. Я не
ошибаюсь?
Голубков хмуро усмехнулся:
- Еще бы нет. Прямой материальный стимул. Если за
каждую операцию нам будут давать по звезде...
- Я не о том, - возразил Нифонтов.
- Не знаю, - помедлив, отозвался Голубков. - Может
быть. Но точно не знаю. Я уже вторую неделю об этом думаю.
- О чем?
- Ты веришь в случайные совпадения?
- В нашем деле любая случайность выглядит
подозрительно.
- Я не о работе. О жизни. Вообще.
- В молодости не верил. Сейчас верю. Каждая случайность
всегда прорастает из прошлого. И чем дольше живешь, тем
больше этих ростков. Почему ты спросил?
- Включи-ка свою машину, - попросил Голубков.
Нифонтов щелкнул пусковой клавишей, подождал, пока
компьютер загрузится, вопросительно посмотрел на Голубкова.
- "Антей", - подсказал тот. - Материалы технической
экспертизы.
- Что конкретно?
- Пленку из "черного ящика". Переговоры экипажа.
Пока Нифонтов извлекал из памяти нужный файл, Голубков
стоял за его спиной, мял в пальцах незажженную сигарету.
На экране появилась расшифровка магнитозаписи,
сделанной в пилотской кабине "Антея" системой оперативного
контроля СОК. Голубков кивнул:
- Дальше. Еще дальше. Немного назад. Стоп.
Нифонтов остановил текст. Голубков показал сигаретой:
- Вот.
Нифонтов прочитал:
"2.34. Первый пилот Веденеев: "Встретил однажды друга
детства. Еще пацанами вместе голавлей ловили. На Кубани, под
Белореченкой. Он и говорит: "У тебя всегда рыба была
крупней". А мне казалось, что у него".
Нифонтов непонимающе, снизу, взглянул на сосредоточенное
лицо Голубкова.
- И что?
- Лет десять назад, мы только-только в Москву переехали,
жена мне говорит: к тебе человек заходил, сказал, что зайдет
позже. Какой человек? Не назвался. Ну, человек и человек.
Часа через полтора - звонок. Открываю. Стоит мужик. В
штатском. Моих лет. Улыбается: не узнаешь? А я смотрю и не
могу вспомнить. Точно знакомый. Но кто? Он и говорит: "Вовка
Стрижик. Теперь узнал?" Боже ты мой, мы не виделись целую
вечность! Нашел мой адрес через родню. Его сын служил под
Москвой. Приехал проведать. Заодно и меня попросить, чтобы
присмотрел. И помог, если что. Первогодку служить, сам
понимаешь...
- Ну-ну? - поторопил Нифонтов.
- Ну, съездили к его сыну, вечером посидели. Рассказал
о себе. Закончил в Ейске летное училище, потом институт
гражданской авиации. Летать любил, поэтому рос быстро, стал
начальником Краснодарского авиаотряда. Повспоминали детство.
Он родом из села Вечное, есть такое под Белореченском. На
речушке Белой. Тогда она нам казалось большой, самим-то было
лет по семь-восемь, совсем мелюзга. Мы там рыбачили. На
кузнечиков. Наловим плотвичек, нанижем на кукан и идем
домой. Гордые. А если голавль попадется, так вообще. Мать
рыбу жарит, нахваливает: кормилец. Время-то было несытое. -
Голубков прикурил и поморщился. - Нужно бросать курить. А
как тут бросишь?
- Не отвлекайся, - сказал Нифонтов.
- Так вот, я ему и говорю: я тебе завидовал, у тебя
голавли всегда были в локоть, а у меня так, с ладошку. Он
удивился. Да нет же, говорит, это у тебя голавли были в
локоть! Посмеялись. Потом он уехал. Больше мы не
встречались. Созванивались иногда, открытку к празднику...
- Минутку! - прервал Нифонтов. - Помолчи. Ты хочешь
сказать... Господи милосердный! Ты хочешь сказать, что друг
детства, про которого говорил командир "Антея" Веденеев, -
ты?!
Голубков долго щурился на сигаретный дым, тер
подбородок. Потом ответил:
- Я бы в этом не сомневался. Когда я первый раз
прочитал эту расшифровку, меня будто теплом обдало. Есть
только одно "но". Фамилия моего друга детства не Веденеев.
Фамилия у него - Стрижов. Отсюда и прозвище - Стрижик.
- Не мог сменить?
- С чего?
- Звонил ему?
- Раз десять. Телефон не отвечает.
- Ты с Урала. Как ты мог оказаться на Кубани?
- Мать возила меня туда на лето. Она работала техничкой
в железнодорожном техникуме, проезд был бесплатный. Вот и
ездили в Вечное к дальней родне.
- Мне не нравится эта путаница с фамилиями.
Голубков кивнул:
- Мне тоже.
- Могли им давать другие документы?
- Смысл? Они же не диверсанты, которых забрасывают во
вражеский тыл. Обыкновенная гражданская авиация.
- Странная история, - пробормотал Нифонтов.
- Очень странная, - согласился Голубков. Он взглянул на
часы и озабоченно покачал головой. - Пора бы уже Евдокимову
объявиться.
Капитан Евдокимов вернулся в Управление в четыре часа
утра. С порога доложил:
- Водитель убит. Прямое попадание в голову. Ермаков
ранен в ногу. Пулю извлекли, опасности для жизни нет.
Нифонтов кивнул:
- Проходи. Садись. И давай с начала. Со всеми
подробностями.
Капитан Евдокимов пришел в Оперативный отдел Управления
из милиции, и его доклад о покушении на генерального
директора ЗАО "Феникс" Ермакова был по форме и сути
милицейским - без выводов, с точной фиксацией обстоятельств.
Место происшествия: П-образный двор девятиэтажного дома
постройки 50-х годов. Восемнадцать подъездов. Въезд во двор
- через четыре арки и по боковым асфальтовым проездам. В
центре двора - сквер, детские площадки и гаражи. В
пятидесяти метрах от третьей арки, в глубине сквера - выход
вентиляционной шахты метро.
Время происшествия: ориентировочно 23.10. Вызов на
пульт "02" поступил в 23.16 от жителя дома, прогуливавшего
собаку. Он заметил человека, лежавшего возле водительской
двери автомобиля "вольво". Сначала он принял его за пьяного,
потом заметил разбитое ветровое стекло и кровь. ПМГ прибыла
на место происшествия в 23.22. Экипаж обнаружил возле
автомобиля труп водителя, а в подъезде - человека с
огнестрельным ранением в ногу. Оперативно-следственная
группа и отряд быстрого реагирования прибыли в 23.28. Дом
был оцеплен, раненому оказали первую помощь, на "Скорой
помощи" он был отправлен в Центральную клиническую больницу.
В 23.50 на место происшествия прибыли прокурор Москвы,
начальник МУРа, заместитель министра МВД, начальник
московского управления ФСБ.
Несмотря на обилие высокого начальства и неизбежно
возникающую в таких случаях суматоху и бестолковую суету,
дежурным следователем Мосгорпрокуратуры было установлено
следующее.
Водитель автомашины "Вольво-940", он же - телохранитель
Ермакова, был убит в тот момент, когда заглушил двигатель и
открыл дверцу автомобиля с намерением выйти и проводить
хозяина до квартиры. Пуля пробила ветровое стекло и попала
водителю в левую височную кость. Он вывалился из машины уже
мертвым.
Вторая пуля, выпущенная, вероятно, вслед за первой,
настигла самого Ермакова, когда он поднимался по ступенькам
крыльца.
Характер ранения Ермакова и разбитое пулей ветровое
стекло автомашины давали основания предположить, что
стрельба велась со стороны дворового сквера. Оперативники
обследовали вентиляционную будку метро, однако замок на ней
оказался нетронутым и внутри не было никаких следов
чьего-либо присутствия. При более тщательном осмотре с
тыльной стороны будки на решетке были обнаружены свежие
царапины, а на земле - углубления от обуви примерно 42-го
размера. Это заставило оперативников обследовать крышу
будки. Здесь было найдено орудие преступления - снайперская
винтовка германского производства "Аншутц" калибра 5,6 с
глушителем и оптическим прицелом с лазерным наведением. Две
стреляные гильзы были обнаружены в кустарнике возле будки.
Это позволило следователю восстановить картину
происшедшего. С наступлением темноты преступник занял
позицию на крыше будки, защищенной листвой деревьев,
дождался появления автомобиля Ермакова и произвел два
выстрела. После чего спрыгнул с крыши, обогнул гаражи и до
появления милицейского оцепления уехал на поджидавшей его
машине, предварительно оставленной, вероятно, в боковом
проезде. Установить марку машины не удалось. Никаких
отпечатков пальцев на оружии не обнаружено. Все
свидетельствовало о том, что работал профессионал.
Члены семьи Ермакова показали, что он никогда не
садился за руль служебной машины, ездил только на заднем
сиденье справа. Таким образом, предположение следователя о
том, что преступник ошибся в выборе жертвы, не
подтвердилось. Сам Ермаков, допрошенный в больнице после
операции по извлечению пули из мышечной ткани в левом
тазобедренном суставе, заявил, что не представляет, кто и с
какой целью мог устроить покушение на него. Он высказал
предположение, что преступник спутал его с кем-то другим,
так как в их подъезде живут многие серьезные бизнесмены.
Там же, в приемном отделении ЦКБ, после того, как
выяснилось, что опасности для жизни Ермакова нет, его жена
сделала заявление, в котором утверждала, что организаторов
этого покушения следует искать среди мужей женщин, с
которыми ее супруг имел интимные отношения. Она назвала
восемь фамилий и заявила, что преступника нужно посадить не
за то, что он стрелял в ее мужа, а за то, что не отстрелил
ему того, что следовало отстрелить.
С учетом личности потерпевшего и его причастности к
важнейшим государственным секретам прокурор города Москвы
поручил расследование этого преступления Федеральной службе
безопасности.
- Что означает, что о результатах его мы никогда ничего
не узнаем, - подвел итог своего доклада капитан Евдокимов и
замолчал, ожидая вопросов.
Вопросов по существу не было. Нифонтов лишь
поинтересовался:
- Сам-то не засветился?
- Нет. Даже удостоверения не пришлось предъявлять.
Начальство думало, что я из опергруппы, а опера - что я с
кем-то из начальства.
- Куда, говоришь, его ранило? - уточнил Голубков.
- В мышечную ткань левого тазобедренного сустава,
сзади.
- В жопу, что ли?
- Можно сказать и так.
- На Ермакове был бронежилет?
- Нет.
- Ты сам на будку залезал?
- Не преминул.
- И что?
- Позиция - лучше не бывает. Подъезд - как на ладони.
Всего в пятидесяти метрах. Хорошо освещен. Стрельба лежа с
упора. При желании он мог бы пристрелить человек пять. С
полной гарантией. И никто не успел бы даже понять, что
происходит.
- Спасибо, отдыхай, - кивнул Нифонтов. - Рапорт
напишешь завтра.
Капитан Евдокимов вышел. Нифонтов обернулся к
полковнику Голубкову:
- Понял?
- Да. Снайперский "Аншутц" с лазерным наведением. Это
было не покушение.
- Что?
- Похоже на предупреждение.
- Но водитель убит.
- Значит, очень серьезное предупреждение.
- О чем?
Полковник Голубков только пожал плечами:
- Знать бы.
Нифонтов поднялся из-за стола, постоял у окна, за которым
разгорался свежий майский рассвет, и вернулся в кресло. Еще раз прочитал
текст, застывший на экране монитора:
"2-34. Первый пилот Веденеев: "Встретил однажды друга
детства. Еще пацанами вместе голавлей ловили. На Кубани, под
Белореченкой..."
Странная история. Очень странная. Что-то в ней было не
то.
Нифонтов решительно проговорил:
- Вот что, Константин Дмитриевич. Сегодня же летишь в
Краснодар. Прямо сейчас. Борт возьмем у военных. Два часа
туда, два часа там, два часа обратно. Самолет будет тебя
ждать. Мы сейчас не в том положении, чтобы отмахиваться от
любых мелочей.
Голубков кивнул:
- Согласен. Я и сам хотел это предложить.
Через двадцать минут все было улажено. Полковник
Голубков уехал на аэродром. Нифонтов выключил компьютер.
Ночь кончилась. Длинная была ночь. Можно было ехать
домой и пару часов поспать.
Но перед тем, как выйти из кабинета, он сжег в камине
шифрограмму от Пастухова.
Взглянул на часы. 5.30. В Забайкалье - 11.30. Без
тридцати минут полдень.
Группа Пастухова уже должна быть на подходе к объекту.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
I
Объект обнаружил себя слабым свечением облаков,
скопившихся на южной стороне перевала. Источник света лежал
где-то очень далеко, внизу, был размытым, неявным. Так за
многие километры дает о себе знать присутствие большого
города.
С цифры "480" стрелка высотомера долго сползала на
"430", потом спуск стал круче: "380", "300", "160". Наверху
остались мертвые скалы, словно бы источавшие из себя дикий
мороз, накопленный за бесконечную зиму. Помутнел, а потом и
вовсе исчез ледяной диск луны. Стало теплей. Камни на осыпях
уже не звенели, а глухо шуршали под ногами. Пелена облаков,
казавшаяся сверху плотной, обернулась разреженным туманом,
хмарью. Видимость ухудшилась, водяная пленка покрыла металл
автоматов и оптику биноклей. Ориентиры исчезли, лишь
ощущение спуска и отсвет далеких огней позволяли не сбиться
с курса.
И как всегда бывает, когда приближаешься к концу пути,
тянуло ускорить шаг, чтобы поскорей оказаться дома. Что
часто и приводит к самым большим ошибкам. Но сейчас нам это
вроде бы не грозило, потому что в конце маршрута нас ждал не
дом.
Что угодно, но только не дом.
По мере того, как стрелка высотомера отклонялась влево
и сокращалось расстояние до объекта, мной все больше
овладевало чувство тревоги. И ребятами, судя по всему, тоже:
на коротких привалах обходились почти без слов, а при
движении руки машинально ложились на ухватистые рукояти и
стволы "каштанов".
Туман поредел. Стали выше и гуще лиственницы и сосны,
зачернел еловый подлесок. Мертвая тишина плоскогорья
сменилась глухими шумами леса, птичьей возней в кустах,
пролетами спугнутых нами сов. Появились первые следы
человеческой деятельности: вырубки, пара мелких галечниковых
карьеров и один побольше, каменоломня - с остовом брошенного
экскаватора и полуразвалившимся шиферным сараем. От
каменоломни вниз вела узкая каменистая дорога.
Но близкое присутствие людей не радовало, а
настораживало еще больше. Недаром, видно,
охотники-промысловики говорят, что в глуши страшней всего
встреча не с шатуном или россомахой, а с человеком.
Русло ручья, вдоль которого шла дорога, постепенно
расширилось. Впереди открылся просторный проран между двумя
лесистыми кряжами. Он был заполнен призрачным светом. В
бинокль хорошо было видно, откуда идет этот свет. Высоко над
долиной в предутренней сумеречи туманными пятнами висели на
стальных мачтах гроздья аэродромных прожекторов.
По моему знаку Муха вышел вперед, я пропустил ребят и
замкнул цепочку. Близость цели и чувство опасности
подбросили в кровь адреналинчика. На слабом световом фоне
четко вырисовывались фигуры ребят. Я отметил, как изменились
их движения. Появилась гибкость, рысья вкрадчивость. Будто и
не было позади сорока километров горного ночного маршрута.
Неожиданно Муха остановился и поднял руку. Мы замерли.
Рука пошла в сторону вниз. Мы опустились на землю. Беззвучно
- как пять темных ночных птиц. Я всмотрелся. Дорога была
пуста. Пришлось навострить уши. Прошло полминуты. Глаза у
меня были закрыты, а рот полуоткрыт. Если бы кто-нибудь
увидел меня со стороны, наверняка принял бы за дебила. Но
смотреть со стороны было некому, а лучшего резонатора, чем
зубы и полость рта, природа для человека не придумала. И уже
через десяток секунд я услышал то, что заставило Муху
остановиться. Скрип гальки, шаги. Медленные, тяжелые - на
подъем. И тут же мои ноздри уловили запах табака, пота,
солдатского гуталина.
Навстречу нам шли. Двое. До них было метров шестьдесят.
Это означало, что они споткнутся о нас примерно через
полторы минуты. Не разгуляешься, но вполне достаточно, чтобы
переместиться в придорожный ельник и уткнуться носами в
хвойную гниль. Что мы и сделали. Нюхать землю нам пришлось
исключительно для того, чтобы в темноте не светились наши
физиономии, бесстыдно белые, как. При этом я объявил себе
командирскую благодарность за то, что не заставил всех, как
предписано специнструкцией, нанести на лица маскировочный
грим. "Да ну!" Вот тебе и "Да ну!"
Специнструкции, как и уставы, пишутся не чернилами. Они
пишутся кровью.
Таких мудаков, как я.
К звуку шагов прибавилось позвякиванье железа, "калаша"
или саперной лопатки, тяжелое дыхание. В узкую щель между
локтем и каской я увидел появившиеся из-за поворота два
силуэта на фоне отсветов аэродромных огней. Один был
низенький, плотный, другой повыше, худой. Он плелся на два
шага сзади, шаркая сапогами и брякая всем, что только могло
брякать. Вся его фигура выражала унылую покорность судьбе.
Не дойдя до нас метров десяти, он остановился и предложил
напарнику высоким плаксивым голосом:
- Перекур, Толян. А?
- Я тебе дам перекур! - отозвался низкий. - Нам что
было сказано? Никаких перекуров. Черные узнают, мало не
будет. До камнеломки дойдем, там перекурим.
Мirror" вообще понять не могли. Генерал-лейтенант Нифонтов
понимал. Сделка не срывалась. Просто деньги за нее поступали
не на официальные счета "Госвооружения", а чуть-чуть на
другие.
Это было не казнокрадство.
Это была политика.
Ее самая глубинная и тайная часть.
По материалам проверок Генпрокуратура возбудила
несколько уголовных дел, но генерал-лейтенант Нифонтов очень
сомневался, что хоть одно из них будет доведено до суда. И
причина была не в дырявых российских законах. Вся
деятельность "Госвооружения" и связанных с ней фирм типа
"Феникса" замыкалась на акционерную финансовую корпорацию
АФК "Восход". Из ее фондов финансировались выборная кампания
96-года, региональные губернаторские выборы, на ее счетах
аккумулировались средства для будущих парламентских и
президентских выборов. А если так, чего же бояться людям,
для которых пресловутые пятьсот тысяч долларов в коробке
из-под ксерокса, перехваченные охраной Белого дома, были
мелочью, не заслуживающей внимания? Кто же позволит их хоть
пальцем тронуть? Пока они не хапают лишнего, не по чину, они
могут спать спокойно.
Этим, вероятно, и было вызвано поручение президента
проверить все обстоятельства гибели "Руслана" и "Антея".
Многоопытный прораб, он не мог не заподозрить неладного.
Понимал, что на хлебном месте голодными не сидят. Не могут
не подворовывать. Понимал и другое: аппетит растет во время
еды. И если бы только этим ограничилась задача, поставленная
перед Управлением, дело можно было считать законченным.
Информация собрана, систематизирована, в отдельную таблицу
сведены суммы, хранящиеся на личных счетах руководителей
"Госвооружения" в зарубежных банках. И теперь пусть
президент сам решает, хапает его челядь лишнее или в
пределах нормы.
Но предупреждение ЦРУ, в серьезности которого ни у кого
не было сомнений, превратило всю выполненную работу в
предварительный этап, в подход к теме.
II
Медленно, как вода в равнинной реке, текло время. Полковник
Голубков то стоял у окна, разглядывая спящий двор, то присаживался
к столу для совещаний. Курил, прихлебывал остывший кофе. Потом
вставал и начинал ходить.
Нифонтов просматривал на экране компьютера материалы
этого дела, которое поначалу не предвещало никаких
неожиданностей. Он хорошо знал все эти материалы. Но теперь
появился новый ракурс. Покушение на генерального директора
ЗАО "Феникс" Ермакова выводило эту второстепенную фигуру на
первый план.
"Ермаков Михаил Матвеевич. Родился в 1946 году в
Москве. Отец - генерал-майор артиллерии, до увольнения в
запас - старший преподаватель Бронетанковой академии.
Русский. Член КПСС с 1966 по 1991 год. Жена Галина, в
девичестве Приходько, искусствовед. Дети: дочь Екатерина
1972 года рождения, сын Юрий 1974 года рождения.
1964 - 1968. Курсант Высшего общевойскового командного
училища. Диплом с отличием. Присвоено воинское звание
"старший лейтенант".
1968 - 1974. Ленинградский военный округ. Командир
взвода. Командир роты. Начальник штаба батальона.
Заместитель начальника штаба полка. Присвоены воинские
звания "капитан", "майор".
1974 - 1979. Слушатель Академии Генерального штаба.
Присвоено звание "подполковник".
1979 - 1990. Берлин. Западная группа войск. Заместитель
командующего. Полковник. Генерал-майор.
1990 - 1996. Министерство обороны. Заместитель
начальника главка. Начальник главка. Присвоено звание
"генерал-лейтенант".
Нифонтов остановил текст.
Уверенная карьера. Очень уверенная. Стартовые условия
были, конечно, нерядовые. Все-таки сын генерала. Но это был
только начальный импульс, не более того. Фронтовой офицер,
преподаватель академии - этого мало, чтобы вывести сына на
такую орбиту. Карьера Михаила Ермакова питалась другой
энергией. И Нифонтов понимал, какой. Ермаков был,
несомненно, человеком сильного характера и незаурядных
способностей. Но главное - он умел оценивать ситуацию и
обращать ее себе на пользу.
В сухой анкетной справке опытный глаз Нифонтова сразу
выделил два ключевых момента.
Жена. В девичестве Приходько. Кому-то эта фамилия
ничего не говорила. Но Нифонтову говорила. Контр-адмирал
Приходько был начальником Главного политического управления
Балтийского флота как раз в те годы, когда старший лейтенант
Нифонтов начинал службу в морской контрразведке. Их база была в
Кронштадте. При одном упоминании Приходько цепенели местные
замполиты, а старшие командиры в бессильной ярости скрипели
зубами. И в своей компании не упускали случая позубоскалить
над скандальными похождениями его великовозрастной дочери,
худой, как цыганская лошадь, и страшной, как первая мировая
война, девицы богемной и неравнодушной к молодым офицерам.
Она предпочитала моряков, но не обошла вниманием и бравого
сухопутного капитана Ермакова. А он, судя по всему, понял,
что второго такого шанса у него не будет. И не упустил его.
Может быть, конечно, это была и любовь, чем черт не
шутит. Но факт оставался фактом: женитьба на дочери
контр-адмирала открыла Ермакову дорогу в Академию Генштаба.
Вторым ключевым моментом был, конечно, Берлин. Нифонтов
не знал подробностей службы Ермакова в Западной группе
войск, но не сомневался, что именно там он примкнул к
команде, обеспечившей дальнейшее движение его карьеры. Это
была сильная, спаянная команда. Во главе ее был генерал Г.,
которому суждено было стать самой трагифарсовой фигурой в
истории российской армии.
"Дайте мне десантный полк, и я наведу в Грозном порядок
за два часа".
"Это самый лучший, понимаешь, министр обороны".
Ермаков был типичным человеком команды. В отличие от
одиночек, людей дела, про которых американцы говорят
"человек, сделавший сам себя", он принял правила командной
игры и четко их выполнял. Он делал то, что полезно команде,
потому что в конечном итоге это было полезно ему. Так в
многодневном велосипедном марафоне гонщики время от времени
выходят вперед, принимая на себя силу встречного ветра, а
потом возвращаются в плотную группу за спиной лидера.
Одиночка обречен на проигрыш. Команда обречена на
победу.
Пока она не превращается в стаю.
"Июнь 1996 года. Уволен с должности начальника главка
Минобороны. Основание: личное заявление.
Август 1996 года - заместитель генерального директора
компании "Госвооружение".
Январь 1997 года - генеральный директор ЗАО "Феникс".
Июнь 96-го. Нифонтов мог бы сказать точней: между
первым и вторым туром президентских выборов. Генерал Лебедь
отдал Ельцину 18 процентов голосов своих избирателей -
"ключи от Кремля". Взамен потребовал голову Г. И получил.
Министр обороны, непотопляемый, как броненосец, был
отправлен в отставку под ликование демократической
общественности и свободной российской прессы. Вместе с ним
вышел в отставку и генерал-лейтенант Ермаков. Это был жест
верности своей команде. И он не проиграл. Проиграл Лебедь.
Через четыре месяца после второго тура Ельцин снял его с
поста секретаря Совета Безопасности. Считалось, что он не
смог простить генералу своей зависимости от него. Но это
было не так. Увольнение Лебедя означало совсем другое: то,
что команда экс-министра обороны по-прежнему в силе. И стала
еще сильней. Генерал армии Г. был назначен представителем
президента в ГК "Госвооружение". Уйдя с открытых публике
подмостков, его команда заняла ключевые позиции в важнейшем
деле - в торговле оружием. Под ее контролем были огромные
финансовые потоки - источник власти.
Демократическая общественность и свободная российская
пресса умылись. Но не знали об этом.
Без четверти три. Телефоны молчали. Уличные фонари
сквозили в молодой листве тополей.
Нифонтов выключил компьютер и повернулся к полковнику
Голубкову.
- О чем задумался, Константин Дмитриевич?
Голубков помедлил с ответом.
- О ребятах. О Пастухе. Представляю, как они сейчас нас
матерят.
- Нас? - переспросил Нифонтов. - Думаешь, догадываются?
- Могут. Не дураки. Главное, чтобы не говорили об этом.
- Главное - что не знают, - поправил Нифонтов. -
Догадки не в счет. Разговоры и мысли никакими полиграфами и
скополаминами из сознания не извлекаются.
- А если просто пытки? - спросил Голубков. -
Обыкновенные, физические?
Нифонтов тяжело помолчал, кивнул:
- Я тоже про это думаю.
Еще помолчал. Сказал:
- Можно остановить.
Он знал, что ответит полковник Голубков. Но хотел услышать.
Ему нужно было подтверждение, что все правильно. Что у них
просто не было выбора. Слишком быстро развивались события.
И сейчас его тоже нет.
И услышал:
- Нельзя.
Разговор угас. Снова медленно потянулось время.
В 3.15 Нифонтов проговорил:
- У меня такое ощущение, Константин Дмитриевич, что в
этом деле у тебя есть какой-то личный интерес. Я не
ошибаюсь?
Голубков хмуро усмехнулся:
- Еще бы нет. Прямой материальный стимул. Если за
каждую операцию нам будут давать по звезде...
- Я не о том, - возразил Нифонтов.
- Не знаю, - помедлив, отозвался Голубков. - Может
быть. Но точно не знаю. Я уже вторую неделю об этом думаю.
- О чем?
- Ты веришь в случайные совпадения?
- В нашем деле любая случайность выглядит
подозрительно.
- Я не о работе. О жизни. Вообще.
- В молодости не верил. Сейчас верю. Каждая случайность
всегда прорастает из прошлого. И чем дольше живешь, тем
больше этих ростков. Почему ты спросил?
- Включи-ка свою машину, - попросил Голубков.
Нифонтов щелкнул пусковой клавишей, подождал, пока
компьютер загрузится, вопросительно посмотрел на Голубкова.
- "Антей", - подсказал тот. - Материалы технической
экспертизы.
- Что конкретно?
- Пленку из "черного ящика". Переговоры экипажа.
Пока Нифонтов извлекал из памяти нужный файл, Голубков
стоял за его спиной, мял в пальцах незажженную сигарету.
На экране появилась расшифровка магнитозаписи,
сделанной в пилотской кабине "Антея" системой оперативного
контроля СОК. Голубков кивнул:
- Дальше. Еще дальше. Немного назад. Стоп.
Нифонтов остановил текст. Голубков показал сигаретой:
- Вот.
Нифонтов прочитал:
"2.34. Первый пилот Веденеев: "Встретил однажды друга
детства. Еще пацанами вместе голавлей ловили. На Кубани, под
Белореченкой. Он и говорит: "У тебя всегда рыба была
крупней". А мне казалось, что у него".
Нифонтов непонимающе, снизу, взглянул на сосредоточенное
лицо Голубкова.
- И что?
- Лет десять назад, мы только-только в Москву переехали,
жена мне говорит: к тебе человек заходил, сказал, что зайдет
позже. Какой человек? Не назвался. Ну, человек и человек.
Часа через полтора - звонок. Открываю. Стоит мужик. В
штатском. Моих лет. Улыбается: не узнаешь? А я смотрю и не
могу вспомнить. Точно знакомый. Но кто? Он и говорит: "Вовка
Стрижик. Теперь узнал?" Боже ты мой, мы не виделись целую
вечность! Нашел мой адрес через родню. Его сын служил под
Москвой. Приехал проведать. Заодно и меня попросить, чтобы
присмотрел. И помог, если что. Первогодку служить, сам
понимаешь...
- Ну-ну? - поторопил Нифонтов.
- Ну, съездили к его сыну, вечером посидели. Рассказал
о себе. Закончил в Ейске летное училище, потом институт
гражданской авиации. Летать любил, поэтому рос быстро, стал
начальником Краснодарского авиаотряда. Повспоминали детство.
Он родом из села Вечное, есть такое под Белореченском. На
речушке Белой. Тогда она нам казалось большой, самим-то было
лет по семь-восемь, совсем мелюзга. Мы там рыбачили. На
кузнечиков. Наловим плотвичек, нанижем на кукан и идем
домой. Гордые. А если голавль попадется, так вообще. Мать
рыбу жарит, нахваливает: кормилец. Время-то было несытое. -
Голубков прикурил и поморщился. - Нужно бросать курить. А
как тут бросишь?
- Не отвлекайся, - сказал Нифонтов.
- Так вот, я ему и говорю: я тебе завидовал, у тебя
голавли всегда были в локоть, а у меня так, с ладошку. Он
удивился. Да нет же, говорит, это у тебя голавли были в
локоть! Посмеялись. Потом он уехал. Больше мы не
встречались. Созванивались иногда, открытку к празднику...
- Минутку! - прервал Нифонтов. - Помолчи. Ты хочешь
сказать... Господи милосердный! Ты хочешь сказать, что друг
детства, про которого говорил командир "Антея" Веденеев, -
ты?!
Голубков долго щурился на сигаретный дым, тер
подбородок. Потом ответил:
- Я бы в этом не сомневался. Когда я первый раз
прочитал эту расшифровку, меня будто теплом обдало. Есть
только одно "но". Фамилия моего друга детства не Веденеев.
Фамилия у него - Стрижов. Отсюда и прозвище - Стрижик.
- Не мог сменить?
- С чего?
- Звонил ему?
- Раз десять. Телефон не отвечает.
- Ты с Урала. Как ты мог оказаться на Кубани?
- Мать возила меня туда на лето. Она работала техничкой
в железнодорожном техникуме, проезд был бесплатный. Вот и
ездили в Вечное к дальней родне.
- Мне не нравится эта путаница с фамилиями.
Голубков кивнул:
- Мне тоже.
- Могли им давать другие документы?
- Смысл? Они же не диверсанты, которых забрасывают во
вражеский тыл. Обыкновенная гражданская авиация.
- Странная история, - пробормотал Нифонтов.
- Очень странная, - согласился Голубков. Он взглянул на
часы и озабоченно покачал головой. - Пора бы уже Евдокимову
объявиться.
Капитан Евдокимов вернулся в Управление в четыре часа
утра. С порога доложил:
- Водитель убит. Прямое попадание в голову. Ермаков
ранен в ногу. Пулю извлекли, опасности для жизни нет.
Нифонтов кивнул:
- Проходи. Садись. И давай с начала. Со всеми
подробностями.
Капитан Евдокимов пришел в Оперативный отдел Управления
из милиции, и его доклад о покушении на генерального
директора ЗАО "Феникс" Ермакова был по форме и сути
милицейским - без выводов, с точной фиксацией обстоятельств.
Место происшествия: П-образный двор девятиэтажного дома
постройки 50-х годов. Восемнадцать подъездов. Въезд во двор
- через четыре арки и по боковым асфальтовым проездам. В
центре двора - сквер, детские площадки и гаражи. В
пятидесяти метрах от третьей арки, в глубине сквера - выход
вентиляционной шахты метро.
Время происшествия: ориентировочно 23.10. Вызов на
пульт "02" поступил в 23.16 от жителя дома, прогуливавшего
собаку. Он заметил человека, лежавшего возле водительской
двери автомобиля "вольво". Сначала он принял его за пьяного,
потом заметил разбитое ветровое стекло и кровь. ПМГ прибыла
на место происшествия в 23.22. Экипаж обнаружил возле
автомобиля труп водителя, а в подъезде - человека с
огнестрельным ранением в ногу. Оперативно-следственная
группа и отряд быстрого реагирования прибыли в 23.28. Дом
был оцеплен, раненому оказали первую помощь, на "Скорой
помощи" он был отправлен в Центральную клиническую больницу.
В 23.50 на место происшествия прибыли прокурор Москвы,
начальник МУРа, заместитель министра МВД, начальник
московского управления ФСБ.
Несмотря на обилие высокого начальства и неизбежно
возникающую в таких случаях суматоху и бестолковую суету,
дежурным следователем Мосгорпрокуратуры было установлено
следующее.
Водитель автомашины "Вольво-940", он же - телохранитель
Ермакова, был убит в тот момент, когда заглушил двигатель и
открыл дверцу автомобиля с намерением выйти и проводить
хозяина до квартиры. Пуля пробила ветровое стекло и попала
водителю в левую височную кость. Он вывалился из машины уже
мертвым.
Вторая пуля, выпущенная, вероятно, вслед за первой,
настигла самого Ермакова, когда он поднимался по ступенькам
крыльца.
Характер ранения Ермакова и разбитое пулей ветровое
стекло автомашины давали основания предположить, что
стрельба велась со стороны дворового сквера. Оперативники
обследовали вентиляционную будку метро, однако замок на ней
оказался нетронутым и внутри не было никаких следов
чьего-либо присутствия. При более тщательном осмотре с
тыльной стороны будки на решетке были обнаружены свежие
царапины, а на земле - углубления от обуви примерно 42-го
размера. Это заставило оперативников обследовать крышу
будки. Здесь было найдено орудие преступления - снайперская
винтовка германского производства "Аншутц" калибра 5,6 с
глушителем и оптическим прицелом с лазерным наведением. Две
стреляные гильзы были обнаружены в кустарнике возле будки.
Это позволило следователю восстановить картину
происшедшего. С наступлением темноты преступник занял
позицию на крыше будки, защищенной листвой деревьев,
дождался появления автомобиля Ермакова и произвел два
выстрела. После чего спрыгнул с крыши, обогнул гаражи и до
появления милицейского оцепления уехал на поджидавшей его
машине, предварительно оставленной, вероятно, в боковом
проезде. Установить марку машины не удалось. Никаких
отпечатков пальцев на оружии не обнаружено. Все
свидетельствовало о том, что работал профессионал.
Члены семьи Ермакова показали, что он никогда не
садился за руль служебной машины, ездил только на заднем
сиденье справа. Таким образом, предположение следователя о
том, что преступник ошибся в выборе жертвы, не
подтвердилось. Сам Ермаков, допрошенный в больнице после
операции по извлечению пули из мышечной ткани в левом
тазобедренном суставе, заявил, что не представляет, кто и с
какой целью мог устроить покушение на него. Он высказал
предположение, что преступник спутал его с кем-то другим,
так как в их подъезде живут многие серьезные бизнесмены.
Там же, в приемном отделении ЦКБ, после того, как
выяснилось, что опасности для жизни Ермакова нет, его жена
сделала заявление, в котором утверждала, что организаторов
этого покушения следует искать среди мужей женщин, с
которыми ее супруг имел интимные отношения. Она назвала
восемь фамилий и заявила, что преступника нужно посадить не
за то, что он стрелял в ее мужа, а за то, что не отстрелил
ему того, что следовало отстрелить.
С учетом личности потерпевшего и его причастности к
важнейшим государственным секретам прокурор города Москвы
поручил расследование этого преступления Федеральной службе
безопасности.
- Что означает, что о результатах его мы никогда ничего
не узнаем, - подвел итог своего доклада капитан Евдокимов и
замолчал, ожидая вопросов.
Вопросов по существу не было. Нифонтов лишь
поинтересовался:
- Сам-то не засветился?
- Нет. Даже удостоверения не пришлось предъявлять.
Начальство думало, что я из опергруппы, а опера - что я с
кем-то из начальства.
- Куда, говоришь, его ранило? - уточнил Голубков.
- В мышечную ткань левого тазобедренного сустава,
сзади.
- В жопу, что ли?
- Можно сказать и так.
- На Ермакове был бронежилет?
- Нет.
- Ты сам на будку залезал?
- Не преминул.
- И что?
- Позиция - лучше не бывает. Подъезд - как на ладони.
Всего в пятидесяти метрах. Хорошо освещен. Стрельба лежа с
упора. При желании он мог бы пристрелить человек пять. С
полной гарантией. И никто не успел бы даже понять, что
происходит.
- Спасибо, отдыхай, - кивнул Нифонтов. - Рапорт
напишешь завтра.
Капитан Евдокимов вышел. Нифонтов обернулся к
полковнику Голубкову:
- Понял?
- Да. Снайперский "Аншутц" с лазерным наведением. Это
было не покушение.
- Что?
- Похоже на предупреждение.
- Но водитель убит.
- Значит, очень серьезное предупреждение.
- О чем?
Полковник Голубков только пожал плечами:
- Знать бы.
Нифонтов поднялся из-за стола, постоял у окна, за которым
разгорался свежий майский рассвет, и вернулся в кресло. Еще раз прочитал
текст, застывший на экране монитора:
"2-34. Первый пилот Веденеев: "Встретил однажды друга
детства. Еще пацанами вместе голавлей ловили. На Кубани, под
Белореченкой..."
Странная история. Очень странная. Что-то в ней было не
то.
Нифонтов решительно проговорил:
- Вот что, Константин Дмитриевич. Сегодня же летишь в
Краснодар. Прямо сейчас. Борт возьмем у военных. Два часа
туда, два часа там, два часа обратно. Самолет будет тебя
ждать. Мы сейчас не в том положении, чтобы отмахиваться от
любых мелочей.
Голубков кивнул:
- Согласен. Я и сам хотел это предложить.
Через двадцать минут все было улажено. Полковник
Голубков уехал на аэродром. Нифонтов выключил компьютер.
Ночь кончилась. Длинная была ночь. Можно было ехать
домой и пару часов поспать.
Но перед тем, как выйти из кабинета, он сжег в камине
шифрограмму от Пастухова.
Взглянул на часы. 5.30. В Забайкалье - 11.30. Без
тридцати минут полдень.
Группа Пастухова уже должна быть на подходе к объекту.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
I
Объект обнаружил себя слабым свечением облаков,
скопившихся на южной стороне перевала. Источник света лежал
где-то очень далеко, внизу, был размытым, неявным. Так за
многие километры дает о себе знать присутствие большого
города.
С цифры "480" стрелка высотомера долго сползала на
"430", потом спуск стал круче: "380", "300", "160". Наверху
остались мертвые скалы, словно бы источавшие из себя дикий
мороз, накопленный за бесконечную зиму. Помутнел, а потом и
вовсе исчез ледяной диск луны. Стало теплей. Камни на осыпях
уже не звенели, а глухо шуршали под ногами. Пелена облаков,
казавшаяся сверху плотной, обернулась разреженным туманом,
хмарью. Видимость ухудшилась, водяная пленка покрыла металл
автоматов и оптику биноклей. Ориентиры исчезли, лишь
ощущение спуска и отсвет далеких огней позволяли не сбиться
с курса.
И как всегда бывает, когда приближаешься к концу пути,
тянуло ускорить шаг, чтобы поскорей оказаться дома. Что
часто и приводит к самым большим ошибкам. Но сейчас нам это
вроде бы не грозило, потому что в конце маршрута нас ждал не
дом.
Что угодно, но только не дом.
По мере того, как стрелка высотомера отклонялась влево
и сокращалось расстояние до объекта, мной все больше
овладевало чувство тревоги. И ребятами, судя по всему, тоже:
на коротких привалах обходились почти без слов, а при
движении руки машинально ложились на ухватистые рукояти и
стволы "каштанов".
Туман поредел. Стали выше и гуще лиственницы и сосны,
зачернел еловый подлесок. Мертвая тишина плоскогорья
сменилась глухими шумами леса, птичьей возней в кустах,
пролетами спугнутых нами сов. Появились первые следы
человеческой деятельности: вырубки, пара мелких галечниковых
карьеров и один побольше, каменоломня - с остовом брошенного
экскаватора и полуразвалившимся шиферным сараем. От
каменоломни вниз вела узкая каменистая дорога.
Но близкое присутствие людей не радовало, а
настораживало еще больше. Недаром, видно,
охотники-промысловики говорят, что в глуши страшней всего
встреча не с шатуном или россомахой, а с человеком.
Русло ручья, вдоль которого шла дорога, постепенно
расширилось. Впереди открылся просторный проран между двумя
лесистыми кряжами. Он был заполнен призрачным светом. В
бинокль хорошо было видно, откуда идет этот свет. Высоко над
долиной в предутренней сумеречи туманными пятнами висели на
стальных мачтах гроздья аэродромных прожекторов.
По моему знаку Муха вышел вперед, я пропустил ребят и
замкнул цепочку. Близость цели и чувство опасности
подбросили в кровь адреналинчика. На слабом световом фоне
четко вырисовывались фигуры ребят. Я отметил, как изменились
их движения. Появилась гибкость, рысья вкрадчивость. Будто и
не было позади сорока километров горного ночного маршрута.
Неожиданно Муха остановился и поднял руку. Мы замерли.
Рука пошла в сторону вниз. Мы опустились на землю. Беззвучно
- как пять темных ночных птиц. Я всмотрелся. Дорога была
пуста. Пришлось навострить уши. Прошло полминуты. Глаза у
меня были закрыты, а рот полуоткрыт. Если бы кто-нибудь
увидел меня со стороны, наверняка принял бы за дебила. Но
смотреть со стороны было некому, а лучшего резонатора, чем
зубы и полость рта, природа для человека не придумала. И уже
через десяток секунд я услышал то, что заставило Муху
остановиться. Скрип гальки, шаги. Медленные, тяжелые - на
подъем. И тут же мои ноздри уловили запах табака, пота,
солдатского гуталина.
Навстречу нам шли. Двое. До них было метров шестьдесят.
Это означало, что они споткнутся о нас примерно через
полторы минуты. Не разгуляешься, но вполне достаточно, чтобы
переместиться в придорожный ельник и уткнуться носами в
хвойную гниль. Что мы и сделали. Нюхать землю нам пришлось
исключительно для того, чтобы в темноте не светились наши
физиономии, бесстыдно белые, как. При этом я объявил себе
командирскую благодарность за то, что не заставил всех, как
предписано специнструкцией, нанести на лица маскировочный
грим. "Да ну!" Вот тебе и "Да ну!"
Специнструкции, как и уставы, пишутся не чернилами. Они
пишутся кровью.
Таких мудаков, как я.
К звуку шагов прибавилось позвякиванье железа, "калаша"
или саперной лопатки, тяжелое дыхание. В узкую щель между
локтем и каской я увидел появившиеся из-за поворота два
силуэта на фоне отсветов аэродромных огней. Один был
низенький, плотный, другой повыше, худой. Он плелся на два
шага сзади, шаркая сапогами и брякая всем, что только могло
брякать. Вся его фигура выражала унылую покорность судьбе.
Не дойдя до нас метров десяти, он остановился и предложил
напарнику высоким плаксивым голосом:
- Перекур, Толян. А?
- Я тебе дам перекур! - отозвался низкий. - Нам что
было сказано? Никаких перекуров. Черные узнают, мало не
будет. До камнеломки дойдем, там перекурим.