Страница:
Но я не могла совершенно отключиться. Где-то за туманом боли я услышала смутный рев сердитых мужских голосов, а потом пронзительные крики женщин, и внезапно напавших на меня оттащили и отшвырнули и сторону. Теперь меня держали сильные, грубые, но помогающие руки. Меня подняли — я мельком увидела лица, и особенно одно из них, полное красногубое лицо Герета — и с удивлением обнаружила, что спасли меня именно его люди, а не подручные Оролла.
Эго был его фургон, богато украшенный и довольно плохо прибранный.
Над головой два светильника, выглядящих зеленовато-золотыми сквозь щелки моих век, уже распухших к закрывающихся. Я потрогала языком зуб, он неприятно шатался. И все же я теперь достаточно знала, чтобы понимать — если я оставлю его в покое, к утру он снова врастет в свое гнездо. Что же касается моего тела, то платье изодрали в клочья, оставив одни дыры и разрывы, обнажив одну грудь и ноги. Кожа побагровела от кровоподтеков, а голова зверски болела от выдранных клочьев волос.
Снаружи фургона я все еще слышала крики и вопли, но они постепенно стихали.
Я лежала и ждала Герета.
Когда он вошел, я мельком увидела сквозь полог кольцо его людей, охранявших фургон.
— Ну, — сказал он, посмеиваясь. — Неважное зрелище, совсем неважное. Здорово они тебя потрепали, женщина-воин. Что теперь сказало бы твое племя, а? Воин, не сумевший отбиться даже от стайки девчонок.
Я не потрудилась ответить; кроме того, это причинило бы слишком сильную боль.
Он опустил светильники на цепочках и подкрутил им фитили. Свет сделался очень тусклым и сумрачным, но я все еще достаточно видела, чтобы знать, когда он снял с себя плащ и стащил лосины, и направился ко мне с болтающимся разъяренным мужеством. Он содрал остатки платья, но не тронул шайрин. Этот субъект нисколько не интересовался лицами. И у него также не нашлось времени заметить еще что-либо.
Закончив, он откатился в сторону и лежал на спине.
— Эй ты, — сказал он, — степная кобыла. Сообрази наконец, что Герет объездил тебя. Я знаю, что ты недостаточно сильна, чтобы наброситься на меня, но на случай, если ты думаешь иначе, снаружи стоят двадцать человек, и мне стоит только крикнуть.
Я гадала, сколько в этом правды, вспоминая тот первый день и как подручные усмехались при виде его неловкости. Но, наверное, в этот раз он лучше подобрал себе охрану.
— Я тебя не изувечу, — сумела произнести я.
Он выругался.
— Ты хоть понимаешь, что они тебя прикончат за убийство старой суки?
И к тому же не самым приятным образом. Женщины очень ценят свою целительницу. Возможно, мне и удастся спасти твою шкуру — то, что они от нее оставили. Но я спрашиваю себя, стоит ли. Не знаю, как ты сумела проделать тот фокус с медью, но мне он совсем не понравился.
Меня клонило в сон. Я научилась укрываться там, где находила укрытие, и знала теперь, что надо сделать. Уасти научила меня чему-то большему, чем искусство глаза и руки, которое и так уже дремало во мне, хотя и не развитое тренировкой. И я не скорбела по Уасти, так как она не нуждалась ни в жалости, ни в печали даже в смерти. Ее лицо над перерезанным горлом было спокойным и безмолвным.
И ее месть уже близилась.
Глава 4
Глава 5
Эго был его фургон, богато украшенный и довольно плохо прибранный.
Над головой два светильника, выглядящих зеленовато-золотыми сквозь щелки моих век, уже распухших к закрывающихся. Я потрогала языком зуб, он неприятно шатался. И все же я теперь достаточно знала, чтобы понимать — если я оставлю его в покое, к утру он снова врастет в свое гнездо. Что же касается моего тела, то платье изодрали в клочья, оставив одни дыры и разрывы, обнажив одну грудь и ноги. Кожа побагровела от кровоподтеков, а голова зверски болела от выдранных клочьев волос.
Снаружи фургона я все еще слышала крики и вопли, но они постепенно стихали.
Я лежала и ждала Герета.
Когда он вошел, я мельком увидела сквозь полог кольцо его людей, охранявших фургон.
— Ну, — сказал он, посмеиваясь. — Неважное зрелище, совсем неважное. Здорово они тебя потрепали, женщина-воин. Что теперь сказало бы твое племя, а? Воин, не сумевший отбиться даже от стайки девчонок.
Я не потрудилась ответить; кроме того, это причинило бы слишком сильную боль.
Он опустил светильники на цепочках и подкрутил им фитили. Свет сделался очень тусклым и сумрачным, но я все еще достаточно видела, чтобы знать, когда он снял с себя плащ и стащил лосины, и направился ко мне с болтающимся разъяренным мужеством. Он содрал остатки платья, но не тронул шайрин. Этот субъект нисколько не интересовался лицами. И у него также не нашлось времени заметить еще что-либо.
Закончив, он откатился в сторону и лежал на спине.
— Эй ты, — сказал он, — степная кобыла. Сообрази наконец, что Герет объездил тебя. Я знаю, что ты недостаточно сильна, чтобы наброситься на меня, но на случай, если ты думаешь иначе, снаружи стоят двадцать человек, и мне стоит только крикнуть.
Я гадала, сколько в этом правды, вспоминая тот первый день и как подручные усмехались при виде его неловкости. Но, наверное, в этот раз он лучше подобрал себе охрану.
— Я тебя не изувечу, — сумела произнести я.
Он выругался.
— Ты хоть понимаешь, что они тебя прикончат за убийство старой суки?
И к тому же не самым приятным образом. Женщины очень ценят свою целительницу. Возможно, мне и удастся спасти твою шкуру — то, что они от нее оставили. Но я спрашиваю себя, стоит ли. Не знаю, как ты сумела проделать тот фокус с медью, но мне он совсем не понравился.
Меня клонило в сон. Я научилась укрываться там, где находила укрытие, и знала теперь, что надо сделать. Уасти научила меня чему-то большему, чем искусство глаза и руки, которое и так уже дремало во мне, хотя и не развитое тренировкой. И я не скорбела по Уасти, так как она не нуждалась ни в жалости, ни в печали даже в смерти. Ее лицо над перерезанным горлом было спокойным и безмолвным.
И ее месть уже близилась.
Глава 4
Я проснулась рано, чувствуя наступление дня без всякой помощи обоняния или зрения, там, где мы засели как в норе. Пока я изучала себя, Герет храпел, лежа на спине, в пьяном забытье. Я исцелилась. Только самые глубокие царапины и порезы оставили слабые розовато-лиловые шрамы, но прежде чем закончится день, исчезнут и они. Зуб во рту сидел прочно. Пропали даже прорехи в волосах.
Я взяла стоявший в фургоне Герета кувшин с ледяной водой и обтерлась, не заботясь о том, какие лужи образовались на его одеялах. Взяв щетку из свиной щетины, которой он скреб свои жидкие кудри, я расчесала собственные волосы. Вслед за тем я порылась в его сундуке с одеждой и нашла зеленый плащ с застежками спереди и отверстиями для рук. Он сидел на мне очень свободно, но не был чересчур длинным, так как этот вожак караванщиков был человеком невысоким, приземистым.
Почувствовав себя готовой, я подошла к нему и пнула его в бок.
Он крякнул и проснулся. Глаза его сразу же сосредоточились на мне, затуманенные, сердитые глаза навыкате.
— Это ты, да? Чего же тебе надо?
— Встань, — велела я. — Пойди скажи караванщикам, что Сиббос требует правосудия за преступление против целительницы.
Он недоверчиво рассмеялся и перевернулся, приготовившись снова уснуть. Я взяла кувшин и вылила ему на голову остатки ледяной воды. Он сразу же вскочил, отплевываясь от воды и ярости. Еще миг, и он поднялся на ноги, с руганью надвигаясь на меня, с руками, готовыми оставить от меня мокрое место. Но он смотрел мне в лицо. Я почувствовала, как мои глаза расширяются, чтобы поглотить Герета и его жалкое маленькое сознание; и он тут же остановился как вкопанный, с отвисшей челюстью, неподвижным взглядом и все еще поднятыми руками.
— А теперь, Герет, — сказала я, — тебе пора узнать, что я нахожусь под защитой Сиббоса. Ты обесчестил меня и должен быть за это наказан. О, Сиббос! — воскликнула я. — Накажи этого человека.
Я подождала с миг, и Герет начал стонать. Я сказала:
— Бог поднес огонь к подошвам твоих ног. Они горят.
И почти сразу же лицо у него исказилось от боли. Он заорал и завопил, подпрыгивая на месте, хватаясь за ступни в тщетных попытках сбить несуществующее пламя.
Я наблюдала за ним, а затем сказала:
— Я заступилась за тебя перед богом, и он погасил огонь.
Тихо вскрикивая от расстройства, Герет бессильно опустился на мокрые одеяла.
— Теперь есть только прохлада и никакой боли, — уведомила я его, и он зарыдал от облегчения. — Но в следующий раз, — добавила и, — наказание будет более суровым и длительным. Мой хранитель, Сиббос, гневается на тебя. В будущем ты должен делать, что я тебе говорю, и не противиться мне. А теперь проснись, и не забудь.
Затем я подошла к нему и похлопала его по щекам. Транс покинул его глаза, но он все помнил и теперь в них таилось выражение предельного ужаса.
— Ты будешь мне повиноваться, Герет, — сказала я ему.
— Да, степнячка. Да.
— Не степнячка. Теперь и Уасти, ваша целительница. Ступай, скажи караванщикам, что Сиббос разгневан и требует суда. Скажи им, что он будет испытывать огнем. Он встал, завернулся в плащ и ушел нетвердой походкой.
Все казалось тогда таким легким, но меня вдруг охватил страх, что я забыла какую-то жизненно важную деталь, и мой план не сработает. Но он обязательно должен сработать.
Я уже взяла себе ее имя, и это привяжет их ко мне ее узами. Через некоторое время они перестанут замечать разницу между нами, словно я всегда была их целительницей. Что же касается испытания огнем, то такое зрелище им должно понравиться. Им очень захочется увидеть, как убийца корчится от боли, и поэтому они удержатся от разрывания меня на части, так как это испортит развлечение.
Отсутствовал Герет долго, и шум снаружи сбивал с толку. Наконец, явились пятеро его людей и знаком велели мне выйти. Я пошла с ними, удаляясь от убежища.
Толпа стояла там, где и раньше, и все же совсем иная. Они толкались, ненавидя меня. Несколько женщин выкрикнули проклятья, но, насколько я могла судить, на меня они не нападут.
Мы дошли до конца пещеры, где все еще стоял бог в красно-желтом и драгоценностях. Герет тоже стоял там, пожелтевший и нервный. Когда я подошла, он кивнул.
— Я им передал.
— Хорошо, — сказала я. — А теперь распорядись принести тело Уасти в ее деревянном кресле и поместить его перед богом.
Герет сделал, как я сказала, и поднялся громкий ропот. Женщины уже перевязали шею, омыли ее тело, одев его в черные одежды со всеми побрякушками и бусами, а потом прилепили к векам круглые черные диски, чтобы держать их закрытыми. Все это диктовалось их традицией, делалось из страха. Они страшились духов умерших, особенно убитых. Четверо людей Герета отправились за трупом, и возвращались они, чувствуя себя не в своей тарелке, с бледными лицами.
Толпа притихла и отступила, и многие женщины разразились плачем и проклятиями.
Уасти сидела совершенно окоченев, но это придавало ей определенное пугающее величие. Мне не понравилось то, что сделали с ее лицом, ибо они раскрашивают своих умерших словно кукол — белое лицо с красными губами и щеками и алые ногти. И все же во мне шевельнулось лишь отвращение к их обычаям — ничего больше. Эго была не Уасти, а лишь сухой сломанный стебель. Люди Герета поставили кресло и отступили, и она сидела там, глядя черными дисками своих глаз.
Я шагнула вперед и подняла руку, и раздалось глухое рычание.
— Вели им дать мне говорить, — сказала я Герету, и тот прикрикнул на них, а когда шум не прекратился, его люди, размещенные по всей пещере, тычками и толчками заставили всех умолкнуть.
— Вы считаете виновной меня, — крикнула я затем им. — Но я не виновата в этом зверском преступлении. Вы видите, что я не страшусь ни мертвой, ни бога. Вчера женщины терзали мое тело. Многие, думается, помнят, что они сделали, — сразу же раздались визгливые крики злобного согласия. — Тогда смотрите, — призвала я и, расстегнув застежки плаща, сбросила его и стояла там, нагая и исцелившаяся. По толпе пробежал шепот удивления. На мне оставили много тяжелых отметин, но на теле у меня не было ни царапины.
Затем одна девица протолкалась в первый ряд толпы, нырнула между охранниками Герета и закричала:
— Ты сделала это с помощью своего колдовства, злодейка! Не думай, будто собьешь нас с толку, стоя тут голая и бесстыжая в своей греховности. Это была девица, прислуживавшая Уасти, и толпа сразу же начала лаять с ее голоса. Герет снова прикрикнул, на этот раз без моей указки, охранники потолкались, и снова наступила тишина.
— Нет, — сказала я. — Бог убрал с меня следы ваших рук, дабы показать мою невиновность. Но я дам вам и другое доказательство. — По толпе пронесся шорох предвкушения. — Вели принести незажженный факел, — сказала я Герету, — и подставку для него.
Один из его людей принес факел из сложенной поблизости кучи, в то время как другой поспешил за подставкой. Напряжение в пещере нарастало, и задержка на время доставки вещей увеличила сгиб. Моя нагота тоже сбивала их с толку; сами они постеснялись бы раздеться при таком скоплении народа и даже немного смущались смотреть на меня.
Когда факел установили, наколов на шип подставки, я сунула вощеный фитиль в жаровню алтаря и зажгла его. Руки у меня дрожали, когда я повернулась к ним спиной и предстала перед Сиббосом, словно бы в молитве. Могла ли я это проделать? Ну, если и нет, то теперь уж слишком поздно. Я уставилась на ярко-голубой камень у него на груди, пока у меня не затуманились глаза, а в мозгу мало-помалу открылся путь — и я пошла по нему. Когда я повернулась к толпе, казалось, что я раздвоилась: во-первых, я сама, тяжелая словно во сне, сознающая свое тело лишь настолько, насколько его сознают в полусне, совершенно без всякого контроля над ним; а во-вторых, — существо холодное, будто кристалл льда опустили на макушку моего черепа, идеально контролирующее свое тело, как не могла этого сделать первая «я».
Я повернулась лицом к ним и положила свою руку на руку Уасти.
— Я не виновата в твоем убийстве, умершая, — провозгласила я, и все же не я, а другая «Я» — голос, вибрации которого я не ощущала в своем горле. — Если все так, как я сказала, пусть огонь не обожжет меня.
Я услышала, как они задержали дыхание, единое задержанное дыхание толпы, всех разом.
А затем я нагнулась вперед к факелу, и пламя лизнуло мне плечи, грудь и живот. Я совершенно не почувствовала жара; даже подожги оно меня, я все равно не должна бы его почувствовать, но этот желтый огонь скользил по моей коже, словно вода, и не оставлял никаких следов. Из толпы раздались крики и возгласы. Я выпрямилась, сняла онемевшими руками факел с шипа и провела им вверх-вниз по всему телу. Он пылал на моей коже, но без дыма. Шум снова спал. Стояла полная тишина. Тогда я вернула факел на шип, повернулась к богу и голубому камню и отключила охвативший меня транс. Произошло странное схождение двух частей меня — такое же быстрое и потрясающее в возвращении, сколь медленным и подобным сну было расхождение. Слух, зрение, обоняние и осязание сделались вдруг словно бы невыносимо острыми, почти мучительными, но у меня не было времени приходить в замешательство. Мое тело было целым, я доказала свою невиновность, и теперь настала пора для следующего шага.
— Фокус!
Прислуживавшая Уасти девица выбежала вперед, поближе к концу пещеры, где стоял бог. И яростно завопила, плюясь от страха и гнева белыми пузырьками пены.
— Неужели вы не видите, что это фокус! Не дайте убийце уйти от наказания!
В толпе снова загромыхал неясный ропот, но я отпарировала:
— Совсем не фокус.
И, нагнувшись к зеленому плащу, оторвала от него кусок, выпрямилась и бросила его в пламя. Ткань сразу же занялась и вспыхнула, мигом почернев. Толпа теперь притиснулась поближе, но ее сосредоточенность сделалась иной. Я начала различать слова.
— Она невиновна. Дух Уасти защищает ее.
— Подождите, — крикнула я, и они остановились словно лошади, почувствовавшие вдруг во рту удила с силой натянутых вожжей. — Сделано еще не все. Бог разгневан смертью целительницы. Один из тех, кто здесь находится — убийца. Если не я, то кто же?
Настал момент нападать, а не защищаться, и я испытывала от этого свирепо радость, я, которая до сих пор всегда была преследуемой.
— Ты! — показала я на полную женщину в передних рядах толпы. — Это ты сделала? — и она попятилась, побледнев от шока. — Или ты? — и я повернулась к тощему, узкоголовому мужчине в центре, у которого отвисла челюсть, показывая печальное зияние между немногих скромно распределенных серых зубов. — Прикажи своим людям привести сюда тех двоих, — прошипела я Герету, и миг спустя ошеломленного мужчину и хнычущую женщину выволокли пред очи бога.
Сперва я подошла к женщине, и, когда овладела ее наполненными ужасом глазами, сказала:
— Не бойся. Если ты невиновна, Сиббос защитит тебя. Коснись руки Уасти, и она тоже защитит тебя.
Женщина — успокоенная, уверенная в своей невиновности и подчиненная теперь моей воле — прикоснулась к мертвой ладони, а затем покорно позволила мне отвести ее к факелу.
— Если она невинна, — выкрикнула я, — огонь будет для нее прохладным и приятным, как вода.
Я направила ее руку, так что кисть до запястья вошла в пламя, и она ахнула при этом, словно девочка, в первый раз увидевшая море, или закат, или гору — хоть и знает, а все равно испытывает восторг и изумление. Голоса истерически усилились. Я извлекла ее непострадавшую кисть, и брызнула ей на лоб несколько капель из медной чаши с водой. Она очнулась, ошеломленная и улыбающаяся. Следующим стоял мужчина, но результат был тот же. Толпа теперь волновалась, бурлила и голосила. Я навела на нее пристальный взгляд, и сделала рукой знак.
— Ни я, ни они, — провозгласила я. — Кто же?
Я увидела, что прислуживавшая Уасти девица стояла в первом ряду, куда она протолкалась и теперь пыталась попятиться. Лицо ее начал искажать страх. Внезапно она увидела, что я обратила взгляд к ней, и вокруг нас снова наступило затишье. Я двинулась очень медленно и все же по прямой, не глядя ни направо, ни налево, только на нее. Чем ближе я подходила, тем больше она пятилась, но не могла продвинуться. В любом случае толпа бы ей не позволила.
Когда нас разделял какой-то фут, я сказала:
— Ты тоже должна доказать свою невиновность перед Уасти и перед богом.
И множество охочих рук толкнули ее ко мне.
Все было легко и жестоко, у нее не осталось никаких сил. Мне и не требовалось ничего с ней делать, достаточно и ее собственной вины и естественного огня. И все же я оказалась неподготовленной к тому, что случилось — к явлению, вызываемому мной, и все же противоположному.
Я притащила ее к трупу Уасти и сказала:
— Коснись ее руки, и, если ты невиновна, она защитит тебя, и огонь не обожжет.
И тут она начала сопротивляться и плакать.
— Я боюсь, боюсь.
— Почему?
— Она мертва — мертвая! Я не выношу прикосновения к мертвым!
В пещере грянул громкий голос толпы.
— Испытание! Испытание! Испытание!
Я выкрутила воющей девице правую руку и вынудила ее опуститься к ладони Уасти. Вот тут это и случилось. Девица издала страшный крик звериный, бессмысленный, оборвавший скандирование словно ударом меча. Она опрокинулась навзничь и упала перед деревянным креслом, ее правая ладонь была обращена кверху, так что все увидели почерневшую плоть, опаленную до костей.
Шум теперь вырос во всеобщий гром торжества, ярости и ненависти. И прежде чем кто-либо смог остановить их — а кто б в самом деле попытался? — женщины овладели телом девицы и утащили, чтобы растерзать ее подобно волчицам, как растерзали бы меня. Однако девица была уже мертва — умерла в тот миг, когда коснулась руки Уасти.
Ощутив, наконец, тошноту, я подняла зеленый плащ и натянула его. Эта девица все-таки обладала какой-то таившейся в ней силой, да так и не нашла к ней ключа, только лезвие бритвы было той силой, которая уничтожила ее.
Я взяла стоявший в фургоне Герета кувшин с ледяной водой и обтерлась, не заботясь о том, какие лужи образовались на его одеялах. Взяв щетку из свиной щетины, которой он скреб свои жидкие кудри, я расчесала собственные волосы. Вслед за тем я порылась в его сундуке с одеждой и нашла зеленый плащ с застежками спереди и отверстиями для рук. Он сидел на мне очень свободно, но не был чересчур длинным, так как этот вожак караванщиков был человеком невысоким, приземистым.
Почувствовав себя готовой, я подошла к нему и пнула его в бок.
Он крякнул и проснулся. Глаза его сразу же сосредоточились на мне, затуманенные, сердитые глаза навыкате.
— Это ты, да? Чего же тебе надо?
— Встань, — велела я. — Пойди скажи караванщикам, что Сиббос требует правосудия за преступление против целительницы.
Он недоверчиво рассмеялся и перевернулся, приготовившись снова уснуть. Я взяла кувшин и вылила ему на голову остатки ледяной воды. Он сразу же вскочил, отплевываясь от воды и ярости. Еще миг, и он поднялся на ноги, с руганью надвигаясь на меня, с руками, готовыми оставить от меня мокрое место. Но он смотрел мне в лицо. Я почувствовала, как мои глаза расширяются, чтобы поглотить Герета и его жалкое маленькое сознание; и он тут же остановился как вкопанный, с отвисшей челюстью, неподвижным взглядом и все еще поднятыми руками.
— А теперь, Герет, — сказала я, — тебе пора узнать, что я нахожусь под защитой Сиббоса. Ты обесчестил меня и должен быть за это наказан. О, Сиббос! — воскликнула я. — Накажи этого человека.
Я подождала с миг, и Герет начал стонать. Я сказала:
— Бог поднес огонь к подошвам твоих ног. Они горят.
И почти сразу же лицо у него исказилось от боли. Он заорал и завопил, подпрыгивая на месте, хватаясь за ступни в тщетных попытках сбить несуществующее пламя.
Я наблюдала за ним, а затем сказала:
— Я заступилась за тебя перед богом, и он погасил огонь.
Тихо вскрикивая от расстройства, Герет бессильно опустился на мокрые одеяла.
— Теперь есть только прохлада и никакой боли, — уведомила я его, и он зарыдал от облегчения. — Но в следующий раз, — добавила и, — наказание будет более суровым и длительным. Мой хранитель, Сиббос, гневается на тебя. В будущем ты должен делать, что я тебе говорю, и не противиться мне. А теперь проснись, и не забудь.
Затем я подошла к нему и похлопала его по щекам. Транс покинул его глаза, но он все помнил и теперь в них таилось выражение предельного ужаса.
— Ты будешь мне повиноваться, Герет, — сказала я ему.
— Да, степнячка. Да.
— Не степнячка. Теперь и Уасти, ваша целительница. Ступай, скажи караванщикам, что Сиббос разгневан и требует суда. Скажи им, что он будет испытывать огнем. Он встал, завернулся в плащ и ушел нетвердой походкой.
Все казалось тогда таким легким, но меня вдруг охватил страх, что я забыла какую-то жизненно важную деталь, и мой план не сработает. Но он обязательно должен сработать.
Я уже взяла себе ее имя, и это привяжет их ко мне ее узами. Через некоторое время они перестанут замечать разницу между нами, словно я всегда была их целительницей. Что же касается испытания огнем, то такое зрелище им должно понравиться. Им очень захочется увидеть, как убийца корчится от боли, и поэтому они удержатся от разрывания меня на части, так как это испортит развлечение.
Отсутствовал Герет долго, и шум снаружи сбивал с толку. Наконец, явились пятеро его людей и знаком велели мне выйти. Я пошла с ними, удаляясь от убежища.
Толпа стояла там, где и раньше, и все же совсем иная. Они толкались, ненавидя меня. Несколько женщин выкрикнули проклятья, но, насколько я могла судить, на меня они не нападут.
Мы дошли до конца пещеры, где все еще стоял бог в красно-желтом и драгоценностях. Герет тоже стоял там, пожелтевший и нервный. Когда я подошла, он кивнул.
— Я им передал.
— Хорошо, — сказала я. — А теперь распорядись принести тело Уасти в ее деревянном кресле и поместить его перед богом.
Герет сделал, как я сказала, и поднялся громкий ропот. Женщины уже перевязали шею, омыли ее тело, одев его в черные одежды со всеми побрякушками и бусами, а потом прилепили к векам круглые черные диски, чтобы держать их закрытыми. Все это диктовалось их традицией, делалось из страха. Они страшились духов умерших, особенно убитых. Четверо людей Герета отправились за трупом, и возвращались они, чувствуя себя не в своей тарелке, с бледными лицами.
Толпа притихла и отступила, и многие женщины разразились плачем и проклятиями.
Уасти сидела совершенно окоченев, но это придавало ей определенное пугающее величие. Мне не понравилось то, что сделали с ее лицом, ибо они раскрашивают своих умерших словно кукол — белое лицо с красными губами и щеками и алые ногти. И все же во мне шевельнулось лишь отвращение к их обычаям — ничего больше. Эго была не Уасти, а лишь сухой сломанный стебель. Люди Герета поставили кресло и отступили, и она сидела там, глядя черными дисками своих глаз.
Я шагнула вперед и подняла руку, и раздалось глухое рычание.
— Вели им дать мне говорить, — сказала я Герету, и тот прикрикнул на них, а когда шум не прекратился, его люди, размещенные по всей пещере, тычками и толчками заставили всех умолкнуть.
— Вы считаете виновной меня, — крикнула я затем им. — Но я не виновата в этом зверском преступлении. Вы видите, что я не страшусь ни мертвой, ни бога. Вчера женщины терзали мое тело. Многие, думается, помнят, что они сделали, — сразу же раздались визгливые крики злобного согласия. — Тогда смотрите, — призвала я и, расстегнув застежки плаща, сбросила его и стояла там, нагая и исцелившаяся. По толпе пробежал шепот удивления. На мне оставили много тяжелых отметин, но на теле у меня не было ни царапины.
Затем одна девица протолкалась в первый ряд толпы, нырнула между охранниками Герета и закричала:
— Ты сделала это с помощью своего колдовства, злодейка! Не думай, будто собьешь нас с толку, стоя тут голая и бесстыжая в своей греховности. Это была девица, прислуживавшая Уасти, и толпа сразу же начала лаять с ее голоса. Герет снова прикрикнул, на этот раз без моей указки, охранники потолкались, и снова наступила тишина.
— Нет, — сказала я. — Бог убрал с меня следы ваших рук, дабы показать мою невиновность. Но я дам вам и другое доказательство. — По толпе пронесся шорох предвкушения. — Вели принести незажженный факел, — сказала я Герету, — и подставку для него.
Один из его людей принес факел из сложенной поблизости кучи, в то время как другой поспешил за подставкой. Напряжение в пещере нарастало, и задержка на время доставки вещей увеличила сгиб. Моя нагота тоже сбивала их с толку; сами они постеснялись бы раздеться при таком скоплении народа и даже немного смущались смотреть на меня.
Когда факел установили, наколов на шип подставки, я сунула вощеный фитиль в жаровню алтаря и зажгла его. Руки у меня дрожали, когда я повернулась к ним спиной и предстала перед Сиббосом, словно бы в молитве. Могла ли я это проделать? Ну, если и нет, то теперь уж слишком поздно. Я уставилась на ярко-голубой камень у него на груди, пока у меня не затуманились глаза, а в мозгу мало-помалу открылся путь — и я пошла по нему. Когда я повернулась к толпе, казалось, что я раздвоилась: во-первых, я сама, тяжелая словно во сне, сознающая свое тело лишь настолько, насколько его сознают в полусне, совершенно без всякого контроля над ним; а во-вторых, — существо холодное, будто кристалл льда опустили на макушку моего черепа, идеально контролирующее свое тело, как не могла этого сделать первая «я».
Я повернулась лицом к ним и положила свою руку на руку Уасти.
— Я не виновата в твоем убийстве, умершая, — провозгласила я, и все же не я, а другая «Я» — голос, вибрации которого я не ощущала в своем горле. — Если все так, как я сказала, пусть огонь не обожжет меня.
Я услышала, как они задержали дыхание, единое задержанное дыхание толпы, всех разом.
А затем я нагнулась вперед к факелу, и пламя лизнуло мне плечи, грудь и живот. Я совершенно не почувствовала жара; даже подожги оно меня, я все равно не должна бы его почувствовать, но этот желтый огонь скользил по моей коже, словно вода, и не оставлял никаких следов. Из толпы раздались крики и возгласы. Я выпрямилась, сняла онемевшими руками факел с шипа и провела им вверх-вниз по всему телу. Он пылал на моей коже, но без дыма. Шум снова спал. Стояла полная тишина. Тогда я вернула факел на шип, повернулась к богу и голубому камню и отключила охвативший меня транс. Произошло странное схождение двух частей меня — такое же быстрое и потрясающее в возвращении, сколь медленным и подобным сну было расхождение. Слух, зрение, обоняние и осязание сделались вдруг словно бы невыносимо острыми, почти мучительными, но у меня не было времени приходить в замешательство. Мое тело было целым, я доказала свою невиновность, и теперь настала пора для следующего шага.
— Фокус!
Прислуживавшая Уасти девица выбежала вперед, поближе к концу пещеры, где стоял бог. И яростно завопила, плюясь от страха и гнева белыми пузырьками пены.
— Неужели вы не видите, что это фокус! Не дайте убийце уйти от наказания!
В толпе снова загромыхал неясный ропот, но я отпарировала:
— Совсем не фокус.
И, нагнувшись к зеленому плащу, оторвала от него кусок, выпрямилась и бросила его в пламя. Ткань сразу же занялась и вспыхнула, мигом почернев. Толпа теперь притиснулась поближе, но ее сосредоточенность сделалась иной. Я начала различать слова.
— Она невиновна. Дух Уасти защищает ее.
— Подождите, — крикнула я, и они остановились словно лошади, почувствовавшие вдруг во рту удила с силой натянутых вожжей. — Сделано еще не все. Бог разгневан смертью целительницы. Один из тех, кто здесь находится — убийца. Если не я, то кто же?
Настал момент нападать, а не защищаться, и я испытывала от этого свирепо радость, я, которая до сих пор всегда была преследуемой.
— Ты! — показала я на полную женщину в передних рядах толпы. — Это ты сделала? — и она попятилась, побледнев от шока. — Или ты? — и я повернулась к тощему, узкоголовому мужчине в центре, у которого отвисла челюсть, показывая печальное зияние между немногих скромно распределенных серых зубов. — Прикажи своим людям привести сюда тех двоих, — прошипела я Герету, и миг спустя ошеломленного мужчину и хнычущую женщину выволокли пред очи бога.
Сперва я подошла к женщине, и, когда овладела ее наполненными ужасом глазами, сказала:
— Не бойся. Если ты невиновна, Сиббос защитит тебя. Коснись руки Уасти, и она тоже защитит тебя.
Женщина — успокоенная, уверенная в своей невиновности и подчиненная теперь моей воле — прикоснулась к мертвой ладони, а затем покорно позволила мне отвести ее к факелу.
— Если она невинна, — выкрикнула я, — огонь будет для нее прохладным и приятным, как вода.
Я направила ее руку, так что кисть до запястья вошла в пламя, и она ахнула при этом, словно девочка, в первый раз увидевшая море, или закат, или гору — хоть и знает, а все равно испытывает восторг и изумление. Голоса истерически усилились. Я извлекла ее непострадавшую кисть, и брызнула ей на лоб несколько капель из медной чаши с водой. Она очнулась, ошеломленная и улыбающаяся. Следующим стоял мужчина, но результат был тот же. Толпа теперь волновалась, бурлила и голосила. Я навела на нее пристальный взгляд, и сделала рукой знак.
— Ни я, ни они, — провозгласила я. — Кто же?
Я увидела, что прислуживавшая Уасти девица стояла в первом ряду, куда она протолкалась и теперь пыталась попятиться. Лицо ее начал искажать страх. Внезапно она увидела, что я обратила взгляд к ней, и вокруг нас снова наступило затишье. Я двинулась очень медленно и все же по прямой, не глядя ни направо, ни налево, только на нее. Чем ближе я подходила, тем больше она пятилась, но не могла продвинуться. В любом случае толпа бы ей не позволила.
Когда нас разделял какой-то фут, я сказала:
— Ты тоже должна доказать свою невиновность перед Уасти и перед богом.
И множество охочих рук толкнули ее ко мне.
Все было легко и жестоко, у нее не осталось никаких сил. Мне и не требовалось ничего с ней делать, достаточно и ее собственной вины и естественного огня. И все же я оказалась неподготовленной к тому, что случилось — к явлению, вызываемому мной, и все же противоположному.
Я притащила ее к трупу Уасти и сказала:
— Коснись ее руки, и, если ты невиновна, она защитит тебя, и огонь не обожжет.
И тут она начала сопротивляться и плакать.
— Я боюсь, боюсь.
— Почему?
— Она мертва — мертвая! Я не выношу прикосновения к мертвым!
В пещере грянул громкий голос толпы.
— Испытание! Испытание! Испытание!
Я выкрутила воющей девице правую руку и вынудила ее опуститься к ладони Уасти. Вот тут это и случилось. Девица издала страшный крик звериный, бессмысленный, оборвавший скандирование словно ударом меча. Она опрокинулась навзничь и упала перед деревянным креслом, ее правая ладонь была обращена кверху, так что все увидели почерневшую плоть, опаленную до костей.
Шум теперь вырос во всеобщий гром торжества, ярости и ненависти. И прежде чем кто-либо смог остановить их — а кто б в самом деле попытался? — женщины овладели телом девицы и утащили, чтобы растерзать ее подобно волчицам, как растерзали бы меня. Однако девица была уже мертва — умерла в тот миг, когда коснулась руки Уасти.
Ощутив, наконец, тошноту, я подняла зеленый плащ и натянула его. Эта девица все-таки обладала какой-то таившейся в ней силой, да так и не нашла к ней ключа, только лезвие бритвы было той силой, которая уничтожила ее.
Глава 5
В ту зиму оттепели не было. Если и не прорицание, то здравый смысл Уасти доказал свою правоту.
Вереница фургонов, охраняемая красной движущейся оградой факелов, с трудом пробивалась вверх по узкому Ущелью Кольца, под аккомпанемент воющих с востока вьюг и кружащее белое неистовство нового снега. По крайней мере теперь мы освободились от волков, ибо они не любят восточных ветров, хотя воют ничуть не хуже их.
Я ехала в фургоне Уасти, среди ее вещей, которые я наконец узнала очень хорошо и считала своими. Парень правил моими лохматыми лошадьми, как правил ими для Уасти, и другая девушка, тихая как мышка, приносила мне по моей просьбе еду и сопровождала меня, нося принадлежности целительницы, когда я посещала больных. Нуждались они в немногом. В целом их можно было считать здоровыми. Одному я вправила сломанную руку и сняла боль; у некоторых появился жар, проходивший через день-другой; роды, легкие и без осложнений, у опытной матери, отлично знавшей, что с ней происходит. В данном случае училась сама целительница, но это знание могло позже оказаться полезным. И все называли меня Уасти.
Самым же странным из всего было случившееся с черной кошкой с кисточками на ушах. Два дня после смерти Уасти я не могла ее найти и не знала, куда она подевалась, так как мы тогда уже путешествовали. Но на третий день, рано утром, я проснулась и обнаружила ее сидящей у меня на животе. Она умывалась, подымаясь и опускаясь в такт с моим дыханием. Я кормила ее и ничего от нее не ждала, но она следовала за мной по фургону и по стану, когда мы разбивали его, и сидела, мурлыкая, у меня на коленях. Она тоже, похоже, позволила мне заменить Уасти. Я любовалась ее красотой и радовалась ой, но эта связь не была осознанной.
Другой моей заботой был Герет. Он проникся страхом ко мне, страхом настолько глубоким, что никогда не освободится от него. Меня это вполне устраивало, но я не хотела, чтобы он казался таким трусливым при караванщиках: пусть только уважает меня как целительницу, что они сочтут вполне подобающим.
На следующей нашей стоянке — под скальным выступом, в плохо защищенном месте, ибо пещеры попадались теперь редко — я пошла к его фургону. Он пил после вечерней трапезы с несколькими другими купцами, и когда увидел меня, то поторопил их уйти, и сидел в нервном ожидании.
— Герет, — обратилась я к нему, садясь напротив него в своем черном платье целительницы, новом наряде, сделанном для меня женщинами. — Ты действовал отлично. Сиббос простирает на тебя свою милость, и я, хоть у нас раньше и бывали расхождения, вполне довольна. Я слышала разговоры, что через день-другой — наверное, послезавтра — мы доберемся до туннеля через Кольцо. Я также слышала, что это часть пути столь же опасна, как и дорога сквозь снега. Каравану пора обрести истинного руководителя, а не свору спорщиков, каждый из которых время от времени претендует на это звание. Мне кажется, что ты самый сильный и самый лучший организатор, и следовательно, ты им и должен быть.
Я увидала, что он доволен. Обладать полным и признанным контролем над фургонами, быть фактическим, а не номинальным главой — это сулило много преимуществ. Это также положит конец несчастьям и бедам, которые всегда вызывает грызня.
— Да, — согласился он, — Уасти. Но как я могу это сделать? Сегодня все выдвигают меня, а завтра Оролла или другого. У меня есть свои люди, но у Оролла и остальных тоже.
— Я сделаю это за тебя, — пообещала я. — Я пользуюсь благосклонным вниманием Сиббоса, и я высказываю мнение бога.
Взгляд у него внезапно сделался хитрым, понимающим и отнюдь не благоговейным.
— Но, — добавила я, — помни, если ты светская власть, то я власть духовная. Если оказавшись во главе, ты перестанешь повиноваться мне, огонь бога обрушится на тебя.
Лицо у него пожелтело.
— Да, целительница, — быстро согласился он. — Буду помнить, клянусь в этом.
В каком-то смысле все должно было бы идти значительно хуже, чем шло.
Но кое-что было в пользу Герета. Пусть он был не особенно сильной личностью. Оролл, которому полагалось бы иметь больший вес и авторитет, обладал хитростью, но был чересчур нерешительным, когда доходило до действия. Герет, с другой стороны, в этом случае стал бы действовать, пусть даже и неправильно. Караванщики раскололись на шесть фракций: люди и слуги каравана Герета и люди и слуги других пяти. Первоначально каждая группа присягала на верность своему собственному князю-купцу, но так как в группе Герета было существенно больше мужчин и женщин, чем в любой другой команде, их голос обычно бывал самым громким. Вдобавок к этому подручные Герета носили его личную сине-коричневую форму. Охрана была у всех купцов, но охрана Герета, одетая в соответствии с должностью, обычно вела себя более воинственно, производя этим психологическое воздействие. Последним фактором в пользу Герета был его груз — пшеница, кукуруза и готовая мука. В его задачу входило снабжать всех во время пути хлебом, и, хотя караванщики могли прожить на своих запасах соленого мяса, сушеного сыра и фруктов, теплый свежий хлеб был им весьма любезен. Наверное, это было лучшим объяснением почему весь караван время от времени нарекался «народом Герета». Но, как и к богу, к нему обращались, только проголодавшись.
В отношениях с богом я уже изменила их привычки. Его власть была важна для меня, так как она служила мне укрытием. Вследствие этого я возносила ему молитвы по утрам и вечерам, и они привыкли молиться вместе со мной. Помогая больным, я взывала персонально к нему. Когда мы разбивали стан, в укромном месте устанавливали одетую статую, и я благодарила его за нашу безопасность. Никому не навязывали посещать эти поклонения, но большинство приходили. Так вера стала вездесущим явлением, более важным, чем раньше. И теперь это принесло мне большую пользу, так как именно через Сиббоса я сделала Герета вожаком.
Когда я на следующее утро после визита в фургон Герета возносила Сиббосу молитву, то простояла дольше, чем обычно, а потом повернулась и посмотрела на толпу. Был один из тех серо-стальных бесконечных дней, очень холодных, и все сгрудились поплотней.
— Я должна прочесть предзнаменования, — объявила я им. — Ибо нам грозит опасность.
Я бросила зерна и долго стояла над ними, словно что то увидела, а потом снова повернулась и сказала:
— Тут зверь, ходящий на шести ногах, но голова у него отрублена, и я не могу найти ее в этом узоре. Перед зверем яма, в которую он упадет, потому что у него нет направляющей головы. — Толпа забормотала, а я развела руки в стороны и крикнула:
— Это караванщики. Шесть частей без вождя.
Тут толпа разразилась криками, гомоном тревоги и удивления, выкликая имена каждый своего князя-купца.
Я подняла руку, призывая к молчанию, и когда добилась его, сказала:
— Мы должны избрать единого вождя для нас всех. Это надо сделать. Таково предупреждение Сиббоса. Помолимся же ему, дабы он направил нас. А зачем начала молитву, которую читала ему раньше по утрам и вечерам. — Великий бог, проведи нас чрез темные края и убереги нас от всякого зла. Защити нас от опасности и беды. Дай нам здравое суждение о том, что мы творим. Дай нам хлеб и воду, покой и отдых. И когда мы призовем тебя, не отвернись от нас.
Выдумка простая, но их души были открытыми и наивными. Фраза «дай нам хлеб», столь невинно вставленная в молитву, бессознательно напоминала о Герете, торговце пшеницей. Закончив молитву, я посмотрела на них и спросила:
— Кого вы изберете своим вождем?
Я сказала Герету, чтобы при этом вопросе некоторые из его мужчин и женщин выкрикнули его имя. Они так и сделали, и — как-то вся разом — толпа подхватила крик. Она забурлила и направилась к его фургону, и вскоре вышел, притворно изумляясь, Герет и неохотно согласился стать их начальником.
Что же касается Оролла и других, то они немного поворчали, но в конце концов согласились, что лидерство было по существу ничем, но могло оказаться полезным для поддерживания порядка. Как и предполагала, Оролл был слишком нерешителен, а прочие последовали за ним и примирились со сложившимся положением.
Вереница фургонов, охраняемая красной движущейся оградой факелов, с трудом пробивалась вверх по узкому Ущелью Кольца, под аккомпанемент воющих с востока вьюг и кружащее белое неистовство нового снега. По крайней мере теперь мы освободились от волков, ибо они не любят восточных ветров, хотя воют ничуть не хуже их.
Я ехала в фургоне Уасти, среди ее вещей, которые я наконец узнала очень хорошо и считала своими. Парень правил моими лохматыми лошадьми, как правил ими для Уасти, и другая девушка, тихая как мышка, приносила мне по моей просьбе еду и сопровождала меня, нося принадлежности целительницы, когда я посещала больных. Нуждались они в немногом. В целом их можно было считать здоровыми. Одному я вправила сломанную руку и сняла боль; у некоторых появился жар, проходивший через день-другой; роды, легкие и без осложнений, у опытной матери, отлично знавшей, что с ней происходит. В данном случае училась сама целительница, но это знание могло позже оказаться полезным. И все называли меня Уасти.
Самым же странным из всего было случившееся с черной кошкой с кисточками на ушах. Два дня после смерти Уасти я не могла ее найти и не знала, куда она подевалась, так как мы тогда уже путешествовали. Но на третий день, рано утром, я проснулась и обнаружила ее сидящей у меня на животе. Она умывалась, подымаясь и опускаясь в такт с моим дыханием. Я кормила ее и ничего от нее не ждала, но она следовала за мной по фургону и по стану, когда мы разбивали его, и сидела, мурлыкая, у меня на коленях. Она тоже, похоже, позволила мне заменить Уасти. Я любовалась ее красотой и радовалась ой, но эта связь не была осознанной.
Другой моей заботой был Герет. Он проникся страхом ко мне, страхом настолько глубоким, что никогда не освободится от него. Меня это вполне устраивало, но я не хотела, чтобы он казался таким трусливым при караванщиках: пусть только уважает меня как целительницу, что они сочтут вполне подобающим.
На следующей нашей стоянке — под скальным выступом, в плохо защищенном месте, ибо пещеры попадались теперь редко — я пошла к его фургону. Он пил после вечерней трапезы с несколькими другими купцами, и когда увидел меня, то поторопил их уйти, и сидел в нервном ожидании.
— Герет, — обратилась я к нему, садясь напротив него в своем черном платье целительницы, новом наряде, сделанном для меня женщинами. — Ты действовал отлично. Сиббос простирает на тебя свою милость, и я, хоть у нас раньше и бывали расхождения, вполне довольна. Я слышала разговоры, что через день-другой — наверное, послезавтра — мы доберемся до туннеля через Кольцо. Я также слышала, что это часть пути столь же опасна, как и дорога сквозь снега. Каравану пора обрести истинного руководителя, а не свору спорщиков, каждый из которых время от времени претендует на это звание. Мне кажется, что ты самый сильный и самый лучший организатор, и следовательно, ты им и должен быть.
Я увидала, что он доволен. Обладать полным и признанным контролем над фургонами, быть фактическим, а не номинальным главой — это сулило много преимуществ. Это также положит конец несчастьям и бедам, которые всегда вызывает грызня.
— Да, — согласился он, — Уасти. Но как я могу это сделать? Сегодня все выдвигают меня, а завтра Оролла или другого. У меня есть свои люди, но у Оролла и остальных тоже.
— Я сделаю это за тебя, — пообещала я. — Я пользуюсь благосклонным вниманием Сиббоса, и я высказываю мнение бога.
Взгляд у него внезапно сделался хитрым, понимающим и отнюдь не благоговейным.
— Но, — добавила я, — помни, если ты светская власть, то я власть духовная. Если оказавшись во главе, ты перестанешь повиноваться мне, огонь бога обрушится на тебя.
Лицо у него пожелтело.
— Да, целительница, — быстро согласился он. — Буду помнить, клянусь в этом.
В каком-то смысле все должно было бы идти значительно хуже, чем шло.
Но кое-что было в пользу Герета. Пусть он был не особенно сильной личностью. Оролл, которому полагалось бы иметь больший вес и авторитет, обладал хитростью, но был чересчур нерешительным, когда доходило до действия. Герет, с другой стороны, в этом случае стал бы действовать, пусть даже и неправильно. Караванщики раскололись на шесть фракций: люди и слуги каравана Герета и люди и слуги других пяти. Первоначально каждая группа присягала на верность своему собственному князю-купцу, но так как в группе Герета было существенно больше мужчин и женщин, чем в любой другой команде, их голос обычно бывал самым громким. Вдобавок к этому подручные Герета носили его личную сине-коричневую форму. Охрана была у всех купцов, но охрана Герета, одетая в соответствии с должностью, обычно вела себя более воинственно, производя этим психологическое воздействие. Последним фактором в пользу Герета был его груз — пшеница, кукуруза и готовая мука. В его задачу входило снабжать всех во время пути хлебом, и, хотя караванщики могли прожить на своих запасах соленого мяса, сушеного сыра и фруктов, теплый свежий хлеб был им весьма любезен. Наверное, это было лучшим объяснением почему весь караван время от времени нарекался «народом Герета». Но, как и к богу, к нему обращались, только проголодавшись.
В отношениях с богом я уже изменила их привычки. Его власть была важна для меня, так как она служила мне укрытием. Вследствие этого я возносила ему молитвы по утрам и вечерам, и они привыкли молиться вместе со мной. Помогая больным, я взывала персонально к нему. Когда мы разбивали стан, в укромном месте устанавливали одетую статую, и я благодарила его за нашу безопасность. Никому не навязывали посещать эти поклонения, но большинство приходили. Так вера стала вездесущим явлением, более важным, чем раньше. И теперь это принесло мне большую пользу, так как именно через Сиббоса я сделала Герета вожаком.
Когда я на следующее утро после визита в фургон Герета возносила Сиббосу молитву, то простояла дольше, чем обычно, а потом повернулась и посмотрела на толпу. Был один из тех серо-стальных бесконечных дней, очень холодных, и все сгрудились поплотней.
— Я должна прочесть предзнаменования, — объявила я им. — Ибо нам грозит опасность.
Я бросила зерна и долго стояла над ними, словно что то увидела, а потом снова повернулась и сказала:
— Тут зверь, ходящий на шести ногах, но голова у него отрублена, и я не могу найти ее в этом узоре. Перед зверем яма, в которую он упадет, потому что у него нет направляющей головы. — Толпа забормотала, а я развела руки в стороны и крикнула:
— Это караванщики. Шесть частей без вождя.
Тут толпа разразилась криками, гомоном тревоги и удивления, выкликая имена каждый своего князя-купца.
Я подняла руку, призывая к молчанию, и когда добилась его, сказала:
— Мы должны избрать единого вождя для нас всех. Это надо сделать. Таково предупреждение Сиббоса. Помолимся же ему, дабы он направил нас. А зачем начала молитву, которую читала ему раньше по утрам и вечерам. — Великий бог, проведи нас чрез темные края и убереги нас от всякого зла. Защити нас от опасности и беды. Дай нам здравое суждение о том, что мы творим. Дай нам хлеб и воду, покой и отдых. И когда мы призовем тебя, не отвернись от нас.
Выдумка простая, но их души были открытыми и наивными. Фраза «дай нам хлеб», столь невинно вставленная в молитву, бессознательно напоминала о Герете, торговце пшеницей. Закончив молитву, я посмотрела на них и спросила:
— Кого вы изберете своим вождем?
Я сказала Герету, чтобы при этом вопросе некоторые из его мужчин и женщин выкрикнули его имя. Они так и сделали, и — как-то вся разом — толпа подхватила крик. Она забурлила и направилась к его фургону, и вскоре вышел, притворно изумляясь, Герет и неохотно согласился стать их начальником.
Что же касается Оролла и других, то они немного поворчали, но в конце концов согласились, что лидерство было по существу ничем, но могло оказаться полезным для поддерживания порядка. Как и предполагала, Оролл был слишком нерешителен, а прочие последовали за ним и примирились со сложившимся положением.