стоящему в кухонном шкафу, и достать оттуда клещи. Когда сестренка Ида
увидела, как ее папа прыгает на одной ноге, а на пальце другой у него
висит рак, она Засмеялась, решив, что это новая увлекательная игра. Она
даже пожалела Эмиля - спит как сурок, когда так весело!
- Проснись, Эмиль! - закричала она. - Ну, давай проснись, ты только
погляди, как смешно! Ой, как смешно!
Но она тут же умолкла, потому что папа бросил на нее мрачный взгляд,
и она поняла, что ему все это вовсе не кажется таким уж смешным.
А мама Эмиля тем временем ползала по полу и ловила раков. Только
через два часа ей удалось наконец всех переловить. И когда Эмиль
проснулся - это было уже перед самым обедом, - до него сразу донесся из
кухни божественный запах только что сваренных раков. Исполненный гор-
дости, он тут же вскочил с постели. И долго не мог со сна понять, почему
мама его потащила в сарай.
Да, время шло, а Эмиль, казалось, не менялся. Он по-прежнему почти
каждый день сидел в сарае. По-прежнему не расставался со своими любимыми
вещами. Вот, например, с ружариком. Фру Петрель хотела купить у Эмиля
его деревянное ружье, чтобы подарить одному знакомому мальчику, но из
этого ничего не вышло. Хотя Эмиль и считал, что уже велик играть с
ружьем, продать его он не захотел. Он повесил ружье на стене в сарае и
написал на нем красным карандашом: "Память об Альфреде". Альфред
рассмеялся, когда это увидел, но все же было видно, что он растроган.
С кепариком Эмиль тоже не расставался. Без него не выходил из дому. И
в тот день, когда впервые пошел в школу, он тоже нахлобучил свою
кепочку. Да, настало время
Эмилю стать школьником. Все в Л ннеберге с
интересом ждали этого дня.
- Он всю школу перевернет вверх ногами и подожжет учительницу,
-говорила Лина.
Но мама Эмиля всякий раз строго смотрела на нее и заявляла:
- Эмиль прекрасный мальчик. Он, правда, пытался подпалить перо на
шляпе пасторши, что было, то было я не отрицаю, но за это он уже отсидел
в сарае, и нечего тебе вечно язвить по этому поводу.
Из-за жены пастора Эмиль сидел в сарае 17 августа. В тот день она
приехала на хутор, чтобы взять у мамы Эмиля узор для вышивания. Мама
пригласила ее выпить чашечку кофе в сиреневой беседке и там показала ей
обещанный узор. Жена пастора была близорука и, чтобы получше разглядеть
рисунок, вынула из сумочки лупу. Эмиль никогда еще не видел лупы, и она
его очень заинтересовала. ту "Возьми, дружок, лупу, можешь с ней пока
поиграть", - любезно предложила ему пасторша. Она то ли не знала, то ли
забыла, с кем имеет дело.
Одним словом, дать Эмилю в руки лупу было чистым безумием. Он вскоре
обнаружил, что с помощью лупы, если ее держать так, чтобы в нее попадало
солнце, можно зажечь огонь.
Сделав это открытие, Эмиль окинул взглядом местность, чтобы найти
легко воспламеняющийся предмет и подпалить его. Пасторша пила кофе и
болтала без умолку с его мамой, но голова ее в шляпе со страусовыми
перьями была величественна и неподвижна. И тут Эмилю пришло на ум, что
перья эти, судя по их виду, должны легко воспламеняться. Эмиль решил
немедленно проверить это предположение. Не то чтобы он был убежден, что
его опыт удастся и шляпа загорится, нет, но считал, что попробовать
никогда не мешает. А как же иначе обретаются знания на этом свете?
Результаты его любознательности нашли свое отражение в синей тетради.
"Да, верно, перья на шляпе задымились и даже обуглились, но огонь так
и не вспыхнул, чего не было, того не было, зачем зря говорить. А я-то
надеялась, что Эмиль станет лучше после клятвы в обществе трезвости. Но
нет! Нашему трезвеннику пришлось просидеть весь остаток дня в сарае!"
25 августа Эмиль пошел в школу. Жители Л ннеберги полагали, конечно,
что Эмиль там опозорится, но они попали пальцем в небо. Учительница
быстро сообразила, что на скамейке у окна сидит будущий председатель
сельской управы, потому что - слушай и удивляйся! - Эмиль оказался
первым в классе! Читать он уже умел да и писать немножко тоже, а считать
научился всех быстрее. Конечно, не обошлось и без шалостей, но
учительница на него не жаловалась. Был, правда, случай, когда он вдруг
поцеловал ее, об этом потом много болтали в Л ннеберге.
Произошло это вот как. Эмиль стоял у доски и решал очень трудный
пример. Когда он с ним успешно справился, учительница сказала:
- Молодец, Эмиль, можешь сесть на свое место! Так он и сделал, но
перед этим подошел к учительнице, сидевшей за кафедрой, и поцеловал ее.
С ней никогда еще ничего подобного в классе не случалось, она залилась
краской и спросила, запинаясь:
- Почему... почему ты это сделал, Эмиль?
- Из любезности, - ответил Эмиль, и это стало с тех пор как. бы
поговоркой в Л ннеберге.
"Из любезности, как сказал мальчишка с хутора Катхульт, целуя свою
учительницу" - так говорили л ннебержцы, и насколько мне известно, и
сейчас еще говорят.
Впрочем, из любезности, Эмиль делал и многое другое. Во время большой
перемены он ходил, например, в приют для престарелых и читал там вслух
"Смоландскую газету" Стулле Йоке и другим старикам. Так что не думай,
пожалуйста, что Эмиль не способен на хорошие поступки!
В приюте все ждали прихода Эмиля. Для Стулле Йоке, Йохана Этаре,
Калле Спадера и для всех остальных стариков, уж не помню, как их там
звали, это были лучшие минуты дня. Стулле Йоке, быть может, не так уж и
много понимал из того, что Эмиль читал, но когда он слышал, например,
что в ближайший понедельник в городской гостинице в Ексо будет дан
большой бал, старик многозначительно потирал руки и говорил: "Да, да,
да, да, так оно и будет!"
Но главным здесь было то, что Стулле Йоке и все остальные жители
приюта очень любили сидеть вокруг Эмиля и слушать, как он читает им
газету. Только одна старуха этого не выносила. Как только появлялся
Эмиль, ее словно ветром сдувало. Ты, конечно, догадался, кто это. Да,
Командирша никак не могла забыть, как под Рождество она угодила в волчью
яму.
Может, ты испугался, что у Эмиля-школьника уже не будет времени
проказничать? Могу тебя успокоить! Дело в том, что когда Эмиль был
маленьким, в школу ходили только через день. Везло же людям, правда?
- Как ты теперь проводишь время? - спросил как-то Эмиля Стулле Йоке,
когда тот пришел к ним читать газету. Эмиль подумал и ответил честно:
- Один день проказничаю, а другой хожу в школу.
пастор читал проповедь, а Эмиль запер своего отца
Стояла осень, глубокая осень. Все темнее и темнее становились дни на
хуторе Катхульт, и во всей Л ннеберге, и во всем Смоланде.
- Ой, до чего выходить неохота! - говорила всякий раз Лина, когда
вставала в пять утра, чтобы доить коров, и ей надо было идти во двор в
такую темень. Правда, у нее был фонарь, чтобы освещать дорогу, но он
светил так слепо и скудно, что хоть плачь.
Серая, серая осень, как один долгий-долгий беспросветный день, и
только какой-нибудь праздник, скажем проповедь на дому, будто свет маяка
в темноте, прерывал вдруг этот нескончаемый мрак.
О проповеди на дому ты, конечно, и слыхом не слыхал, это ясно. Так
вот, в те далекие времена все люди в Швеции должны были знать Библию, и,
чтобы проверить их знания, пастор время от времени посещал каждый дом
своего прихода и беседовал с его обитателями о Святом писании.
Представляешь, он опрашивал не только детей, но и взрослых, и все должны
были отвечать на его вопросы. Такого рода экзамены устраивались по
очереди во всех хуторах Л ннеберги, и хотя сам опрос был не очень-то
приятен, ему всегда сопутствовал настоящий пир. А это было уже куда
приятнее. Все жители прихода приглашались на такую проповедь, и старики
и старухи из приюта тоже. И все, кто были в состоянии дойти, обязательно
приходили, потому что после опроса подавалось угощение и можно было
всласть наговориться и вкусно поесть.
В ноябре пришла очередь хутора Катхульт устраивать проповедь на дому,
и все заметно оживились в ожидании этого дня, а больше всех Лина, потому
что она очень любила праздники.
- Я так рада, так рада! - говорила она. - Бот жаль только, что
вопросы будут задавать. Я никогда не знаю, что отвечать.
Дело в том, что Лина была не слишком большим знатоком Библии. Пастор,
человек добрый, старался задавать ей самые легкие вопросы. Он долго и
подробно рассказывал в своей проповеди об Адаме и Еве, которые жили в
райском саду и были первыми людьми на земле, и ему казалось, что все
поняли его рассказ, в том числе и Лина. Была как раз ее очередь
отвечать, и он ласково спросил ее:
- Ну, Лина, скажи нам, кто были наши прародители?
- Гор и Фрея, - ответила Лина, не задумываясь. Мама Эмиля покраснела
от стыда за глупый ответ Лины, ведь Гор и Фрея были старые боги, в
которых в Смоланде верили еще во времена язычества, больше двух тысяч
лет назад, когда никто еще ничего не слыхал про Библию.
Но пастор повел себя очень терпимо и продолжал с Линой говорить как
ни в чем не бывало.
- Понимаешь, Лина, ты тоже настоящее чудо творения, - объяснял
пастор, а потом спросил Лину, осознала ли она, как это удивительно, что
Бог ее создал.
Сперва Лина было согласилась, а потом подумала и сказала:
- Да какое я, собственно, чудо? Во мне нет ничего чудесного. Разве
что вот эти завитушки возле ушей...
Тут мама Эмиля снова залилась краской. Ей казалось, что, когда Лина
говорит такие глупости, весь хутор опозорен. И она почувствовала себя
еще более несчастной, когда из угла, где сидел Эмиль, послышался звонкий
смех. Разве можно смеяться во время проповеди! Бедная мама Эмиля! Она
сидела, сгорая от стыда, и успокоилась лишь тогда, когда опрос наконец
кончился и можно было подавать угощение.
Мама Эмиля приготовила ровно столько блюд, сколько обычно готовила,
когда звала гостей, хотя папа Эмиля и пытался ее остановить.
- Здесь главное - разговоры о Библии, а ты лезешь со своими мясными
тефтелями и творожными пышками.
- Всему свое время, - твердо возразила мама Эмиля. - И разговорам о
Библии, и пышкам.
И вот настало время творожных пышек. Их ели и похваливали все, кто
пришел на хутор слушать проповедь. Эмиль тоже съел целую гору пышек,
макая их в варенье, а как только он с ними справился, мама его
попросила:
- Эмиль, будь добр, запри кур в курятник. Весь день куры свободно
ходили по двору, но вечером их надо было запирать от лисы, которая в
темноте прокрадывалась на хутор.
Сумерки уже сгустились, шел дождь, но Эмиль подумал, что приятно
глотнуть свежего воздуха после этой духоты, чада, пышек и нескончаемых
разговоров. Оказалось, что почти все куры уже сидят на насесте, только
хромая Лотта и еще несколько ее взбалмошных подруг бродят, несмотря на
непогоду, по двору. Но Эмиль их тут же загнал в курятник и закрыл дверь
на защелку - пусть теперь приходит лиса, если ей охота. Напротив
курятника был хлев, и Эмиль, раз уж он здесь оказался, заглянул на
минутку к Свинушку и пообещал принести ему на ужин остатки угощения.
- У гостей глаза завидущие, и на тарелках всегда много чего остается,
- объяснил Эмиль, и Свинушок весело захрюкал. - Попозже я к тебе еще
забегу, - сказал Эмиль и хлев тоже запер на защелку.
За хлевом находилось "отхожее место". Так в давние времена именовали
то, что теперь все зовут туалетом. Это
название тебе наверняка покажется смешным, но слышал бы ты, как
называл эту дощатую постройку Альфред! Впрочем, меньше всего я хочу
учить тебя грубостям... К слову сказать, как раз на хуторе Катхульт это
место именовалось весьма деликатно - "домик Триссе". Триссе было имя
плотника, который и поставил этот маленький домик по заказу прадеда
Эмиля.
Итак, Эмиль запер на защелку дверь курятника, потом, тоже на защелку,
- хлев и по рассеянности, а может быть, от избытка усердия задвинул
задвижку на двери домика Триссе. Конечно, сделал он это механически, не
думая, хотя вполне мог бы сообразить, что раз задвижка на двери домика
Триссе отодвинута, значит, внутри кто-то есть. Но, повторяю, тогда Эмилю
это в голову не пришло, и он вприпрыжку побежал по двору, распевая во
все горло:
- Вот я запер-запер-запер все, что только можно запереть!..
А в домике Триссе как раз в это время находился папа Эмиля. Он
услышал пение сына и тут же толкнул дверь. Но дверь не отворилась. Тогда
папа Эмиля очень громко крикнул:
- Эмиль!
Однако Эмиль его крика не расслышал - во-первых, он успел уже далеко
ускакать, а во-вторых, сам орал во все горло:
- Вот я запер-запер-запер все, что только можно запереть!..
Бедный, бедный папа, он так рассвирепел, что даже в груди у него
заклокотало. Из всех проделок Эмиля эта, пожалуй, была самая ужасная!
Папа как бешеный забарабанил кулаками в дверь, потом с силой навалился
на нее плечом, да что толку!
В отчаянии повернулся он к запертой двери спиной и стал лягать ее
ногами. Никакого результата, зато он сильно отбил себе пятки. Да, этот
плотник, по имени Триссе, хорошо знал свое дело! Он сколотил эту дверь
из гладко выструганных толстых досок и так плотно пригнал ее к косяку,
что, несмотря на все папины усилия, она даже не шелохнулась.
А папа Эмиля тем временем все больше приходил в ярость. Он готов был
разнести в щепы всю эту проклятую постройку! В бешенстве он принялся
выворачивать карманы, надеясь найти там складной нож. Он хотел прорезать
щель в двери и лезвием отодвинуть задвижку. Но тут он вспомнил, что
ножик лежит в кармане его рабочих брюк, а сегодня он надел воскресные.
Положение становилось безвыходным. Некоторое время папа Эмиля стоял
неподвижно, тупо уставившись в дверь, и лишь шипел от злости. Нет-нет,
он не ругался, он терпеть не мог разные бранные слова. Но стоял и шипел
он, как змея, довольно долго и все думал об Эмиле и об этом злосчастном
плотнике Триссе, который даже не догадался в свое время прорубить в
домике нормального окошка, а ограничился чем-то вроде слухового окна над
дверью. Папа Эмиля сердито уставился на него - до чего же оно мало! -
потом стукнул еще несколько раз что было силы в дверь и в полном
отчаянии сел. Ему ничего не оставалось, как ждать.
В домике Триссе было целых три сидячих места, и на одно из них папа
Эмиля и сел. Он сидел, скрежетал зубами и в бешенстве ждал, что
кто-нибудь в конце концов сюда придет.
"Пусть это грех, но я убью первого, кто сюда явится", - думал он.
Конечно, так думать было несправедливо и дурно, но когда злишься,
теряешь разум.
В домике Триссе было уже совсем темно, а папа Эмиля все сидел и ждал.
Но никто не приходил. Он слышал, как дождь стучит о крышу, и от этого
звука ему стало еще печальней.
Он распалялся все больше и больше. И в самом деле, разве не обидно,
что он сидит здесь в полной темноте и одиночестве, в то время как все
остальные пируют за его счет и веселятся в светлой комнате! Больше он
ждать не намерен, он должен немедленно отсюда выбраться! Как угодно, но
выбраться! Хоть через слуховое окно!
- Сейчас я лопну от злости! - сказал он вслух и вскочил на ноги.
В домике Триссе стоял ящик со старыми газетами. Он пододвинул его к
двери и встал на него. К счастью, ящик оказался довольно большим, и папа
Эмиля смог дотянуться до слухового окна. Он без труда выбил раму со
стеклом и, высунув голову, стал звать на помощь.
Но на его крик никто не отозвался, зато дождь, который лил как из
ведра, с силой забарабанил ему по затылку, ручейки воды потекли за
шиворот, и это было не очень-то приятно. Но теперь уже ничто не могло
его остановить, даже потоп, ему надо было немедленно отсюда выбраться.
С большим трудом просунул он в слуховое окно сперва руки, потом плечи
и стал потихоньку лезть дальше, все больше высовываясь. Но когда он уже
наполовину вылез наружу, он вдруг застрял. Застрял так, что ни туда, ни
сюда. Он как бешеный размахивал руками и ногами, но с места не сдвинулся
ни на дюйм, а только опрокинул ящик, на котором стоял, и повис,
бедняжка, в воздухе!
Как ты думаешь, что делает хозяин хутора, если он висит с непокрытой
головой под проливным дождем? Он зовет на помощь? Нет, не зовет. Потому
что знает л ннебержцев. Он прекрасно понимает, что если кто-нибудь
увидит его в таком положении, он станет посмешищем для всей Л ннеберги,
а может, и для всего Смоланда до конца своих дней. Нет, он не будет
звать на помощь!
А тем временем Эмиль, который вернулся в дом в том прекрасном
настроении, которое бывает, когда ты выполнил порученную тебе работу,
просто из кожи вон лез, чтобы повеселить сестренку Иду. Ей очень скучно
так долго сидеть тихо, подумал Эмиль, а потому он повел ее в прихожую, и
они развлекались здесь тем, что мерили по очереди все галоши. Галоши
стояли в ряд вдоль стены, огромные и маленькие, и сестренка Ида визжала
от восторга, когда Эмиль с важным видом расхаживал в галошах пастора и
все повторял "таким образом" и "кроме того", точь-в-точь как пастор. В
конце концов галоши оказались разбросанными по всей прихожей, и Эмиль,
любивший порядок, решил их сложить все вместе: посреди передней вмиг
выросла огромная гора из галош.
И тут Эмиль вдруг вспомнил про Свинушка, которому обещал принести на
ужин объедки с праздничного стола. Он сбегал на кухню, свалил все, что
там нашел, в миску и с миской в одной руке и фонарем в другой выскочил
во двор. Дождь по-прежнему лил как из ведра, но он смело шел в темноте,
чтобы порадовать своего поросеночка.
И вот тут-то - о, я содрогаюсь,. когда об этом думаю! - тут он увидел
своего отца! И отец увидел его. Ох, как это было страшно!
- Беги за Альфредом, - зашипел папа Эмиля. - И вели ему взять с собой
кило динамита. Я хочу, чтобы домик Триссе сровняли с землей!
Эмиль помчался за Альфредом, и Альфред прибежал. Не с динамитом,
конечно, да и папа Эмиля сказал это только
во гневе, а с пилой - папу надо было выпилить, другого способа
освободить его не было.
И пока Альфред пилил, Эмиль стоял на стремянке и в отчаянии держал
над своим бедным папой зонтик, чтобы его не хлестал больше дождь. Ты,
конечно, понимаешь, что минуты, которые Эмиль провел, стоя на стремянке,
были не из самых приятных в его жизни, потому что .папа все время
рассказывал, что он сделает с Эмилем, как только освободится. И папа
даже ничуть не был благодарен Эмилю за то, что тот стоял теперь с
зонтиком, прикрывая его от дождя.
Альфред пилил так усердно, что опилки летели во все стороны. А Эмиль
не зевал: в то мгновение, когда Альфред допилил до конца и папа Эмиля с
грохотом свалился на землю, в то самое мгновение Эмиль отбросил зонтик и
со всех ног понесся к сараю. Он влетел в него, на секунду опередив
своего папу, и заперся на засов. Так что папе ничего другого не
оставалось, как снова ломиться в закрытую дверь. Но долго это
продолжаться не могло, потому что ему необходимо было успеть еще
показаться гостям. Изменив своим правилам, он выкрикнул несколько
бранных слов и исчез. Но прежде чем появиться на людях, ему надо было
незаметно прокрасться в спальню и переодеться во все сухое.
- Где это ты так долго пропадал? - недовольно спросила мама Эмиля
своего мужа, когда он вернулся к гостям.
- Об этом мы потом поговорим, - хмуро ответил папа. Вечер на хуторе
подходил к концу. Пастор запел псалом, и все присутствующие его
подхватили, каждый на свой лад.
- "Настанет день, пробьет наш час..." -пели они. А потом пришло время
расходиться по домам. Но когда гости вышли в прихожую, то первое, что
они увидели, была огромная гора галош, освещенная слабым светом
керосиновой лампы.
- Это работа Эмиля, сразу видно, - в один голос сказали все.
А потом каждому, в том числе и пастору с супругой, пришлось по
очереди садиться на скамеечку и долго перебирать и мерить галоши. На это
ушло еще добрых два часа, а потом гости сухо поблагодарили хозяев,
попрощались и исчезли в темноте и дожде.
С Эмилем они не смогли попрощаться, потому что он ведь сидел в сарае
и, пыхтя, выстругивал своего сто восемьдесят четвертого человечка.
от чего вся Л ннеберга пришла в восторг, и ему простили
все его шалости, вернее, просто о них забыли
Близилось Рождество. Когда темнело, все обитатели хутора Катхульт
собирались на кухне, и каждый занимался своим делом. В тот вечер мама
Эмиля пряла на прялке, папа чинил башмаки, Лина чесала шерсть, Альфред и
Эмиль стругали колышки для граблей, а сестренка Ида мешала Лине
работать, пытаясь втянуть ее в новую игру.
- Понимаешь, это выходит только с тем, кто боится щекотки, -
объяснила Ида, а значит, ей годилась только Лина. Ида водила своим
маленьким пальчиком по юбке Лины и говорила:
Дорогие папа с мамой,
Дайте мне муки и соли,
Заколю я поросенка!
Заколю, а он как вскрикнет!
Когда Ида доходила до слова "заколю", она тыкала указательным пальцем
в Лину, и Лина всякий раз, к великой радости Иды, вскрикивала и
хохотала.
Видно, эта невинная детская присказка про поросенка изменила ход
мыслей папы Эмиля, потому что он сказал вдруг нечто совершенно ужасное:
- Да, Эмиль, ведь скоро Рождество, пора тебе заколоть твоего
поросеночка.
У Эмиля нож выпал из рук. Он уставился на отца.
- Заколоть Свинушка? Нет, этого не будет, - твердо сказал он. - Это
ведь мой поросенок, ты мне его подарил, когда я дал обет быть
трезвенником, разве ты забыл?
Нет, этого папа не забыл. Но он сказал, что во всем Смоланде никто
еще не слыхал про чудаков, которые выращивали поросят для забавы. Он
надеется, что Эмиль уже крестьянин, а это значит, он понимает, что
поросят держат для того, чтобы потом заколоть.
- Разве ты этого не знаешь? - с удивлением спросил папа Эмиля.
Нет, Эмиль это, конечно, знал и сперва даже не нашелся, что ответить,
но потом все же сообразил.
- Я уже крестьянин, это верно, и потому знаю, что некоторых поросят
растят на племя. Вот, папа, чего ради я вожусь со Свинушком.
Ты, наверное, не знаешь, что значит "растить на племя". А вот Эмиль
знал: это значит растить поросенка, чтобы он потом стал папой многих
крошечных поросят. Эмиль понимал, что только это может спасти Свинушка.
- Нам надо только завести маленькую свинку, - объяснил он свой план
отцу, - а когда мы их вырастим, у них будут поросята! Много прекрасных
поросят, - уверял Эмиль папу.
- Что же, это неплохо, - согласился папа Эмиля. - Но тогда у нас на
хуторе Рождество будет постное. Без ветчины, без колбасы, вообще без
всякого мяса.
...Дайте мне муки и соли,
Заколю я поросенка!.. -
твердила сестренка Ида, но Эмиль на нее цыкнул:
- Да замолчи ты со своими глупыми стишками! Нет, кровь Свинушка не
прольется, это уж точно! Пока
Эмиль жив, он этого не допустит.
На кухне долго царило молчание, мрачное молчание.
Но вдруг Альфред выругался. Стругая, он поранил себе палец, и у него
потекла кровь.
- Тебе легче не стало оттого, что ты выругался, - строго сказал папа
Эмиля. - А я не желаю слышать такие слова у себя в доме.
Мама Эмиля достала из ящика чистый льняной лоскуток, перевязала
Альфреду руку, и он снова стал стругать колышки для грабель. Это было
зимнее занятие - за долгие вечера всегда перебирали все грабли и
заменяли сломанные зубья новыми, загодя готовясь к весне.
- Значит, решено... У нас на хуторе будет постное Рождество, - сказал
папа Эмиля и мрачно уставился в одну точку.
В тот вечер Эмиль долго не мог заснуть, а наутро он разбил свою
свинью-копилку, отсчитал тридцать пять крон, запряг Лукаса в старую
телегу и поехал в Бастефаль, где все занимались свиноводством. Домой он
вернулся с великолепным поросенком, которого он тут же оттащил в
свинарник к Свинушку. А потом Эмиль пошел к отцу.
- Теперь в свинарнике два поросенка, - сказал он. - Можешь заколоть
одного к Рождеству, но только, советую тебе, не ошибись, когда будешь
выбирать.
Эмиль был в бешенстве, с ним такого никогда еще не случалось. Он
выпалил все это, словно забыв, что говорит с отцом. Он ведь понимал,
что, спасая жизнь Свинушку, обрекает на смерть другого бедного
поросенка, и это казалось ему ужасным, но выхода не было; он знал, что
иначе отец не оставит его в покое.
Два дня Эмиль не ходил в хлев, он попросил Лину кормить обоих
поросят. А на третий день он проснулся, когда было еще совсем темно,
оттого, что визжал поросенок. А потом этот пронзительный визг вдруг
смолк.
Эмиль дышал на замерзшее стекло, пока не оттаял кружочек, и поглядел
во двор. У входа в хлев висел фонарь, и в его свете он увидел
двигающиеся тени людей. Поросенка закололи, это он знал. Отец и Альфред
ошпарят его кипятком, соскребут щетину, а потом придет Крюсе-Майя, и они
вместе с Линой пойдут в прачечную промывать кишки, чтобы делать колбасу.
Так закончил свои дни поросенок из Бастефаля, которого купил Эмиль.
- "Заколю, а он как вскрикнет..." - пробормотал Эмиль, а потом снова
забрался в кровать и долго плакал.
Но человек так устроен, что умеет забывать о своих печалях, и Эмиль
не был исключением. После обеда он заглянул в хлев, почесал Свинушка и
задумчиво сказал:
- ТЫ жив, Свинушок! У каждого своя судьба. Ты остался жив!
Но Эмилю хотелось поскорее забыть поросенка из Бастефаля. И когда на
следующий день Крюсе-Майя и Лина сидели на кухне и быстро-быстро резали
кубиками мясо, а мама Эмиля перемешивала фарш для колбасы и обрезала
окорок, чтобы положить его в рассол, и Лина запела "С моря дуют студеные
ветры", а Крюсе-Майя стала рассказывать про привидение без головы,
которое живет на чердаке в доме пастора, Эмиль рассмеялся. Он уже думал
не о поросенке из Бастефаля, а только о том, что скоро Рождество, и
радовался, что пошел наконец снег.
- Снег засыпал белый свет, - распевала на все лады сестренка Ида. Так
говорят в Смоланде, когда выпадает много снега.
увидела, как ее папа прыгает на одной ноге, а на пальце другой у него
висит рак, она Засмеялась, решив, что это новая увлекательная игра. Она
даже пожалела Эмиля - спит как сурок, когда так весело!
- Проснись, Эмиль! - закричала она. - Ну, давай проснись, ты только
погляди, как смешно! Ой, как смешно!
Но она тут же умолкла, потому что папа бросил на нее мрачный взгляд,
и она поняла, что ему все это вовсе не кажется таким уж смешным.
А мама Эмиля тем временем ползала по полу и ловила раков. Только
через два часа ей удалось наконец всех переловить. И когда Эмиль
проснулся - это было уже перед самым обедом, - до него сразу донесся из
кухни божественный запах только что сваренных раков. Исполненный гор-
дости, он тут же вскочил с постели. И долго не мог со сна понять, почему
мама его потащила в сарай.
Да, время шло, а Эмиль, казалось, не менялся. Он по-прежнему почти
каждый день сидел в сарае. По-прежнему не расставался со своими любимыми
вещами. Вот, например, с ружариком. Фру Петрель хотела купить у Эмиля
его деревянное ружье, чтобы подарить одному знакомому мальчику, но из
этого ничего не вышло. Хотя Эмиль и считал, что уже велик играть с
ружьем, продать его он не захотел. Он повесил ружье на стене в сарае и
написал на нем красным карандашом: "Память об Альфреде". Альфред
рассмеялся, когда это увидел, но все же было видно, что он растроган.
С кепариком Эмиль тоже не расставался. Без него не выходил из дому. И
в тот день, когда впервые пошел в школу, он тоже нахлобучил свою
кепочку. Да, настало время
Эмилю стать школьником. Все в Л ннеберге с
интересом ждали этого дня.
- Он всю школу перевернет вверх ногами и подожжет учительницу,
-говорила Лина.
Но мама Эмиля всякий раз строго смотрела на нее и заявляла:
- Эмиль прекрасный мальчик. Он, правда, пытался подпалить перо на
шляпе пасторши, что было, то было я не отрицаю, но за это он уже отсидел
в сарае, и нечего тебе вечно язвить по этому поводу.
Из-за жены пастора Эмиль сидел в сарае 17 августа. В тот день она
приехала на хутор, чтобы взять у мамы Эмиля узор для вышивания. Мама
пригласила ее выпить чашечку кофе в сиреневой беседке и там показала ей
обещанный узор. Жена пастора была близорука и, чтобы получше разглядеть
рисунок, вынула из сумочки лупу. Эмиль никогда еще не видел лупы, и она
его очень заинтересовала. ту "Возьми, дружок, лупу, можешь с ней пока
поиграть", - любезно предложила ему пасторша. Она то ли не знала, то ли
забыла, с кем имеет дело.
Одним словом, дать Эмилю в руки лупу было чистым безумием. Он вскоре
обнаружил, что с помощью лупы, если ее держать так, чтобы в нее попадало
солнце, можно зажечь огонь.
Сделав это открытие, Эмиль окинул взглядом местность, чтобы найти
легко воспламеняющийся предмет и подпалить его. Пасторша пила кофе и
болтала без умолку с его мамой, но голова ее в шляпе со страусовыми
перьями была величественна и неподвижна. И тут Эмилю пришло на ум, что
перья эти, судя по их виду, должны легко воспламеняться. Эмиль решил
немедленно проверить это предположение. Не то чтобы он был убежден, что
его опыт удастся и шляпа загорится, нет, но считал, что попробовать
никогда не мешает. А как же иначе обретаются знания на этом свете?
Результаты его любознательности нашли свое отражение в синей тетради.
"Да, верно, перья на шляпе задымились и даже обуглились, но огонь так
и не вспыхнул, чего не было, того не было, зачем зря говорить. А я-то
надеялась, что Эмиль станет лучше после клятвы в обществе трезвости. Но
нет! Нашему трезвеннику пришлось просидеть весь остаток дня в сарае!"
25 августа Эмиль пошел в школу. Жители Л ннеберги полагали, конечно,
что Эмиль там опозорится, но они попали пальцем в небо. Учительница
быстро сообразила, что на скамейке у окна сидит будущий председатель
сельской управы, потому что - слушай и удивляйся! - Эмиль оказался
первым в классе! Читать он уже умел да и писать немножко тоже, а считать
научился всех быстрее. Конечно, не обошлось и без шалостей, но
учительница на него не жаловалась. Был, правда, случай, когда он вдруг
поцеловал ее, об этом потом много болтали в Л ннеберге.
Произошло это вот как. Эмиль стоял у доски и решал очень трудный
пример. Когда он с ним успешно справился, учительница сказала:
- Молодец, Эмиль, можешь сесть на свое место! Так он и сделал, но
перед этим подошел к учительнице, сидевшей за кафедрой, и поцеловал ее.
С ней никогда еще ничего подобного в классе не случалось, она залилась
краской и спросила, запинаясь:
- Почему... почему ты это сделал, Эмиль?
- Из любезности, - ответил Эмиль, и это стало с тех пор как. бы
поговоркой в Л ннеберге.
"Из любезности, как сказал мальчишка с хутора Катхульт, целуя свою
учительницу" - так говорили л ннебержцы, и насколько мне известно, и
сейчас еще говорят.
Впрочем, из любезности, Эмиль делал и многое другое. Во время большой
перемены он ходил, например, в приют для престарелых и читал там вслух
"Смоландскую газету" Стулле Йоке и другим старикам. Так что не думай,
пожалуйста, что Эмиль не способен на хорошие поступки!
В приюте все ждали прихода Эмиля. Для Стулле Йоке, Йохана Этаре,
Калле Спадера и для всех остальных стариков, уж не помню, как их там
звали, это были лучшие минуты дня. Стулле Йоке, быть может, не так уж и
много понимал из того, что Эмиль читал, но когда он слышал, например,
что в ближайший понедельник в городской гостинице в Ексо будет дан
большой бал, старик многозначительно потирал руки и говорил: "Да, да,
да, да, так оно и будет!"
Но главным здесь было то, что Стулле Йоке и все остальные жители
приюта очень любили сидеть вокруг Эмиля и слушать, как он читает им
газету. Только одна старуха этого не выносила. Как только появлялся
Эмиль, ее словно ветром сдувало. Ты, конечно, догадался, кто это. Да,
Командирша никак не могла забыть, как под Рождество она угодила в волчью
яму.
Может, ты испугался, что у Эмиля-школьника уже не будет времени
проказничать? Могу тебя успокоить! Дело в том, что когда Эмиль был
маленьким, в школу ходили только через день. Везло же людям, правда?
- Как ты теперь проводишь время? - спросил как-то Эмиля Стулле Йоке,
когда тот пришел к ним читать газету. Эмиль подумал и ответил честно:
- Один день проказничаю, а другой хожу в школу.
пастор читал проповедь, а Эмиль запер своего отца
Стояла осень, глубокая осень. Все темнее и темнее становились дни на
хуторе Катхульт, и во всей Л ннеберге, и во всем Смоланде.
- Ой, до чего выходить неохота! - говорила всякий раз Лина, когда
вставала в пять утра, чтобы доить коров, и ей надо было идти во двор в
такую темень. Правда, у нее был фонарь, чтобы освещать дорогу, но он
светил так слепо и скудно, что хоть плачь.
Серая, серая осень, как один долгий-долгий беспросветный день, и
только какой-нибудь праздник, скажем проповедь на дому, будто свет маяка
в темноте, прерывал вдруг этот нескончаемый мрак.
О проповеди на дому ты, конечно, и слыхом не слыхал, это ясно. Так
вот, в те далекие времена все люди в Швеции должны были знать Библию, и,
чтобы проверить их знания, пастор время от времени посещал каждый дом
своего прихода и беседовал с его обитателями о Святом писании.
Представляешь, он опрашивал не только детей, но и взрослых, и все должны
были отвечать на его вопросы. Такого рода экзамены устраивались по
очереди во всех хуторах Л ннеберги, и хотя сам опрос был не очень-то
приятен, ему всегда сопутствовал настоящий пир. А это было уже куда
приятнее. Все жители прихода приглашались на такую проповедь, и старики
и старухи из приюта тоже. И все, кто были в состоянии дойти, обязательно
приходили, потому что после опроса подавалось угощение и можно было
всласть наговориться и вкусно поесть.
В ноябре пришла очередь хутора Катхульт устраивать проповедь на дому,
и все заметно оживились в ожидании этого дня, а больше всех Лина, потому
что она очень любила праздники.
- Я так рада, так рада! - говорила она. - Бот жаль только, что
вопросы будут задавать. Я никогда не знаю, что отвечать.
Дело в том, что Лина была не слишком большим знатоком Библии. Пастор,
человек добрый, старался задавать ей самые легкие вопросы. Он долго и
подробно рассказывал в своей проповеди об Адаме и Еве, которые жили в
райском саду и были первыми людьми на земле, и ему казалось, что все
поняли его рассказ, в том числе и Лина. Была как раз ее очередь
отвечать, и он ласково спросил ее:
- Ну, Лина, скажи нам, кто были наши прародители?
- Гор и Фрея, - ответила Лина, не задумываясь. Мама Эмиля покраснела
от стыда за глупый ответ Лины, ведь Гор и Фрея были старые боги, в
которых в Смоланде верили еще во времена язычества, больше двух тысяч
лет назад, когда никто еще ничего не слыхал про Библию.
Но пастор повел себя очень терпимо и продолжал с Линой говорить как
ни в чем не бывало.
- Понимаешь, Лина, ты тоже настоящее чудо творения, - объяснял
пастор, а потом спросил Лину, осознала ли она, как это удивительно, что
Бог ее создал.
Сперва Лина было согласилась, а потом подумала и сказала:
- Да какое я, собственно, чудо? Во мне нет ничего чудесного. Разве
что вот эти завитушки возле ушей...
Тут мама Эмиля снова залилась краской. Ей казалось, что, когда Лина
говорит такие глупости, весь хутор опозорен. И она почувствовала себя
еще более несчастной, когда из угла, где сидел Эмиль, послышался звонкий
смех. Разве можно смеяться во время проповеди! Бедная мама Эмиля! Она
сидела, сгорая от стыда, и успокоилась лишь тогда, когда опрос наконец
кончился и можно было подавать угощение.
Мама Эмиля приготовила ровно столько блюд, сколько обычно готовила,
когда звала гостей, хотя папа Эмиля и пытался ее остановить.
- Здесь главное - разговоры о Библии, а ты лезешь со своими мясными
тефтелями и творожными пышками.
- Всему свое время, - твердо возразила мама Эмиля. - И разговорам о
Библии, и пышкам.
И вот настало время творожных пышек. Их ели и похваливали все, кто
пришел на хутор слушать проповедь. Эмиль тоже съел целую гору пышек,
макая их в варенье, а как только он с ними справился, мама его
попросила:
- Эмиль, будь добр, запри кур в курятник. Весь день куры свободно
ходили по двору, но вечером их надо было запирать от лисы, которая в
темноте прокрадывалась на хутор.
Сумерки уже сгустились, шел дождь, но Эмиль подумал, что приятно
глотнуть свежего воздуха после этой духоты, чада, пышек и нескончаемых
разговоров. Оказалось, что почти все куры уже сидят на насесте, только
хромая Лотта и еще несколько ее взбалмошных подруг бродят, несмотря на
непогоду, по двору. Но Эмиль их тут же загнал в курятник и закрыл дверь
на защелку - пусть теперь приходит лиса, если ей охота. Напротив
курятника был хлев, и Эмиль, раз уж он здесь оказался, заглянул на
минутку к Свинушку и пообещал принести ему на ужин остатки угощения.
- У гостей глаза завидущие, и на тарелках всегда много чего остается,
- объяснил Эмиль, и Свинушок весело захрюкал. - Попозже я к тебе еще
забегу, - сказал Эмиль и хлев тоже запер на защелку.
За хлевом находилось "отхожее место". Так в давние времена именовали
то, что теперь все зовут туалетом. Это
название тебе наверняка покажется смешным, но слышал бы ты, как
называл эту дощатую постройку Альфред! Впрочем, меньше всего я хочу
учить тебя грубостям... К слову сказать, как раз на хуторе Катхульт это
место именовалось весьма деликатно - "домик Триссе". Триссе было имя
плотника, который и поставил этот маленький домик по заказу прадеда
Эмиля.
Итак, Эмиль запер на защелку дверь курятника, потом, тоже на защелку,
- хлев и по рассеянности, а может быть, от избытка усердия задвинул
задвижку на двери домика Триссе. Конечно, сделал он это механически, не
думая, хотя вполне мог бы сообразить, что раз задвижка на двери домика
Триссе отодвинута, значит, внутри кто-то есть. Но, повторяю, тогда Эмилю
это в голову не пришло, и он вприпрыжку побежал по двору, распевая во
все горло:
- Вот я запер-запер-запер все, что только можно запереть!..
А в домике Триссе как раз в это время находился папа Эмиля. Он
услышал пение сына и тут же толкнул дверь. Но дверь не отворилась. Тогда
папа Эмиля очень громко крикнул:
- Эмиль!
Однако Эмиль его крика не расслышал - во-первых, он успел уже далеко
ускакать, а во-вторых, сам орал во все горло:
- Вот я запер-запер-запер все, что только можно запереть!..
Бедный, бедный папа, он так рассвирепел, что даже в груди у него
заклокотало. Из всех проделок Эмиля эта, пожалуй, была самая ужасная!
Папа как бешеный забарабанил кулаками в дверь, потом с силой навалился
на нее плечом, да что толку!
В отчаянии повернулся он к запертой двери спиной и стал лягать ее
ногами. Никакого результата, зато он сильно отбил себе пятки. Да, этот
плотник, по имени Триссе, хорошо знал свое дело! Он сколотил эту дверь
из гладко выструганных толстых досок и так плотно пригнал ее к косяку,
что, несмотря на все папины усилия, она даже не шелохнулась.
А папа Эмиля тем временем все больше приходил в ярость. Он готов был
разнести в щепы всю эту проклятую постройку! В бешенстве он принялся
выворачивать карманы, надеясь найти там складной нож. Он хотел прорезать
щель в двери и лезвием отодвинуть задвижку. Но тут он вспомнил, что
ножик лежит в кармане его рабочих брюк, а сегодня он надел воскресные.
Положение становилось безвыходным. Некоторое время папа Эмиля стоял
неподвижно, тупо уставившись в дверь, и лишь шипел от злости. Нет-нет,
он не ругался, он терпеть не мог разные бранные слова. Но стоял и шипел
он, как змея, довольно долго и все думал об Эмиле и об этом злосчастном
плотнике Триссе, который даже не догадался в свое время прорубить в
домике нормального окошка, а ограничился чем-то вроде слухового окна над
дверью. Папа Эмиля сердито уставился на него - до чего же оно мало! -
потом стукнул еще несколько раз что было силы в дверь и в полном
отчаянии сел. Ему ничего не оставалось, как ждать.
В домике Триссе было целых три сидячих места, и на одно из них папа
Эмиля и сел. Он сидел, скрежетал зубами и в бешенстве ждал, что
кто-нибудь в конце концов сюда придет.
"Пусть это грех, но я убью первого, кто сюда явится", - думал он.
Конечно, так думать было несправедливо и дурно, но когда злишься,
теряешь разум.
В домике Триссе было уже совсем темно, а папа Эмиля все сидел и ждал.
Но никто не приходил. Он слышал, как дождь стучит о крышу, и от этого
звука ему стало еще печальней.
Он распалялся все больше и больше. И в самом деле, разве не обидно,
что он сидит здесь в полной темноте и одиночестве, в то время как все
остальные пируют за его счет и веселятся в светлой комнате! Больше он
ждать не намерен, он должен немедленно отсюда выбраться! Как угодно, но
выбраться! Хоть через слуховое окно!
- Сейчас я лопну от злости! - сказал он вслух и вскочил на ноги.
В домике Триссе стоял ящик со старыми газетами. Он пододвинул его к
двери и встал на него. К счастью, ящик оказался довольно большим, и папа
Эмиля смог дотянуться до слухового окна. Он без труда выбил раму со
стеклом и, высунув голову, стал звать на помощь.
Но на его крик никто не отозвался, зато дождь, который лил как из
ведра, с силой забарабанил ему по затылку, ручейки воды потекли за
шиворот, и это было не очень-то приятно. Но теперь уже ничто не могло
его остановить, даже потоп, ему надо было немедленно отсюда выбраться.
С большим трудом просунул он в слуховое окно сперва руки, потом плечи
и стал потихоньку лезть дальше, все больше высовываясь. Но когда он уже
наполовину вылез наружу, он вдруг застрял. Застрял так, что ни туда, ни
сюда. Он как бешеный размахивал руками и ногами, но с места не сдвинулся
ни на дюйм, а только опрокинул ящик, на котором стоял, и повис,
бедняжка, в воздухе!
Как ты думаешь, что делает хозяин хутора, если он висит с непокрытой
головой под проливным дождем? Он зовет на помощь? Нет, не зовет. Потому
что знает л ннебержцев. Он прекрасно понимает, что если кто-нибудь
увидит его в таком положении, он станет посмешищем для всей Л ннеберги,
а может, и для всего Смоланда до конца своих дней. Нет, он не будет
звать на помощь!
А тем временем Эмиль, который вернулся в дом в том прекрасном
настроении, которое бывает, когда ты выполнил порученную тебе работу,
просто из кожи вон лез, чтобы повеселить сестренку Иду. Ей очень скучно
так долго сидеть тихо, подумал Эмиль, а потому он повел ее в прихожую, и
они развлекались здесь тем, что мерили по очереди все галоши. Галоши
стояли в ряд вдоль стены, огромные и маленькие, и сестренка Ида визжала
от восторга, когда Эмиль с важным видом расхаживал в галошах пастора и
все повторял "таким образом" и "кроме того", точь-в-точь как пастор. В
конце концов галоши оказались разбросанными по всей прихожей, и Эмиль,
любивший порядок, решил их сложить все вместе: посреди передней вмиг
выросла огромная гора из галош.
И тут Эмиль вдруг вспомнил про Свинушка, которому обещал принести на
ужин объедки с праздничного стола. Он сбегал на кухню, свалил все, что
там нашел, в миску и с миской в одной руке и фонарем в другой выскочил
во двор. Дождь по-прежнему лил как из ведра, но он смело шел в темноте,
чтобы порадовать своего поросеночка.
И вот тут-то - о, я содрогаюсь,. когда об этом думаю! - тут он увидел
своего отца! И отец увидел его. Ох, как это было страшно!
- Беги за Альфредом, - зашипел папа Эмиля. - И вели ему взять с собой
кило динамита. Я хочу, чтобы домик Триссе сровняли с землей!
Эмиль помчался за Альфредом, и Альфред прибежал. Не с динамитом,
конечно, да и папа Эмиля сказал это только
во гневе, а с пилой - папу надо было выпилить, другого способа
освободить его не было.
И пока Альфред пилил, Эмиль стоял на стремянке и в отчаянии держал
над своим бедным папой зонтик, чтобы его не хлестал больше дождь. Ты,
конечно, понимаешь, что минуты, которые Эмиль провел, стоя на стремянке,
были не из самых приятных в его жизни, потому что .папа все время
рассказывал, что он сделает с Эмилем, как только освободится. И папа
даже ничуть не был благодарен Эмилю за то, что тот стоял теперь с
зонтиком, прикрывая его от дождя.
Альфред пилил так усердно, что опилки летели во все стороны. А Эмиль
не зевал: в то мгновение, когда Альфред допилил до конца и папа Эмиля с
грохотом свалился на землю, в то самое мгновение Эмиль отбросил зонтик и
со всех ног понесся к сараю. Он влетел в него, на секунду опередив
своего папу, и заперся на засов. Так что папе ничего другого не
оставалось, как снова ломиться в закрытую дверь. Но долго это
продолжаться не могло, потому что ему необходимо было успеть еще
показаться гостям. Изменив своим правилам, он выкрикнул несколько
бранных слов и исчез. Но прежде чем появиться на людях, ему надо было
незаметно прокрасться в спальню и переодеться во все сухое.
- Где это ты так долго пропадал? - недовольно спросила мама Эмиля
своего мужа, когда он вернулся к гостям.
- Об этом мы потом поговорим, - хмуро ответил папа. Вечер на хуторе
подходил к концу. Пастор запел псалом, и все присутствующие его
подхватили, каждый на свой лад.
- "Настанет день, пробьет наш час..." -пели они. А потом пришло время
расходиться по домам. Но когда гости вышли в прихожую, то первое, что
они увидели, была огромная гора галош, освещенная слабым светом
керосиновой лампы.
- Это работа Эмиля, сразу видно, - в один голос сказали все.
А потом каждому, в том числе и пастору с супругой, пришлось по
очереди садиться на скамеечку и долго перебирать и мерить галоши. На это
ушло еще добрых два часа, а потом гости сухо поблагодарили хозяев,
попрощались и исчезли в темноте и дожде.
С Эмилем они не смогли попрощаться, потому что он ведь сидел в сарае
и, пыхтя, выстругивал своего сто восемьдесят четвертого человечка.
от чего вся Л ннеберга пришла в восторг, и ему простили
все его шалости, вернее, просто о них забыли
Близилось Рождество. Когда темнело, все обитатели хутора Катхульт
собирались на кухне, и каждый занимался своим делом. В тот вечер мама
Эмиля пряла на прялке, папа чинил башмаки, Лина чесала шерсть, Альфред и
Эмиль стругали колышки для граблей, а сестренка Ида мешала Лине
работать, пытаясь втянуть ее в новую игру.
- Понимаешь, это выходит только с тем, кто боится щекотки, -
объяснила Ида, а значит, ей годилась только Лина. Ида водила своим
маленьким пальчиком по юбке Лины и говорила:
Дорогие папа с мамой,
Дайте мне муки и соли,
Заколю я поросенка!
Заколю, а он как вскрикнет!
Когда Ида доходила до слова "заколю", она тыкала указательным пальцем
в Лину, и Лина всякий раз, к великой радости Иды, вскрикивала и
хохотала.
Видно, эта невинная детская присказка про поросенка изменила ход
мыслей папы Эмиля, потому что он сказал вдруг нечто совершенно ужасное:
- Да, Эмиль, ведь скоро Рождество, пора тебе заколоть твоего
поросеночка.
У Эмиля нож выпал из рук. Он уставился на отца.
- Заколоть Свинушка? Нет, этого не будет, - твердо сказал он. - Это
ведь мой поросенок, ты мне его подарил, когда я дал обет быть
трезвенником, разве ты забыл?
Нет, этого папа не забыл. Но он сказал, что во всем Смоланде никто
еще не слыхал про чудаков, которые выращивали поросят для забавы. Он
надеется, что Эмиль уже крестьянин, а это значит, он понимает, что
поросят держат для того, чтобы потом заколоть.
- Разве ты этого не знаешь? - с удивлением спросил папа Эмиля.
Нет, Эмиль это, конечно, знал и сперва даже не нашелся, что ответить,
но потом все же сообразил.
- Я уже крестьянин, это верно, и потому знаю, что некоторых поросят
растят на племя. Вот, папа, чего ради я вожусь со Свинушком.
Ты, наверное, не знаешь, что значит "растить на племя". А вот Эмиль
знал: это значит растить поросенка, чтобы он потом стал папой многих
крошечных поросят. Эмиль понимал, что только это может спасти Свинушка.
- Нам надо только завести маленькую свинку, - объяснил он свой план
отцу, - а когда мы их вырастим, у них будут поросята! Много прекрасных
поросят, - уверял Эмиль папу.
- Что же, это неплохо, - согласился папа Эмиля. - Но тогда у нас на
хуторе Рождество будет постное. Без ветчины, без колбасы, вообще без
всякого мяса.
...Дайте мне муки и соли,
Заколю я поросенка!.. -
твердила сестренка Ида, но Эмиль на нее цыкнул:
- Да замолчи ты со своими глупыми стишками! Нет, кровь Свинушка не
прольется, это уж точно! Пока
Эмиль жив, он этого не допустит.
На кухне долго царило молчание, мрачное молчание.
Но вдруг Альфред выругался. Стругая, он поранил себе палец, и у него
потекла кровь.
- Тебе легче не стало оттого, что ты выругался, - строго сказал папа
Эмиля. - А я не желаю слышать такие слова у себя в доме.
Мама Эмиля достала из ящика чистый льняной лоскуток, перевязала
Альфреду руку, и он снова стал стругать колышки для грабель. Это было
зимнее занятие - за долгие вечера всегда перебирали все грабли и
заменяли сломанные зубья новыми, загодя готовясь к весне.
- Значит, решено... У нас на хуторе будет постное Рождество, - сказал
папа Эмиля и мрачно уставился в одну точку.
В тот вечер Эмиль долго не мог заснуть, а наутро он разбил свою
свинью-копилку, отсчитал тридцать пять крон, запряг Лукаса в старую
телегу и поехал в Бастефаль, где все занимались свиноводством. Домой он
вернулся с великолепным поросенком, которого он тут же оттащил в
свинарник к Свинушку. А потом Эмиль пошел к отцу.
- Теперь в свинарнике два поросенка, - сказал он. - Можешь заколоть
одного к Рождеству, но только, советую тебе, не ошибись, когда будешь
выбирать.
Эмиль был в бешенстве, с ним такого никогда еще не случалось. Он
выпалил все это, словно забыв, что говорит с отцом. Он ведь понимал,
что, спасая жизнь Свинушку, обрекает на смерть другого бедного
поросенка, и это казалось ему ужасным, но выхода не было; он знал, что
иначе отец не оставит его в покое.
Два дня Эмиль не ходил в хлев, он попросил Лину кормить обоих
поросят. А на третий день он проснулся, когда было еще совсем темно,
оттого, что визжал поросенок. А потом этот пронзительный визг вдруг
смолк.
Эмиль дышал на замерзшее стекло, пока не оттаял кружочек, и поглядел
во двор. У входа в хлев висел фонарь, и в его свете он увидел
двигающиеся тени людей. Поросенка закололи, это он знал. Отец и Альфред
ошпарят его кипятком, соскребут щетину, а потом придет Крюсе-Майя, и они
вместе с Линой пойдут в прачечную промывать кишки, чтобы делать колбасу.
Так закончил свои дни поросенок из Бастефаля, которого купил Эмиль.
- "Заколю, а он как вскрикнет..." - пробормотал Эмиль, а потом снова
забрался в кровать и долго плакал.
Но человек так устроен, что умеет забывать о своих печалях, и Эмиль
не был исключением. После обеда он заглянул в хлев, почесал Свинушка и
задумчиво сказал:
- ТЫ жив, Свинушок! У каждого своя судьба. Ты остался жив!
Но Эмилю хотелось поскорее забыть поросенка из Бастефаля. И когда на
следующий день Крюсе-Майя и Лина сидели на кухне и быстро-быстро резали
кубиками мясо, а мама Эмиля перемешивала фарш для колбасы и обрезала
окорок, чтобы положить его в рассол, и Лина запела "С моря дуют студеные
ветры", а Крюсе-Майя стала рассказывать про привидение без головы,
которое живет на чердаке в доме пастора, Эмиль рассмеялся. Он уже думал
не о поросенке из Бастефаля, а только о том, что скоро Рождество, и
радовался, что пошел наконец снег.
- Снег засыпал белый свет, - распевала на все лады сестренка Ида. Так
говорят в Смоланде, когда выпадает много снега.