по-твоему, - сказала она и пошла за суровой ниткой.
И Эмиль сделал все, как говорил.
Он привел Лукаса, а когда оба конца суровой нитки были
крепко-накрепко привязаны - один к зубу, другой к поясу, - он вскочил на
лошадь. Бедная Лина стонала и причитала, сестренка Ида тоже плакала, но
Альфред их успокаивал:
- Все будет в порядке! Ждать долго не придется. Оп - и готово!
И Эмиль припустил лошадь галопом.
- Ой, сейчас, сейчас будет "оп"! - радостно завопила сестренка Ида.
Но этого не случилось. Потому что галопом помчалась не только лошадь,
но и Лина. Она так смертельно испугалась этого "оп", которое произойдет,
как только натянется суровая нитка, что от страха заскакала вприпрыжку
не хуже Лукаса. И сколько Эмиль ей ни кричал, чтобы она остановилась,
все зря. Лина неслась как угорелая, нитка провисала, и никакого "оп" так
и не вышло.
Но Эмиль решил во что бы то ни стало помочь Лине избавиться от
больного зуба, а он был не из тех, кто отступает после первой неудачи.
Поэтому он перемахнул на Лукасе через садовую изгородь.
"Не станет же Лина скакать, как козел", - думал он. Однако, представь
себе, он ошибся. Лина от страха тоже с разбегу перепрыгнула через
изгородь. Сестренка Ида никогда не забудет этой сцены. Да-да, до конца
дней своих она будет помнить, как Лина с раздутыми щеками и висящей изо
рта ниткой перескочила через изгородь и закричала:
- Стой, стой! Я не хочу, чтобы было "оп". Потом она, правда,
стыдилась того, что все испортила,
но было уже поздно. Она с несчастным видом снова сидела на ступеньках
крыльца и стонала. Но Эмиль не пал духом.
- Я придумал другой способ, - сказал он.
- Только, пожалуйста, не такой страшный, - попросила Лина. - Чтобы я
не ждала этого "оп". Зуб можно вырвать и без "оп"!
Раз Эмиль предложил другой способ, значит, он точно знал, как надо
действовать.
Он усадил Лину прямо на землю под развесистой грушей. Альфред и
сестренка Ида с любопытством глядели, как Эмиль, взяв длинную веревку,
крепко-накрепко привязывал Лину к стволу.
- Ну вот, теперь тебе не удастся убежать, - сказал он, взял суровую
нитку, которая все еще висела у Лины изо рта, и привязал к ручке точила,
на котором Альфред точит косу, а папа Эмиля - топор и ножи.
Все было готово, оставалось только крутануть ручку.
- Теперь не будет никакого "оп", а только "дрррр" - в общем, как ты
хотела, - объявил Эмиль.
Сестренка Ида дрожала мелкой дрожью, Лина охала и стонала, но Эмиль с
невозмутимым видом взялся за ручку точила. Суровая нитка, которая сперва
валялась на земле, стала натягиваться, и чем больше она натягивалась,
тем больший ужас охватывал Лину, но убежать она не могла.
- Ой, сейчас, сейчас будет "дррр"! - воскликнула сестренка Ида.
Но тут Лина завопила:
- Стой! Не хочу! Не хочу!
И прежде чем кто-либо успел опомниться, она выхватила из кармана
передника маленькие ножницы и перерезала натянутую суровую нитку.
Потом она снова стыдилась и огорчалась, потому что и в самом деле
хотела избавиться от больного зуба. Получалось как-то нелепо. Эмиль, и
Альфред, и сестренка Ида были очень ею недовольны.
- Ну и сиди со своим больным зубом! Пеняй на себя! Я сделал все, что
мог! - сказал Эмиль.
Но тут Лина взмолилась, чтобы Эмиль попробовал еще один-единственный
раз, - она клянется больше не делать никаких глупостей.
- Я согласна на все, только вырви этот зуб, - твердила Лина. -
Привязывай снова суровую нитку.
Эмиль согласился еще раз попробовать. Альфред и сестренка Ида этому
очень обрадовались.
- Тебе годится только очень скорый способ, - объяснил Эмиль. - Надо
сделать так, чтобы ты не успела помешать, даже если опять струсишь.
И Эмиль, с присущей ему находчивостью, тут же придумал, как это
устроить.
- Вот что, -сказал Эмиль. -Ты залезешь на крышу хлева и спрыгнешь
оттуда в стог сена. Ты и опомниться не успеешь, как зуба не будет.
Однако, несмотря на все свои обещания, Лина снова уперлась - никак не
хотела лезть на крышу хлева.
- Только тебе, Эмиль, может взбрести в голову такая глупость,
-сказала она и не сдвинулась со ступеньки.
Но зуб так болел, что в конце концов она, глубоко вздохнув, встала.
- Ну, давай все же попробуем... Хотя, чувствую я, мне этого не
пережить.
Альфред тут же принес стремянку и прислонил ее к стене хлева. Эмиль
влез на крышу, не выпуская из рук суровой нитки, которой снова обвязал
больной зуб Лины, так что он вел ее за собой, как собачонку на поводке,
и она послушно влезла вслед за ним, не переставая стонать и охать. , .
Эмиль прихватил с собой молоток и большой гвоздь, который тут же вбил
в опорную балку, потом привязал суровую нитку к гвоздю. Все было готово.
- Теперь прыгай! - скомандовал Эмиль.
Бедная Лина сидела верхом на коньке крыши, глядела с ужасом вниз и
громко стонала. Там, внизу, Альфред и сестренка Ида, задрав голову,
глядели на нее: они ждали, что сейчас она, словно комета, пронесется по
небу и угодит прямо в стог. А Лина стонала и стонала все громче:
- Я не решусь, я же знаю, ни за что не решусь!
- Тебе жаль расстаться с больным зубом? Ну и сиди с ним, мне-то что!
- возмутился Эмиль.
Тут Лина заревела на всю Л ннебергу. Но все же встала и подошла, хотя
коленки у нее подгибались, к самому краю крыши, дрожа как осиновый лист.
Сестренка Ида закрыла лицо руками, чтобы не смотреть.
- Ой, ой, ой! - стонала Лина. - Ой, ой, ой!
Наверное, и в самом деле страшно прыгать с крыши,
особенно если у тебя зуб привязан суровой ниткой к гвоздю. А
представь, что ты к тому же еще знаешь, что во время прыжка вдруг
раздастся "оп"... - и зуба как не бывало, тогда ты поймешь, что это
испытание выше человеческих сил.
- Прыгай, Лина, - крикнул Альфред, - прыгай скорее! Но Лина только
тряслась от страха и стонала.
- Сейчас я тебе_ помогу! - сказал Эмиль, всегда готовый оказать
услугу. Он тихонько ткнул ее указательным пальцем в спину, и Лина с
диким криком упала с крыши.
Раздалось "оп", но это вылетел не зуб, а гвоздь из балки.
Лина лежала, зарывшись в сено. Больной зуб, обвязанный суровой
ниткой, был цел и невредим, а на другом конце нитки болтался здоровенный
гвоздь.
И в довершение всего она еще разозлилась на Эмиля:
- Придумывать всякие дурацкие шалости - это пожалуйста, а как вырвать
больной зуб, не знаешь!
Да, Лина разозлилась, и это было хорошо, потому что она с досады
побежала прямо к кузнецу Сме-Пелле. Он схватил свои огромные щипцы - оп!
- и вмиг вытащил зуб.
Но не думай, что Эмиль в это время сидел сложа руки. Альфред улегся
под грушей поспать часок-другой, так что на его общество рассчитывать не
приходилось. Поэтому Эмиль пошел к сестренке Иде, чтобы с ней поиграть
до возвращения мамы и папы с гостями.
- Давай играть в доктора, - предложил Эмиль. - Ты - больной ребенок,
а я буду тебя лечить.
Сестренка Ида была в восторге. Она быстро разделась и легла в
постель, а Эмиль смотрел ей горло, слушал сердце и выстукивал ее,
точь-в-точь как заправский доктор.
- Чем я больна? - спросила Ида. Эмиль задумался. И вдруг решил.
- У тебя тиф, - заявил он. - Очень опасная болезнь. Но тут он
вспомнил, что ему говорила Крюсе-Майя:
во время тифа лицо у больного становится синим. И так как Эмиль все
делал основательно, он стал торопливо оглядывать комнату - нет ли
чего-нибудь, что придало бы лицу Иды нужный цвет. Взгляд его тут же упал
на конторку, где стояла чернильница с чернилами - мама ими пользовалась,
чтобы писать письма и записывать в тетрадку все проказы Эмиля. Рядом
лежал черновик приглашения на чашку кофе, которое мама разослала
соседям. Эмиль прочел
его и восхитился мамой - как она хорошо умеет писать письма, не то
что Адриан! Выжал из себя только два слова:
"Убил медведя".
Этот черновик был уже не нужен, поэтому Эмиль его скомкал, скатал из
него шарик и окунул в чернила, а когда шарик хорошенько пропитался,
вытащил его и понес к Иде.
- Ну вот, сейчас сделаем так, чтобы сразу видно было, что у тебя тиф,
- сказал Эмиль, и Ида радостно засмеялась. - Закрой глаза, а то в них
попадут чернила! - скомандовал Эмиль и принялся усердно красить лицо Иды
в синий цвет.
Но из осторожности он все же не подводил шарик близко к глазам, так
что вокруг глаз получились большие белые круги, и эти белые круги на
синем лице придавали Иде такой страшный вид, что Эмиль даже сам
испугался: она была на редкость похожа на привидение, которое Эмиль
видел на картинке в какой-то книжке у пастора.
- Крюсе-Майя права, тиф и в самом деле ужасная болезнь! - решил
Эмиль.
А тем временем Крюсе-Майя шла на хутор Катхульт. У ворот она
встретила Лину, которая возвращалась от кузнеца Сме-Пелле.
- Ну, как дела? - с интересом спросила Крюсе-Майя. - Зуб все еще
болит?
- Не знаю, - ответила Лина.
- Не знаешь? Как не знаешь? - изумилась Крюсе-Майя.
- Откуда мне знать? Я ведь выбросила его в кузне на помойку. Но
надеюсь, что болит, - пусть помучается, гад!
Лина была в прекрасном настроении, и ее щеки уже не напоминали
воздушные шары. Она направилась к груше, чтобы показать Альфреду дырку
от зуба, а Крюсе-Майя пошла на кухню готовить кофе. Из комнаты до нее
доносились голоса детей, и она решила пойти поздороваться со своей
любимицей Идой.
Но когда Крюсе-Майя увидела, что сестренка Ида лежит в постели, вся
посиневшая, с белыми кругами вокруг глаз, она на миг лишилась дара речи,
а потом спросила прерывающимся от волнения голосом:
- Боже мой, что случилось?!
- Тиф, - ответил Эмиль и захихикал. В эту минуту во дворе послышался
шум - приехали папа с мамой и их гости во главе с самим пастором. Все
тут же двинулись к дому, потому что успели уже проголодаться и хотели
поскорее сесть за стол. Но на крыльце стояла Крюсе-Майя и кричала не
своим голосом:
- Уезжайте! Скорее уезжайте! В доме тиф! Испуганные гости в
растерянности остановились, только одна мама Эмиля не потеряла голову:
- Да что ты болтаешь? У кого это здесь тиф? Тут из-за спины
Крюсе-Майи выглянула сестренка Ида
в ночной рубашке, вся посиневшая, со странными белыми
кругами вокруг глаз.",
- У меня, у меня тиф! - крикнула она и радостно засмеялась.
Все расхохотались, все, кроме папы Эмиля. Он только спросил каким-то
особенным голосом:
- Где Эмиль?
Но Эмиль куда-то исчез. И все время, пока гости пили кофе, он не
появлялся.
Когда гости встали из-за стола, пастор пошел на кухню, чтобы утешить
Крюсе-Майю, которая сидела как в воду опущенная из-за того, что тиф
оказался не настоящим тифом. А когда все ободряющие слова были сказаны,
он обратил внимание на ту связку писем, которую Ида в свое время вынула
из бархатной шкатулки и бросила на пол. Теперь она валялась на буфете. ,
Пастор взял ее в руки и вытащил письмо Адриана из Америки.
- Не может быть! - воскликнул он. - Прямо глазам своим не верю! У вас
оказалась как раз та марка, которую я так давно ищу! Очень редкая марка.
Она стоит не меньше сорока крон.
Дело в том, что пастор собирал марки. И хорошо в них разбирался.
Папа Эмиля ахнул, когда услышал, что такой крошечный кусочек бумаги
стоит сорок крон. Он даже с некоторой досадой покачал головой.
- За сорок крон можно купить полкоровы, - сказал папа Эмиля, с
упреком глядя на пастора.
Тут уж Эмиль не смог смолчать - он приоткрыл головой крышку сундука,
в котором спрятался, и спросил:
- Папа, если ты купишь полкоровы, какую часть ты выберешь- переднюю,
чтобы она мычала, или заднюю, чтобы била хвостом?
- Иди в сарай, Эмиль! - строго сказал папа. И Эмиль пошел. А пастор,
уходя, взял марку и оставил четыре десятикроновые бумажки. На другой
день Эмиль поскакал на хутор Бакхорва, вернул все письма и передал
деньги от пастора. А хозяева в благодарность подарили ему фонарик - как
раз такой, о каком он давно мечтал.
в корзинку с завтраком, а потом повел себя так ужасно,
что лучше об этом и не рассказывать
Вообще-то папу Эмиля было в данном случае даже немного жалко. Его
сынишка сделал на последнем торге столько блестящих дел, а сам он
приобрел на нем всего лишь одну свинью. И представь себе, его и тут
преследовала неудача: свинья опоросилась ночью, когда никто этого не
ожидал; у нее было одиннадцать поросят, но десять из них она съела - это
иногда случается. Одиннадцатого постигла бы та же участь, если бы его не
спас Эмиль, которого разбудил визг, доносившийся из свинарника. Он тут
же кинулся туда и увидел страшную картину. Единственного еще живого
поросеночка он вырвал буквально в последнюю минуту из пасти его матери.
Да, что и говорить, это была не свинья, а настоящее чудовище, недаром
она после этого заболела и не прожила и трех дней. Бедный папа Эмиля! От
всех его сделок на торге у него остался теперь один-единственный
крохотный поросеночек, да и тот полуживой. Надо ли удивляться, что папа
был мрачно настроен!
- На хуторе Бакхорва все не как у людей, - сказал папа Эмиля его
маме, когда они укладывались спать. - И даже над всей их скотиной
тяготеет какое-то проклятье, это ясно. Погляди на поросенка!
Эмиль услышал этот разговор, уже лежа в кровати, и тут же оторвал
голову от подушки.
- Дайте мне поросеночка, уж я его выхожу, - сказал он. Но предложение
Эмиля не пришлось папе по душе.
- Я только и слышу от тебя: дайте да дайте! - сказал он с горечью. -
А мне кто что даст?"
Эмиль промолчал. Некоторое время он не обращал на поросеночка
никакого внимания. А бедняжка был такой плохонький и синенький, что
казалось, недолго протянет.
"Наверное, он так слабеет оттого, что на нем лежит проклятье", -
думал Эмиль, хотя плохо понимал, что это значит. Во всяком случае, он
считал, что это ужасно несправедливо, потому что поросеночек не сделал
ведь ничего дурного.
Мама Эмиля, видно, тоже так считала, потому что всегда называла его
"бедная Капелька" - так в Смоланде обращаются к малышам, которых жалеют.
Лина питала слабость ко всем животным, а над этим жалким поросеночком
все причитала: "Бедная Капелька! Миленький ты наш! Скоро ты сдохнешь,
ой, скоро!"
Так наверняка и случилось бы, если б Эмиль в один прекрасный день не
принес его на кухню, не уложил в корзинку, не накрыл мягким одеялом, не
поил молоком из рожка, короче, не стал бы ему родной матерью.
На кухню вошел Альфред, поглядел, как Эмиль пытается накормить своего
подопечного, и спросил:
- Что это с ним?
- Папа говорит, что он проклят, и поэтому не ест, - сказал Эмиль. - А
мне наплевать, я все равно не дам ему погибнуть. Честное слово, не дам!
Прошло несколько дней, и поросеночек повеселел, округлился,
порозовел, одним словом, стал похож на поросеночка.
- Гляди-ка, а наш Свинушок, по-моему, поправляется.
"Свинушок" сказала Лина, и имя это навсегда закрепилось за поросеноч-
ком.
- Да, в самом деле он поправляется, - сказал папа Эмиля. - Молодец,
Эмиль!
День-деньской Свинушок ходил за Эмилем по пятам, как собачка, и
сердце Эмиля таяло.
- Он думает, ты его мама, - сказала сестренка Ида. Может быть,
Свинушок и в самом деле так думал, потому что стоило ему завидеть Эмиля,
он кидался к нему как ошалелый, пронзительно, радостно хрюкая, и не
отходил от Эмиля ни на шаг. Но больше всего он любил, чтобы ему чесали
спину, а Эмиль всегда готов был этим заняться.
"Никто лучше меня не умеет чесать свиней", - говорил он. Он садился
на качели под вишней и долго, усердно чесал Свинушка, а Свинушок стоял с
закрытыми глазами и только
тихонько верещал, чтобы все понимали, что он наверху блаженства.
Дни шли. Лето подходило к концу, вишни зрели над головой Свинушка,
пока он стоял под деревом и наслаждался чесанием. Эмиль срывал время от
времени горсть вишен и угощал Свинушка, который очень любил вишни, и
Эмиль тоже. И он все больше понимал, как прекрасна может быть поросячья
жизнь, если поросенку посчастливится встретить такого вот Эмиля.
Эмиль тоже очень привязался к поросенку. С каждым днем он любил его
все больше и больше. И как-то раз, когда он сидел на качелях и, не жалея
сил, чесал Свинушка, он вдруг понял, КАК сильно он его любит, а потом
стал думать, кого он вообще любит.
"Прежде всего Альфреда, - решил он. - А потом Лукаса, и сестренку
Иду, и Свинушка... Ой, да я забыл про маму... Конечно, прежде всего маму
- это понятно... Но если ее не считать, то Альфреда, Лукаса, сестренку
Иду и Свинушка. - Но тут он насупил брови и задумался: - Да, ведь есть
еще папа и Лина. Папу я иногда люблю, а иногда не очень. А вот про Лину
я просто не знаю, люблю я ее или нет..."
Все это время Эмиль продолжал каждый день проказничать и каждый день
отсиживать за это в сарае, что подтверждают записи его мамы в синих
тетрадях. Но так как была горячая пора, самый разгар жатвы, маме было
все время некогда, и потому она записывала только "Эмиль опять сидел в
сарае", не объясняя, за что.
А Эмиль стал брать с собой в сарай Свинушка - в его приятном обществе
легче было коротать время, потому что ведь невозможно целые дни напролет
резать из дерева человечков. От нечего делать Эмиль стал обучать
Свинушка всевозможным штукам - никто во всей Л ннеберге даже и не
предполагал, что смоландского поросенка можно обучить таким вещам. Учил
его Эмиль тайно, а Свинушок оказался очень способным и охотно делал все,
что ему велели, тем более что всякий раз, когда он выучивал что-нибудь
новое, он получал от Эмиля в награду какое-нибудь лакомство. Ты,
конечно, не забыл, что в сарае у Эмиля всегда был запас сухарей,
пряников, сушеных вишен и разных других вкусных вещей. Он хранил их в
ящике за верстаком - ведь он мог очутиться в сарае в любую минуту и
просидеть там очень долго. Не страдать же ему еще и от голода!
"Если у тебя есть голова на плечах и мешок сушеных вишен, то
поросенка можно научить чему угодно", - объяснял Эмиль Альфреду и Иде
вечером в понедельник, когда он впервые продемонстрировал скрытые
таланты своего воспитанника.
Все они сидели в беседке. Здесь-то Эмиль со Свинушком и пережили свой
первый триумф. Альфред и сестренка Ида только глазами хлопали от
удивления, глядя на то, что проделывал Свинушок. Он умел сидеть смирно,
словно собака, когда Эмиль командовал: "Сидеть!", и лежать неподвижно,
когда Эмиль говорил "Лежать!", и подавать копытце, и кланяться, когда
ему давали горсть сушеных вишен.
Сестренка Ида от восторга даже захлопала в ладоши.
- А что еще он умеет? - спросила она.
Тогда Эмиль крикнул: "Галоп!", и поросенок тут же пустился скакать
вокруг беседки, а потом Эмиль произнес "Гоп!", и он подпрыгнул на месте.
А потом снова пустился вприпрыжку, явно очень собой довольный.
- Ой, Свинушок, какая ты прелесть! - воскликнула сестренка Ида. И в
самом деле, нельзя без смеха глядеть, как он подпрыгивает на бегу.
- Прямо чудеса какие-то! - восхищался Альфред. Эмиль был горд и
счастлив - второго такого поросенка не сыщешь во всей Л ннеберге и даже
во всем Смоланде, это уж точно.
Вскоре Эмиль научил Свинушка прыгать через веревочку. Ты когда-нибудь
видел, чтобы поросенок прыгал через веревку? Наверняка нет, и папа Эмиля
тоже не видел. Но вот он шел как-то мимо хлева и увидел, что Эмиль и Ида
крутят старую бычью вожжу, а через нее прыгает Свинушок так ловко, что
только копытца мелькают.
- Он это очень любит! - заверила папу сестренка Ида. - Смотри, как
ему весело!
Но папа почему-то вовсе не восхитился Свинушком.
- Поросенку незачем веселиться, - заявил он. - Его дело - стать
хорошим окороком к Рождеству. А если он будет вот так прыгать, то станет
Тощим, как гончая собака. Я этого не допущу.
У Эмиля сердце упало. Свинушок должен превратиться к Рождеству в
окорок! О такой возможности он еще ни разу не думал. Но теперь
задумался... Боюсь, этот день был не из тех, когда Эмиль так уж горячо
любил своего папу.
Итак, вторник, 10 августа, был не из тех дней, когда Эмиль так уж
горячо любил своего папу. В это теплое, солнечное утро Свинушок радостно
прыгал за хлевом через веревочку, а папа сказал, что он должен стать
окороком к Рождеству. Но папа тут же ушел, потому что в этот день в
Катхульте жали, и папа работал в поле с утра до ночи.
- Ну вот что, Свинушок, - сказал Эмиль, как только его папа скрылся
из виду, - ты будешь тощим, как гончая собака, не то ты погибнешь!
Только это может тебя спасти...
С той минуты Эмиль утратил покой. Он слонялся все утро, не в силах ни
за что взяться, и так волновался за Свинушка, что у него пропала всякая
охота проказничать. Ничего особенного он за эти дни не натворил, вот
только посадил сестренку Иду в поилку для скота: Ида была кораблем, а
поилка - морем. А потом он стал качать воду в эту поилку - получилось,
что корабль попал в шторм, и Ида во всей одежде несколько раз окунулась
с головой -ей это очень понравилось. Еще Эмиль стрелял из рогатки в
миску с ревеневым киселем, который мама поставила студить на окно
кладовой. Он вовсе не собирался разбивать миску, а просто хотел
проверить, попадет ли в намеченную цель, но миска почему-то разлетелась
вдребезги. И тут Эмиль не мог не порадоваться, что его папа на весь день
ушел в поле. Мама, правда, тоже послала его в сарай, но ненадолго. И не
только потому, что жалела его, но и потому, что надо было отнести
завтрак жнецам. Так было заведено во всей Л ннеберге, да и во всем
Смоланде, - во время уборки дети всегда приносили корзинки с едой и кофе
прямо в поле.
Как вестники радости шагали смоландские мальчишки с корзинками по
пастбищам и лугам, по узким тропинкам, которые, долго петляя, приводили
в конце концов к жалкому лоскутку пахотной земли, да и то так
заваленному валунами, что хоть плачь. Но смоландские мальчишки и
девчонки, конечно, не плакали из-за валунов, а, наоборот, радовались,
что их так много, потому что между камнями росла земляника, а землянику
все они очень любили.
Так вот, Эмиля и сестренку Иду тоже послали с такой вот корзиной в
поле, отнести еду папе и его помощникам. Они вовремя вышли из дому и
бодрым шагом пустились в путь, чтобы поспеть к обеду. Но так уж был
устроен Эмиль, что не умел он идти по дороге, обязательно сворачивал в
сторону, если было на что поглядеть, а сестренка Ида не от ставала от
брата ни на шаг. Эмиль сделал небольшой крюк, чтобы зайти на болотце,
где всегда было полным-полно лягушек. И он тут же поймал лягушку. Ему
захотелось изучить ее получше, и он решил, что лягушке полезно
переменить обстановку, нечего ей весь день сидеть в болоте. Поэтому он
сунул ее в корзинку с едой и прикрыл крышкой, чтобы она не удрала.
- А больше мне некуда ее девать, - объяснил Эмиль Иде, когда она
выразила сомнение, можно ли сажать лягушку в корзинку с едой. - Ты же
сама знаешь, карманы штанов у меня дырявые. Да что тут худого? Она
посидит там немножко, а потом мы ее отпустим, и она вернется в свое
родное болото.
Так решил Эмиль - ведь он был очень смышленый мальчишка.
На поле папа Эмиля и Альфред жали пшеницу, а за ним следом шли Лина и
Крюсе-Майя, сгребали в кучки колосья и вязали снопы. Так в старину
убирали хлеб.
Когда наконец появились Эмиль и сестренка Ида, папа не только не
приветствовал их, как приветствуют вестников радости, а, наоборот, тут
же их выругал за то, что они пришли так поздно. А пришли они как раз в
ту минуту, когда надо было завтракать.
- Как приятно будет выпить сейчас глоток горячего, - сказал Альфред,
чтобы разрядить обстановку и настроить папу Эмиля на веселый лад.
И в самом деле, если тебе довелось побывать в теплый августовский
день на полевых работах, ты можешь себе представить, как приятно
отдохнуть часок посреди дня, посидеть всем вместе на пригорке, поболтать
о том о сем, да еще при этом пить кофе и есть хлеб с маслом. Но папа
Эмиля уже и без того был не в духе, а когда он придвинул к себе корзинку
и открыл крышку, то произошло нечто ужасное: лягушка выскочила из кор-
зинки и прыгнула ему прямо на грудь - он так разгорячился во время рабо-
ты, что расстегнул рубаху чуть ли не до пояса. А у лягушки лапки холод-
ные, и это почему-то не понравилось папе Эмиля. От неожиданности и от-
вращения он взмахнул руками и... опрокинул кофейник. Правда, Эмиль его
ловко подхватил, и вылился не весь кофе. А лягушка с перепугу забралась
к папе в штаны. Как только он это почувствовал, он совсем озверел и стал
размахивать руками и ногами, чтобы вытрясти ее через штанину, но тут,
как назло, кофейник снова оказался рядом. Он пнул его ногой и, конечно,
опять опрокинул. И если бы Эмиль во второй раз не подхватил его так же
ловко, как в первый, им пришлось бы жевать хлеб всухомятку, а это уж
совсем грустно.
Лягушка вовсе не собиралась сидеть на одном месте. Она выбралась тем
временем на волю через штанину, и Эмиль тут же ее поймал. Но папа
почему-то продолжал сердиться. Как всегда, он не понял Эмиля. Ведь Эмиль
рассчитывал, что крышку с корзинки снимет Лина и придет в восторг,
увидев такую миленькую лягушечку. Я все это так подробно рассказываю,
чтобы ты знал, что Эмилю приходилось не так-то легко, и часто его
наказывали за проделки, которые, если разобраться, вовсе и не были
проделками. Ну, скажи сам, куда было Эмилю девать эту лягушечку, если
оба кармана его штанов дырявые? Просто странно, что его папа не желал об
этом подумать.
Да, что бы он ни делал, ему все равно всегда достается. Золотые
слова. Это подтвердилось еще в тот же день. Ему так досталось, что об
этом и не расскажешь, и все в Л ннеберге еще долго вздыхали и жалели
его. Все получилось, может, просто оттого, что его мама была такой
хорошей хозяйкой и что как раз в этот год в Катхульте было полным-полно
вишни. Но как бы то ни было, Эмилю и в самом деле досталось как следует.
Никто не мог сравниться с мамой Эмиля в искусстве варить варенье,
делать сиропы и вообще заготовлять на зиму все, что растет в лесу и в
саду. Она собирала огромные корзины брусники, черники и малины; варила
И Эмиль сделал все, как говорил.
Он привел Лукаса, а когда оба конца суровой нитки были
крепко-накрепко привязаны - один к зубу, другой к поясу, - он вскочил на
лошадь. Бедная Лина стонала и причитала, сестренка Ида тоже плакала, но
Альфред их успокаивал:
- Все будет в порядке! Ждать долго не придется. Оп - и готово!
И Эмиль припустил лошадь галопом.
- Ой, сейчас, сейчас будет "оп"! - радостно завопила сестренка Ида.
Но этого не случилось. Потому что галопом помчалась не только лошадь,
но и Лина. Она так смертельно испугалась этого "оп", которое произойдет,
как только натянется суровая нитка, что от страха заскакала вприпрыжку
не хуже Лукаса. И сколько Эмиль ей ни кричал, чтобы она остановилась,
все зря. Лина неслась как угорелая, нитка провисала, и никакого "оп" так
и не вышло.
Но Эмиль решил во что бы то ни стало помочь Лине избавиться от
больного зуба, а он был не из тех, кто отступает после первой неудачи.
Поэтому он перемахнул на Лукасе через садовую изгородь.
"Не станет же Лина скакать, как козел", - думал он. Однако, представь
себе, он ошибся. Лина от страха тоже с разбегу перепрыгнула через
изгородь. Сестренка Ида никогда не забудет этой сцены. Да-да, до конца
дней своих она будет помнить, как Лина с раздутыми щеками и висящей изо
рта ниткой перескочила через изгородь и закричала:
- Стой, стой! Я не хочу, чтобы было "оп". Потом она, правда,
стыдилась того, что все испортила,
но было уже поздно. Она с несчастным видом снова сидела на ступеньках
крыльца и стонала. Но Эмиль не пал духом.
- Я придумал другой способ, - сказал он.
- Только, пожалуйста, не такой страшный, - попросила Лина. - Чтобы я
не ждала этого "оп". Зуб можно вырвать и без "оп"!
Раз Эмиль предложил другой способ, значит, он точно знал, как надо
действовать.
Он усадил Лину прямо на землю под развесистой грушей. Альфред и
сестренка Ида с любопытством глядели, как Эмиль, взяв длинную веревку,
крепко-накрепко привязывал Лину к стволу.
- Ну вот, теперь тебе не удастся убежать, - сказал он, взял суровую
нитку, которая все еще висела у Лины изо рта, и привязал к ручке точила,
на котором Альфред точит косу, а папа Эмиля - топор и ножи.
Все было готово, оставалось только крутануть ручку.
- Теперь не будет никакого "оп", а только "дрррр" - в общем, как ты
хотела, - объявил Эмиль.
Сестренка Ида дрожала мелкой дрожью, Лина охала и стонала, но Эмиль с
невозмутимым видом взялся за ручку точила. Суровая нитка, которая сперва
валялась на земле, стала натягиваться, и чем больше она натягивалась,
тем больший ужас охватывал Лину, но убежать она не могла.
- Ой, сейчас, сейчас будет "дррр"! - воскликнула сестренка Ида.
Но тут Лина завопила:
- Стой! Не хочу! Не хочу!
И прежде чем кто-либо успел опомниться, она выхватила из кармана
передника маленькие ножницы и перерезала натянутую суровую нитку.
Потом она снова стыдилась и огорчалась, потому что и в самом деле
хотела избавиться от больного зуба. Получалось как-то нелепо. Эмиль, и
Альфред, и сестренка Ида были очень ею недовольны.
- Ну и сиди со своим больным зубом! Пеняй на себя! Я сделал все, что
мог! - сказал Эмиль.
Но тут Лина взмолилась, чтобы Эмиль попробовал еще один-единственный
раз, - она клянется больше не делать никаких глупостей.
- Я согласна на все, только вырви этот зуб, - твердила Лина. -
Привязывай снова суровую нитку.
Эмиль согласился еще раз попробовать. Альфред и сестренка Ида этому
очень обрадовались.
- Тебе годится только очень скорый способ, - объяснил Эмиль. - Надо
сделать так, чтобы ты не успела помешать, даже если опять струсишь.
И Эмиль, с присущей ему находчивостью, тут же придумал, как это
устроить.
- Вот что, -сказал Эмиль. -Ты залезешь на крышу хлева и спрыгнешь
оттуда в стог сена. Ты и опомниться не успеешь, как зуба не будет.
Однако, несмотря на все свои обещания, Лина снова уперлась - никак не
хотела лезть на крышу хлева.
- Только тебе, Эмиль, может взбрести в голову такая глупость,
-сказала она и не сдвинулась со ступеньки.
Но зуб так болел, что в конце концов она, глубоко вздохнув, встала.
- Ну, давай все же попробуем... Хотя, чувствую я, мне этого не
пережить.
Альфред тут же принес стремянку и прислонил ее к стене хлева. Эмиль
влез на крышу, не выпуская из рук суровой нитки, которой снова обвязал
больной зуб Лины, так что он вел ее за собой, как собачонку на поводке,
и она послушно влезла вслед за ним, не переставая стонать и охать. , .
Эмиль прихватил с собой молоток и большой гвоздь, который тут же вбил
в опорную балку, потом привязал суровую нитку к гвоздю. Все было готово.
- Теперь прыгай! - скомандовал Эмиль.
Бедная Лина сидела верхом на коньке крыши, глядела с ужасом вниз и
громко стонала. Там, внизу, Альфред и сестренка Ида, задрав голову,
глядели на нее: они ждали, что сейчас она, словно комета, пронесется по
небу и угодит прямо в стог. А Лина стонала и стонала все громче:
- Я не решусь, я же знаю, ни за что не решусь!
- Тебе жаль расстаться с больным зубом? Ну и сиди с ним, мне-то что!
- возмутился Эмиль.
Тут Лина заревела на всю Л ннебергу. Но все же встала и подошла, хотя
коленки у нее подгибались, к самому краю крыши, дрожа как осиновый лист.
Сестренка Ида закрыла лицо руками, чтобы не смотреть.
- Ой, ой, ой! - стонала Лина. - Ой, ой, ой!
Наверное, и в самом деле страшно прыгать с крыши,
особенно если у тебя зуб привязан суровой ниткой к гвоздю. А
представь, что ты к тому же еще знаешь, что во время прыжка вдруг
раздастся "оп"... - и зуба как не бывало, тогда ты поймешь, что это
испытание выше человеческих сил.
- Прыгай, Лина, - крикнул Альфред, - прыгай скорее! Но Лина только
тряслась от страха и стонала.
- Сейчас я тебе_ помогу! - сказал Эмиль, всегда готовый оказать
услугу. Он тихонько ткнул ее указательным пальцем в спину, и Лина с
диким криком упала с крыши.
Раздалось "оп", но это вылетел не зуб, а гвоздь из балки.
Лина лежала, зарывшись в сено. Больной зуб, обвязанный суровой
ниткой, был цел и невредим, а на другом конце нитки болтался здоровенный
гвоздь.
И в довершение всего она еще разозлилась на Эмиля:
- Придумывать всякие дурацкие шалости - это пожалуйста, а как вырвать
больной зуб, не знаешь!
Да, Лина разозлилась, и это было хорошо, потому что она с досады
побежала прямо к кузнецу Сме-Пелле. Он схватил свои огромные щипцы - оп!
- и вмиг вытащил зуб.
Но не думай, что Эмиль в это время сидел сложа руки. Альфред улегся
под грушей поспать часок-другой, так что на его общество рассчитывать не
приходилось. Поэтому Эмиль пошел к сестренке Иде, чтобы с ней поиграть
до возвращения мамы и папы с гостями.
- Давай играть в доктора, - предложил Эмиль. - Ты - больной ребенок,
а я буду тебя лечить.
Сестренка Ида была в восторге. Она быстро разделась и легла в
постель, а Эмиль смотрел ей горло, слушал сердце и выстукивал ее,
точь-в-точь как заправский доктор.
- Чем я больна? - спросила Ида. Эмиль задумался. И вдруг решил.
- У тебя тиф, - заявил он. - Очень опасная болезнь. Но тут он
вспомнил, что ему говорила Крюсе-Майя:
во время тифа лицо у больного становится синим. И так как Эмиль все
делал основательно, он стал торопливо оглядывать комнату - нет ли
чего-нибудь, что придало бы лицу Иды нужный цвет. Взгляд его тут же упал
на конторку, где стояла чернильница с чернилами - мама ими пользовалась,
чтобы писать письма и записывать в тетрадку все проказы Эмиля. Рядом
лежал черновик приглашения на чашку кофе, которое мама разослала
соседям. Эмиль прочел
его и восхитился мамой - как она хорошо умеет писать письма, не то
что Адриан! Выжал из себя только два слова:
"Убил медведя".
Этот черновик был уже не нужен, поэтому Эмиль его скомкал, скатал из
него шарик и окунул в чернила, а когда шарик хорошенько пропитался,
вытащил его и понес к Иде.
- Ну вот, сейчас сделаем так, чтобы сразу видно было, что у тебя тиф,
- сказал Эмиль, и Ида радостно засмеялась. - Закрой глаза, а то в них
попадут чернила! - скомандовал Эмиль и принялся усердно красить лицо Иды
в синий цвет.
Но из осторожности он все же не подводил шарик близко к глазам, так
что вокруг глаз получились большие белые круги, и эти белые круги на
синем лице придавали Иде такой страшный вид, что Эмиль даже сам
испугался: она была на редкость похожа на привидение, которое Эмиль
видел на картинке в какой-то книжке у пастора.
- Крюсе-Майя права, тиф и в самом деле ужасная болезнь! - решил
Эмиль.
А тем временем Крюсе-Майя шла на хутор Катхульт. У ворот она
встретила Лину, которая возвращалась от кузнеца Сме-Пелле.
- Ну, как дела? - с интересом спросила Крюсе-Майя. - Зуб все еще
болит?
- Не знаю, - ответила Лина.
- Не знаешь? Как не знаешь? - изумилась Крюсе-Майя.
- Откуда мне знать? Я ведь выбросила его в кузне на помойку. Но
надеюсь, что болит, - пусть помучается, гад!
Лина была в прекрасном настроении, и ее щеки уже не напоминали
воздушные шары. Она направилась к груше, чтобы показать Альфреду дырку
от зуба, а Крюсе-Майя пошла на кухню готовить кофе. Из комнаты до нее
доносились голоса детей, и она решила пойти поздороваться со своей
любимицей Идой.
Но когда Крюсе-Майя увидела, что сестренка Ида лежит в постели, вся
посиневшая, с белыми кругами вокруг глаз, она на миг лишилась дара речи,
а потом спросила прерывающимся от волнения голосом:
- Боже мой, что случилось?!
- Тиф, - ответил Эмиль и захихикал. В эту минуту во дворе послышался
шум - приехали папа с мамой и их гости во главе с самим пастором. Все
тут же двинулись к дому, потому что успели уже проголодаться и хотели
поскорее сесть за стол. Но на крыльце стояла Крюсе-Майя и кричала не
своим голосом:
- Уезжайте! Скорее уезжайте! В доме тиф! Испуганные гости в
растерянности остановились, только одна мама Эмиля не потеряла голову:
- Да что ты болтаешь? У кого это здесь тиф? Тут из-за спины
Крюсе-Майи выглянула сестренка Ида
в ночной рубашке, вся посиневшая, со странными белыми
кругами вокруг глаз.",
- У меня, у меня тиф! - крикнула она и радостно засмеялась.
Все расхохотались, все, кроме папы Эмиля. Он только спросил каким-то
особенным голосом:
- Где Эмиль?
Но Эмиль куда-то исчез. И все время, пока гости пили кофе, он не
появлялся.
Когда гости встали из-за стола, пастор пошел на кухню, чтобы утешить
Крюсе-Майю, которая сидела как в воду опущенная из-за того, что тиф
оказался не настоящим тифом. А когда все ободряющие слова были сказаны,
он обратил внимание на ту связку писем, которую Ида в свое время вынула
из бархатной шкатулки и бросила на пол. Теперь она валялась на буфете. ,
Пастор взял ее в руки и вытащил письмо Адриана из Америки.
- Не может быть! - воскликнул он. - Прямо глазам своим не верю! У вас
оказалась как раз та марка, которую я так давно ищу! Очень редкая марка.
Она стоит не меньше сорока крон.
Дело в том, что пастор собирал марки. И хорошо в них разбирался.
Папа Эмиля ахнул, когда услышал, что такой крошечный кусочек бумаги
стоит сорок крон. Он даже с некоторой досадой покачал головой.
- За сорок крон можно купить полкоровы, - сказал папа Эмиля, с
упреком глядя на пастора.
Тут уж Эмиль не смог смолчать - он приоткрыл головой крышку сундука,
в котором спрятался, и спросил:
- Папа, если ты купишь полкоровы, какую часть ты выберешь- переднюю,
чтобы она мычала, или заднюю, чтобы била хвостом?
- Иди в сарай, Эмиль! - строго сказал папа. И Эмиль пошел. А пастор,
уходя, взял марку и оставил четыре десятикроновые бумажки. На другой
день Эмиль поскакал на хутор Бакхорва, вернул все письма и передал
деньги от пастора. А хозяева в благодарность подарили ему фонарик - как
раз такой, о каком он давно мечтал.
в корзинку с завтраком, а потом повел себя так ужасно,
что лучше об этом и не рассказывать
Вообще-то папу Эмиля было в данном случае даже немного жалко. Его
сынишка сделал на последнем торге столько блестящих дел, а сам он
приобрел на нем всего лишь одну свинью. И представь себе, его и тут
преследовала неудача: свинья опоросилась ночью, когда никто этого не
ожидал; у нее было одиннадцать поросят, но десять из них она съела - это
иногда случается. Одиннадцатого постигла бы та же участь, если бы его не
спас Эмиль, которого разбудил визг, доносившийся из свинарника. Он тут
же кинулся туда и увидел страшную картину. Единственного еще живого
поросеночка он вырвал буквально в последнюю минуту из пасти его матери.
Да, что и говорить, это была не свинья, а настоящее чудовище, недаром
она после этого заболела и не прожила и трех дней. Бедный папа Эмиля! От
всех его сделок на торге у него остался теперь один-единственный
крохотный поросеночек, да и тот полуживой. Надо ли удивляться, что папа
был мрачно настроен!
- На хуторе Бакхорва все не как у людей, - сказал папа Эмиля его
маме, когда они укладывались спать. - И даже над всей их скотиной
тяготеет какое-то проклятье, это ясно. Погляди на поросенка!
Эмиль услышал этот разговор, уже лежа в кровати, и тут же оторвал
голову от подушки.
- Дайте мне поросеночка, уж я его выхожу, - сказал он. Но предложение
Эмиля не пришлось папе по душе.
- Я только и слышу от тебя: дайте да дайте! - сказал он с горечью. -
А мне кто что даст?"
Эмиль промолчал. Некоторое время он не обращал на поросеночка
никакого внимания. А бедняжка был такой плохонький и синенький, что
казалось, недолго протянет.
"Наверное, он так слабеет оттого, что на нем лежит проклятье", -
думал Эмиль, хотя плохо понимал, что это значит. Во всяком случае, он
считал, что это ужасно несправедливо, потому что поросеночек не сделал
ведь ничего дурного.
Мама Эмиля, видно, тоже так считала, потому что всегда называла его
"бедная Капелька" - так в Смоланде обращаются к малышам, которых жалеют.
Лина питала слабость ко всем животным, а над этим жалким поросеночком
все причитала: "Бедная Капелька! Миленький ты наш! Скоро ты сдохнешь,
ой, скоро!"
Так наверняка и случилось бы, если б Эмиль в один прекрасный день не
принес его на кухню, не уложил в корзинку, не накрыл мягким одеялом, не
поил молоком из рожка, короче, не стал бы ему родной матерью.
На кухню вошел Альфред, поглядел, как Эмиль пытается накормить своего
подопечного, и спросил:
- Что это с ним?
- Папа говорит, что он проклят, и поэтому не ест, - сказал Эмиль. - А
мне наплевать, я все равно не дам ему погибнуть. Честное слово, не дам!
Прошло несколько дней, и поросеночек повеселел, округлился,
порозовел, одним словом, стал похож на поросеночка.
- Гляди-ка, а наш Свинушок, по-моему, поправляется.
"Свинушок" сказала Лина, и имя это навсегда закрепилось за поросеноч-
ком.
- Да, в самом деле он поправляется, - сказал папа Эмиля. - Молодец,
Эмиль!
День-деньской Свинушок ходил за Эмилем по пятам, как собачка, и
сердце Эмиля таяло.
- Он думает, ты его мама, - сказала сестренка Ида. Может быть,
Свинушок и в самом деле так думал, потому что стоило ему завидеть Эмиля,
он кидался к нему как ошалелый, пронзительно, радостно хрюкая, и не
отходил от Эмиля ни на шаг. Но больше всего он любил, чтобы ему чесали
спину, а Эмиль всегда готов был этим заняться.
"Никто лучше меня не умеет чесать свиней", - говорил он. Он садился
на качели под вишней и долго, усердно чесал Свинушка, а Свинушок стоял с
закрытыми глазами и только
тихонько верещал, чтобы все понимали, что он наверху блаженства.
Дни шли. Лето подходило к концу, вишни зрели над головой Свинушка,
пока он стоял под деревом и наслаждался чесанием. Эмиль срывал время от
времени горсть вишен и угощал Свинушка, который очень любил вишни, и
Эмиль тоже. И он все больше понимал, как прекрасна может быть поросячья
жизнь, если поросенку посчастливится встретить такого вот Эмиля.
Эмиль тоже очень привязался к поросенку. С каждым днем он любил его
все больше и больше. И как-то раз, когда он сидел на качелях и, не жалея
сил, чесал Свинушка, он вдруг понял, КАК сильно он его любит, а потом
стал думать, кого он вообще любит.
"Прежде всего Альфреда, - решил он. - А потом Лукаса, и сестренку
Иду, и Свинушка... Ой, да я забыл про маму... Конечно, прежде всего маму
- это понятно... Но если ее не считать, то Альфреда, Лукаса, сестренку
Иду и Свинушка. - Но тут он насупил брови и задумался: - Да, ведь есть
еще папа и Лина. Папу я иногда люблю, а иногда не очень. А вот про Лину
я просто не знаю, люблю я ее или нет..."
Все это время Эмиль продолжал каждый день проказничать и каждый день
отсиживать за это в сарае, что подтверждают записи его мамы в синих
тетрадях. Но так как была горячая пора, самый разгар жатвы, маме было
все время некогда, и потому она записывала только "Эмиль опять сидел в
сарае", не объясняя, за что.
А Эмиль стал брать с собой в сарай Свинушка - в его приятном обществе
легче было коротать время, потому что ведь невозможно целые дни напролет
резать из дерева человечков. От нечего делать Эмиль стал обучать
Свинушка всевозможным штукам - никто во всей Л ннеберге даже и не
предполагал, что смоландского поросенка можно обучить таким вещам. Учил
его Эмиль тайно, а Свинушок оказался очень способным и охотно делал все,
что ему велели, тем более что всякий раз, когда он выучивал что-нибудь
новое, он получал от Эмиля в награду какое-нибудь лакомство. Ты,
конечно, не забыл, что в сарае у Эмиля всегда был запас сухарей,
пряников, сушеных вишен и разных других вкусных вещей. Он хранил их в
ящике за верстаком - ведь он мог очутиться в сарае в любую минуту и
просидеть там очень долго. Не страдать же ему еще и от голода!
"Если у тебя есть голова на плечах и мешок сушеных вишен, то
поросенка можно научить чему угодно", - объяснял Эмиль Альфреду и Иде
вечером в понедельник, когда он впервые продемонстрировал скрытые
таланты своего воспитанника.
Все они сидели в беседке. Здесь-то Эмиль со Свинушком и пережили свой
первый триумф. Альфред и сестренка Ида только глазами хлопали от
удивления, глядя на то, что проделывал Свинушок. Он умел сидеть смирно,
словно собака, когда Эмиль командовал: "Сидеть!", и лежать неподвижно,
когда Эмиль говорил "Лежать!", и подавать копытце, и кланяться, когда
ему давали горсть сушеных вишен.
Сестренка Ида от восторга даже захлопала в ладоши.
- А что еще он умеет? - спросила она.
Тогда Эмиль крикнул: "Галоп!", и поросенок тут же пустился скакать
вокруг беседки, а потом Эмиль произнес "Гоп!", и он подпрыгнул на месте.
А потом снова пустился вприпрыжку, явно очень собой довольный.
- Ой, Свинушок, какая ты прелесть! - воскликнула сестренка Ида. И в
самом деле, нельзя без смеха глядеть, как он подпрыгивает на бегу.
- Прямо чудеса какие-то! - восхищался Альфред. Эмиль был горд и
счастлив - второго такого поросенка не сыщешь во всей Л ннеберге и даже
во всем Смоланде, это уж точно.
Вскоре Эмиль научил Свинушка прыгать через веревочку. Ты когда-нибудь
видел, чтобы поросенок прыгал через веревку? Наверняка нет, и папа Эмиля
тоже не видел. Но вот он шел как-то мимо хлева и увидел, что Эмиль и Ида
крутят старую бычью вожжу, а через нее прыгает Свинушок так ловко, что
только копытца мелькают.
- Он это очень любит! - заверила папу сестренка Ида. - Смотри, как
ему весело!
Но папа почему-то вовсе не восхитился Свинушком.
- Поросенку незачем веселиться, - заявил он. - Его дело - стать
хорошим окороком к Рождеству. А если он будет вот так прыгать, то станет
Тощим, как гончая собака. Я этого не допущу.
У Эмиля сердце упало. Свинушок должен превратиться к Рождеству в
окорок! О такой возможности он еще ни разу не думал. Но теперь
задумался... Боюсь, этот день был не из тех, когда Эмиль так уж горячо
любил своего папу.
Итак, вторник, 10 августа, был не из тех дней, когда Эмиль так уж
горячо любил своего папу. В это теплое, солнечное утро Свинушок радостно
прыгал за хлевом через веревочку, а папа сказал, что он должен стать
окороком к Рождеству. Но папа тут же ушел, потому что в этот день в
Катхульте жали, и папа работал в поле с утра до ночи.
- Ну вот что, Свинушок, - сказал Эмиль, как только его папа скрылся
из виду, - ты будешь тощим, как гончая собака, не то ты погибнешь!
Только это может тебя спасти...
С той минуты Эмиль утратил покой. Он слонялся все утро, не в силах ни
за что взяться, и так волновался за Свинушка, что у него пропала всякая
охота проказничать. Ничего особенного он за эти дни не натворил, вот
только посадил сестренку Иду в поилку для скота: Ида была кораблем, а
поилка - морем. А потом он стал качать воду в эту поилку - получилось,
что корабль попал в шторм, и Ида во всей одежде несколько раз окунулась
с головой -ей это очень понравилось. Еще Эмиль стрелял из рогатки в
миску с ревеневым киселем, который мама поставила студить на окно
кладовой. Он вовсе не собирался разбивать миску, а просто хотел
проверить, попадет ли в намеченную цель, но миска почему-то разлетелась
вдребезги. И тут Эмиль не мог не порадоваться, что его папа на весь день
ушел в поле. Мама, правда, тоже послала его в сарай, но ненадолго. И не
только потому, что жалела его, но и потому, что надо было отнести
завтрак жнецам. Так было заведено во всей Л ннеберге, да и во всем
Смоланде, - во время уборки дети всегда приносили корзинки с едой и кофе
прямо в поле.
Как вестники радости шагали смоландские мальчишки с корзинками по
пастбищам и лугам, по узким тропинкам, которые, долго петляя, приводили
в конце концов к жалкому лоскутку пахотной земли, да и то так
заваленному валунами, что хоть плачь. Но смоландские мальчишки и
девчонки, конечно, не плакали из-за валунов, а, наоборот, радовались,
что их так много, потому что между камнями росла земляника, а землянику
все они очень любили.
Так вот, Эмиля и сестренку Иду тоже послали с такой вот корзиной в
поле, отнести еду папе и его помощникам. Они вовремя вышли из дому и
бодрым шагом пустились в путь, чтобы поспеть к обеду. Но так уж был
устроен Эмиль, что не умел он идти по дороге, обязательно сворачивал в
сторону, если было на что поглядеть, а сестренка Ида не от ставала от
брата ни на шаг. Эмиль сделал небольшой крюк, чтобы зайти на болотце,
где всегда было полным-полно лягушек. И он тут же поймал лягушку. Ему
захотелось изучить ее получше, и он решил, что лягушке полезно
переменить обстановку, нечего ей весь день сидеть в болоте. Поэтому он
сунул ее в корзинку с едой и прикрыл крышкой, чтобы она не удрала.
- А больше мне некуда ее девать, - объяснил Эмиль Иде, когда она
выразила сомнение, можно ли сажать лягушку в корзинку с едой. - Ты же
сама знаешь, карманы штанов у меня дырявые. Да что тут худого? Она
посидит там немножко, а потом мы ее отпустим, и она вернется в свое
родное болото.
Так решил Эмиль - ведь он был очень смышленый мальчишка.
На поле папа Эмиля и Альфред жали пшеницу, а за ним следом шли Лина и
Крюсе-Майя, сгребали в кучки колосья и вязали снопы. Так в старину
убирали хлеб.
Когда наконец появились Эмиль и сестренка Ида, папа не только не
приветствовал их, как приветствуют вестников радости, а, наоборот, тут
же их выругал за то, что они пришли так поздно. А пришли они как раз в
ту минуту, когда надо было завтракать.
- Как приятно будет выпить сейчас глоток горячего, - сказал Альфред,
чтобы разрядить обстановку и настроить папу Эмиля на веселый лад.
И в самом деле, если тебе довелось побывать в теплый августовский
день на полевых работах, ты можешь себе представить, как приятно
отдохнуть часок посреди дня, посидеть всем вместе на пригорке, поболтать
о том о сем, да еще при этом пить кофе и есть хлеб с маслом. Но папа
Эмиля уже и без того был не в духе, а когда он придвинул к себе корзинку
и открыл крышку, то произошло нечто ужасное: лягушка выскочила из кор-
зинки и прыгнула ему прямо на грудь - он так разгорячился во время рабо-
ты, что расстегнул рубаху чуть ли не до пояса. А у лягушки лапки холод-
ные, и это почему-то не понравилось папе Эмиля. От неожиданности и от-
вращения он взмахнул руками и... опрокинул кофейник. Правда, Эмиль его
ловко подхватил, и вылился не весь кофе. А лягушка с перепугу забралась
к папе в штаны. Как только он это почувствовал, он совсем озверел и стал
размахивать руками и ногами, чтобы вытрясти ее через штанину, но тут,
как назло, кофейник снова оказался рядом. Он пнул его ногой и, конечно,
опять опрокинул. И если бы Эмиль во второй раз не подхватил его так же
ловко, как в первый, им пришлось бы жевать хлеб всухомятку, а это уж
совсем грустно.
Лягушка вовсе не собиралась сидеть на одном месте. Она выбралась тем
временем на волю через штанину, и Эмиль тут же ее поймал. Но папа
почему-то продолжал сердиться. Как всегда, он не понял Эмиля. Ведь Эмиль
рассчитывал, что крышку с корзинки снимет Лина и придет в восторг,
увидев такую миленькую лягушечку. Я все это так подробно рассказываю,
чтобы ты знал, что Эмилю приходилось не так-то легко, и часто его
наказывали за проделки, которые, если разобраться, вовсе и не были
проделками. Ну, скажи сам, куда было Эмилю девать эту лягушечку, если
оба кармана его штанов дырявые? Просто странно, что его папа не желал об
этом подумать.
Да, что бы он ни делал, ему все равно всегда достается. Золотые
слова. Это подтвердилось еще в тот же день. Ему так досталось, что об
этом и не расскажешь, и все в Л ннеберге еще долго вздыхали и жалели
его. Все получилось, может, просто оттого, что его мама была такой
хорошей хозяйкой и что как раз в этот год в Катхульте было полным-полно
вишни. Но как бы то ни было, Эмилю и в самом деле досталось как следует.
Никто не мог сравниться с мамой Эмиля в искусстве варить варенье,
делать сиропы и вообще заготовлять на зиму все, что растет в лесу и в
саду. Она собирала огромные корзины брусники, черники и малины; варила