Липскеров Дмитрий. Демоны в раю

   — Правда?
   — Видите награду на пиджаке, — позволил себе самостоятельность Алик Роверман. — Это орден Двуречья, высшая награда Ирака!
   — Мой племянник тоже пытается изобретать деньги, — сообщил банкир. — Он даже немного преуспел в этом деле. Даниэл, покажи!
   Юноша с некоторым презрением поглядел на дядю, развернулся на сто восемьдесят градусов и направился куда-то быстро, в другое помещение.
   Это была маленькая комнатка, в которой над рабочим столом горела мощная лампа, освещая эскизы и образцы готовой продукции. Слон восхищенно смотрел на стол.
   — Потрясающе! — не удержался он от хвалы.
   Юноша скромно потупил взор.
   — Какие инструменты! — восторгался Слон. — Потрясающе!.. Где я могу купить такие же?
   Юноша, уразумев, что похвала не относится к его наработкам, тотчас стал врагом этому наглому русскому.
   — Зачем купить? — расщедрился банкир. — Мы вам подарим!.. А как вам работа племянника?
   — У него есть будущее, — признал Слон. — Нужно много работать! Очень! Я работал по двадцать два часа! Есть будущее!
   Глаза у молодого Даниэла Штефнера из вражеских превратились почти в союзничьи.
   Михаэль Рознер мечтательно поднял взор к потолку и произнес:
   — Может быть, когда-нибудь этот молодой человек станет главным чеканщиком будущей европейской валюты. Во всяком случае, я приложу к этому необходимые усилия.
   Теперь Слон знал, с кем надо дружить и на кого влиять.
   — Как насчет вхождения России в Евросоюз? — неожиданно поинтересовался он.
   — Вы опять, мой друг, — тотчас сник банкир.
   — Да ну вас с вашим Евросоюзом. У России своя дорога! Не Европа, не Азия!.. Всех на… — Слон выругался, а Алик перевел как „всех на Колыму!“. — Но работать я с вами ради искусства стану! Не за деньги, а за искусство!
   Ситуация разрядилась.
   Делегация вышла на поверхность, где на прощание Слону вручили кейс лайковой кожи, в котором содержался самый лучший на свете инструмент для производства гравюр.
   — Данке шон! — поблагодарил Слон главного банкира Австрии. — Ждите через месяц! — предупредил и отбыл вместе с Аликом Роверманом в направлении Берлина…
 
   „Не ищи, что потерял“! — вспомнил слова Вано Тбилисского Кран.
   Не складывалось у них с Надькой. То ли у него внутри память осталась горькая о Пловце, то ли сама Надька маялась тем, что рассекала целый год вместе с Пловцом, может, еще какие причины были у обоих, но не складывалось.
   И опять Кран навестил свой домик в деревне, где невзначай попал на похороны алкоголика Петрова.
   Пожил мужик в удовольствие, подумал городской.
   Кто-то из деревенских сказал пару слов о том, что недоглядели, какие-то бабы всплакнули, видать, у Петрова „было“ с ними, а в заключение надгробных речей выяснилось, что умершему от цирроза печени было всего двадцать восемь лет.
   Почему-то Крана эти похороны сильно задели за живое, видимо, организм предчувствовал что-то в своем будущем. Кран два дня провел в тягостной печали, затем открыл схрон, достал из него все оставшиеся доллары и отбыл в Москву. Более он никогда в деревне не бывал.
   Кран купил у эмигрирующих в Израиль евреев трехкомнатную квартиру возле метро „Аэропорт“, в писательском доме. От соседей узнал, что район кличут „дворянским гнездом“ и „гетто“. Дворянским за то, что в округе построено много жилищных кооперативов для деятелей всех видов искусств, а „гетто“ за серьезное количество проживающих в районе лиц еврейской национальности.
   — Вас не пугает, что мы евреи? — как-то спросила соседка Фаня Абрамовна, женщина очень пожилая, но крепкая, как скорлупа грецкого ореха. Она во время войны выжила в немецком концлагере.
   — Меня не пугает, — ответил Кран.
   — А вдруг погром, и вас с нами заодно? Кстати, вы похожи на еврея!
   — Значит, судьба…
   — У вашей жены грустный вид, — определила Фаня Абрамовна. — Но девочка — прекрасная! Такие ясные глаза!..
   Кран с Надькой жили, почти не разговаривая.
   Странно, но они с прежней страстью совокуплялись, но более не шептали слов любви, не случалось нежности в их прикосновениях. Они отворачивались друг от друга и засыпали чужими, как только удовлетворялась плоть.
   Лишь по утрам их объединяла маленькая Светка, не ведающая, что трещина между папкой и мамкой аж до центра вселенной. Она засыпала между ними, заполняя эту трещину запросто, но лишь на время утреннего сна, недолгой неги…
   Надька сидела дома со Светкой, а Кран принялся воплощать мечты детства.
   Маклеры подобрали ему помещение под большой офис, в котором он сделал евроремонт, наполнив помещение дорогой вычурной мебелью.
   В течение месяца Кран собрал лучшую рекламную команду в Москве, перекупая таланты вдвое, втрое от их стоимости, чем разогрел рынок до нездорового ажиотажа.
   Как-то Надька приехала к нему в офис, но, увидев патлатых, увешанных бижутерией мужиков, которые укладывали свои ноги на столы и ноль внимания на нее, девок, похожих на проститутку из фильма „Pretty woman“, стены, увешанные чем-то омерзительным, почти порнографическим, кинула Крану короткое „мудак“ и больше никогда не интересовалась мужниным бизнесом.
   Он ее то бил отчаянно, так что ребра ломал, то пытался нежностью или подарками дорогими — все мимо. Когда он окончательно понял, что и их жизни „мимо“, с грустью успокоился, позволив Надьке жить по одной ей понятной надобности. Расходиться не хотел, Светку любил, да и чужая Надька была родной…
   Все время Кран проводил в своем агентстве, которое вскоре получило нескольких „Каннских львов“ за лучшую рекламу. Пошел клиент, дорогой, богатый, раскручивающий пирамиды, как государственные, так и частные. Бабки потекли рекой, и не какой-то там Переплюйкой, а полноводным Нилом.
   А потом Кран стал покупать телевизионное время. Выигрывал аукционы, давая вдвое против других, рискуя отчаянно, но всегда выигрывал вчетверо, насыщая золотое телевизионное время бриллиантовой рекламой.
   За Краном таскалась целая армия прихлебателей, улыбчивых и подобострастных, которых он не гнал от себя, а наоборот, зазывал, улыбаясь и приговаривая:
   — Бабок лом!
   Проигрывал сотни тысяч в казино, пил „Луи Тринадцатый“ как подорванный, оставаясь к утру за рулеточным столом в одиночестве. Кричал:
   — Все играют на меня! По-крупному! В цифру!!!
   Стоял с выпростанной из брюк рубашкой, косоглазый, качался, но продолжал сосать дорогой коньяк и орать, пугая даже собственную охрану.
   — Я тебе дам, сука, поздние ставки! — ревел он крупье. — Я, сука, двадцатку поднял, а ты поздние ставки! Запись смотреть! Ты покажи мне кино про поздние ставки! — оборачивался к охране. — Расстреляйте суку!!!
   Ему все прощали. А попробуй не прости!.. Уже под утро он тащился в бардак, заставлял телок зажигать голыми на капоте его бронированного „Мерседеса“, а потом спал с ними до полудня, с вялым членом, с тоской в страшных снах… Он пил за всех Петровых, которые недопили в своих жизнях. Он жил за всех бедных, которые не дожрали деликатесов и не доездили на иностранных авто…
   А потом он как-то вечером, сидя в своем „шестисотом“, вдруг увидел из окна знакомое лицо из прошлого. Мужик шел пешком, нес в одной руке дешевенький торт, а в другой три цветка непонятно какого происхождения.
   Кран аж подпрыгнул на мягком диване. Схватил громкоговоритель и заорал в микрофон.
   — Пловец!.. Эй, Пловец!!! Это ты?!!
   Мужик обернулся, действительно оказавшись Пловцом, чуть постаревшим, с чуть потускневшими глазами.
   — А это я — Кран!
   Он велел водителю тормозить прямо посреди улицы. Из джина охраны высыпались автоматчики, и движение в центре города остановилось. Никому в голову не приходило возмущенно посигналить. Могли реально убить. На дороге лишь тарахтели в плотной пробке машинки маленьких людей.
   Кран опустил бронированное стекло, высунул из окна здоровенную морду.
   — Не узнаешь? — продолжал он орать в микро фон. — Это же я!.. Это я Надьку у тебя увел!..
   Пловец тихо произнес:
   — Здравствуйте…
   — Или ты у меня ее увел?.. Ха!..
   Стоящий в тридцати метрах гаишник старательно делал вид, что не замечает тихой пробки и разговора мощностью в пятьдесят децибел.
   — Ну иди сюда, родной!
   Пловец подошел к вылезшему из броневика Крану, а тот, словно братом ему был, вдруг обнял крепко, да засосал в самые губы.
   Пловец слегка сопротивлялся, стараясь сберечь торт и цветы.
   — Владимир… — пытался он что-то сказать.
   — Да не надо отчества! — радовался встрече Кран. — Ты чего сейчас делаешь?
   — Домой иду.
   — А цветы кому?
   — Жене…
   — Жена подождет! — решил Кран и принялся заталкивать знакомца в машину. — Поехали со мною обедать! Сейчас выпьем коньячку! В „Феллини“ был?
   — Нет… Но смотрел!
   — Ну, милый, я тебе сейчас жизнь показывать стану!..
   На удивление, Пловец не особо сопротивлялся, сидел на мерседесовском диване и слегка таял от дорогого запаха кожи и еще каких-то неведомых ароматов, слившихся в единый — как будто райский.
   Они ужинали в „Феллини“ с устрицами и вином шестьдесят первого года по цене пятнадцать тысяч долларов за бутылку, ели мраморное мясо, про которое Кран рассказывал всякие небылицы — будто японцы держат быков, связанных по ногам, чтобы не ходили много, делают скотине массаж и поят лучшим японским пивом „Кирин“.
   Здесь же суетился директор клуба новых миллионеров Сереженька Барашкин. Белобрысый, с подобострастной улыбкой, он таскал Крану хьюмидор с кубинскими сигарами, и тот вонюче дымил, пуская дым в хрустальные люстры да официанткам в сиськи.
   — Ну что, Пловец! Ел ли ты когда-нибудь так?
   — Нет, Владимир, — признавался Пловец.
   — Клево тебе сейчас?
   — Клево, — соглашался знакомец, который в уме делил цену за бутылку вина на глотки. Получалось, что он за глоток вливал в себя шестьсот пятьдесят долларов. Его зарплата за два месяца…
   А потом Кран потащил его в казино, где к трем часам ночи выиграл двести штук баксов.
   — Это благодаря тебе, потому что ты новичок! — радовался хозяин рекламного времени. Он кинул две пятитысячные фишки на стол. — Это тебе, Пловец! За фарт!..
   Мужчина засунул подаренные фишки в ботинок.
   Потом он повез Пловца туда, где голые девки с вибраторами совсем нормальное явление.
   А Пловец глазел на них, словно на рыб без чешуи, и сходил с ума.
   — Какую хочешь? — раззадоривал Кран. — Угощаю! Хочешь двух или трех?.. Смотри, какие задницы!..
   Пловца так обслужили в VIPе, что он даже не поверил, что так офигительно бывает, что счастье такое случается, боялся, что сон или башню свернуло… Всяко местечко на его теле было пятикратно поцеловано…
   А когда Пловец выполз из VIPа со скошенной физиономией, с девками, чьи рты блестели, а глаза без устали блудили вокруг, Кран сидел за столиком с каким-то перцем и играл с ним в карты.
   — Генеральный госканала ТВ, — поведал Кран. — Паша… Сейчас, в дурака доиграем!
   Кто-то шепнул Пловцу на ухо, что играют на рекламное время. Ставка — весь следующий год, из трех партий. Если Кран выигрывает, то оплачивает двойную цену, если генеральный, то Кран размещает весь год на канале рекламу бесплатно.
   Не доиграли. В бардак залетел ОМОН и положил всех мордами в пол. И девок, и гостей.
   — Я вас, бля, всех, суки, похороню! — заревел Кран, за что получил мыском военного ботинка под печень. — Ну что, позорник, — продолжал орать гений рекламы. — Завтра сосать у меня будешь! Я и Божайло жопу порву, чтобы тебя, гнида, отыскать…
   Спали в съемной квартире.
   Пловцу показалось, что он во дворце. Картины, позолота, чудовищный бардак из дорогих вещей…
   Он нашел телефон и позвонил.
   — Ты где? — волновался женский голос.
   — В пизде! — почему-то ответил Пловец и повесил трубку.
   Перед тем как рухнуть рядом с Краном, он вспомнил женский образ в коротеньком халатике, из-под которого видны донельзя голые ягодицы. Он снял только один ботинок, так как в другом содержалось целое состояние…
   Пловец проснулся первым. Проверил ботинок с фишками, затем направился отыскивать ванную, чтобы вылить из себя перестой вина шестьдесят первого года. Возле входной двери он заметил тортик в мятой коробке, купленный вчера для жены и совместного чаепития. Он не вспомнил, что это за тортик, и про жену не вспомнил.
   Они завтракали на квартире, сожрав полукилограммовую банку черной икры, запив деликатес водкой. И похмелились, и опять захмелели.
   А потом Кран орал в трубку замминистра внутренних дел, что его достоинство унизили, что он не какой-то там чечен с фальшивым авизо, а русский бизнесмен, платящий налоги.
   — Я знаю, что это дело рук Божайло! Либо жопу ему порвите, либо пусть на коленях ползет извиняться! И чтобы отыскали, кто мне под брюхо ботинком ткнул! Ясно?!!
   Замминистра был на всех серьезных тусовках. Его престарелая жена была удостоена звания „Миссис „Феллини“, за что получила приз — довольно чистый десятикаратник. Сам замминистра любил живопись, и от Крана на его стенах висел Шишкин с Айвазовским.
   Когда Кран дарил замминистру Шишкина, то пьяно орал, что это самый большой Шишкин в мире!.. Через несколько лет, когда президент Украины Кучма прилетал в Москву побазарить с Ельциным, то уже бывший к тому времени замминистра продал скупщикам Кучмы своего Шишкина за серьезные лаве. Тогда-то ему эксперты и сказали, что не Шишкин самый большой, а рама. Сам холст зареставрирован, как дохлая бабка в гробу замазана гримом. Но картину купили, так как Кучма проверять не станет, а процент со сделки серьезный. К Шишкину собрали еще живописи всякой миллиона на три, и президент Самостийной одарил президента Великодержавной коллекцией русской живописи, купленной здесь же, в Москве…
   — Живи здесь, — предложил Кран Пловцу.
   — Да как-то неудобно…
   — А фигли… Чего неудобно? Неудобно быть безруким проктологом!.. Работать ко мне пойдешь!
   — Кем? — обалдел Пловец.
   — Будешь состоять при мне… Короче, станешь отсекать всех ненужных!
   — У меня только физкультурное образование… Я тренер…
   — Как раз такое мне и нужно! Двадцатка в месяц! Идет?
   Пловец чуть сознание не потерял… Через пару дней позвонил Божайло и коротко, по-военному извинился.
   — А где то изделие N 2, которое мне печень попортило?
   — Человека не отдадим, — ответил Божайло. — Человек находился на задании, исполнял приказ… — Кран хотел было заорать на недоноска, но вдруг услышал в трубку опять спокойное. — Вы, господин Кранов, третьего дня имели половую связь с двумя четырнадцатилетними особами… Есть запись…
   — Э-э, — протянул Кран удивленно.
   — Нулевой вариант? — предложил Божайло.
   — Согласен…
   Через месяц возле „Феллини“ из снайперской винтовки замочили Вано Тбилисского, которому принадлежал бардак и в котором засветили Крана. Пуля попала авторитету прямо посреди лба. Крови почти не было…
   После убийства клуб „Феллини“ стал сдуваться. Бизнесмены не любят места, в которых убивают…
   Пловец таскался за Краном повсюду, словно веревочкой привязанный.
   Кран два раза в год выезжал в Италию, где скупал всю коллекцию Джанфранко Ферре, неизменно распивая с кутюрье после культурной сделки бутылочку „Кристалла“ за тридцать пять тысяч франков. Правда, платил маэстро… Да и что говорить, таксы, которые за Крана получал на границе Пловец, составляли что-то около пятидесяти тысяч долларов… Пловец становился состоятельным человеком…
   Они пили и занимались развратом… В моменты просветления Кран умудрялся давать необходимые распоряжения но бизнесу — рисковые, такие только пьяный мог удумать. Но гениальность, как известно, не пропьешь — все получалось! Бабок было действительно море! Бабок был лом!!!
   Теперь жили в Ильинке, в историческом поместье какого-то графа. По пятницам парились в бане с министрами и проститутками, здесь же сделки совершали — купили у Виллория землицы государственной, которая через пять лег стала самой дорогой землей в мире, здесь же тусовали церковников, которые брали все больше живописью мелкой, например, Лагорио — для бань, Айвазовского… Взамен давали высшие церковные награды да грехи отпускали тотчас… Крана даже на Священный Синод пригласили как благотворителя земли Православной. Вот он похохотал, когда Владыка Северной столицы отчитывал митрополита там какого-то из Закавказья.
   — Ты, брат, совсем обезумел! — ругался старик. — Ты чего на „шестисотом“ приехал! Совсем одурел!.. У Святейшего — „пятисотый“, а ты вошь безумная!.. Взял бы „Жигуль“ на время… А там езди на своем катафалке!..
   В своей баньке Кран сдружился с Валерой, банк которого когда-то разрекламировал удачно. Сейчас бабки Крана лежали именно у Валеры. Банк считался самым крепким в России, так как Валера был специалистом по работе с правительством. Чутье имел на перемены великое. За это ему в следующее время и предложили стать помощником Президента РФ.
   Кран иногда любил припугнуть банкира ради шутки.
   — Все, Валерик, бабки у тебя забираю! — и косил глазом. — Положу к Смоленскому!
   Банкир пугался или делал вид, что пугается, но денег крановских в его „Гамме“ лежало шестьсот миллионов долларов. Глава банка виновато улыбался, а потом пили за шутку много, под песни „Битлз“, исполняемые под гитарку известным композитором, дружащим с сильными мира сего с удовольствием.
   Клево жили!!!
   Не замечали со свистом пролетающих лет!!!
   Единственное, что лишало Крана в жизни уверенности в себе и что могло включить его истинные чувства, почти умершие в остатках души, это — дочь его, Светка, выросшая в необыкновенную красавицу, еще не до конца расцветшую, но обещающую быть первой в этом подлунном мире.
   Вместе с тем Светка была на удивление скромна. Имеющая возможности неограниченные, влияние на отца безмерное, тем не менее девица не пользовалась подножными благами. Хотя уже в двенадцать лет Светка Кранова понимала, что имеет незаурядную, выдающуюся внешность, она не пользовалась отличием для достижения своих подростковых интересов.
   Но Кран… Кран, когда Светка появлялась изредка в его офисе, млел отчаянно, делал круглые глаза и улыбался трогательно, как блаженный. Он не понимал, как такое чудо могло родиться от него и Надьки, которая последние годы пила по-черному, почти как он, почти не выходя из дома.
   Улыбались трогательно и все те, кто имел счастье видеть Светку. Сладострастны тайком облизывались, воображая юную прелестницу в своих объятиях, молодые менеджеры компании просто и безнадежно влюблялись в дочку хозяина. За ней всегда следовали два огромных охранника, а на стоянке ждал персональный джип с водилой. Личную жизнь дочери Кран отслеживал и считал, что таковой времени еще не наступило.
   Светка имела кредитную карточку, на которую Кран заливал бабла немерено, но дочь тратила, как птичка малая, будто она не отпрыск миллиардера, а так… Большую часть денег матери отдавала.
   В общем, Светка была для Крана тем, кто способен мгновенно вытащить из него все то человеческое, что было в нем глубоко закопано.
   Как-то Кран с Пловцом, обожравшись водяры, дрыхли под дачным бильярдным столом. Оба без штанов, оба в трусах от Ферре.
   — Это что здесь происходит!!! Голос доходил до сознания с трудом. Это что за педерастия тут мне!!!
   Голос принадлежал Надьке, которая каким-то странным образом решила приехать в загородный дом.
   — За пять лет была лишь раз — и на тебе!..
   Кран разлепил глаза и коротко ответил:
   — Пошла на…!
   Тут и Пловец сумел прийти в сознание. Приподнял голову и, сфокусировавшись, разглядел что-то знакомое.
   Она, увидев его, от неожиданности вскрикнула. А он все еще пытался вспомнить про эту бабу.
   — Ты?!! — обратилась она к Пловцу.
   И тут тренер по плаванию вспомнил. Все вспомнил. И бассейн „Москва“, и коротенький халатик, и страсть свою безмерную…
   — Я, — ответил Пловец.
   Она почти не могла дышать, смотрела на него обрюзгшего, в одних несвежих трусах, валяющегося под бильярдным столом…
   Он тоже смотрел на нее, разодетую, как престарелая павлиниха, вся в „Версаче“, крашеная, как на блядки собралась, с водянистым лицом и силиконовыми губами…
   За ними с огромным удовлетворением наблюдал Кран. В театр не ходил, а здесь на дому!..
   — Как же так? — произнесла она, как будто в эту минуту рушился ее смысл жизни. А может быть, так оно и было?.. Образ Пловца, оставленный в прошлом, грел ее сердце своей неизменностью, а здесь — оплывшее тело да седые виски… Она почти застонала. Потом взяла себя в руки и заговорила: — Да как же ты мог?!! С этим ублюдком!.. Я всю жизнь тебя любила! Почему ты меня не отобрал у него!.. Ведь Светка твоя дочь!
   Пловец от такого сообщения чуть было не поплыл по туркменскому ковру, как по воде. Здесь вмешался Кран.
   — Врешь, сука! — с улыбочкой глядел гений рекламы из-под стола.
   — Не вру! Его ребенок!
   — Вот блудливая сука!.. Да я уже давно генетический анализ сделал!.. Ишь ты, твой ребенок!.. Только пафоса не надо!.. Вот сучье племя!..
   От бешеной злобы Надька попыталась было нырнуть под бильярдный стол, дабы выдрать мужнины бакенбарды, но здесь произошло обратное…
   Они били ее с особым упоением. Каждый за свое. Кран за загаженную жизнь, Пловец за предательство и последнюю ложь. Били тяжело, как мужика ломали. Надька сначала кричала, а потом вдруг успокоилась и просто смотрела, как мужичьи ноги рушат ее тело…
   Когда устали — разлили по стаканам. Выпили. Она попросила тоже налить. Первую выпила лежа. Вторую сидя, опершись о ногу бильярдного стола.
   После первой бутылки пошел пьяненький разговорчик, что все мужики сволочи, что Пловец — педераст, а Кран и вовсе баранотрах!
   Мужики, расслабленные водочкой, лишь похмыкивали от бабьих нападок, слегка жалели, что побили ее, все-таки общее прошлое…
   А один раз, когда Пловец пришел рано утром в офис, в котором ночевал Кран, заимевший любовь с взлетающей в топ моделью, то застал он своего хозяина с обескураженной физиономией.
   Кран сидел в роскошном кресле, огромный и совершенно голый. Трындел по телефону.
   — Да не может быть, Валер!.. Какой на хуй дефолт!.. Ты лучше скажи, где бабки мои?..
   А потом Валера приехал сам. Говорил, что предупреждал — бабки в ГКО больше нельзя держать!
   — Говорил?
   — Говорил, — печально кивал Кран. — Хотел последний раз удвоить…
   А потом Валера уехал. Он никогда не держал своих активов в госбумагах, зная, что с государством играть даже в „сладкое-горькое“ нельзя. Он не был печален. Все было гуд.
   Кран сидел в кресле и молчал два часа.
   А потом сказал:
   — Все, писец! Ни хера не осталось! Вали отсюда, Пловец!
   Пловец долго плакал, говоря, что и он по примеру Крана все бабки в ГКО бухнул, что и у него не копья не осталось!..
   — Вали! — повторил Кран. На его лице блуждала идиотская улыбка.
   Через три месяца после дефолта из снайперской винтовки был застрелен второй человек в группе компаний „Гамма“ Лев Валерианович Фишман, в молодости Лева Цеховой…
   Через семь лет виповской жизни Пловец вернулся к жене. Когда он звонил в дерматиновую дверь квартиры, другая его рука сжимала веревочку, перевязавшую коробку с недорогим тортиком. Ему даже на мгновение показалось, что это тот самый, когда-то сгнивший в Крановой квартире, торт…
   Велика женская душа… Пловца пустили, простили и отогрели… Он будто протрезвел от прошлой жизни, сходил в церковь, которую построил Кран, постоял возле икон, а затем, сняв с руки дорогой „Ролекс“ на золотом браслете, засунул его в огромную емкость, на которой было начертано: „На строительство нового храма“.
   Как-то с женой они смотрели по телевизору пасхальную службу, и на руке одного из архиереев Пловец увидел свои часы. Ошибки быть не могло. У часов было красное стекло, сделанное по спецзаказу…
   У самого Крана осталось еще кое-что. Доля в журнале, в популярном издательстве, часть музыкального канала принадлежала ему. Так что жить можно было почти по-прежнему, деньги на обычную роскошь имелись, но влияние, разухабистая власть, словно гелий из надувного шара, — испарились в мгновение. Телефон замолчал…
   Он теперь не мог орать в спецустройство из своего автомобиля, даже нарушать правила ПДД не мог. Останавливали оборзевшие менты и читали нотации.
   С Надькой они вообще не виделись. Он жил на даче в Ильинке, она бухала в Москве.
   К нему по воскресеньям приезжали париться все те же. Даже министры заглядывали по старинке, без звонка… Как и в прошлом, пел песни из репертуара „Битлз“ известный композитор. Но атмосфера посиделок изменилась. К нему, еще недавно могучему не только телом, но и властью, теперь относились с некоей иронией, а в дальнейшем и вообще как к косоглазому шуту…
   Один раз Кран не выдержал и послал всех на х…!
   У него остался товарищ, еврей Капельман из Майами, с которым они частенько играли в казино, теперь по маленькой, и обсуждали за обедом лошадей.
   Они оба любили небольшое кафе на Патриарших, где тихонько пили водочку и дотрачивали впустую жизнь.
   Многие сильные мира сего после крушения Крановой империи хотели и самого Кранова замочить, вспоминая обиды, но почему-то оттягивали смертный час рекламного гения. Один Божайло ждал своего скорого часа.
   Как-то Светка позвонила на мобильный, когда они с Капельманом ждали горячего на Патриарших. Попросилась на пляж с девочками. Она знала, что ему приятно, когда она ведет себя, как маленькая дочка. Он разрешил, только просил быть осторожной. Она обещала…