Страница:
Он поднялся на этаж, прошел длинным коридором. Подходя ближе к назначенной цели, он все чаще кивал парням в черных костюмах. Первым кивал слегка, так как это была фэсэошная молодежь с лоснящимися от частой глажки рукавами пиджаков… У самой цели располагались старые гвардейцы. Они владели костюмами, пошитыми в спецателье, и взгляды у них отличались доброжелательностью, в отличие от молодежи, рьяно ожидающей терактов… Последнему из фэсэошников, ближнему к дверям, чиновник пожал руку…
— Один? — спросил, войдя в приемную.
— Один, — ответил дежурный офицер.
Он побарабанил пальцами по двери и, не дожидаясь ответа, вошел.
Президент разговаривал с кем-то по телефону, махнул рукой, приглашая своего подчиненного садиться.
Президент вскоре закончил разговор и, улыбнувшись, поздоровался.
— Привет!
— Здравствуйте…
— Говорил с Гозлиным?
— Послал его на годик из Москвы!
— Вот так вот, — заметил руководитель страны. — Сначала плодим крыс, а потом, чтобы они сдохли, придется топить весь корабль!
— Не придется.
— Дай Бог!
Возникла небольшая пауза.
— Чего хочешь? — ухмыльнулся Президент. — Не разрешу я тебе!
— Сами летаете!
— Я-то на истребителе!
— Какая разница!
— Существенная. Здесь час полета всего. Это раз. Во-вторых — поддержка духа армии. Армия чутко реагирует на то, кто ими командует. Представляешь Брежнева в истребителе?
— Представляю.
— А после полета? 9g?
Помощник Президента улыбнулся.
— Мечты должны сбываться.
— Ну, как ты себе представляешь выпуск новостей? Сегодня к МКС стартовала ракета „Прогресс“ с помощником Президента Российской Федерации в качестве бортинженера или туриста?.. Представляешь мировую реакцию? Определенно скажут, что русские совсем взбесились! Бабки палят на дурость!
— А не надо ничего говорить, сообщать в новостях!.. Я — инкогнито… Через два месяца на станции в пересменок никого не будет трое суток, кроме двух наших и американки, которая запала там на одного нашего… В это время можно!.. Да и новости мы контролируем…
Президент задумался.
Он понимал своего подчиненного. Самого распирало попробовать все, что возможно.
— Подумаю, — пообещал. — Чего там стряслось?
— Говорят, какой-то мудак башкой о Лобное место. Я думаю, что совпало с природным катаклизмом каким-нибудь. Надо Гидрометцентр запросить…
— Ты домой?
— Домой.
— Жене привет.
— Спасибо… — он уже было направился к дверям, как вспомнил: — Кстати, забавное письмо почитал.
— Да?
— Старик-ветеран пишет. Смысл письма таков, что, когда Президент, то есть вы, едет в какую-нибудь точку, то движение по трассе перекрывается на час в обе стороны. Старик подсчитал, что если в пробке с одной и другой стороны стоят по тысяче машин, а каждая из них в среднем съедает по семь литров бензина за этот час, то две тысячи машин умножить на семь, то получается четырнадцать тысяч литров. Эти четырнадцать тысяч литров множим на 365 дней, получаем пять миллионов сто с лишним тысяч литров бензина в год, напрасно потерянных. А если сюда приплюсовать Второго, а потом всех губернаторов и их вице… Короче, дед подсчитал, что мы теряем миллион тонн бензина в год только на разъезд высокопоставленных чиновников. Миллиард литров — это почти миллиард долларов. Там дедок еще и про амортизацию, и про стоимость человеческого ресурса… В общем, миллиард…
— Холопья страна, — отозвался Президент. — Моисей — мальчик! Нам не сорок лет нужно, а четыреста… Деду приглашение пошлите на День национального единства… А я с Курмангалиевым поговорю!..
— Может быть, общественность подключить?.. Пусть с губернаторов начнут. Пусть ездят в общем потоке…
— Подключай!..
— До свидания.
— Счастливо.
Он ехал по разделительной полосе без машины сопровождения. Даже ему жирные гаишники у Триумфальной арки отдавали честь лениво, стоя вполоборота.
Он вспомнил письмо деда о президентском кортеже, велел водителю включить громкую связь, а охранник Володя рявкнул в нее оборзевшему майору:
— Стой как положено, урод!!!
Динамик выкрикнул так грозно и страшно, что гаишник с перепугу сделал глубокое приседание.
Дальнейшее разглядеть не получилось, так как БМВ шел на ста шестидесяти.
Зато в многотысячной пробке радости было через край. Оконфуженный майор скрылся в служебной машине, нажал на газ и отбыл в другую точку дислокации.
Через пятнадцать минут он был дома.
После ужина он поцеловал ее, детей и ушел до утра к себе.
Долго сидел за письменным столом и ни о чем не думал. Он умел не думать и не рефлексировать, останавливая мозг, как двигатель. В это время его силы восстанавливались, он совершенно отключался от политической жизни страны и до утра жил обычным человеком. Вот и сегодня, через двадцать минут перенастройки, он вышел из-за стола и направился к книжным полкам, на которых не было ни художественной литературы, ни тем более политической. Лишь небольшой процент философских трудов, а остальное — альбомы и книги но искусству. Он взял с полки толстенный альбом с необыкновенным количеством иллюстраций, составленный Габриэлем Кремальди, и с удовольствием поворочал тяжеленными страницами.
Он улыбался.
Уже лежа в кровати, он опять подумал об экспрессионистах. О том, что таковые существовали и что эти люди революционного сотворили в искусстве, он узнал еще на заре юности своей. И только спустя много-много лет ему удалось увидеть творения своих кумиров, что называется, живьем…
На следующий день он приехал на работу к десяти и за два часа провел три совещания-встречи. Первое — со своими прямыми подчиненными из департамента внутренней политики, от которых не приходится ждать сюрпризов. Все прошло в плановом режиме. Второе — с молодыми литераторами, оказавшимися, как и положено молодым, максималистами-наглецами. Солировал, преимущественно один, патлатый, с мощными руками кузнеца. Он обращался непривычно фамильярно, называя руководителя панибратски Валерием.
— Валерий, — интересовался кузнец хрипатым голосом. Он чуть подкашливал и смахивал на революционера-туберкулезника. — Валерий, как вы относитесь к ситуации в стране? — Пауза. — К литературной?
Этот малый его раздражал. Вообще, он часто раздражался на людей, но давно научился не выказывать этой эмоции, направлял энергию от нее в собственную улыбку.
— Я, Игорь Михайлович, — подчеркнуто вежливо отвечал чиновник, — я, Игорь Михайлович, не обозреваю литературную ситуацию в целом. Я — обычный читатель. Мне бы хотелось понять на этой встрече, нужно ли вам, молодым писателям, помогать?
— Нам надо, чтобы наши книги печатались! — продолжал кузнец. — Чтобы я мог писать, мне нужно, как и моим товарищам, государственные гранты. Нельзя совмещать работу кузнеца и писателя.
Многие из пришедших закивали в поддержку.
— Государство готово предоставлять талантливым людям гранты, — согласился чиновник. — Но талант таланту рознь! Сами понимаете, что не все талантливое, если так говорить высокопарно, не все талантливое — промысел Божий!.. Есть положительный вектор, есть и отрицательный!.. Согласны?
Очкастая девица с грязными волосами, карябающая ногтем зеленое сукно стола, уточнила:
— То есть вы имеете в виду, что искусство может происходить как от Бога, так и от Дьявола?
— Я бы сказал проще… Есть негативное искусство и позитивное! Мы готовы поддерживать позитивное.
— Это что, заказ? — почти возмутился кузнец.
— Мы не в ресторане, — улыбнулся чиновник. — Все очень просто. Мы не готовы платить за то, что идет вразрез с нашим пониманием позитивного искусства.
— Да-а, Валерий, — нахмурился молодой писатель Игорь Михайлович. — Искусство нельзя направлять ни в позитив, не в негатив! Искусство — стихия!
— Согласен с вами, Игорь Михайлович. Двумя руками — за! Тогда при чем здесь гранты и издание книг?.. Выковали сто подков, получили денежку, а в свободное время — за литературу! А уж там издадут, не издадут, заплатят или нет!.. Какая связь между искусством и деньгами?.. Вот вы, как кузнец, — можете выковать крест?
— Могу, естественно.
— А нож? Сантиметров так тридцать?
— Пару пальцев!.. Простите…
— Пожалуйста. Так зачем мне вам давать заказ на нож, которым кого-нибудь убьют, возможно?.. Я лучше профинансирую крест.
— Бывали случаи, — вполголоса и краснея проговорил совсем юный писатель с чистыми глазами. — Бывали случаи, когда и крестом убивали.
— Согласен с вами, Александр Евгеньевич!
Юноша смутился. Его впервые назвали по имени-отчеству. Он тотчас превратился в сторонника чиновника.
— Ведь убийство крестом — это исключение, тогда как ножом — правило…
Дальше чиновник долго говорил про Французскую революцию, про вытекание из ее тела кровавой философской мысли, связал сие с современной ситуацией в России, в которой не должно случиться ни бунта, ни волнений, так как Россия самодостаточна, ей не нужно выбирать дороги, по которой следовать, и за кем следовать. У России давно своя дорога, по которой она следует, хоть ее и болтает временами от обочины к обочине…
— Кстати, — добавил чиновник. — Западные не коммерческие организации тоже дают гранты нашим молодым и не очень писателям. Интересно, зачем они это делают?
Молодые писатели переглянулись между собой.
— Это очень важный разговор мы с вами начали. Я бы на вашем месте продолжил его, но уже без меня. Поезжайте в Малееву, в писательский пансионат. Я с Союзом договорюсь. И обсуждайте, на ходите аргументы!..
На том и порешили.
Молодые писатели остались довольными, некоторые, включая кузнеца, подписали чиновнику свои книжечки.
„Валерию от Игоря! Удачи!“
„Пройдет лет двадцать, и этот тоже будет грозить с трапа самолета всей России“…
Юноша оказался поэтом, а грязноволосая девица — критикессой.
С писателями покончили.
Далее он встретился с известным театральным режиссером, которого по-дружески попросил выступить в прессе с инициативой по переводу игорного бизнеса в особые зоны.
Режиссер сделал круглые глаза, так как собирался на территории своего театра открывать полномасштабное казино. В проект уже были вбуханы огромные деньги.
— Ты чего, Валер? — обалдел режиссер. — Меня же загасят!
Это решено на верхнем уровне. Не моя инициатива. Тем более ее поддерживает страна. Очень сильное политическое решение.
Режиссер молчал долго. Тетенька из прошлого, в белом фартуке и с белой наколкой на высоченной прическе, принесла кофе и печенье…
Чиновник режиссера не торопил. Выдержал его мозг с роем мыслей, как брагу, пока бурление чуть улеглось.
— Мы компенсируем. Вольем в театр крупный бюджет… Других вариантов нет…
— Насколько крупный?
— Рекордный для России. И столько же в следующие три года. Расходуешь по своему усмотрению. Хочешь в один спектакль, хочешь…
Режиссер одним глотком выпил чашку кофе и захрустел кремлевским печеньем.
— И когда?
— Завтра к тебе журналисты из „Российской“ подъедут, может быть, из „Известий“… Ну и „Первый“ с новостями… Пока хватит, я думаю… Что касается бюджета, начнем перечислять в начале недели!.. Ты, самое главное, упирай на деградацию нации, на некий новый опиум для народа! Про бабушек скажи, как у них уроды пенсии отбирают!.. Реально политически грамотная инициатива. И по-человечески!
— В общем, да, — согласился режиссер.
В этот момент в кабинете помощника Президента Российской Федерации так тряхануло, как будто в Москве случилось землетрясение, а эпицентр его как раз под Кремлем.
Режиссер, стоящий уже возле дверей, побледнел лицом, руки его мелко-мелко тряслись.
— Теракт? — спросил.
На этот раз он не смог скрыть раздражения.
— Фигня какая-то! — ответил. — Счастливо! Быстро подошел к телефону.
— И что?!!
— Все то же самое, товарищ помощник Президента! — бесстрастно ответил генерал.
— Что — то же самое?!! — он с трудом сдерживался.
— Странный человек ударился головой о Лобное место.
— Поймали?
— Не удалось.
— Сколько у вас там сотрудников?!!
— Больше ста.
— И как могли не поймать?!!
— Где-то нарушена логика, — признал ошибку генерал.
— Так восстановите! Или теперь каждый день этот убогий будет биться о наши достопримечательности?..
— Восстановим…
Он сидел в задней комнате и пытался расслабиться. Он привык ко всякой чертовщине, связан- ной с Кремлем, но очевидцем булгаковщины стал впервые.
„Да хрен с ним со всем, не буду заморачиваться“, — решил он. Посмотрел на стену, на которой висела репродукция Модильяни, и увидел рядом с нею трещину, проходящую от пола до потолка. Тонкую, едва заметную… Черт бы драл Сашу!.. Он со злостью подумал о начуправделами АП, который месяц назад закончил капитальный ремонт всего Кремлевского ансамбля… Охренели все, все более раздражался чиновник. Такое ощущение, что последний день наступил, когда воровать можно! Как с цепи сорвались!.. Ему реально было обидно, что Кремль, по которому он ходил, в котором работал несколько лет, после ремонта стал выглядеть, как театральная декорация того же Кремля. Дубовые наборные полы залили каким-то левым лаком производства Крыжопольского лакокрасочного кооператива. Вместо настоящей позолоты применили какую-то „новую“ технологию, отчего уже через месяц золотишко потускнело и стало отслаиваться… Он не верил, что исторические картины в Кремле на стенах остались подлинными… Так же он не верил в подлинность многих шедевров изобразительного искусства, выставленных на обозрение в самых крупных музеях страны… Все спиздили!
Он разглядывал трещину рядом с Модильяни и знал наверняка, что и Модильяни почти всюду подменный… Его и так в России практически нет. И экспертов нет!..
Его раздражала эта трещина. Сегодняшний день был наиболее насыщен раздражением.
Чиновник распустил галстук и на пятнадцать минут задремал.
Ему снилась Красная площадь, по которой несется ненормальный человек. Лицо его стерто, зато лицо огромного милиционера во сне ясно пропечаталось. Просто он часто мимо него проезжает… Далее ему сны не снились…
Капитану Хорошкину опять не повезло. Человек со странной физиономией пронесся как раз мимо него, почти вплотную, от него даже запах определенный исходил. Сладковатый, как от китайского ресторана. Но капитан опять почему-то его не остановил, что-то в голове гаишника замкнуло, а когда площадь тряхануло, Хорошкин понял, что его карьере наступает конец.
Уже вчера он расстроился до такой степени, что даже не притронулся к телу Ментовочки, хотя она так жаждала его любви. Он поведал будущей жене о служебных неприятностях, а она, сострадательная, подавила в себе сексуальные инстинкты, заменив их на родственные. Жалела своего мента, своего чемпиона, уложив его большую голову к себе на колени… К утру она его выходила, так что Хорошкину казалось — жизнь начата сызнова. И на тебе!.. На этот раз не простят! И все из-за рыжего сумасшедшего он лишится своего поста…
В задумчивости Хорошкин простоял полчаса, затем вытащил из кобуры табельное оружие, поднял ствол в небо и выстрелил. Зачем он это сделал, капитан не мог объяснить даже под страхом тюремного заключения. Он сам не знал, зачем…
Вечером того же дня Хорошкин находился в давешней компании офицеров.
На лицо полковника Чудова словно маска покойника была надета. Физиономия же капитана Шахидова выражала такой кисляк, что, глядя на него, верблюдом сплюнуть хотелось, как будто он лимон жевал целиком. Комитетчик был по-прежнему неестественно бледным, словно его только что отругал вампир-отец. Впрочем, так оно и было примерно. Ему досталось от генерала, который отодрал мозг своего подчиненного психологически тонко, почти уничтожив его. Оставил для того, чтобы все-таки решить проблему Лобного места.
— Ну-у?.. — протянул комитетчик.
От его „ну-у“ веяло немедленным расстрелом. Даже Чудов поежился. Внутренне он признавал свою нечаянную вину, но и фээсбэшники должны делать свое дело. Надо кольцевать проблему, решил он, переводить стрелки на ментов.
— Ты чего стрелял? — обратился он к Хорошкину.
— Не знаю…
Чемпион потупил в пол глаза, багровый физиономией от стыда.
— Как это не знаю? — прошипел комитетчик.
— Не знаю…
Безнадежную ситуацию пробовал спасти майор Шахидов. Он попытался было говорить с акцентом, но маленькая хитрость разбилась о ледниковый период в глазах комитетчика. Тем не менее Рамзан Амарович свое слово сказал.
— А стрелял он по закону. Преступник пытался скрыться, вот он и выстрелил!
— Вам уже, товарищ Шахидов, готовят персональный автомобиль для патрулирования кольцевой дороги! — с нежностью в голосе сообщил сын вампира.
— Я шаурму готовить буду у брата в ресторане, — сказал майор Шахидов. — И шашлык жарить. Когда вы придете кушать, гостем дарагим будете. Я вам плюну вам в еду для вкуса и скидку сделаю десять процентов!.. Машину для себя оставьте, может быть, работать у меня снабженцем будешь, дарагой!
Рамзан Амарович понимал, что терять ему нечего, а потому стоял довольный.
Бледное лицо комитетчика, кожа лица его попыталась притянуть к себе кровь организма, но ее в нем было так мало, что бледный пергамент лишь на мгновение порозовел.
— Да я тебя, зверь!.. — почти засвистел комитетчик. — Ах ты, чернозадый!!!
Такая его неполиткорректная невыдержанность помогла спасти ситуацию. Здесь встрепенулся полковник Чудов. Преобразился, как игрок, к которому неожиданно пришла хорошая карта, с которой можно идти ва-банк.
— Постойте, постойте! Да вы что себе позволяете! — включил Чудов грозные обертоны. — Да как вы смеете человека называть зверем! Я не позволю, чтобы наши органы были разносчиками этой заразы! — получилось двусмысленно. Полковник поправился. — Сеять национальную рознь! Насаждать ксенофобию!.. Идти против Президента России! Да кто вам право такое дал!
— Я… — рот комитетчика открылся, и он был похож на отравленную солитером рыбу.
— Не надо здесь — я!.. Здесь все пишется! Я обязательно составлю рапорт! Так этого дела не оставлю!
— Но…
— Ошибся человек! Ну, ошибся! Снимите с него погоны!.. Орден отнимите!
— Да, — поддакнул Шахидов, понимая, что ситуация выкручивается в другую сторону. Он тотчас изобразил на лице мину человека, униженного и оскорбленного…
— Снимите с него погоны, но не оскорбляйте душу! — продолжил Чудов.
— Да я сам — татарин! — успел молвить комитетчик.
— То есть татары не звери, а… Вы кто? — оборотился полковник к майору.
— Азербайджанец, — тотчас отозвался Шахидов.
— А азеры, значит, звери?!! Азерботы, по-вашему, звери, а татары нет?!
— Подойдите ко мне, пожалуйста! — попросил поцелованный вампиром татарин. Голос его дрожал.
— Чудов торжествовал победу, видом не показывал эмоций, проследовал к побежденному.
— Нулевой вариант? — предложил комитетчик шепотом.
— Вы — мой должник, товарищ Окладов! — предупредил Чудов.
— Согласен.
Дальше полковники зашептались о необходимости решать проблему. Договорились о дополнительных силах реагирования по периметру Красной площади, а также возле самого Лобного места усилить наблюдение как специальных человеческих глаз, так и дополнительного видеооборудования.
Далее Чудов поворотился к ментам и почти заревел:
— А вы, товарищи Шахидов и Хорошкин, если еще раз обосретесь, то я из вас сам шаурму сделаю!..
Гаишники поняли, что если ссудный час наступит, то не сегодня. Их как ветром сдуло!..
Чудов также задерживаться не стал, а перед уходом велел комитетчику:
— Чингисхану привет!..
Комитетчик, оставшись один, плакал от ненависти кровавыми слезами…
Чиновник проснулся от грохота… Это упала со стены репродукция Модильяни. Стекло разбилось вдребезги… Он старался держать себя в руках, но в голове проскочила мысль бросить все к чертовой матери и год прожить человеком без определенного места работы… Впрочем, он знал, что такого не случится. Откровенно признавался себе, что любит власть, что не может существовать без постоянной нескончаемой партии в шахматы, в которой, как у армрестлеров, то одна рука близка к поражению, то другая… Сколько чиновник ни анализировал, откуда у него такое бескорыстное желание власти, сколько ни вспоминал себя в ранних возрастах и переломных ситуациях, причину найти не мог. Вероятно, для желания власти причины не нужны. Желание власти — самоценное чувство. Его нельзя воспитать или развить, а тем более искать его зародыш в юности…
Валерий Рюмин путешествовал поездом Нальчик — Саратов полноправным гражданином Советского Союза. Он улыбался своей металлической улыбкой всем хлебным полям, проносящимся мимо окна, кивал маленьким станциям с многочисленными русскими бабушками, торгующими всякой снедью. В его стальном рту отражалось солнце, а глаза сами источали свет, могущий поспорить с солнечным. Вал был молод, душевно вынослив, а потому счастлив… И даже неожиданная остановка поезда в каком-то степном районе не могла смутить юношу опозданием к своему еще большему счастью. Какой-то стрелочник ошибся, и весь состав проследовал по запасному пути куда-то за двести километров в сторону. Поезд остановился у конца проложенных рельсов, в безжизненной степи, и пассажиры зажили неизвестностью, сначала возмущенной, а потом вялой и покорной… Оказалось, что поезд не может двинуться обратным ходом, что нужно ожидать толкача, который прибудет… Никому не было известно, когда прибудет толкач…
На третий день стоянки пассажиры доели своих кур, а у кого птичьего мяса было в избытке, вынуждены были с ним расстаться, так как куриные ножки и крылышки неприятно запахли.
В ресторан всегда стояла длинная очередь, так как в нем оказались неисчерпаемые запасы гречки — дефицитного продукта даже в Москве. Правда, порция каши без масла стоила, как баночка красной икры. Но людям есть было надо, потому хоть и ворчали, но платили. На гречке поднялся шеф-повар ресторана, впоследствии купивший на спекулятивные деньги лотерейный билет с выигрышем автомобиля „Волга“.
Вэл откровенно скучал в поезде. Ему поскорее хотелось в Саратов, он бесцельно гулял по составу, пока на третий день не наткнулся на купе с табличкой „Библиотечка“. Открыл его… Книгами в купе и не пахло. Куча какого-то тряпья в мешках, вероятно, истраченного постельного белья. Он уже собирался дать задний ход, как под одним из кулей разглядел край какой-то брошюры. От нечего делать нагнулся и вытащил ее… Прочитал название.
„Экспрессионисты“, автор Брушон или Бру-шен… Кто-то грязным каблуком по автору прошелся…
Все равно идти было более некуда, и он плюхнулся здесь же, на кули, пахнущие смешением человеческих запахов.
Вэл открыл брошюру и погрузился в почти непонятный ему текст. Неизвестная терминология, казалось, была должна отпугнуть юношу, но произошло ровным счетом обратное, как будто он всю жизнь интуитивно искал эти слова, наполненные каким-то волшебным, магическим свойством. Книженция оказалась написана удивительно простым языком, хотя и изобиловала вкусными непонятностями. Зато какие судьбы она раскрывала, какие стремления, подчас болезненные, описывала, как велики были страдания сердец, приводящие к великому искусству. Отрезанные уши, карлики, женщины без глаз, потоки вина и нищета с блевотиной так впечатлили Рюмина, что он, дочитавши брошюру, принялся перечитывать ее тотчас заново. А когда его глаза опять добежали до финальной строчки, руки вновь перевернули Брушона или Брушена к началу… И так без конца…
А потом явился какой-то жирный боров и принялся бить парня ногами, приговаривая:
— Ах ты, ворюга! Ишь, паразитов развелось!!! Сучонок!..
Жирдяй был обут в казенные башмаки, сделанные так, чтобы их и за десять лет не сносить. Носок правого неуемно бил под ребра, доставая почти до легких, отчего Рюмину стало совсем невозможно дышать, лишь кашель рвал его тело на части. Вместе с тем он удивлялся странной жестокости бьющего, никак не мог ее понять, а потому счел совершенно несправедливой.
Вэл впервые пожалел, что не освоил национальную борьбу, что даже каких-либо мышц не накопил, но он вспомнил, что благодаря провидению и своему отцу являегся обладателем железных зубов. Без тени сомнения он пустил свое единственное оружие в ход — изловчился, поймал ртом избивающий его ботинок, тупой носок, и что было силы сжал зубы, словно тиски.
— А-а-а!!! — услышал он. — Твою-ю-ю ма-а-ать!!!
Жирдяй вопил, казалось, на всю степь, пытался трясти ногой, но Вэл все сильнее стискивал железные зубы и был похож сейчас на боевого пса, сомкнувшего челюсти в мертвой хватке.
— Отпусти-и-и!!! — визжал служитель поезда. — Ах ты, гаденыш!!!
Но истошные крики никак не смущали парня, его зубы продолжали сжиматься, пока Рюмин вдруг не почувствовал, что часть ботинка отделилась от основной и осталась у него во рту. Вместе со вкусом гуталина он различил приторную сладость крови.
— Один? — спросил, войдя в приемную.
— Один, — ответил дежурный офицер.
Он побарабанил пальцами по двери и, не дожидаясь ответа, вошел.
Президент разговаривал с кем-то по телефону, махнул рукой, приглашая своего подчиненного садиться.
Президент вскоре закончил разговор и, улыбнувшись, поздоровался.
— Привет!
— Здравствуйте…
— Говорил с Гозлиным?
— Послал его на годик из Москвы!
— Вот так вот, — заметил руководитель страны. — Сначала плодим крыс, а потом, чтобы они сдохли, придется топить весь корабль!
— Не придется.
— Дай Бог!
Возникла небольшая пауза.
— Чего хочешь? — ухмыльнулся Президент. — Не разрешу я тебе!
— Сами летаете!
— Я-то на истребителе!
— Какая разница!
— Существенная. Здесь час полета всего. Это раз. Во-вторых — поддержка духа армии. Армия чутко реагирует на то, кто ими командует. Представляешь Брежнева в истребителе?
— Представляю.
— А после полета? 9g?
Помощник Президента улыбнулся.
— Мечты должны сбываться.
— Ну, как ты себе представляешь выпуск новостей? Сегодня к МКС стартовала ракета „Прогресс“ с помощником Президента Российской Федерации в качестве бортинженера или туриста?.. Представляешь мировую реакцию? Определенно скажут, что русские совсем взбесились! Бабки палят на дурость!
— А не надо ничего говорить, сообщать в новостях!.. Я — инкогнито… Через два месяца на станции в пересменок никого не будет трое суток, кроме двух наших и американки, которая запала там на одного нашего… В это время можно!.. Да и новости мы контролируем…
Президент задумался.
Он понимал своего подчиненного. Самого распирало попробовать все, что возможно.
— Подумаю, — пообещал. — Чего там стряслось?
— Говорят, какой-то мудак башкой о Лобное место. Я думаю, что совпало с природным катаклизмом каким-нибудь. Надо Гидрометцентр запросить…
— Ты домой?
— Домой.
— Жене привет.
— Спасибо… — он уже было направился к дверям, как вспомнил: — Кстати, забавное письмо почитал.
— Да?
— Старик-ветеран пишет. Смысл письма таков, что, когда Президент, то есть вы, едет в какую-нибудь точку, то движение по трассе перекрывается на час в обе стороны. Старик подсчитал, что если в пробке с одной и другой стороны стоят по тысяче машин, а каждая из них в среднем съедает по семь литров бензина за этот час, то две тысячи машин умножить на семь, то получается четырнадцать тысяч литров. Эти четырнадцать тысяч литров множим на 365 дней, получаем пять миллионов сто с лишним тысяч литров бензина в год, напрасно потерянных. А если сюда приплюсовать Второго, а потом всех губернаторов и их вице… Короче, дед подсчитал, что мы теряем миллион тонн бензина в год только на разъезд высокопоставленных чиновников. Миллиард литров — это почти миллиард долларов. Там дедок еще и про амортизацию, и про стоимость человеческого ресурса… В общем, миллиард…
— Холопья страна, — отозвался Президент. — Моисей — мальчик! Нам не сорок лет нужно, а четыреста… Деду приглашение пошлите на День национального единства… А я с Курмангалиевым поговорю!..
— Может быть, общественность подключить?.. Пусть с губернаторов начнут. Пусть ездят в общем потоке…
— Подключай!..
— До свидания.
— Счастливо.
Он ехал по разделительной полосе без машины сопровождения. Даже ему жирные гаишники у Триумфальной арки отдавали честь лениво, стоя вполоборота.
Он вспомнил письмо деда о президентском кортеже, велел водителю включить громкую связь, а охранник Володя рявкнул в нее оборзевшему майору:
— Стой как положено, урод!!!
Динамик выкрикнул так грозно и страшно, что гаишник с перепугу сделал глубокое приседание.
Дальнейшее разглядеть не получилось, так как БМВ шел на ста шестидесяти.
Зато в многотысячной пробке радости было через край. Оконфуженный майор скрылся в служебной машине, нажал на газ и отбыл в другую точку дислокации.
Через пятнадцать минут он был дома.
После ужина он поцеловал ее, детей и ушел до утра к себе.
Долго сидел за письменным столом и ни о чем не думал. Он умел не думать и не рефлексировать, останавливая мозг, как двигатель. В это время его силы восстанавливались, он совершенно отключался от политической жизни страны и до утра жил обычным человеком. Вот и сегодня, через двадцать минут перенастройки, он вышел из-за стола и направился к книжным полкам, на которых не было ни художественной литературы, ни тем более политической. Лишь небольшой процент философских трудов, а остальное — альбомы и книги но искусству. Он взял с полки толстенный альбом с необыкновенным количеством иллюстраций, составленный Габриэлем Кремальди, и с удовольствием поворочал тяжеленными страницами.
Он улыбался.
Уже лежа в кровати, он опять подумал об экспрессионистах. О том, что таковые существовали и что эти люди революционного сотворили в искусстве, он узнал еще на заре юности своей. И только спустя много-много лет ему удалось увидеть творения своих кумиров, что называется, живьем…
На следующий день он приехал на работу к десяти и за два часа провел три совещания-встречи. Первое — со своими прямыми подчиненными из департамента внутренней политики, от которых не приходится ждать сюрпризов. Все прошло в плановом режиме. Второе — с молодыми литераторами, оказавшимися, как и положено молодым, максималистами-наглецами. Солировал, преимущественно один, патлатый, с мощными руками кузнеца. Он обращался непривычно фамильярно, называя руководителя панибратски Валерием.
— Валерий, — интересовался кузнец хрипатым голосом. Он чуть подкашливал и смахивал на революционера-туберкулезника. — Валерий, как вы относитесь к ситуации в стране? — Пауза. — К литературной?
Этот малый его раздражал. Вообще, он часто раздражался на людей, но давно научился не выказывать этой эмоции, направлял энергию от нее в собственную улыбку.
— Я, Игорь Михайлович, — подчеркнуто вежливо отвечал чиновник, — я, Игорь Михайлович, не обозреваю литературную ситуацию в целом. Я — обычный читатель. Мне бы хотелось понять на этой встрече, нужно ли вам, молодым писателям, помогать?
— Нам надо, чтобы наши книги печатались! — продолжал кузнец. — Чтобы я мог писать, мне нужно, как и моим товарищам, государственные гранты. Нельзя совмещать работу кузнеца и писателя.
Многие из пришедших закивали в поддержку.
— Государство готово предоставлять талантливым людям гранты, — согласился чиновник. — Но талант таланту рознь! Сами понимаете, что не все талантливое, если так говорить высокопарно, не все талантливое — промысел Божий!.. Есть положительный вектор, есть и отрицательный!.. Согласны?
Очкастая девица с грязными волосами, карябающая ногтем зеленое сукно стола, уточнила:
— То есть вы имеете в виду, что искусство может происходить как от Бога, так и от Дьявола?
— Я бы сказал проще… Есть негативное искусство и позитивное! Мы готовы поддерживать позитивное.
— Это что, заказ? — почти возмутился кузнец.
— Мы не в ресторане, — улыбнулся чиновник. — Все очень просто. Мы не готовы платить за то, что идет вразрез с нашим пониманием позитивного искусства.
— Да-а, Валерий, — нахмурился молодой писатель Игорь Михайлович. — Искусство нельзя направлять ни в позитив, не в негатив! Искусство — стихия!
— Согласен с вами, Игорь Михайлович. Двумя руками — за! Тогда при чем здесь гранты и издание книг?.. Выковали сто подков, получили денежку, а в свободное время — за литературу! А уж там издадут, не издадут, заплатят или нет!.. Какая связь между искусством и деньгами?.. Вот вы, как кузнец, — можете выковать крест?
— Могу, естественно.
— А нож? Сантиметров так тридцать?
— Пару пальцев!.. Простите…
— Пожалуйста. Так зачем мне вам давать заказ на нож, которым кого-нибудь убьют, возможно?.. Я лучше профинансирую крест.
— Бывали случаи, — вполголоса и краснея проговорил совсем юный писатель с чистыми глазами. — Бывали случаи, когда и крестом убивали.
— Согласен с вами, Александр Евгеньевич!
Юноша смутился. Его впервые назвали по имени-отчеству. Он тотчас превратился в сторонника чиновника.
— Ведь убийство крестом — это исключение, тогда как ножом — правило…
Дальше чиновник долго говорил про Французскую революцию, про вытекание из ее тела кровавой философской мысли, связал сие с современной ситуацией в России, в которой не должно случиться ни бунта, ни волнений, так как Россия самодостаточна, ей не нужно выбирать дороги, по которой следовать, и за кем следовать. У России давно своя дорога, по которой она следует, хоть ее и болтает временами от обочины к обочине…
— Кстати, — добавил чиновник. — Западные не коммерческие организации тоже дают гранты нашим молодым и не очень писателям. Интересно, зачем они это делают?
Молодые писатели переглянулись между собой.
— Это очень важный разговор мы с вами начали. Я бы на вашем месте продолжил его, но уже без меня. Поезжайте в Малееву, в писательский пансионат. Я с Союзом договорюсь. И обсуждайте, на ходите аргументы!..
На том и порешили.
Молодые писатели остались довольными, некоторые, включая кузнеца, подписали чиновнику свои книжечки.
„Валерию от Игоря! Удачи!“
„Пройдет лет двадцать, и этот тоже будет грозить с трапа самолета всей России“…
Юноша оказался поэтом, а грязноволосая девица — критикессой.
С писателями покончили.
Далее он встретился с известным театральным режиссером, которого по-дружески попросил выступить в прессе с инициативой по переводу игорного бизнеса в особые зоны.
Режиссер сделал круглые глаза, так как собирался на территории своего театра открывать полномасштабное казино. В проект уже были вбуханы огромные деньги.
— Ты чего, Валер? — обалдел режиссер. — Меня же загасят!
Это решено на верхнем уровне. Не моя инициатива. Тем более ее поддерживает страна. Очень сильное политическое решение.
Режиссер молчал долго. Тетенька из прошлого, в белом фартуке и с белой наколкой на высоченной прическе, принесла кофе и печенье…
Чиновник режиссера не торопил. Выдержал его мозг с роем мыслей, как брагу, пока бурление чуть улеглось.
— Мы компенсируем. Вольем в театр крупный бюджет… Других вариантов нет…
— Насколько крупный?
— Рекордный для России. И столько же в следующие три года. Расходуешь по своему усмотрению. Хочешь в один спектакль, хочешь…
Режиссер одним глотком выпил чашку кофе и захрустел кремлевским печеньем.
— И когда?
— Завтра к тебе журналисты из „Российской“ подъедут, может быть, из „Известий“… Ну и „Первый“ с новостями… Пока хватит, я думаю… Что касается бюджета, начнем перечислять в начале недели!.. Ты, самое главное, упирай на деградацию нации, на некий новый опиум для народа! Про бабушек скажи, как у них уроды пенсии отбирают!.. Реально политически грамотная инициатива. И по-человечески!
— В общем, да, — согласился режиссер.
В этот момент в кабинете помощника Президента Российской Федерации так тряхануло, как будто в Москве случилось землетрясение, а эпицентр его как раз под Кремлем.
Режиссер, стоящий уже возле дверей, побледнел лицом, руки его мелко-мелко тряслись.
— Теракт? — спросил.
На этот раз он не смог скрыть раздражения.
— Фигня какая-то! — ответил. — Счастливо! Быстро подошел к телефону.
— И что?!!
— Все то же самое, товарищ помощник Президента! — бесстрастно ответил генерал.
— Что — то же самое?!! — он с трудом сдерживался.
— Странный человек ударился головой о Лобное место.
— Поймали?
— Не удалось.
— Сколько у вас там сотрудников?!!
— Больше ста.
— И как могли не поймать?!!
— Где-то нарушена логика, — признал ошибку генерал.
— Так восстановите! Или теперь каждый день этот убогий будет биться о наши достопримечательности?..
— Восстановим…
Он сидел в задней комнате и пытался расслабиться. Он привык ко всякой чертовщине, связан- ной с Кремлем, но очевидцем булгаковщины стал впервые.
„Да хрен с ним со всем, не буду заморачиваться“, — решил он. Посмотрел на стену, на которой висела репродукция Модильяни, и увидел рядом с нею трещину, проходящую от пола до потолка. Тонкую, едва заметную… Черт бы драл Сашу!.. Он со злостью подумал о начуправделами АП, который месяц назад закончил капитальный ремонт всего Кремлевского ансамбля… Охренели все, все более раздражался чиновник. Такое ощущение, что последний день наступил, когда воровать можно! Как с цепи сорвались!.. Ему реально было обидно, что Кремль, по которому он ходил, в котором работал несколько лет, после ремонта стал выглядеть, как театральная декорация того же Кремля. Дубовые наборные полы залили каким-то левым лаком производства Крыжопольского лакокрасочного кооператива. Вместо настоящей позолоты применили какую-то „новую“ технологию, отчего уже через месяц золотишко потускнело и стало отслаиваться… Он не верил, что исторические картины в Кремле на стенах остались подлинными… Так же он не верил в подлинность многих шедевров изобразительного искусства, выставленных на обозрение в самых крупных музеях страны… Все спиздили!
Он разглядывал трещину рядом с Модильяни и знал наверняка, что и Модильяни почти всюду подменный… Его и так в России практически нет. И экспертов нет!..
Его раздражала эта трещина. Сегодняшний день был наиболее насыщен раздражением.
Чиновник распустил галстук и на пятнадцать минут задремал.
Ему снилась Красная площадь, по которой несется ненормальный человек. Лицо его стерто, зато лицо огромного милиционера во сне ясно пропечаталось. Просто он часто мимо него проезжает… Далее ему сны не снились…
Капитану Хорошкину опять не повезло. Человек со странной физиономией пронесся как раз мимо него, почти вплотную, от него даже запах определенный исходил. Сладковатый, как от китайского ресторана. Но капитан опять почему-то его не остановил, что-то в голове гаишника замкнуло, а когда площадь тряхануло, Хорошкин понял, что его карьере наступает конец.
Уже вчера он расстроился до такой степени, что даже не притронулся к телу Ментовочки, хотя она так жаждала его любви. Он поведал будущей жене о служебных неприятностях, а она, сострадательная, подавила в себе сексуальные инстинкты, заменив их на родственные. Жалела своего мента, своего чемпиона, уложив его большую голову к себе на колени… К утру она его выходила, так что Хорошкину казалось — жизнь начата сызнова. И на тебе!.. На этот раз не простят! И все из-за рыжего сумасшедшего он лишится своего поста…
В задумчивости Хорошкин простоял полчаса, затем вытащил из кобуры табельное оружие, поднял ствол в небо и выстрелил. Зачем он это сделал, капитан не мог объяснить даже под страхом тюремного заключения. Он сам не знал, зачем…
Вечером того же дня Хорошкин находился в давешней компании офицеров.
На лицо полковника Чудова словно маска покойника была надета. Физиономия же капитана Шахидова выражала такой кисляк, что, глядя на него, верблюдом сплюнуть хотелось, как будто он лимон жевал целиком. Комитетчик был по-прежнему неестественно бледным, словно его только что отругал вампир-отец. Впрочем, так оно и было примерно. Ему досталось от генерала, который отодрал мозг своего подчиненного психологически тонко, почти уничтожив его. Оставил для того, чтобы все-таки решить проблему Лобного места.
— Ну-у?.. — протянул комитетчик.
От его „ну-у“ веяло немедленным расстрелом. Даже Чудов поежился. Внутренне он признавал свою нечаянную вину, но и фээсбэшники должны делать свое дело. Надо кольцевать проблему, решил он, переводить стрелки на ментов.
— Ты чего стрелял? — обратился он к Хорошкину.
— Не знаю…
Чемпион потупил в пол глаза, багровый физиономией от стыда.
— Как это не знаю? — прошипел комитетчик.
— Не знаю…
Безнадежную ситуацию пробовал спасти майор Шахидов. Он попытался было говорить с акцентом, но маленькая хитрость разбилась о ледниковый период в глазах комитетчика. Тем не менее Рамзан Амарович свое слово сказал.
— А стрелял он по закону. Преступник пытался скрыться, вот он и выстрелил!
— Вам уже, товарищ Шахидов, готовят персональный автомобиль для патрулирования кольцевой дороги! — с нежностью в голосе сообщил сын вампира.
— Я шаурму готовить буду у брата в ресторане, — сказал майор Шахидов. — И шашлык жарить. Когда вы придете кушать, гостем дарагим будете. Я вам плюну вам в еду для вкуса и скидку сделаю десять процентов!.. Машину для себя оставьте, может быть, работать у меня снабженцем будешь, дарагой!
Рамзан Амарович понимал, что терять ему нечего, а потому стоял довольный.
Бледное лицо комитетчика, кожа лица его попыталась притянуть к себе кровь организма, но ее в нем было так мало, что бледный пергамент лишь на мгновение порозовел.
— Да я тебя, зверь!.. — почти засвистел комитетчик. — Ах ты, чернозадый!!!
Такая его неполиткорректная невыдержанность помогла спасти ситуацию. Здесь встрепенулся полковник Чудов. Преобразился, как игрок, к которому неожиданно пришла хорошая карта, с которой можно идти ва-банк.
— Постойте, постойте! Да вы что себе позволяете! — включил Чудов грозные обертоны. — Да как вы смеете человека называть зверем! Я не позволю, чтобы наши органы были разносчиками этой заразы! — получилось двусмысленно. Полковник поправился. — Сеять национальную рознь! Насаждать ксенофобию!.. Идти против Президента России! Да кто вам право такое дал!
— Я… — рот комитетчика открылся, и он был похож на отравленную солитером рыбу.
— Не надо здесь — я!.. Здесь все пишется! Я обязательно составлю рапорт! Так этого дела не оставлю!
— Но…
— Ошибся человек! Ну, ошибся! Снимите с него погоны!.. Орден отнимите!
— Да, — поддакнул Шахидов, понимая, что ситуация выкручивается в другую сторону. Он тотчас изобразил на лице мину человека, униженного и оскорбленного…
— Снимите с него погоны, но не оскорбляйте душу! — продолжил Чудов.
— Да я сам — татарин! — успел молвить комитетчик.
— То есть татары не звери, а… Вы кто? — оборотился полковник к майору.
— Азербайджанец, — тотчас отозвался Шахидов.
— А азеры, значит, звери?!! Азерботы, по-вашему, звери, а татары нет?!
— Подойдите ко мне, пожалуйста! — попросил поцелованный вампиром татарин. Голос его дрожал.
— Чудов торжествовал победу, видом не показывал эмоций, проследовал к побежденному.
— Нулевой вариант? — предложил комитетчик шепотом.
— Вы — мой должник, товарищ Окладов! — предупредил Чудов.
— Согласен.
Дальше полковники зашептались о необходимости решать проблему. Договорились о дополнительных силах реагирования по периметру Красной площади, а также возле самого Лобного места усилить наблюдение как специальных человеческих глаз, так и дополнительного видеооборудования.
Далее Чудов поворотился к ментам и почти заревел:
— А вы, товарищи Шахидов и Хорошкин, если еще раз обосретесь, то я из вас сам шаурму сделаю!..
Гаишники поняли, что если ссудный час наступит, то не сегодня. Их как ветром сдуло!..
Чудов также задерживаться не стал, а перед уходом велел комитетчику:
— Чингисхану привет!..
Комитетчик, оставшись один, плакал от ненависти кровавыми слезами…
Чиновник проснулся от грохота… Это упала со стены репродукция Модильяни. Стекло разбилось вдребезги… Он старался держать себя в руках, но в голове проскочила мысль бросить все к чертовой матери и год прожить человеком без определенного места работы… Впрочем, он знал, что такого не случится. Откровенно признавался себе, что любит власть, что не может существовать без постоянной нескончаемой партии в шахматы, в которой, как у армрестлеров, то одна рука близка к поражению, то другая… Сколько чиновник ни анализировал, откуда у него такое бескорыстное желание власти, сколько ни вспоминал себя в ранних возрастах и переломных ситуациях, причину найти не мог. Вероятно, для желания власти причины не нужны. Желание власти — самоценное чувство. Его нельзя воспитать или развить, а тем более искать его зародыш в юности…
Валерий Рюмин путешествовал поездом Нальчик — Саратов полноправным гражданином Советского Союза. Он улыбался своей металлической улыбкой всем хлебным полям, проносящимся мимо окна, кивал маленьким станциям с многочисленными русскими бабушками, торгующими всякой снедью. В его стальном рту отражалось солнце, а глаза сами источали свет, могущий поспорить с солнечным. Вал был молод, душевно вынослив, а потому счастлив… И даже неожиданная остановка поезда в каком-то степном районе не могла смутить юношу опозданием к своему еще большему счастью. Какой-то стрелочник ошибся, и весь состав проследовал по запасному пути куда-то за двести километров в сторону. Поезд остановился у конца проложенных рельсов, в безжизненной степи, и пассажиры зажили неизвестностью, сначала возмущенной, а потом вялой и покорной… Оказалось, что поезд не может двинуться обратным ходом, что нужно ожидать толкача, который прибудет… Никому не было известно, когда прибудет толкач…
На третий день стоянки пассажиры доели своих кур, а у кого птичьего мяса было в избытке, вынуждены были с ним расстаться, так как куриные ножки и крылышки неприятно запахли.
В ресторан всегда стояла длинная очередь, так как в нем оказались неисчерпаемые запасы гречки — дефицитного продукта даже в Москве. Правда, порция каши без масла стоила, как баночка красной икры. Но людям есть было надо, потому хоть и ворчали, но платили. На гречке поднялся шеф-повар ресторана, впоследствии купивший на спекулятивные деньги лотерейный билет с выигрышем автомобиля „Волга“.
Вэл откровенно скучал в поезде. Ему поскорее хотелось в Саратов, он бесцельно гулял по составу, пока на третий день не наткнулся на купе с табличкой „Библиотечка“. Открыл его… Книгами в купе и не пахло. Куча какого-то тряпья в мешках, вероятно, истраченного постельного белья. Он уже собирался дать задний ход, как под одним из кулей разглядел край какой-то брошюры. От нечего делать нагнулся и вытащил ее… Прочитал название.
„Экспрессионисты“, автор Брушон или Бру-шен… Кто-то грязным каблуком по автору прошелся…
Все равно идти было более некуда, и он плюхнулся здесь же, на кули, пахнущие смешением человеческих запахов.
Вэл открыл брошюру и погрузился в почти непонятный ему текст. Неизвестная терминология, казалось, была должна отпугнуть юношу, но произошло ровным счетом обратное, как будто он всю жизнь интуитивно искал эти слова, наполненные каким-то волшебным, магическим свойством. Книженция оказалась написана удивительно простым языком, хотя и изобиловала вкусными непонятностями. Зато какие судьбы она раскрывала, какие стремления, подчас болезненные, описывала, как велики были страдания сердец, приводящие к великому искусству. Отрезанные уши, карлики, женщины без глаз, потоки вина и нищета с блевотиной так впечатлили Рюмина, что он, дочитавши брошюру, принялся перечитывать ее тотчас заново. А когда его глаза опять добежали до финальной строчки, руки вновь перевернули Брушона или Брушена к началу… И так без конца…
А потом явился какой-то жирный боров и принялся бить парня ногами, приговаривая:
— Ах ты, ворюга! Ишь, паразитов развелось!!! Сучонок!..
Жирдяй был обут в казенные башмаки, сделанные так, чтобы их и за десять лет не сносить. Носок правого неуемно бил под ребра, доставая почти до легких, отчего Рюмину стало совсем невозможно дышать, лишь кашель рвал его тело на части. Вместе с тем он удивлялся странной жестокости бьющего, никак не мог ее понять, а потому счел совершенно несправедливой.
Вэл впервые пожалел, что не освоил национальную борьбу, что даже каких-либо мышц не накопил, но он вспомнил, что благодаря провидению и своему отцу являегся обладателем железных зубов. Без тени сомнения он пустил свое единственное оружие в ход — изловчился, поймал ртом избивающий его ботинок, тупой носок, и что было силы сжал зубы, словно тиски.
— А-а-а!!! — услышал он. — Твою-ю-ю ма-а-ать!!!
Жирдяй вопил, казалось, на всю степь, пытался трясти ногой, но Вэл все сильнее стискивал железные зубы и был похож сейчас на боевого пса, сомкнувшего челюсти в мертвой хватке.
— Отпусти-и-и!!! — визжал служитель поезда. — Ах ты, гаденыш!!!
Но истошные крики никак не смущали парня, его зубы продолжали сжиматься, пока Рюмин вдруг не почувствовал, что часть ботинка отделилась от основной и осталась у него во рту. Вместе со вкусом гуталина он различил приторную сладость крови.