— Чего плачешь? — раздался громкий голос над самым ухом.
   Ягердышка открыл мокрые глаза и увидел перед собою толстого эскимоса в черном костюме и галстуке-удавке, с нависшим над узлом кадыком.
   — Чего плачешь? — повторил эскимос, сняв с головы бейсболку. — Или не понимаешь по-эскимосски?
   Ягердышка лежал с открытым ртом и думал о том, что старик Бердан не обманул его и в Америке живут богатые эскимосы. А этот, наверное, очень богатый — жирный и надменный!
   — По-русскы понымаешь?
   — И по-русскы, и по-эскимосски понымаю! — ответил счастливый Ягердышка.
   Он сел в кровати и зачарованно уставился на жирного, как полярный гусь, гостя.
   — А дразнытца не надо! — обиделся толстяк. — Я адвокат твой. Будем подавать прошение об политыческим убежище!
   — Ты лучше по-эскимосски говори! — предложил Ягердышка. — Язык я этот знаю!
   — Ты чукча? — поинтересовался адвокат, почесав кадык.
   — Ага.
   — Как звать?
   — Ягердышка.
   — Откуда язык эскимосов знаешь?
   — Так я… Жена у меня эскимоска!.. А тебя как зовут?
   — Меня зовут мистер Тромсе.
   — Тромсе?! — удивленно воскликнул Ягердышка. — У нас так в стойбище шамана звали. Тромсе.
   Толстяк еще раз оглядел Ягердышку и поинтересовался, кто его жена. Ягердышка ответил, что зовут ее Уклей, что взял ее вдовой.
   — А что с Кола?
   Далее чукча поведал о судьбе братьев Кола и Бала и только после рассказа понял, что жирный эскимос каким-то образом знает этих персонажей.
   — Ты наш, что ли? — спросил Ягердышка.
   — Я не ваш! — отчеканил адвокат. — Я — американец! Я отец шамана Тромсе!
   — Неужели?! — воскликнул Ягердышка и бросился на грудь эскимоса.
   Сие обильное проявление нежных чувств не обрадовало адвоката Тромсе, он оттолкнул Ягердышку на кровать и поинтересовался, жив ли еще старик Бердан.
   — Жив-жив! — радостно уверил чукча. Я его щокуром кормил. Старый только…
   — Будем подавать на политическое убежище! — повторил эскимос.
   — А что это?
   — Тебе этого знать не надо. Хочешь жить в Америке?
   — Очень! — признался Ягердышка.
   — Тогда меня слушать будешь! Слушать будешь во всем. Понял?
   — Ага.
   Более адвокат Тромсе не задержался и ушел по-деловому.
   Вот это поворот, радовался Ягердышка. Надо же, в такой большой стране встретить родственника… Почти родственника… Не зря написано: неисповедимы пути Господни!
   Поскольку делать было нечего, Ягердышка прилег на кровать и стал мечтать о том, что он станет таким же толстым и богатым, как адвокат Тромсе; как выпишет на новое место жительства жену Уклю, а родителям пошлет подарок… Какой подарок, он еще не придумал, а потому стал вспоминать о своем мишке, надеясь, что цивилизованные американцы не съедят зверя!
   А потом чукча заснул…
   И проспал он восемь часов.
   И ничего не снилось ему в этот раз.
   А разбудил его адвокат Тромсе, больно тряся за плечо.
   — В суд идем! — предупредил. А когда испугавшийся Ягердышка стал оправдываться, что ничего противозаконного не совершал, жирный эскимос пояснил: — На политическое убежище подавать станем.
   Он усадил Ягердышку в свежевымытый «Кадиллак», отчего чукча чуть не впал в столбняк, а когда добрались до здания суда, на его лице блуждала глупая улыбка.
   Глядя на своего клиента, Тромсе вспомнил, как тридцать лет назад сам пересек Берингов пролив на утлой лодчонке, оставив на Родине брюхатую жену и двух оленей. Тогда он искренне верил, что заберет родственников, как только сможет, но Америка таила в себе столько соблазнов, что все его помыслы отложились до сего дня.
   Ягердышка то и дело пытался потерять сознание лишь от одного взгляда на какой-нибудь многоэтажный дом, но жирный эскимос возвращал его в реальность болезненным щипком за ляжку.
   Адвокат Тромсе втащил Ягердышку по лестнице в здание суда, в котором, глядя на мраморные колонны, чукча стал слегка выть, за что получил подзатыльник.
   — Хочешь хорошо жить? — поинтересовался обозленный эскимос.
   Ягердышка кивнул.
   — Тогда возьми себя в руки и молчи!
   На этих словах дверь в зал судебных заседаний открылась, и они вошли в огромное помещение с множеством пустых кресел. Лишь на возвышении, в центре огромного стола, сидела обезьяна, точно такая же, какую Ягердышка видел по телевизору в военкомате. Обезьяна была одета в толстые очки, белый парик и черное пальто. В руках она держала деревянный молоток.
   Самое удивительное, что жирный эскимос поклонился обезьяне, а та, в свою очередь, блеснула белыми зубами.
   Тромсе что-то заговорил по-английски, а Ягердышка принялся дергать адвоката за рукав, пытаясь узнать, зачем адвокат разговаривает с обезьяной. Эскимос незаметно отбивался, говорил все громче, но из английской речи чукча понимал единственное слово — «Yagerdishka».
   Подзащитный не оставлял своих попыток вразумить глупого эскимоса, дергал его за рукав настойчивее, так что чуть не порвал материю.
   И вдруг произошло самое неожиданное. Обезьяна заговорила! Впрочем, она произнесла всего два слова:
   — Translate, please!
   — Политического убежиша прошу для тебя! — злобно зашептал жирный эскимос. — Говорю, что над тобой в России издевались, спаивали и преследовали за защиту малочисленных народов!
   — Это же неправда! — удивился Ягердышка. — Мне даже в армии разрешили не служить!
   — Так-так! — потер ладони адвокат и сообщил на английском, что его доверителю было отказано защищать свою бывшую Родину!
   Обезьяна покачала головой, удрученная речами Тромсе, а также видом избитой физиономии представителя малых народов, и ударила деревянным молотком. Сразу же после этого жирный эскимос утащил Ягердышку из зала судебных заседаний и сказал, что у того есть два часа свободного времени.
   — А кто это был?
   — Как кто? — не понял Тромсе.
   — Ну, эта… — Ягердышка замялся. — Ну, обезьяна. В тот же миг на лицо Тромсе накатило кровью, и он зашептал Ягердышке в самое ухо, что это не обезьяна, а старейшая судья штата Аляска.
   — Ты что, никогда негров не видел?
   И тут Ягердышка вспомнил, что в школе про негров проходили, но поскольку учебников не было, то и наглядных пособий не имелось вовсе. «Так вот какие они, негры», — покачал головой чукча, и ему стало стыдно за то, что он пожилую женщину спутал с обезьяной. А она просто негр!
   — Ты надоел мне! — заявил жирный Тромсе, утирая с шеи пот. — У тебя есть свободное время, у меня дела, так что через два часа приходи!
   — А куда идти? — поинтересовался Ягердышка. — И где мой медведь?
   — Иди в музей! — распорядился адвокат. — Напротив суда этнографический музей. Там бесплатно! А медведя тебе отдадут, кому он нужен! — и исчез, войдя в какую-то маленькую дверку.
   И Ягердышка отправился в музей. На входе он поклонился седому негру и был пропущен безо всяких церемоний.
   То, что увидел чукча в первом зале американского музея, ничуть его не тронуло и не заинтересовало. Под толстыми стеклами помещались экспонаты, которые чукча использовал в своей жизни повседневно. Гарпуны, костяные ножи, унты, всякая другая одежда воображение не воспаляли.
   Во втором зале Ягердышка немного удивился. Как смогли затолкать в стеклянные ящики всяких моржей, тюленей и собачью упряжку вместе с нартами?.. И зачем?..
   Думать об этом чукча не стал, а прошел в третий, последний зал, в котором находился лишь один экспонат.
   В стеклянном ящике помещался человек Ягердышкиного телосложения, в такой же одежде, как и чукча, с физиономией, как две капли воды похожей на Ягердышку, так что он сначала принял ящик за большое зеркало, которому скорчил рожу. Но изображение не ответило на хулиганство, а оставалось хранящим серьез.
   И только тут Ягердышка понял, что это тоже музейный экспонат.
   Его чрезвычайно потрясло то, что живого человека засунули под стекло, и он сидит перед потухшим костром как дурак, а еще более тронуло удивительное сходство экспонируемого с ним самим. Воображение Ягердышки тотчас нарисовало картину похищения его новорожденного брата и насильственное помещение под стеклянный колпак.
   Ах, вот ты какая, Америка!
   Но здесь чукча вспомнил, что родители никогда не говорили о брате-близнеце, и тут все окончательно смещалось в его голове. Он приблизился к стеклянному шкафу и, роняя слезы, заговорил:
   — Эй, брат! Ты что здесь делаешь? Наверное, родители просто не сказали мне о брате, не хотели волновать!.. Как же ты в ящике-то?..
   Но «брат» не отвечал, а смотрел куда-то вдаль, и столько в его взгляде помещалось грусти, что Ягердышкино сердце трепыхалось в груди, как пойманный воробей в ладонях, стремясь вспорхнуть к небесам!
   — Сейчас я выпущу тебя, брат!
   Ягердышка хотел было размахнуться, но тут позади него раздался голос адвоката Тромсе:
   — Так вот ты где!
   Жирный эскимос схватил его за руку и потащил к выходу, но Ягердышка упирался, не желая бросать родственника.
   — Опаздываем! — обозлился Тромсе.
   — Никуда не пойду без брата! — заявил Ягердышка и выдернул руку из цепких пальцев адвоката.
   — Какого брата? — опешил эскимос.
   — Вот! — указал чукча.
   Тромсе оглядел экспонат, пробормотал: «Идиот», — а Ягердышке перевел надпись под ящиком: «Первобытный чукча, найденный во льдах замерзшим. Предположительный возраст экспоната четыре тысячи лет».
   — Понял?! Болван!!! Мертвый он! Четыре тысячи лет мертвый! И внутри у него опилки! А теперь пошли!..
   Пока чукча пытался осмыслить сказанное Тромсе, они снова оказались в зале суда, где судья-негр что-то проговорила по-английски и ударила молоточком. После сего Тромсе уволок Ягердышку на улицу и сказал, что чукча теперь политический беженец и должен ему две тысячи долларов.
   — Ага, — согласился беженец, не зная, что такое доллары.
   — Это деньги, — пояснил Тромсе. — Их надо заработать!..
   Далее он повел Ягердышку по какой-то улице, на какой-то склад, где им выдали по представленной адвокатом бумажке клетку с медвежонком. Но чукча так был потрясен музейным экспонатом, что лишь слабо улыбнулся, когда Аляска скользнул через клеткины прутья красным язычком и лизнул его руку.
   — За углом — зоопарк! — указал Тромсе. — Пойдешь туда, найдешь эскимоса Джона, он даст тебе работу! — и вновь растворился в неизвестном направлении.
   Ягердышка побрел, куда ему было указано, порывы холодного ветра освежили его голову, а поскольку он не мог долго находиться в печали, то подумал — мало ли кто во льдах замерзал, а что похож на меня, чего не бывает!.. И зашагал веселее.
   За углом действительно располагался небольшой «ZOO», в ворота которого Ягердышка зашел смело и закричал:
   — Джон! Джон! Это — Ягердышка, от адвоката Тромсе!
   Звал чукча громко, а потому эскимос Джон явился быстро, с выпученными глазами и сжатыми кулаками.
   — Чего орешь!
   — Так на работу я, от Тромсе!
   — А чего орешь? Тихо сказать не можешь? Иди за мной…
   Они вошли в небольшое административное здание.
   — Пять долларов в час! — определил Джон на ходу. — Четыре дня отпуска в году, два дня больничный!
   — Ага, — на все согласился Ягердышка.
   — Станешь клетки чистить…
   Тут навстречу им явился высокий человек с седой головой, в клетчатой рубахе и больших ботинках. Джон поклонился ему, человек на это приветливо улыбнулся, почти уже разминулся с чукчей и его провожатым, но вдруг остановился как вкопанный, сделал шаг обратно, выхватил из рук Ягердышки клетку и, по мере вглядывания в медвежонка, что-то возбужденно заговорил по-английски.
   — Босс, — прошептал Джон. — Начальник! Говорит, что твой медведь не просто медведь!..
   — А какой?
   — Какой-то ассирийский. Ишь, взволновался как! Я его таким никогда не видел! Говорит, что морда у него вытянутая и острая, как у лисы! Только альбинос… Фантастика, говорит! Только на картинках такие медведи остались!..
   — И что? — не понимал Ягердышка. И что такое «альбинос», он не понимал, и что такое «ассирийский» — тоже.
   — А то, что ассирийские медведи вымерли две тысячи лет назад!..


7.


   Через неделю после автомобильной аварии полковник Иван Семенович Бойко находился уже в Москве. События развивались следующим образом.
   В больнице города Бологое офицер задерживаться не стал, а уже на следующее утро явился на место службы, где возбудил четыре уголовных дела по факту кражи государственного имущества в особо крупных размерах.
   Охрана палладиевых колес была подвержена искушению подземелья, и, вооружившись напильниками, четверо прапоров наскоблили аж килограмм драгоценного металла. Впрочем, были взяты с поличным и отправлены в СИЗО.
   В 10 часов 45 минут полковнику Бойко позвонил полковник с площади и попытался было резко выговорить Ивану Семеновичу, что тот влез не в свое дело, что колеса должны находиться в компетенции ФСБ. На это Бойко ответил, что имеется бумага, в которой данная уважаемая организация отказывается вести дело, считая его прерогативой МВД.
   — Ваша подпись имеется! — похрустел бумагой полковник. — Секретарша выдала!
   В прикрытой ладонью трубке послышалось: «Ах ты пи…! Я тебя, е… твою мать!» Иван Семенович осторожно положил трубку на рычаги и приказал отправить зашифрованную депешу в Москву.
   Только после этого он пустил в кабинет жену, которая бросилась к мужу, целуя руку, ввинченную в аппарат Илизарова.
   — Ванечка, — приговаривала жена, вливая в полковничий организм черный кофе из китайского термоса.
   — Машенька, — ласково вторил полковник, стараясь хоть на мгновение забыть о деле, утапливая узловатые пальцы во все еще густых волосах женщины…
   К вечеру в кабинет Ивана Семеновича, чеканя шаг, вошел дежурный прапорщик и объявил, что звонит министр внутренних дел. Дождавшись, пока посторонние покинут кабинет, полковник поднял трубку и ответил:
   — Слушаю, товарищ генерал!
   Одновременно Иван Семенович созерцал себя в зеркале с бледно-синей рукой, согнутой шурупами и винтами в фашистское приветствие.
   «В римское», — поправил себя полковник.
   — Вы, Бойко, молодец! — были первые слова генерала. — Мы хоть с вами лично не знакомы, но про вас знаю много.
   — Спасибо.
   — Завтра Президентом будет подписан приказ о присвоении вам звания генерал-майора. Через неделю вы должны находиться в Москве, там для вас будет подготовлен кабинет. Дело, которое будете продолжать в столице, представляется нам очень важным, так что получите неограниченные полномочия. Все, что посчитаете нужным доделать в Бологом, — доделывайте!.. Кстати, где предполагаете жить в Москве?
   — В квартире отца жены, — через секунду замешательства ответил полковник Бойко.
   — К сожалению, она… — министр запнулся. — Правильный выбор… За вами будет выслан самолет, как прилетите, сразу свяжитесь со мной!
   — Так точно!
   — Благодарю за службу!
   — Служу России! — с гордостью ответил полковник Бойко и закончил связь с Москвой.
   Потом хоронили Арамова.
   А еще потом одним из отделов милиции было возбуждено дело по факту исчезновения патологоанатома Ахметзянова.
   Палладиевые колеса погрузили в транспортный самолет и под охраной спецгруппы отправили в столицу. Этим же рейсом в Москву были доставлены тела погибших машиниста с помощником, проводницы Розы и почему-то тело десантника Алехи, который все-таки попал в сердце нашей Родины, хоть и мертвым, убитым в сердце.
   — Я знала, — говорила Маша, упаковывая вещи. — Была уверена, что тебя не забудут, что твои таланты пригодятся на самом высоком уровне!
   Жена говорила все это в ночь перед отъездом, когда Иван Семенович Бойко закончил, волею Божьей, все дела в Бологом и получил возможность слегка расслабиться. Он сидел в казенном кресле с алюминиевой биркой «МВД, № 666999» и пил из бокала самый дорогой коньяк, который нашли в городе.
   — Мой полковник!
   Жена присела на ручку кресла, поцеловала Ивана Семеновича в губы, поморщившись от коньячного вкуса.
   — Дай и мне, что ли, выпить!
   — Машенька, — муж плеснул из бутылки в свой же бокал и протянул жене, — я теперь генерал-майор.
   — Когда? — глаза Машеньки округлились.
   — Пять дней назад, указом Президента, — смущенно ответил генерал-майор.
   — Почему же ты мне ничего не сказал! — с упреком воскликнула Машенька и выпила до дна.
   — Забыл, — признался Иван Семенович.
   Потом они сидели молча, пока не зазвонил телефон и кто-то из подчиненных не сообщил, что самолет ожидает генерала на взлетной полосе. Под окнами тихо тарахтела единственная в городе бронированная «Волга».
   — Потрудитесь доставить к самолету из больницы Никифора Боткина! — отдал распоряжение генерал-майор. — Он полетит с нами!
   — Есть, — отозвались в трубке.
   Они посидели на дорожку всего пару секунд и впустили в квартиру двух маленьких прапорщиков и молоденького лейтенанта, которые живо перетаскали имущество в автомобиль.
   Машина рванула форсированным движком.
   На дом не оглядывались, так как ни жилье свое, ни город этот не любили.
   Молча доехали до аэродрома и через пятнадцать минут взлетели навстречу рождающемуся утру.
   — Смотри, — прошептала Маша, указывая еще выше в небо. — Полярная звезда.
   Иван Семенович в этот момент глядел не на небо, а на землю, на могучие русские леса — черные и дремучие…
   А где-то внизу, по дремучему русскому лесу, мчался, не разбирая дороги, некто злобный и освещал себе путь недобрым сиянием глаз. От тяжелого бега с рельсом на плече язык злобного не удерживался во рту, а, свешиваясь, капал желтым.
   Летели меньше часа и приземлились в Чкаловске, где генерала и его жену ждал «мерседес» с мигалками, две «Волги» сопровождения и машина «скорой помощи» с такой же цветомузыкой на крышах.
   Никифора Боткина загрузили, а врач «скорой» поинтересовался:
   — Куда его, бессознанного?
   — В Боткинскую, — пожал плечами Иван Семенович.
   Рванули на огромных скоростях к Москве и скоро были дома.
   — Спокойного утра, товарищ генерал! — попрощался сопровождающий полковник и мягко закрыл дверь.
   Маша включила свет и тихо охнула.
   Квартира была абсолютно пуста. Даже стула не было… Зато на полу гостиной, на листе газеты, обнаружилось несколько пачек с долларами, а на верхней было написано от руки: «Потратьте на обстановку». Рядом лежал мобильный телефон.
   — Доброе утро, Машенька.
   Полковник обнял жену и предложил позавтракать. Она вопросительно обвела взглядом квартиру.
   — В «Арагви», — уточнил генерал.
   Далее они завтракали под неустанным оком охраны, а потом посетили ЦПКиО, где долго стояли под колесом обозрения и делали то, что обычно люди в их возрасте наблюдают по телевизору, — они целовались…
   Полковнику Штыкову, возглавляющему охрану новоиспеченного генерала, эти нежности не понравились. Густо сплюнув, он позвонил из машины и поинтересовался, как идет закупка мебели для квартиры Бойко. Ему ответили, что все нормально, кухня в квартиру уже установлена, и спросили, плазму покупать или обыкновенный.
   — Чего?.. — не понял Штыков.
   — Телевизор какой?
   — Обыкновенный, — уточнил начальник охраны и снова сплюнул, на сей раз себе на ботинок…
   В понедельник генерал-майор был на приеме у министра МВД. Они разговаривали как люди штатские, безо всяких обиняков.
   — Знаете, сколько стоят ваши колеса?
   Иван Семенович развел руками.
   — Больше пятидесяти миллионов.
   Министр был мужчиной крепким, спортивного телосложения, человеком русским, но со сросшимися бровями, а также с проплешинами в прическе. Он посмотрел на Бойко внимательными, уставшими глазами, думая, спросит ли визави: «Миллионов чего?» А он скажет утомленно и буднично: «Долларов, конечно».
   Но Иван Семенович и без подсказки министра знал, что в долларах, а еще он знал, что цену генерал занизил, а потому позволил себе вопрос:
   — А где сейчас колеса?
   — В надежном месте. — Министр был краток. — Итак, что у нас по делу?
   — Мало чего, — ответил Иван Семенович. — Дело чрезвычайно странное…
   — В чем странность?
   — До сих пор непонятно, откуда взялись эти вагоны…
   Министр кивнул головой: мол, продолжайте.
   — Вагон и локомотив абсолютно новые, первый раз в рейсе.
   — Что здесь странного? — Министр почесал заросшую волосками переносицу.
   — А то, что мы проверили вагоностроительный завод. Там никогда не производили этих вагонов, а также локомотива.
   — А вы что хотели, чтобы они легально их строили?
   — Какая разница, легально или нелегально. Вероятно, смысл был в том, чтобы переправить палладий в Москву, — Иван Семенович сделал паузу. — Лучше даже, если бы это были легальные вагоны, меньше подозрений.
   — Арестовали руководство вагоностроительного?
   — Так точно.
   — Говорят что-нибудь?
   — Говорят, что понятия не имеют про вагоны! Невозможно на заводе утаить левый заказ.
   — Пытали?
   — Что? — Иван Семенович едва не поперхнулся.
   — Специальные средства воздействия применяли?
   — Никак нет!
   — Примените! — Министр вновь почесался. — Что насчет машиниста и его помощника?
   — Жены говорят, что, как обычно, мужья ушли в рейс… Требуют, чтобы отдали тела для захоронения.
   — Потерпят! Кто еще был в поезде?
   — Проводница Розалия Семенович и студент медицинского института Михайлов А. А. Студенческий билет нашли.
   — Что значит «А.А.»?
   — Расшифровать инициалы не представляется возможным. Такой студент ни в одном из медицинских не значится.
   — Что говорит?
   — Все, кто находился в составе, погибли. В том числе и студент Михайлов.
   — Жаль, — посетовал министр и попытался вырвать из переносицы волосок.
   — Дело в том… — Иван Семенович поерзал в кресле. — Дело в том, что тело так называемого студента Михайлова исчезло из морга.
   — Как исчезло?
   — Также исчез и патологоанатом Ахметзянов.
   — Тоже мертвый?
   — Живой.
   — Что же получается? — Министр покрепче ухватился за волосок, тот скрипнул и выдернулся. — Получается, что он труп упер?
   — Может быть.
   — В розыск объявили маньяка?
   — В местный.
   — Объявляйте в федеральный, — приказал министр, затем встал, одернул китель и, не дожидаясь ответа, отдал честь, тем показав, что прием закончен.
   Честь Иван Семенович в ответ отдать не мог по причине аппарата Илизарова, а потому вытянулся и кивнул головой…
   Никифор Боткин очнулся на третий день пребывания в Москве в отдельной палате, с цветами на тумбочке и телевизором. В вену капал физиологический раствор или еще что, а вокруг была такая тишина, что хирург подумал, будто вовсе не приходил еще в сознание, а пребывает в глубинах подсознания, о котором некогда поведал Зигмунд Фрейд.
   В городе Бологое ни в одной больнице таких палат не было, уж об этом Никифор знал наверняка.
   Тем не менее, находясь в глубинах своего подсознания, Никифор ощущал сильную головную боль, плохое зрение правым глазом, но вместе с тем необыкновенную тягу к жизни со всеми ее коллизиями и радостями.
   Тело Никифора встрепенулось, а подсознание устремилось оплодотворить сознание.
   Пыхнуло из форточки морозцем, Никифор Боткин окончательно вошел в себя и несколько испугался чужих заоконных запахов… Он попытался приподняться, но в голову словно чугуна залили, а потому Никифор лишь жалобно застонал.
   На его стон явилась медсестра, та, с которой он делил диванчик в ординаторской, которая вытянула из него сексуальную энергию, на время опустошив душу от гениальности. Увидев искус во плоти, хирург Боткин застонал еще жалобнее и запекшимися губами произнес:
   — Я больше не могу!..
   — Я приехала, как только узнала, что тебя перевели в Москву! — Медсестра улыбнулась почти материнской улыбкой, в которой Никифор заподозревал знак ненасытности матки, желающей заполучить от него плод: не дитя человечье, а его гениальность.
   — Я знаю-ю, — прошептал Боткин. — Ты хочешь стать гениальной вагиной!
   — Ой! — вскрикнула медсестра, которая в действительности хотела лишь прижать голову несчастного к своей не слишком большой груди и укачать ее, болезную, чтобы муки отошли от мозга. Она никак не могла думать о таких сублимативных материях! Для этого у нее многого не хватало в сером веществе, а потому она с ужасом предположила, что военный хирург чересчур поковырялся в извилинах Никифора, нарушив мыслительные закономерности.
   — Не дамся я твоей вагине! — Никифор нашел в себе силы приподняться. — Уж лучше умру, чем расплескаюсь в твою утробу! — И добавил: — Катька!
   Потом он закричал: «Сука, сука!» — и с неистовой силой принялся биться головой о спинку кровати.
   Медсестра бросилась к Никифору, обхватила любимую голову и заговорила на ушко любимому что-то ласковое, успокаивающее, так что Боткин и впрямь, еще немножко потрепыхавшись рыбешкой, успокоился и закрыл глаза. А еще через несколько секунд сознание вновь ушло от него…
   Медсестра не отпускала Никифора, а все качала и качала тело с перемешанным сознанием и подсознанием, как вдруг заметила вздыбившееся одеяло в области живота больного. Потрогала пальчиком и убедилась, что не одеяльная складка это, а самая что ни на есть мужская плоть, исполненная в камне.
   В палату явился врач и предупредил любовницу Катю, что такое состояние дел, то есть частая потеря сознания, может продолжаться еще долго. Медсестра указала на одеяло пирамидкой, на что врач ответил, что и такое бывает, две операции на открытом мозге все-таки.