Липскеров Дмитрий. Сорок лет Чанчжоэ

   — Я так понимаю, — продолжал Гоголь. — Я так понимаю, что в самый последний момент Ягудин ощутил желание полета. Он понял, что человек создан не только чтобы пачкать свои ноги о землю, а произведен Богом для полетов в бесконечных просторах Вселенной. Мы просто пока еще не осознали свой дар и не научились им пользоваться! Но мы обязательно осознаем и научимся!.. Мы полетим. Мы воспарим к небесам и уподобимся вольным птицам. Мы поднимемся выше облаков и уже никогда над нашими головами не будет черных туч. Свободные лучи солнца и голубое небо. Птицы и мы. Мы и птицы… — Физик простер руки над народом. — Мы построим гигантский воздушный шар и вознесемся. И ни один увечный, ни один слепой, горбатый и слабоумный не останется на этой земле. Мы полетим все! На нашем шаре хватит места для всех! Наше счастье — это воздушный шар минус гравитация всей земли!
   — Что, корейцев тоже возьмем? — спросил голос из толпы.
   — Ну, если они захотят… — замялся физик.
   — А я вот летал на аэроплане, — подал из толпы свой голос мелкий мужичонка и сплюнул под ноги семечковую шелуху. — Летал выше птиц и выше облаков. Никакого счастья там нету! Али мне не встречалось?..
   После лирического выступления физика Гоголя траурный митинг закончился. Народ потянулся с площади, каждый в свою сторону. Но что-то такое произошло с людьми непонятное — то ли смерть Ягудина подействовала на них печальным образом, то ли его фантайтический полет или слова Гоголя затронули их души, но почти у каждого внутри появилась какая-то несладкая маета — предчувствие чего-то нехорошего, как будто вскоре зубы заболят.
   На следующий день в городе все газеты вышли с выступлениями всех ораторов.
   Речи были изрядно отредактированы и выглядели почти приличным образом. Чанчжоэ самым достойным манером попрощался с погибшим героем, оплакав его и помянув. И только газетенка поручика Чикина — Бюст и ноги" поместила на первой странице глумливую карикатуру, изображающую летящего над землей купца Ягудина, из ширинки которого торчит первопричинное место в виде якоря, мешающее герою унестись в заоблачные высоты. И подпись: — Чтобы взлететь, надо сорвать все якоря!" Эта карикатура вызвала в городе скандал. Поручика даже хотели отдать под суд за оскорбление памяти покойного, но на закрытом совещании правоохранительных органов шерифу города открылся истинный смысл подписи.
   — А не аналогия ли это со смертью графа Оплаксина? — спросил он у собравшихся юристов. — Не имел ли в виду поручик Чикин, что только душа скопца способна к полету и святости, как душа Ван Ким Гена? Если так, то не можем же мы осудить человека за религиозные взгляды, отличные от наших!
   Юристы решили сначала допросить поручика, а уж потом выносить свое решение.
   Поручик, увидев возможность избежать наказания, подсказанную самим шерифом, подтвердил религиозную подоплеку карикатуры,заявив, что вскоре сам собирается стать каженым и ехать в Первопрестольную бить в Ивановский колокол.
   Поручика решили не привлекать к суду и отпустили с миром, глядя с состраданием на его брюки с выпирающим из них хозяйством.
   Постепенно жизнь в Чанчжоэ наладилась на старые рельсы и пошла своим чередом.

17

   К назначению на роль начальника охраны куриного производства отец Гаврон отнесся философски. Это было личное распоряжение митрополита Ловохишвили, а приказы командования, тем более церковного, не обсуждаются и не подвергаются сомнениям.
   Отцу Гаврону выдали семизарядную винтовку системы — фоккель-бохер" и отвели ему место на вышке, возведенной над — климовским" полем. Монах целыми днями просиживал на вышке, кутаясь в овчинный тулуп и созерцая с высоты куриное море. Иногда от такого многоцветия в глазах отца Гаврона рябило, и он закрывал их, отключаясь от кудахтанья и думая о чем-то своем.
   Раз в три часа монах откупоривал большую бутыль с формолыо и наливал себе стаканчик, чтобы умерить болезнь. Полечив себя, он вновь отключался от мирской жизни, смотрел в никуда и уплывал в какие-то туманные дали.
   Отец Гаврон постригся в монахи, когда ему исполнилось сорок три года. До пострига это был обычный человек, в меру религиозный, и звали его Андреем Степлером.
   И отец, и дед, и прадед монаха были садовниками, а следовательно, и Андрею было на роду написано продолжить садоводческую династию. Что он и сделал, с малолетства прививая, окапывая и удобряя. В отличие от предков мальчик отнесся к своему делу творчески — не только как производственник, но и как ученый-экспериментатор. Нытьем и мольбами он уломал отца купить ему учебники по ботанике и просиживал над ними ночи напролет, грезя волшебными семенами, из которых можно вырастить хлебное дерево. Андрей брался за любую культуру, попадающуюся ему под руку. Он экспериментировал с клубникой, пытаясь скрестить ее с крыжовником, колдовал над вишней, мечтая, чтобы она стала такой же крупной, как азиатская слива, но особенно ему нравилось работать с яблонями.
   В четырнадцать лет Андрею удалось вывести новый сорт яблок, который он назвал в честь любимой бабушки, скончавшейся до его рождения. — Фрау Мозель", сладкие и сочные плоды, мгновенно получили признание не только в Чанчжоэ, но и далеко за его пределами. В сад юноши стали наведываться селекционеры со всех ближних и дальних окрестностей, дабы перенять садоводческий опыт человека, создавшего удивительную — Фрау Мозель". Когда посетители, ожидавшие лицезреть убеленного сединами новатора, видели вместо этого безбородого подростка с оттопыренными ушами, их лица краснели от смущения и они долго не решались высказать свои пожелания. Но вскоре, обезоруженные бесхитростностью мальчика, его искренним радушием и улыбкой, они расслаблялись и с удовольствием наблюдали, как Андрей применяет на практике все свои теории по созданию новых фруктовых сортов.
   К восемнадцати годам на счету Степлера уже было шесть новых яблочных сортов.
   Ему таки удалось скрестить клубнику с крыжовником, а вишни стали размером хоть и не с азиатскую сливу, но изрядно покрупнели.
   Как-то ранним осенним утром возле дома Андрея Степлера остановилась нарядная карета с двумя напудренными лакеями на запятках. Дверка открылась, и из нее появился небольшого роста человек в мундире, обшитом золотом.
   Из дома высыпало все семейство Степлеров, заспанное, но любопытствующее, кто бы это мог быть такой столично-франтоватый.
   — Кто из вас Андрей Степлер? — спросил человек, — Плодовита Россия талантами, — сказал незнакомец. — Что ни дом, то талант, что ни город, то родина гения!..
   Я граф Опулеску — поверенный Его Величества Самодержца России. Надобно мне, чтобы ты в полгода произвел на свет красивый и вкусный фрукт, доселе невиданный! Чтобы не было в природе ничего похожего и подобного! Понял?
   — Тебе нужно или царю? — спросил дед Андрея.
   — А с тобой, старик, я разговора не веду!
   — Ну и езжай своей дорогой, — махнул рукой дед. — У Андрюшки и без твоего фрукта дел навалом! Езжай, любезный!
   — Ну и семейка, — подумал про себя граф Опулеску. — Если бы не причуда царя, всех бы порубал!" Поверенный вытащил из-под мундира грамоту с сургучом и протянул Андрею:
   — Вот тебе царский указ! И помни: полгода сроку!
   На этом Опулеску забрался в карету и отбыл в своем направлении.
   Через полгода царю на десерт была подана неизвестная ягода с удивительным вкусом. Ягода пьянила, сластя язык, и будоражила воображение юношескими фантазиями.
   — Что за ягода? — спросил царь.
   — Драгомилка, — ответил повар.
   — Не слыхал… А где взяли?
   — Так по вашему указу. Чанчжоэйский селекционер Андрей Степлер произвел.
   — Ах да!.. — вспомнил царь. — Славная ягода!
   — Более царь ничего не сказал, доел ягоды и отправился на военный совет.
   Когда Андрею исполнилось двадцать пять лет, он влюбился. Девушку звали Дусей, и была она вся хлебная и соблазнительная. Дусе тоже нравился Андрей, ей льстило, что ухажер известен не только на всю округу, но даже и самому царю, если народ не врет. Она даже была готова выйти за садовода замуж, но, видимо, бес толканул ее под ребро, или еще что — только когда молодой Степлер, обравшись с духом, сделал ей предложение, она ответила, что обязательно за него выйдет, но лишь тогда, когда он произведет на свет синие яблоки.
   — Пусть они станут свадебным подарком! — сказала Дуся и тут же поняла, что натворила, ведь для выведения нового сорта яблок понадобится не менее года.
   Девушка была слишком горда, чтобы отказаться от своего условия, а оттого Андрею ничего не оставалось делать, как взяться за работу.
   Селекционер трудился не покладая рук, подбирая яблоки с проблесками синего и неутомимо скрещивая их. Все, казалось бы, шло как надо. Прививки распустились весной яблоневым цветом, к середине лета цветки превратились в зеленые яблочки, и Андрей в уверенности своей назначил день свадьбы.
   Но, как оно зачастую бывает, человек предполагает, а звезды располагают.
   Яблоки поспели и попадали на черную землю, но среди них не было ни одного синего плода. Были и красные, и желтые, и разноцветные, но, увы, ни одного синего.
   — Может быть, тебе на следующий год повезет! — сказала Дуся в своей горделивой жестокости. — Подождем следующей осени.
   Но и на следующий год не получилось синих яблок.
   Семнадцать лет Андрей отчаянно трудился, чтобы достичь желаемого, а Дуся, поникшая в своем девичестве, по привычке ждала обусловленного свадебного подарка, такая же гордая, как и много лет назад.
   Осенью Андрей собрал урожай, в котором нашел черное яблоко. Садовод понял, что разгадка близка и что на следующий год он получит синие яблоки и наконец женится. Он ничего не сказал своей возлюбленной, а стал терпеливо пережидать зиму.
   Весной Андрей сделал новые прививки, а осенью яблоня осыпалась синими плодами.
   — Я женюсь, — сказал Андрей своему отцу, собрав яблоки в лукошко.
   — На ком, сынок? — спросил Михаил Драгомилович.
   — На Дусе, папа. Ты же помнишь ее.
   — Так она же замужем! — удивился отец.
   — Как замужем?!
   — Разве я тебе не говорил?.. Уж второй год.
   Андрей уронил лукошко, и синие яблоки раскатились по полу.
   — Второй год за порядочным человеком… За капитаном Ренатовым, что ведает хозяйством в дивизионе Блуянова…
   Через полгода Андрей заболел. Доктор Струве поставил диагноз — диабет.
   Хорошего лекарства от этой болезни не существовало, а оттого врач смотрел на больного с человеческим состраданием.
   Но будучи естествоиспытателем, привыкнув работать со всякими удобрениями и химикатами, Андрей вскоре изобрел чудотворную жидкость, поддерживающую его больной организм, и назвал ее формолыо.
   А еще через два месяца умер отец Андрея Михаил Драгомилович. Схоронив на городском кладбище последнюю родную душу, сорокатрехлетний садовник продал свое хозяйство и постригся в монахи. Все вырученные деньги он передал чанчжоэйскому монастырю, а также принес ему в подарок бережно выкопанную яблоню, родящую синие плоды, которую и посадил в монастырскую землю.
   Эти синие яблоки и приносил митрополит Ловохишвили на городской совет.
   Нельзя сказать, чтобы отец Гаврон часто вспоминал свою жизнь. Нет. Он не был тем человеком, который любит смаковать свои горести, бередя душу нарочными воспоминаниями. Если же что-то и напоминало в природе отцу Гаврону его несбывшиеся мечты, то монах в такие моменты просто грустно вздыхал и читал про себя какую-нибудь длинную молитву. Это помогало.
   Безусловно, он простил Дусю сразу, оправдав ее поступок тем, что сам не обладал достаточным садоводческим талантом, дабы в первый год произвести на свет синие яблоки.
   Судьба Дуси тоже сложилась не лучшим образом. Побыв несколько времени счастливо замужем, она во время знаменитого чанчжоэйского нашествия разом потеряла все — и своего возлюбленного, разорванного на кусочки ошалелыми курами, и дом, рухнувший теплыми стенами внутрь.
   Отец Гаврон по-свойски, по-родственному отпевал капитана Ренатова, а вернее, то, что осталось от отставника, — небольшой сапог, наполненный кровавой жижицей.
   Через некоторое время, через год, что ли, он встретил Дусю на городском базаре. Они постояли несколько возле картофельных гор, смотря друг другу в глаза.
   — Как ты, Андрей?" — спрашивали Дусины глаза.
   — Ничего", — отвечали Андреевы.
   — Может быть, что-нибудь изменим в нашей жизни?" — хлопала ресницами женщина.
   — Ушло наше время. Поздно".
   — Ну что ж, Андрей, — сказала Дуся на прощанье. — Всего тебе хорошего…
   Отец Гаврон поежился от ветра, забирающегося ледяными лапами под его тулупчик, и посмотрел вниз с вышки. Что-то в курином столпотворении, какая-то дисгармония привлекла его внимание. Монах пригляделся, прищурив глаза, и различил ползущую на четвереньках фигуру. Куры шарахались в разные стороны от крадущегося, наскакивая друг на друга и недовольно кудахтая.
   — Вор", — подумал отец Гаврон и тут же спохватился: зачем кому-то понадобилось воровать кур, когда их и на воле достаточно.
   Монах еще более внимательно пригляделся и увидел, как человек ловко схватил рыжую курицу за крыло и свернул ей в одно движение шею. Через мгновение он произвел ту же процедуру с другой несушкой, а затем и с третьей.
   — А ну-ка стой! — закричал с вышки Гаврон. — Стой, стрелять буду! — И передернул затвор — фоккельбохера".
   Человек поднялся с четверенек и рванулся к бетонной стене, стараясь с разбегу наскочить на нее и перепрыгнуть. С первой попытки ему это не удалось, а со второй он дотянулся до бетонного края, закинул на него ногу, но застрял, удерживаемый колючей проволокой.
   — Слишком малого роста вредитель, — подумал монах. — А то бы перескочил!" Гаврон спустился с вышки и побежал к ограде, распугивая на бегу жирных кур.
   — Господи, — подумал он, добежав до стены. — Да это же мальчишка!"
   — А ну слезай! — приказал монах.
   — Не могу, — ответил Джером.
   — Почему это?
   — Потому что застрял. Проволока в ноги впилась.
   Монах поглядел на стену и заметил, как из голой ног мальчишки сочится кровь.
   — Ты, это, не шевелись, — предложил отец Гаврон. — Я сейчас за лестницей схожу.
   Монах отправился за лестницей, размышляя, зачем мальчишке понадобилось сворачивать курам шеи. Садист, что ли, предположил он. Среди детей много садистов …
   Между тем Джером висел на стене и думал, что с ним произойдет, когда вернется с лестницей отец Гаврон и снимет его. Мальчик попытался отцепиться самостоятельно, но ежик колючей проволоки еще крепче впился в его ляжку, вгрызаясь в самое мясо.
   — Бить будет", — подумал Джером.
   Через несколько минут отец Гаврон воротился, волоча за собой длинную лестницу, подставил ее к стене и, скинув тулупчик, забрался на стену.
   — Больно! — взвизгнул Джером, когда монах попытался вытащить из его голой ноги железную колючку.
   — Терпи! Не я вором прокрался на производство, а ты.
   Мальчик закусил губу от боли, а монах расшатывал проволоку, зубьями зацепившуюся за кожу.
   — Сейчас!.. — И резко дернул.
   — У-У-У' — завопил Джером.
   Отец Гаврон отвел мальчика в охранное помещение, где туго перебинтовал его поврежденную ногу, затем наладил самовар и, разомлевши в тепле, кинул свой тулупчик в угол.
   — Ты кто? — спросил он Джерома.
   — Воспитанник Интерната имени Графа Оплаксина.
   — Как звать?
   — Джеромом.
   — А фамилия?
   — Ренатов.
   — Ренатов? — удивился монах. — Ты Ренатов?
   — А что? — удивился в свою очередь такой реакции Джером.
   — Нет, ничего… Просто я знавал одного человека с точно такой же фамилией, как у тебя.
   — Кого?
   — Да так… К тебе он не имеет никакого отношения. Был когда-то такой капитан Ренатов, царство ему небесное…
   — Это мой отец, — сказал мальчик и поморщился от боли в ноге.
   — Как твой отец? — изумился монах. — У капитана Ренатова не было детей!
   — Были.
   — Да ведь не было! Я бы знал об этом!
   — Отпустите меня, — попросил Джером. — У меня нога болит!
   — Вот интересно-то!.. Сын капитана Ренатова… А зачем же ты курам головы сворачивал?
   — Зачем, зачем!.. Они заклевали моего отца!.. Ну отпустите! — взмолился мальчик.
   — Да ты хоть чаю попей! — засуетился монах над кипящим самоваром. — Согрейся!
   Поди, совсем замерз в коротких штанах!
   — Ладно, — согласился Джером. — Чаю попью.
   Отец Гаврон разлил по стаканам чай, достал из шкафчика что-то, завернутое в тряпочку, развернул ее и выложил на блюдце медовые соты, блестящие точно так же, как самоварный бок, и полные густого тягучего меда.
   — Ешь, — предложил он. — Согревайся.
   Мальчик взял янтарный кусочек и равнодушно принялся его посасывать, запивая чаем. Иногда он косился на отца Гаврона, словно проверяя того — не задумал ли он какую-нибудь пакость. Но монах покойно пил свой чай, позвякивая стаканом о блюдце, и смотрел в ответ на Джерома с какой-то грустью, словно вспоминал что-то сентиментальное.
   — Надо же, сын капитана Ренатова, — сказал себе под нос отец Гаврон. — Ну ладно, пусть будет так.
   — А вы чего, сторож? — спросил Джером.
   — Сторожу, — ответил монах.
   — А как же вы — монах и с ружьем? Застрелили бы меня?
   — Застрелить бы не застрелил, но в воздух бы пальнул.
   От горячего чая лоб мальчика заблестел мелкими капельками пота.
   — Первый раз вижу монаха с ружьем, — сказал он.
   — Что поделаешь, все когда-то происходит в первый раз…
   Отец Гаврон задумался, взял было кусочек медовых сот, но затем положил его обратно на тряпочку.
   — Все ж ты кур не убивай. Твари-то они живые. Не ты им жизнь давал, не ты и забирай.
   — А чего их здесь так много? — спросил Джером, пережевывая воск и завязнув в нем зубами. — Чего они к нам в город пришли? И вообще, чего они все время клюют, жрут без конца?!
   — А это только одному Богу известно.
   — Я так вот считаю, — продолжал мальчик. — Если в природе кого-то много, значит, произошла какая-то ошибка. Обычно те, кого много, не приносят пользы, зачастую только вред. А те, кого мало — благородны. Вот, например, лоси. Их мало, они красивы, никому не причиняют зла, просто живут себе, пережевывая травку. Очень хорошее животное.
   — Людей тоже много, — заметил монах.
   — А что люди? Лучше бы стало, если бы их было столько же, сколько лосей. Да, людей много, а потому им всегда чего-то недостает. Поэтому они ищут и делят то, чего мало. Люди едят лосей после охоты, и лосей от этого становится еще меньше.
   Джером глотнул из стакана остатки чая, звучно рыгнул и вытер рукавом губы.
   — Отпусти-и-те меня!.. — внезапно заканючил он. — Мне идти-и надо… Меня и так все бьют!.. Мне совсем не хочется, чтобы вы меня би-и-ли!..
   — Да кто ж собирается тебя бить! — рассердился отец Гаврон. — Иди себе на здоровье на все четыре стороны!
   — Спасибо за чай, — сказал мальчик обычным голосом и направился к выходу.
   Возле дверей он обернулся: — А вы любите курятину?
   — Что?.. Курятину?.. Нет, я вегетарианец, — ответил монах.
   — А-а, — кивнул головой Джером и выскользнул наружу.
   — Странный мальчик, — подумал отец Гаврон. — Считает себя сыном капитана Ренатова и сворачивает курам шеи…" Пробили часы.
   Пора лезть на вышку, спохватился монах, натянул тулупчик и повесил на плечо семизарядный — фоккельбохер".
   — А действительно, чего у нас в городе столько кур? — задумался отец Гаврон, созерцая с вышки океан из перьев и гребешков. — Чего они пришли? Чего клюют безостановочно?.. Хорошо это или плохо, что их так много?.." Монах откупорил бутыль с формолью, налил жидкости в стаканчик, опрокинул его в себя, затем спрятал лицо в косматый воротник и задремал под завывание ветра.

18

   — Удалось ли вам отыскать ключ? — с порога спросил Генрих Иванович и поморщился, глядя на Теплого. Уж больно неприятное зрелище он собою представлял. Глаза учителя ввалились, а белки подернулись красным. Волосы были еще более нечесаны и при любом движении с них валилась крупная перхоть. — Отыскали разгадку?
   — Деньги принесли? — поинтересовался глухим голосом Гаврила Васильевич.
   От этого вопроса Шаллер одновременно и обрадовался, и почувствовал, как под сердцем что-то екнуло, затем лопнуло, выпуская в кровь адреналин.
   — Денег не принес, — растерянно произнес полковник. — Вам удалось это сделать?!
   — Да, мне это удалось, — с высокомерием ответил Теплый. — Поверьте, это было нелегко. И это стоит моего гонорара.
   — Деньги я вам принесу завтра или, если хотите, сегодня вечером… Могу ли я взглянуть на расшифровки?
   — Погодите! Я только ночью второго дня отыскал ключ. Вы принесли мне более пятисот листов, и, даже зная ключ, требуется значительное время, чтобы расшифровать и переписать такое количество страниц… Помнится, вы говорили, что это лишь малая часть того, что написала ваша жена?..
   — Да, это примерно шестая часть, — подтвердил полковник. — Но хоть что-то вы переписали?
   Шаллер нервничал, и это не ускользнуло от Теплого.
   — Пока не стоит так переживать! — сказал он и взмахнул веником своих волос. — Я переписал что-то около десяти страниц.
   Генрих Иванович быстро посмотрел в глаза учителя.
   — То, что я прочитал, — продолжал Гаврила Васильевич медленно, с расстановкой, — то, что я прочитал, представляется мне летописью… Летописью города Чанчжоэ… Знаете, к какому выводу пришла ваша жена уже на первой строке своих записей?.. К выводу, что название Чанчжоэ переводится как Куриный город. Не скрою, мне это льстит.
   — Могу я посмотреть эти страницы?
   — Да,конечно.
   Теплый взял со стола папку, открыл ее, вытащил с десяток рукописных листов и передал их Шаллеру.
   — Надеюсь, я заслужил свой гонорар?
   — Что вы говорите? — спросил полковник, уставившись в бумаги.
   — Я говорю, что моя работа заслуживает обусловленного гонорара.
   — Да-да, конечно! Я же сказал вам, что деньги будут сегодня вечером. — Полковник не спеша проглядывал страницы. — Но я бы хотел, чтобы вы также передали мне и ключ к шифру.
   Гаврила Васильевич замялся.
   — Дело в том… э-э… Вся проблема заключается в том, что ключа как такового не существует.
   — Как это?
   — Понимаете ли, полковник, ключа к шифру вашей жены традиционным способом найти невозможно. Шифр совершенен. Единственное, что я мог сделать в такой ситуации, — это… — Теплый передернул плечами. — Боюсь, что вы мне не поверите…
   — Говорите.
   — Ну как бы мне это вам объяснить попроще… Ваша жена, как мне представляется, не конструировала шифра. То есть она не изобретала его специально. Он явился ей сам, путем прозрения или озарения, как хотите это называйте. В общем, разгадать такой шифр, лишенный видимой логики, обычным путем анализа и сравнений — невозможно. Честно говоря, в какой-то момент я отчаялся справиться с задачей. Мне оставалась лишь единственная возможность — ждать озарения. Как видите, я его дождался.
   — Странно, — сказал Шаллер.
   — Вы мне не верите?
   — Ну, а как вы хотите? Я плачу вам солидную сумму за ключ, а вы говорите, что его не существует. Может быть, вы, не справившись с задачей, хотите подсунуть мне, как вы говорите, летопись Чанчжоэ, написанную вами, а не моей женой.
   Может быть такое?
   Теплый опешил.
   — И вдобавок получить с меня гонорар!
   Все высокомерие, проистекающее из Гаврилы Васильевича минутами ранее, в мгновение улетучилось. Вся его фигура, выражение лица и глаз, все напоминало несправедливо побитую собаку, верой и правдой служившую хозяину и от него же претерпевшую побои.
   — Честно говоря, я не подумал об этом.
   — Видите… И что бы вы сделали на моем месте? Как бы поступили?
   — Честно говоря, я не знаю.
   Генрих Иванович держал в руках бумаги и молчал. Молчал и Гаврила Васильевич.
   Казалось, что его красноватые глаза были вот-вот готовы пролиться слезами, но тут внезапно лицо его просветлело, как будто туча открыла солнце, и серая кожа щек зарумянилась, как у девушки от стыда. Он встрепенулся и сделал длинный шаг навстречу Шаллеру.
   — Да как же, как же!.. Есть доказательство!.. Там, в бумагах… Дайте мне их!
   — Теплый почти вырвал из рук полковника листы. — Вот же, на десятой странице!.. Смотрите!.. — И зачитал: — — Елена Белецкая. Родилась восемнадцатого сентября третьего года чанчжоэйского летосчисления". — Теплый заискивающе посмотрел на Генриха Ивановича и захлопал глазами. — Ваша жена родилась восемнадцатого сентября? Ведь так?
   — Да. Моя жена родилась восемнадцатого сентября.
   — Ну вот видите? Мог ли я, спрашивается, знать об этом?
   — Могли, — ответил Шаллер. — Вы могли без труда об этом узнать. Информация не секретна.
   Славист вновь погрустнел, и плечи его опустились.
   — Значит, все мои усилия напрасны? — печально спросил он.
   — Вполне вероятно, что в последующих страницах будет больше доказательств, — жестко ответил полковник.
   — Наверное, вы просто не хотите платить мне денег?
   — Вы нуждаетесь?
   — Отчаянно.
   Генрих Иванович вытащил бумажник и достал из него сотенную купюру.
   — Вот вам за десять страниц. В ваших интересах поскорее закончить расшифровку и предоставить мне доказательства. Тогда вы сможете вести достойную жизнь в течение двух лет.
   Теплый взял из рук полковника сотенный билет, сложил его вчетверо и спрятал в нагрудный карман.