Липскеров Дмитрий. Сорок лет Чанчжоэ

   — Почему рыбы так молчаливы и спокойны, особенно в тропических водах? — думал Шаллер. — Потому что им тепло, а в теплой воде много растительной пищи и моясно без особого труда ее добывать. Теплая вода имеет удивительную способность рождать красоту, хотя красота отнюдь не обязательно имеет доброе начало, за частую наоборот: тот, кто красив, тот ядовит, кто неказист — имеет светлую душу. Некрасивые люди часто погибают при столкновении с красотой, красота пожирает их души, питаясь ими. Красота не может быть прекрасной, ей свойственно хищничество, как цветку растения пескеи, приманивающему к своим разноцветным лепесткам дуру муху вроде как для любви, а на самом деле — к смерти".
   Шаллер открыл глаза и увидел в синем небе тусклую звезду.
   Так и женщина приманивает своими прелестями незадачливого мужчину, жаждущего любви, но делающего шаг к смерти с каждой любовной утехой…
   — Господи, сколько же лететь до этой звезды? — прикинул Генрих. — Столетия?
   Тысячелетия?.. Как же понять, как же осознать бесконечность? Как может чему-то не быть конца?! Но если действительно поверить, что существует бесконечное количество вселенных с их огромными величинами, то, вероятно, существуют и бес конечно малые величины… — Мысль Генриха, подгоняемая теплой водой, спокойно потекла, прокладывая новое русло. — Ведь если существуют штуки меныпе атома, то существует что-то и меньше этих штук… Если взять секунду и разделить ее на тысячу, то получится одна тысячная секунды. А если разделить на миллиард, то одна миллиардная… Что же это получается? — подумал Шаллер, чувствуя, что подобрался к чему-то важному. — Следовательно, секунда времени может делиться без конца, как и преумножаться. Значит, последнее мгновение жизни человека длится бесконечно… Так что же получается — человек бессмертен в своем последнем мгновении? Значит, человек бессмертен в бесконечно малой величине!
   Но бессмертен!.. — Генрих зажмурился от своего открытия. — Вот она истина, — прошептал он. — Истина — в бесконечно малых величинах!" Шаллер поплыл. Он плавал от одного бортика к другому, вкладывая все силы своих могучих рук в каждый гребок, пока не привык к своему открытию, пока не понял, что оно принадлежит только ему, что он один знает о бессмертии человека.
   Он шумно дышал, отдыхая на мелком месте, как вдруг ему показалось, что из-за кустов на него смотрят чьи-то глаза. Шаллер прикрыл неприличное руками и шарахнулся в глубину. Поглядел с другого конца бассейна, но ничего подозрительного не увидел.
   — Показалось, — подумал Генрих. — Или кошка бездомная забрела".
   Шаллер еще некоторое время поплавал и, слегка устав, выбрался на берег.
   Трещали под ногами осенние листья. Он оделся на мокрое тело и направился к дому, решив все же поиграть железом.
   Поднимая к небу двухпудовые гири, Генрих подумал, что на этот раз не случилось Лазорихиева неба, вполне вероятно, что небо не выдержало в один день двух великих прозрений.
   Надо было, конечно, сначала гирями позаниматься, а уж потом в бассейн идти, заключил Шаллер. Придется из ведра ополаскиваться…
   Генрих Шаллер стоял у зеркала и оправлял полковничий мундир. Он собирался в гости к Лизочке Мировой.
   — Все же моя связь с ней слишком затянулась, — думал полковник. — Мне за сорок, и я должен пожалеть девушку. Вся ее жизнь впереди. Она переживет удар. Юности легче переносит любовное горе, чем зрелость.
   Зрелость сто раз взвесит, прежде чем на что-то решится, а молодость бросается в пучину чувств без оглядки, с головой.
   Может быть, юное создание и способно сильно страдать, но все сильное быстро проходит, тогда как взрослый человек мучится годами, тоскливо, словно мается больными зубами… Скажу ей сегодня, — решился Шаллер и подумал, что решался на это уже множество раз. — Сегодня скажу непременно!.." Он вывел из гаража потрепанный — краузвеггер", залил в бак канистру горючего, попробовал плотность баллонов и, усевшись на кожаный диван, нажал на газ.
   Дорога к дому Лизочки Мировой была хорошей, и если бы не тупоголовые курицы, то и дело бросающиеся под колеса, можно было бы развить приличную скорость.
   Все же в конце пути — краузвеггер" подрепил бампером черного петуха, тот было заорал, но тут же попал под колеео и, хрустнув костями, замолчал навеки.
   Шаллер был вынужден остановить автомобиль, чтобы стереть с шины кровь. Местные дамы столь впечатлительны, что вид крови может лишить какую-нибудь особенно нервную чувств.
   С придорожного поля слстелось воронье и, восторженно каркая, принялось разрывать на части еще дрыгающегося в конвульсиях петуха.
   Шаллер подъехал к дому Лизочки, когда на Чанчжоэ уже спустились сумерки. Судя по количеству авто, скопившихся возле ограды, гостей собралось изрядно. Вот роскошный — блендер", принадлежащий губернатору, а это экипаж митрополита Ловохишвили — черный, блестящий, с никелированными подвесками и шофером-монахом, задремавшим на водительском месте. Автомобили попроще принадлежали поклонникам Лизочки.
   — Хотя самый простенький автомобиль — мой", — подумал Шаллер и вошсл в дом, одернув китель.
   — Господин Шаллер! — возвестил дворецкий, открывая перед Генрихом тяжелые двери.
   Парадная зала была залита светом шести хрустальных люстр со множеством переливающихся подвесок. Генрих подумал, что изрядно опоздал, так как некоторые гости уже танцевали под струнный квартет заезжих музыкантов.
   Неслышно подошел официант с подносом шампанского, и Шаллер взял бокал розового. В отражении зеркала он увидел губернатора Контату, живо рассказывающего что-то отцу Лизочки, седому льву с орденом святого Лазорихия на смокинге. Тот заинтересованно слушал, изредка затягиваясь толстой сигарой.
   В зале человек двадцать пять, прикинул Генрих. А где же Лизочка?.. Он огляделся, но девушки не обнаружил. Вероятно, в своей комнате, с поклонниками.
   Возле мраморной колонны о чем-то чирикали Лизочкины подружки.
   Это — Анна Лапа, дочь шерифа. Рядом с нею Франсуаз Коти — двадцатитрехлетняя красавица, к которой давно сватаются самые богатые юноцигсо всех окрестностей.
   И Фыкина Дарья — толстушка Берти, как называют ее подруги. Слишком любит пирожные, особенно те, что с заварным кремом.
   Девушки уже заметили Шаллера и о чем-то шушукались, хитренько поглядывая на полковника.
   — Как все же хороша Франсуаз, — отметил Генрих. — Но уж слишком недоступна. В позапрошлом году от несчастной любви к ней застрелился корнет Фурье. Выстрелил себе в висок медвежьей картечью… То-то крови вылилось из дурачка… До сих пор поговаривают, что Коти хранит девственность".
   — Генрих Иванович! — услышал он позади себя. — Полковник Шаллер!..
   Генрих обернулся. К нему, чуть склонив тело вправо, спешила мать Лизочки.
   Вера Дмитриевна, моложавая дама с хорошо сохранившейся фигурой, протянула руку в белой кружевной перчатке.
   — Мы уж, грешным делом, думали, что вы не придете!
   Генрих поцеловал руку Веры Дмитриевны и щелкнул каблуками сапог.
   — Как же я мог не прийти, дорогая Вера Дмитриевна!
   — Уже и губернатор о вас спрашивал, и шериф Лапа интересовался: где же наш Генрих Иванович?
   — Прошу простить меня.
   — Хочу с вами выпить! — громко сказала мать Лизочки, так что кое-кто обернулся, и позвала официанта.
   А она подшофе, понял Генрих. Впрочем, она всегда чуточку пьяна, а оттого добродушна.
   — За вашу силу! — произнесла тост Вера Дмитриевна. — За вашу необыкновенную силу, — посмотрела в глаза Шаллеру лукаво и с легкостью выпила шампанское до дна.
   — А где Елизавета Мстиславовна? — спросил Генрих.
   — Разбирается с ухажерами. Сегодня их особенно много!.. Молодой Кусков, Брагин, Геймгольц пожаловал… Какие новости, дорогой полковник?
   — Да какие могут быть новости в нашем провинциальном городишке! Это вы, уважаемая Вера Дмитриевна, прибыли из столицы. У вас и новости. Вам и делиться.
   — Ах да!.. Забыласказать. Господин Климов умер!..
   — Что вы говорите!..
   — Да-а… В одночасье… Удар. Не молод был, батюшка, девятый десяток разменял… Все наследство несметное — двум дочерям. Дочурки-то так себе, дурнушечки отчаянные, но муженьки будут у них самые что ни на есть раскрасивые, денежки лучше всякой косметики красоту наводят.
   Шаллер краем глаза заметил, как Франсуаз Коти взглянула на него, но, встретившись с его взглядом, поспешно отвернулась.
   — Господи, какая у нее чудесная кожа, — подумал Генрих. — Как хочется провести пальцами по шее от нежного ушка с жемчужной капелькой к глубокой ложбинке над корсетом, в которой сейчас лежит кулон, подвешенный на цепочке".
   — Акции Земляного общества подскочили аж на три пункта. То-то переполох на бирже был. Все бросились хватать, но их кто-то уже скупил… Целиком!.. Вы меня не слушаете, Генрих Иванович, — обиженно сказала Вера Дмитриевна.
   Шаллер сглотнул и развел руками.
   — Как же это я вас не слушаю, Вера Дмитриевна! Вы про акции Земляного общества говорите. Что подскочили они на три пункта и их все скупили.
   — А знаете, почему они подскочили?
   — Никак нет-с.
   — Может быть, вы и про Земляное общество ничего не знаете?
   — Вынужден признаться, что ровным счетом ничего, — рассеянно ответил полковник и вновь поймал быстрый взгляд Франсуаз Коти.
   — Да что же это вы, батюшка, от жизни отстали! Разве так можно… Ну так я вам расскажу… Два жиденка, Савва Абрамов и Ефим Заболянский, решили выпустить акции под земельную собственность. Выпустили… Но кто эти акции, скажите мне на милость, покупать будет? Кто такие эти евреи?! Никто их не знает, видеть не видел, и земля какая-то мифическая!.. Незнакомцы, одним словом, в мире бизнеса. Так что они придумали, мерзавцы!.. Угадайте?
   Шаллер пожал плечами.
   — То-то и оно, что такое только еврей придумать может, своей кучерявой головой. Вот смотрите: Савва Абрамов продал акции на три рубля дороже Ефиму Заболянскому. Тот, в свою очередь, еще десятку набавил и сбыл… Кому бы вы думали?.. Савве Абрамову!.. Тот опять накинул монету и спихнул Заболянскому…
   Конечно же, никто на бирже не знал, отчего дорожают акции. Евреи-то не афишировали, что друг дружке бумаги продают. Мошенники!.. Так они полгода продавали акции сами себе, пока те не взлетели в цене в тридцать раз. А потом очень простой ход: продали весь пакет акций третьему лицу, постороннему. Тот несчастный полгода наблюдал, как бумаги растут в цене, пока не решился их купить. Бедняжка думал, что приобрел море земли, а купил дырку от бублика.
   — А евреи? — поинтересовался Шаллер.
   —А что евреи?.. Евреев и след простыл. С такими деньгами везде хорошо. Даже еврею…
   — Господин и госпожа Смит!.. — возвестил дворецкий.
   — Ну, я вас бросаю! — заторопилась Вера Дмитриевна. — Хозяйка есть хозяйка.
   Столько хлопот!.. Вы уж, пожалуйста, не скучайте!.. Новости я вам рассказала, поделитесь с другими!.. Надеюсь, что Лизочка скоро появится.
   Мать Лизочки, склонив тело на этот раз влево, поспешила навстречу чете Смитов, взмахнув руками, словно крыльями.
   Шаллер не стал дожидаться появления Лизочки, а решил сам поискать ее. Проходя, он по-солдатски кивнул головой губернатору. Контата знаками показал, что они обязательно побеседуют позже, и Шаллер вышел из парадной залы в коридор, ведущий на женскую половину.
   — Зачем такой болыпой дом для трех человек? — думал он, заглянув в очередную комнату и не найдя в ней девушки. — Какие, должно быть, огромные расходы на содержание такой махины. Все эти позолоченные канделябры, тканые обои тончайшего шелка, ковры ручной работы — для чего это все?.." Полковник спросил себя:
   отказался бы он от такого дома, если бы ему предложили?.. — Нет", — ответил себе честно Шаллер и отворил дверь четвертой комнаты.
   Лизочка Мирова сидела в кругу своих молодых поклонников и слушала, как один из них, худощавый и черноусый, читал нараспев стихи.
   Гекзаметр, понял полковник и, подчинившись жесту Лизочки, сел на диван, чуть поодаль от компании.
   Он почти не слушал стихов, а смотрел на профиль девушки, все более уверяясь, что именно сегодня скажет ей о разрыве. Разглядывая Лизочку, он почему-то представлял себе Франсуаз Коти, сравнивал двух девушек подсознательно, еще вовсе не отдавая себе отчета, зачем это делает.
   — Генрих Иванович, что вы думаете о гекзаметре Александра Александровича? — спросила Лиза, когда молодой человек закончил читать и манерно поклонился, шаркнув ногой в изящном лакированном ботинке.
   — Я не слышал сначала, — уклонился от ответа полковник.
   — А все же? — настаивала девушка.
   — Не люблю гекзаметры. Особенно русские. Они слишком отзываются натугой.
   — Почему же? — вызывающе спросил худощавый молодой человек.
   — Очень просто, — пояснил Шаллер. — В русском произношении двух долгих слогов подряд не бывает. И вообще разница между долгим слогом и ударением утрачена. А оттого такое стихосложение слишком манерно, и как-то не по-русски все это звучит, право.
   Молодой человек недовольно пожал плечами, сел в кресло и оглядел присутствующих.
   — А вы сами что-нибудь сочиняете? — спросил Шаллера другой молодой человек, более плотного сложения.
   — Нет, — ответил Генрих. — Не сочиняю. Не чувствую за собой талантов.
   — Понятно. Обычно критиками становятся те, кто не имеет талантов, но очень завидует тем, кто ими обладает.
   — Признаться, я критиковал не таланты нашего досточтимого поэта, а лишь способ стихосложения. Если я чем-ибудь обидел вашего товарища, то прошу простить меня, произошло это невольно.
   — Господа, господа!.. — весело обратилась к присутствующим Лизочка. — Может быть, кто-то еще хочет что-нибудь прочитать?.. Ну же!..
   Но никто из присутствующих читать что-либо при Генрихе Ивановиче не пожелал. В комнате зависла неприятная пауза, и Лизочка, разряжая атмосферу, пригласила всех пить чай с марципанами. Все отправились в чайную комнату, а Лизочка и Шаллер задержались. Девушка подошла к полковнику и положила голову ему на грудь.
   — Зачем ты так? — спросила она с такой нежностью в голосе, что Генриха передернуло. — Они такие молодые и обидчивые. А ты такой сильный… — Лиза погладила плечо Шаллера, глаза ее заблестели, тон голоса сменился на игривый.
   — Ты умный, ты самый умный из умных, а они все глупые… — Ее пальчики проворно расстегнули нижнюю пуговицу мундира и ухватились за пряжку ремня. — Такие глупые они все… Они мне так надоели, ходят каждый день… — Она потянула пряжку на себя, и та расстегнулась. — А ты не приходил целую неделю… Разве так можно поступать!.. — Прохладные пальчики скользнули под нательную рубашку.
   — Подожди! — попросил Шаллер.
   — Не могу, — честно ответила Лиза и сделала своими пальчиками чудесную штучку, сопротивляться которой Шаллер уже не мог. Он лишь успел закрыть дверь на запор и, увлекаемый Лизочкой в водоворот страсти, помчался по течению к самой высшей ее точке.
   Вероятно, не случись этого интимного момента, Шаллер бы так и не решился на окончательный разговор с Лизочкой, но страсть еще более опустошила его душу, вн почти не мог смотреть девушке в глаза от неприятного ощущения, а резкие слова так и просились наружу.
   Лиза сидела абсолютно обнаженная, кокетливо выпячивая грудь.
   — Оденься, — попросил полковник.
   — Я тебя смущаю, дорогой? — Лизочка вздернула подбородок. — Мое тело тебя слепит? Шаллера опять передернуло.
   — Оденься! — повторил он жестко. Девушка почувствовала перемену в его голосе и прикрылась платьем.
   — Что-то случилось? — спросила она.
   — Да… Мы должны с тобой расстаться.
   — Что?
   — Нам необходимо расстаться! — повторил Ген-рих. — Мы больше не можем так общаться.
   — Как? — шепотом спросила девушка.
   — Так… Давай останемся друзьями…
   Лизочка стала судорожно натягивать платье. У нее это получалось неловко, она никак не могла попасть рукой в рукав и оттого еще больше занервничала. Шаллер смотрел на ее бедра и почему-то вспомнил первое прикосновение к животу Лизочки, трепыхание ее тела под его большими руками; ему вдруг стало жаль девушку, и он решил говорить с ней мягче.
   — Пойми, ты молода, ты очень красива, у тебя все впереди…
   — Что впереди? — нервно переспросила Лиза, наконец справившись с платьем.
   — Мне сорок шесть лет!
   — Ну и что!
   — Я женат, и я не могу просто пользоваться тобой, не думая о будущем… Твоем будущем.
   — Почему ты должен думать о моем будущем?! Я сама в состоянии подумать о себе!
   На глазах девушки появились крупные слезы. Она подняла лицо, чтобы не пролить их, и Шаллер чувствовал, что с Лизой вот-вот может случиться истерика.
   — Только не плачь, ради Бога! Ничего страшного не происходит! Просто я не могу общаться с тобой безо всякой перспективы! Я женат на другой женщине и никогда не смогу стать твоим мужем. Не плачь, пожалуйста!
   — Мне этого не надо, — ответила Лиза, роняя слезы на ковер. — Будь женат на другой женщине. Я согласна.
   — Господи Боже мой! Я не согласен так!
   — Как?
   Лизочка уже полностью потеряла контроль над своими чувствами, и слезы катились по ее лицу свободно, как струи дождя по оконному стеклу. Она задавала вопросы, не думая об их смысле, просто цепляясь за концы фраз Шаллера.
   — Я уже тебе объяснял!.. Мы не можем с тобой спать!
   — Почему не можем спать?
   — Пойми меня!
   — Что понять?
   — Пойми наконец, что все кончилось!
   — Что кончилось?! — Лизу трясло. Она смотрела на Шаллера, заливаясь слезами.
   — Черт побери! — не выдержал полковник. — Возьмите себя в руки, Елизавета Мстиславовна! — закричал он. — И не тряситесь вы так в конце концов, как сумасшедшая, а то я уйду!
   — Хорошо-хорошо… Я не буду трястись, только не уходите!
   Неожиданно Лизочка вскочила с кровати и бросилась на пол, обхватив руками ноги Шаллера.
   — Генрих Иванович!.. Не бросайте меня!.. Умоляю вас!..
   — Перестань, Лиза!..
   Полковник попытался поднять девушку с колен, но та так сильно вцепилась в его ноги, что он испугался сделать ей больно.
   — Не бросайте меня, а то я не знаю, что с собой сделаю! Я убью себя! — закричала она так громко, что Шаллер занервничал.
   — Успокойтесь, Елизавета Мстиславовна! Нас могут услышать, случится конфуз!
   — Пусть слышат!..
   Неожиданно девушка отпустила колени Шаллера. Глаза ее мгновенно высохли от слез и наполнились решимостью.
   — Пусть слышат! — твердо сказала Лизочка, вставая на ноги. — Только конфуз произойдет с вами! И еще какой конфуз!.. Если вы меня бросите, Генрих Иванович, так запросто, то я объявлю во всеуслышание, что вы взяли меня силой!
   Пораженный, полковник смотрел на Лизочку, которая совершенно успокоилась и поправляла волосы, глядясь в зеркало.
   — Боюсь, Елизавета Мстиславовна, вам не поверят.
   — Поверят, еще как поверят!
   — Неужели вы думаете, что после ваших угроз я с вами буду продолжать какие-либо отношения?
   — Это ваше право выбирать, — ответила Лиза, и Генрих увидел, как зло сверкнули ее глаза в отражении зеркала. — В доказательство своих слов я объявлюсь беременной.
   — Вы же не беременны, Елизавета Мстиславовна. Это легко удостоверить.
   — А откуда вы знаете, что я не беременна? — повернула к Шаллеру лицо Лизочка.
   — Я был осторожен.
   — А вы что, единственный в мире мужчина, от которого можно забеременеть?
   — Конечно, нет… Вы хотите сказать, что у вас есть еще любовник?
   — А почему нет?.. — Лизочка взяла пудру и дунула на пуховку, пуская пылевое облачко. — Вы его сегодня видели… Тот, который гекзаметр читал.
   — Ну что ж, Елизавета Мстиславовна, он молод, — ответил полковник. — И у него есть некоторые литературные способности. Вам и карты в руки. Тем более что вы ожидаете ребенка.
   — Значит, вы одобряете мой выбор? — спросила Лизочка, поправляя прядки волос над ушами.
   — Во всяком случае, не порицаю, — ответил Шаллер. — Да и имею ли я право на это…
   Лизочка села на краешек подзеркальника. Пуховка выпала из ее рук. Плечи девушки опустились, и она с тоской посмотрела на Генриха.
   — Вы меня не любите, — мрачно проговорила она. — Теперь я это понимаю наверное… Конечно же, у меня нет никого, кроме вас. Я не беременна… Это все от отчаяния… Слова эти… Надеюсь, вы понимаете меня?..
   Полковник кивнул.
   — Я знаю, что после всего, что я вам наговорила здесь, вы меня будете ненавидеть…
   Шаллер попытался что-то сказать, но девушка замотала головой:
   — Не перебивайте меня, пожалуйста!.. Да а, вы будете меня ненавидеть!.. Или, на другой случай, просто презирать, что отнюдь не лучше… Но знайте, что я вас любила. Вернее сказать, я вас и сейчас люблю, со всем безумием, на которое способна женщина!..
   На глазах Лизочки вновь показались слезы.
   — Нет-нет, не волнуйтесь! Со мной более не случится истерики! Просто я хочу договорить вам все, но не совсем владею собой…
   Она провела по лицу тыльной стороной руки, размазывая слезы, и продолжала почти спокойным голосом;
   — Вы были все это время для меня идеалом мужества! Вы великолепный и великодушный человек. В вас я нашла все то, чего желает от мужчины любая женщина. Вы, как великий музыкант, способны играть на струнах женской души, извлекая из нее те звуки и чувства, о которых не догадывалась и сама женщина… Спасибо вам, Генрих Иванович, за все! Спасибо хотя бы за то, что вы создавали иллюзию, что любите меня!..
   В который раз за сегодняшний вечер Шаллер почувствовал, что его передергивает.
   Но сейчас он был готов простить девушке эту приторную высокопарность, тем более что это был момент расставания, когда благородная и чувствительная натура форсирует свои переживания, нарочно мучая себя все более. Такова была и Лизочка. Она готова была выпить чашу горечи до дна, сама тянула к ней нежные ручки, поднося отраву к алым губкам.
   — Признайтесь честно, — трагически попросила девушка. — Любили ли вы меня когда-ибудь?
   — Да, — сказал неправду Шаллер.
   — Когда?
   Полковник чуть было не расхохотался. Он чуть было не ответил, что любил Лизочку с половины второго до трех часов пополудни по нечетным дням месяца, но взял себя в руки и усилием воли заставил соответствовать свое выражение лица происходящему.
   — Будьте спокойны, Елизавета Мстиславовна. Я вас любил… И не в этом дело.
   Просто в жизни мужчины, особенно когда он достигает определенного возраста, возникает желание одиночества. Желание остаться наедине со своими сокровенными мыслями. А любое чувство к женщине отвлекает его от мышления… Надеюсь, вы меня понимаете, Елизавета Мстиславовна?
   Девушка покорно кивнула в ответ, и Шаллер решил сделать ей приятное.
   — Никто не знает, что преподнесет ему жизнь в будущем. Вполне возможно, что все мысли будут додуманы до конца, что наступит духовное опустошение и все вернется на круги своя. Чувства вернутся, и раскаяние охватит душу.
   Полковник понимал, что поступает нехорошо. Он отдавал себе отчет, что этими туманными выражениями дает ей надежду, но ничего поделать с собой не мог, слишком сладостно было это чувство — владеть любовной ситуацией, направляя порывы Лизочки в различные стороны.
   — Все может измениться, Лизочка!..
   — Как я люблю вас! — воскликнула девушка, и ее щечки разгорелись. В ее душу вошла надежда.
   — Жаль, Елизавета Мстиславовна, что мы с вами не родили галактику! — произнес Шаллер.
   — Что?
   — Да нет, ничего.
   — Я готова, я готова вам родить! — со всем отчаянием заговорила Лизочка. — Я знаю, у вас нет детей и вы мучаетесь этим безумно. Я готова родить вам сына, даже не будучи вашей женой официально! Вы можете на меня рассчитывать, Генрих Иванович!
   Шаллер понял, что надо немедленно заканчивать разговор, либо ситуация грозит полностью выйти изпод контроля и дойти до абсурда.
   — Останемся друзьями! — жестко сказал полковник. — А сейчас, Елизавета Мстиславовна, приведите себя в порядок! Вы должны выйти к гостям, а то подумают о нас с вами Бог весть что!.. Я выйду первым…
   — Хорошо, — покорно ответила Лизочка.
   — И не ясалейте пудры для своего прекрасного лица! — напутствовал напоследок Шаллер и четким шагом вышел из комнаты.
   Полковник возвращался в парадную залу тем мсе длинным коридором, которым пришел. Несмотря на то что дело с Лизочкой Мировой решилось, Генрих не знал, радоваться этому или нет. В какой-то части его души притаилась тоска, грозящая перерасти в сомнение: правильно ли он поступил в этой ситуации? Вполне вероятло, что девушку можно было оставить при себе. Она ие была навязчивой, не мучила его страданиями от неопределенности отношений и была прелестной в интимные моменты. С другой стороны, и полковник придавал этому немалое значение, девушке надо было строить свое будущее, и он, считая себя человеком вполне благородным, не мог лишить ее перспективы нормального брака. Но самым главным фактором их разрыва послужило то, что Шаллер никогда, ни единым мгновением не любил Лизочку Мирову, а потому устал от нее, утомился ее телом, слишком страстной любовью к нему и всем тем, что ее сопровождает… Однако в душе все же была тоска, и полковник списал ее на счет своей чувствительности и неспособности причинить человеку боль, после чего сразу же забыл об этом.