Липскеров Дмитрий. Сорок лет Чанчжоэ

   После высказывания Ловохишвили все присутствующие притихли. Сам митрополит с удвоенной силой защелкал четками.
   — Знаете, — не выдержал г-н Бакстер, — иногда кто-нибудь скажет что-нибудь эдакое, умное, так что оскомина на зубах, как будто лимон целиком сожрал! И в харю хочется такому умнику дать!..
   — Все!!! — вскричал митрополит, вскакивая со своего места. — Больше я не могу этого терпеть! — И принял боксерскую стойку. — В харю мне хотите дать?!
   Извольте попробовать!
   Господин Бакстер тоже вскочил со своего кресла, но его полная фигура на взгляд проигрывала внушительной конституции Ловохишвили.
   — Нуте-с! — шипел наместник Божий. — Вот моя харя! Дайте по ней! Ну же!..
   — Как-то рука не поднимается бить попа! — ответствовал г-н Бакстер, отступая к окну. — Вот когда Папа Римский даст вам пинка под зад!..
   — Это я поп!!! — заорал в бешенстве митрополит. — Да я тебе, жирный ублюдок, все перья повыщипываю! — И, раскинув руки, стал надвигаться на противника.
   — Давай-давай! — подзуживал Бакстер, готовясь провести борцовский прием, виденный им когда-то в заезжем цирке. — А я воткну твои перья тебе же в зад!
   Все остальные члены городского совета с огромным интересом наблюдали, чем кончится этот долгожданный поединок. Лишь губернатор Контата, сознавая свою ответственность перед судьбами мирскими, решительно шагнул на середину залы, вставая между коллегами.
   — Прекратите! — оглушительно сказал он, так что зазвенели хрусталем подвески на люстре. — Всем сесть!
   — Ну уж нет! — процедил сквозь зубы митрополит. — Сначала дело закончим, а потом уже сядем!
   И вот на этом самом интересном месте дверь в залу неожиданно открылась и в нее вбежал запыхавшийся юноша-курьер.
   — Там это!.. Там кур!.. — никак не мог выговорить курьер. — Ух!..
   — Что там? — переспросил губернатор. — Вы что врываетесь во время заседания?
   Вы в своем уме?!
   — Да там!.. Там такое!..
   — Говорите яснее, черт побери!
   — Там кур уничтожают! — сформулировал наконец юноша.
   — То есть как уничтожают?!
   — А так!.. Убивают их по всему городу! Головы отрывают! Жгут огнем и автомобилями давят!
   — Вот это да! — протянул г-н Персик.
   — Бунт, что ли? — спросил г-н Туманян.
   — Ага! — радостно подтвердил курьер. — Народный бунт!
   — Проваливайте отсюда! — заорал Ерофей Контата.
   — Что? — не понял юноша.
   — Вон отсюда! — завопил губернатор.
   В ту же секунду курьер исчез. Митрополит Ловохишвили и г-н Бакстер расселись по своим местам. Все члены городского совета выглядели удрученными.
   — Вот и выход из сложившейся ситуации, — подвел черту г-н Мясников. — Жизнь сама ответила на наш вопрос.
   — Кстати, господа! — вспомнил митрополит. — Новый урожай синих яблочек! Отец Гаврон дарует, — и достал из-под кресла корзинку. — Не изволите попробовать?
   Ловохишвили не поленился обнести присутствующих фруктами, не обойдя своим вниманием и г-на Бакстера.
   Члены городского совета захрустели дарами природы.
   — Что будем делать? — поинтересовался Контата.
   — Армия? — предложил г-н Туманян.
   — Против своего народа? — спросил г-н Мясников.
   — Не выход, — подтвердил губернатор.
   — Полиция! Народные дружины! — затараторил г-н Персик. — Пресечь беззаконие!
   Немедленно!
   Ерофей Контата снял с телефонного аппарата рожок и попросил телефонистку связать его с шерифом.
   Иван Фредович Лапа разъяснил, что волнения происходят по всему городу, но полиция принимает повсеместно меры.
   — Меры эффективны? — спросил губернатор.
   — Мы делаем все возможное! — ответствовал шериф. — Но народ разъярен, и ему нужно куда-то девать свою ярость!
   — Спросите его, — зашептал г-н Персик. — Как там наши предприятия?
   — А как ситуация на — климовском" поле? — поинтересовался г-н Контата.
   — В этом районе все спокойно.
   — Ну и слава Богу.
   — Мы выслали в районы производства усиленные наряды полиции и народной дружины.
   — От лица всего городского совета вам большое спасибо!
   — Да не за что! — отмахнулся шериф Лапа. — Это моя прямая обязанность. Я, с вашего позволения, отключаюсь. Ситуация требует моего постоянного контроля.
   — Да-да, конечно!..
   Ерофей Контата повесил рожок на рычаг и вновь подошел к окну.
   — Итак, господа, пока нашему бизнесу ничего не угрожает! Но кто знает, как ситуация будет разворачиваться дальше!
   Губернатор бросил яблочный огрызок в урну, тогда как г-н Персик обсасывал свой с особой тщательностью, сплевывая лишь косточки.
   — Как сладок плод любви! — проговорил он возвышенно. — Бедный отец Гаврон!..
   Он что, так и не знал женщины в своей жизни?
   — Он истинный монах! — с чувством произнес митрополит.
   — Надо охранять производство! — сказал г-н Персик. — Иначе мы останемся с голым задом!
   — Вам к этому не привыкать! — ответил предводителю мещанства г-н Мясников. — Хотя ситуация и вправду очень опасная! — И почесал свой затылок. — От этих проклятых перьев голова чешется!
   Все дружно почесались, заразившись примером г-на Мясникова.
   — Ишь ты!.. А у меня перышко вылезло! — удивился Ловохишвили, держа перед своим носом куриное перо. — А раньше сколько ни дергал!..
   — Смотрите-ка! — обратился к губернатору г-н Туманян. — У вас на пиджаке тоже перья лежат! — Он скосил глаза на свой сюртук. — И у меня тоже!
   Г-н Бакстер, поглядев на коллег, с каким-то воодушевлением ухватился за свой затылок и с отчаянием дернул себя за волосы.
   — Ой! — вскрикнул он, разглядывая зажатые в руке волосы вместе с пучком перьев. — Вырвались! Все вырвались!
   В последующие десять минут члены городского совета с особой тщательностью ощипывали себя, разбрасывая вокруг птичью гадость, которая, медленно кружась, падала на персидский ковер.
   — Это Гавроновы яблоки! — молвил митрополит Ловохишвили. — Это яблочки нам помогли!.. Вот вам и лекарство от куриной болезни!
   — Немедленно раздать всему населению синие яблоки! — вскричал Ерофей Контата.
   — Сей же час!
   — Ага, как же! — потряс бородой митрополит. — Яблок-то всего одно дерево, да и то половину съели!
   — Как одно дерево!
   — Да так. Выросло одно, с него и питаемся по осени!
   — Господи, да что же это такое! — схватился за голову губернатор. — Так пусть отец Гаврон засаживает этими яблоками целый сад! Да что там сад, поле!
   — И что дальше?.. Ну, засадит он, а плодоносить деревья начнут не раньше чем через три года. А за три года, знаете, сколько воды утечет!..
   — Господи, что же делать! Казалось бы — вот он выход, ан нет, сквозь пальцы выскользнул!
   — А не надо, не надо этому печалиться! — с какой-то внутренней радостью заявил г-н Персик. — Нам повезло! И этому надо радоваться!.. Что поделаешь, если яблочек мало. Такова воля Божья! И этой волею Божьей целебные плоды были посланы нам!.. Правильно ли, ваше преосвященство, я рассуждаю?
   Митрополит поглаживал свой ощипанный затылок и наслаждался гладкостью шеи.
   — Яблоки не Господом нам посланы, а отцом Гавроном, — ответил наместник Папы.
   — Он их вырастил во имя любви, он им и хозяин!
   — Да они же растут на территории чанчжоэйского храма! — не унимался г-н Персик. — А следовательно, принадлежат церкви! Монахи не имеют собственности!
   Я это наверное знаю!
   — Все-таки надо переизбирать Персика! — с уверенностью произнес г-н Мясников.
   — Мерзкая ничтожная личность! Мещанин всегда останется мещанином, живи он хоть в Лувре! Давайте, господа, голосовать за мое предложение. Вношу его официальным образом. Кто за переизбрание Персика?..
   — Постойте! Постойте! — внезапно осипшим голосом заговорил Персик. Лицо его при этом спустило всю естественную краску куда-то в атмосферу и стало мертвенно-серым. — Вы неправильно поняли меня, господа! Я вовсе не собирался пользоваться сам этими яблочками! У меня серьезная мысль имеется!
   — Какая же у вас мысль? — поинтересовался г-н Бакстер, ковыряя куриным пером в зубах.
   — Я… Я… — Персик с трудом брал себя в руки. — Я предлагаю собрать все оставшиеся яблоки и сварить из них компот!.. Вот…
   — Компот? — удивился г-н. Туманян. — Зачем?
   — Сколько яблочек еще осталось, уважаемый митрополит? — спросил г-н Персик, и в его глазах засверкали искорки надежды. — Ну же, сколько?!
   — Ну… — задумался Ловохишвили. — Ну, этак штук сорок или что-то возле этого…
   — Я думаю, хватит! — кивнул мещанин. — Не всем, так многим!
   — Да чего хватит? — не выдержал Контата. — Говорите яснее, в конце концов!
   — Мы соберем все оставшиеся яблоки и сварим из них компот. А затем напоим им всех больных и страждущих! Таким образом мы справимся с эпидемией!
   На некоторое время в зале заседаний воцарилось гробовое молчание. Каждый продумывал про себя идею, рожденную во спасение свое г-ном Персиком.
   — А что, пожалуй, это выход! — разрушил тишину Ерофей Контата.
   — Мысль интересная! — поддержал г-н Бакстер.
   — Это единственный выход! — не унимался г-н Персик. — Надо немедленно послать за отцом Гавроном!.. Или нет, лучше выслать в чанчжоэйский храм охрану, чтобы уберечь дерево от опасности!.. И ищите повара, который сварит вакцину!
   — Моя жена может сварить компот! — предложил г-н Бакстер. — У нее это неплохо получается!
   — Нет уж! — пресек предложение г-н Персик. — Нужен независимый повар, который не знает о целебном свойстве яблочек! Не дай Бог…
   — Вы на что это намекаете?! — зарычал г-н Бакстер.
   — На том и порешили! — подвел черту губернатор. — Будем варить компот и лечить народ! На этом считаю наше заседание закрытым! Прошу всех разойтись и заняться текущими делами!
   Члены городского совета покинули административное здание, расселись по дорогим авто и поспешили каждый в свою сторону. Несмотря на, кажется, найденный выход из сложившейся ситуации, в их душах было крайне неспокойно и тоска завладевала их сердцами.
   — На всякий случай будь готова к отъезду! — сказал г-н Бакстер своей жене…
   То же самое сказали своим женам и остальные. У кого жен не было, стали готовиться к отъезду самостоятельно.

31

   Взгляд Генриха Ивановича Шаллера наткнулся на клубок синей шерсти, который лежал на шкафу. Из клубка торчали вязальные спицы, поблескивая в лунном свете.
   Полковник был подавлен свалившимся на его голову. Всегда сильный, источающий мужественность, сейчас он походил на старика, измученного головными болями.
   Глаза подернулись мутным, а обычно тщательно выбритые щеки чесались от клочкастой седой поросли.
   — Хочу сойти с ума, — подумал Шаллер, глядя на спицы. — Сойдя с ума, я оправдаюсь перед самим собой… А может быть, я уже сошел с ума?.." Неожиданно полковник услышал жалобный вой, доносящийся из сада. Вой был протяжным, как будто кто-то умирал под вишневыми деревьями и просил о помощи.
   — Елена, — понял Генрих Иванович, не в силах оторваться от вязальных спиц. — Уж она точно спятила!" Шаллер тяжело поднялся со стула и доковылял до шкафа. Он приподнялся на цыпочки и дотянулся до клубка шерсти. Двумя пальцами вытащил одну из спиц и выпрямил ее, слегка погнутую. Затем порылся в комоде и нашел в нем напильник.
   — Вжик, вжик! — ласково приговаривал полковник, натачивая острие. — Вжи-и-ик!
   — Ах, как он прав, этот Теплый! Господи, как он прав! Что моя жизнь? Зачем она прожита?.. Что я сделал такого важного, зачем дышал все это время?..
   (— Вжик!") Я обыватель! — подвел черту полковник. — Я мещанин! Лазорихиева неба не существует так же, как не существует открытий, сделанных мною!..
   (— Вжик-вжик!") Как же он сказал мне?.. Мучайтесь всю жизнь и вследствие этого, может быть, родите что-нибудь достойное!.. А если нет сил мучиться своей подлостью?!" Шаллер попробовал подушечкой большого пальца острие спицы и разглядел на коже капельку крови.
   — Как странно, я не чувствую боли!" — удивился Генрих Иванович.
   Из глубины сада опять донесся вой Белецкой, на сей раз более короткий, но и более отчаянный.
   — Вот как бывает, — продолжал раздумывать Шаллер. — Вот так поставишь на одну карту и проигрываешь все свое состояние! До сего момента был уважаемый член общества — ив секунду опозорен! Честь потеряна, презрительные взгляды, позорный долг, и пистолет во рту корябает десны!.. Лучше действительно сойти с ума. С сумасшедшего другой спрос! Его больше жалеют, нежели бичуют! — Лицо полковника искривилось. — Господи, я первый раз в жизни пожелал, чтобы меня пожалели!.. Это я-то, сильный и мужественный человек!.. Эка, как меня скрутило!.." Генрих Иванович отложил в сторону напильник, встал со стула и, расправляя мышцы, напряг их так, что треснула под мышкой нательная рубаха. Сжимая в руке спицу, он вышел в сад и в полной темноте, на ощупь, направился к беседке, где в безумии своем выла Елена.
   — Что же у нее в голове? — задал самому себе вопрос Шаллер. — Какая такая жизнь происходит под черепной коробкой безумцев, если они так целенаправленны в своей галиматье? Счастливы они или страдают отчаянно?.." Неожиданно Генрих Иванович испугался, что вместо своей жены обнаружит за пишущей машинкой тощую курицу, кудахтающую, с красными глазами. Он перевел дыхание и сделал еще несколько шагов вперед. И замер, напрягая зрение, стараясь получше раз— глядеть свою жену.
   — Вроде бы все в порядке", — успокоился он, наблюдая спину Белецкой, которая искривилась уродливой веткой и размеренно покачивалась взад-вперед.
   — Елена! — шепотом позвал Генрих Иванович. — Елена! Ты слышишь меня?
   — У-У-У' — завыла Белецкая так жалобно и одновременно страшно, что Шаллер содрогнулся и судорожно сглотнул.
   — Да не вой ты так! — сдавленно сказал он. — Сил моих больше нет!
   — У-У-у! — продолжала Елена все громче и ужаснее.
   — Заткнись!!! — закричал Генрих Иванович в отчаянии. — Не могу больше!!! — И изо всех сил, с крутого размаха, нанес удар спицей в спину жены. — Вот тебе, вот!!!
   — У-у-у!!! — Вой Елены достиг апогея.
   Шаллер все втыкал спицу в спину жены, раз за разом, пока не понял, что спица от ударов согнулась спиралью и более не достигает цели.
   А Елена все продолжала выть, надрывая душу полковника потусторонностью.
   — Да когда же ты сдохнешь!!! Что же это такое, в конце концов!
   Он обхватил спину Елены руками, пытаясь нащупать раны, оставленные спицей, кровь, сочащуюся сквозь материю, — но платье, надетое на Белецкую, было совершенно сухим, да и ран на теле не было вовсе.
   Силы оставили Шаллера. Он с трудом повернул жену к себе лицом и стал смотреть в ее глаза.
   — Ты уничтожила меня! — зашептал он. — Ты лишила смысла мою жизнь! Я ненавижу тебя! Я проклинаю тот день, когда ты прельстила меня своим рыжим телом! Я проклинаю твоего отца, чьих лошадей сожрали во время войны! Я всю жизнь хотел любить другую женщину! Такую, как Протуберана! Она погибла, а я все еще ее хочу, ее люблю!
   На миг в глазах Елены родилась мысль. Она резво взмахнула рукой, стараясь попасть Шаллеру в лицо. Ее отросшие ногти, поломанные и кривые, чиркнули Генриха Ивановича по щеке, оставляя на ней кровавые царапины.
   — Пшел вон! — с ненавистью сказала Елена и завыла на всю округу так, что загавкали собаки. Мысль ушла из ее глаз так же быстро, как и пришла.
   Этой ночью Шаллер первый раз в жизни напился. Он выпил все, что имелось в доме, — графин водки и бутылку миндального ликера. Его могучее тело рухнуло на пол, рюмка скользнула из пальцев, он несильно ударился головой о кресло и заснул.

32

   На главной площади города усиленно митинговали.
   Лица ораторов были искажены злобой, а слушатели громко выражали им свое одобрение.
   — Немедленно уничтожить всю эту мерзкую и вонючую курятину! — кричал на всю площадь плюгавый мужичонка в кепке с помпоном. — Морить ее, жечь, ломать кости и отрывать гребешки!
   — Правильно! — поддерживали из толпы. — Давить их, не зная пощады!
   — Это же надо — такое творится! — продолжал надрываться мужичонка. — Это мы, люди, высшие существа, должны из-за этих пернатых покрываться перьями! Да так мы скоро начнем кудахтать и кукарекать! Над нами будет потешаться весь цивилизованный мир! Предлагаю немедленно отправиться на куриное производство и уничтожить этих тварей!
   — Дави их, круши! — завизжала какая-то баба. — А-а-а, суки позорные!
   Толпа заулюлюкала, воинственно настроенная, и, переминаясь с ноги на ногу, ожидала конкретного приказа.
   — Стойте! Стойте! — раздался над толпой голос. — Подождите!
   Люди обернулись и увидели самого губернатора Контату, который вместе с митрополитом Ловохишвили тащил огромный чан. Со лбов обоих катил обильный пот, а лица были красны от натуги.
   — Подождите! — кричал Ерофей Контата. — Мы принесли вам компот!
   В толпе опешили.
   — Какой такой компот? На кой хрен он нам, твой компот!
   — Они на нас миллионы делают! — с удвоенной силой заорал мужичонка в кепке. — В кур нас превращают, чтобы еще больше денег нажить, а теперь компотом хо— тят отделаться!
   — Да послушайте же! — потряс кулаками митрополит.
   — И слушать не будем! — завизжала баба. — А ну, за мной, на климово поле!!!
   Сейчас мы покажем, кто курица, а кто человек!
   В толпе поднялся такой гвалт и карусель, что слова Ловохишвили, что это не просто компот, а вакцина против болезни, потонули в нем, как чириканье птенца во время пушечной канонады.
   — За мной! — призывала баба, выпячивая грудь. — Дави! Су-у-у-ки-и!
   Наконец толпа в последний раз качнулась и хлынула с площади свободной рекой, сломившей дамбу нерешительности.
   Митрополит и губернатор еще пытались что-то сделать, кого-то удержать, кому-то подставить подножку, но все было тщетно. Народ обрел единое сознание и единую цель, а потому устремился в слаженном порыве учинять бойню.
   Пробегая мимо отцов города, плюгавый мужичонка в кепке со всех сил пнул чан с компотом, криво улыбнулся и побежал дальше. Сладкая вакцина выплеснулась на булыжную мостовую и в мгновение ушла сквозь щели под землю.
   —Ах!..-сказал губернатор.
   — Ох!.. — вторил ему митрополит.
   Уже через мгновение площадь опустела.
   — Я уезжаю, — сказал губернатор митрополиту.
   — Куда?
   — Куда-нибудь в среднюю полосу. Стану просто помещиком. Денег хватит.
   — А я отбываю в Ватикан за новым назначением.
   Еще много мест на земле существует, где язычество господствует.
   — Кстати, — поинтересовался губернатор, — вам чан не нужен?
   — К чему он мне?
   — Ну тогда, с вашего позволения, я себе его возьму.
   Знаете, очень удобно для варки варений.
   — Да ради Бога.
   — Поможете донести?
   — Нет. Я в другую сторону.
   — Тогда ладно. Как-нибудь сам…
   Толпа стремительно направлялась к — климовскому" полю. В ее слаженном беге было что-то от первобытного племени, загоняющего стадо мамонтов.
   По пути к куриному производству погромщики давили и топтали диких кур, проходясь коваными сапогами по их кладкам. Во все стороны брызгал яичный желток, напоминая выплеснувшиеся с небес лучи солнца, кружилось разноцветное перо и стоял над городом истошный, надрывный птичий крик.
   — Ах ты, Господи, что происходит! — всплеснула руками Вера Дмитриевна, глядя из окна на пробегающую толпу. — Куриный погром!.. Лизочка! Лизочка!.. Пойди погляди скорее! Наконец-то они решились!
   Лизочка и так все прекрасно видела, сидя на подоконнике в своей комнате. Рядом с кроватью стояли чемоданы и тюки с вещами, собранные по настоянию г-на Туманяна.
   Несмотря на поспешный отъезд, Лизочка Мирова была счастлива. Накануне скотопромышленник сделал ей предложение, и она, не раздумывая, согласилась. Ее воображение волновал отъезд в столицу, в которой она никогда не бывала, но о которой ей столько грезилось еще в девичьих снах.
   — Ах! — сказала Лизочка. — Да пропади эта дыра пропадом!

* * *

   — Ну вот и началось, — прошептал доктор Струве, заслышав народный вопль. — Вот и конец наступает.
   Он оглядел свою уютную лабораторию и чуть было не заплакал о том, что все это придется оставить. И дом, и практика — все коту под хвост.
   — А ведь я был почти первым жителем города! — вдруг вспомнил эскулап, но подавив волевым усилием сантименты, сложил в саквояж врачебный инвентарь.
   — Господи, что там?! — Отец Гаврон напряг зрение. — Люди, что ли, бегут? — Монах перекрестился. — Никак, громить производство собираются!
   Он ничуть не испугался, а откупорил бутыль с формолыо и сделал из нее глоточек. Потом взял свой — фоккель-бохер" и передернул затвор.
   Наконец толпа достигла — климовского" поля, окружив его плотным кольцом. Самое большое гнездо заразы от народа отделяла бетонная стена высотой в два человеческих роста. Единственный вход — ворота, обшитые листовым железом, были накрепко заперты изнутри.
   Народ шумно и злобно дышал, встретив неожиданное препятствие. Слышалась матерная брань.
   Отец Гаврон свесился с наблюдательной вышки.
   — Эй, вы чего там?
   Народ задрал головы.
   — А ты чего? — спросил плюгавый мужичонка. При этом с него свалилась кепка и измазалась в курином помете.
   — Я ничего, — ответил монах. — Я сторожу.
   — А ну слезай! — рассердился предводитель, брезгливо разглядывая кепку.
   — Открывай ворота! — закричала баба. — Сейчас такое начнется!..
   — Слушайте-ка меня внимательно! — миролюбиво начал отец Гаврон. — Ворота я вам не открою. Да и вам пробовать не советую! — Он приподнял ружье и уложил его на перекладину, так что ствол смотрел прямо в гущу толпы. — Лучше охолодите-ка свой ныл и ступайте по домам. Правда, лучше будет.
   — Да ты чего, против народа!!! — взвизгнула баба. — Да мы тебя, сука в рясе!!!
   Предводитель кивнул нескольким молодцам, которые тут нее отправились на поиски бревна, чтобы соорудить из него таран и взять производство приступом.
   — Не хочешь по-доброму открывать, — сказал мужичонка наверх, — мы силой возьмем. А только тебе от этого плохо будет!
   — А нечего меня пугать, — ответствовал монах. — Я одного Бога боюсь. А тобой, прыщ гнилой, только комаров пугать!
   Лицо предводителя набрякло кровью, от возмущенья он потерял дар речи и лишь погрозил наверх костлявым кулачком.
   — Да ты что, монах! — заголосила баба. — Ты что же, не знаешь, сколько мы от этих кур натерпелись?!
   — Да-да! — поддержали в народе.
   — Все пострадали! — продолжала баба. — Мужа моего во время нашествия куры разодрали на кусочки! Вдова я по милости этих тварей!
   Неожиданно под сердцем отца Гаврона екнуло.
   — Как звать тебя? — осипшим голосом спросил он.
   — А тебе что ?!
   — Да так просто…
   — Евдокия. Евдокия Андревна от рождения, — ответила баба удивленно.
   — Вот как бывает, — проговорил отец Гаврон. — А меня не помнишь?
   — Да нет вроде. Или плохо вижу снизу…
   — Андреем меня звали в миру. Андреем Степлером. Не помнишь?
   — Андрюшка?! — изумилась баба.
   — А я все-таки синие яблоки произвел. Только ты не дождалась, замуж вышла! А я мужа твоего отпевал.
   — Помнишь?
   В этот момент подоспели молодцы, притащившие огромное бревно.
   — Последний раз спрашиваю! — обратился к монаху мужичонка. — Откроешь ворота?
   — Не открою, — ответил отец Гаврон. — Не рви глотку понапрасну!
   — Прости меня, Андрей! — крикнула баба снизу.
   — Да чего уж там, — махнул рукой монах.
   — Не сложилось у нас с тобой!..
   — Всяко бывает.
   Их разговор перекрыл глухой звук бьющего о металл дерева.
   — Раз-два, взяли! — командовал мужичонка. — Навались!
   — А ну-ка подожди, Дуся! — крикнул монах и тщательно прицелился из ружья.
   Раздался хлопок, и предводитель, вскинув руки, удивленно взглянув на все, упал на землю, затерявшись у кого-то в ногах.
   — У-у-у! — негодующе завыла толпа. — У-гу-гу!..
   А кто-то, особо неприметный, достал из кармана пращу, не торопясь зарядил ее свинцовым грузилом и, покрутив ею для разгона, выстрелил в ответ.
   Грузка угодила монаху в левый висок, раздробив кость. Монах был крепок и, прежде чем умереть, схватился рукой за бутыль с формолыо, затем оттолкнул ее, вдруг вспомнил своих предков, царскую благодарность, молоденькую Дусю, Бога и уже после всего этого перевалился через перекладину вышки и рухнул в толпу осаждавших. Вслед за ним скатилась и бутыль с формолью, разбившись вдребезги и окатив людей едкой жидкостью.
   — А все-таки не надо было монаха убивать! — сказал кто-то.
   Наконец дверь после многотрудных натисков поддалась и, жутко заскрежетав, распахнулась, впуская очумевших погромщиков.
   Толпа, вопя и гогоча, устремилась внутрь куриного производства. Каждый старался обогнать другого и первым обагрить свои руки кровью.
   И только Евдокия Андревна осталась за воротами. Она присела возле мертвого монаха и погладила его волосы.
   — Андрюшка, Андрюшка Степлер! — сказала баба и вдруг вспомнила, что и у нее когда-то было другое имя. — Какое же?.. Ах да, мадмуазель Бибигон. Или пригрезилось мне это?.. — Баба прикрыла монаху глаза, попыталась было заплакать, но не получилось. — Прощай, Андрей Степлер.
   Она поднялась с корточек и медленно пошла прочь от куриного производства.
   Почему-то ей вспомнился капитан Ренатов. Он выплыл из памяти жалкой своей персоной, греющей ладони о бока горячего самовара.
   — Надо уезжать", — решила баба, отгоняя от себя видение, и ускорила шаг…
   Кур лишали жизни кто чем и как мог. Их рвали на части голыми руками, резали кухонными ножами, сворачивали головы.