Страница:
Почему ей втемяшилось в голову выйти за Егора?.. После ее неразумного решения — как отец противился ему! — все и началось…
Кристина опять разревелась.
Приехал Виталий. Решительно отобрал у нее альбом, выбрал подходящую фотографию и велел умыться и высморкаться.
— Видок у тебя, как у алкоголички с перепоя! Надо снова натравить на тебя академика! Пусть воздействует!
— Папа ничего не может со мной поделать, — пролепетала Кристина. — Да и что тут сделаешь?..
Виталий покосился на нее:
— Да, с Ильичем ему куда проще… Нет, я все-таки не понимаю, почему ты так неожиданно распрощалась со своим мужем! Этот урод имел все основания на победу. Сапог сапогом… Твой папаня помог вам с Германией, потом запросто добился для твоего танка генеральского звания…
— Он не танкист, а общевойсковик, — пробормотала Кристина.
— Какая разница? — отмахнулся Виталий. — Военный есть военный, в коже и броне. Жизнь по приказу! Поэтому зачем воякам ум?
— Да на разум не рассчитано выполнение почти любых должностных обязанностей! — огрызнулась Кристина.
— Хотя какая это сегодня армия?.. Сплошной развал! — проигнорировал замечание бывшей жены Виталий. — Теперь в лучшем случае наши федеральные войска могут только найти очередную могилу неизвестного боевика. Но, как видишь, на каждый танк, вроде твоего муженька-генерала, находится своя граната. И что же оказалось ею в данном конкретном случае? То есть кто? Поделись, дело прошлое…
— Егор очень переживал из-за развала армии, — пролепетала Кристина и снова заплакала. — Он без нее жить не мог…
Виталий с досадой махнул рукой. И начал произносить новую речь. На сей раз о любви. Тема высокая и неисчерпаемая.
— Ты должна себе усвоить, — упоенно заговорил он, — что не стать любимой — это всего-навсего простая неудача, каких много. Настоящее несчастье — не любить. Подлинная любовь живет в том, кто любит, а не в том, кого любят. Это ясно. Ценность любви определяется достоинствами любящего.
Целый научный трактат… Началось… Теперь рассуждений хватит на целый вечер.
— А оба, по-твоему, любить не могут? — вытерев слезы, недобро поинтересовалась Кристина.
— Тоже редкость, — заявил Виталий. — Хотя бывает… А редкость потому, что любовь — всего-навсего случайность в жизни. Но такая случайность возможна лишь для незаурядной души. Я уже как-то говорил тебе об этой высокой миссии избранничества. Подняться ввысь способны немногие. А простые смертные не годятся ни на что дельное, поскольку не умеют ни страдать, ни быть счастливыми. Они не в силах хранить в себе глубокие чувства и переживания. Не в чем! Не хватает бездны, где страсти понемногу отстаиваются и превращаются в прочную основу жизни.
— Страсти — основа? — иронически усмехнулась Кристина. — Это что-то новенькое… Страсти почти всегда излечиваются. А если уж никак не поддаются лечению обстоятельствами, то заканчиваются не свадьбой. А счастливый человек — чаще всего человек ограниченный. Ему от жизни мало надо.
— Я ничего не говорил о свадьбе. — Виталий пожал плечами. — При чем тут она? Как все женщины обожают это слово! И не желают понимать, что это не хеппи-энд, а часто серьезное испытание, ломающее судьбы! И счастье я рассматриваю не так, как ты. Впрочем, оно для всех таит в себе очень разный смысл. Я воспринимаю его как умение находить радости в малом. Во всем вокруг себя. А ты ищешь счастье в примитивности души и эмоциональной ограниченности.
— Ты совсем как папа, — пробубнила Кристина. — Он думает и говорит почти то же самое… Не случайно он так тебя любит.
Виталий самодовольно улыбнулся:
— Так кто же он, таинственный незнакомец, сумевший, наконец, пленить твое рассеянное сердце? И развести тебя с твоим танком?
— Высокопарно… — прошептала Кристина. — Ты уверен, что такой человек был? Что он существует?
Виталий хмыкнул:
— Я не первый день живу на земле. Знаю тебя и немного изучил жизнь, которая по определению не может быть безупречной. Потому что если бы на земле все устроилось вдруг идеально, то исчезло бы все совершенное и превосходное. Не с чем сравнивать. Обычная философия. А человеческое тело со своими законами часто куда проницательнее души. И человек нередко гораздо правильнее мыслит позвоночником, ногами и желудком, чем головой. Ты влюбилась по-настоящему! Впервые. И все сломалось раз и навсегда… Кристина молчала. Виталий угадал.
— Любовь — это такая книжка, — изрек он, еще не навыступавшись, — которую всякий сам сочиняет в свое удовольствие. А автор всегда оригинален. Потому что любить — значит выдумывать то, чего нет на самом деле. Любовные фантазии и бред… А люди таковы, какими мы хотим их видеть. Поэтому ты так больно облажалась со своим танком. И вообще ты еще не попадала ни в какие изломы. Пропажа Алешки — это первый…
И снова он прав.
— Ну что ты знаешь обо мне? — пробурчала Кристина, защищаясь.
Виталий усмехался. Словно отлично представлял себе, как Кристина пыталась сочинить слишком серьезную и сложную для нее книжку. Хотя на самом деле все сочинилось само собой, без ее воли и всякого вмешательства…
14
15
Кристина опять разревелась.
Приехал Виталий. Решительно отобрал у нее альбом, выбрал подходящую фотографию и велел умыться и высморкаться.
— Видок у тебя, как у алкоголички с перепоя! Надо снова натравить на тебя академика! Пусть воздействует!
— Папа ничего не может со мной поделать, — пролепетала Кристина. — Да и что тут сделаешь?..
Виталий покосился на нее:
— Да, с Ильичем ему куда проще… Нет, я все-таки не понимаю, почему ты так неожиданно распрощалась со своим мужем! Этот урод имел все основания на победу. Сапог сапогом… Твой папаня помог вам с Германией, потом запросто добился для твоего танка генеральского звания…
— Он не танкист, а общевойсковик, — пробормотала Кристина.
— Какая разница? — отмахнулся Виталий. — Военный есть военный, в коже и броне. Жизнь по приказу! Поэтому зачем воякам ум?
— Да на разум не рассчитано выполнение почти любых должностных обязанностей! — огрызнулась Кристина.
— Хотя какая это сегодня армия?.. Сплошной развал! — проигнорировал замечание бывшей жены Виталий. — Теперь в лучшем случае наши федеральные войска могут только найти очередную могилу неизвестного боевика. Но, как видишь, на каждый танк, вроде твоего муженька-генерала, находится своя граната. И что же оказалось ею в данном конкретном случае? То есть кто? Поделись, дело прошлое…
— Егор очень переживал из-за развала армии, — пролепетала Кристина и снова заплакала. — Он без нее жить не мог…
Виталий с досадой махнул рукой. И начал произносить новую речь. На сей раз о любви. Тема высокая и неисчерпаемая.
— Ты должна себе усвоить, — упоенно заговорил он, — что не стать любимой — это всего-навсего простая неудача, каких много. Настоящее несчастье — не любить. Подлинная любовь живет в том, кто любит, а не в том, кого любят. Это ясно. Ценность любви определяется достоинствами любящего.
Целый научный трактат… Началось… Теперь рассуждений хватит на целый вечер.
— А оба, по-твоему, любить не могут? — вытерев слезы, недобро поинтересовалась Кристина.
— Тоже редкость, — заявил Виталий. — Хотя бывает… А редкость потому, что любовь — всего-навсего случайность в жизни. Но такая случайность возможна лишь для незаурядной души. Я уже как-то говорил тебе об этой высокой миссии избранничества. Подняться ввысь способны немногие. А простые смертные не годятся ни на что дельное, поскольку не умеют ни страдать, ни быть счастливыми. Они не в силах хранить в себе глубокие чувства и переживания. Не в чем! Не хватает бездны, где страсти понемногу отстаиваются и превращаются в прочную основу жизни.
— Страсти — основа? — иронически усмехнулась Кристина. — Это что-то новенькое… Страсти почти всегда излечиваются. А если уж никак не поддаются лечению обстоятельствами, то заканчиваются не свадьбой. А счастливый человек — чаще всего человек ограниченный. Ему от жизни мало надо.
— Я ничего не говорил о свадьбе. — Виталий пожал плечами. — При чем тут она? Как все женщины обожают это слово! И не желают понимать, что это не хеппи-энд, а часто серьезное испытание, ломающее судьбы! И счастье я рассматриваю не так, как ты. Впрочем, оно для всех таит в себе очень разный смысл. Я воспринимаю его как умение находить радости в малом. Во всем вокруг себя. А ты ищешь счастье в примитивности души и эмоциональной ограниченности.
— Ты совсем как папа, — пробубнила Кристина. — Он думает и говорит почти то же самое… Не случайно он так тебя любит.
Виталий самодовольно улыбнулся:
— Так кто же он, таинственный незнакомец, сумевший, наконец, пленить твое рассеянное сердце? И развести тебя с твоим танком?
— Высокопарно… — прошептала Кристина. — Ты уверен, что такой человек был? Что он существует?
Виталий хмыкнул:
— Я не первый день живу на земле. Знаю тебя и немного изучил жизнь, которая по определению не может быть безупречной. Потому что если бы на земле все устроилось вдруг идеально, то исчезло бы все совершенное и превосходное. Не с чем сравнивать. Обычная философия. А человеческое тело со своими законами часто куда проницательнее души. И человек нередко гораздо правильнее мыслит позвоночником, ногами и желудком, чем головой. Ты влюбилась по-настоящему! Впервые. И все сломалось раз и навсегда… Кристина молчала. Виталий угадал.
— Любовь — это такая книжка, — изрек он, еще не навыступавшись, — которую всякий сам сочиняет в свое удовольствие. А автор всегда оригинален. Потому что любить — значит выдумывать то, чего нет на самом деле. Любовные фантазии и бред… А люди таковы, какими мы хотим их видеть. Поэтому ты так больно облажалась со своим танком. И вообще ты еще не попадала ни в какие изломы. Пропажа Алешки — это первый…
И снова он прав.
— Ну что ты знаешь обо мне? — пробурчала Кристина, защищаясь.
Виталий усмехался. Словно отлично представлял себе, как Кристина пыталась сочинить слишком серьезную и сложную для нее книжку. Хотя на самом деле все сочинилось само собой, без ее воли и всякого вмешательства…
14
Они встретились на остановке. Именно в тот раз, когда Алешка требовал пропустить женщину с ребенком. Незнакомый человек догнал Кристину, уже выбравшуюся из автобуса. Высокий, ловкий, с беспорядочными, но явно продуманными в своем хаосе довольно длинными, чуть рыжеватыми волосами, волнующимися надо лбом. Модная легкая небритость…
Незнакомец заторопился вслед за Кристиной. Ей показалось, что ему нелегко идти, он, кажется, хромал… Или почудилось?.. Она присмотрелась повнимательнее. Нет, все-таки немного припадает на левую ногу.
Он заговорил по-немецки, но Кристина тотчас услышала его акцент и поняла, что он не немец.
— Две секундочки, извините, — начал он. — Вы живете в военном городке? Я видел вас там…
Кристина остановилась. Алешка рассматривал длинного типа с большим интересом — мальчик любил новые лица и характеры. В детстве часто кажется, что именно неизвестный, недавно появившийся человек — огромная и прекрасная тайна, несущая в себе не просто новое, но обязательно замечательное, прекрасное, волшебное.
— Вы русский? — спросила Кристина.
Незнакомец улыбнулся. Вот кому удивительно шла улыбка… Наверное, он бы сразу понравился ее отцу.
— Как ни стараюсь, — произнес он уже по-русски, — никак не получается сойти за настоящего Ганса. Выдает акцент. Правильно?
Кристина кивнула:
— А вы были в нашем городке?
— Как-то заходил, — уклончиво отозвался он. — Я юрист. Понадобилась консультация… У меня довольно неплохая практика.
— Хотите остаться в Германии? Незнакомец пожал плечами:
— Приехал, обосновался… Так вышло. Вроде закрепился. Чудненько… Дальше как получится. Мне надо залечить зуб. Стал болеть.
— Не лгите! — сурово буркнула Кристина и мельком оглядела свои все еще красивые ноги. — Ваши зубы здесь ни при чем! Все-то вы про меня знаете! Взялись окучивать?
Это было любимым словом Маши.
— Так вышло! — повторил он и вновь улыбнулся.
Его улыбка казалась удивительной. Кристина еще никогда не встречалась с такой. Она словно заслоняла собой, закрывала все остальное: его глаза, нос, волосы, лоб, рост и плечи, его всего, — и становилась самой главной, незаменимой, будто мужчина представлял собой эту одну-единственную улыбку, был ее олицетворением и воплощением.
— Вас зовут Кристина, я слышал. А это ваш сын Алеша. А я — Борис Недоспасов.
— Забавная у вас фамилия, — задумчиво произнесла Кристина. — Хотели кого-то спасти и не сумели… Увы, увы…
— Да, — очень серьезно кивнул он и перестал улыбаться. — Так получилось… Это по жизни.
— Что по жизни? — не поняла Кристина. — А ведь и генерал Нобиле — тоже по сути такой же Недоспасов.
— Я не генерал, — печально сказал Борис. — Это ваш муж…
И это ему уже известно…
— Я всего-навсего бессовестный адвокат.
— Почему же бессовестный? Проявление самокритики?
Алешке стало скучно, и он потихоньку отправился в садик по соседству нюхать цветы.
— Какая там самокритика! Особенность профессии. Адвокат будет защищать любого, если получит за работу жирный куш. Точно так же прокурор обвинит кого угодно и судья засудит всякого. В две секундочки. Вообще ни один человек не борется против свободы, зато отлично сражается против свободы других. Говорят, якобы в чужом деле каждый любит справедливость. Дичь! Общее заблуждение! Один мой юный знакомый, тоже окончивший юрфак МГУ, заявил, что меняет профессию — пойдет в менеджеры. Я поинтересовался, с чего бы это. А он спокойно и деловито, как говорят «у нас в магазине не продают молоко», объяснил: «Юристы в рай не попадут».
— Всего-навсего? — усмехнулась Кристина. Борис взглянул на нее недоуменно:
— Вам этого мало? Странная вы женщина… Вы что же, не верите в Бога? Ему верит множество людей, но очень немногим, избранным верит Он сам. Когда-то я мечтал стать таким. Не получилось…
Кристина поспешила уйти от обсуждения скользкой темы. От атеизма она вроде бы отказалась, но до подлинной веры так и не добралась.
— Так, значит, в рай не попадут все без исключения юристы?
— Конечно, — кивнул Борис. — И адвокаты, и прокуроры, и судьи.
— А нотариусы? Они ведь тоже юристы!
— Нотариусы могут проскользнуть. Но только они одни.
— А вы надеетесь попасть в рай? Борис вздохнул:
— Нет, не очень. Даже вообще не надеюсь. Так, дохлая иллюзия… Я слишком редко делал то, что не следовало, но, к сожалению, еще реже то, что надо. Только нельзя много раз купаться в одной купели. Вода становится грязной… Я ведь уже признался вам, что никого не мог и не могу спасти…
— Если это касается подследственных, то адвокат из вас никудышный.
— Их как раз меньше всего. Я говорю о близких мне людях.
— А их часто приходится спасать? Странные у вас родственники и друзья…
— Самые обычные, — пробормотал Борис. — Один из них мне как-то сказал: «Я не люблю судей. Пусть законных. Все равно не люблю. В любом случае они — судят». А все топчущие землю всегда готовы лишь к двум деяниям: судить и блудить. И первое дельце куда легче, потому что можно не слишком бояться неудачи. — Он вновь улыбнулся. — Вообще люди спешат осудить рядом живущего, чтобы самим не подвергнуться осуждению. И каждый убежден, довольно наивно, но твердо, что именно он абсолютно чист перед Господом. Такая уверенность живет в тайниках любой души. А что думаете об этом вы?
Кристина пожала плечами. Чудаковатый малый… С ходу затеял на улице философскую дискуссию о грехах с незнакомой женщиной…
— Я о таких вещах просто никогда не задумывалась. Алеша, иди сюда! А как тогда насчет журналистов?
Сын прибежал, и Кристина взяла его за руку.
— Что насчет журналистов? — не понял Борис.
— Они ведь тоже берут на себя смелость осуждать и выносить общественные приговоры на страницах газет и журналов. Это как?
Борис усмехнулся:
— Интересное кино… Ну надо же… Мне папарацци не приходили в голову. Вы сообразительная. Отлично ориентируетесь в теме. Вот и славненько… Но ведь у корреспондентов все-таки не тюрьма, не колония…
— Публичный суд и мнение общественности иногда пострашнее колонии, — заметила Кристина. — И потом, преступление всегда находит себе защитников, и немало, а невиновность — лишь иногда, и то случайно. Потому, наверное, что виновные проявляют наглость, смелость и гордость, а невиновные стыдятся и смущаются доказывать очевидное. Труднее всего оправдаться невиновному… Вы извините, но нам пора. У сына время обеда. Да и вообще… Я не очень поняла, чего вы все-таки хотите. Обсуждать со мной дальше тему суда? Но я здесь не специалист. А если по поводу зуба, пожалуйста, я посмотрю… Например, завтра утром.
— Зачем вы обманываете себя? — вдруг резковато спросил Борис.
Кристина вспыхнула и хотела надерзить, но сдержалась.
— Вы знаете, что такое византийская политика? — спросил странный тип. — Это когда думают одно, говорят другое, а делают третье. Как сейчас мы с вами. Вы все отлично поняли. И зуб действительно ни причем. Но я приду к вам завтра утром. Обязательно. До свидания. — Он пошел назад, к остановке.
Кристина пристально смотрела ему вслед. Мужчина шел припадая на левую ногу. До колена ее заменял протез.
Зачем они тогда полезли в горы?
Маршрут якобы разработал и продумал он, Борис. Да какой там маршрут… Ничего подобного он не разрабатывал, не собирался и не мог. Так, прогулка с подъемом… Ерунда… Он по молодости, по глупости, по своему обычному нахальству и беспечности — а этого добра у него было всегда немерено — не посоветовался с опытными людьми, не поговорил толком со спасателями. И они, почти половина их курса, ломанулась на Домбай, в горы, просто от избытка юных сил, которых пока девать вроде некуда. От дури, от радости, что третья сессия в их жизни позади, а впереди — сплошные праздники да удовольствия…
Ушли втихаря, никого не предупредив. Больно слепящий солнечный масленичный блин пообещал замечательный день. Безмолвно застывшие горы, засыпанные снегами, вырисовывались в вышине простыми, доступными и приветливыми, как холмы Подмосковья.
Борис шел позади всех. Он взял на себя ответственность за поход, за его организацию и успешное проведение. Цепочка студентов плавно растянулась резиновой лентой, медленно поднимаясь все выше и выше. Они толком не подготовились ни к чему: не прихватили достаточно теплой одежды, не запаслись консервами и водой… Рассчитывали погулять и к вечеру спуститься в лагерь.
Леня Рубан маячил впереди Бориса. Они дружили с первого курса. А ОйСвета, конечно, сразу умчалась куда-то вперед. И оба они сосредоточенно, пытаясь скрыть друг от друга свою внимательность и пристрастие, напряженно следили за ее маленькой худой фигуркой, мелькающей зеленым пятном лыжного комбинезона на пронзительно белом снегу.
Эту вертлявую, от волнения взлохмаченную светловолосую девчонку Борис приметил на первом же вступительном экзамене. Она сидела довольно далеко от него, на другом конце аудитории, и постоянно ерзала на месте, то оглядываясь, то нервно поправляя кофточку, то одергивая юбку. Потом, приступив к сочинению, девочка внимательно, нахмурив брови, перечитывала каждую фразу или абзац и, в соответствии с написанным, либо морщилась и гримасничала, либо довольно хлопала в ладоши, взмахивала руками и подпрыгивала на стуле. Волосы разлетались лохматой гривой, соседи недовольно переглядывались.
Наконец преподавателям это прыганье на месте надоело. Один из них, солидный дядечка с треугольной ухоженной бородкой, подошел к девочке и громогласно, на всю аудиторию, пригрозил:
— Если вы и дальше будете так себя вести, вам придется покинуть аудиторию! Навсегда!
Но девочка оказалась зубастой. Интересное кино, подумал Борис.
— А так — это как? — тоже громко спросила она. — Я не понимаю!
— Вы без конца крутитесь, шумите и нарушаете порядок на экзамене! — сурово объяснил дядечка.
— Ничего я не нарушаю! — насупившись, отрезала девушка с характером. — Я не списываю, не болтаю и не подсказываю! А в каких инструкциях о проведении вступительных экзаменов сказано, что человек не может подскакивать на стуле и хлопать в ладоши?!
Дядечка и другие экзаменаторы обозлились. Бородач заорал в ярости:
— На экзамене должна быть гробовая тишина! Вам понятно?! Ти-ши-на!!
Никто уже ничего не писал. Все отложили ручки и прислушивались к скандалу, ожидая, чем закончится дело и когда же, наконец, строптивую абитуриентку выведут вон. Ей не сочувствовал ни один поступающий и вникать в ее эмоциональные всплески и настроения никто не желал. Девочка действительно многим мешала сосредоточиться.
Кроме того, одной претенденткой на заветные места юрфака станет меньше… Человек в человеке прежде всего видит неприятеля, с которым надобно драться, лукавить, и спешит его победить, пока враг не перешел в наступление. Тем более на вступительных экзаменах в университет, где противник — каждый сидящий рядом.
Рыжеватый, чем-то отдаленно смахивающий на Бориса юноша поспешно поднялся со стула недалеко от девочки.
— Простите ее, пожалуйста! Она не нарочно! Она всегда так прыгает. Автоматически. Мы с ней учились в одном классе. Она больше не будет. — И, уловив насмешку и недоверие в глазах преподавателей, торопливо добавил: — Она постарается… — Парень повернулся к девочке, смотревшей на него недовольно и даже сердито, и погрозил ей пальцем: — Ой, Света!
Значит, ее зовут «ОйСвета», подумал Борис.
Чудненько…
Девочка пренебрежительно скривилась, махнула, рукой и тоже встала.
— Я постараюсь… — послушно, но с очевидной неохотой, через силу повторила она вслед за своим заступником и одноклассником.
Экзаменатор с бородкой смягчился:
— Хорошо, садитесь и пишите! Времени осталось не так уж много.
Абитуриенты схватились за ручки и продолжили свои творения о Наташе Ростовой или классовой борьбе в романе «Поднятая целина». Третью тему, свободную, касающуюся их будущей профессии, выбрали немногие. Побоялись написать не то и не так.
После экзамена Борис нарочно задержался — якобы завязать шнурок на ботинке — возле рыженького парня и возбужденной ОйСветы. Они стояли возле доски объявлений и яростно ругались.
— Кто тебя просил вмешиваться?! Тебе не сиделось на стуле?! — бесилась и почти готовилась лопнуть от злости беленькая девочка. — Нечего лезть не в свое дело! Спаситель нашелся! Защитник! Они все равно не могли меня выставить! Не имели права!
Он влюблен в нее, подумал Борька. Интересное кино… А она в него?..
— Ой, Света! — снисходительно и сострадательно вздохнул паренек. — Ну что ты несешь? Не имели права… Будущий юрист, то бишь правовед, должен представлять, что сами по себе наши права — простая условность! И поэтому они нарушаются на каждом шагу. Тебе очень хотелось вылететь отсюда сразу, прямо с первого экзамена?
Но ОйСвета раскалилась, как утюг, включенный и забытый заболтавшейся по телефону рассеянной хозяйкой.
— А тебе очень хотелось продемонстрировать на новеньких наши отношения?! Именно эту деталь?!
Отношения? — задумался Борис. Кажется, он опоздал… Жаль… Или можно попробовать вмешаться?..
— Ты мечтал прямо-таки подчеркнуть их красной ручкой, выделить жирно-жирно, чтобы все это видели и запомнили?! Да?! — орала девочка, не обращая внимания на невольных слушателей и зрителей, проходящих мимо. — И чтобы я в который раз поняла, что ты всегда рядом, всегда примчишься мне на выручку, всегда готов меня спасти и мне помочь?! Так?!
Рыженький мальчик махнул рукой и пошел по коридору. Борька догнал его.
— Познакомимся! — предложил он. — Надеюсь, будем вместе учиться… Ты москвич?
Паренек кивнул. Несмотря на недавний скандал с любимой, он выглядел довольно спокойным и доброжелательным. Спор не испортил ему настроения. Или он так хорошо владел собой.
— Леонид Рубан, — представился мальчик. — А ты приезжий?
— Нет, тоже здешний. Борис Недоспасов. Ты где живешь?
По дороге домой в метро — им оказалось почти по пути — они успели обсудить многое, кроме самого главного, о чем строго умалчивалось.
Беленькая девочка ОйСвета пока оставалась темой неприкасаемой и свободной, никем не затронутой. Как на сочинении.
Незнакомец заторопился вслед за Кристиной. Ей показалось, что ему нелегко идти, он, кажется, хромал… Или почудилось?.. Она присмотрелась повнимательнее. Нет, все-таки немного припадает на левую ногу.
Он заговорил по-немецки, но Кристина тотчас услышала его акцент и поняла, что он не немец.
— Две секундочки, извините, — начал он. — Вы живете в военном городке? Я видел вас там…
Кристина остановилась. Алешка рассматривал длинного типа с большим интересом — мальчик любил новые лица и характеры. В детстве часто кажется, что именно неизвестный, недавно появившийся человек — огромная и прекрасная тайна, несущая в себе не просто новое, но обязательно замечательное, прекрасное, волшебное.
— Вы русский? — спросила Кристина.
Незнакомец улыбнулся. Вот кому удивительно шла улыбка… Наверное, он бы сразу понравился ее отцу.
— Как ни стараюсь, — произнес он уже по-русски, — никак не получается сойти за настоящего Ганса. Выдает акцент. Правильно?
Кристина кивнула:
— А вы были в нашем городке?
— Как-то заходил, — уклончиво отозвался он. — Я юрист. Понадобилась консультация… У меня довольно неплохая практика.
— Хотите остаться в Германии? Незнакомец пожал плечами:
— Приехал, обосновался… Так вышло. Вроде закрепился. Чудненько… Дальше как получится. Мне надо залечить зуб. Стал болеть.
— Не лгите! — сурово буркнула Кристина и мельком оглядела свои все еще красивые ноги. — Ваши зубы здесь ни при чем! Все-то вы про меня знаете! Взялись окучивать?
Это было любимым словом Маши.
— Так вышло! — повторил он и вновь улыбнулся.
Его улыбка казалась удивительной. Кристина еще никогда не встречалась с такой. Она словно заслоняла собой, закрывала все остальное: его глаза, нос, волосы, лоб, рост и плечи, его всего, — и становилась самой главной, незаменимой, будто мужчина представлял собой эту одну-единственную улыбку, был ее олицетворением и воплощением.
— Вас зовут Кристина, я слышал. А это ваш сын Алеша. А я — Борис Недоспасов.
— Забавная у вас фамилия, — задумчиво произнесла Кристина. — Хотели кого-то спасти и не сумели… Увы, увы…
— Да, — очень серьезно кивнул он и перестал улыбаться. — Так получилось… Это по жизни.
— Что по жизни? — не поняла Кристина. — А ведь и генерал Нобиле — тоже по сути такой же Недоспасов.
— Я не генерал, — печально сказал Борис. — Это ваш муж…
И это ему уже известно…
— Я всего-навсего бессовестный адвокат.
— Почему же бессовестный? Проявление самокритики?
Алешке стало скучно, и он потихоньку отправился в садик по соседству нюхать цветы.
— Какая там самокритика! Особенность профессии. Адвокат будет защищать любого, если получит за работу жирный куш. Точно так же прокурор обвинит кого угодно и судья засудит всякого. В две секундочки. Вообще ни один человек не борется против свободы, зато отлично сражается против свободы других. Говорят, якобы в чужом деле каждый любит справедливость. Дичь! Общее заблуждение! Один мой юный знакомый, тоже окончивший юрфак МГУ, заявил, что меняет профессию — пойдет в менеджеры. Я поинтересовался, с чего бы это. А он спокойно и деловито, как говорят «у нас в магазине не продают молоко», объяснил: «Юристы в рай не попадут».
— Всего-навсего? — усмехнулась Кристина. Борис взглянул на нее недоуменно:
— Вам этого мало? Странная вы женщина… Вы что же, не верите в Бога? Ему верит множество людей, но очень немногим, избранным верит Он сам. Когда-то я мечтал стать таким. Не получилось…
Кристина поспешила уйти от обсуждения скользкой темы. От атеизма она вроде бы отказалась, но до подлинной веры так и не добралась.
— Так, значит, в рай не попадут все без исключения юристы?
— Конечно, — кивнул Борис. — И адвокаты, и прокуроры, и судьи.
— А нотариусы? Они ведь тоже юристы!
— Нотариусы могут проскользнуть. Но только они одни.
— А вы надеетесь попасть в рай? Борис вздохнул:
— Нет, не очень. Даже вообще не надеюсь. Так, дохлая иллюзия… Я слишком редко делал то, что не следовало, но, к сожалению, еще реже то, что надо. Только нельзя много раз купаться в одной купели. Вода становится грязной… Я ведь уже признался вам, что никого не мог и не могу спасти…
— Если это касается подследственных, то адвокат из вас никудышный.
— Их как раз меньше всего. Я говорю о близких мне людях.
— А их часто приходится спасать? Странные у вас родственники и друзья…
— Самые обычные, — пробормотал Борис. — Один из них мне как-то сказал: «Я не люблю судей. Пусть законных. Все равно не люблю. В любом случае они — судят». А все топчущие землю всегда готовы лишь к двум деяниям: судить и блудить. И первое дельце куда легче, потому что можно не слишком бояться неудачи. — Он вновь улыбнулся. — Вообще люди спешат осудить рядом живущего, чтобы самим не подвергнуться осуждению. И каждый убежден, довольно наивно, но твердо, что именно он абсолютно чист перед Господом. Такая уверенность живет в тайниках любой души. А что думаете об этом вы?
Кристина пожала плечами. Чудаковатый малый… С ходу затеял на улице философскую дискуссию о грехах с незнакомой женщиной…
— Я о таких вещах просто никогда не задумывалась. Алеша, иди сюда! А как тогда насчет журналистов?
Сын прибежал, и Кристина взяла его за руку.
— Что насчет журналистов? — не понял Борис.
— Они ведь тоже берут на себя смелость осуждать и выносить общественные приговоры на страницах газет и журналов. Это как?
Борис усмехнулся:
— Интересное кино… Ну надо же… Мне папарацци не приходили в голову. Вы сообразительная. Отлично ориентируетесь в теме. Вот и славненько… Но ведь у корреспондентов все-таки не тюрьма, не колония…
— Публичный суд и мнение общественности иногда пострашнее колонии, — заметила Кристина. — И потом, преступление всегда находит себе защитников, и немало, а невиновность — лишь иногда, и то случайно. Потому, наверное, что виновные проявляют наглость, смелость и гордость, а невиновные стыдятся и смущаются доказывать очевидное. Труднее всего оправдаться невиновному… Вы извините, но нам пора. У сына время обеда. Да и вообще… Я не очень поняла, чего вы все-таки хотите. Обсуждать со мной дальше тему суда? Но я здесь не специалист. А если по поводу зуба, пожалуйста, я посмотрю… Например, завтра утром.
— Зачем вы обманываете себя? — вдруг резковато спросил Борис.
Кристина вспыхнула и хотела надерзить, но сдержалась.
— Вы знаете, что такое византийская политика? — спросил странный тип. — Это когда думают одно, говорят другое, а делают третье. Как сейчас мы с вами. Вы все отлично поняли. И зуб действительно ни причем. Но я приду к вам завтра утром. Обязательно. До свидания. — Он пошел назад, к остановке.
Кристина пристально смотрела ему вслед. Мужчина шел припадая на левую ногу. До колена ее заменял протез.
Зачем они тогда полезли в горы?
Маршрут якобы разработал и продумал он, Борис. Да какой там маршрут… Ничего подобного он не разрабатывал, не собирался и не мог. Так, прогулка с подъемом… Ерунда… Он по молодости, по глупости, по своему обычному нахальству и беспечности — а этого добра у него было всегда немерено — не посоветовался с опытными людьми, не поговорил толком со спасателями. И они, почти половина их курса, ломанулась на Домбай, в горы, просто от избытка юных сил, которых пока девать вроде некуда. От дури, от радости, что третья сессия в их жизни позади, а впереди — сплошные праздники да удовольствия…
Ушли втихаря, никого не предупредив. Больно слепящий солнечный масленичный блин пообещал замечательный день. Безмолвно застывшие горы, засыпанные снегами, вырисовывались в вышине простыми, доступными и приветливыми, как холмы Подмосковья.
Борис шел позади всех. Он взял на себя ответственность за поход, за его организацию и успешное проведение. Цепочка студентов плавно растянулась резиновой лентой, медленно поднимаясь все выше и выше. Они толком не подготовились ни к чему: не прихватили достаточно теплой одежды, не запаслись консервами и водой… Рассчитывали погулять и к вечеру спуститься в лагерь.
Леня Рубан маячил впереди Бориса. Они дружили с первого курса. А ОйСвета, конечно, сразу умчалась куда-то вперед. И оба они сосредоточенно, пытаясь скрыть друг от друга свою внимательность и пристрастие, напряженно следили за ее маленькой худой фигуркой, мелькающей зеленым пятном лыжного комбинезона на пронзительно белом снегу.
Эту вертлявую, от волнения взлохмаченную светловолосую девчонку Борис приметил на первом же вступительном экзамене. Она сидела довольно далеко от него, на другом конце аудитории, и постоянно ерзала на месте, то оглядываясь, то нервно поправляя кофточку, то одергивая юбку. Потом, приступив к сочинению, девочка внимательно, нахмурив брови, перечитывала каждую фразу или абзац и, в соответствии с написанным, либо морщилась и гримасничала, либо довольно хлопала в ладоши, взмахивала руками и подпрыгивала на стуле. Волосы разлетались лохматой гривой, соседи недовольно переглядывались.
Наконец преподавателям это прыганье на месте надоело. Один из них, солидный дядечка с треугольной ухоженной бородкой, подошел к девочке и громогласно, на всю аудиторию, пригрозил:
— Если вы и дальше будете так себя вести, вам придется покинуть аудиторию! Навсегда!
Но девочка оказалась зубастой. Интересное кино, подумал Борис.
— А так — это как? — тоже громко спросила она. — Я не понимаю!
— Вы без конца крутитесь, шумите и нарушаете порядок на экзамене! — сурово объяснил дядечка.
— Ничего я не нарушаю! — насупившись, отрезала девушка с характером. — Я не списываю, не болтаю и не подсказываю! А в каких инструкциях о проведении вступительных экзаменов сказано, что человек не может подскакивать на стуле и хлопать в ладоши?!
Дядечка и другие экзаменаторы обозлились. Бородач заорал в ярости:
— На экзамене должна быть гробовая тишина! Вам понятно?! Ти-ши-на!!
Никто уже ничего не писал. Все отложили ручки и прислушивались к скандалу, ожидая, чем закончится дело и когда же, наконец, строптивую абитуриентку выведут вон. Ей не сочувствовал ни один поступающий и вникать в ее эмоциональные всплески и настроения никто не желал. Девочка действительно многим мешала сосредоточиться.
Кроме того, одной претенденткой на заветные места юрфака станет меньше… Человек в человеке прежде всего видит неприятеля, с которым надобно драться, лукавить, и спешит его победить, пока враг не перешел в наступление. Тем более на вступительных экзаменах в университет, где противник — каждый сидящий рядом.
Рыжеватый, чем-то отдаленно смахивающий на Бориса юноша поспешно поднялся со стула недалеко от девочки.
— Простите ее, пожалуйста! Она не нарочно! Она всегда так прыгает. Автоматически. Мы с ней учились в одном классе. Она больше не будет. — И, уловив насмешку и недоверие в глазах преподавателей, торопливо добавил: — Она постарается… — Парень повернулся к девочке, смотревшей на него недовольно и даже сердито, и погрозил ей пальцем: — Ой, Света!
Значит, ее зовут «ОйСвета», подумал Борис.
Чудненько…
Девочка пренебрежительно скривилась, махнула, рукой и тоже встала.
— Я постараюсь… — послушно, но с очевидной неохотой, через силу повторила она вслед за своим заступником и одноклассником.
Экзаменатор с бородкой смягчился:
— Хорошо, садитесь и пишите! Времени осталось не так уж много.
Абитуриенты схватились за ручки и продолжили свои творения о Наташе Ростовой или классовой борьбе в романе «Поднятая целина». Третью тему, свободную, касающуюся их будущей профессии, выбрали немногие. Побоялись написать не то и не так.
После экзамена Борис нарочно задержался — якобы завязать шнурок на ботинке — возле рыженького парня и возбужденной ОйСветы. Они стояли возле доски объявлений и яростно ругались.
— Кто тебя просил вмешиваться?! Тебе не сиделось на стуле?! — бесилась и почти готовилась лопнуть от злости беленькая девочка. — Нечего лезть не в свое дело! Спаситель нашелся! Защитник! Они все равно не могли меня выставить! Не имели права!
Он влюблен в нее, подумал Борька. Интересное кино… А она в него?..
— Ой, Света! — снисходительно и сострадательно вздохнул паренек. — Ну что ты несешь? Не имели права… Будущий юрист, то бишь правовед, должен представлять, что сами по себе наши права — простая условность! И поэтому они нарушаются на каждом шагу. Тебе очень хотелось вылететь отсюда сразу, прямо с первого экзамена?
Но ОйСвета раскалилась, как утюг, включенный и забытый заболтавшейся по телефону рассеянной хозяйкой.
— А тебе очень хотелось продемонстрировать на новеньких наши отношения?! Именно эту деталь?!
Отношения? — задумался Борис. Кажется, он опоздал… Жаль… Или можно попробовать вмешаться?..
— Ты мечтал прямо-таки подчеркнуть их красной ручкой, выделить жирно-жирно, чтобы все это видели и запомнили?! Да?! — орала девочка, не обращая внимания на невольных слушателей и зрителей, проходящих мимо. — И чтобы я в который раз поняла, что ты всегда рядом, всегда примчишься мне на выручку, всегда готов меня спасти и мне помочь?! Так?!
Рыженький мальчик махнул рукой и пошел по коридору. Борька догнал его.
— Познакомимся! — предложил он. — Надеюсь, будем вместе учиться… Ты москвич?
Паренек кивнул. Несмотря на недавний скандал с любимой, он выглядел довольно спокойным и доброжелательным. Спор не испортил ему настроения. Или он так хорошо владел собой.
— Леонид Рубан, — представился мальчик. — А ты приезжий?
— Нет, тоже здешний. Борис Недоспасов. Ты где живешь?
По дороге домой в метро — им оказалось почти по пути — они успели обсудить многое, кроме самого главного, о чем строго умалчивалось.
Беленькая девочка ОйСвета пока оставалась темой неприкасаемой и свободной, никем не затронутой. Как на сочинении.
15
Ее истерзал страх. Кристина боялась его так, словно он превратился в одушевленное злобное существо. Страх жил в ней самой и вокруг нее. Он давил, мучил, угрожал… Казалось, сейчас, вот-вот что-то случится, что-то произойдет — рухнут стены, загудит огонь, рванется кипяток из труб… Начнется война, промчится воющий ураган, забивая людей насмерть на своем пути, земля разломится на куски под жестокими толчками землетрясения… Умрет кто-нибудь из близких, кто-то тяжело заболеет, попадет под машину, сломает шейку бедра, ограбят квартиру Воздвиженских, сожгут дачу…
Перечислять подходящие ужасы можно было до бесконечности. Кристина боялась и этой беспредельности. Отец молча присматривался к ней день ото дня и, наконец, спросил:
— Ты так переживаешь развод с Виталием? Тогда тебе лучше с ним помириться. В жизни бывает всякое, бескрайняя ты моя! Видеть твои ежедневные страдания нам с матерью тяжело. Надо учиться жить без страхов и мечтаний. Разум — единственный властелин! Но тебе бесполезно внушать любые истины, никак ничего не вдолбишь… Кстати, я до сих пор не в курсе, ты не поделилась… чем уж так сильно Виталий провинился перед тобой?
— Мириться я не собираюсь, — пробурчала Кристина. — Не можешь меня видеть — не смотри! А чем провинился… Да тем же самым, что и все мужики!…
Геннадий Петрович развел руками:
— Прости, но это банально!.. Зачем делать из стереотипа проблему? Тебе нравится жить с подбитым крылом? И Машка без отца…
Кристина смотрела тупо и упрямо. Молчала. Не желала ничего обсуждать. Ну, дело ее. Воздвиженский махнул рукой. Пусть живет одна! Хотя с дочкой и родителями…
Геннадий Петрович действительно был расстроен из-за распавшегося брака. И не только потому, что внучка — без отца, дочка — без мужа и все пошло враздрызг…
Профессор странным образом привязался к беспутному, но головастому Виталию. Успел его полюбить, понять, оценить. И больше всего жалел, что Кристина разошлась именно с Виталием, с которым — так отчего-то уверовал Воздвиженский — дочери и следовало прожить всю жизнь. Почему он так считал? Толком объяснить себе свое убеждение профессор не мог и даже не пытался. Просто когда-то четко осознал, что они — эти двое молодых людей, два голубочка, как он их называл, — созданы друг для друга, и ни для кого больше. А все отклонения от прямой — дело естественное, сугубо мужское и привычное… Да вы попробуйте прошагать по дороге ровно, как по канату! Ничего не получится! Долго тренироваться надо.
Да и сама Кристина пока еще не понимает, что жизнь куда шире брачных уз — ведь недаром их назвали узами! Они и созданы для того, чтобы периодически из них вырываться и убегать, мирно всякий раз возвращаясь. И если ей самой пока не захотелось этого сделать, еще все впереди… Но не объяснять же такие истины дочери! Не маленькая, должна бы понимать. Только вот не осознает. Несмышленая девочка… Устраивает сама себе несчастья… А они — самая плохая школа жизни.
— Любой человек несчастен исключительно потому, что сам в этом убежден! — пытался Геннадий Петрович внушить дочери. — А нам всегда кажется, будто мы несчастнее, чем в действительности.
Кристина его не слушала, в отцовские мысли и слова не вникала, продолжала жить сама по себе, со своими привычными настроениями и принципами.
Воздвиженский отступился. И продолжал с горечью вспоминать о бывшем зяте. Правда, Виталий меркантильных интересов никогда не скрывал. Зато все по-честному.
Иногда Геннадий Петрович даже делился с женой, которую всегда преданно любил и ценил за тишину и спокойствие:
— Знаешь, милая теща, рядом с Виталием я — уже не я, а мой кошелек! Им я себя и ощущаю.
Мария Михайловна молча улыбалась. Муж часто про себя сравнивал ее с жизнью, которая, в свою очередь, в его представлении оказывалась непокорной женщиной, не желающей подчиниться умиранию. И это помогает выживанию окружающих.
Однажды она сказала мужу:
— Теперь, с возрастом, потихоньку старея, я стала всех людей считать детьми. Вокруг меня теперь одни лишь дети. Они совершают плохие и хорошие поступки, они неразумны, но хотят исправиться и стать лучше.
После развода Кристины Геннадий Петрович даже как-то позвонил Виталию. По работе они уже практически не встречались.
— Ты женился? — прямо спросил Воздвиженский.
— И не собираюсь, — лаконично отозвался бывший зять.
— Тогда зачем же… — начал профессор. Ковригин прервал его:
— Это инициатива вашей дочери. Я к этому почину не имею отношения! И даже, как ни странно, не ощущаю себя виноватым. Я предупреждал ее, что от нервной горячки мозги кипят и выкипают. Но разве она кого-нибудь слушает!
Воздвиженский молчаливо с ним согласился. И с горечью подумал, что суть в другом: просто Кристина никогда не любила Виталия. Равно как и он ее. А нелюбовь кончается на земле точно так же, как и любовь… Все просто.
Но потом появился этот полковник… Вырос из ничего, прямо из осенней сырости.
Кристина увидела его и вдруг подумала, что муж должен быть именно таким, и никаким больше. На этого человека можно положиться, ему хотелось довериться, на него легко опереться… Он словно сам подставлял сильные руки и плечи. После бойкого, беспечного, беззаботного Виталия новый угрюмец казался очень надежным, несгибаемым, твердым, как советский молот. Впрочем, почему Ковригин жил легковесно? О своей судьбе и личном будущем он позаботился заблаговременно, женившись на Кристине. Да и насколько хороша эта прочность, жесткость и стойкость Одинокова? Кристина не задумывалась. Она искала противоположность Виталию, поняла, что, наконец, нашла, и обрадовалась, напрочь забыв о мудрой и нехитрой истине, гласящей о двух — ни меньше ни больше! — сторонах медали.
Перечислять подходящие ужасы можно было до бесконечности. Кристина боялась и этой беспредельности. Отец молча присматривался к ней день ото дня и, наконец, спросил:
— Ты так переживаешь развод с Виталием? Тогда тебе лучше с ним помириться. В жизни бывает всякое, бескрайняя ты моя! Видеть твои ежедневные страдания нам с матерью тяжело. Надо учиться жить без страхов и мечтаний. Разум — единственный властелин! Но тебе бесполезно внушать любые истины, никак ничего не вдолбишь… Кстати, я до сих пор не в курсе, ты не поделилась… чем уж так сильно Виталий провинился перед тобой?
— Мириться я не собираюсь, — пробурчала Кристина. — Не можешь меня видеть — не смотри! А чем провинился… Да тем же самым, что и все мужики!…
Геннадий Петрович развел руками:
— Прости, но это банально!.. Зачем делать из стереотипа проблему? Тебе нравится жить с подбитым крылом? И Машка без отца…
Кристина смотрела тупо и упрямо. Молчала. Не желала ничего обсуждать. Ну, дело ее. Воздвиженский махнул рукой. Пусть живет одна! Хотя с дочкой и родителями…
Геннадий Петрович действительно был расстроен из-за распавшегося брака. И не только потому, что внучка — без отца, дочка — без мужа и все пошло враздрызг…
Профессор странным образом привязался к беспутному, но головастому Виталию. Успел его полюбить, понять, оценить. И больше всего жалел, что Кристина разошлась именно с Виталием, с которым — так отчего-то уверовал Воздвиженский — дочери и следовало прожить всю жизнь. Почему он так считал? Толком объяснить себе свое убеждение профессор не мог и даже не пытался. Просто когда-то четко осознал, что они — эти двое молодых людей, два голубочка, как он их называл, — созданы друг для друга, и ни для кого больше. А все отклонения от прямой — дело естественное, сугубо мужское и привычное… Да вы попробуйте прошагать по дороге ровно, как по канату! Ничего не получится! Долго тренироваться надо.
Да и сама Кристина пока еще не понимает, что жизнь куда шире брачных уз — ведь недаром их назвали узами! Они и созданы для того, чтобы периодически из них вырываться и убегать, мирно всякий раз возвращаясь. И если ей самой пока не захотелось этого сделать, еще все впереди… Но не объяснять же такие истины дочери! Не маленькая, должна бы понимать. Только вот не осознает. Несмышленая девочка… Устраивает сама себе несчастья… А они — самая плохая школа жизни.
— Любой человек несчастен исключительно потому, что сам в этом убежден! — пытался Геннадий Петрович внушить дочери. — А нам всегда кажется, будто мы несчастнее, чем в действительности.
Кристина его не слушала, в отцовские мысли и слова не вникала, продолжала жить сама по себе, со своими привычными настроениями и принципами.
Воздвиженский отступился. И продолжал с горечью вспоминать о бывшем зяте. Правда, Виталий меркантильных интересов никогда не скрывал. Зато все по-честному.
Иногда Геннадий Петрович даже делился с женой, которую всегда преданно любил и ценил за тишину и спокойствие:
— Знаешь, милая теща, рядом с Виталием я — уже не я, а мой кошелек! Им я себя и ощущаю.
Мария Михайловна молча улыбалась. Муж часто про себя сравнивал ее с жизнью, которая, в свою очередь, в его представлении оказывалась непокорной женщиной, не желающей подчиниться умиранию. И это помогает выживанию окружающих.
Однажды она сказала мужу:
— Теперь, с возрастом, потихоньку старея, я стала всех людей считать детьми. Вокруг меня теперь одни лишь дети. Они совершают плохие и хорошие поступки, они неразумны, но хотят исправиться и стать лучше.
После развода Кристины Геннадий Петрович даже как-то позвонил Виталию. По работе они уже практически не встречались.
— Ты женился? — прямо спросил Воздвиженский.
— И не собираюсь, — лаконично отозвался бывший зять.
— Тогда зачем же… — начал профессор. Ковригин прервал его:
— Это инициатива вашей дочери. Я к этому почину не имею отношения! И даже, как ни странно, не ощущаю себя виноватым. Я предупреждал ее, что от нервной горячки мозги кипят и выкипают. Но разве она кого-нибудь слушает!
Воздвиженский молчаливо с ним согласился. И с горечью подумал, что суть в другом: просто Кристина никогда не любила Виталия. Равно как и он ее. А нелюбовь кончается на земле точно так же, как и любовь… Все просто.
Но потом появился этот полковник… Вырос из ничего, прямо из осенней сырости.
Кристина увидела его и вдруг подумала, что муж должен быть именно таким, и никаким больше. На этого человека можно положиться, ему хотелось довериться, на него легко опереться… Он словно сам подставлял сильные руки и плечи. После бойкого, беспечного, беззаботного Виталия новый угрюмец казался очень надежным, несгибаемым, твердым, как советский молот. Впрочем, почему Ковригин жил легковесно? О своей судьбе и личном будущем он позаботился заблаговременно, женившись на Кристине. Да и насколько хороша эта прочность, жесткость и стойкость Одинокова? Кристина не задумывалась. Она искала противоположность Виталию, поняла, что, наконец, нашла, и обрадовалась, напрочь забыв о мудрой и нехитрой истине, гласящей о двух — ни меньше ни больше! — сторонах медали.