Лори Хью. Торговец пушками

   У моих ног уже суетились какие-то люди, оттаскивая тело Майка Лукаса.
   Я с усилием заставил себя вслушаться в то, что говорил Умре.
   – Мистер Лэнг, взгляните правде в глаза. А правда состоит в том, что если я захочу, чтобы человек исчез, то так оно и произойдет. Я могу пристрелить человека прямо у себя в доме, и он истечет кровью на моем ковре потому, что я так хочу. И никто, слышите, никто меня не остановит. Ни полиция, ни тайные агенты, ни друзья мистера Лукаса. И уж конечно же, не вы. Вы слышите меня?
   Я поднял на него глаза. Теперь я видел его лицо гораздо четче. Черные глаза. Лоск.
   Умре поправил галстук.
   – Что ж, мистер Лэнг, надеюсь, теперь у вас есть причина задуматься о безопасности мисс Вульф?
   Я молча кивнул.
 
   Они отвезли меня, придавленного к коврику «дипломата», обратно в Лондон и вытряхнули из машины где-то к югу от Темзы.
   Я прошел по мосту Ватерлоо и побрел вдоль Стрэнда, то и дело останавливаясь и изредка опуская монеты в руки восемнадцатилетних попрошаек. Мне так хотелось, чтобы этот отрезок реальности оказался сном. Господи, никогда мне так не хотелось, чтобы явь оказалась сном.
   Майк Лукас сказал, чтобы я был осторожен. Он рисковал, говоря мне это. Мы не были знакомы, и я не просил его идти на риск ради меня, но он все равно пошел, поскольку был профессионалом и достойным человеком, которому не нравилась та трясина, в которую он угодил. И он не хотел, чтобы она затянула и меня тоже.
   Пиф-паф.
   Обратной дороги нет. И мир не остановился.
 
   Мне было жалко себя. Жалко Майка Лукаса – да и попрошаек тоже жалко. Но больше всех – самого себя, и с этим пора было кончать. Я повернул домой.
   У меня больше не было причин беспокоиться насчет своей квартиры: все, кто последнюю неделю дышал мне в спину, теперь дышали мне прямо в лицо. Возможность уснуть в собственной постели была, пожалуй, единственной положительной стороной всей этой истории. Так что я решительно зашагал в направлении к Бэйсуотер, пытаясь отыскать в происходящем забавную сторону.
   Это оказалось нелегко, и я, кстати, до сих пор не уверен, что мне это действительно удалось. Просто я всегда стараюсь так поступать, когда дела идут не ахти. Ведь что значит – сказать, что дела идут не ахти? Не ахти по сравнению с чем? Вы тут же ответите: да хотя бы по сравнению с тем, как они шли пару часов назад – или пару лет назад. Однако суть-то совсем не в этом. Если взять две машины без тормозов, несущиеся прямо на кирпичную стену, и одна из них врезается на мгновение раньше другой, разве можно сказать, что второй машине повезло больше?
   Беда и смерть. Каждую секунду нашей жизни они нависают над нами, стараясь нас достать. По большей части промахиваясь. Тысячи миль по скоростному шоссе – и ни одного прокола в переднем колесе. Тысячи вирусов, проползающих сквозь наши тела, – и ни один так и не зацепился. Тысячи роялей, летящих на мостовую, через минуту после того, как мы прошли мимо. Или через месяц – без разницы.
   И раз уж мы не бухаемся на колени, чтобы возблагодарить небо всякий раз, когда беда проходит стороной, то какой смысл ныть и стонать, когда она все же настигает нас?
   Мы ведь все равно умрем – или никогда не родимся. И жизнь – лишь один затянувшийся сон.
 
   Вот. Это и есть забавная сторона.

14

   Так и свобода редко пробуждается,
   Ударом гулким лишь однажды бьет,
   Как чье-то сердце, негодуя, разрывается,
   Чтоб показать, что все еще живет.

Томас Мур

   Стоило мне свернуть на свою улицу, как в глаза тотчас бросились две вещи, которые я совершенно не ожидал там увидеть. Первой был мой «кавасаки» – весь в крови, синяках и царапинах, но в общем и целом во вполне сносном состоянии. Второй неожиданной вещью оказался ярко-красный спортивный «TVR».
   Ронни спала, положив голову на руль и натянув на голову пальто. Открыв пассажирскую дверцу, я скользнул на сиденье рядом. Она приподняла голову и сонно уставилась на меня.
   – Добрый вечер, – сказал я.
   – Привет. – Несколько раз моргнув, она перевела взгляд на окно. – Черт! Который час? Я тут совсем задубела.
   – Двенадцать сорок пять. Не хочешь зайти?
   Она немножко подумала.
   – Довольно нахальное предложение с твоей стороны, Томас.
   – Нахальное? Это ведь как посмотреть, не так ли?
   Я открыл дверцу.
   – Это как?
   – А вот так. Ты приехала сюда сама? Или это я перенес сюда улицу и расставил ее вокруг твоей машины?
   Ронни еще немножко подумала и сказала:
   – Убила бы сейчас за чашку чая.
 
   Мы молча сидели на кухне, прихлебывали чай и курили. Мысли Ронни были где-то далеко, моя неразвитая интуиция подсказывала, что она недавно плакала. Либо плакала, либо пыталась добиться от своей туши какого-то необычного эффекта, что-то вроде «размазанных катышков». Я предложил ей виски, но Ронни не проявила к выпивке интереса. Тогда я вылил в свой стакан все четыре остававшиеся в бутылке капли и постарался растянуть их на подольше.
   Я пытался мысленно сосредоточиться на Ронни, выкинув из головы Барнса с Умре: во-первых, она была расстроена, а во-вторых, была здесь, в моей комнате. А те двое – нет.
   – Томас, могу я тебя кое о чем спросить?
   – Конечно.
   – Ты голубой?
   Нет, ну надо, а? Первый же мяч – и сразу мимо ворот. По идее, нам полагалось беседовать о кино и театре, о любимых горнолыжных трассах, наконец.
   – Нет, Ронни, я не голубой. А ты?
   – Нет.
   Она не сводила глаз со своей кружки. Но я предпочитаю чайные пакетики, так что вряд ли ей удалось бы найти ответы в узорах чайной гущи.
   – А что случилось с как его там? – спросил я, закуривая.
   – Филип. Он спит. Или гуляет где-нибудь. В общем, не знаю. Да и знать не хочу, если честно.
   – Ну-ну, Ронни. Мне кажется, это только слова.
   – Нет, я серьезно. Мне вообще насрать на Филипа.
   Всегда испытываешь какое-то странное возбуждение, когда воспитанная девочка вдруг начинает грязно ругаться.
   – Вы поссорились.
   – Мы расстались.
   – Вы просто поссорились, Ронни.
   – Могу я остаться у тебя на ночь?
   Я моргнул. А затем, чтобы убедиться, что мне это не привиделось, моргнул еще раз.
   – Ты хочешь спать со мной?
   – Да.
   – Ты имеешь в виду, не просто спать одновременно со мной? Ты имеешь в виду, в одной постели?
   – Ну пожалуйста.
   – Ронни…
   – Если хочешь, я не буду снимать одежду. Томас, не заставляй меня еще раз говорить «пожалуйста». Это ужасно вредно для женского самолюбия.
   – Зато ужасно полезно для мужского.
   – Ох, замолчи! – Она спрятала лицо в кружку. – Ты мне таким совсем не нравишься.
   – Ха, – ответил я. – Значит, сработало.
   В конце концов мы встали и отправились в спальню.
 
   Между прочим, она и в самом деле осталась в одежде. Так же как и я – опять же, между прочим. Мы лежали рядом на кровати и какое-то время молча созерцали потолок А потом, рассудив, что уже вполне насозерцался, я протянул руку и взял ее ладонь в свою. Она была сухой и теплой – и очень приятной на ощупь.
   – О чем ты думаешь?
   Честно говоря, я не помню, кто из нас спросил это первым. К рассвету мы оба повторили этот вопрос раз по пятьдесят.
   – Ни о чем.
   И это мы тоже повторили немало раз.
   Ронни была несчастлива – в этом все дело. Не могу сказать, что она излила мне историю своей жизни. История выходила из нее разрозненными обрывками, с длинными пробелами и слегка напомнила сумбурную беседу где-нибудь в обществе книголюбов. Но к тому времени, когда жаворонок принял вахту у соловья, узнал я довольно много.
   Ронни была средним ребенком в семье. Наверняка многие из вас сейчас скажут: «Ну вот, теперь сразу все встает на свои места», но я, например, тоже средний, и меня это особенно никогда не беспокоило. Отец Ронни работал в Сити, угнетая несчастных бедняков, да и братья по обе стороны, похоже, держали курс в том же направлении. Когда Ронни была еще подростком, мать ее прониклась страстной любовью к рыболовству и с тех пор по шесть месяцев в году потакала своей страсти на далеких водных просторах. А отец Ронни в это время заводил любовниц. Правда, куда заводил – она так и не уточнила.
   – О чем ты думаешь? – На этот раз спросила она.
   – Ни о чем.
   – Ну же.
   – Я не знаю. Просто… думаю.
   Я слегка погладил ее по руке.
   – О Саре?
   Я знал, что она это спросит. И это несмотря на то, что я намеренно подавал ей мяч под ракетку и больше ни разу не упоминал о Филипе.
   – В том числе. – Я чуть сжал ее руку. – Давай посмотрим правде в глаза: ведь я почти не знаю ее.
   – А ей ты нравишься.
   Я не смог удержаться от смеха.
   – Ну, это кажется астрономически маловероятным. В первый раз, когда мы встретились, она подумала, что я хочу убить ее отца, а в последний – потратила большую часть вечера на то, чтобы обвинить меня в трусости перед лицом врага.
   Поцелуи я решил вынести за скобки. По крайней мере, пока.
   – Какого врага?
   – Это длинная история.
   – У тебя очень приятный голос.
   Я повернул голову на подушке и посмотрел на нее:
   – Знаешь, Ронни, в нашей стране, когда кто-нибудь о чем-нибудь говорит, что это длинная история, это значит, он вежливо дает понять, что не будет ее рассказывать.
 
   Я проснулся. Что означало, что я все-таки уснул. Правда, понятия не имею, когда это произошло. Первая мысль в момент пробуждения – в доме пожар.
   Выпрыгнув из постели, я понесся на кухню. Ронни жарила бекон на сковородке. Дым резвился в солнечных лучах, а где-то поблизости трещало Радио-4. Ронни была в моей единственной чистой рубашке. Поначалу я даже слегка разозлился, так как берег рубаху для особого случая – например, к совершеннолетию моего внука, – но рубашка ей очень шла, так что я решил промолчать.
   – Тебе бекон как больше нравится?
   – С хрустом, – солгал я, заглядывая через ее плечо. Ну а что тут было еще говорить?
   – Если хочешь, можешь пока приготовить кофе, – сказала она и повернулась обратно к сковородке.
   – Да, кофе. Точно.
   Я начал свинчивать крышку с банки растворимой бурды, но Ронни зацокала языком и кивком указала на буфет, который ночью, похоже, посетила добрая фея покупок, оставив после себя целую кучу всякой всячины.
   Я сунулся в холодильник, и передо мной предстала чья-то чужая жизнь. Яйца, сыр, йогурт, несколько стейков, молоко, масло, две бутылки белого вина. Все это ни разу не побывало ни в одном из моих холодильников, за все тридцать шесть лет. Я наполнил чайник водой и щелкнул выключателем.
   – Тебе придется позволить мне расплатиться с тобой за все это.
   – Ох, да когда ж ты наконец повзрослеешь?!
   Ронни попыталась разбить яйцо о край сковородки одной рукой, получился замечательный «собачий завтрак». А собаки у меня как раз не было.
   – Разве тебе не нужно в галерею? – поинтересовался я, зачерпывая ложку «черного, обжаренного „Мелфорда“ к завтраку» из банки и высыпая в кружку. Все это было очень и очень необычно.
   – Я позвонила Терри и сказала, что у меня сломалась машина. Мол, отказали тормоза, так что я даже не знаю, на сколько опоздаю.
   Какое-то время я обдумывал ее слова.
   – Да, но если у тебя отказали тормоза, разве ты не должна, наоборот, приехать раньше?
   Ронни рассмеялась и поставила передо мной тарелку чего-то черно-бело-желтого. Выглядело неописуемо, но на вкус оказалось обалденным.
 
   – Спасибо тебе, Томас.
   Мы шли через Гайд-парк – просто так, без какой-то определенной цели. Сначала мы держались за руки, но потом расцепились, словно гулять за ручку – это обычная ерунда. День выдался солнечным и теплым, и Лондон казался удивительно красивым.
   – Спасибо мне за что?
   Ронни опустила глаза и легонько пнула что-то на земле, чего, вероятнее всего, там не было.
   – За то, что не пытался заняться со мной любовью вчера ночью.
   – Всегда пожалуйста.
   На самом деле я не знал, каких слов она ждала от меня, и вообще что это было – начало разговора или его конец.
   – Спасибо за то, что поблагодарила меня, – добавил я.
   Вот теперь получилось больше похоже на конец.
   – Прекрати, пожалуйста.
   – Нет, правда. Я очень тебе признателен. Я каждый день не пытаюсь заняться любовью с миллионами женщин, и до сих пор ни одна даже не пискнула в знак благодарности. А тут совсем другое дело. Приятное разнообразие.
   Мы погуляли еще немного. Какой-то шальной голубь ринулся было прямо на нас, но в последний момент резко свернул в сторону и умчался прочь, точно вдруг сообразив, что мы вовсе не те, за кого он нас принял. Пара лошадей рысью прошла по Роттен-Роу; на спине у каждой восседало по мужчине в твидовой куртке. Королевская конная гвардия, вероятно. Лошади выглядели чрезвычайно смышлеными.
   – У тебя кто-нибудь есть, Томас? Сейчас?
   – Думаю, ты имеешь в виду женщин?
   – Угадал. Ты спишь с кем-нибудь?
   – Под словом «спишь» ты имеешь в виду?..
   – Отвечай немедленно, а то я позову полицейского.
   Она улыбалась. Благодаря мне. Именно я заставил ее улыбаться, и это было очень приятное чувство.
   – Нет, Ронни, сейчас я не сплю ни с одной женщиной.
   – А с мужчинами?
   – И с мужчинами не сплю. И с животными. И с хвойными деревьями.
   – А почему, можно спросить? И даже если нельзя.
   Я вздохнул. В действительности я и сам не знал ответа, но даже ответь я правду, с крючка мне все равно не соскочить. И я заговорил, не имея ни малейшего представления о том, что из этого может выйти:
   – Потому что от секса больше неприятностей, чем удовольствия. Потому что мужчинам и женщинам нужно разное, и в конце кто-то всегда остается внакладе. Потому что мне не часто предлагают, а сам я терпеть не могу просить. Потому что я небольшой мастер в этих делах. Потому что я привык быть один. И потому что я не могу больше придумать никаких причин.
   Я остановился, чтобы перевести дыхание.
   – Хорошо. – Ронни развернулась и пошла спиной вперед, глядя мне в лицо. – И какая же из причин настоящая?
   – Номер два, – ответил я, немного подумав. – Нам нужно разное. Мужчины хотят секса с женщиной. Затем они хотят секса с другой женщиной. Затем – с третьей. А затем они хотят кукурузных хлопьев и немного поспать, после чего опять хотят секса, теперь уже с четвертой женщиной, а потом с пятой, и так пока не умрут. Женщины же… – Тут я подумал, что, описывая противоположный пол, стоит быть поосторожнее в формулировках. – Женщины хотят отношений. Возможно, они их никогда не получат, или все же получат, но прежде им придется переспать со множеством мужчин, но у них есть цель. У мужчин же цели нет. Настоящих целей. Поэтому они придумывают искусственные и расставляют их по разные стороны большой поляны. А потом придумывают футбол. Или лезут в драку, или стараются разбогатеть, или начинают воевать, или находят себе еще целую кучу всяких идиотских занятий, лишь бы хоть как-то компенсировать отсутствие цели.
   – Полная хрень! – сказала Ронни.
   – Кстати, о хрене. Это второе главное различие.
   – Неужели ты и вправду думаешь, что я хочу, чтобы у нас с тобой были отношения?
   Ну и коварство!
   – Я не знаю, Ронни. Я бы не осмелился даже пытаться угадать, чего тебе нужно от жизни.
   – Очередная хрень. Возьми себя в руки, Томас.
   – А может, тебя?
   Ронни остановилась. А затем расплылась в улыбке:
   – Вот это уже другой разговор.
 
   Мы нашли телефонную будку, и Ронни позвонила в галерею. Сказала, что вся уже на нервах из-за машины и страшно устала и ей просто необходимо отлежаться всю вторую половину дня. Затем мы сели в машину и покатили обедать в «Клариджез».
   Я знал, что рано или поздно придется рассказать Ронни кое-что из того, что случилось, и кое-что из того, что должно случиться. Вероятно, придется немного солгать – не только ради меня, но и ради нее же самой – и, кроме того, придется говорить о Саре. Вот почему я тянул, откладывая этот разговор.
   Ронни мне нравилась, очень нравилась. Возможно, будь она какой-нибудь принцессой, томящейся в черном замке на черной горе, я даже влюбился бы в нее. Но Ронни не была принцессой. Она сидела напротив, трещала как сорока, заказывала дуврскую камбалу с салатом «роке», пока струнный квартет в национальных тирольских костюмах пощипывал и попиливал что-то из Моцарта в холле позади нас.
   Я осторожно огляделся, прикидывая, где тут могут прятаться мои преследователи. Теперь их можно было ждать где угодно и в каком угодно количестве. Однако явных кандидатов поблизости не обнаружилось – если только ЦРУ не перешло на вербовку семидесятилетних вдовушек с лицами, вывалянными в чем-то очень похожем на крахмал.
   В любом случае, слежка меня беспокоила меньше, чем прослушка. «Клариджез» мы выбрали наугад, так что установить подслушивающее оборудование заранее у них не было никакого шанса. Я сидел спиной к остальной части зала, так что даже от ручного направленного микрофона толку было немного.
   Наполнив большие бокалы вполне пригодным для питья «Пуйи-Фуиссе» – выбор Ронни, – я приступил к рассказу.
   Начал с того, что отец Сары мертв и что я сам видел, как он умер. Мне хотелось поскорее разделаться с самым неприятным: сначала столкнуть Ронни в яму, а потом медленно вытянуть ее оттуда. Так сказать, дать ее природной «жилке» немного времени, чтобы включиться в работу. Кроме того, не хватало еще, чтобы Ронни подумала, будто я испугался.
   Она восприняла рассказ достойно. Гораздо лучше, чем дуврскую камбалу, которая так и лежала на тарелке нетронутой, с печалью в единственном глазу – мол, «я что-то не то сказала?», – пока официант не унес ее со стола.
   К тому времени, когда я закончил, струнный квартет успел разделаться с Моцартом и переключился на мелодию из «Супермена», а винная бутылка торчала из ведерка днищем кверху. Нахмурившись, Ронни смотрела на скатерть перед собой. Я знал, что ей хочется пойти и кому-нибудь позвонить, или врезать по чему-нибудь кулаком, или заорать на всю улицу, что мир – дерьмо и как можно спокойно сидеть и есть, или ходить по магазинам, или смеяться? Я хорошо понимал ее, поскольку сам чувствовал то же самое с тех пор, как увидел Александра Вульфа, летящего через всю комнату от выстрела какого-то идиота.
   Наконец Ронни заговорила, и голос ее дрожал от гнева:
   – И ты собираешься сделать это? Сделать то, что они велят?
   Я едва заметно пожал плечами:
   – Да, Ронни, именно это я и собираюсь сделать. Пойми, мне не хочется, но, по-моему, все остальные варианты еще хуже.
   – И ты называешь это достаточным оправданием?
   – Да, называю. Именно этим большинство людей оправдывает большинство своих поступков. Если я не соглашусь на их условия, они, вероятнее всего, убьют Сару. Они уже убили ее отца, так что теперь их вряд ли что-то остановит.
   – Но ведь погибнут люди!
   В ее глазах стояли слезы, и если бы не сомелье, подкравшийся, чтобы впарить нам еще бутылку «Пуйи», я, возможно, и обнял бы ее за плечи. А так я лишь пожал ее руку через стол.
   – Люди погибнут в любом случае, – сказал я, ненавидя себя за то, что похож сейчас на Барнса. – Не сделай я этого, они найдут кого-нибудь другого или придумают что-то еще. Результат будет тот же, но Сара умрет. Вот что это за люди.
   Ронни снова уткнулась в скатерть, и я видел: она понимает, что я прав. Но все равно проверяет, не забыли ли мы чего – подобно человеку, надолго покидающему родной дом перед дальней дорогой. Газ – перекрыт, телевизор – выключен из розетки, морозилка – разморожена.
   – А как же ты? Если они такие, как ты говоришь, то что же будет с тобой? Ведь они убьют тебя, разве не так? Поможешь ты им или нет, они все равно убьют тебя.
   – Да, Ронни, скорее всего, они попытаются это сделать. Я не могу лгать тебе об этом.
   – А о чем можешь?
   Отличная реакция, только не думаю, что она действительно хотела задать такой вопрос.
   – Это далеко не первый раз, когда меня пытаются убить, Ронни. До сих пор у них не получилось. Я знаю, ты считаешь меня лентяем, неспособным даже купить себе продукты, но зато я могу позаботиться о себе другими способами. – Я сделал паузу – посмотреть, не улыбнется ли она. – В конце концов, найду какую-нибудь шикарную блондинку со спортивной машиной. Вот она-то и позаботится обо мне.
   Ронни подняла глаза и почти улыбнулась.
   – У тебя уже есть одна такая, – сказала она и полезла за кошельком.
 
   Пока мы сидели в ресторане, пошел дождь, и, поскольку Ронни оставила верх машины открытым, нам пришлось нестись по Мэйферу со всех ног, чтобы спасти ее кожаные кресла от «Коннолли».
   Я как раз возился с защелками складной крыши, пытаясь разобраться, как бы половчее заполнить шестидюймовый промежуток между рамой и лобовым стеклом, когда почувствовал на плече чью-то руку.
   – А ты еще что за ком с горы? – спросил незнакомый голос.
   Медленно выпрямившись, я оглянулся. Он был примерно моего роста и не так уж далеко обогнал меня по возрасту. Зато в смысле богатства обскакал изрядно: сорочка с Джермин-стрит, костюм с Савил-Роу, а выговор – из одной из самых дорогих частных школ. Ронни вынырнула из багажника, где она пыталась сложить автомобильный чехол.
   – Филип.
   В общем-то, ничего другого я и не ожидал услышать.
   – Что это за хрен? – снова спросил Филип, не сводя с меня глаз.
   – Здравствуйте, Филип.
   Я старался быть вежливым. Честное слово, старался.
   – Иди в жопу! – ответил Филип. И повернулся к Ронни: – Это и есть тот говнюк, что выдул мою водку?
   Группка туристов в ярких анораках остановилась и заулыбалась, глядя на забавную троицу и, видимо, надеясь, что мы просто старые добрые друзья. Я тоже на это надеялся, но иногда одной надежды мало.
   – Филип, прошу тебя, не будь занудой.
   Ронни с силой захлопнула багажник и обошла машину. Я же, напротив, постарался отодвинуться, а потом и убраться с глаз долой. Быть втянутым в чужую предсвадебную склоку – последнее дело. Но от Филипа оказалось не так-то просто отвертеться.
   – Ты куда это, мудила, намылился?
   – Туда.
   – Филип, перестань.
   – Слышь, ты, член с ушами, кто ты такой, а?
   Правой рукой он цапнул меня за лацкан. Крепко цапнул, но не более. Я посмотрел на его руку, затем перевел взгляд на Ронни, давая ей возможность помешать тому, что назревало.
   – Филип, пожалуйста, не будь таким идиотом.
   Безусловно, это была самая неудачная из всех неудачных фраз, что Ронни могла придумать. Когда мужчина сам загоняет себя в угол, последнее, чем можно его притормозить, – это обозвать его идиотом. Я бы на ее месте извинился, или погладил бы его по головке, или улыбнулся. В общем, сделал бы все, дабы подавить прилив тестостерона.
   – Я задал тебе вопрос, – не унимался Филип. – Ты кто такой? Чтобы лакать из моего бара и отираться в моем доме?
   – Уберите руку, пожалуйста, – сказал я. – Вы помнете мне куртку.
   Видите, очень благоразумно. Никаких запугиваний, никаких яростных воплей – ничего такого, что могло бы дать лишний повод. Простая забота о куртке. Очень по-мужски.
   – Да по барабану мне твоя куртка! Ты что, не понял, урод?
   Что ж, значит, так тому и быть. Теперь, когда все дипломатические каналы испробованы, придется выбрать насилие.
   Сначала я просто оттолкнул его от себя. Он, разумеется, и не подумал отцепиться – обычное дело в такой ситуации. Тогда я отступил назад и чуточку в сторону, так, что ему пришлось вывернуть кисть. Как бы невзначай я положил ладонь на его пальцы, вцепившиеся в мой лацкан, выставил локоть и через миг с силой надавил им на его руку. Если кому интересно, в айкидо такой прием называется «никкио» – колоссальная боль практически без усилий.
   Лицо Филипа цветом стало походить на свежевыпавший снег. Он пригнулся, отчаянно пытаясь ослабить давление на лучезапястный сустав. Я отпустил его прежде, чем он рухнул на колени – в расчете, что чем меньше унижений выпадет на его долю, тем меньше он будет ерепениться. А еще мне совсем не улыбалось, чтобы Ронни до вечера простояла подле него на коленях, причитая: «Ну же, ну, кто тут у нас храбрый мальчик?»
   – Прошу прощения, – сказал я и неуверенно улыбнулся, словно и сам не понял, как это все вдруг произошло. – Вы в порядке?
   Филип схватился за поврежденную руку и ненавидяще зыркнул на меня, но мы оба прекрасно знали, что продолжения не последует. Хотя он вовсе не был уверен, что я сделал ему больно ненароком.
   Ронни быстро протиснулась между нами и ласково положила руку ему на грудь.
   – Филип, ты все не так понял.
   – Неужели?
   – Это просто бизнес.
   – Да ну! Ты трахаешься с ним. Я же не идиот.
   Последняя ремарка заставила бы любого нормального обвинителя моментально вскочить на ноги, но Ронни лишь повернулась ко мне и заговорщически подмигнула.
   – Это Артур Коллинз, – сказала она и стала ждать, пока Филип наморщит лоб. Что он в конце концов и сделал. – Он написал тот триптих, что мы видели в Бате. Помнишь? Ты тогда еще сказал, что он тебе нравится.
   Филип посмотрел на Ронни, потом на меня, затем снова на Ронни. Земля успела чуток повернуться, пока мы дождались, когда он все это пережует. Одна его часть чувствовала себя неловко, но зато другая, гораздо большая его часть, явно вздохнула с облегчением: ведь теперь у него появилась возможность ухватиться за вполне уважительную причину больше не наезжать на меня. «И вот, ну вы меня знаете, я уже готов вырубить этого козла, чтоб он ползал передо мной на коленках, умоляя о пощаде, – и надо же, какой прокол! Чувак, оказывается, вообще не при делах. Вот это хохма! Филип, ты просто супер!»