Лори Хью. Торговец пушками

   Я кивнул. Глаза Соломона открылись.
   – Насколько энное?
   Соломон снова сделал глубокий вдох, видимо желая выложить все разом:
   – Один приятель приятеля одного приятеля, который был там, сказал, что это два ящика, каждый примерно двадцать на десять на десять футов; что сопровождали их шестнадцать мужчин, девять из которых были в военной форме, и что эти мужчины сразу же взяли ящики под свой контроль и убрали их в ангар у ограды периметра, специально выделенный исключительно под них.
   – Барнс?
   Соломон на секунду задумался.
   – Не могу сказать, командир. Но тот самый приятель полагает, что признал среди сопровождавших одного американского дипломата.
   Какой там, на хрен, дипломат! Хер он, а не дипломат.
   – По информации все того же приятеля, – продолжал Соломон, – там также был человек в необычной гражданской одежде.
   Я даже слегка приподнялся, чувствуя, как мои ладони моментально вспотели.
   – Что значит «необычной»?
   Соломон накренил голову набок, старательно пытаясь припомнить точные детали. Как будто это было так уж необходимо!
   – Черный пиджак и черные брюки в полоску. По словам приятеля, он выглядел как гостиничный официант.
   Лоск кожи. Лоск денег. Лоск Умре.
   «Да, – подумал я. – Теперь вся шайка в сборе».
 
   По дороге назад, к центру города, я обрисовал Соломону, что собираюсь предпринять и что мне нужно лично от него.
   Он периодически кивал. Было видно, что вся эта затея ему не по душе, хотя он наверняка заметил, что я и сам не больно-то от нее в восторге.
   Когда мы подъехали к зданию консульства, Соломон сбросил скорость, а затем не спеша пустил «пежо» вокруг квартала. Наконец мы поравнялись с растущей у стены высокой араукарией. Какое-то время мы смотрели на ее раскидистые ветви, потом я кивнул Соломону, он вылез из машины и открыл багажник.
   Внутри лежали два свертка. Один – прямоугольный, размером с обувную коробку; другой – в форме тубуса, около пяти футов длиной. Оба были завернуты в коричневую жиронепроницаемую бумагу. Ни штампов, ни серийных номеров, ни сроков хранения.
   Я видел, что Соломону не хочется даже дотрагиваться до свертков. Я наклонился и сам вытащил их из багажника.
   Хлопнув дверцей, он завел двигатель. А я зашагал к стене консульства.

24

   Но, чу! Мягчайшим барабаном пульс мой бьет
   То знак тебе – любимый твой идет.

Генри Киш, епископ Чичестерский

   Американское консульство в Касабланке разместилось в самом центре утопающего в листве бульвара Мулла-Юссес – маленького анклава французской пышности девятнадцатого века, построенного, чтобы усталый колонизатор мог расслабиться после тяжкого трудового дня, занятого планированием инфраструктуры.
   Французы пришли в Марокко, чтобы создавать автострады, железные дороги, больницы, школы, чувство моды – в общем, все то, без чего, как известно, не способен обойтись ни один среднестатистический француз. Когда же настало время полдника, и посмотрели французы на все, что создали, и увидели они, что это хорошо. Посчитали они, что с лихвой, мать вашу, заслужили право пожить как магараджи, чем, собственно, и занимались все оставшееся время.
   Но когда на глазах рухнул соседний Алжир, французы вдруг смекнули, что иногда все же лучше хотеть чего-то еще. А потому пораскрывали свои «Луи-Вуиттоны», упаковали в них свои бутылочки с лосьонами, и еще кучу бутылочек с лосьонами, и еще ту, что закатилась за унитаз и на поверку, при более близком рассмотрении, оказалась опять же бутылочкой с лосьоном, и тихонько улизнули под покровом ночи.
   Наследниками же громадных лепных дворцов, что в спешке побросали французы, оказались отнюдь не принцы, не султаны и не миллионеры-промышленники. И не рок-певцы, не футболисты, не гангстеры и не звезды сериалов. По удивительной случайности ими оказались дипломаты.
   Я называю это «удивительной случайностью» потому, что сегодня в этой игре дипломаты уже давно делают всех вчистую. В любом городе, в любой стране мира дипломаты живут и трудятся в самых дорогих и желанных объектах недвижимости, которые только можно найти. Особняки, замки, дворцы, оленьи заповедники – все едино: дипломат просто заходит, осматривается и, тяжко вздохнув, заключает: «Да, думаю, я смогу это вынести».
   Мы с Бернардом поправили галстуки, сверили часы и поспешили вверх по лестнице к парадному входу.
 
   – Итак, господа, чем могу?
   Зовите-Меня-Роджер Бучанан оказался мужчиной лет пятидесяти с гаком. По служебной дипломатической лестнице он явно вскарабкался на максимальную для себя высоту. Касабланка была его последним назначением, здесь он провел уже три года, и, разумеется, все его вполне устраивало. Замечательные люди, замечательная страна. Еда, правда, несколько жирновата, но в остальном – все просто великолепно.
   Наличие жира в еде, похоже, не больно-то снизило темп жизни Зовите-Меня-Роджера, поскольку тянул он как минимум на центнер, что при росте в пять футов девять дюймов по силам далеко не каждому.
   Мы с Бернардом переглянулись, подняв брови – так, словно, по большому счету, было совершенно неважно, кто из нас начнет первым.
   – Мистер Бучанан, – начал я торжественным тоном, – как мы с коллегой уже излагали в своем письме, мы являемся производителями самых лучших, на наш взгляд, кухонных перчаток из всех, что выпускаются сегодня в североафриканском регионе.
   Бернард медленно кивнул – будто лично он пошел бы еще дальше и сказал «в мире», но, мол, ладно, бог с ним.
   Я продолжал:
   – У нас действующие предприятия в Фезе и Рабате, а скоро мы открываем завод на окраине Марракеша. Наша продукция отличается высочайшим качеством. Мы в этом уверены. Вы могли не только слышать о ней, но даже пользоваться ею, если вы, конечно, из тех, кого сегодня называют «эмансипированным мужчиной».
   При этом я даже фыркнул, точно полный придурок Бернард с Роджером тоже включились в игру. Мужчина. В кухонных перчатках. Надо же такое придумать! Бернард подхватил эстафету, внося в беседу респектабельно-мрачную тевтонскую ноту:
   – Объемы нашего производства на сегодняшний день достигли таких размеров, что у нас возник интерес рассмотреть возможность получения лицензии на экспорт в Северную Америку. И мне кажется, сэр, мы могли бы попросить вас о небольшой, так сказать, помощи, которая позволила бы нам пройти через все необходимые инстанции.
   Зовите-Меня-Роджер понятливо кивнул и пометил что-то в своем блокноте. Я видел на столе перед ним наше письмо. Мне даже показалось, что он обвел в кружок слово «резиновые». Я с удовольствием поинтересовался бы у него, с чего бы это, однако момент был не вполне подходящий.
   – Роджер, – сказал я, поднимаясь, – прежде чем мы перейдем к углубленному обсуждению…
   Роджер оторвался от своего блокнота:
   – Вниз по коридору, вторая дверь справа.
   – Спасибо, – ответил я.
 
   В туалете было пусто и пахло сосной. Я запер дверь, сверился с часами, а затем взобрался с ногами на стульчак и осторожно приоткрыл окно.
   Слева по всему пространству тщательно ухоженного газона разбрасывала изящные водяные арки автоматическая поливалка. У стены покусывала ногти какая-то дама в ситцевом платье, а в нескольких ярдах от нее напряженно испражнялась маленькая собачонка. В дальнем углу, стоя на коленях, возился с кустами садовник в шортах и желтой футболке.
   Справа – ничего.
   Стена. Газон. Клумбы.
   И ветвистая араукария.
   Спрыгнув на пол, я еще раз взглянул на часы, отпер дверь и вышел в коридор.
   Там было пусто.
   Я быстро прошел к лестнице и весело запрыгал вниз, перескакивая через две ступеньки и отстукивая по перилам неопределенный мотивчик. Навстречу попался мужчина в рубашке с коротким рукавом и бумагой в руках, я громко пожелал ему доброго утра, не дав возможности что-нибудь сказать.
   Достигнув второго этажа, я повернул направо. Здесь коридор был пооживленнее.
   В центре о чем-то активно беседовали две женщины, а слева от меня то ли закрывал, то ли открывал дверь кабинета какой-то мужчина.
   Я глянул на часы, замедлил шаг и начал рыться по карманам, якобы в поисках чего-то, что я, возможно, где-то забыл, а если не там, то где-то еще, хотя, опять же, может, у меня этого вовсе и не было, а если было, то не вернуться ли назад и не поискать ли как следует? Я стоял в коридоре, задумчиво сдвинув брови, а мужчина слева уже успел открыть дверь и теперь смотрел прямо на меня, видимо собираясь спросить, не заблудился ли я.
   Но тут я вынул руку из кармана и улыбнулся ему, демонстративно потрясая связкой ключей:
   – Нашел!
   В конце коридора что-то дзынькнуло, и я чуть прибавил шагу, бренча ключами на ходу. Разъехались двери лифта, и осторожно высунулся нос грузовой тележки.
   Франциско и Хьюго, оба в новехоньких голубых спецовках, аккуратно выкатили тележку из лифта. Франциско толкал сзади, а Хьюго обеими руками придерживал бутыли с водой. «Расслабься, – так и хотелось сказать ему, когда я притормозил, пропуская тележку вперед. – Это же всего лишь вода. А ты ведешь себя так, словно провожаешь жену в родильную палату».
   Франциско двигался медленно, сверяясь с номерами на дверях кабинетов, и держался действительно очень хорошо. Хьюго же постоянно вертел головой и облизывал губы.
   Я остановился у доски объявлений и принялся ее изучать. Сорвал три листочка бумаги, два из которых оказались памятками на случай пожара, а третий – приглашением на «барбекю у Боба и Тины, в полдень, в воскресенье». Я стоял и читал – так, словно их действительно нужно было прочесть, – а затем посмотрел на часы.
   Они опаздывали.
   Опаздывали на сорок пять секунд.
   Невероятно. После всех наших обсуждений, ругани и репитиций эти два мудака все равно опаздывают.
   – Да? – послышался голос рядом.
   Пятьдесят пять секунд.
   Я глянул вниз по коридору: Франциско и Хьюго достигли открытого пространства приемной. Женщина за столом вглядывалась в них поверх больших очков.
   Шестьдесят пять секунд.
   – Салям алейкум, – вполголоса поздоровался Франциско.
   – Алейкум салям, – ответила женщина.
   Семьдесят.
   Хьюго долбанул ладонью по крышке бутыли, а затем повернулся и посмотрел на меня.
   Я подался вперед, но успел сделать лишь два шага. Так как услышал это.
   Услышал и ощутил всем телом. Это было как взрыв бомбы.
 
   Когда по телевизору показывают, как разбиваются машины, звук обязательно пропускают через микшер. Его накладывают на пленку при дубляже, и вы, вероятно, думаете: ага, вот, оказывается, с каким звуком сталкиваются автомобили. Но при этом забываете – а если вам хотя бы чуточку везло в жизни, то никогда и не ведали, – сколько энергии высвобождается в момент, когда полтонны металла врезается в другие полтонны металла. Или в стену здания. Огромные массы энергии, способные сотрясти все ваше тело от головы до кончиков пальцев ног, даже если сами вы находитесь в сотне ярдов от места удара.
   Гудок «лендровера», заклиненный ножом Сайруса, прорезал утреннюю тишину отчаянным звериным воем. Но тут же растворился, утонув в грохоте распахивающихся дверей, отодвигаемых стульев, топота; люди в дверных проемах удивленно переглядывались, всматривались в конец коридора.
   А затем все как-то разом заголосили, вспомнив и бога, и черта, и даже чью-то мать. И уже в следующий момент я наблюдал добрый десяток спин, несущихся прочь, – спотыкающихся, перепрыгивающих, кубарем валящихся друг на друга.
   – Что там такое? Может, посмотреть? – спросил Франциско у женщины за столом.
   Она поглядела на него, а затем покосилась в сторону коридора:
   – Я не могу… нам нельзя…
   Ее рука потянулась к телефону. Понятия не имею, кому она собиралась звонить. Похоже, она и сама этого не знала.
   Мы с Франциско переглянулись – буквально на сотую долю секунды.
   – А это не… – начал я, нервно уставившись на женщину. – В смысле, это не взрыв?
   Одну руку она положила на телефон, а другую выставила перед собой, обратив ее к окну, словно умоляла мир остановиться хотя бы на миг и подождать, пока она соберется с мыслями.
   Откуда-то раздался визг.
   Наверное, кто-то заметил кровь на рубашке Бенджамина – или упал, или просто человеку захотелось завизжать, – но женщина вмиг оказалась на ногах.
   – Что это могло быть? – вопросил Франциско.
   Хьюго двинулся вокруг стола.
   Женщина больше не смотрела на него.
   – Нам сообщат. – Она напряженно всматривалась в глубину коридора. – Мы должны оставаться на месте. Нам скажут, что делать.
   Послышался металлический щелчок. Надо сказать, женщина моментально сообразила, что щелчок тут совсем некстати и что все это ужасно неправильно. Потому что есть хорошие щелчки и есть плохие щелчки; этот же явно был один из самых худших.
   Она резко повернулась к Хьюго.
   – Все, дамочка, – сказал тот со зловещим блеском во взгляде, – вы упустили свой шанс.
 
   И вот мы на месте.
   Хорошо сидим, далеко глядим.
   Уже тридцать пять минут, как мы полностью контролируем здание. Весь марокканский персонал с первого этажа разбежался сам, а второй и третий этажи очистили Хьюго с Сайрусом, подгоняя стадо мужчин и женщин вниз по центральной лестнице и на улицу совершенно излишними в данной ситуации криками вроде «вперед!» и «живее!».
   Бенджамин с Латифой обосновались в вестибюле, откуда при необходимости могут быстро переместиться в глубь здания. Хотя все мы знаем, что до этого не дойдет. По крайней мере, сначала.
   Вскоре начала прибывать полиция. Сначала легковушками, затем джипами, а под конец – целыми грузовиками. Они рассредоточились снаружи в своих тесных рубашках и принялись безостановочно орать и передвигать свой автотранспорт с места на место. Похоже, полицейские еще не решили, как им перемещаться через улицу: то ли беспечно прогуливаясь, то ли короткими перебежками, пригнув голову и уворачиваясь от снайперского огня. Скорее всего, они заметили на крыше Бернарда, но пока еще не знают, кто он такой и чем там занимается.
   Мы же с Франциско находимся в кабинете консула.
   С нами восемь заложников. Пятеро мужчин и три женщины скованы друг с другом партией полицейских наручников. Мы любезно попросили их разместиться на весьма впечатляющем домотканом «келиме». А если кто-то вдруг решит высунуться за границу ковра, объяснили мы, то рискует моментально получить пулю от меня или Франциско – а точнее, от наших пистолетов-пулеметов «Штейер AUG», которые мы предусмотрительно захватили с собой.
   Единственное исключение сделано для консула – ведь мы же не зверюги, мы же соображаем, что такое ранг и протокол, и не хотим заставлять столь важную персону сидеть на полу, скрестив ноги. А еще нам нужно, чтобы он мог дотянуться до телефона.
   Кстати, насчет телефона. Немного покопавшись в телефонной станции, Бенджамин заверил нас, что теперь любой звонок на любой номер в здании будет идти через его офис.
 
   Итак, мистер Джеймс Бимон, официальный дипломатический представитель правительства Соединенных Штатов в Касабланке и второй по старшинству – после посла в Рабате – на марокканской земле, сидит за своим письменным столом и смотрит в глаза Франциско трезвым, все понимающим взглядом.
   Как нам известно из предварительных разведданных, Бимон – профессиональный дипломат.
   Не какой-нибудь там отставной обувщик, которого запросто можно ожидать увидеть на таком посту, – тот, кто отстегнул полсотни миллионов на президентскую избирательную кампанию и получил в награду большой письменный стол плюс триста халявных ланчей в год. Бимону под шестьдесят. Человек высокого роста, плотного телосложения и быстрого ума. Человек, способный разумно разрулить любую ситуацию. Именно такой нам и нужен.
   – А как насчет туалета? – говорит Бимон.
   – По очереди, раз в полчаса, – отвечает Франциско. – Очередность определите сами. Выходить только с нашим сопровождающим. Дверь не запирать.
   Франциско перемещается к окну и выглядывает на улицу. Он поднимает к глазам бинокль.
   Я смотрю на часы. Десять сорок одна.
   «Они появятся на рассвете, – думаю я про себя. – Как всегда появляются нападающие, с тех пор как придумали нападение».
   На рассвете. Когда мы будем уставшими, голодными, когда нам все надоест, когда нам станет страшно.
   Они появятся на рассвете, и они появятся с востока, прикрываясь лучами восходящего солнца.
 
   В одиннадцать двадцать консулу позвонили.
   Вафик Хассан, инспектор полиции, сначала представился Франциско, а затем поздоровался с Бимоном. Особо сказать ему было нечего – разве что выразить надежду, что все будут вести себя благоразумно и что дело можно уладить без всяких неприятностей. Позже Франциско похвалил английского инспектора, а Бимон добавил, что пару дней назад он как раз ужинал у Хассана дома. Они тогда еще отметили, как все-таки тихо и спокойно в Касабланке.
   В одиннадцать сорок объявилась пресса. Извинились, разумеется, что беспокоят нас, но не хотим ли мы сделать заявление? Франциско продиктовал (дважды) по слогам свое имя и сказал, что мы передадим письменное заявление представителю Си-эн-эн, как только те здесь появятся.
   Без пяти двенадцать телефон зазвонил снова. Бимон ответил, сказав, что в данный момент он не может говорить и нельзя ли перезвонить завтра, а еще лучше послезавтра? Франциско взял у него трубку и несколько секунд слушал, а затем не выдержал и расхохотался: какой-то турист из Северной Каролины настойчиво пытался выяснить, может ли консульство обеспечить наличие питьевой воды в отеле «Регенси».
   Даже Бимон не удержался от улыбки.
   В два пятнадцать подвезли обед. Овощное рагу с бараниной и огромную кастрюлю кускуса. Бенджамин забрал все с крыльца под прикрытием Латифы, которая все это время нервно водила стволом своего «Узи» взад-вперед из дверного проема.
   Сайрус где-то раздобыл бумажные тарелочки, но без приборов, так что нам пришлось ждать, пока еда остынет, а потом вычерпывать все пальцами.
   При сложившихся обстоятельствах все это было не так уж и плохо.
   В десять минут четвертого до нас донеслись звуки моторов грузовиков, и Франциско моментально оказался у окна.
   Вдвоем с ним мы наблюдали, как газуют и рвут передачи водители, маневрируя вперед-назад и разворачиваясь в десять приемов.
   – Зачем они разворачиваются? – спросил Франциско, щурясь в бинокль.
   Я пожал плечами:
   – Инспектор ДПС?
   Он сердито зыркнул на меня.
   – Черт, да откуда мне знать? – сказал я. – Может, просто нечем заняться. А может, отвлекают, пока их коллеги роют туннель. Мы-то все равно ничего не можем поделать.
   Секунду Франциско кусал губу, а затем направился к столу. Подняв трубку телефона, он набрал номер в вестибюле. Должно быть, ответила Латифа.
   – Будь начеку, Лат, – приказал Франциско. – Заметишь или услышишь чего – сразу звони мне.
   И бросил трубку – на мой взгляд, чуть резче, чем нужно.
   «Да ты не такой крутой, как прикидываешься», – подумал я.
 
   К четырем часам телефон практически не умолкал. Каждые пять минут звонил какой-нибудь марокканец или американец, и каждому непременно требовалось переговорить с кем угодно, но только не с тем, кто отвечал на звонок.
   Франциско решил, что пора нас перетасовать: Сайруса с Бенджамином он отправил наверх, на второй этаж, я же спустился вниз к Латифе.
   Она стояла в центре вестибюля – всматриваясь в окна, перепрыгивая с ноги на ногу, перебрасывая «Узи» из одной руки в другую.
   – В чем дело? – спросил я. – В туалет хочешь?
   Она посмотрела мне в глаза и утвердительно кивнула. Тогда я сказал, чтобы она шла, делала свои дела и не переживала так сильно.
 
   – Солнце садится, – заметила Латифа спустя полпачки сигарет.
   Я посмотрел на часы и перевел взгляд на окна сзади: действительно, солнце садилось, а ночь поднималась.
   – Да, – коротко подтвердил я.
   Глядя в стекло на секретарском столе, Латифа пыталась привести в порядок волосы.
   – Пойду прогуляюсь наружу, – сказал я.
   Она испуганно обернулась:
   – Ты что? Шизанулся?
   – Просто хочу взглянуть.
   – Взглянуть на что? – Латифа была в бешенстве, будто я решил бросить ее здесь навсегда. – Бернард на крыше, ему и так все видно. Зачем тебе на улицу?
   Я втянул воздух сквозь зубы и снова сверился с часами:
   – Это дерево меня беспокоит.
   – Ты что, хочешь взглянуть на какое-то долбаное дерево?
   – Там ветви свисают через стену. Я просто хочу взглянуть, все ли в порядке.
   Латифа подошла к окну, встала рядом со мной. Поливалка все работала.
   – Какое дерево?
   – Вон то, – ответил я. – Араукария.
 
   Десять минут шестого.
   Солнце опустилось почти наполовину.
   Латифа сидела у подножия центральной лестницы, растирая башмаком мраморный пол и забавляясь со своим «Узи».
   Я смотрел на нее и вспоминал – о нашем с ней сексе, разумеется. Но не только. Я вспоминал, как мы вместе смеялись – или расстраивались. И еще о спагетти. Временами Латифа могла довести до белого каления кого угодно. Она определенно была конченым человеком, полной безнадегой во всем, что только можно себе представить. Но в то же время она была замечательной девчонкой.
   – Все будет хорошо, – сказал я.
   Она подняла голову и посмотрела мне в глаза. Интересно, о чем она сейчас думает? О том же, что и я?
   – А кто, мать твою, сказал, что не будет?
   Латифа пробежалась пальцами по волосам, взъерошила, занавесилась ими от меня. Я рассмеялся.
   – Рикки! – громко позвал Сайрус, перегибаясь через перила второго этажа.
   – Что?
   – Давай наверх. Сиско зовет.
 
   Заложники рассредоточились по всему ковру – головы свесились на грудь, спина прижата к спине. Дисциплина несколько ослабла, так что некоторые даже осмелились вытянуть ноги за край ковра. Трое или четверо напевали что-то из «кантри» – негромко и без особого энтузиазма.
   – Что? – спросил я.
   Франциско жестом указал на Бимона, протягивавшего мне телефонную трубку. Я насупил брови и отмахнулся – словно на другом конце была моя жена, а я все равно буду дома через полчаса. Но Бимон продолжал протягивать трубку.
   – Им известно, что вы американец.
   Я пожал плечами: ну и что?
   – Поговори с ними, Рикки, – велел Франциско. – От нас не убудет.
   Я снова пожал плечами – угрюмо, мол, господи, что за пустая трата времени – и лениво двинулся к столу.
   – Америкос хренов, – прошептал Франциско.
   – Пошел ты! – огрызнулся я и поднес трубку к уху. – Да?
   В трубке щелкнуло, затем загудело, затем снова щелкнуло.
   – Лэнг?
   «А вот и мы», – подумал я.
   – Да, – ответил Рикки.
   – Как поживаете?
   Это был Рассел П. Барнс, главный засранец здешних мест, и даже через шипение помех его голос звучал покровительственно и самонадеянно.
   – Какого хера вам надо? – отрезал Рикки.
   – Помаши нам, Томас, – сказал Барнс.
   Знаком я попросил у Франциско бинокль, он протянул мне его через стол. Я пододвинулся к окну.
   – Теперь чуточку влево, – сказал Барнс.
   На углу квартала, внутри заслона из джипов и армейских грузовиков, стояла группа мужчин. Некоторые в форме, некоторые – без.
   Я подкрутил бинокль, перед глазами запрыгали дома и деревья, а затем промелькнул Барнс. Я повел биноклем назад и зафиксировал: вот он – телефон возле уха, бинокль у глаз. Он и в самом деле махал рукой.
   Я проверил остальных, но серых брюк в полоску не обнаружил.
   – Я просто поздороваться, Том, – сказал Барнс.
   – Ясно, – ответил Рикки.
   Линия потрескивала, мы выжидали. Я знал, что по части терпения ему со мной не тягаться.
   – Так что, Том, – не выдержал он, – когда нам ждать вас оттуда?
   Я оторвался от бинокля и взглянул на Франциско, на Бимона, на заложников. Я смотрел на них, но думал совсем о других людях.
   – Мы не выйдем, – сказал Рикки.
   Франциско медленно кивнул.
   Я приложился обратно к биноклю: Барнс смеялся. Он отодвинул трубку от лица, и я не мог слышать его смех, но зато прекрасно видел запрокинутую голову и белый оскал зубов. Затем он повернулся к остальным, что-то сказал, и они тоже рассмеялись.
   – Само собой, Том. Я имею в виду, когда вы лично…
   – Я не шучу, – перебил его Рикки, но Барнс продолжал улыбаться. – Кто бы вы ни были, у вас ничего не выйдет.
   Барнс покачал головой, явно наслаждаясь моим спектаклем.
   – Может, вы и умный малый, – сказал я и увидел, как он кивнул. – Может, вы и образованный. Может, вы даже колледж заканчивали. А то и аспирантуру…
   Смеха на лице Барнса чуть поубавилось. Это было приятно.
   – Но что бы вы там ни пытались сделать, у вас все равно ничего не выйдет.
   Он опустил бинокль и уставился прямо в мою сторону. Нет, не потому, что хотел разглядеть меня. Он хотел, чтобы я мог видеть его. Его лицо превратилось в камень.
   – Уж поверьте мне, мистер Аспирант.
   Барнс застыл изваянием, и глаза его лазером пронзали двести ярдов разделявшего нас пространства. Затем я увидел, как он что-то прокричал и приложил трубку обратно к уху:
   – Послушай, ты, говнюк, мне насрать, выйдешь ты оттуда или нет. А если и выйдешь, то мне похрену, выйдешь ты сам или тебя вынесут в большом резиновом мешке. Или даже во множестве маленьких резиновых мешков. Но я должен предупредить тебя, Лэнг… – Он плотнее прижал ко рту телефон, и, клянусь, я услышал, как брызжет его слюна. – Только попробуй помешать прогрессу. Ты понял, о чем я? Все должно идти так, как должно идти.