Страница:
– Мне нужно в туалет, – прохрипел я.
Тишина.
– Я говорю, мне нужно…
– Пасть заткни!
Отлично. Я почувствовал себя гораздо лучше, уже точно решив, что сотворю с Риччи.
– Послушайте, вы должны…
– Ты слышал, что я сказал? Пасть заткни. Хочешь ссать – ссы под себя.
– Риччи…
– Эй, ты, мать твою, тебе кто разрешал называть меня Риччи?
– А как же мне вас называть?
Я закрыл глаза.
– Никак. Пасть заткни – и лежи. Лежи – и ссы. Усек?
– Я не хочу ссать.
Готов поклясться, я почти услышал, как обе его извилины затерлись одна об другую.
– Чего?
– Мне надо по-большому, Риччи. Знаешь, такая древняя британская традиция. И если тебе хочется сидеть в одной комнате со мной, пока я сру, – дело твое. Я просто подумал, что будет по-честному, если я тебя предупрежу.
Какое-то время Риччи обмозговывал мои слова; я уверен, что слышал, как он морщит в напряжении нос. Затем заскрипел стул и резиновые боты зашаркали в мою сторону.
– Никакого сортира, и только попробуй обосрись мне! – Лицо снова появилось в поле моего зрения – такое же натянутое, как и раньше. – Ты слышал? Будешь лежать, заткнешь свою…
– У тебя ведь нет детей, правда, Риччи?
Он нахмурился. На его лице это выглядело поистине гигантским усилием. Брови, мышцы, сухожилия – все оказалось задействованным в этом единственном, глуповатом выражении.
– Чего?
– По правде говоря, у меня самого нет детей. Зато есть крестники. И им нельзя просто взять и сказать, что, мол, не делайте этого. Без толку.
Нахмуренность усилилась.
– Что еще за хреноту ты гонишь?
– Нет, серьезно, я пробовал им говорить. Вот представь: едешь ты с детьми в машине и одному вдруг приспичило покакать. И ты ему говоришь: потерпи, заткни там пробкой, что ли, короче, подожди, пока мы куда-нибудь доедем. Но все впустую. Уж если организму приспичило, значит, ему приспичило.
Нахмуренность слегка разгладилась, что было очень даже кстати, а то меня начала уже утомлять эта натянутость.
Он склонился ко мне так, что наши носы практически соприкоснулись:
– Слышь, ты, кусок говна…
Но дальше продвинуться ему не удалось. В аккурат на «говне» я резко взбрыкнул правой ногой и вмазал ему коленом в морду. На миг он замер – отчасти от неожиданности, отчасти от самого удара, – а я, не теряя времени, вскинул левую ногу и зацепил его за шею, словно крюком. Покуда я гнул его голову, он ухватился рукой за спинку кровати, пытаясь устоять. Но, судя по всему, бедняга Риччи понятия не имел, сколь крепок может быть захват ногами. Знаете, ноги – это страшная сила.
Шее с ними не сравниться.
Надо признать, держался Риччи вполне достойно. Делал все, что полагается в таких случаях: то пытался вцепиться мне в пах, то молотил ногой в сторону моего лица. Вот только если ты хочешь, чтобы из всего этого вышел хоть малюсенький толк, организму нужен воздух, а у меня – совершенно случайно – не было никакого желания угощать Риччи воздухом. Сопротивление его выгибалось дугой – сначала резко вверх, к своему пику через злость, бешенство и ужас, а затем долго и плавно вниз, к полной бессознательности. Последний взбрык, и я еще добрых пять минут сдавливал его шею: на его месте лично я обязательно притворился бы мертвым, как только понял, что игра окончена.
Но Риччи не притворялся. Он был мертв.
Мои руки стягивали ремни, так что пришлось немного попотеть. Единственным доступным инструментом были зубы, и к тому моменту, когда все закончилось, я чувствовал себя так, словно сжевал пару брезентовых палаток. Попутно я получил неоспоримое доказательство, что подбородок мой нуждается в медицинском уходе: первое же касание о пряжку – и я подумал, что сейчас пробью головой крышу. Немного успокоившись, я опустил глаза и увидел кровь, оставшуюся на ремнях, – где-то темную и уже подсохшую, а где-то ярко-красную, совсем свежую.
Когда все было уже позади, я откинулся на спину, задыхаясь от напряжения, и попытался втереть хоть немного жизни в затекшие кисти. Затем медленно сел, осторожно перекинул ноги через край кровати и встал.
Не завопил я лишь из-за многообразия боли. Она шла сразу из стольких мест, говорила сразу на стольких языках, оделась в такой ослепительный гардероб экзотических костюмов, что секунд пятнадцать я просто не мог двинуться с места, отвесив челюсть от изумления. Вцепившись в край кровати, я зажмурился и не открывал глаза до тех пор, пока оглушительный рев не превратился в ворчливое бормотание. После чего произвел повторную инвентаризацию. Обо что бы я там ни ударился, но ударился я правой стороной. Колено, ляжка и голень едва не заходились в крике, и их пронзительные вопли стали лишь резче от недавнего соприкосновения с головой Риччи. Ощущение в ребрах было такое, словно их сначала вынули из моего тела, а затем впихнули обратно, но не в том порядке. А шея, хоть и не была сломана, но практически не двигалась. И наконец, яички!
Эти-то изменились точно! Я просто не мог поверить, что это те самые яички, что были при мне всю мою жизнь и которые я считал своими закадычными друзьями. Теперь они стали крупнее, гораздо-гораздо крупнее, и к тому же совершенно не той формы.
Мне оставалось лишь одно.
Есть такой способ – кстати, прекрасно известный специалистам боевых искусств, – который помогает снять неприятные ощущения в мошонке. Им частенько пользуются в японских додзё, когда партнер по спаррингу несколько переусердствует и засандалит ногой в область гениталий.
В таких случаях делают следующее: нужно подпрыгнуть дюймов на шесть и приземлиться на пятки, при этом изо всех сил напрягая мышцы ног. Пусть всего лишь на мгновение, но благодаря такому упражнению увеличивается нагрузка на мошонку. Не знаю, почему этот способ должен срабатывать, но, как ни странно, срабатывает. Хотя бывает, что и нет. Мне пришлось проделать это несколько раз – изобразить попрыгунчика-хромоножку. Поразительно, но постепенно, мало-помалу боль отступила.
А затем я наклонился – осмотреть тело Риччи.
Ярлык на его костюме возвещал о талантах некоего «Фалькуса, одежда на заказ», но ничего более не сообщал. В правом кармане брюк обнаружилось шесть фунтов и двадцать пенсов; в левом – перочинный нож с рукояткой «под камуфляж». Рубашка была из белого нейлона, а резиновые боты оказались «бакстерами» на четыре дырки, из кожи цвета «бычья кровь». Вот, в общем-то, и все. Больше ничто не выделяло Риччи из людской массы. Ни единой мелочи, от которой участился бы пульс у востроглазого сыщика. Ни талончика на автобус. Ни читательского билета. Ни газетной страницы с частными объявлениями, одно из которых обведено жирным черным фломастером.
Лишь одна деталь была не самой обычной – портупея с кобурой «Бьянчи» и новехоньким девятимиллиметровым «глоком-17» внутри.
Возможно, вам доводилось читать хоть что-то из всей той чуши, что пишут про «глок-17». Например, о том, что его корпус выполнен из какого-то там модного полимера, а потому пара-другая журналистов в свое время чрезвычайно озаботилась: мол, подобную игрушку любой дурак пронесет незамеченной через металлодетектор в аэропорту. Поверьте, все это полная мура. Затвор, ствол и большая часть внутренностей у «глока» металлические, а семнадцать патронов «парабеллум» не так-то просто выдать за запасные блоки к губной помаде. Что у «глока» действительно не отнимешь, так это большую емкость магазина при весьма легком весе, высокой точности и поистине ни с чем не сравнимой надежности. Благодаря чему, собственно, пистолет-пулемет «глок-17» и стал любимым оружием домохозяек всего мира.
Я взвел затвор, вгоняя патрон в патронник. Предохранителя на «глоке» нет. Ты просто целишься, жмешь на спусковой крючок и улепетываешь со всех ног. Пушка как раз по мне.
Очень осторожно я приоткрыл дверь в коридор. Никакого звездолета. Обычный белый коридор и семь обычных дверей. Все закрытые. В конце коридора – окно, вид из которого замечательно подходил как минимум пятидесяти городам. За окном – день.
Для каких бы целей ни строили это здание, по назначению оно не использовалось уже давно. В коридоре было грязно, вдоль стен валялся разный хлам: картонные коробки, груды бумаг, мешки с мусором, а где-то ближе к центру – даже горный велосипед без колес.
Вообще, разведка вражеского здания – это игра, требующая как минимум трех игроков. А еще лучше – шести. Тот, что слева от сдающего, проверяет комнаты; еще двое – на подстраховке; остальные трое наблюдают за коридором. Вот как это делается обычно. Но если ситуация складывается так, что приходится играть в одиночку, правила игры абсолютно другие. Каждую дверь нужно открывать очень медленно, одновременно перепроверяя, что творится у тебя за спиной, украдкой заглядывать в щелочку у дверных петель, – в общем, на десять ярдов коридора при таком раскладе уходит не меньше часа. Именно так говорится во всех инструкциях, написанных на данную тему.
Кстати, насчет инструкций. У меня сложилось такое впечатление, что мой противник их тоже читал.
Вытянув перед собой руку с пистолетом, я зигзагом пронесся по коридору, поочередно распахивая все семь дверей, пока не достиг противоположного конца, где и нырнул под подоконник, готовый разрядить полный магазин в любого, кто высунет голову. Но голову никто не высунул, и вообще ничего не высунул.
Зато теперь все двери были нараспашку, и первая слева от меня вела на лестницу. Я видел несколько футов перил, над ними – зеркало. Сжавшись в комок и припадая к земле, я нырнул в дверной проем, угрожающе размахивая «глоком». Опять никого.
Я резко ткнул стволом «глока» в середину зеркала – раздался звон бьющегося стекла. Я поднял с пола внушительный осколок и порезал левую руку. Вообще-то это получилось нечаянно – говорю на тот случай, если вы вдруг удивились.
Поднеся осколок к лицу, я изучил отражение своего подбородка. Рана выглядела более чем неприятной.
Я вернулся в коридор и приступил к медленному методу разведки: подкрадывался к краю дверной коробки, просовывал зеркало в проем и медленно поворачивал, чтобы захватить комнату целиком. Способ довольно неуклюжий, да и абсолютно бесполезный: стены из тонкого гипсокартона не смогли бы остановить даже вишневую косточку, которой щелкнул трехлетний карапуз. Но все же так было спокойнее, чем торчать в дверях во весь рост, выкрикивая что-нибудь вроде «Ау-у-у?!»
Первые две комнаты оказались в том же состоянии, что и коридор. Грязные и заваленные хламом. Сломанные пишущие машинки, разбитые телефоны, трехногие стулья. Я как раз размышлял над тем, что ни в одном из великих музеев мира не найти ничего более антикварного с виду, чем ксерокс десятилетней давности, когда услышал какой-то звук. Человеческий звук. Точнее, стон.
Я замер. Звук не повторился, так что я еще раз проиграл его в голове. Стон шел из соседней комнаты, вниз по коридору. Мужской стон. Там явно кто-то занимался сексом или страдал от боли. Или то была ловушка.
Я скользнул обратно в коридор и, перебравшись к соседней двери, залег у стены. Выставив зеркало вперед, я отрегулировал его положение. На стуле посреди комнаты сидел мужчина, его голова бессильно свесилась на грудь. Невысокий, тучный, средних лет и привязанный к стулу. Кожаными ремнями.
Спереди на его рубашке темнела кровь. Много крови.
Если это и была ловушка, то именно сейчас близился тот самый момент, когда по замыслу противника я должен подскочить к нему со словами «О боже! Я могу вам чем-нибудь помочь?» Так что я остался на месте и продолжал наблюдать. За мужчиной и за коридором.
Он не проронил больше ни звука. Да и коридор не сделал ничего такого, чего обычно не делают коридоры. Понаблюдав еще как минимум минуту, я отбросил зеркало в сторону и заполз в комнату.
Мне кажется, я понял, что это Вульф, еще в ту самую секунду, когда услышал стон. То ли потому, что узнал его голос, то ли потому, что все это время думал: раз уж Ухоженному удалось подловить меня, ему ничего не стоило схватить и Вульфа.
И тем более Сару.
Я закрыл дверь, подперев ее двуногим стулом. Остановить это никого не могло, но зато давало мне возможность выпустить три, а то и все четыре пули до того, как откроется дверь. Я опустился перед Вульфом на колени – и тут же выругался, скривившись от острого приступа боли. Отодвинувшись назад, я опустил взгляд на пол. Возле ног Вульфа валялись семь или восемь масляных с виду болтов и гаек. Я наклонился, чтобы смахнуть их в сторону.
Но это были не гайки и не болты. И это было не масло. Я топтал коленями его зубы.
Развязав ремни, я попытался приподнять Вульфу голову. Оба его глаза были закрыты, но я не мог точно сказать, из-за чего: то ли из-за того, что он без сознания, то ли потому, что кожа вокруг глазниц жутко раздулась. Рот пузырился кровавой слюной, а дыхание просто леденило душу.
– Все будет в порядке, – сказал я. Ни на йоту не поверив себе. И сомневаюсь, чтобы Вульф поверил. – Где Сара?
Вульф не ответил, но я видел, как он пытается открыть левый глаз. Он откинул голову назад, и какое-то едва слышное бормотание прорвало несколько пузырей. Я наклонился вперед и взял его руки в свои.
– Где Сара?
Волосатый кулак тревоги стиснул мне гортань. Какое-то время Вульф не двигался, и я уже было подумал, что он отключился, но тут его грудь напряглась, а рот открылся, будто в зевке.
– Ну что, Томас? – Голос его напоминал слабый скрежет, а дыхание становилось все хуже и хуже с каждой секундой. – Ты…
Он замолчал, пытаясь всосать хоть немного воздуха.
Я знал, что ему нельзя говорить. Что нужно велеть ему замолчать – поберечь силы. Но я не смог. Мне хотелось, чтобы он продолжал. Продолжал говорить. О чем угодно. О том, как ему плохо; о том, кто это сделал; о Саре; о скачках в Донкастере. Обо всем, что имеет хоть какое-то отношение к жизни.
– Я – что?
– Ты хороший человек?
По-моему, он улыбнулся.
Какое-то время я продолжал наблюдать за ним, соображая, что же делать дальше. Если я не вытащу его отсюда, он наверняка умрет. Думаю, где-то в глубине души мне даже хотелось, чтобы он умер: тогда я смог бы хоть что-то сделать. Отомстить. Убежать. Рассердиться.
Но уже через миг, еще не успев сообразить, что происходит, я отпустил его руки, подхватил «глок» и бочком, согнувшись, переместился в угол.
Потому что кто-то пытался открыть дверь.
Стул продержался толчок или два, а затем отлетел в сторону под мощным пинком. Дверь распахнулась, и в проеме возник человек. Он был выше, чем мне помнилось, – вот почему я не сразу, а лишь через несколько десятых секунды сообразил, что это Ухоженный и что он целится из пистолета прямо в центр комнаты. Вульф начал вставать со стула – хотя, может, он просто валился вперед, – и в ту же секунду раздался оглушительный грохот, завершившийся серией плоских одиночных хлопков: это я всадил шесть пуль в голову и туловище Ухоженного. Пинком выбив оружие из обмякшей руки, я нацелил «глок» ему в лоб. Гильзы звонкой капелью разлетелись по полу коридора.
Я вернулся назад, в комнату. Вульф находился в шести футах от того места, где я его оставил; он лежал на спине в густеющей на глазах черной луже. Сразу я даже не въехал, как это его тело переместилось так далеко, пока не опустил глаза и не увидел оружие Ухоженного.
Это был «MAC-10». Жуткая полуавтоматическая штуковина, которой абсолютно без разницы, во что попадать; способная опустошить свой тридцатипатронный магазин меньше чем за пару секунд. Ухоженный умудрился всадить в Вульфа большую часть из этих тридцати: старика буквально разорвало в куски.
Я наклонился вперед и всадил еще одну пулю прямо в рот Ухоженному.
Следующий час ушел на обход здания. Облазив его сверху донизу, я выяснил, что задняя стена выходит на Хай-Холборн, что когда-то здесь размещалась довольно крупная страховая фирма и что теперь здание пришло в самое жутчайшее запустение, какое только можно вообразить. Хотя о последнем я скорее догадывался. Как правило, оружейная пальба, за которой не следует вой полицейских сирен, означает, что дома никого нет.
Выбора у меня не было: «глок» пришлось оставить в комнате. Я перетащил тело Риччи в комнату, где находился Вульф, уложил его на пол, протер концом рубашки рукоятку и курок «глока» и вложил его в руку Риччи. Затем поднял «MAC» и выпустил три пули ему в туловище, после чего положил ствол рядом с Ухоженным.
Сцена – в том виде, в каком я ее оставил – выглядела, в общем-то, бессмыслицей. Но ведь и в реальной жизни смысла не больно-то много, и в запутанные ситуации часто веришь гораздо охотнее, чем в простые и очевидные. По крайней мере, я на это надеялся.
Затем я уединился в «Соверене» – привокзальной ночлежке весьма сомнительной чистоты, – где и провел следующие два дня и три ночи, дожидаясь, пока подсохнет короста на подбородке, а синяки на теле приобретут приятные цвета. За окном народ Британии торговал крэком, спал сам с собой за деньги и устраивал пьяные дебоши, о которых на следующее утро не помнил ровным счетом ничего.
И все это время я не переставал думать о вертолетах, об оружии, об Александре Вульфе, о Саре Вульф и еще о множестве других интересных вещей.
Хороший ли я человек?
9
– Аспирантура? Какая аспирантура?
Девушка была миленькой, более того, шикарной до потрясения, и я спросил себя: интересно, как долго она здесь задержится? Полагаю, место секретарши в американском посольстве на Гросвенор-сквер дает вполне сносное жалованье, которого хватит на целый грузовик нейлоновых чулок, но работать здесь наверняка жуткая скучища! Скучнее годового балансового отчета.
– Аспирантура, – повторил я. – Мистер Рассел Барнс.
– Он вас ждет?
Максимум полгода, решил я. Ее давно уже все утомило: и такие, как я, и это здание, и весь окружающий мир.
– Очень надеюсь, что да. Сюда сегодня звонили из моей конторы. Им ответили, что со мной встретятся.
– Мистер Соломон, верно?
– Верно.
Она пробежалась глазами по каким-то спискам.
– Одно «м», – подсказал я услужливо.
– И вы из?..
– Конторы, из которой звонили сегодня утром. Прошу прощения, но мне кажется, я уже это говорил.
Ей было скучно даже повторить свой вопрос. Она лишь пожала плечами и принялась заполнять гостевой пропуск.
– Карл?
Карл был не просто Карлом. Это был настоящий КАРЛ. Дюйма на полтора выше меня и явно тягал железо в свободное время, которого у него, судя по всему, хватало. А еще он был морским пехотинцем США и носил мундир – причем такой новехонький, что я бы не удивился, суетись сейчас кто-то у его ног, подшивая отвороты брюк.
– Мистер Соломон, – сказала секретарша. – Комната 59 Ю. К Барнсу, Расселу.
– Расселу Барнсу, – поправил я, но ни один из них не обратил на поправку никакого внимания.
Карл провел меня сквозь целый ряд отнюдь не дешевых проверок службы безопасности, где другие Карлы долго шарили по мне металлоискателями и гофрировали пальцами мою одежду. Особенно их заинтересовал мой портфель и расстроило его содержимое – одинокий экземпляр «Дейли миррор».
– Портфель у меня просто для солидности, – охотно пояснил я.
Непонятно почему, но их мои слова вполне устроили. Наверное, скажи я охранникам, что портфелем запасся, дабы выносить секретные бумаги из иностранных посольств, они наперебой стали бы хлопать меня по спине и даже вызвались бы поносить портфель за меня.
Карл проводил меня к лифту и отступил на шаг в сторону, покуда я входил внутрь. Музыка здесь звучала едва слышно. Не будь это посольством, я мог бы поклясться, что они завели «Нетопыря из преисподней» Джонни Мэтиса[8]. Карл вошел следом и, прокатив карточку через электронный считыватель, вдавил обтянутым безукоризненной перчаткой пальцем несколько кнопок на панели снизу.
Пока лифт мчал нас вверх, я собирался с мыслями, готовясь к весьма непростому интервью. Я неустанно повторял себе, что делаю лишь то, что положено делать в ситуации, когда оказываешься унесенным в море. «Плыви по течению, а не против него. Рано или поздно, но тебя обязательно вынесет на берег». Мы вышли на шестом этаже, и я проследовал за Карлом по отполированному до блеска коридору к кабинету 59 Ю. «Барнс, Рассел П. Заместитель директора по исследовательским работам, Европа».
Карл вежливо дождался, пока я постучу. Когда дверь открылась, я едва сдержался, чтобы не сунуть пару монет ему в перчатку и не попросить заказать мне столик в «Л'Эпикур». К счастью, он остановил меня яростным салютом и, крутанувшись на каблуках, направился обратно по коридору со скоростью ровно сто десять шагов в минуту.
На своем веку Рассел П. Барнс, похоже, успел пошататься по миру. Не надо быть большим знатоком людей, чтобы понять с первого взгляда: тебе никогда не удастся выглядеть как Рассел П. Барнс, если полжизни ты просидишь за письменным столом, а оставшуюся половину будешь лакать коктейли на посольских приемах. На вид ему было где-то под пятьдесят. Он был высокий и сухощавый, а его загорелое лицо являло собой настоящую давку шрамов и морщин, с боем отвоевывающих друг у друга каждый квадратный дюйм поверхности. Увидев Барнса, я первым делом вспомнил О'Нила и подумал, что тот наверняка мечтает стать вот таким же.
Барнс бросил на меня быстрый взгляд поверх очков-половинок, но тут же вернулся к чтению, по ходу помечая что-то на полях дорогой авторучкой. Каждая клеточка его тела буквально кричала о мертвых вьетконговцах, вооруженных до зубов контрас и о том, что «сам генерал Шварцкопф[9] зовет меня просто Расти».
Перевернув страницу, он вдруг неожиданно рявкнул:
– Слушаю.
– Мистер Барнс. – Я поставил портфель возле стула и приветственно протянул руку.
– Как и написано на двери.
Он продолжал читать. Я же продолжал стоять с протянутой рукой.
– Здравствуйте, сэр.
Пауза. Я знал, что он обязательно клюнет на «сэра». Принюхавшись, Барнс почуял запах собрата по оружию и медленно поднял голову. Затем довольно долго смотрел на мою руку, прежде чем протянуть свою. Сухую как пыль.
Затем он моргнул в сторону стула, и я сел. Усаживаясь, я успел глянуть на фотографию на стене. Как я и предполагал: Бушующий Норман собственной персоной, в какой-то камуфляжной пижаме и с длинной надписью от руки прямо под подбородком. Почерк был слишком мелкий, чтобы разобрать написанное с моего места, но я готов был поставить все свое состояние, что там имелись такие слова, как «пинком» и «под зад». Рядом висело чуть более крупное фото самого Барнса – в парашютном комбинезоне и с шлемом под мышкой.
– Британец?
Очки со шлепком полетели на стол.
– До мозга костей, мистер Барнс, – ответил я. – До мозга костей.
Я знал, что на самом деле он имел в виду британскую армию. Мы обменялись кривыми военными улыбками, в которых ясно читалось, как сильно мы оба ненавидим все эти грязные куски дерьма, которые вяжут порядочных людей по рукам и ногам, называя это политикой. Вдоволь натешившись, я представился:
– Давид Соломон.
– Чем могу быть полезен, мистер Соломон?
– Как вам, наверное, уже докладывала ваша секретарша, сэр, я представляю министерство мистера О'Нила. У мистера О'Нила появилась пара вопросов, на которые, как он надеется, сможете ответить вы.
– Валяйте.
Слово сорвалось с его губ с такой легкостью, что я невольно задумался, сколько же раз и в скольких различных ситуациях ему приходилось его употреблять.
– Это касается «Аспирантуры», мистер Барнс.
– Да.
Вот так. «Да». То есть никаких тебе «вы имеете в виду тот план, согласно которому некая группа неизвестных замышляет финансирование террористической акции с целью увеличения объемов сбыта антитеррористической боевой техники»? Хотя, откровенно говоря, я не очень-то на это рассчитывал. Ладно, пусть не буквально так: для начала меня вполне устроило бы просто признание вины. Но от короткого «да» помощи было ровно ни на грош.
– Мистер О'Нил очень надеялся, что вы, возможно, пожелаете поделиться с нами своими мыслями по данному вопросу.
– Неужели?
– Так точно, – ответил я твердым голосом. – Он надеялся, что вы окажете нам любезность и просветите нас по поводу вашей собственной интерпретации недавних событий.
– О каких недавних событиях вы говорите?
– Мне бы не хотелось на данном этапе вдаваться в детали, мистер Барнс. Я уверен, вы отлично понимаете, что я имею в виду.
Он улыбнулся – где-то в пещере рта блеснуло золото.
– Вы имеете какое-нибудь отношение к снабжению, мистер Соломон?
– Абсолютно никакого, мистер Барнс. – Я попытался добавить в голос нотку уныния. – Моя жена даже продукты в магазине и те мне не доверяет покупать.
Его улыбка поблекла. В кругах, где вращался Рассел П. Барнс, супружество было тем, чем порядочные вояки занимаются при закрытых дверях. Если вообще занимаются.
Тишина.
– Я говорю, мне нужно…
– Пасть заткни!
Отлично. Я почувствовал себя гораздо лучше, уже точно решив, что сотворю с Риччи.
– Послушайте, вы должны…
– Ты слышал, что я сказал? Пасть заткни. Хочешь ссать – ссы под себя.
– Риччи…
– Эй, ты, мать твою, тебе кто разрешал называть меня Риччи?
– А как же мне вас называть?
Я закрыл глаза.
– Никак. Пасть заткни – и лежи. Лежи – и ссы. Усек?
– Я не хочу ссать.
Готов поклясться, я почти услышал, как обе его извилины затерлись одна об другую.
– Чего?
– Мне надо по-большому, Риччи. Знаешь, такая древняя британская традиция. И если тебе хочется сидеть в одной комнате со мной, пока я сру, – дело твое. Я просто подумал, что будет по-честному, если я тебя предупрежу.
Какое-то время Риччи обмозговывал мои слова; я уверен, что слышал, как он морщит в напряжении нос. Затем заскрипел стул и резиновые боты зашаркали в мою сторону.
– Никакого сортира, и только попробуй обосрись мне! – Лицо снова появилось в поле моего зрения – такое же натянутое, как и раньше. – Ты слышал? Будешь лежать, заткнешь свою…
– У тебя ведь нет детей, правда, Риччи?
Он нахмурился. На его лице это выглядело поистине гигантским усилием. Брови, мышцы, сухожилия – все оказалось задействованным в этом единственном, глуповатом выражении.
– Чего?
– По правде говоря, у меня самого нет детей. Зато есть крестники. И им нельзя просто взять и сказать, что, мол, не делайте этого. Без толку.
Нахмуренность усилилась.
– Что еще за хреноту ты гонишь?
– Нет, серьезно, я пробовал им говорить. Вот представь: едешь ты с детьми в машине и одному вдруг приспичило покакать. И ты ему говоришь: потерпи, заткни там пробкой, что ли, короче, подожди, пока мы куда-нибудь доедем. Но все впустую. Уж если организму приспичило, значит, ему приспичило.
Нахмуренность слегка разгладилась, что было очень даже кстати, а то меня начала уже утомлять эта натянутость.
Он склонился ко мне так, что наши носы практически соприкоснулись:
– Слышь, ты, кусок говна…
Но дальше продвинуться ему не удалось. В аккурат на «говне» я резко взбрыкнул правой ногой и вмазал ему коленом в морду. На миг он замер – отчасти от неожиданности, отчасти от самого удара, – а я, не теряя времени, вскинул левую ногу и зацепил его за шею, словно крюком. Покуда я гнул его голову, он ухватился рукой за спинку кровати, пытаясь устоять. Но, судя по всему, бедняга Риччи понятия не имел, сколь крепок может быть захват ногами. Знаете, ноги – это страшная сила.
Шее с ними не сравниться.
Надо признать, держался Риччи вполне достойно. Делал все, что полагается в таких случаях: то пытался вцепиться мне в пах, то молотил ногой в сторону моего лица. Вот только если ты хочешь, чтобы из всего этого вышел хоть малюсенький толк, организму нужен воздух, а у меня – совершенно случайно – не было никакого желания угощать Риччи воздухом. Сопротивление его выгибалось дугой – сначала резко вверх, к своему пику через злость, бешенство и ужас, а затем долго и плавно вниз, к полной бессознательности. Последний взбрык, и я еще добрых пять минут сдавливал его шею: на его месте лично я обязательно притворился бы мертвым, как только понял, что игра окончена.
Но Риччи не притворялся. Он был мертв.
Мои руки стягивали ремни, так что пришлось немного попотеть. Единственным доступным инструментом были зубы, и к тому моменту, когда все закончилось, я чувствовал себя так, словно сжевал пару брезентовых палаток. Попутно я получил неоспоримое доказательство, что подбородок мой нуждается в медицинском уходе: первое же касание о пряжку – и я подумал, что сейчас пробью головой крышу. Немного успокоившись, я опустил глаза и увидел кровь, оставшуюся на ремнях, – где-то темную и уже подсохшую, а где-то ярко-красную, совсем свежую.
Когда все было уже позади, я откинулся на спину, задыхаясь от напряжения, и попытался втереть хоть немного жизни в затекшие кисти. Затем медленно сел, осторожно перекинул ноги через край кровати и встал.
Не завопил я лишь из-за многообразия боли. Она шла сразу из стольких мест, говорила сразу на стольких языках, оделась в такой ослепительный гардероб экзотических костюмов, что секунд пятнадцать я просто не мог двинуться с места, отвесив челюсть от изумления. Вцепившись в край кровати, я зажмурился и не открывал глаза до тех пор, пока оглушительный рев не превратился в ворчливое бормотание. После чего произвел повторную инвентаризацию. Обо что бы я там ни ударился, но ударился я правой стороной. Колено, ляжка и голень едва не заходились в крике, и их пронзительные вопли стали лишь резче от недавнего соприкосновения с головой Риччи. Ощущение в ребрах было такое, словно их сначала вынули из моего тела, а затем впихнули обратно, но не в том порядке. А шея, хоть и не была сломана, но практически не двигалась. И наконец, яички!
Эти-то изменились точно! Я просто не мог поверить, что это те самые яички, что были при мне всю мою жизнь и которые я считал своими закадычными друзьями. Теперь они стали крупнее, гораздо-гораздо крупнее, и к тому же совершенно не той формы.
Мне оставалось лишь одно.
Есть такой способ – кстати, прекрасно известный специалистам боевых искусств, – который помогает снять неприятные ощущения в мошонке. Им частенько пользуются в японских додзё, когда партнер по спаррингу несколько переусердствует и засандалит ногой в область гениталий.
В таких случаях делают следующее: нужно подпрыгнуть дюймов на шесть и приземлиться на пятки, при этом изо всех сил напрягая мышцы ног. Пусть всего лишь на мгновение, но благодаря такому упражнению увеличивается нагрузка на мошонку. Не знаю, почему этот способ должен срабатывать, но, как ни странно, срабатывает. Хотя бывает, что и нет. Мне пришлось проделать это несколько раз – изобразить попрыгунчика-хромоножку. Поразительно, но постепенно, мало-помалу боль отступила.
А затем я наклонился – осмотреть тело Риччи.
Ярлык на его костюме возвещал о талантах некоего «Фалькуса, одежда на заказ», но ничего более не сообщал. В правом кармане брюк обнаружилось шесть фунтов и двадцать пенсов; в левом – перочинный нож с рукояткой «под камуфляж». Рубашка была из белого нейлона, а резиновые боты оказались «бакстерами» на четыре дырки, из кожи цвета «бычья кровь». Вот, в общем-то, и все. Больше ничто не выделяло Риччи из людской массы. Ни единой мелочи, от которой участился бы пульс у востроглазого сыщика. Ни талончика на автобус. Ни читательского билета. Ни газетной страницы с частными объявлениями, одно из которых обведено жирным черным фломастером.
Лишь одна деталь была не самой обычной – портупея с кобурой «Бьянчи» и новехоньким девятимиллиметровым «глоком-17» внутри.
Возможно, вам доводилось читать хоть что-то из всей той чуши, что пишут про «глок-17». Например, о том, что его корпус выполнен из какого-то там модного полимера, а потому пара-другая журналистов в свое время чрезвычайно озаботилась: мол, подобную игрушку любой дурак пронесет незамеченной через металлодетектор в аэропорту. Поверьте, все это полная мура. Затвор, ствол и большая часть внутренностей у «глока» металлические, а семнадцать патронов «парабеллум» не так-то просто выдать за запасные блоки к губной помаде. Что у «глока» действительно не отнимешь, так это большую емкость магазина при весьма легком весе, высокой точности и поистине ни с чем не сравнимой надежности. Благодаря чему, собственно, пистолет-пулемет «глок-17» и стал любимым оружием домохозяек всего мира.
Я взвел затвор, вгоняя патрон в патронник. Предохранителя на «глоке» нет. Ты просто целишься, жмешь на спусковой крючок и улепетываешь со всех ног. Пушка как раз по мне.
Очень осторожно я приоткрыл дверь в коридор. Никакого звездолета. Обычный белый коридор и семь обычных дверей. Все закрытые. В конце коридора – окно, вид из которого замечательно подходил как минимум пятидесяти городам. За окном – день.
Для каких бы целей ни строили это здание, по назначению оно не использовалось уже давно. В коридоре было грязно, вдоль стен валялся разный хлам: картонные коробки, груды бумаг, мешки с мусором, а где-то ближе к центру – даже горный велосипед без колес.
Вообще, разведка вражеского здания – это игра, требующая как минимум трех игроков. А еще лучше – шести. Тот, что слева от сдающего, проверяет комнаты; еще двое – на подстраховке; остальные трое наблюдают за коридором. Вот как это делается обычно. Но если ситуация складывается так, что приходится играть в одиночку, правила игры абсолютно другие. Каждую дверь нужно открывать очень медленно, одновременно перепроверяя, что творится у тебя за спиной, украдкой заглядывать в щелочку у дверных петель, – в общем, на десять ярдов коридора при таком раскладе уходит не меньше часа. Именно так говорится во всех инструкциях, написанных на данную тему.
Кстати, насчет инструкций. У меня сложилось такое впечатление, что мой противник их тоже читал.
Вытянув перед собой руку с пистолетом, я зигзагом пронесся по коридору, поочередно распахивая все семь дверей, пока не достиг противоположного конца, где и нырнул под подоконник, готовый разрядить полный магазин в любого, кто высунет голову. Но голову никто не высунул, и вообще ничего не высунул.
Зато теперь все двери были нараспашку, и первая слева от меня вела на лестницу. Я видел несколько футов перил, над ними – зеркало. Сжавшись в комок и припадая к земле, я нырнул в дверной проем, угрожающе размахивая «глоком». Опять никого.
Я резко ткнул стволом «глока» в середину зеркала – раздался звон бьющегося стекла. Я поднял с пола внушительный осколок и порезал левую руку. Вообще-то это получилось нечаянно – говорю на тот случай, если вы вдруг удивились.
Поднеся осколок к лицу, я изучил отражение своего подбородка. Рана выглядела более чем неприятной.
Я вернулся в коридор и приступил к медленному методу разведки: подкрадывался к краю дверной коробки, просовывал зеркало в проем и медленно поворачивал, чтобы захватить комнату целиком. Способ довольно неуклюжий, да и абсолютно бесполезный: стены из тонкого гипсокартона не смогли бы остановить даже вишневую косточку, которой щелкнул трехлетний карапуз. Но все же так было спокойнее, чем торчать в дверях во весь рост, выкрикивая что-нибудь вроде «Ау-у-у?!»
Первые две комнаты оказались в том же состоянии, что и коридор. Грязные и заваленные хламом. Сломанные пишущие машинки, разбитые телефоны, трехногие стулья. Я как раз размышлял над тем, что ни в одном из великих музеев мира не найти ничего более антикварного с виду, чем ксерокс десятилетней давности, когда услышал какой-то звук. Человеческий звук. Точнее, стон.
Я замер. Звук не повторился, так что я еще раз проиграл его в голове. Стон шел из соседней комнаты, вниз по коридору. Мужской стон. Там явно кто-то занимался сексом или страдал от боли. Или то была ловушка.
Я скользнул обратно в коридор и, перебравшись к соседней двери, залег у стены. Выставив зеркало вперед, я отрегулировал его положение. На стуле посреди комнаты сидел мужчина, его голова бессильно свесилась на грудь. Невысокий, тучный, средних лет и привязанный к стулу. Кожаными ремнями.
Спереди на его рубашке темнела кровь. Много крови.
Если это и была ловушка, то именно сейчас близился тот самый момент, когда по замыслу противника я должен подскочить к нему со словами «О боже! Я могу вам чем-нибудь помочь?» Так что я остался на месте и продолжал наблюдать. За мужчиной и за коридором.
Он не проронил больше ни звука. Да и коридор не сделал ничего такого, чего обычно не делают коридоры. Понаблюдав еще как минимум минуту, я отбросил зеркало в сторону и заполз в комнату.
Мне кажется, я понял, что это Вульф, еще в ту самую секунду, когда услышал стон. То ли потому, что узнал его голос, то ли потому, что все это время думал: раз уж Ухоженному удалось подловить меня, ему ничего не стоило схватить и Вульфа.
И тем более Сару.
Я закрыл дверь, подперев ее двуногим стулом. Остановить это никого не могло, но зато давало мне возможность выпустить три, а то и все четыре пули до того, как откроется дверь. Я опустился перед Вульфом на колени – и тут же выругался, скривившись от острого приступа боли. Отодвинувшись назад, я опустил взгляд на пол. Возле ног Вульфа валялись семь или восемь масляных с виду болтов и гаек. Я наклонился, чтобы смахнуть их в сторону.
Но это были не гайки и не болты. И это было не масло. Я топтал коленями его зубы.
Развязав ремни, я попытался приподнять Вульфу голову. Оба его глаза были закрыты, но я не мог точно сказать, из-за чего: то ли из-за того, что он без сознания, то ли потому, что кожа вокруг глазниц жутко раздулась. Рот пузырился кровавой слюной, а дыхание просто леденило душу.
– Все будет в порядке, – сказал я. Ни на йоту не поверив себе. И сомневаюсь, чтобы Вульф поверил. – Где Сара?
Вульф не ответил, но я видел, как он пытается открыть левый глаз. Он откинул голову назад, и какое-то едва слышное бормотание прорвало несколько пузырей. Я наклонился вперед и взял его руки в свои.
– Где Сара?
Волосатый кулак тревоги стиснул мне гортань. Какое-то время Вульф не двигался, и я уже было подумал, что он отключился, но тут его грудь напряглась, а рот открылся, будто в зевке.
– Ну что, Томас? – Голос его напоминал слабый скрежет, а дыхание становилось все хуже и хуже с каждой секундой. – Ты…
Он замолчал, пытаясь всосать хоть немного воздуха.
Я знал, что ему нельзя говорить. Что нужно велеть ему замолчать – поберечь силы. Но я не смог. Мне хотелось, чтобы он продолжал. Продолжал говорить. О чем угодно. О том, как ему плохо; о том, кто это сделал; о Саре; о скачках в Донкастере. Обо всем, что имеет хоть какое-то отношение к жизни.
– Я – что?
– Ты хороший человек?
По-моему, он улыбнулся.
Какое-то время я продолжал наблюдать за ним, соображая, что же делать дальше. Если я не вытащу его отсюда, он наверняка умрет. Думаю, где-то в глубине души мне даже хотелось, чтобы он умер: тогда я смог бы хоть что-то сделать. Отомстить. Убежать. Рассердиться.
Но уже через миг, еще не успев сообразить, что происходит, я отпустил его руки, подхватил «глок» и бочком, согнувшись, переместился в угол.
Потому что кто-то пытался открыть дверь.
Стул продержался толчок или два, а затем отлетел в сторону под мощным пинком. Дверь распахнулась, и в проеме возник человек. Он был выше, чем мне помнилось, – вот почему я не сразу, а лишь через несколько десятых секунды сообразил, что это Ухоженный и что он целится из пистолета прямо в центр комнаты. Вульф начал вставать со стула – хотя, может, он просто валился вперед, – и в ту же секунду раздался оглушительный грохот, завершившийся серией плоских одиночных хлопков: это я всадил шесть пуль в голову и туловище Ухоженного. Пинком выбив оружие из обмякшей руки, я нацелил «глок» ему в лоб. Гильзы звонкой капелью разлетелись по полу коридора.
Я вернулся назад, в комнату. Вульф находился в шести футах от того места, где я его оставил; он лежал на спине в густеющей на глазах черной луже. Сразу я даже не въехал, как это его тело переместилось так далеко, пока не опустил глаза и не увидел оружие Ухоженного.
Это был «MAC-10». Жуткая полуавтоматическая штуковина, которой абсолютно без разницы, во что попадать; способная опустошить свой тридцатипатронный магазин меньше чем за пару секунд. Ухоженный умудрился всадить в Вульфа большую часть из этих тридцати: старика буквально разорвало в куски.
Я наклонился вперед и всадил еще одну пулю прямо в рот Ухоженному.
Следующий час ушел на обход здания. Облазив его сверху донизу, я выяснил, что задняя стена выходит на Хай-Холборн, что когда-то здесь размещалась довольно крупная страховая фирма и что теперь здание пришло в самое жутчайшее запустение, какое только можно вообразить. Хотя о последнем я скорее догадывался. Как правило, оружейная пальба, за которой не следует вой полицейских сирен, означает, что дома никого нет.
Выбора у меня не было: «глок» пришлось оставить в комнате. Я перетащил тело Риччи в комнату, где находился Вульф, уложил его на пол, протер концом рубашки рукоятку и курок «глока» и вложил его в руку Риччи. Затем поднял «MAC» и выпустил три пули ему в туловище, после чего положил ствол рядом с Ухоженным.
Сцена – в том виде, в каком я ее оставил – выглядела, в общем-то, бессмыслицей. Но ведь и в реальной жизни смысла не больно-то много, и в запутанные ситуации часто веришь гораздо охотнее, чем в простые и очевидные. По крайней мере, я на это надеялся.
Затем я уединился в «Соверене» – привокзальной ночлежке весьма сомнительной чистоты, – где и провел следующие два дня и три ночи, дожидаясь, пока подсохнет короста на подбородке, а синяки на теле приобретут приятные цвета. За окном народ Британии торговал крэком, спал сам с собой за деньги и устраивал пьяные дебоши, о которых на следующее утро не помнил ровным счетом ничего.
И все это время я не переставал думать о вертолетах, об оружии, об Александре Вульфе, о Саре Вульф и еще о множестве других интересных вещей.
Хороший ли я человек?
9
Сапог, седло, на лошадь – и вперед!
Браунинг
– Аспирантура? Какая аспирантура?
Девушка была миленькой, более того, шикарной до потрясения, и я спросил себя: интересно, как долго она здесь задержится? Полагаю, место секретарши в американском посольстве на Гросвенор-сквер дает вполне сносное жалованье, которого хватит на целый грузовик нейлоновых чулок, но работать здесь наверняка жуткая скучища! Скучнее годового балансового отчета.
– Аспирантура, – повторил я. – Мистер Рассел Барнс.
– Он вас ждет?
Максимум полгода, решил я. Ее давно уже все утомило: и такие, как я, и это здание, и весь окружающий мир.
– Очень надеюсь, что да. Сюда сегодня звонили из моей конторы. Им ответили, что со мной встретятся.
– Мистер Соломон, верно?
– Верно.
Она пробежалась глазами по каким-то спискам.
– Одно «м», – подсказал я услужливо.
– И вы из?..
– Конторы, из которой звонили сегодня утром. Прошу прощения, но мне кажется, я уже это говорил.
Ей было скучно даже повторить свой вопрос. Она лишь пожала плечами и принялась заполнять гостевой пропуск.
– Карл?
Карл был не просто Карлом. Это был настоящий КАРЛ. Дюйма на полтора выше меня и явно тягал железо в свободное время, которого у него, судя по всему, хватало. А еще он был морским пехотинцем США и носил мундир – причем такой новехонький, что я бы не удивился, суетись сейчас кто-то у его ног, подшивая отвороты брюк.
– Мистер Соломон, – сказала секретарша. – Комната 59 Ю. К Барнсу, Расселу.
– Расселу Барнсу, – поправил я, но ни один из них не обратил на поправку никакого внимания.
Карл провел меня сквозь целый ряд отнюдь не дешевых проверок службы безопасности, где другие Карлы долго шарили по мне металлоискателями и гофрировали пальцами мою одежду. Особенно их заинтересовал мой портфель и расстроило его содержимое – одинокий экземпляр «Дейли миррор».
– Портфель у меня просто для солидности, – охотно пояснил я.
Непонятно почему, но их мои слова вполне устроили. Наверное, скажи я охранникам, что портфелем запасся, дабы выносить секретные бумаги из иностранных посольств, они наперебой стали бы хлопать меня по спине и даже вызвались бы поносить портфель за меня.
Карл проводил меня к лифту и отступил на шаг в сторону, покуда я входил внутрь. Музыка здесь звучала едва слышно. Не будь это посольством, я мог бы поклясться, что они завели «Нетопыря из преисподней» Джонни Мэтиса[8]. Карл вошел следом и, прокатив карточку через электронный считыватель, вдавил обтянутым безукоризненной перчаткой пальцем несколько кнопок на панели снизу.
Пока лифт мчал нас вверх, я собирался с мыслями, готовясь к весьма непростому интервью. Я неустанно повторял себе, что делаю лишь то, что положено делать в ситуации, когда оказываешься унесенным в море. «Плыви по течению, а не против него. Рано или поздно, но тебя обязательно вынесет на берег». Мы вышли на шестом этаже, и я проследовал за Карлом по отполированному до блеска коридору к кабинету 59 Ю. «Барнс, Рассел П. Заместитель директора по исследовательским работам, Европа».
Карл вежливо дождался, пока я постучу. Когда дверь открылась, я едва сдержался, чтобы не сунуть пару монет ему в перчатку и не попросить заказать мне столик в «Л'Эпикур». К счастью, он остановил меня яростным салютом и, крутанувшись на каблуках, направился обратно по коридору со скоростью ровно сто десять шагов в минуту.
На своем веку Рассел П. Барнс, похоже, успел пошататься по миру. Не надо быть большим знатоком людей, чтобы понять с первого взгляда: тебе никогда не удастся выглядеть как Рассел П. Барнс, если полжизни ты просидишь за письменным столом, а оставшуюся половину будешь лакать коктейли на посольских приемах. На вид ему было где-то под пятьдесят. Он был высокий и сухощавый, а его загорелое лицо являло собой настоящую давку шрамов и морщин, с боем отвоевывающих друг у друга каждый квадратный дюйм поверхности. Увидев Барнса, я первым делом вспомнил О'Нила и подумал, что тот наверняка мечтает стать вот таким же.
Барнс бросил на меня быстрый взгляд поверх очков-половинок, но тут же вернулся к чтению, по ходу помечая что-то на полях дорогой авторучкой. Каждая клеточка его тела буквально кричала о мертвых вьетконговцах, вооруженных до зубов контрас и о том, что «сам генерал Шварцкопф[9] зовет меня просто Расти».
Перевернув страницу, он вдруг неожиданно рявкнул:
– Слушаю.
– Мистер Барнс. – Я поставил портфель возле стула и приветственно протянул руку.
– Как и написано на двери.
Он продолжал читать. Я же продолжал стоять с протянутой рукой.
– Здравствуйте, сэр.
Пауза. Я знал, что он обязательно клюнет на «сэра». Принюхавшись, Барнс почуял запах собрата по оружию и медленно поднял голову. Затем довольно долго смотрел на мою руку, прежде чем протянуть свою. Сухую как пыль.
Затем он моргнул в сторону стула, и я сел. Усаживаясь, я успел глянуть на фотографию на стене. Как я и предполагал: Бушующий Норман собственной персоной, в какой-то камуфляжной пижаме и с длинной надписью от руки прямо под подбородком. Почерк был слишком мелкий, чтобы разобрать написанное с моего места, но я готов был поставить все свое состояние, что там имелись такие слова, как «пинком» и «под зад». Рядом висело чуть более крупное фото самого Барнса – в парашютном комбинезоне и с шлемом под мышкой.
– Британец?
Очки со шлепком полетели на стол.
– До мозга костей, мистер Барнс, – ответил я. – До мозга костей.
Я знал, что на самом деле он имел в виду британскую армию. Мы обменялись кривыми военными улыбками, в которых ясно читалось, как сильно мы оба ненавидим все эти грязные куски дерьма, которые вяжут порядочных людей по рукам и ногам, называя это политикой. Вдоволь натешившись, я представился:
– Давид Соломон.
– Чем могу быть полезен, мистер Соломон?
– Как вам, наверное, уже докладывала ваша секретарша, сэр, я представляю министерство мистера О'Нила. У мистера О'Нила появилась пара вопросов, на которые, как он надеется, сможете ответить вы.
– Валяйте.
Слово сорвалось с его губ с такой легкостью, что я невольно задумался, сколько же раз и в скольких различных ситуациях ему приходилось его употреблять.
– Это касается «Аспирантуры», мистер Барнс.
– Да.
Вот так. «Да». То есть никаких тебе «вы имеете в виду тот план, согласно которому некая группа неизвестных замышляет финансирование террористической акции с целью увеличения объемов сбыта антитеррористической боевой техники»? Хотя, откровенно говоря, я не очень-то на это рассчитывал. Ладно, пусть не буквально так: для начала меня вполне устроило бы просто признание вины. Но от короткого «да» помощи было ровно ни на грош.
– Мистер О'Нил очень надеялся, что вы, возможно, пожелаете поделиться с нами своими мыслями по данному вопросу.
– Неужели?
– Так точно, – ответил я твердым голосом. – Он надеялся, что вы окажете нам любезность и просветите нас по поводу вашей собственной интерпретации недавних событий.
– О каких недавних событиях вы говорите?
– Мне бы не хотелось на данном этапе вдаваться в детали, мистер Барнс. Я уверен, вы отлично понимаете, что я имею в виду.
Он улыбнулся – где-то в пещере рта блеснуло золото.
– Вы имеете какое-нибудь отношение к снабжению, мистер Соломон?
– Абсолютно никакого, мистер Барнс. – Я попытался добавить в голос нотку уныния. – Моя жена даже продукты в магазине и те мне не доверяет покупать.
Его улыбка поблекла. В кругах, где вращался Рассел П. Барнс, супружество было тем, чем порядочные вояки занимаются при закрытых дверях. Если вообще занимаются.